Е. Львов. По студеному морю. Поездка на север(4)

      Чтобы говорить серьезно о чем-либо, надобно точно определить значение слов, положить границы предположениям и не расплываться в деталях. Что такое военный флот? Это вторая рука всякого сильного потентата, это быстро переносящийся с места на место, по велению власти, укрепленный лагерь. Если наши крейсера получат порт на Мурмане, соединенный железною дорогою с Петербургом, то они ответят вполне этому моему определению и согласно с этим моим определением, – ошибочным или нет, спорить могут специалисты военного дела, – я давно наметил место такого порта в Озерке, как более, по моему лишь крайнему разумению, подходящем, соответствующие заданию и цели. Я мог бы привести очень серьезные причины и доводы, оправдывающие меня в моем выборе, но раз что дело решено, как уверяет «Русский Странник», зачем поднимать шум и тратить слова? Я только утверждаю теперь, как бы в предвидении грядущих событий, ибо я много думал о Мурмане, много посвятил этому вопросу и времени, и труда, и даже здоровья, что придет момент, когда решенный, если он решен, вопрос сделается снова вопросом, и Озерко будет таки колыбелью русского возобновленного флота. Отсюда, из грандиозного Мотовского залива, пойдут русские крейсера и завоевывать Черное море и прерывать сообщение Англии с Индиею, и... Но лучше помолчу теперь, ибо доказывать уже поздно, да и нельзя доказать людям, не желающим слушать и видеть. «Русский Странник» опоздал советовать Англии захватить Малаккский полуостров. Англия давно владеет им, утвердившись в Пенанге и Сингапуре еще в прошедшем столетии. Но я не желаю обучать географии «Русского Странника», как и Англия не имеет ни одного залива, в котором бы она водворяла все свои морские силы. В Сингапуре она имеет все то, что надобно и нам бы сделать для флота во Владивостоке и на Мурмане. Случится надобность, и корабли Великобритании сосредоточатся в Сингапуре или на Доброй Надежде, в Гонг-Конге или Гибралтаре. Англия не боится, и не думает, что эти корабли допустят заблокировать или бомбардировать себя, ибо корабли сами удобоподвижны и назначение их защищать родину не в Ламанше, а у берегов враждебных держав. Отчего же нам не осмелиться, наконец, иметь такие же мысли и намерения? Я осмеливаюсь, и если ошибаюсь, то каюсь в этом. Если флот наш построит себе порт в Екатерининской гавани или в Озерки с целью, как полагает «Русский Странник», защищать Колу и северное побережье, то этот флот будет в еще более тесных пеленках, нежели Балтийский, он и с Мурмана вышлет в Китай два или три корабля, как ныне из Транзунда, лишь после усиленных хлопот, смены офицеров и командиров и прекращения учебных занятий. Англия не водворяет своего флота в портах, и оттого ее корабли из Фальмута или Мальты, из Плимута, Ярмута или Ванкувера идут по телеграмме министерства во все концы мира немедленно.

      Я не знаю, за что гневается «Русский Странник» на Нюхалова, но очевидно, он недоволен командиром Мурмана, хотя, по-моему, совершенно напрасно. Г. Нюхалов не имеет возможности заступиться за себя, находясь на окраине, не получающей теперь даже почты, и в его оправдание я должен сказать, что он имел возможность и, конечно, воспользовался ею, чтобы изучить Север, а между прочим и Озерко лучше, нежели гг. Таратин и Жданко. Я нисколько не подрываю этим знаний и достоинств этих последних почтенных деятелей, но обстоятельства сложились против них. Г. Нюхалов имел хорошее плавучее средство в своем распоряжении – прекрасный океанский пароход «Мурман», обладающий всеми качествами норвежских китобоев, а два первые ничего или то, что изредка когда-нибудь выпадало на их долю; понятно, г. Нюхалов и авторитетнее их, и к его словам или показаниям нельзя относиться так небрежно, как делает «Русский Странник». По поводу корреспонденции в № 6644 «Нового Времени» я также считаю долгом сказать несколько слов. «Русский Странник» слышал, как он выражается, от патриотичной и милой молодежи крейсера «Вестник», прозимовавшей в Екатерининской гавани, одобрения ее, и находит, что бездеятельное состояние офицеров и 172 человек команды тяготит их. Но крейсер «Вестник» пришел из Либавы на Мурман только в половине марта настоящего года с офицерами, приехавшими из Петербурга и Кронштадта по железной дороге в Либаву. Очевидно, тут ошибка или мистификация. Что же касается бездеятельности на военном судне, то об этом не следовало бы говорить даже и без претензии на авторитетность, ибо подобная речь есть обидное порицание целой отдельной военной единицы. Для того чтобы держать военный корабль в порядке и в полной боевой готовности, надобно много работать, а не бездельничать. Надобно вымыть ежедневно весь корабль, просушить паруса, обтянуть снасти, поправить рангоут, осмотреть и вычистить оружие и орудия и сделать еще сотню других необходимых работ, учений и приемов. И все это надобно делать систематично, по расписанию, не утомляя команды и не расстраивая ее здоровья. Военный корабль, если он действительно держится в полном боевом порядке, если он с достоинством носит военный флаг, не может без ущерба службе Его Величеству и безнаказанно отряжать часть своих людей на какие-то работы. Если эти работы необходимы, надобно пожертвовать деньгами, надобно поискать специально примерное судно, вроде «Днепра», а не обманывать себя, не утверждать, что военные люди могут быть и воинами, и чернорабочими одновременно. У нас сбивают эти понятая зачастую и с легким сердцем экономничают гроши, заставляя матросов грузить уголь. Но этой работы нигде не исполняют даже матросы коммерческих пароходов, не только военных; почему же военный крейсер, обязанный уметь хорошо стрелять, ставить и убирать паруса, ограждаться минами и т. д., может игнорировать расписание и отрывать своих людей от прямых обязанностей?

      Бедный этот русский военный флот, право! Прожил два века, и В. С. забраковал его и советует переделать в корчий; корреспондент, проехав по Мурману, мимоходом увидел военный флот и нашел, что крейсер того же военного флота изнывает от безделья».

      Его же и на то же ответ в «Новом Времени».

      «М. Г.! В № 6644 вашей уважаемой газеты, «Русский Странник», между прочим, отмечает, по его мнению, одно курьезное обстоятельство, заключающееся в том, будто бы г. Нюхалов, принимая участие в разговоре в столовой парохода «Ломоносов» по поводу Екатерининской гавани, противоречил себе до такой степени, что нельзя было разобрать точно, за или против гавани стоял он, и затем уже написал в «Новое Время» статью (№ 6602), в которой указывал, что гавань Озерко подвергается сравнительно меньшей замерзаемости против Екатерининской и, как на непреложные доказательства, ссылался на ряд работ, предпринятых им.

      Я не могу и не желаю доказывать преимущества той или другой гавани для нашего флота, считая это дело второстепенным, пока не решен вопрос в принципе о пригодности Мурманского побережья для военного флота. Между Екатерининскою гаванью и Озерком такое небольшое расстояние, что наши адмиралы, капитаны и инженеры сумеют и успеют осмотреть их и оценить их преимущества. Кроме того, все будет зависать и от того, какой порт захотят устраивать на Мурмане. Но ввиду восстановления истины считаю необходимым сказать, что из всех беседовавших в столовой «Ломоносова» было только два лица, имевших возможность говорить доказательно и более или менее безошибочно: капитаны «Ломоносова» и «Мурмана», гг. Попов и Нюхалов, и последний в особенности, как более подготовленный для гидрографических работ в Кронштадтском штурманском училище и немало поработавший на военной службе. Г. Нюхалов и говорил твердо и убежденно то, что потом написал в «Новом Времени». Хотя «Русский Странник» и уверяет далее, что милая и патриотическая молодежь «Вестника», прозимовав в Екатерининской гавани, по опыту одобряет ее, но я должен сказать, что крейсер «Вестник» зимовал в Либаве, и на Мурман мог прийти не ранее половины марта настоящего года, т. е. тогда, когда зимы уже не было. Пароход же «Мурман», с командиром его г. Нюхаловым, действительно, зимует из года в год в гаванях нашего северного побережья едва ли не десяток уже лет. Я, например, застал его в 1887 году, в феврале, в Еретиках. Хотя в следующей корреспонденции «Русский Странник» и говорит, что пароход «Мурман» мал и узок, и на вид судно весьма рискованное, но это неверно и, конечно, могло лишь казаться не моряку. «Мурман» – тот же китобойный пароход, какие обыкновенно плавают по самым бурным морям и океанам, и на таком судне и такой опытный капитан, каковым должен быть и действительно есть г. Нюхалов, в течение зимних месяцев можно было произвести много работ в гаванях Мурмана.

      Чем пользовался, т. е. какие плавучие средства имел г. Таратин при своих исследованиях в Озерке, я не знаю, хотя и готов верить ему во всем, что он рассказывал в «Русском Судоходств» о Екатерининской гавани. Местные жители Озерка не неизвестные люди, как говорит «Русский Странник», и имена их записаны.

      Я взялся на этот раз за перо лишь для того, чтобы ввести поправку в прекрасные и, действительно, обстоятельные корреспонденции «Русского Странника». Я уверен, что они сослужат службу и что он сам не посетует на меня. Только тот не ошибается, кто ничего не делает, а «Русский Странник» очень хорошо знаком русской публике, и небольшие погрешности, в особенности в мало знакомом ему деле, весьма понятны и извинительны. Но г. Нюхалову от этого, конечно, не легче».

      Мой ответ А. К. Беломору, в «Новом Времени».

      «На статью мою (№ 6653 «Нов. Вр.») об опасности устройства гавани для военного флота на Рыбачьем полуострове, рекомендуемом А. К. Беломором для такой цели, последний отвечает мне в № 251 «Гражданина» пространной статьей, а вместе с тем, и письмом в редакцию «Нового Времени». В обоих письмах он трактует приблизительно о том же, с тою только разницей, что в «Гражданине» им принят поучительный тон бывшего моряка, проплававшего, вдобавок, по Мурману в течение двух лет в качестве командира частного парохода, – имперический тон недосягаемого авторитета относительно журналиста, только раз побывавшего на нашем Севере и вообще находящего, что знания - вещь вздорная (!); в письме же в «Новое Время» он, напротив, рассыпается в комплиментах о моей полезной деятельности, даже снисходительно извиняя мои небольшие погрешности, столь-де естественные для неспециалиста.

      Признавать невздорные знания вздором, понятно, не станет никто, особенно если лицо, обладающее таковыми, в своих знаниях и выводах уверено и не разрушает сегодня созданного и сознанного им же вчера, с другой стороны, – я и сам допускаю погрешности у других больше, чем у себя, и готов применить «errare humanum est» даже к такому авторитету, как г. Беломор, но не считаю в данном случае, – где вопрос идет о такой серьезной вещи, как не может ли сделаться западней для русского флота гавань, рекомендуемая г. Беломором, – уместным другой ответ, кроме: «нет, не может, ибо указания «Русского Странника» не выдерживают (потому-то) критики», или: «да, действительно, негодна, что я и сознаю чистосердечно ввиду важности дела».

      Вот как, полагаю, следовало бы поступить А. К. Беломору, но г. Беломор в своих возражениях употребляет совершенно иные приемы.

      «Чтобы говорить серьезно о чем-либо, надобно точно определить значение слов... и не расплываться в деталях», поучает он меня в «Гражданине» и тотчас за тем начинает сам расплываться и раскидываться во все стороны, выхватывая то и это из моих статей с нескрываемым стремлением инкриминировать те или другие места, вовсе и отнюдь не касающиеся вопроса о годности и негодности гавани Озерка; что же касается самого вопроса, то г. Беломор убирает его с арены способом, в серьезном споре неподобающим.

      «Я мог бы, говорит г. Беломор, – привести очень серьезные причины и доводы, оправдывающие меня в моем выборе, но раз дело решено, как уверяет «Русский Странник» (?!), зачем поднимать шум и тратить слова». А в другом месте, чтобы подтвердить точность его уверения, что дело о выбора гавани по моему заявлению уже решено, г. А. К. цитирует следующую, будто бы, мою фразу:

      «Высшее правительство находит за Екатерининской гаванью стратегические преимущества». Заметьте, что эта фраза написана курсивом и в кавычках, словом, как бы мне принадлежащая, а я не только ее никогда не писал, но писал совершенно напротив, что не знаю, какие стратегические преимущества находит за Екатерининской гаванью высшее правительство, о чем ходили-де слухи, слышанные мною только вскользь. Очевидно, что из этих слов никому не придет и в голову, что вопрос решен, а потому ссылаться на не говоренную мною фразу, дабы иметь предлог не доказывать сомнительного удобства «Озерка», по-моему – не гоже.

      Как в письме в «Новое Время», так и в «Гражданине», г. Беломор берет г. Нюхалова, командира парохода «Мурман», под свою защиту, доказывая, что в приведенном мною разговоре за завтраком об Екатерининской гавани только могли судить авторитетно и доказательно капитаны Попов и Нюхалов, а последний в особенности, как воспитывавшийся в штурманских классах и долго служивший. Словом, у г. Нюхалова оказывается совершенно такая же авторитетность, как и у г. Беломора, и я охотно допускаю это, как, вероятно, г. Беломор охотно допустит, что в вопросе о здешних бухтах незамерзаемость стоит на первом плане, и вот г. Нюхалов в своих официальных, доставленных губернатору сведениях о мурманских бухтах, говоря о Кольской губе, пишет:

      «Больше всего удобств представляет Екатерининская гавань. Глубина от 10 до 25 сажен, замерзает редко, причем лед бывает рыхлый и легко пробивается».

      Итак, значит, не замерзает. И кому же знать о степени замерзаемости Екатерининской гавани, как не зимующему в ней капитану «Мурмана» г. Нюхалову! После этого понятно, что г. «Беломор», по его словам, лично расспрашивавший командира и команду пароходов «Мурман» и «Владимир» и тоже за завтраком слушавший авторитетные слова г. Нюхалова, заявляет в «Гражданине»:

      «Только в очень крепкие морозы в Екатерининской гавани появляется на несколько дней очень тонкий лед, ходить по которому опасно без подкладки досок. Такой лед стоял (здесь) именно в самую суровую зиму 1892–93 г. (sic), когда Зунд и Бельты были затянуты льдами». (См. Гражданин, № 185).

      Итак, оба авторитета до сих пор совершенно тождественны, как тождественны и сейчас, при пропаганде «Озерка». Но в своем настоящем письме в «Нов. Вр.» г. Беломор свидетельствует, что за завтраком г. Нюхалов говорил о Екатерининской гавани твердо и убежденно то, что написал пером в «Новом Времени». Посмотрите же, что написал г. Нюхалов в «Нов. Вр.» по поводу Екатерининской гавани:

      «Лед в средине гавани (Озерко) бывает весьма слабый и редко держит человека, между тем Екатерининская гавань в феврале, марте и до половины апреля 1893 г. (sic) была покрыта льдом; в марте лед был настолько крепок, что мог держать несколько человек (без досок?!), а пароход «Владимир» вынужден был выпиливаться изо льда и с усилием пробился сквозь лед: если бы этот лед не разбивался два раза «Владимиром», и до пяти раз «Мурманом», то пароходу пришлось бы, вероятно, простоять в гавани до конца апреля» («Нов. Время», 17-го июля).

      Не правда ли, читатель, что этот пассаж смахивает на последнюю сцену из «Ревизора»! Так вот что, оказывается, говорил твердо и убежденно за завтраком г. Нюхалов, а другой авторитет, тоже твердо и убежденно сейчас это подтверждающей, написал, однако, в отчете об Екатерининской гавани, ссылаясь на тот же год, совершенно обратное! Но и этого мало, сам г. Нюхалов, здесь зимовавший, писал, как видел читатель, двумя месяцами раньше своей статьи и официально тоже обратное.

      Кстати, еще курьез. Авторитетный г. Нюхалов, разбивая Екатерининскую гавань, говорит, между прочим, что она узка, и что здесь большим военным судам стоять на своих якорях немного тесновато («Новое Время», 17-го июля), а слышавший это за завтраком и объявляющий себя совершенно с этим солидарным «А. К. Беломор» говорит в «Гражданине»: «в Екатерининской гавани можно бы установить весь великобританский флот», – и восклицает далее: «и я убежден, что он непременно стоял бы здесь, если бы Мурман принадлежал Великобритании»! (См. «Гражданин», № 185).

      Словом, по поводу г. Нюхалова я не могу отступить от написанного уже мною и полагаю, что читатели признают за мною на это некоторое право, и я очень удивлен, что «А. К. Беломор», подтверждая его слова, помещенные в «Нов. Вр.», будто бы говоренные им и за завтраком в Екатерининской гавани, не видит, однако, что сокрушает этим не меня, а все сказанное им же самим о Екатерининской гавани в «Гражданине».

      Далее А. К. Беломор, к удивлению, говорит в «Гражданине»: «я пропагандировал Мурман вообще, а не ту или другую его гавань» («Гражданин», № 251).

      Вот тебе и раз! И я, поневоле, в свою очередь, обращаю на А. К. Беломора его же слова, с коими он обращается ко мне: «Если (г. Беломор) серьезен и не бросает своих слов на ветер», то он должен же помнить следующее место его статьи «С Мурмана»: «я всегда, с первых дней моего знакомства с Мурманом, настаивал на Озерке для военного порта» («Гражданин», № 190). А в другом месте он (тоже, очевидно, слышавший, что высшее правительство усматривает за Екатерининской гаванью стратегические преимущества) говорит: «пусть я ошибаюсь во мнении всех и не вижу недостатков стратегических... Я убежден, что грандиозность Мотовского залива и удивительное расположение соприкасающихся бухт победят соображения скептиков и покажут и подскажут им обратную сторону стратегических недостатков Рыбачьего полуострова». (См. «Гражданин», № 193).

      Полагаю, что это поэтическое место ясно доказывает, за какую именно бухту и почему стоит А. К. Беломор; но, для меня, не специалиста, видящего только крупные стратегические недостатки «Озерка», признаюсь, для такого дорогого и рискованного государственного шага, еще мало таких доводов, как поэзия, удивительное расположение бухт и грандиозность Мотовского залива, коими, по его же словам, «увлекается» А. К. Беломор.

      В конце моей статьи об «Озерке» я говорю, что если бы Англии кто посоветовал захватить Малаккский полуостров и водворить в одном из его заливов все ее морские силы, то я, как русский, был бы этому очень рад и т. д., и вот А. К. Беломор не без ехидства воспользовался этой вскользь сказанной фразой для уличения меня в невежестве:

      «Русский Странник» опоздал со своим советом. Англия давно владеет Малаккским полуостровом, утвердившись в Пенанге и Сингапуре, восклицает он и великодушно добавляет: «но я не желаю обучать географии «Русского Странника».

      Отвечу на это нежелание искренним спасибо, ибо с географией по методе А. К. Беломора далеко не уйдешь. Да и, по правде сказать, не знай я этого политического факта, я, не мореплаватель и не выставляющий себя в этой науке авторитетом, еще не считал бы себя невеждой в географии. Вот, если бы я не знал, что Сингапур на маленьком островке в Малаккском проливе, и вообразил бы себе, подобно А. К. Беломору, что он на Малакке, и тоже уверял бы, что Малакка захвачена англичанами, когда она ее не захватывала, а имеет там только владения на юге, а север полуострова (зри любую географию) состоит из независимых владений малайских племен, причем Англия так владеет полуостровом Малаккой, что, например, согласно с популярной географией А. Пуликовского: «На полуострове Малакке многие независимые племена занимаются морскими разбоями и образование сюда еще не проникло», ну, тогда бы мне следовало поучиться географии.

      Относясь с должной серьезностью к столь серьезному делу, считаю себя обязанным отвечать и на все остальные противопоставленные мне пункты. Г. Беломор говорит:

      «Если наш военный флот построит себе порт на Мурмане для того, чтобы там выждать нападение врага, или защищать голые скалы и их копеечную торговлю трескою и сельдями, то этот новый порт будет не лучше Либавского».

      Фраза эта интересна, как взгляд ее автора на желаемое и им светлое будущее Мурмана. А. К. Беломор находит, что эта, по его мнению, «копеечная торговля трескою и сельдями» останется таковою же и после возникновения порта, проведения железной дороги и телеграфа на Мурмане, и не стоит защиты, так же как и сам порт с его многомиллионными сооружениями (!) 1) [Не считая многомиллионной стоимости Соловков и святыни Соловецкой обители, которой уже и грозило быть разгромленной]. Не думаю, чтобы военное, морское и финансовое ведомства отнеслись так же небрежно к этому «копеечному» пустячку! Вообще в этой пренебрежительно брошенной противнику реплике более чем где-либо бьет в глаза несостоятельность указаний на такую гавань, как Озерко, для военного порта на Мурмане, ибо, понятно, порт и флот (как говорит и сам г. Беломор) должны быть созданы не для того, чтобы флоту отсиживаться здесь во время войны, но, с другой стороны, Екатерининскую гавань могут сделать неприступной и защитить один пехотный полк и полдюжины батарей, особенно при минном заграждении, а на Озерко и Рыбачий полуостров надо флот или два корпуса и полсотни батарей, которые при продолжительной блокаде, как ясно видно из приложенной карты, все-таки при уходе флота рискуют быть отрезанными от железной дороги и материка и выморенными холодом и голодом, а сам порт или захваченным в пользу и пользование неприятеля, или же взорванным и превращенным, что называется в tabula rasa.

      «Англия, восклицает мой почтенный соперник, не водворяет своего флота в портах, и оттого ее корабли из Фальмута, или Мальты, или Ванкувера идут по телеграмме во все концы мира немедленно». – Ergo, вся сила английского флота в том, что он нигде не имеет постоянной стоянки, а, так сказать, слоняется по морям; но если в этом его сила, как же г. Беломор, уверял, когда еще выхвалял Екатерининскую гавань, что в ней поместился бы весь английский флот, и что он непременно стоял бы в Екатерининской гавани, если бы Мурман принадлежал Великобритании (?!) (См. «Гражданин» от 8 июля 1894 г.).

      Г. Беломор говорит далее:

      «Русский Странник» слышал, как он выражается, от патриотичной и милой молодежи крейсера «Вестник», прозимовавшей в Екатерининской гавани, одобрение ее (т. е. по адресу Екатер. гавани) и находит, что бездеятельное состояние офицеров и 172 человек команды тяготит их. Но крейсер «Вестник» пришел из Либавы на Мурман только в половине марта настоящего года, с офицерами, приехавшими из Петербурга и Кронштадта по железной дороге в Либаву. Очевидно, тут ошибка или мистификация (!). Что же касается бездеятельности на военном судне, то об этом не следовало говорить даже и без претензии на авторитетность, ибо подобная речь есть обидное порицание целой отдельной военной единицы (!). Для того, чтобы держать военный корабль в порядке и в полной боевой готовности, надобно много работать, а не бездельничать, не утомляя при том команды, и не расстраивая ее здоровья. Военный корабль, если он действительно держится в полном боевом порядке, если он с достоинством носит военный флаг, не может без ущерба службе Его Величеству и безнаказанно отряжать часть своих людей на какие-то работы (!). Если эти работы необходимы, надобно пожертвовать деньгами, а не утверждать, что военные люди могут быть и воинами и чернорабочими одновременно».

      И тут г. Беломор ошибается решительно во всем, смею утверждать это, во 1-х, уже потому, что я, как он и сам указывает, написал, что крейсер «прозимовал» на Мурмане, а не перезимовал, т. е. прихватил часть зимы, а не провел там всю зиму. Полагаю, пройти или перейти мост, прорезать себе ногу или перерезать ее – разница, если и не для моего не в меру взыскательного оппонента, то хотя бы для того, с кем последнее случится. Думаю, что и о крейсере «Вестник», попавшем за полярный круг в первой половине марта, когда там (да и в северной России вообще) метели, вьюги и морозы в полном ходу, можно сказать прозимовал и не заслуживая обвинения в мистификации публики (!); и если это не убедительно, то сошлюсь на собственные слова г. Беломора («Гражданин», № 170), где, кажется, ясно видно, как сам он, инкриминирующей мое невинное замечание о скуке при бездеятельности на «Вестнике» в обидное порицание целой отдельной военной единице (Господи, можно ли так подводить под сюркуп, картель и неприятности неповинных людей!), разделывает эту самую «военную единицу»:

      «В «Кронштадтском Вестнике» (повествует г. Беломор) я читал все последние рапорты командира крейсера «Вестник». Снасти и палуба обмерзли, клипер, снабженный гидрографами и исправленными компасами, при помощи дорогих наемных специалистов попал в неизвестную бухту. Однако ж все окончилось благополучно, и я поздравляю обоих вестников: и крейсер, и газету».

      Полагаю, что рапорты об обмерзании снастей и палубы относится до зимнего, а не весеннего времени, что же касается следующего за сим восклицания по моему адресу: «Бедный этот русский, военный флот!.. Корреспондент проехал по Мурману, мимоходом увидел военный флот и нашел, что крейсер военного флота изнывает от безделья» (!), то предлагаю читателям беспристрастно сравнить, кто же выражает порицание и «Вестнику» и флоту вообще, я или г. Беломор, приехавший сюда ведь не инспектором флота, а также корреспондентом, только от другой газеты. Вообще, не признавая себя авторитетом, тем не менее, я все же оспариваю свое мнение, что бездеятельное состояние в указанном мною случае может тяготить и офицеров и команду, вопреки мнению такого специалиста, как г. Беломор, говорящий, что «военный корабль, если он действительно держится в полном боевом порядке, если он с достоинством носит военный флаг, не может без ущерба службе Его Величеству отряжать часть своих людей на какие-то работы». Я же полагаю, что это вовсе не так, что и показал тот же «Вестник», который, как мне теперь доподлинно известно, по ходатайству г. Архангельского губернатора, вскоре после нашего отъезда, в полном составе своих офицеров и команды, вместе с транспортом «Бакан», получил от г. управляющего морским министерством приказание произвести промеры и другие гидрографические работы в устьях реки Печоры; и я полагаю, что это, конечно, не уронит достоинства нашего военного флага и флота, и не повредит ни службе, ни здоровью его экипажа.

      В заключение г. Беломор говорит:

      «Г. Нюхалов не имеет возможности заступиться за себя, находясь на окраине, и я в его оправдание должен сказать, что он имел возможность и, конечно, воспользовался ею (!), чтобы изучить север, и, между прочим, и Озерко лучше, нежели гг. Таратин и Жданко... Понятно, г. Нюхалов и авторитетнее их, и к его словам и показаниям нельзя относиться так небрежно, как делает это «Русский Странник».

      Высказав уже причины, руководившие мною при отрицании авторитетности почтенного капитана Нюхалова в вопросе определения годности Озерка и негодности Екатерининской гавани, его разноречие и прочее, я позволю себе привести еще, как конечный довод в нашем споре, извлечение из статьи г. Таратина, напечатанной в сентябрьской книжке «Русского Судоходства»: по ней читатель сам легко оценит качество обеих гаваней».

      Извлечение из статьи г. Таратина.

      «Судьба послала нам Мурманский берег, с его открытыми гаванями, с свободным выходом для флота в открытый океан, во всякое время. К сожалению, сознания об этом дорогом русском достоянии не было, и Мурман представлялся воображении многих мрачным, неприглядным. И вот, этому мраку суждено наконец рассеяться. Ожидается уже, что он примет в свои гавани военный и торговый флот, что сблизят его со всею остальною Россиею телеграф и железный путь, и сделается он средоточием всего Северного края... Уже второй год к Мурманскому берегу посылаются наши океанские крейсера. О плавании по Мурманскому морю расскажут нам плавающие там, в настоящее время, на крейсере «Вестник», моряки. Пробыв там, с марта по сентябрь, можно уяснить себе все условия жизни и плавания в нашем северном море. Плававшие в водах Ледовитого океана Мурманского берега на крейсере «Наездник» весной и летом прошлого года были в особенно неблагоприятных условиях, так как большую часть лета провели у берегов Новой Земли, которую никоим образом нельзя ставить в параллель с Мурманским берегом. Тем не менее, несмотря на свое кратковременное пребывание на Мурмане, известно, что «Наездник» принес большую услугу Мурманскому берегу. Вообще плавание океанских крейсеров на Мурмане весьма важно.

      «Они побывали там во многих бухтах и заливах, воочию видели их удобства, удостоверились в их прекрасных качествах, и следовательно, их мнение будет иметь немаловажное значение в выборе той или другой гавани для порта. По некоторым данным известно, что две бухты Озерко и Екатерининская тщательно исследуются – и наиболее удобнейшей из них дано будет предпочтение. По поводу этих удобств я и хочу сказать несколько слов. Имея в виду качества строящихся ныне ледоколов, разламывающих аршинный лед и даже толще, разумеется, все гавани Мурманского берега следует признать незамерзающими, т. е. если таковыми считать те гавани, из коих военное судно во всякое время может выйти в открытый океан. В Мурманских гаванях лед иногда лишь доходит до двух четвертей аршина толщины, что главным образом зависит от умеренности климата, наличности теплого Гольфстрима и океанской солености. Ни одна гавань Мурманского берега не поставлена в такие неблагоприятные условия, как, напр., Кронштадт, плотно запертый всю зиму замерзшим Финским заливом. Вдоль Мурманского берега море безусловно всегда свободно от льдов, начиная от Семи островов к северо-западу, и, стало быть, выбирая место для порта на Мурмане, надо считаться собственно не с фактом замерзания той или другой губы, – так как понятие о замерзаемости их отнюдь не исключает возможности выхода из них, но главным образом надо обратить внимание на те последствия и неудобства для порта, которые будут проистекать и всецело зависеть от такого замерзания. Замерзание же в Мурманских гаванях сопровождается следующими явлениями: обыкновенно начинается с того, что выпадает снег, который с течением времени охлаждает верхние слои воды настолько, что перестает таять и ложится ровным слоем на поверхности воды во время безветрия, или же сбивается ветром к которому-нибудь берегу в толстый густой слой сырой снежной массы, которым, наконец, покрывается значительное пространство бухты или залива, и даже весь залив. Такая кашеобразная, густая масса прекращает всякое движение на шлюпках, не давая возможности ни работать веслами, ни тащиться крючком. При морозах не ниже 10° Ц. она слабо твердеет, и подолгу не дает возможности ходить по ней человеку; но в то же время обладает таким значительным сопротивлением, что при толщине, напр., в два вершка, прекратит движение паровых шлюпок и крепко будет задерживать движение паровых катеров и баркасов. При морозах около 10° Ц. и более эта масса сплачивается в эластичную, вязкую ледяную кору, которая даже при значительном волнении не ломается и не колется, а выгибается как резина. Такой лед совсем не имеет свойств пресного льда, непроницаемого и хрупкого: напротив, он очень порист и мягок, обладает особого рода вязкостью, и поверхность его постоянно сырая, так что выпавший на него снег сейчас же смачивается и превращается в соляную жидкую слякоть, которая также требует значительного мороза для своего затвердения. Он еще тем замечателен, что сани по нем совсем не скользят, а напротив, идут, как по земле или по песку. Дойдя до толщины трех – четырех вершков при морозе 10° Ц., образовавшийся таким образом лед представляет уже большое сопротивление и прекратит движение даже больших паровых баркасов. Примером этому может служить следующий случай. В конце марта или в начале апреля 1888 г. морской пароход «Мурман» длиною 82 фута, имея машину в 30 сил и обладая ходом в 8 узлов, с большим трудом выбрался из порта Владимира, покрытого 4-вершковым льдом такого свойства; попеременно давая передний и задний ход, «Мурман» подавался вперед каждый раз лишь на несколько футов. Между тем порт Владимир расположен на самом берегу океана, при входе в Мотовский залив, и про него рассказывали, что он никогда не замерзает, тогда как в продолжение семи лет мне довелось видеть его два раза крепко замерзшим 1) [Замечательно, что г. Нюхалов – капитан «Мурмана» застрявшего, по словам г. Таратина, во льду порта Владимира, тем не менее, в официальном донесении губернатору о бухтах, пишет, что этот порт (как и вся губа) «не замерзает». - Автор]. На подобные обстоятельства замерзаемости, по моему мнению, необходимо обратить внимание при выборе места для порта. В тех гаванях, где нет течения и нет широких и удобных проливов, раз образовавшийся в них лед останется, и с течением времени будет крепнуть и утолщаться. Гавань Озерко – «никогда не замерзающая гавань», тогда как я ее неоднократно видел всю сплошь покрытую льдом, помимо уже суровой зимы с 92 на 93 г. Нельзя принимать во внимание указываемую исключительно теплую зиму 1893/4 года, когда температура наружного воздуха в Екатерининской гавани редко опускалась ниже 10° Ц., и температура воды на поверхности в той же гавани не доходила до нуля: такая зима выдается редко. Кроме того, я уже писал, что Озерко расположено почти по линии N - S (на NNW) со входом с южной стороны, а также, что господствующие ветры на Мурмане в зимнее время S–вые и SSW-вые, и до такой степени господствующие, что приходилось наблюдать их дующими беспрерывно, даже в продолжение пяти недель, с небольшим лишь уклонением к SW-ту, сопровождаясь при этом всевозможными погодами: пасмурностью, снегом, ясностью, оттепелью и морозами. При таких обстоятельствах лед в гавани Озерко всегда будет задерживаться и ни прорытие канала, ни углубление входа не помогут горю; – это не в состоянии дать сколько-нибудь значительного течения, которое бы распространялось на всю гавань. По своей узкости, канал не может служить выходом для льда, гонимого ветром из громадного по своей площади Озерка. Примером этому может служить Екатерининская гавань, где южный пролив в полную воду достигает ширины 50 саж., но он ни своим существованием, ни своим течением ни разу не помешал образованию в гавани льда, который всегда выносило широким северным ее проходом единственно благодаря южным ветрам. Екатерининская гавань покрывалась льдом, в южной части ее, только при падающем снеге в штиль; очевидно, если б в южной части ее было течение, то при безветрии свободно лежащий на воде снег этим течением выносило бы. Также и в гавани Озерко течение заметно только в проливе, и на недальнем расстоянии от него; в средине же гавани и в остальной, противоположной проливу ее части, течение, можно сказать, совсем незаметно. А раз Озерко замерзает и, благодаря своим естественным условиям, так именно замерзает, что лед не имеет из него выхода, то очевидно, как я и говорил уже, тут не помогут никакие ледоколы. Именно, повторяю, не помогут, – но это вовсе не значит, что я утверждаю, будто бы никакие ледоколы не в состоянии разбить льда в Озерке, так как это было бы совершенною нелепостью. Ледоколы, разумеется, легко разломают лед, но лед этот останется тут же, на месте и через несколько часов спаяется опять в целую плотную льдину, которая с течением времени будет крепнуть и утолщаться. Он не толст, но отнимает всякую возможность сообщения, будет крайне затруднять и замедлять работы на судах, и как раз, быть может, в то время, когда понадобится спешное вооружение, вызывая при этом массу лишней работы, затрат и, разумеется, неудовольствия. Обещали открытый, незамерзающий, удобный порт – и вдруг оказывается в гавани какая-то каша, благодаря которой никуда не попадешь ни пешком, ни на шлюпке! А может быть, окажется и такой толщины лед, что посылай разбивать его хотя бы и ледокол! В заседании С.-Петербургского Отделения Императорского Общества Сод. Мореходству высказывалось мнение, что при образовании в Озерке льда можно его выбуксировать. Едва ли, однако, требуется много останавливаться на этом, чтоб оценить все неудобства такого способа. Наблюдения, произведенные в половине прошлого июня с парохода «Мурман» над соленостью и температурами воды в Озерке и Екатерининской гавани и пристегнутые к числу преимуществ первого над последней, не имеют никакого значения относительно замерзаемости той или другой губы, так как не выяснены условия, при коих эти наблюдения производились. Екатерининская гавань расположена при устье Кольской губы, в которую впадают две реки, Кола и Тулома, и множество ручьев. В апреле, мае и июне во время таяния снегов и вскрытия рек, озер и ручьев, в Кольскую губу вливается масса пресной воды, которая разливается по всем бухтам и заливам, расположенным в губе, и уносится даже за несколько миль в море. Присутствие пресной воды сильно заметно в июне и июле как по всей губе, так и далеко в море, по особому ее цвету. Поэтому, конечно, соленость в Екатерининской гавани в июне была слабее солености в Озерке, куда попадает мало пресной воды. В зимние же и весенние месяцы, до разлива рек, совсем незаметно присутствия пресной воды как в Екатерининской гавани, так и в Кольской губе. Не приняв в соображение местных условий, и упустив из виду такое важное обстоятельство, нельзя делать каких-либо соображений 1) [Особенно «ученых» - Автор], на основании сравнения полученных подобным образом данных о солености воды в той и другой губе. Что касается температуры воды, то, во-первых, зимних наблюдений не имеется, а во вторых, во время весенних плаваний в марте и апреле, мне неоднократно приходилось наблюдать температуру воды на поверхности –6° Ц. по всему Мотовскому заливу, с незначительным повышением у дна. Очевидно, в Озерке она не могла быть выше, а такая температура воды на поверхности не препятствует образованию льда; стало быть и рассуждения о разности температуры, при своей незначительности и притом наблюденные в июне, ни к чему не ведут. Все старания командира парохода «Мурман» г. Нюхалова заморозить Екатерининскую гавань и изобразить трудность выхода из нее совершенно напрасны. Относительно этой гавани я говорил, что только южная ее часть иногда замерзает; но она все-таки способна, при маленькой посторонней помощи, благодаря своим естественным условиям, легко сделаться совершенно незамерзающею, так как господствующее ветры способствуют выходу едва лишь образовавшегося льда из гавани широким северным ее проходом. В этом отношении с Екатерининскою гаванью не может быть сравниваема ни одна из мурманских гаваней. Екатерининская гавань сейчас готова к принятию какого угодно флота. Напрасно указывается на скалистость ее берегов, якобы как на препятствие к устройству береговых построек и дорог. Удобного места для построек достаточно как на материке, так и на островах Екатерининском и Оленьем, которые легко могут быть соединены дорогою с материком при помощи плавучего или постоянного моста. Легко также устроить дорогу вокруг всей южной половины гавани по приглубому береговому рифу, который при малой воде обсыхает в ширину от 2-х до 3-х саж. и более; в тех же местах, где берег опускается в воду отвесно, не образуя берегового рифа, могут быть устроены плавучие мосты или применены более удобные способы. На широком осыхающем береговом рифе Екатерининского острова, находящемся в проливе между островом и материком – удобное место для угольных складов, где при незначительном приспособлении легко может поместиться более 10 миллионов пудов угля или, с заменой угля нефтяным топливом, место это может служить для помещения нефтяных цистерн. Этот риф, длиною более 300 саж., плоский, ровный и приглубый, немного приподнятый; он будет служить в то же время пристанью для судов. Повсеместная приглубость берегов гавани особенно благоприятствует устройству порта, значительно удешевляя постройку набережных, которые, в то же время, будут служить и пристанями, а также представляет большое удобство для стоянки судов и для маневрирования их в гавани. Кроме того, необходимо обратить внимание на близость к Екатерининской гавани Палы-губы, удобная бухта которой, Корабельная, лежит всего в одной версте от берега гавани; хотя Пала-губа и замерзает, но горло или входной пролив в нее всегда чист ото льда. Не буду, затем, повторять указанные уже мною в апрельском № журнала «Рус. Судох.» все другие удобства и преимущества Екатерининской гавани. Что касается проведения железной дороги на Мурман, то, конечно, направление ее на Екатерининскую гавань представит менее неудобств, нежели направление на Рыбачий полуостров. По местным сведениям известно, что с каждым шагом от Колы к западу местность вдоль мурманских берегов имеет все более холмистый, обрывистый и пересеченный характер. Кроме того, нет надобности вести дорогу прямо на г. Колу. Вверх по реке Туломе найдется немало хороших переправь для постановки моста через эту реку, напр., у порога Мурмаши, верстах в 6-ти от Колы и, конечно, найдется удобный, довольно ровный и прямой путь до гавани. Продолжение же дороги на Рыбачий полуостров до гавани Озерко представит несравненно больше затруднений и обойдется много дороже. Указывая на Екатерининскую гавань как удобнейшее место для устройства порта, тем не менее, ввиду всей важности вопроса, вполне сознаю, что выбор должен быть произведен крайне осмотрительно: намеченные гавани должны быть обследованы в мельчайших подробностях и все полученные данные тщательно проверены и взвешены»

      ___

      И так sic transit gloria... ибо все то, что приведено выше, заставляет меня высказать искреннее убеждение, что в данном случае правы не гг. Беломор и Нюхалов, а гг. Таратин, Жданко и наконец и я, и что со стороны г. Беломора это стояние за Рыбачий полуостров и его гавань Новая Земля или Озерко просто фантастическое увлечение, а со стороны г. Нюхалова, так много пребывающего в этих местах, и сам не знаю что.

      Но это деталь, и я стою за нее только потому, что в таких грандиозных вопросах, касающихся быть может всего будущего России, по-моему очень важно для крепости, кредита и силы самого дела, чтобы все рассуждающее и благомыслящее общество стояло именно за то, что правдиво и верно. Правительство, конечно, не ошибется, так как вопрос будет, разумеется, решен со всякими справками и проверками и не помимо лучших умов государственных, но публика, видя, что печать стоит, например, за Озерко, а за ней и общественное мнение, не удивится ли она, не будет ли в недоумении, если вопрос решится не в пользу Озерка, а в пользу Екатерининской или какой другой гавани, на что я по крайней мере уповаю твердо.

      Я стал политическим журналистом всего с 1880 г., т. е. 15 лет назад, но и на моих даже глазах, сколько благих мер и начинаний правительства отцвели, так сказать, не успевши расцвесть, не дали благих результатов или даже остались мертворожденными и не вошли в жизнь или пошли колесом и в сторону без пользы и даже во вред, и только потому что не были поняты или приняты с предубеждением, по недоразумению или потому, что были заранее дискредитированы. Вот причина, побудившая меня привести всю полемику и pro и contra по этому вопросу и вообще написать две предыдущие главы. Но, возвращаясь к А. К. Беломору, я позволю себе по совести высказать мое мнение о деле с этой стороны. Я не поклонник его авторитетно-властной манеры спорить и решать, переходя при этом на личную почву, с почти нескрываемым пренебрежением к оппонентам, особенно не морякам или морякам не его морей, – это правда, да это и довольно понятно с моей-то стороны, но и только, и только потому, что я не решусь по совести не признать его общественных заслуг, заключающихся в его горячих указаниях обществу на Мурман, его шестилетнюю проповедь в этом направлении, несмотря на то, что вопрос этот не только был забыт, но и многие замалчивали и отмахивались от него по всяким причинам. Что за дело, что Колумб, вернувшись, не мог начертить верную карту Америки, а все-таки пятая часть света открыта им, а не Америго Веспуччи, и никем другим. Верная по географическому положению карта одно, а верная по деталям другое, но одно другого стоит. Я скажу даже больше. Будучи уверенным, что А. К. Беломор ошибается в выборе гавани, я все-таки убежден, что именно он разбудил надолго общественную мысль в этом направлении. Мало того, ему это удалось, а мне, и всякому другому вроде меня, видевшему дело на месте и основательно его изучившему, все-таки это бы не удалось, и не по отсутствию разумения и компетентности, а по отсутствию казовых прав на эту компетентность; много кандидатов прав знают заведомо не меньше многих магистров, но кафедры не получают; многие простые смертные лечат не хуже докторов, да не признаются за таковых, и на консилиумы не приглашаются. Это раз. Второе: уверенность в правоте дела и его упорное проведение, – тоже заслуга немалая. Словом, если осуществится гавань на Мурмане, то где бы она ни была устроена, горячая пропаганда этого дела почтенным А. Беломором не может быть выкинута за борт или забыта русским обществом.

      Было около полуночи, когда «Ломоносов» остановился у головы «Большой Мотки», соединяющей Мотовской залив с Озерком или «гаванью Новой земли». Было совершенно тихо и тепло, а солнце светило так ярко, что наш художник Борисов, воспользовавшись тем, что все сопутствовавшие министру вышли на палубу, ровно в полночь снял нас в общей группе. Раздалась команда: «шлюпки на воду», и через 5 минут мы уже неслись по Озерку. В начале самой гавани, пока препятствующей входу больших судов, риф с западной стороны образует природный мол, о который теперь тихо плещется прилив. Министр очень торопился и вместе с П. М. Романовым и одним из помощников капитана отправился раньше и значительно опередил нашу шлюпку, бесшумно скользившую по совершенно гладкой воде.

      Чудная картина расстилалась перед нашими глазами. Начиная со входа в гавань, скалы, до сих пор как бы ее оберегающие, словно успокоенные за ее безопасность, раздаются, чинно отступая и уходя все дальше и дальше на материк, продолжают, однако, толпиться в отдалении и следить за нею, окружая ее сплошным высоким кольцом. Однако, гавань оттого не расширяется: ее пологие берега образуют как бы обширный зеркальный эллипсис, вправленный в широкую изумрудную рамку. Вон справа и слева виднеются два одинокие домика колонистов, а дальше группируются копны зеленого сена; по этому лугу быстро идет человек, а рядом с ним торопится что-то, издали непонятное, не то собака, не то его собственная тень. Здешнее солнце, имея в распоряжении 24 часа в сутки, так сказать, искусственно удваивает продолжительность и тепло короткого полярного лета, вследствие чего здесь все живущее и прозябающее зреет, оперяется и растет без отдыха и перерыва; так и сенокос, начинающейся в средней России не ранее Петрова дня, происходит здесь неделей, двумя ранее. Вообще ночному солнцу при всей его электрической бледности нельзя отказать в яркости и даже в некоторой теплоте его лучей, хотя, конечно, можно (при некотором усилии) глядеть на него без боли и слез. Теперь первый час ночи: до полуночи солнце спускалось к горизонту, а сейчас, не доходя до небосклона, как бы остановилось и висит над скалами так же недвижимо, как на декорациях. Словом, вам невольно кажется, что вы в сказочном царстве так все грандиозно и в то же время неподвижно, беззвучно и мертво: и солнце, и воды, и скалы, и воздух, по которому скользят как тени гагары, чистики, чайки; впрочем, последние все-таки немного оживляют и пробуждают картину. Вот тысячи их носятся вокруг нас или, трепеща крыльями, балансируют над водой и, клюнув, быстро взвиваются вверх, дабы спокойно проглотить добычу, что удается им далеко не всегда: на воздушной арене совершенно неожиданно появляются новые фигуранты. На чайку быстро несется очень на нее похожая, но более серая, крупная и грубая птица. Догнав ее, она грубо вырывает из ее клюва и тут же проглатывает отнятую у чайки добычу. Птицу эту называют солдатом, занимается она специально отбоем у чаек их промысловой добычи, коей и кормится исключительно. Но вот раздаются один за другим два громких выстрела, и обе птицы летят торчмя головой в воду: это А. П. Энгельгард подшиб чайку, а С. И. Мамонтов убил солдата. Эхо сразу оживило и воды, и дол, и горы; по скалам разнеслись его перекаты, с горы, покоящейся у самой западной стены перешейка и называемой почему-то Клубской, сорвалась какая-то стая пернатых, задев с испугу за камешки, с пылью и с шумом посыпавшиеся в море. Как бы по команде, кружащиеся по заливу и преследующее чаек в пространстве солдаты меняют фронт, а пересекающие над нами бухту гагары учащают полет, так что взмахи их сильных черных крыльев звенят в воздухе. Но бедным чайкам не до бегства: с криком негодования, угрозы, недоумения и печали носятся он над нашими головами, спускаясь к убитой подруге и трепеща крыльями над этим белоснежным комочком пуха, безжизненно распростертым и слегка покачивающимся на встревоженной веслами спящей воде залива. Но вот мы, не переставая держаться середины Озерка, подходим к его концу, т.е. к перерезывающему нам путь поперечному берегу. До берега еще сажен десять, но здесь мелко, и шлюпке приходится остановиться, а нам перепрыгивать с камня на камень, кое-где порядком промачивая ноги; тут же стоит и шлюпка министра, матросы коей успели уже разбрестись по берегу. Опять таки совершенно новая прелестная картина. Пред нами широкий, около мили коридор или проход между скал, с обеих сторон окаймленный горами; пол этого коридора, у берега песчаный и местами покрытый валунами от текущего в море обильного и широкого ручья, сразу превращается далее в зеленый, испещренный цветами, кустами можжевельника, ивняка и березами, и все повышаясь, заканчивается довольно высокими, перехватывающими его горами, видными на недалеком горизонте, как на ладони. В воздухе около 8 град, и, в сущности, довольно тепло, а для наших обтерпевшихся организмов в особенности, но в атмосфере все-таки чувствовалась предрассветная сырость. Принятая некоторыми из нас неожиданно ножная ванна и масса там и здесь торчащих можжевеловых полувысохших кустов и ветвей ивняка подали мысль разложить костер, вследствие чего большинство рассыпалось по лугу для сбора горючего материала, а я с одним из товарищей, не будучи в силах отказать себе в желании видеть с чернеющих вдали высот норвежский берег, отправились догонять министра и его спутников, силуэты коих виднелись в полуверстном от нас расстоянии. Идти пришлось в разброд и, конечно, целиком, местами путаясь в кустарниках и довольно густой и высокой траве, местами перепрыгивая ручьи, хрустальной ниткой бегущие по лугу. Там и здесь попадались мне, благодаря впадинам в грунте, самородные пруды ключевой воды с плещущейся в них рыбой и окаймленные ивняком и березками; тут же валяются куски слоистого белого (здесь нигде более мною не виданного) известкового сланца и обломков также известкового, но твердого зеленоватого камня, указывающего здесь на близость нахождения какой-либо минеральной породы. Куски шифера и ракушки, явно как и котловинная форма перешейка и, очевидно, морем подмытые подошвы ближайших к коридору утесов, доказывают, что С. Ю. Витте совершенно прав, полагая, что этот перешеек есть не что иное, как впоследствии выступившее и обсохшее морское дно. Тут же следы стада, кости и немало пней от порубленных деревьев свидетельствуют о присутствии человека в этой пустыне, несмотря на градусы широты не только зеленой, но сейчас и цветущей ярким узорчатым ковром. Среди морошки и разнокалиберной зелени пестреют здесь самые разнообразные цветы срединной России: вот так называемые ноготки, нечто вроде нашей гвоздики с легким запахом, вот дикий лук, папоротник, щавель, вот целый ковер 6лебдных незабудок, чего-то вроде ландышей с приятным запахом, тут фиалки и дикая арника, а там трава белеет от головок ромашки. – Господи, чем это не Бежин луг, воскликнул я в полном восторге, и кто поверит, и как дико мне самому, что это висящее надо мной солнце показывает ночь, а не час дня, в половине прохладного мая, и что я сейчас иду не по лугу в Тульской губ., где-нибудь по гористым берегам «Красивого Меча», а не за северным полярным кругом, откуда втрое ближе к скверному полюсу, чем в наши срединные губернии, что стоить мне заблудиться, а пароходу уйти, меня не дождавшись, я могу пробродить здесь, питаясь морошкой и ракушками целый длинный день, в тысячу часов и не встретить ничего и никого ни человека, ни парохода, ничего, кроме вон этого вдали торчащего домика, брошенного своим хозяином, который, как говорят, недавно из этой глуши перебрался в Америку.

      А на вершине горы, в конце луга, какой чудный захватывающий вид! Сквозь легкую дымку тумана расстилается, начиная из-под ног, у самой подошвы скалы, темно-синяя гладь моря, а слева на западе чернеют прибрежные скалы наших последних, самых западных становищ – Базарная губа и Норвежский берег; отсюда до всего этого рукой подать и, спускаясь отсюда в лодке при хорошем ветре, будешь там через какой-нибудь час, а между тем, несмотря на быстрый ход Ломоносова, это, благодаря огибанию северо-восточного берега Рыбачьего полуострова, отнимает у нас минимум 8 часов времени.

      Наши спутники так разнежились своим фантастическим «ночным», что с трудом оторвались от широко раскинутого костра, в самом деле приятно оживлявшего своей теплотой, наглядно доказывая, что здесь холоднее и сырее, чем кажется.

      Сев в лодку, министр расспрашивал у помощника капитана о подробностях виденного им с высоты скалы Норвежского берега, а мы невольно примолкли как очарованные. Солнце, перестав висеть безжизненно над горизонтом, стало вдруг видимо подниматься, и оживилось, как наглядно оживает и светлеет вдруг, на время, от долгого горения покрасневший электрический шар, после невидимой рукой перемененного в нем угля. Как по мановению десницы Господней, все сразу ожило, подул свежий ветерок, пошла, ласкаясь о берег, поплескивать морская волна, незаметные и до того бесцветные полоски и комочки облачков теперь загорались и заклубились ало-янтарно-яхонтовым отливом. А скалы, что сделалось с ними! Заглянув вперед, даже бывалые матросы замирали от восторга: впереди наш «Ломоносов» весь в розовой дымке, с красным днищем, плавающий в голубой как небо лазури, а рядом стоящие и вдаль уходящие скалы, при отъезде сочтенные нами за мрачные темно-зернистые граниты, теперь оказались из драгоценного порфира и блещут золотом, горят ярко-красным и изжелта-фиолетовым светом, сияют и отражаются в посветлевшей воде всеми цветами, переливами и тонами; даже чайки, порхающие над ними, вдруг порозовели, купаясь в этом ярком, расцвеченном и согретом солнцем эфире.

      – Кто хочет спорить со мною, что мы не где-нибудь близ Неаполитанского залива и что эти сказочные скалы не Италия и не Капри, не выдержав, воскликнул я!

      И все согласились с этим, так сильно было очарование.

      Да, чудное, чудное, на материке невозможное утро! Озолотившее солнце уже грело, лаская своими лучами «Ломоносов» и его палубу, и врывалось в нашу кают-компанию, когда мы, в 3 часа утра снявшись с якоря, сели пить кофе и ужинать, завтракать или обедать – сами наверное не знаем, ибо давно не ели и никому не хотелось спать; напротив, несмотря на страдный день мы были страшно бодры и оживленны. Главное – солнышко своим местным норовом так все перепутывало, что невольно терялось представление об утре, дне, ночи и вечере, и невольно напрашивалась на память лицейская шутка нашего великого поэта:

      Вот с запада восходит царь природы,
      И удивленные народы
      Не знают, как им поступать:
      Ложиться спать, или вставать.