Глеб Святославич и Ян Вышатич живут "не дая себе упокоя", и это проявляется не только в том, что они всегда готовы сесть в седло и отправиться в военный поход. Они оба способны ориентироваться в различных ситуациях, выступать в различных ролях, с удивительной легкостью переходя от рукопашной схватки к богословскому диспуту, и наоборот. И Ян, и Глеб умеют общаться с разными людьми и понимать их психологию, их собеседники — и наиболее известные книжники и церковные деятели той эпохи, и простые обитатели Севера, едва усвоившие христианские заповеди. Ян Вышатич внушал симпатию печорским монахам, но он находил общий язык и с белозерцами, отступившимися от волхвов после его появления. Принимая в своем доме в Киеве Феодосия Печерекого, Ян слушал его проповеди "о милостыни ко убогим и о царствии небесным"18, что не помешало ему напомнить белозерцам о древнем обычае кровной мести. Слова летописца о "кротости" Яна и Глеба, прозвучавшие в надгробных "похвалах", воспринимаются нами с иронией, но ведь эти люди, кажется, были не более жестоки, чем их противники и сама их эпоха.
У нас нет никаких свидетельств того, что Ян и Глеб высказывали какую-либо заинтересованность в судьбе северных земель. Они появлялись здесь не как организаторы колонизационной деятельности, а как сборщики дани. Вместе с тем подобные поездки заметно способствовали укреплению связей между стольными городами Руси и северными окраинами. Посланцы центральной власти отправлялись на Север, движимые не любознательностью, а самыми корыстными интересами, но они могли своими глазами увидеть необъятные территории Белозерья и Заволочья, познакомиться с их обитателями и оценить происходящие там процессы. Полученная в ходе подобных поездок информация сообщалась не только летописцу — она была нужна, чтобы определить задачи и возможности государства в колонизации северных земель. Истории требовались посредники, способные сблизить древнерусскую метрополию и далекие полунощные страны, — и в этой роли выступили деятельные и волевые представители феодального класса, подобные Яну Вышатичу и Глебу Святославичу.
"...И беша новгородьць 400, а суждальць 7000..."
В собрании Третьяковской галереи хранится известнейший памятник новгородской живописи XV века — икона "Знамение от иконы Богородицы", привезенная в 1925 году из церкви в селе Курицком на озере Ильмень1. Необычен ее вид, необычно и ее второе "неофициальное" название — "Битва новгородцев с суздальцами". Икона разделена на три яруса. В верхнем изображено шествие новгородцев с иконой "Знамение" и торжественное моление перед храмом. В среднем ярусе — конное суздальское войско возле крепостной стены, на которой установлена икона, передний воин выпускает в нее летящие из лука стрелы. Внизу — сама битва: новгородцы выезжают из крепостных ворот, во главе их святые Борис, Глеб и Георгий; суздальцы падают, их стяги обращены острыми концами назад, что символизирует поражение нападающих на город.
События, изображенные на иконе, произошли зимой 1170 года, когда рать Андрея Боголюбского осадила Новгород. В походе приняли участие суздальский, смоленский, торопецкий, муромский, рязанский и полоцкий полки под общим предводительством сына Андрея Боголюбского — Мстислава. Несмотря на численное превосходство, суздальцы не смогли взять Новгород и потерпели жестокое поражение. Новгородская легенда XIV века объяснила эту победу заступничеством иконы "Знамение", которую новгородский епископ Иоанн поставил на крепостной стене. Неприятельские стрелы попали в икону, после чего суздальцев поразила слепота — "покры тма", и они обратились в бегство2.
Несколько иначе рассказывают о тех же событиях летописи. Согласно новгородской летописи, новгородцы, возглавляемые князем Романом Мстиславичем и посадником Якуном, соорудили вокруг города дополнительную линию укреплений, "сташа твердо... и устроиша острог около города". Военные действия продолжались три дня, "в четвертый же день в среду приступите силою и бишася всь день и к вечеру победи я (суздальцев) князь Роман с новгородьцы, силою крестьною и святою богородицею и молитвами благовернаго владыки Илие..."3. Часть суздальцев была перебита, другие захвачены в плен.
Из суздальской летописи мы узнаем, что оставшимся в живых участникам похода пришлось на обратном; пути перенести суровые морозы и голод; положение их было настолько тяжелым, что они решились на тягчайший для средневековых христиан грех — ели конину во время Великого поста: "а друзии людие помроша с голода, не быс бо николи же толь тяжка пути людем сим. Друзии бо от них и конину еша в великое говение..."4
Цена пленника-холопа в Новгороде в ту зиму была на редкость низкой: "купляху суждальць по 2 ногате (мелкая монета)"5, — заканчивает свой рассказ новгородский летописец.
Хотя решающая битва произошла у самых стен Великого Новгорода, начало конфликта уводит нас в далекое Заволочье. Под 1169 годом в Новгородской первой летописи помещено сообщение о столкновении там новгородского данщика Даньслава Лазутинича с отрядом Андрея Боголюбского. "Иде Даньслав Лазугиниць за Волок даньником с дружиною; и приела Андреи полк свои на нь, и бишася с ними и беша новгородьць 400, а суждальць 7000; и пособи бог новгородцем, и паде их (суздальцев) 300 и 1000, а новгородьць 15 муж". Мы можем усомниться в достоверности этих цифр, что, впрочем, не снижает доверия к тексту в целом. "И отступиша новгородъци, и опять воротившеся (вернувшись за Волок) взяшя всю дань, а на суждалскш смердех другую, и придоша сторови (здоровы) вси"6. Иными словами, новгородцы вышли победителями из этого конфликта и взяли в Заволочье две дани — одну от населения, в административном и фискальном отношении подчинявшегося Новгороду, другую от населения, платившего дань суздальским князьям. Поход на Новгород, кульминационный момент которого изображен на иконе из села Курицкого, был задуман Андреем Боголюбским как ответная мера на действия Даньслава Лазутинича в Заволочье.
Столкновение 1169 года — первый известный нам эпизод в борьбе Новгорода и Ростова (позднее Новгорода и Москвы) за северные земли. Борьба, то затихая, то вспыхивая вновь, продолжалась более трех столетий, и летописи сохранили известия лишь о некоторых, самых острых ее моментах. Так, в 1196 году при стычке новгородцев с Всеволодом Большое Гнездо в Заволочье были захвачены новгородские дашцики: "новгородцов изъимаша Всеволод за Волочком"7. В 1219 году сыновья Всеволода Георгий и Ярослав останавливают новгородский отряд, двигавшийся в Тоймо-кары8. С XIV века все большую роль в конфронтации начинает играть Великий Устюг — форпост ростовской колонизации. В 1323 году устюжане перехватили новгородцев, собиравших дань в Югре: "заратишася устюжане с новгородци, изъимаша новгородцев, кто ходил в Югру, и ограбиша их". В ответ на это новгородцы "взяша Устюг на шит"9, но спустя несколько лет нападение на югорских данщиков повторилось. В 1329 году "избиша новгородцев, который пошли на Югру, устьюжскии князи"10. Особенно острый характер принимает противостояние Новгорода и Москвы в конце XIV века, после того как великий князь Василий Дмитриевич в 1397 году отправил на Двину своих бояр с предложением двинянам, "чтобы есте задалися за князь великий". Двиняне "отложились" от Новгорода, но посланные на Двину новгородские войска сумели взять верх и силой вернуть Двинскую землю. На двинян была наложена тяжелая контрибуция. Не ограничиваясь этим, новгородцы разграбили северные волости московского князя: Белоозеро, Кубену, Вологду, Устюг и даже Галич11. Конец военному соперничеству на Севере положило лишь окончательное присоединение Новгорода к Москве в 1477 году.
Заинтересованность враждующих сторон в расширении северных владений вполне понятна, ведь эксплуатация их приносила огромные доходы. Но упорная ожесточенность борьбы объясняется не только стремлением сохранить источники материальных благ. Мы располагаем надежными данными о пересечении на Севере двух колонизационных потоков, один из которых был связан с Новгородом, а другой — с Верхневолжьем, и схватки новгородских данщиков с ростовскими были в немалой степени обусловлены самим характером заселения края.
Анализ антропологических материалов, произведенный крупнейшим исследователем истории Русского Севера М.В.Витовым, привел его к заключению о существовании здесь двух антропологических типов. Один из них — ильменский — имеет новгородское происхождение, другой — верхневолжский — отражает проникновение на Север южной ростовской волны колонизации12. Языковеды, в свою очередь, указывают на две диалектные зоны: одна восходит к русским говорам Северо-Запада, другая — к северо-восточным диалектам13. Сходные наблюдения были сделаны этнографами; они выделили в традиционной культуре Севера элементы, перешедшие из культуры Новгородчины и Верхневолжья. Так, С. И.Дмитриева проследила новгородские корни былинной традиции — оказывается, в XVIII—XX веках былины исполнялись лишь в тех районах, которые в XIV—XV веках входили в состав Новгородского княжества14. Но в целом нельзя провести на карте четкую границу, разделяющую территории, освоенные новгородцами и ростовцами, поскольку зачастую они заселялись чересполосно.
В XIV—XV веках Новгород и Москва, выступившая наследницей ростовских князей на Севере, неизменно пытались обосновать те или иные свои права ссылками на "старину", на изначальное обладание той или иной волостью. Подобные апелляции к прошлому нередко взаимоисключались, и их можно было бы считать обыкновенной политической демагогией, если бы мы не знали, сколь причудливыми и сложными были контуры новгородских и ростовских владений и сколь запутан вопрос о первенстве Новгорода и Ростова в их освоении.
Может ли сегодня археолог выступить беспристрастным судьей в споре, завершившемся свыше пятисот лет назад? Конечно, трудно найти для него задачу более заманчивую, чем выяснение вопроса о том, кому же в действительности принадлежит приоритет в продвижении на Север. Но задача отнюдь не проста. И дело не в недостатке археологических, материалов (хотя мы помним, что многие места Севера еще слабо изучены), а скорее в их "одноликости". Культура различных районов русской метрополии в XI—XII веках мало чем различалась, и выделить в общем массиве древностей типично новгородские или типично ростовские не удается. Когда мы берем в руки сделанный на гончарном круге горшок, подвеску к ожерелью либо височное кольцо, мы, как правило, можем лишь констатировать древнерусское, восточнославянское происхождение этих вещей и не в состоянии установить, откуда именно попали они на Север — из Новгорода или из Ростова. Поэтому невозможно пока дать полную карту новгородских и ростовских поселений на Севере или определить время появления их в том или ином регионе с точностью до четверти века. Тем не менее принципиальное соотношение двух потоков колонизации стало нам гораздо яснее благодаря разведкам и раскопкам последнего десятилетия15.
На Белом озере, которое раньше других районов Севера вошло в состав государственной территории Руси, следы двух колонизационных волн прослеживаются уже во второй половине IX — середине X века. На весском поселении Крутик в верховьях Шексны и в древнейшем горизонте Белоозера мы встречаем многочисленные мерянские украшения — височные кольца со втулкой на одном конце, шумящие подвески с треугольной рамкой или спаянные из нескольких волют (завитков), обломки ажурной кольцевидной фибулы, различные типы привесок и бубенчиков. Здесь же найдены и сосуды характерных поволжских форм, в том числе миски с широким устьем и узким дном и горшки с лощеной поверхностью, совершенно идентичные посуде, которую изготовляли в мерянских селищах на озере Неро и других участках Волго-Клязменского междуречья. Несомненно, обитатели поселений в верховьях Шексны и на южном побережье Белого озера поддерживали самые тесные контакты с мерянами областей Поволжья. По Волге и по Шексне попадали на Белое озеро дирхемы, стеклянные бусы, красноглиняная круговая посуда из Волжской Болгарии и другие привозные вещи. В обратном направлении, на юг, наверно, вывозилась пушнина, в большом количестве добывавшаяся промысловиками Крутика, и оказывалась на торжищах великого Волжского пути. Таким образом, торгово-экономические связи с жителями Верхней Шексны были первоначально завязаны мерянами, влившимися затем в древнерусское население Ростовской земли.
О памятниках западной — новгородской — колонизационной волны IX—X веков в Северо-Западном Белозерье уже неоднократно упоминалось в предыдущих главах. Напомню, что речь идет о двух одиночных сопках, городище и нескольких селищах, занимающих компактный микрорегион в низовьях Кемы. По материалам здесь на прослеживается влияние поволжских областей, зато четко выражены северо-западные элементы. Население, оставившее эти памятники, достигло Кемы, воспользовавшись Свирско-Онежским путем, а затем водной дорогой по Вытегре и Ковже; очевидно, его торговая и промысловая деятельность была так или иначе связана с Новгородом.
Во второй половине IX — середине X века у обитателей Белозерской округи впервые появляется необходимость в защищенных поселениях. Городище Никольское I на Кеме занимает высокий береговой мыс и отгорожено с напольной стороны валом и рвом. Не менее солидно обезопасили себя весские поселки Крутик и Васютино. У них совершенно необычная топография: оба располагаются на высоких и узких останцах с крутыми, возможно подрезанными, склонами и с трех сторон окружены водой — излучинами реки или речными старицами. Несмотря на отсутствие земляных валов, попасть на такую площадку было совсем не легко. Ни в предыдущие, ни в последующие периоды урочища подобных типов в Белозерье не заселялись. Примечательно, что приемы устройства защищенных поселений у белозерской веси и у тех, кто осел в Кемском микрорегионе, абсолютно различны. В валу городища Никольское I обнаружены наконечники стрел — значит, пришедшие сюда колонисты имели все основания опасаться за свою жизнь и возводили укрепления не напрасно. Можно предположить, что в Белозерской округе между двумя группами населения, одна из которых была связана с мерянскими областями Поволжья, а другая находилась в сфере влияния Новгорода, сложились напряженные отношения. Впрочем, период конфронтации длился сравнительно недолго — в конце X века жизнь на поселениях Крутик, Васютино и Никольское I уже прекратилась. Новые центры Белозерья — Белоозеро у истока Шексны и Киснемское поселение — были уже неукрепленными.
В потоке колонистов, хлынувших на Север на рубеже X—XI вексв, трудно различить новгородцев и ростовцев. Но, просматривая коллекции из раскопок поселений и могильников Белозерья и Каргополья, правомерно прийти к любопытному выводу: с начала XI и до второй четверти XII века значительное распространение тут получают предметы прибалтийско-финских типов. Укажем лишь некоторые из них — подковообразные фибулы, плоские прорезные подвески-уточки, широкие плоские браслеты, перстни, орнаментированные "волчьим зубом". Мерянские украшения, как и мерянская посуда, почти исчезают из обихода, считанные их образцы тонут в море западнофинских и славянских вещей. По-видимому, мы не ошибемся, если оценим это как свидетельство колонизации с запада, в конечном счете идущей через Новгород. Разумеется, западные изделия имеют различный "адрес" и могли попасть на Север различными путями. Ясно, что вместе со славянами из Новгородской земли на Север могла продвигаться и местная чудь, да и новгородцы могли ввозить на север эффектную продукцию прибалтийских ювелиров, отвечавшую вкусам неславянского населения Белозерья и Заволочья. Но как бы мы ни интерпретировали каждую отдельную находку, преобладание западнофинских вещей в древностях XI — начала XII века, несомненно, свидетельствует о ведущей роли новгородской колонизации в этот период. Причем, как известно, она оставила свой след и в исторической лексике Белозерской округи, в многочисленных географических терминах новгородского происхождения.
В середине XII века ситуация неожиданно меняется. Украшения западных типов в погребениях делаются редкими, вместо них мы вновь встречаем предметы поволжско-финского облика, что говорит о новом подъеме верхневолжской колонизационной волны, об активизации южных связей. Украшения, изготовленные в центральных районах Владииро-Суздальской Руси, проникают не только в Северное Белозерье, но и гораздо дальше — на Вагу и озеро Лача. Так, в одном из погребений могильника Тихманьга на западном берегу озера найдена плоская ажурная подвеска-петушок, явно вывезенная из Владимирского края.
На Волоке-Славенском верхневолжская колонизационная волна, перекрывающая более ранний западный поток, заметна особенно отчетливо. В первой части книги я уже рассказал о переселенцах из Белозерья, положивших в начале XI века дорогу на Волок Славенский и захороненных в могильнике Нефедьево I. В четырех женских погребениях первой половины XI века мы увидели почти все ведущие типы западнофинских украшений этой поры — массивные подковообразные фибулы со спиральными концами, звериноголовые браслеты, широкие плоские браслеты с гравированным орнаментом, плоские подвески-медальоны. То есть не сомнений, что торговые связи тех колонистов были ориентированы на запад. Потомки первых переселенцев продолжали жить на волоке и в XII веке, но здесь уже появляются и новые колонисты, продвинувшиеся с юга по Шексне.
Погребения XII века изобилуют шумящими украшениями, многие из которых ничем не отличаются от знакомых нам мерянских наборных подвесок, только изготовлены в иной технике — он не спаяны из отдельных бронзовых жгутов, а отлиты. Горшки для ритуальной пищи — поволжских форм. Из одной могилы извлечен боевой топорик, наверняка относящийся к оружию Поволжья и Владимиро-Суздальской Руси. Наконец, на шее женского костяка расчищена подвеска-образок с изображением Богоматери с младенцем; многочисленные ее аналогии встречены на памятниках Владимиро-Суздальской земли. По мнению М.В.Седовой, подобные иконки — изделия мастерских при владимирском Успенском соборе1.
Новые переселенцы появились на Волоке Славенском немного раньше того времени, к которому относится первое летописное известие о столкновении новгородцев и ростовцев на Севере. Конечно, эти люди, выходцы из Поволжья или Ростовского края, находились в зависимости от владимиро-суздальских князей и, контролируя волок, действовали в их интересах.
Мы вернулись к событиям 1169-1170 годов. В Новгородской четвертой летописи местом сражения Даньслава Лазутинича и суздальского полка Андрея Боголюбского названо Белоозеро17. В более ранних летописях, точнее передающих подробности того же конфликта18, речь идет о Заволочье, то есть территориях, лежащих к северо-востоку от Белоозера. И хотя составитель Новгородской четвертой летописи в данном случае безусловно ошибался, ему нельзя отказать в определенной логике — Белоозеро было своеобразной точкой пересечения потоков колонизации. Теперь, после ознакомления с археологическими материалами, мы знаем, что борьба Даньслава Лазутинича с суздальцами — не начальное звено в истории новгородского и ростовского соперничества на Севере, что узел противоречий, в немалой степени предопределивших дальнейший ход событий, был завязан еще в IX—X веках, когда интересы обеих сторон впервые столкнулись на Белом озере. Мы знаем, что у того и у другого потока колонизации были свои подъемы и спады, что на Белом озере ростовцам удалось в конце концов потеснить новгородцев. Думается, почти такую же длительную и сложную предысторию конфликта 1169 года удастся проследить и на Ваге, археологические памятники которой изучены пока не так подробно, как памятники Белоозера.
Военные победы 1169-1170 годов не обеспечили новгородцам бесспорного превосходства на Севере. Видимо, еще в 1160-х годах Андрей Боголюбский приступил к "устроению" своих северных владений, Суздальская летопись сообщает, что в 1167 году его сын Мстислав ходил "за Волок" — в данном случае не в военный поход, а с целью упорядочения сбора дани, организации системы погостов. И последующие перипетии не прекратили аналогичную деятельность. Известно, что во второй половине XII века была предпринята перепланировка Белоозера: если в X — первой половине XII века оно занимало возвышенный участок береговой террасы Шексны на некотором отдалении от реки, то во второй половине XII века была застроена приречная часть городской территории, площадь которой при этом существенно увеличилась. Уточнить дату перепланировки позволяет дендрохронология: две древнейшие деревянные постройки на новом участке были возведены в 1170 и 1171 годах — на следующий год после столкновения Даньслава Лазутинича с суздальцами в Заволочье и попытки последних захватить Новгород. Очевидно, перепланировкой занялись по инициативе Андрея Боголюбского, вынужденного компенсировать военные неудачи в Заволочье укреплением Белоозера. Убийство Андрея в 1174 году и последовавшие за ним междоусобицы на короткое время прервали колонизационную активность суздальских князей, но уже в 1178 году преемник Андрея на суздальском столе Всеволод Юрьевич Большое Гнездо основал город Гледен при слиянии Сухоны и Юга вблизи современного Устюга. Такая акция должна была существенно изменить стратегическую ситуацию на Севере. Если раньше ростово-суздальские князья держали в руках лишь начальный участок Шекснинско-Сухонского пути — Белоозеро и Волок Славенский, то теперь весь путь попадал под их полный контроль. И хотя новгородцы, как и прежде, использовали Шексну и Сухону для своих поездок на Двину и в Югорскую землю, они могли чувствовать себя в безопасности только на северных Онежско-Важской и Онежско-Емецкой водных дорогах, куда у ростовцев не было прямого доступа.
Человек и государство
Хорошо представляя себе экономические стимулы, побуждавшие колонистов в XI—XII веках переселяться на Север, мы вправе задать вопрос: были ли эти стимулы единственными? Не абсолютизируем ли мы значение материальной выгоды, или, говоря языком средневековых писателей, "суетного прибытка"? Может быть, у колонистов имелись и другие, не менее веские основания для переселения, например, надежда приобрести на северных окраинах более независимое социальное положение? Из документов XII—XIII веков извлечь какую-либо информацию на сей счет не удается, но, обратившись к более поздним материалам — житийным сочинениям, мы увидим, что подобное предположение не безпочвенно.
Монахи, покидавшие в XIV—XV веках богатые монастыри Москвы, Ростова и Новгорода, отправлялись на Север "на взыскание места пустыннаго". Стены пригородных монастырей не могли оградить их от слишком тесного общения со светской и духовной властью, близость которой гарантировала материальный достаток, но лишала независимости. Разрывая круг привычных социальных связей, будущие основатели монастырей искали уединения, их влекла "прекрасная мати пустыня", где никто не может навязать им свою волю, вынуждая поступаться совестью христианина. Чем дальше от стольных городов уходил монах, чем глуше были окружавшие его "непроходимыя дебри и лесы темныя", тем больше он освобождался от "мира" с его суетой и беззаконием. Поиски уединения — лейтмотив почти всех житийных сочинений XV—XVI веков, созданных на Севере1. Конечно, это своеобразный литературный трафарет, некий общий штамп, но он отражает и общие идеи эпохи, провозгласившей, что возможность праведного существования открывается для христианина прежде всего в девственных местах. Из тех же житий мы узнаем, что "уединение" основателя монастыря, как правило, длилось недолго: вокруг него собирались монахи и миряне, и отшельник быстро превращался в "учителя" многочисленной братии. Все же вновь созданный монастырь оставался в известной мере независимым социальным организмом, и не только в силу своей географической удаленности от административных и церковных центров, но и потому, что его создание было личным подвигом монаха-"строителя".
В XIV—XV веках уединения ищут и миряне. Можно подумать, что трезвые, практичные земледельцы, не склонные к религиозному мистицизму, как и монахи, слышат таинственный голос "изыди отсюда и иди на преждепоказанное ти место", заставляющий покидать деревни, где жили их отцы и деды. На страницах житий мы находим упоминания о крестьянах, в одиночку устраивавших свои "починки" в тайге и как будто бы не заинтересованных в общении с внешним миром. В поведении монахов и мирян оказывается, таким образом, немало общего.
Александр Свирский, будучи еще молодым человеком, в 1474 году принял постриг на Валааме и через некоторое время ушел куда-то в район Ропщинского озера. В течение нескольких лет его местоприбывание оставалось неизвестным для окружающих. Вблизи Ропщинского озера жил "некий дворянин, именем Андрей Завалишин. Изшедше же ему на лов (на охоту) по обычаю со дружиною своею и со псы и зашедшем им в чащу леса, внезапну явися пред ними елень". Преследуя оленя и в конце концов потеряв его след, Андрей Завалишин "узре хижу (хижину) малу стоящу, извне же хижи тоя и стопы (следы) человеческия...". Так Андрей обнаружил келию Александра Свирского, поведавшего ему о своей новой жизни: "Приидох на место сие и сотворих сю хижу и пребываю в ней до дне сего уже седмь лет и никогоже от человек прежде тебе видех. Питаюся былием (травою) зде растущим, хлеба же николиже вкусих"2.
Миряне, конечно же, не довольствовались одним "былием" — они сеяли хлеб и разводили скот. Но северные предания, посвященные основателям деревень, рисуют очень сходные картины совершенно обособленного существования. Согласно преданиям, основатель деревни, живущий в низовьях реки в полном одиночестве, узнает о появлении поселений выше по течению той же реки, лишь увидев щепку или веник, плывущие по воде. Обнаружив соседа, он проводит в разговорах с ним три дня3.
Для переселенцев XIV—XVI веков уединение — синоним свободы. Давление феодального государства на окраинах было заметно меньше, чем в центре. Чем слабее связь с внешним миром, тем слабее узы, связывающие человека с административной системой, тем труднее заставить его платить налоги и выполнять обременительные государственные повинности. "Дебри непроходнии" надежно защищали не только от набегов иноплеменников, но и от произвола чиновников. В "Житии Александра Ошевенского" прямо говорится, что его отец, белозерский крестьянин Никифор, ушел из родных мест на Каргополье, спасаясь от "насилия земных властей"4. Уход на окраины становится формой социального протеста, своеобразной реакцией на растущий гнет государства. В обществе с жесткой иерархической структурой, где основная масса населения все больше попадала в зависимость от светских и духовных феодалов, люди искали географическую зону максимальной свободы и находили ее на Севере.
Если считать, что социальные конфликты и способы их разрешения в XI—XIII веках были примерно такие же, как и в последующие столетия, то первые поколения переселенцев тоже должны предстать перед нами в ореоле искателей свободы. Между тем скромная, но вполне достоверная информация об их жизни, полученная при раскопках, не подтверждает этот вывод. Свобода предполагала "скрытое" существование, если не полную, то относительную изоляцию.
В действительности же колонисты XI—XII веков, Как мы убедились, не были отшельниками и не стремились к уединению. Огромное количество привозных предметов, найденное в погребениях, свидетельствует о самых тесных контактах между периферией и центром, налаженных в ту эпоху. Мы не встретили в могилах незатейливых самодельных украшений, бывших долго в употреблении орудий труда со следами починки или копирующих их вещей, сделанных мастерами-самоучками. Переселенцы были в состоянии купить все лучшее, что поступало на рынок, а значит, их местоположение было хорошо известно в метрополии, вероятно, не только купцам, но и чиновникам. То, что для поселений выбирали участки в устьях судоходных рек у самой воды, не оставляет никаких сомнений — это не укрытия, а наиболее удобные пункты для остановки "гостей", путешествовавших по северным рекам. Не удивительно, что урочища, где приютились некоторые селища, имеют выразительные названия "Гостиный берег", — там причаливали суда, грузили и выгружали товары.
Не будем забывать, что важнейшей отраслью хозяйства северян в ту пору была промысловая охота. Охотник, добывавший пушнину, не мог себе позволить быть отшельником, он был тесно связан с цепочкой "торговых людей", которых в какой-то мере контролировали Государственные чиновники. Если крестьянское хозяйство XIV—XVI веков могло функционировать как классическое натуральное хозяйство, обеспечивающее крестьянина и его семью всем необходимым и тем самым позволяющее обособиться от внешнего мира, то хозяйство промысловика XI—XIII веков было лишь составной частью сложных экономических систем, подчинявших лично свободного производителя своим законам.
Центральная власть быстро оценила выгоды, какие сулило освоение северных территорий, и энергично включилась в колонизационную деятельность. В середине XI века, посланные на Кему, княжеские дружинники взяли под надзор важнейший водно-волоковый путь, соединявший Обонежье с Белозерьем. На Белом озере и Шексне в 1070-х годах уже существовала сеть погостов, то есть сбор дани в этих местностях был упорядочен и, наверное, производился регулярно. Мы не знаем, как далеко простирались границы территории, охваченной системой погостов в XI веке, но в 1130-х годах их сеть распространялась не только на Вагу, Но и на Нижнее Подвинье и Пинегу. Судя по находкам в Белоозере булл (круглых металлических печатей) Святополка Изяславича и Владимира Мономаха, здесь хранились какие-то официальные документы обоих князей — крупнейших политических фигур конца XI — начала XII века. Стало быть, уже в то время представители центральной власти принимали прямое участие в управлении северными областями. В 1160-1170 годах князья Северо-Восточной Руси уже сами совершают поездки в Заволочье и начинают строительство городов на Севере.
Таким образом, государство не оставалось безучастным наблюдателем продвижения русских переселенцев на северо-восток. Представители княжеской администрации шли по следам колонистов: собирали дань на вновь освоенных землях, устраивали погосты, устанавливали контроль над важнейшими волоками. Но у нас нет никаких доказательств того, что государство в XI—XII веках предпринимало какие-либо самостоятельные акции, направленные на освоение тех районов, которые еще не были охвачены стихийной народной колонизацией5.
Показательно отсутствие на Севере княжеских городков и крепостей. Все погосты, названные в уставной грамоте 1137 года и обследованные нашей экспедицией, оказались неукрепленными. Между тем по просторам Руси князья в XI—XIII веках строят большое количество укрепленных поселений и привлекают туда жителей. Ясно, что необходимость в защите была на Севере не такой острой, как в южных и центральных областях, гораздо чаще становившихся ареной военных действий. И все же отсутствие земляных укреплений — свидетельство того, что государство не завоевывало северные территории перед тем, как там объявиться русским переселенцам, и длительное время — вплоть до первых столкновений на Севере с Волжской Болгарией — не занималось организацией обороны, предоставив ее самим колонистам.
Сравним для примера покорение Сибири и "покорение" Севера. За тридцать с небольшим лет, прошедших с момента прихода на Иртыш отряда Ермака до 1618 года, когда присоединение Западной Сибири к России в основном завершилось, на новых землях усилиями правительства было возведено 14 городов и острогов, а за сто лет — около 150 крепостных сооружений6. На Севере же за 250 лет, начиная с проникновения первых колонистов в Заволочье и кончая Батыевым нашествием, возникло лишь три города: Белоозеро (перепланировка 1170 года), Гледен (1178 год) и Великий Устюг (1212 год). Конечно, мы не должны забывать, что колонизация Севера, в отличие колонизации Сибири, осуществлялась мирным путем, что экономический потенциал Московской Руси XVII века намного превосходил возможности Древнерусского государства, наконец, что наши данные о строительстве городов и крепостей в XI—XIII веках могут быть неполными. Тем не менее, приведенные цифры позволяют хотя бы в общем виде сопоставить масштабы участия центральной власти в освоении Русского Севера и Сибири.
Государство никогда не пыталось опередить стихийное движение колонистов, перехватить у них инициативу. Поэтому появление в том или ином районе Севера первых русских переселенцев и появление затем княжеских чиновников всегда разделялось некоторым временным промежутком, иной раз и до нескольких десятилетий.
В освоение Севера так или иначе оказались вовлечены князья и бояре, дружинники и холопы. Но основной фигурой, проложившей дорогу на Север, был свободный общинник, не порывавший связей с государством, но и не слишком полагавшийся на его помощь, действовавший на свой страх и риск. Его колонизационная деятельность не была подчинена какому-либо общему замыслу, генеральному плану, определявшему порядок и направление переселений. Колоссальное по своим масштабам колонизационное движение на первых порах не было управляемо и руководимо, оно слагалось из сотен отдельных переселений, каждое из которых было своего рода частным предприятием. Общинник, еще не расставшийся с личной свободой, был вполне самостоятелен в своих поступках, решившись на переселение, он исходил из собственных интересов и выгод. Общим итогом этих самостоятельных акций, усилий отдельных общин, отдельных семей и даже отдельных лиц стало выполнение огромной исторической работы, объем которой поражает сегодня наше воображение.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Мошинское озеро нелегко найти на современной карте, но оно не может не привлечь путешественника, знакомого с историей Севера. Здесь, в Моше, находился важнейший волок, связывавший Новгород с его северными владениями. Многие поколения новгородцев, совершавшие поездки на Север или переселявшиеся в Заволочье, проезжали некогда через эти места. Выйдя в озеро с севера по узкой, извилистой Моше, путешественник, вероятно, мог убрать весла и пройти до южного края озера под парусом. Ориентиром для него служила деревянная церковь, стоявшая на обрывистом берегу, на Ильинском острове. Вопреки названию, это не остров, а мыс, окруженный заливами озера и болотистыми низинами. Путь дальше на восток лежал вверх по реке Воезерке, впадавшей здесь в озеро; на Воезерке или ее притоке Ахтоме, у Лодейного болота, путешественнику предстояло выгружать поклажу, вытаскивать лодку на берег и волочить их к Пуйскому озеру, относящемуся уже к бассейну Северной Двины. Ильинский остров оказывался последней точкой, где можно было приготовиться к предстоящему самому тяжелому участку пути: проконопатить лодку, приобрести необходимые припасы в близлежащих деревнях, узнать у местных жителей, как легче преодолеть болотистый водораздел. Перед тем как продолжить плавание, путешественник молился в Ильинской церкви. Существующий храм не древнее конца прошлого века, но в обрыве берега под ним угадываются по крайней мере три углистые прослойки, соответствующие трем более ранним церквам, уничтоженным пожарами. В XII—XIII веках на месте современной церкви мог стоять крест или часовня. Поселений на мысу в тот период еще не было, они располагались на некотором удалении к западу и к востоку и были отделены от Ильинской церкви двумя заливами озера. Возможно, человеческое жилище не должно было осквернять урочище, считавшееся святым.
В XIX веке память о древнем волоке уже почти стерлась. Когда А.Ф. Гильфердинг проезжал через Мошу, взамен средневековых гатей была проложена мощеная булыжником дорога, и, кажется, никто не рассказал собирателю былин, как некогда переволакивали свои ладьи новгородцы. Но Ильинский остров оставался еще главной достопримечательностью Мошинской волости, где ежегодно 20 июля по старому стилю устраивались знаменитые Ильинские трапезы, собиравшие многотысячное население всех окрестных деревень.
В Ильин день, единственный раз в году, в деревянной церкви на мысу проходила служба. Поскольку здесь не было своего притча, для богослужения специально приглашали священника из приходской церкви, находившейся примерно за десять верст. Накануне службы или перед началом ее на Ильинский остров приводили бычков и баранов, по обету отданных для общинной трапезы. Часть животных закалывали и варили в огромных железных котлах, других продавали, жертвуя деньги в церковь. Священник совершал молебен, освящая мясо и "канунное" пиво, затем на площадке перед церковью начиналась общая трапеза, в которой участвовали все жители Мошинской волости, а также многочисленные гости. Считалось, что кости жертвенных бычков обладают особой магической силой, поэтому каждый участник пиршества стремился получить из котла не только мясо, но и кость. Разумеется, все пришедшие на праздник искренне верили, что когда-то, в "досельное" время, вместо бычков кололи оленя, прибегавшего к церкви из леса. Подобные праздники справлялись на Севере и в других районах, но нигде они не были столь яркими и многолюдными. Мошинский общинный пир имел невиданный размах, а его сложный ритуал сохранял колоритные детали, неизвестные или забытые в соседних волостях. Самые полные, самые выразительные записи Ильинского праздника были сделаны в Моше.
Не решусь утверждать, что Ильинский остров стал местом волостных праздников лишь потому, что некогда он являлся ключевой точкой на перевале из Онеги в Двину. Но невозможно предположить, что между этими фактами отсутствует какая-либо связь. Разумеется, в XIX веке жители Мошинской волости уже не помнили, что их предки облюбовали участки для первых поселков на южном, а не на северном конце озера, но память о первопереселенцах получила воплощение в местных обычаях: главный волостной праздник ежегодно справлялся на Ильинском острове.
Первый раз я оказался здесь в 1980 году. В деревне из десяти дворов лишь два еще не пустовали, в одном из них я нашел старуху, смутно припоминавшую большой летний праздник, к которому было принято варить пиво. Никаких других подробностей она не знала, но сообщила мне, что котел для варки "канунного пива" лет тридцать назад был взят в баню кем-то из сельчан. Обойдя все бани, я, однако, не обнаружил котла — он исчез бесследно. Деревянная церковь угрожающе нависала над обрывом, как будто ждала первого паводка, чтобы рухнуть вниз. На берегу перебирали лодочный мотор двое пожилых мужчин, приехавших сюда рыбачить из соседней деревни. На мой вопрос об Ильинских праздниках один криво усмехнулся, другой кивнул: "Кажется, была такая дикость".
Сейчас на Мошинском озере, как и на местах других полузаброшенных деревень между Вологдой и Архангельском, постепенно появляются новые хозяева. Глядя на добротные финские домики из бруса, которые они строят на местах старых изб, легко поверить, что один из кругов истории завершился. Новая цивилизация формируется на чистом месте, без какой-либо связи с культурой прошлого.
Но ощущение того, что преемственность полностью оборвана, иллюзорно. Корни многих явлений отечественной истории уходят к первым векам существования Древнерусского государства. Здесь истоки характеров, завязки конфликтов, прообразы национальной психологии. Распад традиционного хозяйственного и бытового уклада на Севере не означает, что наследие средневековья оказалось выключено из последующей истории.
После присоединения северных земель контуры Древнерусского государства на географической карте изменились до неузнаваемости, но, вероятно, нет смысла подсчитывать, насколько увеличилась его территория. Тысячи квадратных километров — числа чисто символические, ведь речь идет, в основном, о заболоченных, заросших непроходимым лесом и слабозаселенных пространствах, неравноценных плодородным угодьям центральных областей Руси. Выше я пытался показать, что территориальные захваты не были первоначально самоцелью переселенцев.
В XI—XII веках обретение северных земель означало, прежде всего, обретение государством огромного источника материальных ценностей — пушнины. Русь не располагала собственными источниками золота и серебра. Она не могла обеспечить себе приток драгоценных металлов, поставляя на международный рынок хлеб или изделия отечественного ремесла — соседи Руси в изобилии производили сельскохозяйственные продукты, а их ремесленники по профессиональному уровню ничем не уступали древнерусским. Спросом пользовались лишь те товары, которыми другие страны, в силу своего географического положения, не обладали в достаточном количестве: мед, воск, льняное полотно и, несомненно, пушнина. Поэтому добывавшиеся на Севере меха давали государству средства для покрытия самых различных расходов. Они были необходимы для сооружения оборонительных крепостей, для содержания дружин и организации военных походов. Они давали возможность строить каменные соборы, приобретать книги для княжеских и монастырских библиотек, отправлять посольства в Византию и на Запад. Без северной "скоры" экономический потенциал Древней Руси был бы гораздо ниже.
Ценность северных земель как территорий, пригодных для широкого сельскохозяйственного освоения, была в полной мере осознана лишь после Батыева нашествия. К концу XIV века здесь появились тысячи новых деревень и починков, основатели которых были уже земледельцами, "крестьянами". В литературе немало написано об общем оттоке населения на северо-восток после трагических событий 1237-1238 годов, и кажется правомерным объяснить бурную земледельческую колонизацию XIV—XV веков относительной безопасностью северных земель. Представляется, однако, что куда большую роль здесь сыграли изменения в сельскохозяйственной технологии, позволившие "поднять" тяжелые почвы на водоразделах. Так или иначе, в XIV веке происходит качественный скачок в освоении Севера — многие промысловые районы становятся земледельческими.
Почти целиком скрыто от нас формирование особого типажа — деятельного, энергичного промышленника-северянина, неожиданно выступившего на исторической арене в XVII веке. Мы знаем, что многие выдающиеся участники освоения Сибири были уроженцами северных уездов — устюжанами, двинянами, холмогорцами. Среди них Семен Дежнев и Федот Алексеев, ставшие первооткрывателями Берингова пролива, Ерофей Хабаров, присоединивший к России Приамурье, Владимир Атласов — организатор экспедиции на Камчатку. Подробности сибирских экспедиций раскрывают характеры этих людей — мужественных, предприимчивых, независимых. Географическая близость Поморья и Зауралья и сложившиеся у северян навыки промысловой деятельности способствовали тому, что именно они стали первопроходцами Сибири. Но были ли эти причины единственными? Суммируя все, что известно сегодня о первых колонистах на Севере, мы вправе предположить, что исторический типаж, о котором идет речь, начал складываться еще в XI—XII веках. Ведь именно в эту эпоху на Севере появились промысловики, привыкшие ежегодно совершать стоверстные путешествия, одинаково уверенно чувствующие себя на бойком торжище и в затерянном в тайге охотничьем зимовье, подданные могущественного государства, предоставленные лишь самим себе на его далеких окраинах.
В ту же эпоху складывается и своеобразная модель взаимоотношений центра и периферии, остававшаяся затем неизменной в течение столетий. Государство стало обладателем слабозаселенных территорий, приносивших огромные доходы и способных принять большое количество новых жителей — избыточное население центральных районов или беженцев из разоренных татарами юго-восточных областей. Эти территории не имели строго установленной границы — по мере истощения природных ресурсов (на первых порах — пушнины) колонисты могли переселяться все дальше на северо-восток, расширяя зону экстенсивного промыслового хозяйства. Поступления с окраинных северных земель делали официальную власть более сильной и устойчивой, а отток населения на север в какой-то мере снимал демографическое напряжение в центре. В итоге создавалась возможность решать многие проблемы общества и государства путем максимального использования природных ресурсов окраин и с минимальными изменениями сложившихся экономических и административных структур в центре. Иными, словами, эксплуатация сказочно богатых территорий на Севере (а затем и в Сибири), сохранявших наиболее архаичный хозяйственный уклад, оказывалась самым простым способом обогащения государства (а зачастую и отдельного человека) и в немалой степени избавляла от необходимости искать новые формы организации хозяйства в центре. Эта экстенсивная модель, глубоко вошедшая в сознание русского общества, была своего рода оборотной стороной медали — материальных и территориальных приобретений.
Следы первых колонистов, почти полностью исчезнувшие сегодня на Мошинском волоке, читаются в русской истории на протяжении столетий.
ПРИМЕЧАНИЯ
ВВЕДЕНИЕ
1 Цит. по кн.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды П.М. Строева - Спб., 1878. - С. 198.
2 Грабарь Н.Э. История русского искусства. — Т.1. - М., 1909. - С.11.
3 Житие Антония Сийского //Яхонтов И. Жития святых севернорусских подвижников Поморского края как исторический источник. — Казань, 1881. — С. 32.
4 Послание Василия Новгородского Федору Тверскому о рае // Памятники литературы Древней Руси. XIV - середина XV века. - М., 1981. - С. 44-46.
Часть I
ТЕРРИТОРИЯ СТАНОВИТСЯ ЧАСТЬЮ СТРАНЫ
Селища и могильники
1 См.: Овсянников О.В. Из истории средневековых укреплений на Архангельском Ссвере. // Культура и искусство Древней Руси. - Л., 1967. - С. 164-174.
2 Карты поселений XV-XVII вв. на территории Белозерья были составлены А.И.Копаневым. См.: Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV-XVI вв. – М.;Л., 1951. Сельское расселение XVI в. на территории Каргополья обстоятельно рассмотрено Ю.С.Васильевым. См.: Аграрная история Северо-Запада России XVI века. - Л., 1978. - С. 38-46.
3 См.: Спицын А.А. Обозрение некоторых областей России в археологическом отношении. VI. Новгородская губерния. //3аписки Русского археологического общества (ЗРАО), 1897. — Т. IX. — Вып. 1-11. - С. 248.
Взгляд на карту: от Белозерья до Великого Устюга
1 Сведения письменных источников о Белозерье в IX-XIV вв. собраны в книге Л.А. Голубевой. См.: Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере. - М., 1973. - С.5-8, 57-58.
2 См.: Макаров Н.А. Средневековые памятники Белозерской округи. (Археологическая карта и комментарий.)//Проблемы изучения древнерусской культуры. — М., 1988.
3 См. Голубева Л.А. Весь и славяне на Белом озере. - С. 58-198.
4 См.: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV - начала XVI вв. (АСЭИ). - Т.II. - М., 1958. - С.147.
5 Зарубин Н.Н. Слово Данила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. — Л., 1932. — С.8.
6 Патриаршая или Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). - Т. XI. - М., 1965. - С.43.
7 См.: Летопись Авраамки // ПСРЛ. — Т. XVI. — Спб., 1889. — С.190.
8 См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. - М., 1984. - С.280-282.
9 См.: Грамоты Великого Новгорода и Пскова (ГВНП). — М.; Л., 1949. - № 1. - С.9.
10 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (НПЛ). - М.;Л., 1950 - С.322.
11 См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории... - С.126.
12 В исторической литературе довольно прочно утвердилось мнение о существовании Вологды в середине XII в., основанное на житии Герасима Вологодского, который, якобы, пришел в Вологду из Киева в 1147 г. Между тем житие Герасима — поздний источник, составленный не ранее 1691 г., и содержащиеся в нем факты нельзя считать достоверными. В патриаршей грамоте 1691-1692 гг. говорится: "Галактиона и Герасима какова чина в мире быша и како пожиша и в кие лета известия совершенного несть..." (См.: Голубинский Е. История канонизации святых в русской церкви. — М., 1902. — С.433.) Таким образом, официальная церковь еще в XVII в. признавала отсутствие надежных сведений о жизни легендарного основателя первого монастыря под Вологдой. Так же произвольна и датировка XII в. древнейшего культурного слоя Вологды, исследованного при раскопках 1955-1957 гг., предложенная А.В.Никитиным. (См.: Никитин А.В. Древняя Вологда по археологическим данным. — //Сборник по археологии Вологодской области. — Вологда, 1961. — С.6-24.) Естественно, нельзя исключить, что остатки поселка домонгольского времени будут найдены на территории Вологды при продолжении раскопок.
13 Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись // Историко-филологический сборник. — вып.4. — Сыктывкар, 1958. — С.257.
Взгляд на карту: от Заонежья до Тоймы и Пинеги
1 См.: Тихомиров М.Н., Щепкина М.В. Два памятника новгородской письменности // Труды Государственного Исторического музея (ТГИМ). Вып. VIII. — М., 1952. Локализация погостов Уставной грамоты 1136-1137 гг. была подробно рассмотрена А.Н.Насоновым. См.: Насонов А.Н. "Русская земля" и образование территории Древнерусского государства. - М., 1951. - С.93-116.
2 Точка зрения А.Н.Насонова о локализации трех погостов Уставной грамоты в Обонежье и Заонежье оспорена А.В. Кузой. См.: Куза А.В. Новгородская земля // Древнерусские княжества X—XIII вв. — М, 1975. — С.190. Кузу поддержал в последнее время А. М. Спиридонов.
3 См.: Спиридонов А.М. Северное Приладожье и Прионежье в Х-ХУ вв. - Л., 1987. - С.6-13.
4 См.: Васильев Ю. С. Об историко-географическом понятии "Заволочье" // Проблемы истории феодальной России. — Л., 1971. — С.103-109.
5 Срезневский И.И. Древние памятники русского письма и языка. (X-XIV вв.). - Спб., 1882. - Стб.99.
6 В берестяной грамоте № 52 упомянуты притоки Ваги — Пуя и Кокшеньга. См.: Янин В.Л., Зализняк А.А. Новгородские грамоты на бересте из раскопок 1977-1983 годов. — М., 1986. — С.225.
7 См.: Насонов А.Н. "Русская земля"... — С.105—106.
8 См.: Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. XI-XIII вв. - М., 1984. — С.205-206.
9 Житие святого Стефана, епископа Пермского, написанное Епифанием Премудрым. — Спб., 1897. — С.87; Слово о погибели Русской Земли // Памятники литературы Древней Руси. XIII в. — М., 1981. - С.130.
10 ГВНП. - № 304. - С.299.
11 Слово о погибели Русской Земли. — С.130.
12 См.: Макаров НА. Археологические данные о характере колонизации Русского Севера в XI—XIII вв. // Советская археология (СА). - 1986. - № 3. - С.61-71.
Волости за Двиной и Онегой
1 См.: ГВНП. - № 1. - С.9.
2 См.: НПЛ. - С.57.
3 См.: Шаскольский И.П. Договоры Новгорода с Норвегией. // Исторические записки. — Т.Н. — 1945. — С.38-61.
4 См.: Овсянников О.В. Средневековый грунтовый могильник на Терском берегу //Новое в археологии северо-запада СССР. — Л., 1985. - С.83-88.
5 См.: Serning I. Lappska offerlastynd fran garnalder och medeltide svenska lappmarkerna.- Acta Lapponika, v. XI. Stocholm, 1956.
6 См.: ГВНП. - № 39. - С.70.
7 См. там же - № 1. - С.9.
8 Житие святого Стефана, епископа Пермского... — С.9.
9 См.: Савельева Э.А. Вымские могильники XI—XIV вв. — Л., - 1987.
10 См.: Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. — Т.1, 1962. — Стб.П.
11 См.: Чернов Г.А. Хэйбидя-Падарское жертвенное место в Большеземельской тундре // СА. — 1955, XXIII. — С. 291-320; Мурыгин А.М. Хэйбидя-Падарское жертвенное место: Доклад на заседании Президиума Коми филиала АН СССР 27 декабря 1984 г. — Сыктывкар, 1984.
12 См.: Лавретьевская летопись. — Стб. 234-235.
13 См.: НПЛ. - С.38,40-41.
14 См.: Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. — Т. IV. — Спб., 1848. - С. 65.
15 См.: Даркевич В.П. Светское искусство Византии. — М., 1975. - С. 81.
16 См.: Хлобыстин Л.П. Новые открытия на Северо-Востоке Европы // Задачи советской археологии: Тезисы докладов конференции. - М., 1987. - С. 13-14.
17 См.: Алешковский П.М. Языческий амулет-привеска из Новгорода // СА. - 1980. — № 4. — С. 284-287
18 См.: ГВНП. - № 83,85. - С. 141-143
19 См.: НПЛ. - С.97.
По рекам и волокам
1 Герберштейн С. Записки о московитских делах. — Спб., 1908. - С. 123.
2 История о великом князе московском А.М.Курбовского — Спб., 1913. - С. 77.
3 См.: ГВНП. - № 83. - С. 141-142.
4 Латкин В.Н. Дневник во время путешествия на Печору в 1840 и 1843 годах // ЗРГО. - кн. VII, 1853. - С.40.
5 См.: Спиридонов А.М. Северное Приладожье и Прионежье..., - С. 6.
6 Писцовые книги Обонежской пятины. 1496 и 1563 гг — Л 1930. - С.177.
7 См.: Чернов С.З. Изучение Кенского волока. — Археологические открытия (АО) 1979 г. - М., 1980. — С.37-38.
8 См.: Огородников Е.К. Прибрежья Ледовитого и Белого морей с их притоками по книге Большого Чертежу // ЗРГО по отделению этнографии. 1877. — Т. VII. — С.92.
9 См.: Тихомиров М.Н., Щепкина М.В. Два памятника новгородской письменности... — С. 19-21.
10 Писцовые книги Обонежской пятины... — С. 17,211
11 ЦГАДА, фонд 1209, № 592, л. 343.
12 Лаврентьевская летопись. — Стб. 175.
13 См.: Golubeva L. A. The White-Lake Area and the Volga Water-way. – In.: Fenno-ugri et slavi. 1978. - Helsinki, 1980. – P. 42-47.
14 См.: Писцовая книга езовых дворцовых волостей и государевых оброчных угодий Белозерского уезда 1585 г. — М.; Л. – 1984. – С. 174.
15 См.: Макаров Н.А. Раскопки средневекового могильника Погостище в Вологодской области // СА. — 1983, № 3. — С. 215-219.
16 Сказание известно о Каменном монастыри и о первоначальниках Каменного монастыря // Православный собеседник. — 1861. - №№ 1-6, - С. 199-201.
17 См.: Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М., 1950. - № 12. - С. 35.
18 Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI вв. (АСЭИ) — т. II. — 1958 — № 159 - С. 95-96.
19 Писцовая книга езовых дворцовых волостей... С. 177.
20 Устюжская летопись // ПСРЛ. - т. 37. - Л., 1982. — С. 38.
21 Ермолинский летописец // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. М., 1982 С. 416.
22 НПЛ - С. 59.
23 НПЛ - С. 369.
"Где селитву собе сотворити?"
1 Житие Александра Ошевенского // ГИМ, Отдел рукописей, Синодальное собрание, № 413, л. 48 об.
2 Сказание известно о Каменном монастыри... — С. 205-207.
3 Цитирую житие по кн.: Коноплев Н.Н. Святые Вологодского края: Чтения в Обществе истории и древностей Российских (ЧОИДР). - М.( 1895. - кн.4 (175). - С. 28-31.
4 См.: Яхонтов И. Жития святых севернорусских подвижников... - С. 88-110.
5 Повесть о Муромском острове//ГИМ, Отдел рукописей. Собрание Барсова, № 945, л. 4 об. — 5. См. также: Докучаев-Басков К. Подвижники и монастыри Крайнего Севера. Муромский монастырь Христианское чтение. - 1886. - № 9-10. С. 492-533.
6 Докучаев-Басков К. Подвижники и монастыри Крайнего Севера: Челменский пустынник, преподобный Кирилл и его пустынь//Христианское чтение. - 1889. - № 3-4. - С. 478.
7 Яблонский В.М. Пахомий Серб и его агиографические писания. - Спб., 1908. — Приложения. — С. XVII.
8 Писцовая книга езовых дворцовых волостей... — С. 171.
9 См.: Криничная Н.Э. Элементы обряда в преданиях о заселении края//Советская этнография (СЭ). - 1973. - № 3. - С. 125-129.
10 Бычков А.Ф. Описание церковнославянских и русских рукописных сборников императорской Публичной библиотеки. — Спб., 1882. - Ч. I. - С. 7-8.
Новые орудия в руках у новых хозяев
1 Форма и технология изготовления древнерусских рабочих топоров подробно рассмотрена в работе БЛ.Колчина. См.: Колчин БА. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого. Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). — 1959. — Вып. 65. - С. 24-27.
2 См.: Косменко М.Г. Многослойное поселение Кудома XI на Сямозере//Новые археологические памятники Карелии и Кольского полуострова. — Петрозаводск, 1980. — С. 139-141. — Рис. 12,2.
3 Типологии и технологии изготовления средневековых ножей посвящено большое количество исследований. Укажем важнейшие из них. См.: Колчин Б.А. Железообрабатывающее ремесло" Новгорода Великого//МИА. — С. 48-55; Минасян Р.С. Четыре группы ножей Восточной Европы эпохи раннего средневековья. (К вопросу о появлении славянских форм в лесной зоне)//Археологический сборник Государственного Эрмитажа (АСГЭ). — 1980. — № 21. — С. 68-74; Хомутова Л.С. Кузнечная техника в земле древней веси в X В.//СА, 1984. - № 1. - С. 200-201.
4 См.: Голубева Л.А. Весь и славяне... — С. 190.
"Нивы", "пожни" и "рыбные ловища"
1 Система расселения в бассейнах озер Белое, Лача и Воже и связанный с ней хозяйственный уклад рассмотрены автором в специальной статье. См.: Макаров Н.А. Восточное Прионежье в экономической системе Древнерусского государства // Археологические источники об общественных отношениях эпохи средневековья. — М., 1988.
2 См.: Кучин И. Исследование рыболовства на Белоозере, оз. Чарондском или Воже и других озерах Белозерского и Кирилловского уездов Новгородской губернии//Вестник рыбопромышленности. — 1902. - № 6-8. С. 472.
3 См.: Калитинская волость Каргопольского уезда: Материалы для оценки недвижимых имуществ. — Спб., 1901. — С. 152.
4 См.: Кучин И. Исследование рыболовства... — С. 453; Яковлев В.В. Зимние промыслы на Белом озере в XVII столетии. - Спб., 1901. - С. 23-65.
5 Герберштейн С. Записки и московитских делах. — С. 123.
6 Дополнения к актам историческим. — Спб., — Т. VI. -1857. -С. 276.
7 См.: Духовные и договорные грамоты... — № 12. — С. 34.
8 Яблонский В.М. Пахомий Серб... — Приложение. — С. XXXIX.
9 Задонщина // Памятники литературы Древней Руси. XIV - середина XV века. - М, 1981. - С. 102.
10 ЦГАДА, ф. 1209, № 12759, л. 317об.
11 Силантьев А.А. Обзор промысловых охот в России. — Спб., 1898. - С. 214.
"Так происходит купля и продажа их"
1 О денежном обращении в Древней Руси. См.: Янин В.Л. Денежно-весовые системы русского средневековья: (Домонгольский период). — М., 1956.
2 См.: Спиридонов А.М. Нумизматические источники по истории Приладожья и Обонежья конца I — начала II тысячелетия н.э.//Вопросы истории Европейского Севера. — Петрозаводск, 1984. - С. 136-146; Спиридонов А.М. Северное Приладожье и Прионежье... - С. 10-11.
3 Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. - Т. II. - М., 1967. - С. 64.
4 Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1151-1153 гг.). - М., 1971. - С. 32-33.
5 Лаврентьевская летопись. — Стб. 234-235.
6 См.: Бахрушин СВ. Ясак в Сибири в XVII в.//Научные труды. - Т. III. - Ч. 2. - М., 1955. - С. 76-77,
7 См.: Никитин Н.И. Сибирская эпопея XVII века. — М., 1987. - С. 71.
8 Житие святого Стефана, епископа Пермского... — С. 47.
9 См.: Макаров Н.А. Население Русского Севера в XI—XIII вв. - М., 1990. - С. 119-124.
"Старый городок Белозерский"
1 Основные итоги раскопок Белоозера подведены в монографии Л.А. Голубевой. См.: Голубева Л.А. Весь и славяне... — С. 57-198.
2 Герберштейн С. Записки о московитских делах. — С. 122-123.
3 Патриаршая или Никоновская летопись. — С. 213.
4 Лаврентьевская летопись. — Стб. 520.
5 См.: Randsborg K. The Viking Age in Denmark. — New York, 1980. — Р.80. Graslund A.-S. Birka. IV. The Burial Customes. — Stockholm, 1980. Р. 83.
6 Подробнее об этой находке см.: Макаров Н.А., Чернецов А.В. Сфрагистические материалы из Белоозера//Древности славян и Руси. - М., - 1988.
7 См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории... - С. 120.
8 См.: Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. — Спб., 1891. — Т. И. - С. 155.
9 См.: Шевырев СП. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 г. — М, 1850. — С. 60-67. Часовня св. Василия была разрушена до начала раскопок на Старом городе, поэтому для нас остается неизвестным, кто же на самом деле был погребен в гробнице.
10 См.: Макаров Н.А., Чернецов А.В. Сфрагистические материалы...
11 "умре Трувор в Ызборске, а Синеус на Белеозере в Кистеме" - сообщается в одной из рукописей (ГПБ, QIY, № 216). Ссылаясь на подобные известия, А. А. Шахматов предположил, что местные предания о Синеусе, бытовавшие в Белозерье, стали одним из источников рассказа о призвании князей, (см.: Шахматов А.А. Сказание о призвании варягов. — Спб., 1904. — С. 50-53). Но не менее правдоподобно и обратное — участие книжной, летописной традиции в формировании местных преданий позднейшего времени.
"Ныне же место то пусто"
1 См.: Шереметьев П. Зимняя поездка в Белозерский край. - М., 1902. — С. 136-137. Происхождение этого предания посвящена обширная литература. Основная библиография приведена в статье Г.Г. Шаповаловой. См.: Шаповалова Г.Г. Севернорусская легенда об олене//Фольклор и этнография Русского Севера. — Л., 1973. — С. 209-223.
2 См.: Андреева Е.Г. Фауна поселения "Крутик" по костным остаткам из раскопок Белозерской экспедиции//Бюллетень МОИП (Московского общества испытателей природы). Отд-ние биологии. - 1977. - № 82(5). - С. 75-84.
3 См.: Герберштейн С. Записки о московитских делах. — С. 126.
4 См.: Флетчер Д. О государстве Русском. — Спб., 1905. — С. 12.
5 Житие Кирилла Челмогорского. Цит. по изд.: Докучаев-Басков К. Подвижники и монастыри Крайнего Севера. Челменский пустынник... - С. 482.
6 См. Макаров Н.А. Восточное Прионежье в экономической системе Древнерусского государства.
7 Житие святого Стефана, епископа Пермского... — С. 76.
8 См.: НПЛ. - С. 392.
9 Это следует из правой грамоты на деревню Крохинскую 1490-1492 гг. См.: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца Х1У — начала XVI вв. (АСЭИ). — Т. II. - 1958. - № 332. - С. 313-314.
10 Бычков А.Ф. Описание церковнославянских и русских рукописных сборников. — С. 7-8.
11 См.: Голубева Л.А. Весь и славяне... — С. 59., 196.
Часть II.
ЧЕЛОВЕК НА ВОДОРАЗДЕЛАХ РЕК И КУЛЬТУР
Славяне и "иные языци"
1 Лаврентьевская летопись. — Стб. 20.
2 Там же — Стб. 11.
3 О расселении восточнославянских племен на севере во второй половине I тыс. н.э. см.: Седов В.В. Восточные славяне в VI—XIII вв.//Археология СССР. - М., 1982. - С. 46-88.
4 Лаврентьевская летопись. — Стб. 11.
5 Там же. — Стб. 13.
6 Полная сводка летописных известий о веси приведена в книге Л.А. Голубевой. См.: Голубева Л.А. Весь и славяне... — С. 5-9.
7 См.: Башенькин АЛ. Погребальное сооружение у д. Никольское на р. Суде // Новое в археологии Северо-Запада СССР. — С. 77-80.
8 См. Голубева Л А. Весь, скандинавы и славяне в X—XI вв.//Финно-угры и славяне. — Л., 1979. — С. 132.
9 См.: Назаренко В.А. Об этнической принадлежности Приладожских курганов//Финно-угры и славяне. — С. 152-161.
10 Этногенез корелы и археологические памятники этого племени подробно рассмотрены в работах С.И.Кочкуркиной. См.: Кочкуркина С.И. Корела и Русь. — Л., 1986.
11 Лаврентьевская летопись. — Стб. 10-11.
12 См.: Кирпичников А.Н. Приладожская лопь//Новое в археологии СССР и Финляндии. - Л., 1984. — С. 137-138.
13 См.: Карпелан К. Финские саамы в железном веке//Финно-угры и славяне. — С. 143-144.
14 В нашем обзоре отсутствуют сведения о еми, финно-угорском племени, которое многие исследователи помешают в Заволочье (см.: Насонов АЛ. "Русская земля"... — С. 93,99,122; Васильев ЮС. Об историко-географическом понятии. — С. 103-106). Однако локализация племенной территории еми в Заволочье основывается лишь на созвучии этого этнонима и некоторых географических названий Подвинья, прежде всего реки Емцы. В летописи отсутствуют указания на обитание еми в Заволочье, из некоторых летописных сообщений (запись 1149 г. о походе еми на водь, запись 1191 г. о совместном походе новгородцев и корел на емь, НПЛ, с. 28, 39.) следует, что речь идет о племени, обитающем на территории современной Финляндии. О культурных и политических связях Новгорода и еми см.: Седов В.В. Предметы древнерусского происхождения в Финляндии и Карелии//КСИА № 179. - М., 1984. - С. 32-37.