ПЕРЕПИСКА С КОЖИНОВЫМ В.В.

В.Т. Шаламов — В.В. Кожинову1 

Дорогой Вадим Валерьянович. 
Голенищев-Кутузов2 — огромный кусок поэтической русской классики бесспорно и кроме стыда за свое опрометчивое суждение в «Дне поэзии 1968»3 я ничего не испытываю. Я свой ляпсус увидел давно, но до Вашего письма не представлял себе истинных размеров — и ляпсуса, и поэта. На другой же день, 2-го января я поступил по Вашему новогоднему совету и — не перечел — а прочел Голенищева- Кутузова во всех русских изданиях. Прочел его стихи, только не трогал прозы и драмы — с тем чтобы не задерживать свой ответ Вам. И хотя неделя тоже срок непозволительный, тоже самоуверенный — отвечаю все же. Как я объясняю себе то суждение в «Дне поэзии», которое я повторил бы и сегодня, не будь Вашего письма. В жизни каждого грамотного человека, да еще пишущего стихи, постоянно откладываются в памяти имена, четверостишия, строки. Одни вытесняют других, другие — еще крепче врастают в память, и наступает какой-то взрослый день, когда добавить нечего. Тем более что поэзия дело сугубо национальное, все в пределах родного языка. У тебя самым смутным, самым безответственным образом укрепляется в мозгу своя собственная антология русской поэзии. И встречаясь с любым новым именем, с любым новым стихотворением, их быстро и безапелляционно судите — либо отвергая, либо принимая, давая пришельцу место. Так, например, в мою антологию вошел в свое время Ушаков. И в эту антологию по совершенно случайным причинам не вошел Голенищев-Кутузов. Ты не даешь себе труда прочесть его стихи, даже если они попадаются в современных антологиях. Считается, что вся эта апухтинская стезя давно потеряла силу и ни один чтец-декламатор — главное орудие классики в борьбе стихов со стихами не подскажет тебе фамилии и стихи Голенищева-Кутузова, хотя, казалось бы, они созданы для мелодекламации, утраченного ныне жанра, весьма популярного в дни моей юности. Твой вкус воспитывается в борьбе с этим классическим потоком — ты целиком разделяешь чисто звуковые искания — в них так много ошеломительных открытий. Время идет, и ты видишь, что открытие звукового строя — не все для поэзии, хотя, конечно, входит в элитарный, как бы рыцарский кодекс писания стихов. Я мог бы и просмотреть тот мелодекламационный вклад, что сделал Голенищев-Кутузов в русской поэзии конца прошлого века. Просмотреть активное содружество с Мусоргским. Я — человек, очень далекий от музыки. У меня, как у Блока, нет музыкального слуха. Общение с Маяковским, который отрицал музыку вовсе, как нельзя лучше совпадало с моими собственными опасениями на сей счет. По своему лефовскому нигилизму я мог бы и заглазно и за-ушно выудить по молодости лет тревоги и вкусы Голенищева-Кутузова и утерять большого русского поэта чуть не на всю жизнь. Я просматривал антологии «Поэты 80—90 гг.» (там 34 стихотворения Голенищева-Кутузова) и те стихи сугубо гражданского настроения, которые есть в сборнике «О, русская земля» и не нашел в них ничего, что родило бы в сердце тревогу и заразило бы эмоционально. Но из собраний сочинений Голенищева-Кутузова я выписал много стихотворений, взволновавших меня4. Вот этот краткий список: 
1) «Когда святилище души»; 
2) «На ветхой скамье при дороге»; 
3) «Есть одиночество в глуши...»; 
4) «Где-то там, среди лучей, далеко»; 
5) «Слепоглухонемому»; 
6) «Мой умер дух — хоть плоть еще жива»; 
7) «Когда тоску житейской ночи»; 
8) «Пронеслись над землей часы забытья»; 
9) «Самому себе»; 
10) «Зыби и сушь. Мелеют воды»; 
11) «Костер»; 
12) «Меж тем, кто вкруг тельца златого»; 
13) «Бушует буря, ночь темна»; 
14) «В дороге»; 
15) «Один звук имени ничтожной»; 
16) «Счастливый день. Под деревенский кров»; 
17) «Прощально заревом горит закат багряный»; 
18) «Плакальщицы»; 
19) «Я прощался — всю жизнь я прощался»; 
20) «Молитва»; 
21) «В кибитке»; 
22) «Встреча Нового года»; 
23) «Как странник под гневом палящих лучей»; 
24) «Мне легче дышится на горных высотах»; 
25) «В тиши раздумья, в минуты просветленья». 
Есть у Голенищева-Кутузова и недостатки. Плохие стихи есть у любого поэта. Есть они и у Пушкина, у Лермонтова. У них есть недочеты, Голенищев-Кутузов — его многословие, шаблонность, особенно многословие. Он не искал путей к лаконизму, к экономии строки. «Плакальщицы» — редкое исключение, «Один звук имени ничтожной». А ведь все проблемы русского стиха — каноничность русского стиха — могут быть решены на 8 строках, самое большее в 12. Время было многословное. Голенищев-Кутузов не хотел жертвовать оттенком чувств или мысли, возникавшими при написании стиха, он оставлял. Появлялось многословие. Со звуковым поиском своих современников Голенищев-Кутузов был, конечно, знаком и отрицал их, считая (возможно, справедливо), что альфа и омега русской поэзии — Пушкин и в этом отношении.

Не верь молчанью черной тучи5 
Раздумья вещего полна, 
Свой вихрь, свой дождь, 
Свой огнь летучий, 
Свой гром таит в груди она.

Но мир придет — и заповедный 
В глубоких недрах вспыхнет жар, 
И тьму пронижет луч победный 
И грянет громовой удар!

      «Счастливый день, под деревенский кров...» Все это аллитеровано вполне по-пушкински, не больше. Прекрасны появления если уж не скучного грома, то скучного сумрака. Настойчивое исследование терпения, почившего, спящего, безмолвного, мертвого Бога — возникают то и дело. Много стихов отточено, пущено на классическом русском оселке — Дорога — Листок — Молитва, видно, что свое слово Голенищев-Кутузов умел и мог, и имел право сказать. Абсолютно оригинальные: 1) «Слепоглухонемому»; 2) «Я прощался. Всю жизнь прощался»6. В высшей степени выразительна «Молитва». Есть и другие недостатки: слишком малое рвение к чисто звуковой стороне дела, вовсе не свойственное Пушкину — для которого не было секретов в звуковых украшениях стиховой речи, дополнительных колокольчиках к ритму и размеру. Для Пушкина это было воздухом, которым дышал, как поэт. На ограде памятника Пушкину Голенищев-Кутузов написал большое стихотворение.

«В расцвете сил, ума и вдохновенья 
С неконченною песней на устах 
Могучий сын больного поколенья 
Он пал в борьбе, он был низвергнут в прах».

      Именно не растоптан в прах, а низвергнут. Сам Голенищев-Кутузов мог бы повторить эти слова. Голенищев-Кутузов знал много иностранных языков, но, конечно, писал только русские стихи. Из Гюго, из Гете — это все малоудачные пробы, находок тут не было. Ощущение ухода от людей, сближение с природой, и притом русской природой, находки на этом пути и давали Голенищеву-Кутузову возможность строить свою самозащиту в четырех стенах. По своему ощущению мира Голенищев-Кутузов принадлежит к числу русских пророков с философией, обгоняющей западные образцы. Но это — и вовсе отдельная тема. Голенищев-Кутузов достоин встать на полке библиотеки поэта наряду с Блоком, Буниным, Апухтиным. Открытие нового русского поэта-классика для другого поэта шестидесяти шести лет от роду само по себе — уникальный случай в истории русской литературы. Но чудеса на этом не кончаются. Совпадают (с моими стихами) эмоциональный тон, интонационный строй, техника (даже названия стихов одинаковы — «Старик», «Орел», «Метель», «Костер»). Прошло ведь сто лет. Тут уж я опускаю руки. Загадку совпадения не могу объяснить. Подражание, эпигонство, отсутствие новизны считаю главным грехом стихотворца, и загадку Голенищева-Кутузова не могу объяснить. В природе больше необъяснимого и случайного, чем мы знаем. Более поражающих вещей, чем мой, весьма удивительный случай, сверхтелепатические чудеса. Но это все — не главное. А главное в том, что Вы сделали мне редчайший, уникальнейший новогодний подарок — подарили нового русского классика. 
Ваш В. Шаламов. 
1973

      В.Т. Шаламов — В.В. Кожинову

Москва, 5 января 1977 года 
Дорогой Вадим Валерьянович! 
Скорость московской почты легко компенсирует непоправимую частичную утрату слуха. Я, как говорится, тугоух. Но я не тугоух ни на стихи, ни на статьи о стихах. Ваша книжка «Как пишут стихи»7 пример верного подхода к самой сути стихов. Стихи — это ведь особый мир, очень далекий от, скажем, прозы. В Вашей книжке, можно рассматривать отдельные имена, но не метод, не суть метода. И «Как пишут стихи» — ярчайший пример именно серьезного и умного подхода к роковому вопросу русского стихосложения. Поэзия ведь непереводима, и не напиши Вадим Валерьянович Кожинов о Голенищеве-Кутузове, и большой поэт исчезнет, хотя он — наш современник. Цитировать из моего письма, я разумеется, разрешаю сколько угодно, хотя и не надеюсь замолить грех перед Аполлоном и Голенищевым-Кутузовым за свой проступок. В вечных сожалениях за свой просчет. 
Ваш В. Шаламов

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Кожинов Вадим Валерьянович (1930—2000) — литературовед, критик, к суждениям которого Шаламов относился с уважением. 

2 Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич (1848—1913) — поэт. 

3 В «Дне поэзии 1968» (с. 236) в статье «Пушкинская премия Академии наук» Шаламов писал: «Странным сейчас выглядит награждение полной Пушкинской премией поэта А.А. Голенищева-Кутузова. Всего одно поколение понадобилось, чтобы этот лауреат был вовсе забыт — он даже для литературоведов не представляет интереса». 

4 Собрание сочинений А.А. Голенищева-Кутузова в 4 т. СПб., «Новое время», 1914г., с. 15, 17, 19,23,38,43,65,76,127,138,142,155,161, 166, 169, 178, 184, 188, 192, 202, 238, 304, 305, 317, 326. 

5 Неточно цитируется стихотворение «Счастливый день, под деревенский кров (там же, с. 38) «...Не верь молчанию грозной тучи...». 

6 Там же, стр. 76, 326. 

7 Кожинов В. «Как пишут стихи», о законах поэтического творчества. М., 1970.


К титульной странице
Вперед
Назад