В.Т. Шаламов — В.В. Кожинову1
Дорогой Вадим Валерьянович.
Голенищев-Кутузов2 — огромный кусок поэтической русской классики бесспорно и кроме стыда за свое опрометчивое суждение в «Дне поэзии 1968»3 я ничего не испытываю.
Я свой ляпсус увидел давно, но до Вашего письма не представлял себе истинных размеров — и ляпсуса, и поэта.
На другой же день, 2-го января я поступил по Вашему новогоднему совету и — не перечел — а прочел Голенищева- Кутузова во всех русских изданиях.
Прочел его стихи, только не трогал прозы и драмы — с тем чтобы не задерживать свой ответ Вам. И хотя неделя тоже срок непозволительный, тоже самоуверенный — отвечаю все же.
Как я объясняю себе то суждение в «Дне поэзии», которое я повторил бы и сегодня, не будь Вашего письма.
В жизни каждого грамотного человека, да еще пишущего стихи, постоянно откладываются в памяти имена, четверостишия, строки. Одни вытесняют других, другие — еще крепче врастают в память, и наступает какой-то взрослый день, когда добавить нечего. Тем более что поэзия дело сугубо национальное, все в пределах родного языка. У тебя самым смутным, самым безответственным образом укрепляется в мозгу своя собственная антология русской поэзии. И встречаясь с любым новым именем, с любым новым стихотворением, их быстро и безапелляционно судите — либо отвергая, либо принимая, давая пришельцу место. Так, например, в мою антологию вошел в свое время Ушаков. И в эту антологию по совершенно случайным причинам не вошел Голенищев-Кутузов. Ты не даешь себе труда прочесть его стихи, даже если они попадаются в современных антологиях.
Считается, что вся эта апухтинская стезя давно потеряла силу и ни один чтец-декламатор — главное орудие классики в борьбе стихов со стихами не подскажет тебе фамилии и стихи Голенищева-Кутузова, хотя, казалось бы, они созданы для мелодекламации, утраченного ныне жанра, весьма популярного в дни моей юности. Твой вкус воспитывается в борьбе с этим классическим потоком — ты целиком разделяешь чисто звуковые искания — в них так много ошеломительных открытий. Время идет, и ты видишь, что открытие звукового строя — не все для поэзии, хотя, конечно, входит в элитарный, как бы рыцарский кодекс писания стихов. Я мог бы и просмотреть тот мелодекламационный вклад, что сделал Голенищев-Кутузов в русской поэзии конца прошлого века. Просмотреть активное содружество с Мусоргским. Я — человек, очень далекий от музыки. У меня, как у Блока, нет музыкального слуха. Общение с Маяковским, который отрицал музыку вовсе, как нельзя лучше совпадало с моими собственными опасениями на сей счет.
По своему лефовскому нигилизму я мог бы и заглазно и за-ушно выудить по молодости лет тревоги и вкусы Голенищева-Кутузова и утерять большого русского поэта чуть не на всю жизнь. Я просматривал антологии «Поэты 80—90 гг.» (там 34 стихотворения Голенищева-Кутузова) и те стихи сугубо гражданского настроения, которые есть в сборнике «О, русская земля» и не нашел в них ничего, что родило бы в сердце тревогу и заразило бы эмоционально.
Но из собраний сочинений Голенищева-Кутузова я выписал много стихотворений, взволновавших меня4.
Вот этот краткий список:
1) «Когда святилище души»;
2) «На ветхой скамье при дороге»;
3) «Есть одиночество в глуши...»;
4) «Где-то там, среди лучей, далеко»;
5) «Слепоглухонемому»;
6) «Мой умер дух — хоть плоть еще жива»;
7) «Когда тоску житейской ночи»;
8) «Пронеслись над землей часы забытья»;
9) «Самому себе»;
10) «Зыби и сушь. Мелеют воды»;
11) «Костер»;
12) «Меж тем, кто вкруг тельца златого»;
13) «Бушует буря, ночь темна»;
14) «В дороге»;
15) «Один звук имени ничтожной»;
16) «Счастливый день. Под деревенский кров»;
17) «Прощально заревом горит закат багряный»;
18) «Плакальщицы»;
19) «Я прощался — всю жизнь я прощался»;
20) «Молитва»;
21) «В кибитке»;
22) «Встреча Нового года»;
23) «Как странник под гневом палящих лучей»;
24) «Мне легче дышится на горных высотах»;
25) «В тиши раздумья, в минуты просветленья».
Есть у Голенищева-Кутузова и недостатки. Плохие стихи есть у любого поэта. Есть они и у Пушкина, у Лермонтова. У них есть недочеты, Голенищев-Кутузов — его многословие, шаблонность, особенно многословие. Он не искал путей к лаконизму, к экономии строки. «Плакальщицы» — редкое исключение, «Один звук имени ничтожной».
А ведь все проблемы русского стиха — каноничность русского стиха — могут быть решены на 8 строках, самое большее в 12.
Время было многословное. Голенищев-Кутузов не хотел жертвовать оттенком чувств или мысли, возникавшими при написании стиха, он оставлял. Появлялось многословие.
Со звуковым поиском своих современников Голенищев-Кутузов был, конечно, знаком и отрицал их, считая (возможно, справедливо), что альфа и омега русской поэзии — Пушкин и в этом отношении.
Не верь молчанью черной тучи5
Раздумья вещего полна,
Свой вихрь, свой дождь,
Свой огнь летучий,
Свой гром таит в груди она.
Но мир придет — и заповедный
В глубоких недрах вспыхнет жар,
И тьму пронижет луч победный
И грянет громовой удар!
«Счастливый день, под деревенский кров...» Все это аллитеровано вполне по-пушкински, не больше. Прекрасны появления если уж не скучного грома, то скучного сумрака. Настойчивое исследование терпения, почившего, спящего, безмолвного, мертвого Бога — возникают то и дело. Много стихов отточено, пущено на классическом русском оселке — Дорога — Листок — Молитва, видно, что свое слово Голенищев-Кутузов умел и мог, и имел право сказать. Абсолютно оригинальные: 1) «Слепоглухонемому»; 2) «Я прощался. Всю жизнь прощался»6. В высшей степени выразительна «Молитва». Есть и другие недостатки: слишком малое рвение к чисто звуковой стороне дела, вовсе не свойственное Пушкину — для которого не было секретов в звуковых украшениях стиховой речи, дополнительных колокольчиках к ритму и размеру. Для Пушкина это было воздухом, которым дышал, как поэт. На ограде памятника Пушкину Голенищев-Кутузов написал большое стихотворение.
«В расцвете сил, ума и вдохновенья
С неконченною песней на устах
Могучий сын больного поколенья
Он пал в борьбе, он был низвергнут в прах».
Именно не растоптан в прах, а низвергнут.
Сам Голенищев-Кутузов мог бы повторить эти слова.
Голенищев-Кутузов знал много иностранных языков, но, конечно, писал только русские стихи. Из Гюго, из Гете — это все малоудачные пробы, находок тут не было.
Ощущение ухода от людей, сближение с природой, и притом русской природой, находки на этом пути и давали Голенищеву-Кутузову возможность строить свою самозащиту в четырех стенах.
По своему ощущению мира Голенищев-Кутузов принадлежит к числу русских пророков с философией, обгоняющей западные образцы. Но это — и вовсе отдельная тема.
Голенищев-Кутузов достоин встать на полке библиотеки поэта наряду с Блоком, Буниным, Апухтиным.
Открытие нового русского поэта-классика для другого поэта шестидесяти шести лет от роду само по себе — уникальный случай в истории русской литературы.
Но чудеса на этом не кончаются. Совпадают (с моими стихами) эмоциональный тон, интонационный строй, техника (даже названия стихов одинаковы — «Старик», «Орел», «Метель», «Костер»). Прошло ведь сто лет. Тут уж я опускаю руки. Загадку совпадения не могу объяснить.
Подражание, эпигонство, отсутствие новизны считаю главным грехом стихотворца, и загадку Голенищева-Кутузова не могу объяснить. В природе больше необъяснимого и случайного, чем мы знаем. Более поражающих вещей, чем мой, весьма удивительный случай, сверхтелепатические чудеса. Но это все — не главное. А главное в том, что Вы сделали мне редчайший, уникальнейший новогодний подарок — подарили нового русского классика.
Ваш В. Шаламов.
1973
В.Т. Шаламов — В.В. Кожинову
Москва, 5 января 1977 года
Дорогой Вадим Валерьянович!
Скорость московской почты легко компенсирует непоправимую частичную утрату слуха.
Я, как говорится, тугоух. Но я не тугоух ни на стихи, ни на статьи о стихах.
Ваша книжка «Как пишут стихи»7 пример верного подхода к самой сути стихов. Стихи — это ведь особый мир, очень далекий от, скажем, прозы. В Вашей книжке, можно рассматривать отдельные имена, но не метод, не суть метода.
И «Как пишут стихи» — ярчайший пример именно серьезного и умного
подхода к роковому вопросу русского стихосложения. Поэзия ведь непереводима, и не напиши Вадим Валерьянович Кожинов о Голенищеве-Кутузове, и большой поэт исчезнет, хотя он — наш современник. Цитировать из моего письма, я разумеется, разрешаю сколько угодно, хотя и не надеюсь замолить грех перед Аполлоном и Голенищевым-Кутузовым за свой проступок. В вечных сожалениях за свой просчет.
Ваш В. Шаламов
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Кожинов Вадим Валерьянович (1930—2000) — литературовед, критик, к суждениям которого Шаламов относился с уважением.
2 Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич (1848—1913) — поэт.
3 В «Дне поэзии 1968» (с. 236) в статье «Пушкинская премия Академии наук» Шаламов писал: «Странным сейчас выглядит награждение полной Пушкинской премией поэта А.А. Голенищева-Кутузова. Всего одно поколение понадобилось, чтобы этот лауреат был вовсе забыт — он даже для литературоведов не представляет интереса».
4 Собрание сочинений А.А. Голенищева-Кутузова в 4 т. СПб., «Новое время», 1914г., с. 15, 17, 19,23,38,43,65,76,127,138,142,155,161, 166, 169, 178, 184, 188, 192, 202, 238, 304, 305, 317, 326.
5 Неточно цитируется стихотворение «Счастливый день, под деревенский кров (там же, с. 38) «...Не верь молчанию грозной тучи...».
6 Там же, стр. 76, 326.
7 Кожинов В. «Как пишут стихи», о законах поэтического творчества. М., 1970.