— Значит, если бы я представил справку о том, что я сидел, а не утверждал этого голословно, у капитана не было бы повода упрекнуть следствие в недобросовестности.
— Да, что-то в этом роде.
Председатель сделал знак докладчику продолжать чтение.
— Он фиксирует малейшие нарушения юридической формы вашего процесса, — разъяснил мне кто-то из сидящих за столом, — доказывает юридическую неточность таких <актов>.
Чтение продолжалось около трех часов, ибо формула моей реабилитации — «по вновь открывшимся обстоятельствам» — требует, конечно, такой именно работы.
Мне пожали руку каждый из пяти и секретарь шестой, вручили в руки справку — действительно, роковой документ.
— Вы где живете? Я сказал.
— Мы устроим вас в Калинине на хорошую работу. В Москву только ездить не надо.
— Я могу дать подписку о невыезде.
— Нет, подписки не надо, — внезапно вмешался председатель, — а просто не надо ехать в Москву. Жена ваша ни в чем не виновата.
— В материалах дела не было ни строчки о моей жене.
Потом я сообразил, что это чисто общие суждения. Реабилитация внесла в столицу такой жестокий мордобой и за то, что было, и за то, чего не было. Мордобой — родственный — стал своего рода общественным явлением.
Доктор Лоскутов писал мне:
«Вот бы Вы узнали поточнее (только это точно — вроде амбулаторной справки!). Как это Петя Якир встретил в Ленинской библиотеке Кагановича! Как даст Кагановичу в нос!..
Берегите справку. Сразу же снимите с нее десять, сто копий и только тогда выходите на улицу».
<1970-е гг.>