Варлам Шаламов. Новая книга(38)

Тетрадь в желтом переплете, на обложке надпись «1954», в тетради записаны стихотворения из «Колымских тетрадей»: «Когда-нибудь на тусклый свет...», «Еще вчера руками двигая...» и др., рассказ «Шахматы доктора Кузьменко».

После Сахалина Чехов бросился за границу, чтобы хоть как-нибудь снять тяжелую душевную неустроенность. «Приезжал сюда (в Богимово) Суворин, велись беседы, как и прежде, но уже заметно было, что А. П. был не тот, каким был в Бабкине и на Луке и что поездка на Восток состарила его и душевно, и телесно» (М. П. Чехов)[1].

После Сахалина он не написал ни одного веселого рассказа. Начата и писалась «Дуэль». Он не хочет жить в столицах — ни в Петербурге, ни в Москве после сахалинской поездки. Он переезжает в Мелехове, и Мелехове — это новый, более серьезный период в его литературной деятельности.

Письмо И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 марта 1890 г., т. III, с. 33.

«Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор».

Общая тетрадь в коричневом переплете, заполненная еще в

Калининской обл., до реабилитации и возвращения в Москву. На обложке надпись: «1954—1955». В ней записаны стихотворения «Инструмент», «Нынче я пораньше лягу...», «Кто мы? Служители созвучья...», «Велики ручья утраты...», «Жил был», «Мы Родине служим...».

Один из героев Мопассана упрекал Господа Бога в натурализме.

Зеркала не хранят воспоминаний. Что видели они?

Русская история двух веков. Где памятники, как люди, прятались в бомбоубежища во время войны.

Март. Юбилей Сервантеса. По газетам и журналам — не Сервантес, а Санчо Панса — главный герой романа. Ветряные мельницы — реальный образ. А Дон Кихот — юмористический образ, показывающий, как смешно бороться с реальной жизнью чудаку. Вечное — брошено в сторону, Великое воспитательное значение — столкновение идеального и реального — вовсе не упомянуто даже.

Подлинный художник не хозяин своих героев. Если они сотворены живыми, они будут жить так, как хотят они, а не так, как хотел бы, может быть, художник.

Белинский не литературный критик, им не был и Чернышевский, и Добролюбов, и Писарев. Перу публициста было легче в литературных вопросах, и времени обязаны мы тем, что они остались в истории как критики литературные. Чернышевский и за роман брался, не имея крупного литературного таланта.

По возвращении он увидел, что перчатки и ботинки пришлось покупать на номер больше, а фуражку — на номер меньше.

Тебя никогда не били, это здорово проясняет мозги.

Ассонанс — это рифма, которую повторяет глухой.

Одиночество звуковое и одиночество зрительное. Человек знает, что его никто не видит, но его слышат, и он не одинок вполне, или знает, что его никто не слышит, и боится только чьего-либо глаза. Одиночество осязания.

Колоссальное, проникающее все тело удовольствие одиночества в полупустом вагоне Москва — Ленинград.

Да, ты говоришь, как вождь, т. е. вождь может сказать любую нелепость, на которую никто не осмелится возразить.

О льве: у него износились зубы, он скоро начнет умерщвлять людей.

Литература воспринимает идеи у общества и возвращает ему улучшенными или доведенными до абсурда.

Страсть равенства — единственная, которая не может дойти до излишества (Мабли)3.

У Толстого не природа отражает настроения людей, а другие люди кажутся зеркалом собственного внутреннего состояния (Левин в заседании и другие).

Пять чувств поэта:
зрение — полуслепой,
слух — оглохший от прикладов,
осязание — отмороженные руки нечувствительные,
обоняние — простужен,
вкус — только горячее и холодное.
Где же тут говорить о тонкости. Но есть шестое чувство — творческой догадки.

Бертольт Брехт («Литературная газета» от 26 мая 1955 года). В театре «Берлинского ансамбля»: «Между прочим, в качестве временной меры мы отказались от пьес в прозе, потому что в стихотворной форме легче уберечься от соблазнов натурализма».
Это — правильно.

В пьесе нет правды. Это самая крупная ошибка, которую я в ней заметил,
(Мультатули)4.

Энциклопедические словари и справочники удлиняют нам жизнь.

Что было раньше — рифма или ассонанс (аллитерация). Раньше был ассонанс (саги, записаны в VII веке, в народном творчестве).
Реформа замены рифмой ассонанса принадлежит Отфриду (середина IX века)5, немецкому монаху Вейсенбургского монастыря, им писались молитвы, псалмы, а после него и светская лирика стала рифмованной.
Лирика рождена в Средние века, в рыцарские. Эстетические идеалы поставили впервые только в Средние века. Психологизм и личность заявляют свои права только в Средние века.
1. Утверждение чисто светского жизнерадостного идеала.
2. Пробуждение интереса к краскам и формам внешнего мира.
3. Процесс душевных переживаний.
Возникновение сознательной культуры художественного слова.

Не надо также забывать, что провансальская лирика — трубадуры были учителями Данте. Из ее форм родились Петрарка, Ронсар, Шекспир.

Глаза у Александра Македонского были разные: один — голубой, другой — черный.
Две рубашки Александру подарила фея, одна защищала от жары и холода, другая — от ран.

За круглым столом
Король Артур велел сделать в своем дворце круглый стол, где не было ни худших, ни лучших, где все были равны.

Данте не рифмовал слова «Христос» и в «Аду» даже не упоминал.

Гельмгольц6: «Наши ощущения — знаки, по которым человек выучился читать. Они составляют тот язык, на котором внешние предметы говорят с человеком. Всякий человек должен путем упражнения и опыта понимать этот язык, как он научился понимать свой родной язык».

Диалектика, по сути дела, это та же прагматика.

Доказательства в спорных случаях ищутся чаще всего не в естествознании и развитии науки, а в развитии общественных систем.

Неру7 написал историю Индии в тюрьме.
Чернышевский написал «Что делать?» в тюрьме. Генри стал писателем в тюрьме. Достоевский написал «Записки...» в тюрьме.
Только в советских тюрьмах не написано никаких художественных, литературных работ.

Ньютон: «При изучении наук задачи полезнее правил».
Тонкость вычислений не может превосходить точность измерений.
Ганди8: «Цель не оправдывает средства. Думая о цели, думайте о средствах».

Несвоевременные мысли
Процент семейного счастья выше в так называемых браках по расчету, чем в браках по любви.
Каждый мужчина в глубине души мечтает о женщине, которая бы с ним спала, рожала ему детей, варила ему щи и меньше рассуждала о гражданских материях.

Кокетливый Макаренко9 — литератор, а не педагог. С 90% его трудкоммунаров я встречался на Севере, «жульническая кровь» неистребима.

Физический труд не гордость и не слава, а проклятие людей.
Нигде не прививается так ненависть к физическому труду, как в трудовом лагере. Начальство хорошо знает, что говорит, когда грозит проштрафившимся подчиненным: «В забой пошлю».

«Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему; слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве».

Добролюбов разобрался в Пушкине очень хорошо и, отдавая ему должное как поэту, не высокого мнения о нем как об общественном деятеле.

Тетрадь 1956 года в картонном зеленоватом переплете с записями стихотворений «О песне», «Гомер», «Стланик», «Мне горы златые плохая опора...», «Розовый ландыш», «Я жив не единым хлебом...», «Ночью», «Раковина», «Лицо твое мне будет сниться...».

«И исчезла тьма, и открылись семь небес, и увидела Богородица тут множество мужей и жен, вопивших и кричавших. «Что сотворили вы, несчастные, окаянные и как здесь очутились?» — спросила их Богородица со слезами. И не было от них голоса. «Хождение Богородицы по мукам»11.
Заметка о фольклоре (Памяти Арины Родионовны).
Фольклор и его подлинное место. Высоты искусства обходятся без фольклора. Атомный реактор и вода, наливаемая зимой в щели скал. Вокруг фольклора кормятся литературоведы.
Страна, убивающая своих поэтов, страна, которая убила Блока. Последний сборник Блок хотел назвать «Черный день» (Дневник. Запись 6 февраля 1921 г.)12.
75-летие со дня рождения Блока, 200 строк в «Правде» — подвал в «Литературной газете» — отписка такая же, как была в юбилей Сервантеса, нечего сказать, а говорить надо.

Блок: «Я художник — то есть свидетель. Нужен ли художник демократии?» 1916 год.

Мультатули: «Сны, которые в тюрьме «имели дерзость быть приятными».

«Закон обладает лишь грубой способностью восприятия».

Великим в искусстве становится то, что, по сути дела, в нем не нуждается.

«Старик и море» Хэмингуэя имеет предком «Тысячу дюжин» Лондона.

Мультатули:
«Хорошо писать публика не может, потому что у нее нет души и потому, что она не страдала, что одно и то же».

Чаплин весь — из двух русских писателей, Гоголя и Достоевского (в Комедии убийств)13.

Мне сорок лет. Вот уже 16 лет как меня называют «эй, старик», и я понимаю, что это относится ко мне.

Колыма научила меня понимать, что такое стихи для человека.

Общая тетрадь в серо-зеленом переплете. На обложке: «1957.1». В тетради записаны стихи «Если сил не растрачу...», «Алхимик», «Разведка», «Кто ты, руда иль просто россыпь...», «Птица спит и птице снится», «Горное шоссе» и др.

Хирург Меерзон, который не раздевался в терапевтических отделениях.

Солнце играло на зеркале, как на стекле компаса. Мачтовое полотно перекинуто на руль. И было похоже на главу. В плаванье?
В плаванье.
(Ночь. 18. VI.57)
В. Т. иногда просыпался среди ночи и записывал сны.— И.С.

30 марта 1957 г. В Гендриковом, в музее14. Странное впечатление от «посмертного»: ни планов, ни черновиков, ничего... Как будто все сказано, все прожито и не о чем больше писать. И смерть как естественный конец поэта. Четыре наброска, несколько строф так называемого «Второго вступления» в поэму «Во весь голос». И интонациями и словарем похож не на себя, а на другого поэта — на Пастернака.

Любовь Есенина к России — русская любовь — жалость.

Чтобы кончать самоубийством, надо быть молодым. Надо иметь силы.

Горбань15 — секретарь партийной организации Союза писателей 1937 года, застрелился в июне 1957 года.

Общая тетрадь в картонном зеленоватом переплете. На обложке: «1957. II». В тетради записаны стихи «Бивень», «Память», «Сосны срубленные», «Ручей», «Дождь» и др.
На листе 14 переписано стихотворение Гумилева «Волшебная скрипка».

В ноябре. Вот когда я переписывал эти стихи в Ленинской библиотеке, у меня и был первый меньеровский приступ16. Н. Гумилев. «Волшебная скрипка».

Для названия: «Прелестный лист».
«Звуки зачинщики жизни». В. Хлебников.

Там, где я живу, мало магазинов и много сберегательных касс.

Поэт должен быть немножко глухим, чтобы лучше ловились звуковые повторы, легче сдвигались слова. Немножко слепым, ибо «собственное зрение», свой поэтический глаз — это уже вид дальтонизма, это глазное заболевание.

И обязательно — иностранцем в материале, немножко чужим тому, о чем он пишет. (Генри о писателе, который пишет чужой кровью.)

Болезнь Меньера действует по-блатному — сзади бьет.

Есенин — как голубоглазый лен.
Цветы на эшафоте прилавка.

Если бы на войне погиб Кассиль, ему ставили бы памятники и награждали его орденами, а Гайдар стал бы незначительным детским писателем17.

Сомнение, нерешительность — это и есть признак человечности.

Уродливая и необыкновенная смерть. Две — от паралича дыхания, от остановки сердечной деятельности.
Тодор Павлов18: писатели не композиторы, а оркестранты.

Общая тетрадь в сероватом картоне. На обложке: «1957. III». В тетради записаны стихи «Некоторые свойства рифмы», «Ода ковриге хлеба», «Речные отражения», «Арбалет» и др.

Всякому поэту — Пушкину, Пастернаку, Маяковскому и т. д. хочется: 1) зарифмовать, вогнать в строку новое слово, свежее слово, еще не бывшее в стихотворении ни у кого, 2) овладеть, запрячь большое многосложное слово, вроде: «Раскрасневшиеся лица», 3) звуковой перезвон названий: «Танец старинных имен, что для сердца отраден».
Народные названия трав как раз прошли звуковой отбор.

Школьная тетрадь в линеечку. Заполнялась в Боткинской больнице в 1957 году, когда Варлам Тихонович болел.

Отсек. Молодые врачи, медсестры средних лет, пожилые няни.

Почему нет консультантов психиатров? (Истерии, эпилепсии.)

Инсультам все возрасты покорны — дети и старики, юноши и женщины.

Комплекс упражнений Циммермана — Машкова: лечебная гимнастика по укреплению вестибулярного аппарата, общая гимнастика без приседаний. Спать ночью, не пить и не курить.

Как Вы мне ставите клизму?! Я научу Вас честно относиться к своим обязанностям!

О. Т.: Вы уже ходите. (Через две недели.) Я: (скромно): Да, хожу. О. Т.: Ну вот, можно немного ходить.

Мы, как и в Древнем Риме, — ложимся только обедать и ужинать.

Ему все казалось, что за одну руку и ногу он привязан кем-то к кровати, и он бился, бился до утра. И только поняв, что это инсульт, паралич, он заснул.

Институт поделен, как подводная лодка, на отсеки. Отсек острого инсульта.

В физиотерапевтическом отделении лечебные процедуры не делаются, а отпускаются.

Врачи приходят и уходят, а больные остаются.

Профессор был худенький и маленький, и врачи старались, чтобы ему тоже было видно, как бьется больной. Он то подходил ближе, то отходил дальше, не прикасаясь к больному, прищуривался на больного, как художник перед мольбертом. Наконец, уловив что-то в лице больного, профессор отдал распоряжение, неслышно что-то шепнув, и сейчас же огромная сестра присела у кровати и стала брать шприцем густую темно-красную кровь из вены больного. Сестра была неправдоподобно большая, и, даже согнувшись вдвое, она была больше профессора.

Врачи все теснились, все новые входили в комнату, это был институт, где много врачей было на практике, а так как это был институт столичный, то среди врачей был и фотограф, занявший самое удобное место. Наведя объектив на больного, он небрежным жестом позволил и профессору войти в поле фотообъектива и только тогда сделал снимок.

Профессор подтвердил диагноз и вынул иглу, чтобы еще исследовать чувствительность пораженной руки. Но заголив рубашку и увидев, что рука, плечо сплошь в красных точках от уколов, которые были сделаны в это, рекомендованное профессором место дежурным врачом приемного покоя, профессор завернул рукав и спрятал иглу.

Профессор вышел, а за ним вышли толпой, наступая друг другу на ноги, врачи, все старались пропустить вперед маленького профессора.

И все забыли больного, который через минуту стал биться и кричать, но только минут через десять случайно забежавшая туда лаборантка увидела его и стала держать ему бьющуюся голову.

Больной, ему было 72 года, и пышные седые волосы разлетались нимбом по всей подушке. У него было кровоизлияние в мозг и сердечная слабость, и он послушно лежал пятые сутки на спине. Он цеплялся за жизнь, даже когда ему было разрешено ходить, басил доктору: «А если я еще немного полежу, не буду вставать, ведь лучше будет, а?»

К нему приходила его семья, высокая и прямая седоволосая женщина, с шумливой краснощекой двадцатилетней дочерью. Состояние отца им было не в новинку — они шутили, шумели и очень скоро ушли.

Тетрадь в серо-зеленом переплете. На обложке: «1959. II. Блатные слова». В тетради записаны стихи «Золотой, пурпурный и лиловый...», «Памяти Марии Кюри», «Замолчат речные дали...», «Я верю в предчувствия и приметы...», «Зимние надежды», «В бане» и др.

«Вор да мор до веку не переведутся».
Фраер, понт, штымп, срисовать, пахать, ишачить, разбрасывать чернуху, кимарить, кимать, припухать, лыбиться, втихаря, наколка, выкатить шары, стучать, дуть, стукач, олень, асмодей, черт, мужик, человек — уркаган, урка, марьяна, фикс, мосол, мент, шпаер, фигура, на стреме, духарка, дух, духовой, играть на рояле, корзубый, смех, Иван Иванович, шкарп, лепеха, чердак, котелок, разбить понт, фармазон, темнить, туфта, туфтить, битый фраер, локш, вор, преступный мир, начальничек, бикса исполнять, кукла, мостырка, мосты замостырить, в цвет, терц, бура, стос, гой со смыком, с кушем, куш, чифирь, надыбать слабину, слабона, метать икру, тянуть резину, резинщик, жулик, жуки-луки, стырки, тряпки, перышко, саксан, жаловаться на судьбу, оплакивать судьбу.
Болдоха (солнце).
Крысушник, кондей.
Летерка (литерка) Галантонка (?)
Лох (Даль) Красюк.
«Мух не ловит».

«Известия отд. русского языка и литературы Ак. Наук». 1899. IV
Вантки, бухарик, заныкал, горячо до слез.
Сквозить, сквозануть, щипач.
Чокнутый, шестерить.
«Подуй меня — может, я лопну».
От пуза.
Загашник, заначка.
В законе, сука, сучий, беспределыщик, жульническая кровь, сделать начисто, заделать начисто, кодло, шалман, хавира, хаза, писать, расписался, пидер, хавать, хавать культуру, хевра, блатной, блатарь, сдать рога в каптерку, скокарь, скок, медвежатник, тяжеловес, урчить, дергать короля за бороду, план, анаша, тормознуться, закон-тайга, хлестаться, всю дорогу, обратно, божиться по ростовски, шалман, огонь, фитиль, туз, лоб, хавать культуру, хороший урка.
Смех, карзубый, ручкин, свист (клички).
Рука дерзкая, качать права, правилка, оторваться, оторвись, по новой фене, блатная музыка, рвать когти.
Бикса, пахан, глот, глотничать.
Вантаж, кант.
Семь дуют, один стучит, зеленый прокурор.
Втихоря.
Байковый язык (крестовый, Петербург).
Шмонить (Даль) шмонать.
Надыбать (Даль).
Язычником в лагере зовут доносчика,
стукача, язычник, стирки.
Калым — хезать, кимать, дудорга.
Косить (закосить), забазлать.
К бабаю на нос, камбала (лорнетка, крест).
Куклим, петрить курсак (брюхо, навар),
(а раньше курсать — хезать).
Отпулить, пулять, хариться, шуровать.
Гробки.
Хлестаться (хвастать от Хлестакова — лит. Гоголь).
Тушеваться, ксива.
Липа, запудрить мозги.
Выкрутить [нрзб], выламывается.
Порчак, язычник, в натуре.
Шухер на боку, шухернулся.
Бодяга, бортануть, падло, господин падло.
Тварь, тварсын, забазлать.
Зараженный, заигранный.
Вантаж, кусок заразы, зараза.
Кусок педераста, параша, дрюкнуть, дрюкать.
Личит (личит мне обновка).
Стирки.
Сидор (это не блатное, это якутское, колымское).
Улахан-сидор — Улахан-мешок.
Пайка — птюшка.
Закосил, косить.
Темнило, затемнил, помороки.
Лох (ср.: Даль: лоха, солха, дура, глупая баба).
Лощить, тартор.
Лепить горбатого, перо, саксан курсак.

Ключ
Подлец от порядочного человека отличается в тюрьме тем, что подлец считает, что только он один невинен и попал в тюрьму по ошибке, а все остальные — враги советской власти.
Честный же человек считает, что раз он, вовсе не винный, попал в тюрьму, туда могут попадать и другие, его многочисленные соседи по тюремной камере.
В этом — ключ ко многим замкам нашей жизни.

Удар ножом в живот гораздо хуже пулевого ранения. Это знает каждый хирург. Нож — это инфекция, перитонит.

«Битие определяет сознание». Термин 1938 года.

В детстве мало знал Пушкина, чтил, а любил не Пушкина, а Жуковского.
«Песнь о вещем Олеге» написана Пушкиным в соревновании с Жуковским («Рыцарь Роллон»). Вместо западной романтики — русская былина.

В рассказе, в каждом рассказе — великое равновесие слов.

Хемингуэй («Фиеста»)
Ромеро попался бык, который не различал цвета.
Но быки, как и все животные, кроме обезьян, вообще не различают цвета.

Ясновидящая ночь Григорьева19.
Темно-белый снег Анненского20.
Слуцкий — искусственная простота.
Северянин, Есенин — Божьей милостью поэты.

Чем удивителен Анненский?
Тонкостью наблюдений. Емкостью стиха необычайной. Огромным вниманием к деталям.
Все это повторил — на высоком уровне — Пастернак. Ближайшее родство Пастернака — Анненский, Блок. Далее — Тютчев, Баратынский — Лермонтов. Русское родство. Заграница — это Рильке, не Гете и не Гейне, которого, кстати, Пастернак никогда не переводил — настолько чужда ему гейневская «ирония», гейневское юродство. Не французы, не англичане.

Ассонанс — это рифма, которую повторяет глухой.

Фет. Удивительный, редчайший случай. Стихи 60-70-летнего поэта лучше стихов ранних.

Из книги Лауры Ферми21 мы узнали, что Эйнштейн не только не был против применения атомной бомбы в войне, но именно письмом физика президенту начинается история создания атомной бомбы.

Шагинян22 (Дневники писателя), указывая на недочеты языка Толстого: «вправе и влеве виднелись» и т. д.

Сольвейг. Удивительный образ Ибсена. Ни один большой поэт не прошел мимо образа Сольвейг.
Сытин23 говорит в отчетном докладе («ЛГ», 10.12.59) — книготорг сообщает: художественная литература не идет, лежит на складах:
«Как известно, сейчас на складах лежит много художественной литературы. И вообще она стала продаваться хуже».
Причина, по мнению Сытина, — плохая пропаганда книги.

Страшен грамотный человек.
Боков («ЛГ», 12 дек.) говорит, что поэтесса Фокина из Архангельска, проучившись три года в Литературном институте на поэтическом отделении, не узнала, что такое размер и ритм стихотворения.

Литературный институт им. Горького — высшее учебное заведение типа института физкультуры, что на Гороховой. Там ведь тоже «высшее».

Что значит «идейное новаторство»?
Художественное новаторство — это понятно, но идейное? И в чем оно может заключаться, выражаться.

«Беда наша в том, что у нас тошнота никогда не доходит до рвоты» (Тютчев. Письмо к брату24).

Гиганты Средневековья — Данте, Руставели, Микеланджело. О форме типичности творчества Микеланджело (героичность, муки людей) для Средневековья указывал Роден.

Не лезу я в спасители,
Не лезу я в Праксители.

Евтушенко. Пока он все еще «делает свою судьбу», а не литературу.

Кого больше не свете — дурных или хороших людей? Больше всего трусов (99%), а каждый трус при случае подлец.

Искусство — это жизнь, но не отражение жизни.

Бунт «отверженных» так непохож на бунт Крамского. Во Франции боролись за формы искусства, а передвижники — за тематику его.

Чувство вины перед жертвой вызывает ненависть к ней. 21.12.59. перевыборное собрание поэтической секции. Больше всех голосов (68%) получил Светлов. Сам он не использовал своего бюллетеня — был пьян.

«Преступники» мало отличаются от людей «воли».

В стихах нельзя делать никаких сносок, разъясняющих непонятное.

Наше сердце старше нас, раньше нашего рожденья бьется сердце.

«Юбилейное» Маяковского — на грани пародии, что и понял Архангельский. Он просто повторил эти стихи. Чьи это строки — Маяковского или Архангельского — узнать нельзя:

Вы чудак — насочиняли ямбы / только вот печатали не впрок./ Были б живы, показал я Вам бы, / как из строчки сделать десять строк. / Были б живы — стали бы по «ЛЕФу» соредактор, / я бы и агитки вам доверить смог. / Раз бы показал: вот так-то, мол, и так-то, / Вы б смогли — у вас хороший слог...

Никому нельзя было доверить измятый старый рубль или зеленую, выцветшую от пота трешку. Бригадиров, что могли бы купить хлеба и не украсть деньги арестантов, — не было. «Потерял. Украли», — вот короткие ответы.
И завтра собирались новые рубли, и с новой надеждой вручались подлецу бригадиру, который, впрочем, был голоден так же, как и мы.

Школьная тетрадь; на обложке надпись «Московские кладбища» 1959.
В тетради — выписки из путеводителя 1915 г. «Москва» о захоронениях на московских кладбищах, стихи: «Нет, он сегодня не учитель...», «Сквозь ночь на черный горный пояс...» и др.

Фет — Блок! Мы много пишем о Блоке, но настоящего его учителя просматриваем. Это — Фет.

И лжет душа, что ей не надо
Всего, чего глубоко жаль...
Фет. «У камина».

Общая тетрадь в черном переплете. На обложке: «1961.1», в тетради записи стихов: «Жить вместе с деревом, как Эрьзя...», «Пусть чернолесье встанет за деревьями...», «Ипподром» и др.

С антисемитизмом я встретился только при советской власти. В детстве, в юности в городе, где я жил (в Вологде), не было и тени антисемитизма. Антисемитизм и интеллигенция — разные миры.
Первые годы революции, первые десять лет антисемитизма не было и в Москве. Но уже в тридцатых годах антисемитизм не считался позором, а после войны стал чуть ли не доктриной (вплоть до Кочетова25 и [нрзб] редакции «Москвы»). В лагере тоже не было антисемитизма — у блатных, например.

О прозе будущего. Вроде Сент-Экзюпери. Проза достоверности, звучащая, как документ, ручательство знания, полного знания, авторское ручательство. В отличие от прозы прошлого и настоящего, где писатель для успеха не должен знать слишком много, слишком хорошо свой материал.
Проза будущего не техника, а душа. Экзюпери показал нам впервые воздух. А кто показал нам войну? Ремарк? Война еще не показана. Не показан лагерь, каторга, тюрьма. Не показаны больные люди.
«Техницизмов» в прозе будущего почти не будет. Душу профессии будут уметь показывать без содействия «многошпидельного»26 стиха.
Не проза мемуара. Мемуар — это другое. Хотя место мемуара в будущем более значительно. Мемуару можно мало верить, а проза будущего достоверна.
Эта проза — не очерк, а художественное суждение о мире, данное авторитетом подлинности.

Искусство — не отражение жизни, оно — сама жизнь.
«Пушкин» — книга, которую Тынянов опоздал написать.

Таль — не Алехин. Успехи Таля — успехи скорее психологического, чем шахматного порядка.

Старая лошадь стоила во много раз дороже, чем молодая кобыла.

12 апреля. Поразительная новость, к которой, впрочем, все были готовы. Передачи телевидения начались в двенадцатом часу дня — уже после того, как космонавт вернулся из полета — и в течение двух часов на экране телевизора сообщали: «пролетел над Африкой, готовится к спуску» — в то время как все это было проделано часа два-три ранее.
14 апреля. Гагарин. Грамотный солдат. Очень уверенный, очень. Держится вовсе независимо, без тени волнения. Поздравлял весь мир, кроме Мао Цзедуна.
Это, конечно, самое сильное, самое незабываемое.

Волнения героев, составляющие суть «Суда», понятны только людям сталинского времени. Это — рассказ о бесправии, ведь нельзя судить за несчастный случай.

Труп из тряпок, брошенный ночью под фары автомашины в каком-то подмосковном городке ночью. Развлечения местных подростков.

Надо запретить авторам использовать в комедийном плане названия, значащие другое, большое, серьезное.
Фильм называется «Роман и Франческа»28.
А кукольная постановка театра Образцова — «Божественная комедия».

Смерть — это тихая жизнь на другом берегу, надо доплыть, додышать...

«Если парни всего мира.. .»29 Нет слова вместо никуда не годного: «парни», вовсе не подходящего здесь.

Человеческий язык беден, а не богат. Он с трудом передает мысли и то далеко не всегда — только в идеале может передать — и не может передать сотой части чувств, их оттенков, полутонов, полунамеков.
Значительная часть выражается в интонации, в намеке, и без этого — нет языка.

Кто может описать человеческое лицо, смену выражений на нем. Разве есть такой язык. Может быть, можно описать лицо актера — оно гораздо проще лица обыкновенного человека. Оно стандартизировано, подчинено определенным законам. Складки его сдвигаются по команде в театральной школе.
Но лицо обыкновенного человека описать невозможно. Это— невероятный, немыслимый труд.

Я не хочу и не имею права посылать кого-нибудь на смерть. И сам не хочу умирать по чьему-то приказу.

Страшный подарок
Космонавту Гагарину московские писатели сделали страшный подарок — каждый подарил по книге с автографом и взяли с него слово все прочесть.

Деталь — это художественная подробность, ставшая символом, образом.

18 мая 1960
Маргарита Н.: А ваш портрет был на выставке30. Все спрашивали: Кто это? Кто это? Какое знакомое лицо.
Я: Скажите им, что я — лицо времени — потому и знаком всем.

Автор пишет: «с необъяснимым наслаждением». Писатель для того и существует, чтобы объяснить необъяснимое в поведении людей.
Ничего «необъяснимого» не должно в рассказе быть.

Время сделало меня поэтом, а иначе чем бы защитило.

Московские валютчики держались с большим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы. Ян Рокотов подвел базу: «В советском обществе большой спрос на негодяев».
(«Литгазета», статья Славина или Розова31, 10 июня 1961.)

Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошел, уже нельзя ходить.
Кроме известных примеров, когда гений пожирает таланты.

Война неизмеримо проще лагеря. Это и ясно, понять не трудно.

Крещение — был великий протест. И остались людьми.

Чего нет на Севере
Что запомнилось после возвращения в Озерках — вокзальная уборная с удивительным спуском воды, а главное, с обилием надписей, похабных надписей. К такой литературе я не был приучен на Севере.

У Толстого «Войне и мире» вовсе нет поэтов, стихотворцев того времени, и Денисов «Войны и мира» и вовсе не Денис Давыдов.
Надо ставить «В. М.» и «Анну Каренину» в кино. Иначе не решить вопроса. Но «Козаки» и «Воскресенье» не решают.
«Кроткая»32 поставлена очень хорошо, удачно, но это не «Братья Карамазовы», не «Преступление и наказание», не «Идиот».

«Темное чувство собственного долга»33.
Пушкин «Арап Петра Великого».

«Евгений Онегин — «энциклопедия русской жизни». Какая чепуха. Роман вечен из-за трагической судьбы Ленского, из-за драмы Татьяны. Решение опять только «в миноре» — ибо это высшее решение. Любовь и смерть.

Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей.

Точность современности!
Именно «исчезла, утопая»,
именно «в сияньи»,
именно «голубого дня»

И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
(В. Туманский)

Поэзия это личный опыт, боль, но это боль и опыт поколения, времени.

В Эрмитаже. Выставка Гуттузо34.
Граница реализма проходит ныне в другом месте, чем сто и тысячу лет назад.
Импрессионистов никакие обойдешь, [нрзб].
Граница между абстракционизмом и реализмом. Поиски Пикассо с символикой идеограмм, искусством фрески — все это попытки наметить новые линии, границы, рубежи.

Орленев35. Шекспир
Бескультурье Орленева было бесконечным. Он даже «Гамлета» исправлял, вставляя в шекспировский текст собственные фразы:
«Все приходит вовремя
Для того, кто умеет ждать».
Не постеснялся написать об этом в мемуарах.

27 августа. «Алые паруса»36. Бездарная Вертинская — Ассоль. «Реализм», гнетущий гриновское начало. Ведь «Алые паруса» — феерия! феерия! а тут провинциальный спектакль драмы Островского.

У нас даже Толстого — писателя, которого очень легко ставить в кино нашего плана — перегружают, хотя у Толстого никаких символов, никаких вторых планов, никаких подтекстов — нет.
Чехова ставить уже трудней, а Достоевский требует большой удачи.

27 августа. Прохожий иностранец. «У нас есть Могила неизвестного солдата, а у вас — неизвестного ученого».

«Друг мой Колька»37 — нелепая необходимость героического поступка с опасностью для жизни, чтобы доказать то, чего не надо доказывать.
Концепция Космодемьянской. Юридическая основа известна.

Жизнь человека оправдывается его интересами, его устремлениями на высокое.

Толстой гораздо проще, примитивнее Чехова. У Чехова и подтексты, и вторые планы, чего у Толстого вовсе нет. И напрасно он хвалился «архитектурой» «Анны Карениной».
Там механически смешаны два романа.
Чехов же сложнее, литературнее, более писатель, чем Толстой. Притом Чехов — человек решенных вопросов, что очень важно. («Но ты, художник, твердо веруй в начала и концы...»38.

Почему все запоминают «Воспоминания в Царском селе», лицейскую, явно слабую вещь Пушкина? Потому что ее учат в школе вместо того, чтобы изучать на филологическом факультете.

Когда убили Войкова39, из Москвы было выслано в ссылку и лагеря сто тысяч раскольников?.

Главный врач был любитель животных. Но странное дело все, что он собирал [нрзб], рвало на части всех входящих: кошка Мура царапалась и кусалась, а петух подпрыгивал, хлопал крыльями, и клевал, клевал. Но больше всех клевались гуси.

Стихотворение может носить не декларативный, а декоративный характер.

Тетрадь белого цвета. На обложке: «1963. II». В тетради записи стихотворений: «Не удержал усилием пера...», «Я вовсе не бежал в природу...», «Я над облачной грядою...» и др.

Блок — размер «Свеча горела...» Стихотворение Б. Пастернака

Там неба осветленный край
Средь дымных пятен,
Там разговор гусиных стай
Так внятен...
(БП, с. 503)

13 октября. Огромное объявление в спортивном магазине на улице Горького: «Нательное белье не обменивается».

6 октября 1963 года. Р. М. Рильке «Заметки Мальте Лауридса Бригге»41. М., 1913 г., стр. 20... стихи. Да, но стихи, если их писать постоянно, выходят такими незначительными. Следовало бы не торопиться писать их, и всю жизнь — и по возможности долгую жизнь — накапливать для них содержание и сладость, и тогда, к концу жизни, может быть, и удалось бы написать строчек десять порядочных. Потому что стихи вовсе не чувства, как думают люди (чувства достаточно рано проявляются у человека), они — опыт. Чтобы написать хоть одну строчку стихов, нужно перевидать массу городов, людей и вещей, нужно знать животных, чувствовать, как летают птицы, слышать движение мелких цветочков, распускающихся по утрам... Нужно уметь снова мечтать о дорогах неведомых, вспоминать встречи нежданные и прощания, задолго предвиденные, воскрешать в памяти дни детства, еще неразгаданного, вызывать образ родителей, которых оскорблял своим непониманием, тем, когда они стремились доставить радость тебе, думал, что она предназначается другому; детские болезни, разнообразные и многочисленные, и как-то странно начинающиеся... Дни, проведенные в тихих укромных комнатах, и утра на берегу морском; вообще море — моря. Ночи в дороге, где-то высоко с шумом проносящиеся мимо нас и исчезающие вместе со звездами; но и этого всего еще недостаточно. Нужно хранить еще в душе воспоминания о множестве любовных ночей, и чтоб при этом ни одна из них не походила на другую; о криках во время потуг и о белых воздушных спящих женщинах, уже разрешившихся от бремени и вновь замыкающихся... И еще нужно, чтобы человек когда-то бодрствовал у изголовья умирающих, сиживал около покойников, в комнатах, где окна открыты, и до него откуда-то как бы толчками доносились разные шорохи. И все-таки мало еще одних воспоминаний: нужно уметь забыть их и с безграничным терпением выжидать, когда они начнут снова всплывать. Потому что нужны не сами воспоминания. Лишь тогда, когда они претворятся внутри нас в плоть, взор, жест и станут безымянными, когда их нельзя будет отделить от нас самих — только тогда может выбраться такой исключительный час, когда какое-нибудь из них перельется в стихотворение. А мои стихи все возникли иначе, и, следовательно, их нельзя назвать стихами».

История жизни папы Иоанна XXII42 (и особенно его понтификата) многими своими чертами повторилась в удивительном сказочном понтификате папы Иоанна XXIII43. Все удивительно рассказано и предсказано у Рильке в книге «Записки М. Л. Бригге», стр. 113, 114, 115.

Стихи чувствует и понимает далеко не всякий человек, и Мандельштам говорил без преувеличения, что вряд ли на свете было десять человек, которые полностью понимали стихи Пушкина, то есть в той полной мере, как он сам.

Поэт не может жить без чтения современников, сверстников поэтических. Нельзя читать только Гете и Шиллера, когда пишешь стихи, надо и Асеева, и Веру Инбер.

Бор44 был превосходный лыжник, конькобежец. А вот еще футболист. Сам Конан-Дойль в годы пребывания в университете, кроме науки и танцев (Конан-Дойль — врач!) страстно увлекался спортом... Он играл центральным нападающим в футбольной команде своего университета и любил регби (стр. 174).
И дальше: «Конечно, он продолжал заниматься спортом и даже больше, чем раньше: он принадлежал к числу людей, словно созданных для спорта. Он был центральным нападающим в футбольной команде графства Серрот; летом ездил в Швейцарию покататься на коньках и в Норвегию — походить на лыжах. Он увлекался боксом, играл в хоккей, крокет и гольф».
Миф об узкогрудом ученом подходит к концу. Альберт Эйнштейн был последним из могикан этого как бы вечного типа ученого, рассеянного неряхи. На смену Эйнштейну и рядом с ним вырос Нильс Бор — о тонкости его интеллекта не существует двух разных мнений. Создатель современной квантовой физики, научный герой современности Нильс Бор.
Сборник «Спутник любителя футбола». II круг 1963. Издание газеты «Московский комсомолец».
«...Велосипедистом он стал еще в эпоху велосипедов без передачи, с огромным передним колесом. Он занимался парусным спортом и даже семидесяти лет на гоночной машине, сделанной по специальному заказу, как буря, носился по тихим дорогам Южной и Восточной Англии». Стр. 178. Кирилл Андреев. «Искатели приключений». Детгиз, 1963, стр. 174, 178.
Метерлинк был боксером и автомобилистом.

Моральное старение машин и моральное старение одежды.

Белье нательное должно быть рассчитано так, и, вероятно, где-то рассчитано, чтобы не носили больше двух лет. Или костюм, пальто и т. д.

На вечные времена
Профессор Асмус45, автор работ об интуиции в философии и т. д., выдирал старый линолеум, переезжая на новую квартиру в 1957 году, пока не содрал линолеум, не переехал. В стол на кухне асмусовой тещи забит гвоздь — чтоб не облокачивались соседи.
Перед отъездом на юг, на дачу дверь в сад была забита гвоздями, и соседям был оставлен «любезно» ключ от заржавленного замка с приглашением пользоваться садом.
При ремонте хозяйка, теща Асмуса, специально просит дворника Николая набить колючую проволоку по столбикам, где пробегает домой кошка Муха, и, когда я попросил Николая снять колючую проволоку, дворник сказал: «Мне старуха сказала, чтоб набить здесь колючую проволоку обязательно. Ну ладно, Варлам Тихонович, я скажу ей, что забыл сделать».
28 октября в «Правде» напечатан фельетон об «Асмусе» — о людях, которые, уезжая из квартир, выдирают линолеум, сдирают задвижки, дверные ручки, замки.
Недаром Пастернак так не любил Асмуса, отзывался о нем презрительно, небрежно.
На столе у тещи Асмуса полка, всегда пустующая. На верх ее прыгала кошка, сидела там, грелась, никому не мешая. Хозяйка выбрала день, заставила полку старым железом, чтобы кошка не могла впрыгнуть.

Коро
«Если б мне было позволено, я все стены тюрем покрыл бы живописью. Несчастным, томящимся в этих мрачных местах, я показал бы мои деревья и луга, я убежден, что это вернуло бы их на стезю добродетели».
«Коро. Художник и человек». Издательство «Искусство», стр. 68. А. Родо. «Жизнь Коро», 1963.

«Сука Тамара», «Галстук» — рассказы, где один и тот же мотор двигает два рассказа.

«Джан» — лучшее из платоновского, что я читал.

Труд — это потребность таланта. Моцарт потому и стал Моцартом, что работал гораздо больше, чем Сальери. Эта работа доставляла Моцарту удовольствие.

Вольтер: «Геометрия оставляет разум таким же, каким она его получила».

Существует поэзия молодости. Это выражение правильное, точное. Но для того, чтобы выразить в искусстве эту поэзию молодости, понять ее и показать, нужна зрелость, огромный душевный опыт.

Чуковский о Чехове
Пишет, что Чехов, по воспоминаниям некоторых, скупой, расчетливый, а по воспоминаниям других, щедрый, активно добрый и т. д.
Секрет объясняется очень просто. Скупой Чехов был в молодости, а когда стал знаменитым писателем, да заболел и видел, как врач, что скоро умрет, — был щедрым.
То же у Коро — тот сделался известен в 60 лет и до смерти был щедрый, а до 60 лет — скупой, экономил свои стипендии.

Одного поэта «десталинизация» вернула русским читателям: Сергея Есенина. И частично Блока. А сколько еще ждет: Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ходасевич, Клюев, Волошин... Первый ряд русской поэзии двадцатого века.

Убили Кеннеди. Почти сто лет назад убили Линкольна в почти такой же ситуации, за негров. И фамилия вице-президентов одна и та же — Джонсон, и «форум» тот же — театр и улица. Левый президент при правом конгрессе. Судьба порядочного человека, занимающегося государственной деятельностью.

Написать рассказ «Тютчев»46. О природе, о наводнении, о Володе Желтухине (самый молодой инженер Донбасса). «Хочу, чтобы работа» (Терпилов, Саркисов). О Кузнецове, о закалке буров маслом (сливочным маслом), о ручье, гремящем, как железо, о стихах Тютчева.

Рождение стиха от образа, от детали (не единственный, конечно, но часто встречающийся способ, вид, метод). Так Суриков развивал замысел своих картин (свеча в «Стрельцах», тесная изба в «Меньшикове», ворона на снегу в «Боярыне Морозовой»).

Письмо Рейснер (в «Новом мире »)47
Удивительно, как чутья времени не было у нее вовсе — будущее Германии вовсе не угадано, будущее Востока вовсе не понято, будущее России не угадано.

Блатное
«Жалко мне тебя, а подумаю — и черт с тобой».

Платонов знал, как много еще горя, знал, что в жизни гораздо больше горя, чем радости.

В литературоведческом словаре Тимофеева и Венгрова нет вовсе слова «гений»!

Как плохо названо, неудачно «Охрана общественного порядка» (напоминает «Охранное отделение»), дружинники («Дружина Михаила Архангела»).

Ю. Прокушев48 «Юность Есенина» документально и убедительно показал: 1) что Есенин гораздо больше был связан с революционным подпольем, чем Маяковский, косвенным образом разрушил творимую легенду о революционности Маяковского. 2) что Есенин был не «самородком», а хорошо образованным человеком и два года учился в университете Шанявского, слушал лекции лучших профессоров, напряженно учился. Образование Есенина было более основательным, чем образование Маяковского.

8. XII. 1963 Галина Александровна Воронская рассказывает: 1) о смерти жены Крестинского. После многих, многолетних хлопот жена Крестинского добилась реабилитации своего мужа. С этим известием она пришла к своей подруге — какой-то старой, злобной даме, и та сказала, выслушав излияния Крестинской: «Это все вранье, это они тебя обманывают, как обманывали и раньше. Твой муж прошел по открытому процессу, значит, публично сознался, и никакой реабилитации получить не мог». Крестинская вернулась домой и умерла от инфаркта. 2) о жене Лелевича49. Муж ее расстрелян давно, но сама она даже не арестовывалась. В 1937 году она пережила страшное — сын ее 16-ти лет (сын Лелевича) ушел на футбол и не вернулся. Она ищет сына почти тридцать лет — никаких следов.
А мы — (приходили) во время войны целые пароходы в Магадан — по истертым спискам, на машину, без всяких документов. И эти «документы» никогда не были присланы.
3) о реабилитации X., которого и не арестовывали. Получил бумагу о своей реабилитации (групповое дело 30 лет назад).

Бонч-Осмоловский50 — художник и химик, автор волшебной керамики арестантских помещений Бутырской тюрьмы, где плитки не оставляют следа ни карандаша, ни гвоздя.

Вот главная тема времени — растление, которое Сталин внес в души людей.

Жанна д' Арк. Костер сделал ее бессмертной, как Бруно, Аввакума.

«Гомерова болезнь» — что это такое? Приснилось во сне.

Ветер века («ЛГ», 14.12.63, «Читая письма»)
Критик А. Макаров упрекает Вознесенского за «плагиат», но ведь «ветер века» за много лет до рождения поэмы Твардовского вошел в русскую поэзию. Твардовский сам был плагиатором, а критику и вовсе обязательно не допускать таких ошибок.

Где же жизнь? Где же ветер века,
Обжигавший глаз мой?
Он утих, он увяз, калека
В болотах, под Вязьмой.
Н.Асеев. «Лирическое отступление».

Врач (профессор 52-й больницы), выписывая сердечную больную: «Я советую прогулку, ежедневную, небольшую, но ни в коем случае не в магазины московские. Любой спор в очереди вас убьет».

Горький двадцатых годов — это не Горький тридцатых годов.

Два вопроса
1) Кого сажали при Сталине.
2) Кого Горький ввел (или вводил) в литературу.

В «Дне поэзии» 1963 есть великолепное стихотворение С. Липкина51 «Лезгинка». Чуть не лучшее («новаторское») русское стихотворение. Очень емко и умело (?), только с интонацией и словарем Пастернака, но очищение искусством, очищение танцем, катарсис впервые встречаю в лирических стихах.

25 декабря в Голицине. Рассказ Риты Райт52.
«Маяковского, знаете, не печатали. Пятилетие не отмечали. Примаков сказал Лиле — напиши письмо Сталину, и я отвезу. Так они и сделали. Лиля попросила у «отца» защиты; все описала подробно. Все думают, что письма до Сталина не доходят. Отлично доходили. На Лилином письме Сталин своей рукой написал: «товарищу Ежову (Ежов, тот самый Николай Иванович, работал тогда зав. управделами ЦК). Маяковский был и остается...» и т. д., и все завертелось...
Популярность Маяковского родилась на пути из кабинета Сталина в кабинет Ежова.
Этот разговор не имеет никакого отношения к творчеству Маяковского, но очень большое отношение к вопросу о том, какими насильственными путями утверждалась у нас популярность Маяковского. Маяковский — это поэт ранга Каменского53. И долго бы о нем не говорили, если бы не Ежов и Сталин.

Межиров о Винокурове
«Анна Ахматова сказала: «Винокуров поэт честный — но это поэт без тайны».
Я: «В стихах не должно быть все известно заранее, до того как пишутся стихи».
О Межирове и Евтушенко — в консерватории, их беседа с Пастернаком (на концерте Станислава Нейгауза).
Пастернак у колонны: «Вы не боитесь подходить ко мне?»
Межиров Пастернака не любил. Слова и интонация? Что за чушь.

Хотел попросить М. сфотографировать письма54. Но М. относится к этому с недостаточным благоговением. Во всяком случае эти письма ему не более дороги, чем увеличенный портрет своей тетки. Впрочем, Борис Леонидович сам стоял на этой же точке зрения (вторая автобиография), утверждая, что Пушкину желания Натальи Николаевны были гораздо важнее мнения историков о том или ином поступке Пушкина. Здесь Б. Л. вел тонкую подготовку оправдания собственных поступков. Этому же служило «Быть знаменитым некрасиво», особенно в первой редакции.

27 декабря 1963 года. Сучков55. Галерея «бывших». Два вида правки у Платонова. Стилистическая и «политическая». Его работа над романом «Чевенгур»56 (повесть «Впрок» — это кусок романа).
Хемингуэй читал лишь один рассказ Платонова — «Сокровенный человек».

2 января 1964 года. Московский оркестр недоброжелателей и тайных завистников будет репетировать, усиленно наигрывать Платонова, выдвигать, издавать, спасать вопреки и в противовес Солженицыну. Это замечание Оольги Сергеевны очень верно.

Скульптор, который торопится вылепить Солженицына, — не опоздать бы к раздаче премий. Серебрякову он уже вылепил57.
Квятковский58, «Русский свободный стих». «Вопросы литературы», № 12, стр. 60 приводит безрифменные стихотворения Блока (Квятковский избегает привычного термина «белые стихи»); восхищается ритмическим богатством блоковских строк:

К вечеру вышло тихое солнце,
И ветер понес дымки из труб.
Хорошо прислониться к дверному косяку
После ночной попойки моей...

Я люблю Ваше тонкое имя,
Ваши руки и плечи
И черный платок...

Квятковский пишет: эти стихи Блока — образец тончайшей лирической поэзии.
Это справедливо для верлибра — стихов второго сорта.
У Блока на ту же тему, в рифмах и в строгом размере, в чеканном мастерстве написаны гораздо более тонкие и сильные строки, их немало из 687 лучших стихов Блока, взять хотя бы всем известную « Кармен», или:

Знаю я твое льстивое имя,
Черный бархат и губы в огне,
Но стоит за плечами твоими
Иногда неизвестное мне.
И ложится упорная гневность
У меня меж бровей на челе.
Она жжет меня, черная ревность,
По твоей незнакомой земле...

Это уже, что называется, «посвыше» опуса с «вечерней попойкой». Показывает лишний раз, что верлибр — это второй сорт стихов.
Напротив, все большие поэты уходили от верлибра, видя в классическом метре бесконечные возможности развития — интонационные, стилевые (Ходасевич, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Блок, Клюев).
Выражаясь по-спортивному, верлибр — это стихи второго эшелона, второго класса.

Секреты читательской психологии
Почему изданное крошечным тиражом (25 000 экземпляров) «Избранное» Павла Васильева не раскупается с 1959 года. В 1964 году еще встречается в Москве это издание и отнюдь не в букинистических магазинах, а сборник Цыбина59, жалкого эпигона Васильевского, раскупается нарасхват и в подписке по темплану, и подступиться к Цыбину нельзя. Почему?

Паустовский писатель небольшой, как он ни надувался.

Я тогда стал считать себя поэтом, когда увидел, что не могу фальшивить в своих стихах. И более. Правда, не всегда окончательно мне ясная, — я еще не успел подумать, откладывал, — утверждалась в стихах как бы помимо моей воли. Правда водила моей рукой. Стихи предсказали разлуку с женой, и я стал верить в стихи, пущенные на «свободном ходу».

Нам нужно много знать чужих стихов, чтобы не подражать, не повторяться.
Герои бывают либо высокие, либо — маленькие. Героев среднего роста не бывает.
При войне тиран сближается с народом.

Мои взгляды — это взгляды большинства, если понимать.

Увы, на полке уцененных книг вовсе не то, что бездумно, бесцветно. Уценены — Буало! Курочкин! Михайлов! Ибсен!60 Их не читают. Плеханов.

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1965. III». В тетради записаны стихотворения «Рассказано людям немного...», «Нас только ненависть хранит...», «На земле вымирают кентавры...»

В прозе править много не нужно. Проза пишется как стихотворение, потоком. Есть лишь предварительный план, а все повороты, подробности, варианты, сюжетные изменения возникают по ходу работы. Заранее в рассказе — лишь конец.
Все должно выходить на бумагу само. В уме и за руку слова привлекать не надо. Живую жизнь сохраняет только первый вариант.
Интонационные особенности, шероховатость речи — могут помочь.
Правка — для того, чтобы удержать фразу в рамках грамматики.

В моих рассказах праведников больше, чем в рассказах Солженицына.

Лесков и Гоголь заставили Ремизова писать. Но как Лесков, как Гоголь — Ремизов посвятил свою жизнь главному — списыванию и изображению праведников.
Если бы я печатался постоянно, я бы писал день и ночь.
Напишу о праведниках:
О Лоскутове.
О Мухе61, которая пожертвовала жизнью, зная, что я ее не оставлю, не отойду от нее ни на час. Муха пожертвовала жизнью, чтобы освободить мне время, дорогу.

Пастернак и Банников62? Сборник — пример, когда вооруженный новыми поэтическими идеями поэт вступает в борьбу со своим прежним мастерством, с прежней художественной манерой и что из этого получается.
Я достаточно разбираюсь в стихах, чтобы понимать, что Пастернак «Сестры моей жизни» выше автора «Стихов из романа в прозе» и «Когда разгуляется».
Тютчев. И Толстой, и Ленин (обоим нравился Тютчев), и Менделеев ценили Тютчева за смысл, за мысль, за содержание.
Все это — антипоэтические люди.

Мир Солженицына — это мир подсчетов, расчетов.
«Белая гвардия». Б-л-г
Булгаков. Тоже была гоголевская игра со словом.

Вы, наверное, заметили, что мои симпатии, привязанности возникают мгновенно — и на всю жизнь.

Комплимент
Я предлагаю Чухонцеву63 взять читать:
1) письма Пастернака ко мне,
2) письма Цветаевой Пастернаку,
3) рассказы свои.
Выбирает рассказы.

Никто, кроме Надежды Яковлевны и Елены Александровны64, не обратил внимания, что Муха погибла, не счел нужным посочувствовать, разделить мое горе.

Булгаков. «Театральный роман» — осиновый кол на могиле Художественного театра, а не монумент, не памятник.

Письма Цветаевой Пастернаку — экзальтированной литературной дамы.

Мы еще обсудим этот комплимент, и тогда Вам многое станет понятно. И обрадует Вас. Я писал бы Вам день и ночь, если бы не боялся показаться смешным.
И я увидел, что у второго человека жизнь бесконечно значительнее, чем моя. Первый человек — оставил по себе мое презрение, тогда как второй — восхищение и бесконечную преданность. А. И. и Н. Я. Александр Исаевич и Надежда Яковлевна
Я со страхом и ревностью увидел, что у этого человека жизнь гораздо значительнее, чем моя.Н.Я.

Жизнь была рассказана в тридцати или сорока свиданиях холодной зимой. Дважды я простуживался.

Стихотворения, чей успех вызван не столько качеством стиха, сколько жаждой времени:
«Гренада» М. Светлов,
«Жди меня» К. Симонова,
«Физики и лирики» Б. Слуцкий.

Бахтин65. «Будь он проклят, этот русский Бог».

Я думаю, что Пастернака поражала во мне (более всего) способность обсуждать эстетические каноны и поэтические идеи после 17 лет лагерей.
Я ничего не рассказывал ему о лагерях. Рассказывал только позднее немного, но и это немногое, думаю, заставило Пастернака изменить план «Доктора Живаго» [нрзб] потому что Пастернак не чувствовал себя в силах передать этот мир 1937 года достаточно верно.

Надо писать не о Ренессансе, а о современности. Характеры современности крупнее характеров Ренессанса, и так и должно быть, ибо великие испытания рождают и великие характеры.

Абсолютно неправдоподобны все сцены объяснения в любви у Чехова.
Характерное свойство — он не любит и не умеет вести разговор один на один, с глазу на глаз. Оживляется и расцветает в аудитории.

Опрощение Пастернака было искусственным, не вызвано духовной потребностью.
Пастернак не понимал, что люди, воспитанные на «Сестре моей жизни» и ее художественной манере, лишь очень неохотно пойдут за идеями «Земного простора» — если там эти идеи есть особенные.

Надежда Яковлевна взяла бы на необитаемый остров Библию и еще «Сестру мою жизнь» Пастернака.

Блок: «Стихи в большом количестве вещь невыносимая».

Н. Я. — «Лучшее в моей жизни знакомство», (о В.Т.)

Я не устану твердить, что люди Ренессанса, прославленные характеры Возрождения много уступают людям наших дней в духовной силе, крупномасштабности, нравственном величии. Я рад, что имею возможность знать одну из выдающихся жизней России (Н.Я.)
С глубокой симпатией
В. Шаламов.

Люди в зрелости и в старости с большей отчетливостью представляют, понимают, чувствуют других людей. Не юность и молодость с их неумением определить масштаб, цвет, а именно зрелость.

Там одуванчиков желтых канавы полны,
Точно каналы — сухой золотой водой...

О словаре Даля
Словарь не диктует законов слова, не хранит оружие.
Писатель черпает из живой речи [нрзб]. Событие. Храбровицкий67 изменил название рассказа «Сука Тамара»: «Есть Постановление Верховного Совета СССР, запрещающее животным давать человеческие имена».

Перли68 29 октября 1965
Эпилог к «Вторжению писателя в жизнь».
Сафронов жив, помаленьку поправился, женился даже. Живет в Томске.
Несколько лет назад умерла от рака жена Сафронова Рива, принимавшая огромное участие в освобождении Сафронова, в реабилитации. Рива ездила и к Эренбургу хлопотать.
Рива умерла, и Сафронов женился вторично. Дети от первого брака, уже взрослые, отказались от отца, считая, что отец не имел права жениться вторично — ибо вся жизнь Ривы, все бедствия, все хлопоты прошли на глазах детей.

Злотников известил меня, что вечер отменяется69.

Дарю книгу с надписью «Дважды крестной матери моей». Скорино70: «Ладно, ладно, не благодарите. Лучше объясните мне, что такое стихи, как научиться их понимать, какие книги прочесть».
Вот этого-то я и не могу рассказать. Не знаю.

17.XI.65
Кажется, я нашел нужный тон для своей книжки о Пастернаке — тон — так!

Много сердечных приступов, давящих по ночам. Скоро смерть.

[нрзб] страх человека — боится быть хорошим, даже равнодушным боится быть. Он должен быть активным.

Леонов71 — писатель, который предложил начать летосчиcление человечества со дня рождения Сталина.

Ростан — плохой поэт. Дотошный перевод Щепкиной-Куперник72.
Там сцена встречи, где Сирано подражает голосу Кристиана де Невиллета.

Н. Я.: Пожалуй, я эти листки не отдам Никитиной73 (дар так называемый), оставлю их себе.

В Крамеровском74 «Нюрнбергском процессе» — все существует как беллетристика, как рамка вокруг хроники из Дахау. Ради этой хроники из Дахау и существует только этот фильм, хроникой оправдан, паразитирует на этой хронике.

О. Э. Мандельштам и цирк, противоположность поэту — актер.

Галина Александровна: Дети на Колыме. Рассказ [нрзб]. Дети в Эльгене. Детский сад, а на ночь в камеру мать76.

Пастернак всегда выглядел юношей.
Мандельштам всегда казался стариком, взрослым.

Два рода гостей — или самые прославленные, или вовсе неизвестные, пробивающиеся вверх.

Воспоминания — вечны, их воскрешает память.

«В тени» — это только в том смысле, что о ней ничего не написали, тогда как об Ахматовой пишут полвека. Человек же она великолепный, много героичней Ахматовой, обладает большей жизненной силой77.

И все-таки лучше всего была жизнь с Мухой, с кошкой. Лучше этих лет не было. И все казалось пустяками, если Муха здорова и дома.

Тетрадь 1966 года. В тетради записи стихов «На границе лесотундры...», «До синевы иссохших губ...» и др.

Второго марта.
Ирина Павловна Сиротинская78.

Пятого марта в 10 часов утра умерла Ахматова в доме отдыха «Домодедово». Приехала туда после трех месяцев (больничной госпитализации) в Боткинской больнице.
Бездомная Ахматова. «Сто дней в больнице», «Мои сто дней».
— Я — тоже на скамье подсудимых вместе с Синявским и Даниэлем.
Похороны. 500 человек от Никулина до В. Иванова втиснуты в морговский двор.
Поднимается крышка люка, и откуда-то снизу в века... Е. А.: Вы были на улице во время прощания с Ахматовой?
-Да.
— Говорят, что сам Евтушенко приезжал. Ах, как жаль, что я не застал. Задержался внутри около тела А. А.
История сберегательной кассы Анны Андреевны перед отъездом в Домодедово на смерть. Аничке79, ее любимой приемной внучке, понадобились деньги (200 рублей), и Анна Андреевна, у которой на руках было только 100, пошла в сберкассу. Торопилась, волновалась, утомилась перед самым отъездом 3 марта.
31 марта. Трусливый болельщический вечер памяти Ахматовой в МГУ. Юдинские панихиды80 и то стоят больше, производят более боевое впечатление, более воинствующее, Н. Я. Мандельштам поражает, что Копелев81, «величая» Ахматову, не помнит наизусть ни одного ее стихотворения.

Разговор первый: к концу жизни понимаешь, что дураки-друзья еще хуже дурных друзей.
Второй в такси: глупость — это еще не самое большое зло.
Я, как только увидел магнитофон, потерял интерес к выступлению.

Первоапрельская шутка Шолохова на съезде, 1 апреля 1966 года. (О речи Шолохова, в частности, о таком ее отрывке:
«Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 20-в годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием». Ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни. (Аплодисменты.)») 20-е годы в изображении Шолохова!

Надежда Яковлевна: «Но Фрида Абрамовна?»82 Бродский, недовольно: «Ну, что такое Фрида Абрамовна?» Джинсы поношенные.

Единственным студентом, который знал, где Ахматовский вечер и указал Мелетинскому83, был негр.

Интервью в «ЛГ»84. Беллю надоел Достоевский. Он нашел лучшего русского писателя, которого читают всей семьей. Паустовского.

Реплика на выступление Го Можо85 на заседании Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей с покаянием в недостаточном овладении «Идеями председателя МАО», опубл. «ЛГ», 1966, 5 мая.
Таких речей, как Го Можо, и Бухарин, и Троцкий, и Радек, и Рыков произнесли в своей жизни немало.

Разве бандиты умирают, как трусы? Вовсе нет. Трусами умирают трусы.

Шофер: «Все улицы на «С» в Москве будут переименованы. Серпуховская переименована в Добрынинскую. Хрущев вытравлял память о Сталине».

Рекламисты. Паустовский в 1956 году хрипел в ЦДЛ, когда обсуждался роман Дудинцева86:
«У меня рак горла, мне недолго осталось жить, я должен говорить правду».
В 1966 году в Тарусе Паустовский хрипел по поводу Синявского87: «Не знаю, какова литературная ценность романа, но обнародование романа безвредно».

На свете есть тысячи правд, а в искусстве есть только одна правда — правда таланта.

Первое, что сделал Эренбург после выступления в библиотеке о необходимости «реабилитировать совесть», — отрекся от стенограммы. «Я этого не говорил» (о Хрущеве и «Новом мире»). В жертву тактическому привычно приносится смысл [нрзб].

О. В. и В. Л.88 — старосветские помещики в лучшем, самом лучшем гоголевском плане.

Мне нужно сжечь себя, чтобы привлечь внимание. Впервые Н. Я. Три пары очков: искусство, философия, религия, просто совесть.

В сущности отречение от «Сестры моей жизни» — уход в «опрощение» — это уход от Мандельштама.

Державин
Сломал руку (в 50 лет), играя в горелки с великими князьями. Назначен был губернатором в Олонецкую губернию и, поехав принимать должность, в Нарве остановился на несколько дней, снял домик, заперся и написал оду «Бог».
Державин — отец акмеизма.

Два человека сошлись в ненависти к Хрущеву — Эренбург и Твардовский, два сталинских любимца, которые не простили Хрущеву своего страха — Эренбург на выставке в Манеже и последующей опале — не умел сманеврировать, устоять, а Твардовский — свое безрадостное будущее сталиниста псалмопевца — человека еще молодого и в 1953 году поставленного перед вопросом или — или.
Хрущев сломал Твардовского и заставил служить антисталинизму. Твардовский этого никогда не простил и весь «Новый мир» после 18 октября 1964:
—Только антихрущевской политики, внимания, наблюдения.
— Троеполье, чернение памяти и так далее. Стихи самого Твардовского, суть повести «Созвездие Козлотура».

Нам не нужны писатели, которые приходят в мир как писатели (вроде Хемингуэя), как наблюдатели, соглядатаи. Нам нужны бойцы.

20 сентября 1966 года. «Камень» стоял очень близко к стиху Ахматовой, к «Четкам», к «Белой стае» по своей структуре, по внутренней наполненности, по словарю, по «простоте».
Но стихи «Воронежских тетрадей» очень далеки от стихов Ахматовой последних лет и тридцатых годов. Дороги художников разошлись.

Большая литература создается без болельщиков.

Я пишу не для того, что описанное — не повторилось. Так не бывает, да и опыт наш не нужен никому.
Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишутся такие рассказы, и сами решились на какой-либо достойный поступок — не в смысле рассказа, а в чем угодно, в каком-то маленьком плюсе.
Именно участие жизнью, бесконечные возможности реализовать невероятное сделали невозможным, ненужным старое описание. Толстовский стиль, значение Белинского и т. д.

Мелетинский
Схема Четырехугольник. По сторонам четырехугольника Пастернак, Ахматова сверху. Внизу: Мандельштам, Цветаева.
Неудовлетворительные условия.
Нельзя представить себе русскую поэзию двадцатого века без Блока, и Пастернака, и Цветаевой (особенно Цветаевой), прямой ученицы Блока. Цветаева вся в мотивах Блока исчерпывается. А Пастернак развил много дальше, больше блоковские темы, опираясь и на Анненского — Анненского тоже нельзя исключить из схемы, иначе ничего не понять в развитии поэзии, а только конструировать воздушные замки.

Время показывает, что нет никаких других решений, кроме решения Пастернака, что о нашей судьбе, о лагерной судьбе нельзя написать иначе, как только в стихах величайшей лаконичности, величайшей простоты, что любыми литературными побрякушками тема будет задавлена, искажена.

Что значит — отразить, как в зеркале? Зеркала не хранят воспоминаний.

Я не вижу возможности усложнять свои стихи. Мне кажется, усложнение будет погремушкой для моей темы, слишком важной, чтобы ее разменять на украшения. Звуковая опора моих стихов надежна.

22 октября 1966 Фальк89. Знакомство с Эренбургом. Банкет.

26 октября 1966 года. Толпа на выставке Фалька. Вчера я шел мимо — было лишь несколько десятков молодых людей. Оказывается, вчера был вторник, а сегодня — полно. Ангелина Васильевна жена Р. Р. Фалька. — И. С. оживленная, радостная. Картин здесь 160, привезут еще из Ленинграда. Всего у Фалька более 2000 картин — он мало продавал, все в России. Лучшее — начало, 10-е, 20-е годы. «Женщина в белом», «Красная мебель», но хороши и «Улицы Парижа». А. В.: «Выставка кажется мне таким чудом, что я думаю, раз уж это случилось, почему бы Фальку не воскреснуть?» А. В.: «Собираю и записываю в тетрадку всякие пустяки о Фальке, что говорит народ и не-народ. Будет особая тетрадь». Я: «Вы должны назвать эту тетрадку «Фальклор».

Эренбург. 2 ноября 1966 года.
Свободный человек. Разговор три часа. Савич90? Биография. Поэзия. Проза.
Вторая глава, исключенная ранее «Новым миром». 1) о Фадееве — властный человек. Сейчас я вам почитаю настоящие стихи. И читает Пастернака.
2) Кольцов — циник, который мог бы убивать других людей, если это надо для собственной карьеры, без конца.

История, бывшая трагедией, является миру вторично как фарс. Но есть еще третье явление, третье воплощение исторического сюжета — в бессмысленном ужасе.

Эпиграф к сборнику «Дорога и судьба»: «Разве дело в звуках моего голоса? Звук моего сердца — вот что ты должна была услышать».
«Тристан и Изольда»91.

Гельфанд92 и его рассказ о Дубинине93 — герой всю жизнь потратил на борьбу с Лысенко, а для собственных научных работ не осталось времени. Мировая генетика ушла далее вперед, пока Дубинин сражался с Лысенко.
Потому Пастернак («Доктор Живаго») потускнел после чтения рукописи Надежды Яковлевны, — что ткань рукописи такая, что превосходит «Доктора Живаго», который был крахом художественных идей. Ткань — мемуар.

Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. Лагерная тема, это такая тема, где встанут рядом и им не будет тесно сто таких писателей, как Лев Толстой. В. Ш.94

Михаил Булгаков — «Мастер и Маргарита» — среднего уровня сатирический роман, гротеск с оглядкой на Ильфа и Петрова. Помесь Ренана95 или Штрауса96 с Ильфом и Петровым. Булгаков — никакой философ.

Н. Я. в вопросе о блатных проявила марксистский подход.

Два года назад я считал себя лучшим человеком России.

Почему «молоко топленое» звучит лучше, чем «молоко кипяченое»?

ед. хр. 36, оп. 3
Общая тетрадь. На обложке из белого картона надпись: «1968.1». Записаны стихи «Грозы с тяжелым градом...», «Ощутил в душе и теле...», «Три корабля и два дельфина...», «Быть может и не глушь таежная...» и др.

Паспорт бессрочный
Ф. и. о. Шаламов Варлам Тихонович
Вр(емя) и м(есто) 18 июня 1907 года
р(ождения) город Вологда
национальность русский
ХПСА № 520690
фото подпись
социальное
положение служащий
отношение к воинской
службе невоеннообязанный кем выдан паспорт 6 отд. милиции города Москвы
на основании какого документа паспорт СУХ63 № 504674
выдан РОМ МГБ по ЗГПУ пос. Сусуман
Хабаровского края 7 апреля 1953 года
Подпись нач. отделения милиции Осипов
Нач. пасп. стола Еремин
Дата выдачи 19 октября 1956
6 отд. мил. ХПСА № 520690
Особые отметки
Калининской обл. 11/Х 1956 г.
зарегистрирован брак Неклюдовой Ольгой Сергеевной 1909 г. р.
Подпись зав. райотделом ЗАГС
Отделом ЗАГС Ленинградского района гор. Москвы 6.Х. 1966
Зарегистрировано расторжение брака с Неклюдовой О. С.
Зав. райотдела ЗАГС (подпись)

Прописка
6 отд. милиции г. Москвы
19 октября 1956 г. Гоголевский бульвар, 25, кв. 19
Подпись

127 отд. милиции г. Москва
11.Х/1957
Хорошевское шоссе, д. 10, кв. 2
Подпись

63 отд. милиции г. Москва
выписан перемена адреса
2.IV/1968

63 отд. милиции г. Москва
прописан постоянно
Хорошевское шоссе, 10, кв. 3
5.IV/1968

У меня не было чувства гостеприимства, потому что дома своего не было.

Все, кто соприкасается с Д. (?), облагораживаются. Еще более — намагничиваются. Все, кто касаются Б., намагничиваются, но не облагораживаются.

Кибернетика — пусть считают, может быть, родится что-то очень важное для литературы, для поэзии, — новое правило грамматики, откроются тайны языка.

У Солженицына есть любимая фраза: «Я этого не читал».

Сергей Михайлович Третьяков был человеком решенных вопросов, что для искусства противопоказано.

Существует только одна правда — правда таланта.

Искусство лжет. Пушкин, «Полтава» — великолепно. Пастернак, стихотворение «Живет не человек, деянье...»97 — превосходное стихотворение.

Письмо Солженицына — это безопасная, дешевого вкуса, где по выражению Храбровицкого: «Проверена юристом каждая фраза, чтобы все было в «законе». Недостает еще письма с протестом против смертной казни и подобных абстракций.

Безрелигиозный, языческий мир «Камня» Н. Я. хочет превратить в подобие символизма, хотя Мандельштам рожден в борьбе с символизмом, в противопоставлении новой акмеистической художественной идеологии.

Для своего времени, начала 50-х годов, «Доктор Живаго» был, кажется, крайней смелостью, событием.

В России был только один художник с палитрой будущего — Врубель. Декоративный акцент только подтверждал то, что внутри.

Через Храбровицкого сообщил Солженицыну, что я не разрешаю использовать ни один факт из моих работ для его работ. Солженицын — неподходящий человек для этого.

Страдания не любят. Страдания никогда не будут любить.

Вот в чем несчастье русской прозы, нравоучительной литературы. Каждый мудак начинает изображать из себя учителя жизни.

Мать М. уничтожила в 1957 году весь архив отца, все письма с Колымы, боясь, что все начинается сначала.

Смерть Достоевского накануне 1 -го марта символична.

«Учительной» силы у искусства никакой нет. Искусство не облагораживает, не «улучшает».

Но искусство требует соответствия действия и сказанного слова, и живой пример может убедить живых к повторению — не в области искусства, а в любом деле. Вот какие нравственные задачи ставить — не более.

Учить людей нельзя. Учить людей — это оскорбление.

Солженицын — вот как пассажир автобуса, который на всех остановках по требованию кричит во весь голос: «Водитель! Я требую! Остановите вагон!» Вагон останавливается. Это безопасное упреждение необычайно...

Курбский98 — один из основателей русской литературы (как и Грозный).
Курбский — Герцен XVI века.
Подробность: секретарем Курбского был предок Достоевского.

Двадцать лет назад Чухонцева бы расстреляли по такому доносу — статье Новицкого99.
Как знать, может быть, Достоевский сдержал революцию мировую своим «Преступлением и наказанием», «Бесами», «Братьями Карамазовыми», «Записками из подполья», своей писательской страстью.

У меня столько же книг, сколько у Герцена и Тургенева.

Задача поэзии не ускорить, а притормозить время.

Богу не нужны праведники. Те проживут и без Бога. Богу нужны раскаявшиеся грешники.

Самое главное не то, что нет дыма без огня, а то, что нет огня без дыма.

«Новый мир» — это глубокая провинция, безнадежно отставшие литературные и общественные концепции устарели.

Мир, в котором священник — праведник, не располагает к религии.

Заведующий отделом поэзии — военный, раненный в правую руку.

Надо написать работу о Толстом, важную работу.

Три человека понимали в Первую мировую войну, что нужен мир с Германией: Распутин, Ленин и Генри Форд.

Лучшее, что есть в русской поэзии, — это поздний Пушкин и ранний Пастернак.

Много есть хороших смертей, но для нашего времени лучшая смерть — Эйзенштейна100. Последняя моя книга «Воскрешение лиственницы» посвящена Ирине Павловне. Она — автор этой книги вместе со мной. Без нее не было бы этой книги.

Самый главный вопрос в поэзии — это вопрос влияний. Не написаны работы о поэтической интонации, о рифме (что такое рифма).

Дача и погибшие лютики на весенней земле под лопатой101.

Одиночество — это не столько естественное, сколько оптимальное состояние человека. Двое — наилучшая цифра для коллектива. Трое — это ад. Все равно, что тысяча. Вот рубеж: один, два.

Никакого «плана содержания» не бывает в стихах, а вот план выражения бывает, заботит автора.

Я много был в театре этот год. Не слышал ни слова из-за глухоты, но благодаря Ирине мир театра воскрес для меня — хоть и в тысячной доле. Только с ней видел много спектаклей.

Легко лгать в камне, как лгал Микеланджело. Труднее лгать в стихах.

Платонов немало заимствовал у Пришвина, что не замечено.

Луначарский всегда работал с комиссаром. Сначала это была Крупская, потом Покровский... В. Н. Яковлева. Слово «раскулачить» в словаре употребляется вместо «разграбить».

«Золотой теленок». Бендер — Гамлет. Фильм о Корейко102.

Айвазовский так помнил море, как я — блатных. Даже новые впечатления писал всегда по памяти, по воображению, по страстной зрительной памяти.

Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе.

У Грибоедова не было ничего литературного. Бесконечно количество стихов, очень слабых. «Горе от ума» — исключение.

Проза Белинкова103 очень напоминает прозу Рейснер. Столь же цветиста.

Шоу оттого был так кровожаден (и восхвалял Сталина и т. д.), что был вегетарианцем.

Со времен Христа не было большего благодеяния человеку, чем пенициллин.
Христос, наверное, был похож на Флеминга104: медлительный, неуверенный и настойчивый, повинующийся внутренней воле, ограниченный, с узкими интересами, малоразговорчивый.

Смертный грех женщин — это приверженность к гостиничной чистоте.

Самое мое несчастье и самое счастливое через одно и то же — неумение ошибаться в людях.

6 ноября. Тургенев — пример, как стать русским классиком, не живя в России.

Одно из постоянных моих воспоминаний — виденное в 1930, даже в 1929 году, осенью в Березняках на содовом заводе. На выходе железной дороги поезд многовагонный гудел, шел задом. Крестьянин на пустой телеге не успел проскочить ворота и зацепил осью за буфер вагона. Поезд перевернулся. Набегали вагоны, превращая крушение в катастрофу. Машинист остановил вагоны, когда поезд, казалось, разобьет стену. И тут же—лошадь и телега— у телеги чуть поломано колесо. Вот это «чуть» катастрофы вроде того отверстия, которое в Голландии затыкают пальцем, удерживая плотину. Вроде гвоздя от подковы из английской баллады.

Общая тетрадь белого цвета с надписью на обложке «1970. II». Записаны стихи «Летом работаю, летом...», «Прачки», «Шептать слова...» и др.

Нет писателя, который проходил бы мимо формы [нрзб] произведения.
Единственное действие вне формы — выстрел, хотя бы в самого себя.

Войны происходят только потому, что человек не бессмертен — все равно умирает, рано или поздно.

Что такое очерк? Мемуар, обращенный в современность.

12 августа. Жизни нашего поколения только холеры не хватало.

Министерство культуры попробовало в субботу 15 августа взорвать черный рынок изнутри. На тротуары, на Кузнецкий мост привезли тысячи экземпляров «Воспоминаний» Жукова — хорошую книгу. Очередь в 100, 200 человек, начали брать по 10 экземпляров. Я тоже купил 1 экз. и продавец в волнении от такой удивительной покупки (1 экз.) передал мне рубль в спешке.

В канонической форме стихи удерживаются только крайним напряжением судьбы.

Я когда-то думал всерьез заняться фонетикой русского языка — казалась белым пятном. Но судьба, предупреждая мои интересы, лишила меня слуха, выбила зубы и повредила вестибулярный аппарат.

Подписал обложку к «Московским облакам». Обложка строго реалистична. Ни одному художнику не пришло в голову толковать название «Московские облака» аллегорически, символически, хотя именно такой была задача автора.

Ремарк умер в 72 года. Рак? По нынешним временам 72 года — это не возраст смерти от старости.

Проза Ремарка — жидкая проза, плохая, за исключением «На Западном фронте без перемен». Но и то по новизне, по приоритету человека потерянного поколения. Все же остальное как бы написано с чужих слов, где очень мало собственной крови. И «Триумфальная арка», и «Время жить», и все-все, что он написал.

Герцен? Чересчур журналист. Слишком выдавливал, как из тюбика, все красоты, какие есть в русской фразе.

Ни Успенский105, ни Чуковский не будут меня учить языку. Нужно говорить именно «схожу», а не «выхожу», ибо в автобусах, трамваях и в троллейбусах выход устроен таким образом, что человек делает последние движения ногой вниз, ступени вниз, сходит вниз по трем ступеням.

Одно из резких расхождений между мной и Солженицыным в принципиальном. В лагерной теме не может быть истерики. Истерика для комедий, для смеха, юмора.

Ха-ха-ха. Фокстрот — «Освенцим». Блюз — «Серпантинная».

Мир мал, но мало не только актеров, — мало зрителей.

Н — безответственный ангел, вокруг которого вьются стукачи.
При отсутствии стихов в «Новом мире» — в «Юности» 800 подборок годовых. (Злотников. 28.Х.70)

«Бдительность» могли усилить только запретами, вычеркиванием, а не сложением, не прибавлением.

28 октября. Я просто болен, болен тяжело душевно.

Что-то изменилось во мне 28 октября. Важный минус остался.

Вертинский опошлил Есенина, прикоснувшись к трагической теме. Трагическая тема — это то, что всю жизнь не удавалось Вертинскому107.

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой,
Догорели свечи.
Мне так странно уходить во тьму,
Ждать всю жизнь
И не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.

Вот стихотворение, которое давалось Пастернаку чрезвычайно трудно, и переделывалось не один год: «Быть знаменитым некрасиво...» Стихотворение печаталось после большой переделки, поэтической. Пальцы поэта утратили гибкость, и первый вариант был, прямо сказать, коряв.

Что я запомнил из «Поэмы о тридцати шести» после первых трех лет лагерей?

Глупый сибирский
Чалдон,
Скуп, как сто дьяволов он,
За пятачок продаст.

Вот это я знал. И подтверждаю правдивость есенинского портрета, психологической характеристики.

<крупно написано, как только что придуманное название. — И.C.>

«Есенин». Литературная хроника Белоусова108. Биография, которая восстанавливается по протоколам милиции, чуть не в главной части.

Бениславская109 в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль. Год, который они прожили вместе, когда она следила за Есениным, вела его, хранила, более насыщен событиями, чем десятилетия прошлого века в жизни Анны Григорьевны Достоевской110. А то, что Бениславская написала воспоминания и покончила с собой на могиле Есенина, — это возносит ее на новые высшие небеса по сравнению с Анной Григорьевной, простой душеприказчицей.
Это роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы. Ни Дункан, ни Миклашевская, ни Толстая111 не могли бы претендовать на признательность истории. Жаль только, что Бениславская тащила Есенина в простоту, в «Песнь о великом походе», в «Письмо к женщине» и прочее. Стихи последнего периода, которые незаметно вели Есенина в петлю, затягивали и Чагин112, и Раскольников, и Воронский. Знания стихов у Бениславской не было, была лишь безупречная верность и желание приблизить к жизни, к реальности, перековать, перевоспитать. Стихотворение «Письмо к женщине» — рядовое стихотворение Есенина. При верном понимании пути — многословное, бедное по словарю, много ниже имажинистских опытов.

Тема
Есенин и Достоевский, общая судьба русских поэтов. Есенин — поэт. Достоевский — поэт. Трагедия Есенина подобна трагедии, изображенной Достоевским.
Анна Григорьевна — Г. Бениславская.

Эрлих мог бы написать, но его расстреляли.
Наседкин мог бы написать, но его расстреляли.
Евдокимов мог бы написать, но его расстреляли113.

Статистика
В Москве за сутки гибнет от самоубийств в средних годовых цифрах 30 человек. Статистика просчитала следующее столетие и называет цифру в двадцать девять человек. Много это или мало? Отличаются ли этим два общественных строя? Равно ли это замечание о верующих и неверующих одинаково?

Подвиг Бениславской гораздо выше Анны Григорьевны.

Отречение полное от себя, другие любви Ее. Жертва Бениславской выше чем А. Г.

Е. (Есенин)	Д. (Достоевский)
пьяница запойный	игрок запойный
Русь	Русь
нет к Западу и Америке	нет к Западу
понял Пушкина	понял Пушкина
Дункан	Суслова114
роль Бениславской и Дункан	роль Анны Григорьевны и Сусловой
богохульство	богохульство Ивана Карамазова
«Москва кабацкая»	«Записки из Мертвого дома», «Братья Карамазовы»
животные у Есенина	животные у Достоевского

Дети — разница большая. У русских мальчиков. Сам Есенин - русский мальчик.

превосходство Есенина над Западом — это превосходство невежды	У Достоевского превосходство над Западом — это превосходство философа, глубоко образованного человека — пророка
пророчества Есенина,	пророчества Достоевского
двойник Есенина (Черный человек)	Двойник Достоевского (сходство большое)
искание Бога	искание Бога
издательский успех, вечные попытки достать деньги Веронский, Чагин [нрзб]	издательский успех, вечные попытки достать деньги Катков115 [нрзб]
«Страна негодяев»	«Бесы»
Пугачев	Раскольников

Для того чтобы быть наследником Достоевского, надо иметь сходную судьбу.

у Есенина все пропито	у Достоевского все проиграно
необычайная мягкость предсмертной записки Есенина	беседа Достоевского с Анной Григорьевной в день смерти
суеверие	суеверие без конца и границ
Сам Есенин, его литературный герой, Блок, Городецкий115	князь Мышкин, Белинский, Некрасов, [нрзб]
столкновение с бытом Толстого, вспышка при соприкосновении (брак с Толстой и переезд в психбольницу, суды, поездка в Ленинград и самоубийство)	столкновение с (мнением) Толстого, принципиальные акты противостояния
метели Е.	метели Д.
участие Есенина в задачах хоть незначительных, а все же сходных	петрашевцы, каторга, смерт. приговор, все на самом высшем уровне

Тут не сравниваю ни с кем место философии в русской поэзии — однородность душевной материи налицо.
У Есенина все мельче, но по конструкции это — не пародия, не карикатура.

чувство призвания	чувство призвания, предназначения
Черный человек — это не Моцарт и Сальери, а Двойник,	Двойник тоже из Моцарта и Сальери
Есенин толкует стихи белые правильно (сам поэт), понимает, из чего растет	такие стихи Достоевский (речь о Пушкине) — чисто беловые наброски117

Музыка Шостаковича и его общественное поведение только и могут рождать таких, как [нрзб] двурушников, трусов и подхалимов.

Новогородские берестяные грамоты доказывают, что грамотность в русском народе была и до Петра, до этой шумной рекламы уже упрочившегося просвещения.

Белоусов — Есенин, каким был «великим», лучшим русским лириком, потому что у литературоведа и историка литературы культурный уровень невелик и глубина познания всегда не велика, чтобы ощутить великие «бездны» [нрзб].

Солженицын для «Чайковского», слишком мало понимает искусство, для Гамлета слишком глуп, а для Порфирия Петровича бездарен.

Луноход. Пятьдесят лет назад нам обещали гораздо большее.

Неплохая острота по поводу кооперативных квартир: «Раздеты камнем».

Шаров, что был культоргом «Партизана» и расстрелян по делу Берзина, вел занятия о физическом уничтожении троцкистов с блатарями еще в ноябре-декабре 1937 года, или зимой 1937/38 года, раньше весны 1938.

26 ноября 1970. 10 часов утра. Осипов Владимир Николаевич. Шантажист.

Лесняк не только графоман, но парадоксальным образом автор юмористических рассказов, правда, не на лагерные темы, а «общего порядка».
А Солженицын идет дальше и говорит, что для шутки есть место и за колючей проволокой, [нрзб] Я не считаю, что из лагерной темы извлекается шутка.

Книга Кожинова118 «Как пишут стихи» — первая, где высказана правильная мысль о существе дела, о том, что стихи — это искусство, какие стихи требуют обновления и что стихи — это особый мир, который нельзя исследовать прозаическими средствами.
Нет только о Пастернаке, пришедшем якобы к «мудрой простоте» ...

Пастернак самого себя перестал считать своим высшим судией, и с этого момента началось его «опрощение».
В Туркмене еще со времен ссыльного главного инженера Караева (которого я не застал и который создал на профсоюзные деньги богатейшую библиотеку). Покупались книги у букинистов, не в Калининском магазине. Был введен обычай ежегодного премирования читателя, взявшего из библиотеки наибольшее количество книг. Обычно эту премию получал инженер — сам Караев, зав. БЭТ Абрамов. А за 1955 год премию получил я — агент по техническому снабжению, обогнав других с большим разрывом. Премия была не денежная, а в приказе с упоминанием.

Тютчева может любить человек и антипоэтического склада: Желтухин119, даже Ленин, Толстой.
Желтухин же был вовсе без чувства поэзии, а Тютчева знал. Мать с детства выучила — для «шику». Не знал ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Бальмонта, ни Блока, ни Есенина.
Но Тютчева знал наизусть.
Потребности в стихах у Желтухина вовсе не было ...
Желтухин учил Тютчева с 19 лет, стихи последнего цикла. Читал их: «Ангел мой, ты видишь ли меня...», хотя в 19 лет эти стихи не ранят.

Тайна опрощения Пастернака заключается и в том, что стихи из «Второго рождения», стихи из «1905 года» и «Лейтенанта Шмидта» ничуть не сложнее тех стихов из «Ранних поездов», которые объявлены началом перестройки, переделки, с отрицанием самого себя.
«Был утренник...», «Февраль, достать чернил...» — Пастернак сам считал необходимым оставить в своем наследии, не отрекаясь, как от «лучшего». Но тогда худшее — «Лейтенант Шмидт», «1905 год» — бракованные Пастернаком, а почему! Только не по формальной причине. «Второе рождение» не сложнее «Стихов из романа».

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1971.1». Записаны стихи «Приглядись к губам поэта...», «Поблескивает озеро...», «Смородинные четки...» и др.

25 декабря 1970. Новогодний сон 25 декабря 1970 года или сон в сочельник. Будто все, что со мной было, вся моя жизнь — всего этого не было — был лишь новогодний сон.

26 декабря 1970 года. Бывают претенденты на будущее человечества, а бывают претенденты на прошлое. Но на прошлое — много претендентов, а на будущее — мало, но все же есть.
Если уж Пастернак не погиб от сотрудничества с таким антипоэтическим существом, как Ивинская120, поэт и воистину бессмертен.

Лучшие стихи сняты:
1) Живопись
2) Инструмент
3) «Рассказано людям немного...»
4) Таруса
5) «Мы рубим стихи как болотную гать...»

Все — напечатано ранее, т. е. контроль усилился многократно. Из опубликованного ранее вошло только дерьмо двадцатилетней давности. Стихи о Пастернаке напечатаны в «Юности» и прорвавшие решение Фогельсона121.
Но его расчет — детский расчет. Просто 1970/71 год — не 1967.

«Московские облака» могли быть сборником лучше «Дороги и судьбы», но будут худшим. Отсев — листов тридцать. То, чего нет в журнале, само по себе отсеивается десятикратно в редакции. А в спорах эти процедуры начинаются сначала. А ведь сборник в двух (!) листах ждет 4 года.

Вот пробилась из-за тучи
Синей молнии струя,
Пламень белый и летучий
Окаймил ее края...
(«Неохотно и несмело...»)

Я:
Но вот опять к таинственному лесу
Мы с прежнею любовью подошли.
Но где же он? Кто опустил завесу,
Спустил ее от неба до земли.
(«Дым»)

Ты:
По Пушкину
Нет, весь я не умру, душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Я:
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник.

По Пастернаку
Ты:
Зеркальная все б, казалось, нахлынь
Непонятным льдом облила,
Чтоб сук не горчил и сирень не пахла,
Гипноза залить не могла.
(«Зеркало»)

Я:
Тогда в зловещей полутьме
Сквозь залетейские миазмы
Близнец мне виден на корме,
Застывший в безвременной астме.
(«Близнец на корме»)

Дочери
Как бы тебе получше объяснить — отец твой был передовой человек, но очень обыкновенный, тогда как мать была гораздо выше и по нравственным качествам, по единству слова и дела, но искала во всем ложное.
Ты ищешь идеи и не ищешь тех дел, которые стоят за идеями.

Стихи — это высококвалифицированное занятие для знающего в совершенстве язык человека.
Это совершенное знание достигается и интуитивно.

Это младшие братья, сыновья, дочери тех, чьими руками делалась революция. Люди, отставшие от времени по своему возрасту и пытавшиеся догнать время гигантским скачком, располагая только тем разрушительным оружием, с которым шли в бой их отцы. Конечно, это была фантастика из фантастик, по жертвенности превосходящая поколение, делавшее революцию.

Маркузе123. Великой пробы анархизм. XIX век был веком победы коммунизма — призраком коммунизма.

То, что цитируют небрежно (примеров тьма), значит не невнимание, а только то, стихи — главное форма, ритм, размер, а содержание — дело второе.

Мама, как стихийная марксистка, плакала, что у меня такое легкое сложение: «Недокормила тебя из-за голода в Гражданскую». А у меня, как у старшей сестры Наташи, было просто другое, астеническое сложение, и никакой «корм» не помог бы. Мама, впрочем, угадала мои мучения в лагерях — маленькую пайку и большую норму.

В книге Хенца «Парапсихология», 1970, на странице 216 в главе «Исследования в Восточной Европе» сообщается: «В 1932 году Институт мозга в Ленинграде получил задание начать эксперименты с целью установить физическую основу телепатии. Это исследование было поручено одному из учеников Бехтерева Л. Л. Васильеву. Между 1932 и 1938 годами среди других опытов ставились эксперименты, в которых делали попытки телепатического видения, когда испытуемый находился внутри металлической камеры. После 1938 года телепатия в русской печати не упоминается, вплоть до 1959 года, когда Васильев опубликовал популярную книгу «Таинственные явления человеческой психики», одна глава которой посвящена этому предмету».
Телепатия, гипноз были орудием Берии и Сталина. И Васильев, и Орландо, и Мессинг — все были на службе в НКВД как специальные эксперты. (См. мой рассказ «Букинист».)

Кожинов124 в «ЛГ» написал хорошую статью, [нрзб] хвалят, в первой рецензии хвалят, а талантов не бывает — вот в чем штука.
Талант растет вне и даже вопреки.

У меня формула очень простая: то, чему ты учишь, делай сначала сам. Вроде: «делай, как я». Но моя формула в своем существе иная — антивоенная, чуждая и даже противопоставленная духу подчинения и приказа. Поэтому «новые левые» +, Максимов +, а Гароди и Сахаров — минус.

Если художник верит в рай и ад (как Блок), значит он лжет.

Самое главное несчастье человека, заложенное в его природе, это то, что четыре раза в день надо есть.

Гродзенский умер 23 января 1971, так и не преодолел инфаркта 20 ноября 1970 г. в Рязани. Встретился уже после смерти Якова с его женой, с которой он прожил 30 лет и которую я никогда ранее не видел.
В Яшке не было хитрожопости, этой проклятой хитрости, которая столь обильно украшает Пиксанова125 и всех прочих.

Самый главный грех — соваться в чужие дела, а писатели никогда не должны соваться в чужие души, нет, ни в коем случае. Писатель суется в свою собственную душу. И все.

Любопытно, что крупные теоретики атеизма сами бывшие страстные верующие. Ренегат всегда больнее, острее чувствует, знает лучше. Есть ли крупные атеисты с детства, никогда не верившие в Бога и ставшие теоретиками без веры? Джефферсон?

Свободомыслие — область, где нет ренегатов. Тургенев.

Произвожу опыт большого, уникального интереса. Перевожу стихи Иосифа Альбирта126, еврейского поэта, бывшего в Освенциме, сборник называется «У колыбели поэзии».
Это — стихи, несколько примитивные, но душевные, и путь его [нрзб] мне близок и знаком (душой и телом), антропоморфизм.
Я смотрю на себя как на поэта, как на инструмент, могущий передать тончайший оттенок времени — всего, к чему чувство и душа прикасаются.
Сейчас я оцениваю человека, чья жалоба, (опыт) немецкого лагеря Освенцим, лагеря с другим языком, нравами лагеря же, опыт ночной — сознательно запускает (слова) нашей искренности.
Я знал Колыму, но (бывшая) в этом легчайшем из немецких лагерей Стефа понимает и знает, что разница тут есть. Перевод и заключается в том, чтобы правильным образом словесно, психологически, а в более существенном оценки — с моей позиции и дать истолкование с моей позиции опыта для меня самого очень интересного, тем более что перевод идет легко.

Антропоморфизм — это элементарно, но это необходимо, это — элемент поэтической грамматики, правило поэтической грамматики.

Фотопортреты — это тоже своеобразный шантаж — чернуха, как говорят в лагерях.

Многих удивляет, почему такая беспомощная статья127 написана для Библиотеки поэта к пастернаковскому тому. Неужели нельзя было найти автора лучше. Оказывается, на качество статьи было обращено внимание самого Пастернака, но Пастернак ответил, что он читал статью, восхищен и прочее... в стиле обычной пастернаковской трепотни. Статья осталась плохая, хотя была полная возможность заказать хорошую.

Общая тетрадь в белой обложке. На обложке надпись: «1971. II».
Записаны стихи «От Арбата до Петровки...», «Я футуролог и пророк...», «Пейзаж души моей...» и др.
2 марта 1971 года. Стихи становятся проще. Напротив, как в космосе — чем более изучают условия возникновения погоды, кухню погоды, тем труднее ее предсказать. Таковы же результаты литературных прогнозов, за исключением общих мнений: конец романа, смерть беллетристики. Предсказать нетрудно смерть Бога, конец стихов.

Писателя делает чтение. Но — трудное испытание. Может уничтожить писателя.

Мои отношения с «Новым миром» ухудшились после того, как я рекомендовал большую повесть автора — заключенного врача, но напечатана она не была (1966 год?).

Если уж браться за «ликбез», то нельзя писать не только стихов [нрзб], но и статей.

Секрет истины: просто надо долго жить, кто кого перемемуарит.

В отношении Ивинской у меня не было никаких иллюзий, даже в 1956 году. Там ничего и не оказалось, кроме шантажа, склок [нрзб].

Что классик X — то другое дело — но все кончилось по классической формуле.

Стихами плохо занимались не только теперь, в кибернетический век. Так было всегда. У Пушкина были те же чувства унижения, неблагополучия материального.

Весь Рильке под редакцией Рожанского129 есть объяснение, почему Рильке переводил Дрожжин130, а не Кольцов и Никитин. Смысловое объяснение может быть и таким. Кольцов и Никитин — как поэты ничем не лучше Дрожжина, и то и другое — нуль.
Поэт Дрожжин — плохой поэт, вполне достаточно высекать искры из кремня, поэтического кремня Рильке.

Именно тем [нрзб] же было чувство Рильке, читавшего стихи Дрожжина, и Кольцова, и Никитина.

Дрожжин — крестьянский поэт, пишущий стихи, носил медаль волостного старшины и жил безбедно. Был дважды или трижды лауреатом нивской премии, по своей судьбе и размеру дарования очень напоминает современного Твардовского.
Вынужден написать автобиографию, где каждое слово увеличивается — застраховано — в зависимости от того, как росла слава — но не Дрожжина, а Рильке.
Неделя, проведенная Рильке в Низовке с первого августа почти ничего не отложила, зато дальше все растет. Написанные суконным языком воспоминания Дрожжина, ничего не помнящего, а заставлющего память выдавать.
Во всяком случае из своих стихов выжал не меньше, чем Твардовский, материальных благ.
Умер в 1930 г., прожил 82 года, как Ворошилов. После революции писал о советской деревне. «Запевка» (1920), а до революции «Песни старого пахаря» (1913).
Умер на четыре года позже Рильке.

Гримасы института Гэллапа131
Современный ходок или диверсия в Ленинской библиотеке.
Зашел обедать в 11 часов, чтобы избежать смертельного потока, грозящего над супом, чтоб забежать вперед.
За столом нас двое. Некто прорвался вовремя до центра, предлагает разные вопросы.
Американец изучает его, очевидно, всю жизнь.
Вы писатель?
Это — ко мне.
-Нет.
— А как же вы здесь обедаете? Здесь обедают только писатели. А зачем вы здесь?..
— Вот хочу посетить музыкальный отдел. — Вы композитор?
-Нет.
— А зачем вам музыкальный отдел?
Мне нужно [нрзб] перевести на немецкий.
Хрипит:
— Наши работают столько, а Шолохов. Он ничего не пишет, ничего после романа не пишет сорок лет.
Член редколлегии какого-то журнала. Ведь это мало для русского писателя, для такого, который всех на свете поучает — кому что писать, что говорить.
Мой журнал создан Европой, что записи такого рода... [нрзб].
Это как голодающему в тридцатые годы — в 1933... [нрзб]
— Ну, пусть не пишет 40 лет, вам-то что собственно.

Пятиярусный Иконостас.
Астеническое сложение святых.
Тощая свеча. Расписные чудеса музея.
Если бы я умер — причислили б к лику святых.

Евтушенко в своем фольклорном филигранном стиле более напоминает Асеева, а не Маяковского.

То преувеличение, которое было у Блока в его любовной лирике, Есенин сдвинул до бытовой реальности.
Я перечитывал «Братьев Карамазовых» и думал, как не нужен писателю военный опыт (по Хемингуэю), а вот опыт революции, подполья...

Для лагеря: ум — хорошо, а два — гораздо хуже.

Бакинские комиссары расстреляны по случайному списку тюремного раздатчика132 надзирателя, а не по каким-то агентурным сведениям (Микоян).
Там расстреляны беспартийный канцелярист, два человека, выделенные для переноса вещей Шаумяна, два левых эсера, партизанский командир, брат активиста — словом все, даже не коммунисты (сам Микоян, Галоян, Канделаки были оставлены на свободе). Типичнейшая из типичных лагерных акций.

У нас мало работ о Глинке. Асафьев133 поставил себе задачу подвергнуть критике любой факт жизни Глинки, приспособляя его оценку, искажая, затушевывая, ретушируя с детства до смерти. Даже «Не искушай» объяснил желанием композитора исправить пессимистический замысел Баратынского и создать противоречащую тексту, жизнерадостную и жизнеутверждающую музыку. Извратив, исказив все, что было можно, написал большую работу и получил Сталинскую премию. А других материалов о Глинке у нас нет.

Циммерман берет триста рублей (старыми деньгами) за визит, за приезд домой. Черт с ними, с ушами, если их надо спасать такой ценой.

В пьесах Ибсена дело не в реализме, а в том, что им были найдены новые мировые схемы, умещающиеся и в современности.

Бранд, Пер Гюнт — что здесь реального, «Строитель Сольнес» — все это романтические пьесы.

В 1955 году попал я в Петрозаводск и удивился, почему на новом театре скульптура Коненкова134. В чем дело? Такой прославленный скульптор, такой заслуженный человек. И вдруг — Петрозаводск.
А это, оказывается, было подарено Коненковым только в 1948 году. Он вернулся, эмигрант, пятнадцать лет хлопоты о возвращении.

Я видел тебя во сне, что я тебя жду и засыпаю.

«Шаламыч», как звали меня в Черкасске135. Забыл. Сегодня вспомнил.
Обилие беременных женщин в музеях. Зачем? Чтобы родить красивых. Все умещается в формуле Менделеева136, а не Ламарка137.
...Я знал, что ты уже была, а в пятницу угадал, что ты будешь в понедельник.

Машинистка, печатает мои рассказы: «Плачу, а деньги все-таки беру» втридорога в качестве платы за риск или платы за страх.

Литературы нет, не может быть ее.
Шантажа дух призраком в литературной дискуссии.

Московские праведники не отличаются от лагерных: там палка, здесь шантаж.

«Литературная газета» приобрела животноводческий уклон: последний отдел — «Рога и копыта».

Общение со стихами не делает человека ни лучше, ни умнее.

Мертвый художник — Рокуэлл Кент138, пустой, не увидевший на Севере ничего, кроме чистой линии. Гоген, примененный к Северу без гогеновских результатов.

Маркес объяснял сходство с Фолкнером, что это не подражание, а сходство, одинаковость (красок) из природы, одинаковых для Фолкнера и Маркеса. Ничего более ошибочного не может быть.
Через географию не познается форма новаторства. Подражание может быть чисто формальным, литературным. Литературное влияние, а не влияние природы.

Стихи — это слабость, а не сила, не власть (Языков, Мандельштам).

Комиссаржевская139 — типаж актрисы Художественного театра, напрасно лезла в символизм.

Конец сказки о «ножеточке» по примеру Андерсена. Я сочинил сказку в «Универсаме» на ул. Калинина, против Дома книги. Я прочел в витрине «ножеточка» — целый день сочинял достойное объяснение.
Явился даже купить, чтоб подержать в руках мое вдохновение, погадать в ощущении руками.
Милая ножеточка оказалась просто «ножеточкой».

У Солженицына та же трусость, что и у Пастернака. Боится переехать границу, что его не пустят назад. Именно этого и боялся Пастернак. И хоть Солженицын знает, что «не будет в ногах валяться», ведет себя также. Солженицын боялся встречи с Западом, а не переезда границы. А Пастернак встречался с Западом сто раз, причины были иные. Пастернаку был дорог утренний кофе, в семьдесят лет налаженный быт. Зачем было отказываться от премии — это мне и совсем непонятно. Пастернак, очевидно, считал, что за границей «негодяев», как он говорил, в сто раз больше, чем у нас.

16 июня. Что-то упущено очень важное, черное что-то, клубок человеческих тел в грязном бараке, толкают друг друга. Что-то, о чем я не написал. Все время уговариваю себя вспомнить, найти время вспомнить и забыл — стер в памяти какой-то шаг, какой-то первый страх.
Недержание речи письменной — вот порок Пастернака.

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись:«1971. III». Записаны стихи «Хранитель языка...», «Надо смыть с себя позор...», «Вдыхая магию сирени...» и др.

Отген140: Вы прямой наследник всей русской литературы — Толстого, Достоевского, Чехова.
Я: Я — прямой наследник русского модернизма — Белого и Ремизова. Я учился не у Толстого, а у Белого, и в любом моем рассказе есть следы этой учебы.

С Пастернаком, Эренбургом, с Мандельштам мне было легко говорить потому, что они хорошо понимали, в чем тут дело. Ас таким лицом, как Солженицын, я вижу, что он просто не понимает, о чем идет речь.

Пастернак написал плохие стихи о звезде и художнике «Вечности заложник», а все цитируют, потому что всем доступна эта простейшая мысль — иной обыватель приобщается к тайнам высокой поэзии не умом, а брюхом.

Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная узко на личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности. Москва двадцатых, но без меня, без моей фамилии.

Неописанная, невыполненная часть моей работы огромна. Это описание состояния, процесса — как легко человеку забыть о том, что он человек. Так утрачивают добро и без какого-либо (вступления) в борьбу сил, что всплывает, а что тонет.
Все не описано — да и самые лучшие колымские рассказы — все это лишь поверхность, именно потому, что доступно описано.

Я тоже считаю себя наследником, но не гуманной русской литературы XIX века, а наследником модернизма начала века. Проверка на звук. Многоплановость и символичность.
Очерк документальный доведен до крайней степени художественной.
Мы оба искали консультации. Он — по писательскому делу, я — по издательскому. Но не нашли общего языка.

Перевод литературный — в сущности, издевательство над поэзией.

Война может быть приблизительно понята, лагерь — нет.

Я наследник, но не продолжатель традиций реализма.

Надежда все напечатать — прекрасный повод вытереть пыль, не более.

Либерал Сергей Семенович, привозящий книги.
Курьер «Юности» — пенсионерка, подмигивающая со значением и зовущая всех старых сотрудников по именам.
Сергей Семенович появляется грустный, напоминает траурный венок в похоронной процессии. Но он был предвестником, приметой.
«Собственно говоря, сосисок нет», или: «Вообще-то сосисок нет, но, кажется, есть килограмм».

Смерть космонавтов меня очень волнует, такими успехами нашей космонавтики гордиться...
Видел сам, как развалился «Максим Горький», как крыло снесло крышу в Дмитрове.
Видел, как погиб стратостат (сам ведал ограждением в Кунцево в двадцать четвертом году). С каким-то дирижаблем [нрзб]. Стратостат погиб во время парада, когда на глазах стал подниматься на установку мирового рекорда высоты. Я тоже был на улице, его ждал.

Наука настолько быстро летела вперед, меняя вехи, школы [нрзб], что настоящему ученому, в сущности, ничего и знать не нужно, лишь в самом общем плане, не более того, что знали его деды, Ньютон и Эйнштейн, а может быть, и того меньше.
И мой мозг — современный компьютер, раскатает еще до конца, что хранит.

Правдолюбы наших дней, они же осведомители и шантажисты.

Верховный суд США разрешил напечатать документы Пентагона, [нрзб] А у нас? Документы Колымы до сих пор не могут быть опубликованы, хотя Колыму [нрзб] все осуждают, но не печатают.

Война во Вьетнаме скоро будет закончена, и это будет победа интеллигенции против войны.

Огромный платный пляж в Серебряном Бору и тысячи топчанов, еще заперто, и хорошо видно, что пляж пустой, и все топчаны свободны.
Я приезжаю с перевоза с группой человек двадцать, не больше, на катере-перевозчике. После перевоза и покупки в свободной кассе билетов все устремляются на пляж первыми. Не просто входят, не просто бегут, а бегут вскачь, вбегают в ворота и бегут по пляжу, захватывая, отмечая, выбирая топчаны (тысячи, около тысячи). И только захватив место под грибком (грибков тоже десятки), или поближе к воде по берегу, все свободно оглядываются и неторопливо, уже поняв, что пляж пустой, начинают раздеваться. Рассея.

Даже Дирак141, по сообщению Гельфанда, считал главным достоинством математической теории ее изящество, красоту. Искание формы [нрзб], грации — не последнее, по Дираку — первое место.

Достоевский простил Некрасову свою ссору. Тургенев — не простил.

Я из тех классических студентов, которые бунтовали. Это свойство было целиком одобрено старшими родственниками моей первой жены, с опаской принято женой. Традиции семьи удержали ее от разрыва при столкновении с государством.
После 1956 года жена использовала мою фигуру для собственных то малых, то высоких целей, при очевидной неразборчивости в средствах. Это сближение с кругом Пастернака — Ивинской, с кругом «прогрессивного человечества» — «кусать и мстить, мстить и кусать». Путевки, дачи — у всех кружилась голова. Новый разрыв. Советы, хуже худших смыслов в течение жизни.

«Перчатка» может открывать сборник — это правильно заметила И. В этом рассказе есть действительно черты вступления.

Сон: огромный маскарад, как цветной кинофильм. Все оказывается маскарадом. Лезу в метро.

Критик упоминает не тот глагол, когда говорит: «я о вас писал», т. е. упомянул в статье. Правильней было бы сказать: «я вас читал».
Прожитому дню должен быть найден литературный эквивалент, тогда можно жить дальше.

Объяснение шероховатостей может быть гораздо проще -4 возрастом, возрастной дискриминацией. Но для творчества не суть возраст — я пишу с трех лет.

А потом за возрастной анкетой [нрзб] — чутье бывшего з/к [нрзб].

Даже в науке простота и красота — разные вещи.

Инъекция Нобелевской премией и правоверная поддержка не воскресит реализма — мертвеца.

Чехов был великим новатором, изменившим литературу своего времени, в то время как писатель вроде Толстого разрушал литературные традиции и наивно пытался изменить самое время, жизнь — извечная болезнь русской литературы. Литература есть до Чехова и после Чехова. Разрушая каноны Толстого, шел своим путем, не оглядываясь на прошлое. Бунин — лишь тень Чехова. Реалистом Чехова назвать никак нельзя, импрессионист, символист, особая трагичность.

Достоевский — писатель двух мировых войн и революций.

«Юность» переезжает на площадь Маяковского к ресторану «София». А прежние помещения — все занимает Иностранная комиссия Союза писателей, та разрослась непомерно.

Живопись — это физическая работа.
Век дилетантизма.
Все революции делают дилетанты.
И хоть зло обращается в благо,
Благо — это еще не добро.

Почему-то не называют роман Пастернака за границей «Доктор Мертвого», а «Доктор Живаго», хотя это именно мертвый роман, мертвый жанр.

Работа художника более физическая работа по преимуществу, чего нельзя сказать о музыкантах.

Блатная матерщина так во мне укоренилась, что я — много лет не ругающийся даже шепотом, а в некоторых случаях идет «суки», «зараза» и прочее.
В тех случаях, когда теряю себя от неожиданности, ощущая боль от чьего-то случайного удара, то сейчас ругаюсь по всем блатным правилам «в рот и в нос». Само собой всосалось как-то очень глубоко, «этап», и существующее, очевидно, навечно.

У моего зрения странное свойство. Вчера поймал себя на том, что могу припомнить лицо кассира в столовой, где я был раза два десять лет тому назад. Не говоря уж о том, что я вижу каждый день, любого продавца в аптеке, в магазине — все, зацепившееся за сетчатку, — навечно. Ловлю себя на мысли, что могу припомнить каждый свой день, все, что я видел. И вовремя останавливаюсь.

Я устоял на ногах от кровопускающих ударов немецкой волны и не намерен поддерживать никаких «либеральных знакомств».

О различии между стихами и прозой. Для того чтобы пересказать прозой и «От Арбата до Петровки...»142 надо написать не менее «Войны и мира».

Кружки эти — мыльные пузыри, где надо выдувать себе пузырь по вкусу, наслаждаясь отражением в нем, пока тот не лопнет.

В «Юности» при окончательном наборе сняли целую полосу лучших стихов. Сняли три стихотворения 1) «Мир отразился где-то в зеркалах...», 2) «Надо смыть с себя позор...», 3) «Близнец» («Мелькает, как день...»). Все это — уже без всякой цензуры, по собственной инициативе (чьей?). Именно общение с «Юностью» и диктует стихотворения вроде: «Надо смыть с себя позор...»

Стихи надо писать так, как Павлова танцевала — вытерла подошву и голой кожей касаться земли.

Сборник ЦГАЛИ «Встречи с прошлым»143 не хуже «Прометея», вполне его заменит, сменит излишнюю пышность «Прометея», а светить будет не меньше. Сборник — альманах единый ритм, замысел.

Не увольняют только «номенклатурных» работников, а для Москвы в 1971 году — почтальонов. Любые нарушения им сходят с рук, или с ног, что ли?

«Кумран»144 опровергает Франса145. Прокуратор не мог забыть казненного Учителя из секты ессеев.
Пилат мог лгать только вполне сознательно, как все последующие пилаты.

28 октября 1971 года. Был на могиле Хрущева. Постоял пять минут без шапки, а через пять минут — толпа туристов. Все с аппаратами, щелкали друг друга у могилы так, чтобы фотографировать памятник рядом. Фотографировали они хорошо улыбающегося Хрущева. Три великих дела сделал Хрущев: 1) возвратил и реабилитировал, пусть посмертно, миллионы, 2) разоблачение Сталина, 3) атомное противостояние 1961 года. Он был хозяином Кубы, не выстрелил, осталась жизнь, осталась жизнь на земле.

Любимым писателем Пастернака был Голсуорси, того же толстовского направления. Толстой действовал разрушительным образом на литературный стиль, мастер деформации.

Реализм — это миф. Парадоксальным образом в прозу реализма удержан документ.
Никакой документальной литературы не существует. Есть документ — и все. Документальная литература — это уже искажение сути, подделка подлинника.
Написана хорошая биография Энрико Ферми — это будет учить лучше, чем тысячи «Войны и мира».

Фогельсон прилагал мне «опровергнуть слух не более, не менее». Его «старое, но грозное оружие».

Государственная (б. Сталинская) премия присуждена Твардовскому. Ссора друзей закончилась миром. Твардовский реабилитирован. Ничего другого от него и не просили, как только слушаться старших, что он и сделал, а сам он испугался, что останется без таких пышных похорон, которых удостоен был Прокофьев. Теперь Твардовский может быть уверен — без пышных похорон его не оставят, как Хрущева, а похороны в нашем деле — все.

[нрзб] Еще причина в том, что Твардовский — чистый сталинист, которого сломал Хрущев.

Десятого ноября 1971 года Лесняк, представитель «прогрессивного человечества», худшей, людской прослойки нашей интеллигенции, принес весть, что его допрашивали в Магадане 15 мая 1971 года, следователь Тарасов, отобрали мои рассказы, некоторые из «К. Р.» я ему дал, и стихи мои, два сборника. Более всего следователей обижал рассказ «Калигула». Десятки тысяч людей расстреляны на Колыме в 1938 году при Гаранине — все это допустимо и признано, но вот лошадь в карцер посадить — это уж фантастический поклеп и явный вымысел и клевета. Конец рассказа «Калигула». Фактическая справка. Эту историю рассказали мне два дневальных изолятора, сидевших вместе со мной в карцере «Партизана» зимой 1937—1938 годов. Оба сторожа обвинялись в том, что съели часть трупа этой лошади, сами же ее сторожа.
Лошадь пала после — это та самая лошадь.

В мае же — Лесняк нашел в Москве человека, с которым обменялся мнениями о моей судьбе, и, трус и провокатор, целое лето жил рядом со мной, и только перед отлетом назад в Магадан по совету [нрзб], одобренному Слуцким, посетил меня с рассказом о майском эпизоде.

Самиздат, этот призрак, опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок, где человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин.

Солженицын — это провокатор, который получает заработанное, свое.

Оптимальное состояние человека — одиночество.

Америку не интересуют наши проблемы, она их не понимает, мы ей совсем не нужны.

Западному миру мы нужны только в качестве горящих факелов, отсечь путь русской истории в их понимании. Отсюда и толки о традиционном долге русской интеллигенции перед русским народом.
А горел Палах146 — все кричали: «Он сам хотел, не трогайте его, не нарушайте его волю».

Беспроигрышное спортлото американской разведки.

Конституционный опыт, который я провожу на самом себе, заключается в том, что я никуда не хожу, не выступаю, не читаю, даже в гости не хожу, ко мне не ходит ни один человек, я не переписываюсь ни с кем, все равно подвергаюсь дискриминации. Не печатают стихи, снимают книгу с плана, [нрзб], не печатают ни один рассказ, ни стихи — каждая (точка) проверена чуть не на зуб. В «Литературной газете» год пролежали [нрзб], в «Знамени» и «Юности» — то же самое.

Когда кто-нибудь падает в воду, все друзья, привлеченные всплеском, разбегаются в стороны, пока круги на воде не затихнут.

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1971. IV».

О названиях стихотворений
Лучше всего — вовсе без названия. Под «звезду». Далее: 1) название в одно слово, 2) название в два слова, 3) в три слова уже трудно, а в четыре слова — недопустимо.

Солженицын — писатель масштаба Писаржевского147, уровень, направление таланта примерно одно.

Нансен — это пацифист, добившийся очень большого реального успеха: военнопленные, нансеновские паспорта, армянский вопрос, голод в России. Все успехи реальные, ощутимые, наглядные. Он умер в 1930 году. Страшно думать, что после такой напряженной, одухотворенной работы всего через 9 лет началась Вторая мировая война.

Для войны еще допустим юмор, но не для лагеря, для освенцимских печей.

Литература — это фельдшерское, а не врачебное дело. Литература — вся дилетантизм.

Международный женский день в семье И. К. Гудзь ?не праздновали? потому что И. К. считал началом революции (это так и есть — международный женский день 23 февраля 1917).

Со всей ответственностью документа. Но документы вовсе не объективны — всякий документ это чья-то боль, чья-то страсть.

Евангелие.
(Гадание). 1 января 1972 года
И. (Ира): «Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?» Я: «Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: «Симон! Ты спишь! Не мог ты бодрствовать один час».

Пушкин.
Ира: «Являли в тайне состраданье».
Я: «Старушка муза уж не прельщает нас».

Пастернак.
Ира: «Горячий ветер и колышет веки». («Анне Ахматовой»)
Я: «Ваш будущий подстрочник». («За прошлого порог...»)

Тютчев.
И.: «Плод сторичный принесло». («К Ганке»)
Я: «Напрасно с ними борется возница» из «Федры» Расина

Обличал космополитические замашки безродной интеллигенции, не знающей своего народа и его истории и требующей борьбы с пьянством в деревнях во время храмовых праздников. Не зная русского народа, замахнулся на его исконный обычай.

18 января 1972 года. Борисов-Мусатов148 вовсе не воспевал какие-то усадьбы. Он искал свет и искал его в листве, в кустах, цветах, травах и — в людях, которые у него тонкие, как листья, как тени листьев, и травы, и человеческие фигуры (платья) могут быть просвечены насквозь, как сад, необыкновенным художником.

Могли ли быть картины Борисова-Мусатова без людей? Точно не знаю. Нет.

Общая тетрадь белого цвета. На обложке надпись: «1972.1». Записи стихов: «Как Бетховен цветными мелками...», «Купель» и др.

В Новогоднюю ночь проверил в памяти фамилии всех тридцати человек, штат кожевенного завода в Кунцево, где я работал дубильщиком в 1924 и 1925 годах, и выяснил, что помню все, а также лица, фигуры, слова.

Прогрессивное человечество, как и всякое человечество, состоит из двух групп: авантюристов и верующих.
В людях смешаны эти два качества.

Время аллегорий прошло, настало время прямой речи.

Фогельсон — знаток закона Паркинсона, издательской психологии практик.

Всем убийцам в моих рассказах дана настоящая фамилия.

Преимущество Мандельштама передо мной в том, что он не видел Колымы.

В моей истории Симонов стоит в двух шагах от Скорино. Скорино хоть не разыгрывала из себя благодетеля прогрессивного человечества. После — он не нужен. В разведку с Симоновым я бы не пошел.

«Черный список» Реалистическая и даже натуралистическая современная повесть, далекая от модернизма и фантастики.

Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом.

Друзья не те, что плачут по покойнику, а (те), что помогают (при) жизни.

Это клеймо сойдет само собой, это не блатная татуировка.

В поэзии не бывает дипломатов, придворных, не бывает хитрецов.
Поэзия им дается интуицией (Пушкин, Пастернак), а не хитростью.
Хитрованов поэтов не бывает.

Он продал свою душу дьяволу, но дьявол не выполнил условия и не сделал его бессмертным. Что остается простому смертному — бить дьявола в рожу, плевать ему в лицо.

Неужели по моим вещам не видно, что я не принадлежу к «прогрессивному человечеству»? Даже рассказы: «Лучшая похвала», «Необращенный». «Необращенный» специально написан именно на эту тему.

Вот тема
Насколько трудно реалисту менять фамилии своих героев — Толстой, Куприн просто-таки с трудом меняют фамилии, настолько порабощает материал.
Гоголь — пример другого рода. Фамилии героев, веселые фамилии сочиняются на ходу — и Хлестаков, и Яичница, и переплетено все фантастикой, как весь Гоголь.
Достоевский — фамилии все мещанские придумывает для романов, и только для романов. Соответствие тут очень малое с «натурой». Вовсе не тот принцип кладется в основание образа, типа Болконских, Волконских у Достоевского нет. А у Куприна в «Поединке» был реалистический слепок — вызывающий неуважение.

Мы однолетки с Полевым. В 65 лет он руководит большим журналом, а я — инвалид. Вот что такое глухота.
Мне никто не мешает целых 15 лет делать все, что я хочу. Но я не могу из-за глухоты.
Тревожней всего еще то, что в век дилижансов я был бы более человеком. Наука и техника не создали общего протеза слуха, а заменили миллионом чисто технических возможностей, не заменили, а отодвинули в сторону.
Я могу вести только турнир по переписке. Я сохранил разум, но возможности использования для меня меньше, чем для любого другого человека.
Кино, радио, музыка, лекционная деятельность — все, чем дорога столица, для меня только лишний элемент раздражения, нервного потрясения. Я не могу ходить в театр, в кино. Цивилизация жизни день ото дня шире. Найден экономный способ познания, [нрзб], действия. Надо прослушать курс, цикл, теле-радио... Всего этого я лишен из-за глухоты. Тут дело вовсе не в секретарях, а в том, что цивилизация и культура слишком многое связывают именно с ушами, со слухом, а не только со зрением. Зрение это нагрузка науки, задача для прошлого века. Книга. Сейчас книга уходит, и в этом новом мире без книги мне нет места. Я читаю быстрее всех в мире, но эта способность сейчас человеку не так важна, когда есть телевизор, радио. Еще когда кончилось немое кино, я понят, что будущее — не для глухих. Именно наука и техника подчеркивают ежедневно, что глухим нет места в жизни.
Эпистолярный способ общения, фельдъегеря и почтовые кареты — вот время, когда глухота не мешала бы мне общаться с миром.
Уплотнение времени с помощью техники, это уплотнение не для зрения, вернее, не только для зрения. Глухота особенно тяжела и вредна в личной беседе. Ничего не обговорить, не переговорить — и для переговоров выключаются уши одного из собеседников.

Экологи лишь повторяют блатную поговорку: «Из зверей самый хищный — человек».

Современность — это одно. Реализм — это совершенно другое.

Дети — источник лжи, компромиссов, напряженности. Поэтому государственное воспитание детей в фаланге Фурье имеет тысячу высоких нравственных начал. Воспитает лучшего качественно человека, которого в прошлом добивалась только Спарта.

13 апреля 1972.
Я: Те же самые люди говорят: все в порядке, книга выйдет в срок, к которому обещана.
П(олевой): (продолжая фразу): можете продолжать писать стихи.
Я так не люблю читать вслух стихи свои, что на обед в собственную честь у Бориса Леонидовича Пастернака не взял с собой тетрадь. И читал на память, что придется («Камея», «Песня»).

За пятнадцать лет моей жизни в Москве к печатанью моих стихов никогда не было препятствий со стороны цензуры. Но каждое мое стихотворение, попадавшее в печать, выдавалось издательским, редакционным работником как его личный подвиг, жертва, грозящая ему немедленно чуть не смертью. Все это было действиями того же «прогрессивного человечества», которое травило и Пастернака...

Общая тетрадь. На обложке надпись: «1972. II». На первой странице надпись: «Начата 18 июня 1972 года». Записи стихов «Я умру на берегу...», «Уступаю дорогу цветам...», «Пусть лежит на столе...» и др.

Как ни хорош роман «Сто лет одиночества», он просто ничто, ничто по сравнению с биографией Че Гевары149, по сравнению с его последним письмом...

Ирина и ее роль в моей жизни — Красная Шапочка и Волк.

19 августа 1972 года. Записываю в свою и(сторию) б(олезни) как фельдшер, пользуясь языком врачебным, усвоенным, пойманным, понаслышке усвоенным по соседству.
Объективно.
На Хорошевском, 10, кв. 3, впервые в моей московской жизни я получил возможность ПИСАТЬ. После ада шпионства в нижней квартире я каждый день дышал здесь свободно, с рабочим настроением вставал и ложился целых пять лет. Ощущение важности этой моей свободы продиктовано твердостью в отношении асмусовых (попыток) покушения на комнату, полный разрыв с миром без малейших послаблений.
Здесь я нашел и утвердил любовь, или то, что называют любовью. И сейчас, в этот час переезда благодарю Ирину. Ее любовь и верность укрепила меня даже не в жизни, а в чем-то более важном, чем жизнь — умении достойно завершить свой путь. Ее самоотверженность была условием моего покоя, моего рабочего взлета.
Объективно: на Хорошевском шоссе, 10 — 3 мне было хорошо. Впервые я не был объектом продажи и купли, перестал быть вишерским, колымским рабом.
Знакомство с Н. Я. и Пинским150 было только рабством, шантажом почти классического образца.
Я так увлекся, так радовался своей рабочей свободе, так дорожил, что прозевал всю издательскую сторону дела и поплатился жестоко, конечно, у нас издательская сторона писательского дела не менее, а, наверное, более важна, чем сторона рабочая, творческая.
Вот эту-то сторону дела я и упустил из виду. Но если бы мне пришлось вернуться на четыре года назад, я поступил бы точно так же — писал бы, а не ходил к Фогельсону. Здесь я успешно отбивал атаки, провокации всякого рода, шантажа и личного и общественного.

Вещей — тьма. Арестантский синдром оказался довольно обширным. Торбочка раздувается до исполинских размеров.

15 сентября 1972 года.
У меня нет долгов — ни пред государством — долг гражданина я выполнил в труднейших условиях: никого не предал, ничего не забыл, ничего не простил. Нет долгов и перед «прогрессивным человечеством» и их заграничной агентурой. Я не связан ни обещаниями, ни честными словами.

Перед отъездом на новую квартиру мои соседи выбросили своего кота. Все, что можно повторить — существует. Но ничто не повторяется.

Перли: «Вы боитесь смерти?» Я: «Нет». П.: «Конечно, семнадцать лет в обнимку с ней лежали». Я: «Да не потому, а как-то не было у меня боязни, страха никогда. Нет и сейчас. Говорят, это замедленные рефлексы. Вот боли я боюсь».
«Реку времени» Державин написал в 1816 г., в год смерти, «Казнящий Бог» Тютчев написал тоже на последнем году жизни.

В стихах тут дело не в том, что это «судьба», и потому я каждый день пишу стихи, как думает Ирина, а в том, что я чувствую себя квалифицированнейшим мастером по этой части, настолько тонким механизмом, что просто жаль использовать время на что-либо другое, кроме стихов.

Мое любимое дерево — клен. Не есенинская береза, а именно клен, человеческой пятерней — ладонью.

Мое поведение, по сравнению с кропоткинской жизнью в Дмитрове, прямо противоположно. Кропоткин отказывался от всякой помощи государства, но принимал частные подношения. Я же отрицаю подачки и живу только на то, что дает государство.

Для жизни мне достаточно тех важных истин, которые я постиг, а делиться с кем-либо своими открытиями я не собираюсь.

Три школьные тетради в линеечку, на обложке первой надпись «Стихи 1972, июль», на последних листах третьей: «2 января 1973». Записаны стихи «Здесь мой знакомый Пикассо...», «Заметки на выставке Хаммера», «Я поставил цель простую...» и др.

На выставке Хаммера151 15 декабря. Много лучше, чем ужасная выставка портрета, которая только что была здесь.
Лучшая картина выставки — это произведение Модильяни, портрет женский [нрзб].
Вижу бездну, отделяющую Гойю от Модильяни, от этих двух портретов, расположенных напротив друг друга через весь зал и как бы фокусирующих человека в живописи.
Рембрандт на «3» — отметку не успел поставить — вмешался дежурный, прервал — я опирался на колонну.
«5» — Шагал «Голубой ангел» и импрессионисты. Сарджент — «3» [нрзб]. И Коро, учитель импрессионистов, на месте [нрзб]. Как всегда хорош Ван Гог, «Сеятель» — «5». Тулуз Лотрек, Ренуар, Дега, Гойя — на «4».

Зрение помогает слуху. Феномен освещенного телефона. В темноте не слышу звонок телефона, но если аппарат освещен — слышу. В чем тут дело? В напряжении нервов?

Сборник «День поэзии России» лучше из (кроме моих) опубликованных «Дней поэзии», все песни не хуже песен Ирины.

Нечаев152 и Бакунин153 останутся в мировой истории и без всякого Достоевского.

2 января 1973 года.
Ну что ж ты в окна не стучишь? Ты умер, чиж?
Это — о чиже, который утонул у нас в аквариуме. — И. С..

Общая тетрадь. На обложке надпись: «1973 год, II». На первой странице: «Начата 7 февраля 1973 г.» Записи стихов «Стихи— это боль...», «Острием моей дощечки...», «Памяти антрополога Герасимова» и др.

В Тимирязевском музее его многочисленные сотрудники смотрели на меня как на марсианина или ископаемое, вроде неандертальского воскрешенного — никто никогда, кроме экскурсий, в музее не бывает. Вход — бесплатный. Поэтому я не сохранил билет. Но купил там буклет и каталог реконструкций Герасимова154, изданный в 1970 году тиражом 1100 (экз.). (Этот каталог у меня в Ленинской библиотеке.) Нрзб. Все замки были заперты на ключи, их открывали для меня.

К.: «Ну что Вы пишите о Гогоберидзе155 — о всех этих ужасах, ведь это брат, а не сам Леван!»

Вклеена вырезка из «Вечерней Москвы» с советами врача о том, что не надо читать лежа и не надо принимать снотворное. Комментарий Варлама Тихоновича
Всю жизнь читаю лежа и в 67 лет не ношу очков. Ответ редакции — пример чуши.
Не скажу, что именно потому, что я всю жизнь читал лежа, у меня сохранилось великолепное зрение. Нет, на это есть причины особые и мне известные, но аргументация такая была бы равной по научности специалистам научного института глазных болезней имени Гельмгольца.
Такая же чушь и в «Литгазете» в рекомендациях (Тареевой).

Я каждый день принимаю снотворное (нембутал) и не делал ни одного перерыва за восемнадцать лет. За эти восемнадцать лет не наблюдал ни единого признака гепатита. Но если к семидесяти годам и появится гепатит, я буду считать риск оправданным, а слова Тареевой — чушью.
За эти восемнадцать лет я написал немало, и так как я никаких лекарств, кроме нембутала, не принимал и не принимаю, то все отношу за его благодетельный счет.

В великие универсалы ренессансного типа у нас усиленно лез Морозов, народоволец, но у него ничего не получилось.

Менделеев о Толстом: «Гениален, но глуп».
Отказался от встречи с писателем.

Общая тетрадь. На обложке надпись «1973. III». Записаны стихи «Явился зверь, веселый, рыжий...», «На опушке засмеялся козодой...» и др. На л. 2: «Начата 26 марта 1973».

Реплика по поводу публикации в газете об открытии американского профессора Мелвина Гершмана — микробиолога, увлекающегося криминалистикой, об индивидуальном наборе бактерий каждого человека. — И. С.
Уманский156 когда-то доказывал, что собаки овчарки разбираются в плевках и ловят туберкулез. Теперь бы Уманский мог получить Нобелевскую премию.

12 апреля 1973. Веселый характер Гагарина — главное его качество при отборе комиссией, вряд ли имело значение для одиночного полета.
12 апреля 1973. Выставка Сельвинской157 была плохая. Мои питекантропы рисуют гораздо лучше в любом театре раннего палеолита.

Руофф158 не ее толстенная книга после часа во время переделкинской грозы, проведенного автором в обществе Пастернака. Так же стряпает свою роковую прозу Надежда Яковлевна.
Сименон романист, а Платонов писатель.
Каверин «Скандалист». В двадцатых годах еще в «Звезде» бросил вызов смертной скуке. Прошло сорок лет, результат тот же. Вершина Каверина: «Художник неизвестен», «Черновик человека», а не «Скандалист», «Исполнение желаний» — лучший его роман. Кстати, Шкловский был прав — «Скандалист» так и не стал романом, что не чувствует [нрзб] автор сам.
Руофф когда-то была застигнута грозой близ дома Пастернака, и Пастернак предложил ей переждать дождь на его даче.
Борис Леонидович беспрерывно говорил — он всегда сам говорил в течение этого времени, а потом, когда дождь прошел, проводил гостью до дороги. Этого хватило для Руофф на целую жизнь писать статьи о Пастернаке.
— А можно [нрзб] ваши письма к Пастернаку?
— Ни в коем случае.
— Очень жаль.

Домашние уборки, стирки дают достаточно физической нагрузки для бессмертия.
Это — модификация плавательных бассейнов...

Во сне 6-го мая.
Мы далеки
по отношению к нейтриллию бериллия.

В 67 лет де Голль выступил с речью в день рождения, сказал, что он рад тому, чего добился. Все было впереди.
Пятнадцать покушений было впереди — борьба за президентство с правыми и левыми — все было впереди. Уплотнение времени.

Общая тетрадь. На обложке надпись «1973. IV». Записаны стихи «Посолонь с балкона до балкона...», «Че Гевара», «Асеев и Маяковский», «Прочтем биографии Ферми...» и др.
Визиты Хрущева всегда были слегка торопливы, не подготовлены крайне. Сейчас обе стороны поступают иначе.

Единственность Гевары в том, что он взял автомат, надо было— машину! И еще в том, что он не мог примириться...
С патронами лужайку жизни перебежал... Взял не медикамент, он взял патрон...

Маяковский писал для вселенной,
А Асеев писал для Москвы.

Слово поэта не есть его дело. Людей унижают подарки.
Подсчет капель бульона, попадающих сквозь шланг в желудок Ферми — последняя его работа, последний его подсчет в 1954 г.

Общая тетрадь. На обложке «1973. V». На л. 2 «4 июля 1973». Записи стихов «Она ко мне приходит в гости...», «Просто болен я...», «Славянская клятва» и др.
А наши аресты — какая война: холодная или горячая?

8.VII. Пора, пора бы быть письму, письму, письму.

По дороге к Серебряному Бору.
Улица, которая получила наиболее шаблонное, наиболее неживописное название — Живописная.

Борис Леонидович умер без завещания из суеверия.

Дал вам поблажки,
дал вам отсрочки,
Милые, вдаль уходящие строчки.
Ну, а теперь поднимаю я кнут —
Ну-ка, скажите, как вас зовут.

По поводу своих стихов я никогда не получил ни одного письма от ценителей и любителей — настолько это ничтожный малоценный товар.

Первого августа на моем пляже на тысячу лежаков продано пять билетов. Температура — 23, вода — 20. Облачно, как всегда в Серебряном Бору. Рейсы катера были отменены, конечно, я уехал на прогулочном.

Комментарии Шаламова к дару Арманда Хаммера картины художника Рауля Дюфи «Триумф Амфитриды» Модильяни Хаммер оставил все-таки себе.

Тетради школьные в линеечку. Из тех, которые носил Варлам Тихонович с собой (были сложены пополам). 1973.Записаны черновые наброски стихов.

Художественное освоение документальной маски.

Я сначала напишу об Испании, а потом поеду туда посмотреть, правильно ли я написал. Так поступил по рецепту Мериме сегодня гарвардский профессор, выпустив книгу «Икона и топор» 1968 год. Истолкование истории русской культуры.
Тема сборника — раннее Средневековое искусство — давно перешагнула в ведомство разведки и только там может быть оценена. Поэтому я ставлю сборнику балл — двойку, пусть Запад ему ставит пятерку. На самом деле сборник заслуживает тройки с минусом.

Идеальной защитник — это говорящий писатель.

Искусство стиха — это не чудо, а самой высокой квалификации мастерство, по сравнению с которым любые научные разгадки, научная проза кажутся безвкусным занятием.

Врач знает, что он произносит ложь, когда говорит о вреде курения — это род врачебной тайны, и современность добавляет к клятве Гиппократа еще одну формулу.

Общая тетрадь, на л. 1 — «1974», записаны стихи «Слышу каждое утро...», «Печальные концы веселого начала...», «Золотой лом» и др.

Я раньше знал, чем космонавт, про тайны невесомости...

У меня не было прошлого, и не за что платить. И верю — был я в будущем...

Москва-река, 25 июня. «Мой сын работает в кассе. Он не будет брать с тебя денег».

И каплю уронила
несказанного слова
В зеленые чернила
Бориса Полевого...

Клеенчатая общая тетрадь. На титульной странице тетради: Коктебель.
Приехал 14 октября 1974, уехал 8 ноября 1974.

Чуть-чуть мой первый опыт не закончился, как знаменитый рассказ о бесплатной путевке железнодорожной — поездке в Ленинград — выпил четыре кружки воды из бака и поехал назад.
И только мое журналистское упрямство, желание довести до конца этот важный — по моему мнению — психологический, социальный, медицинский эксперимент, удержало меня от такого решения.
Поездка в купейном вагоне создает такое желание. Это обычный российский поезд, где за день было на троих (без меня) две бутылки водки и бутылка коньяка, который дохлебывали понемногу [нрзб].
Все это сопровождалось стуком колес и съеданием разной снеди, взятой на Курском вокзале. Никто ничего из своего дома не взял съестного, кроме случайных булок. Соседи феодосийцы — двое мужчин и дама лет тридцати, возвращались из командировки. Один — очевидно, какой-то спортсмен, а может быть, и не спортсмен — в одежде заграничной и младший — другой, поменьше, потоньше. Он состоит при начальнике и сопровождает шефа, чтобы тому не было скучно — рассказывает анекдоты. Это омерзительное времяпрепровождение — даже если бы я имел слух собаки Шерлока Холмса — мне омерзительно всегда. К счастью, я тугоух. Тугоух к сближению — не только к анекдотам.
Двое вложили свою долю в хлеб, в закуску, в анекдоты. Так продолжалось целый день. А потом уставшие спали все сладким сном. Наутро все трое, когда проснулись, просто [нрзб] мы доехали до Феодосии. Здесь сияло солнце, лето в полном разгаре. И купейных своих знакомых я потерял. Меня мои сегодняшние друзья пытались приглашать, и, чувствуя, что здесь будут споры, я применил бакунинский способ — и все обошлось.
Наиболее сложная для меня перспектива трагического сорта — автобус — не составил и мгновения сомнения и задержки.
Шофер такого автобуса остановил меня за руку на дворе феодосийского вокзала. Такое приглашение на всех и всяческих континентах мира стоит рубль. Рубль оно стоит.
- Да!
— Садитесь!
Я сел последний в красный автобус — ну, конечно, в микроавтобус нормальных размеров — на оставленное мне место [нрзб]. Билет Феодосия — Планерское стоил 14 копеек, поэтому заявление шофера, кондуктора «он после оплатит» прозвучало для меня весьма приятным сигналом — готовить рублевку. Все это заслуживает только одобрения, а инициатива шофера — и уважения, в смысле психологического комфорта.
Словом, тем же утром я — уже в Доме творчества.
— Куда вас подвезти?
— К писательскому дому.
— Здесь нет такого.
— А, — сказал кондуктор, — ему, наверно, надо в Дом творчества.
— Да, да.
— Это здесь. Сразу за мостом. Возвращаюсь еще раз, в последний раз к моим соседям по купе, — убедился, что драматурги наши модные не улавливают важную фигуру нашего времени, общества, живущую на линии перекрестного огня, как самой модной линии в мире. Словом, что для всех их искушений экспериментами путем дорожного утверждения культуры, а также прочих видов читателей.
— Читал, читал, — отхлебывая третью рюмку.
— Но я говорю, там речь идет...
— Знаю, знаю.
Многие [нрзб] из соседей-курортников читали, мне рассказывали. Стихов они, разумеется, не цитировали, хоть Пушкин был в свое время и для нашего времени классическим предметом такого рода развлечений. Хотя анекдотики домашние обязательно включаются в стихи.
На Курском вокзале громким мегафонным голосом в час моего отъезда орал какой-то деятель вечного «Дня поэзии 74»: «Здесь все поэты мира от Наровчатого до До-ризо! До До-ри-зо!» Я хотел сказать, что Бунина не берут.
Строительно-ремонтный бум. Кончился, кончился в Феодосии и Коктебеле. Я вошел в комнату с ключом точно так, как и на Васильевской160 — предварительный ремонт делал предыдущий постоялец. Слой краски повсюду, стекло не оттерто, но, пожалуй, все это — металлический абажур — выглядит вполне современно, [нрзб] гобелен светло-зеленый, диван — в тон. В тон и шкаф, хоть не запирается, но вполне надежный, [нрзб] Огромная веранда с зонтиком, койка, стол и несколько стульев. И, самое главное, собственная уборная, как у Людовика XIV. Уборная явно новая, все сверкает. Вообще, кран течет, но все это пустяки — так же течет и в Чертанове. А то, что свой ключ, меняет ситуацию в лучшую сторону.
Всю жизнь я ищу медленного хода времени, радуюсь медленно проходящему дню... Но время летит в дороге, в поезде особенно быстро. Почему так быстро? Хотя не сразу рассветает. Куда мне спешить? Часы обгоняют.
Рассвет феодосийский медленный и дождливый. Вчера прошел мимо [нрзб] пляжа Коктебеля — в двух шагах от дома отдыха, в кокетливых оборочках волн, навеваемых одна на другую. Из-за дождя он пустует.
Со страхом вспоминаю Сухуми, когда в черте города нельзя подойти к воде из-за трупов кошек и собак, воняющих страшным образом. В Сухими, чтобы подойти к воде, надо отъехать километров двадцать-сорок, немалый вес в бюджете времени. Но и там нет подходящих мест, и купание теряет свою прелесть. Уж если купание там представляет проблему — надо тратить день на это. Загорается там хорошо, но как-то незаметно и неприятно.

Я понимаю Эренбурга, его любовь к гостиницам. Грязное белье не стимулирует творчества.

21 октября 1974 года. Волошина Марья Степановна161 картин не показывает, но разъясняет, культурно — Дом творчества — нет договора с Литфондом. И Волошина можно смотреть не в его доме, а в экскурсии в Феодосию.

Голубой залив
Санитарный час с 14 до 15. Находиться на пляже запрещено. С пищевыми продуктами вход на пляж запрещен.

На 25 октября продано в книжном магазине пос. Планерное с населением 3000 чел. 5 экз. «Дня поэзии-74».

Общая тетрадь зеленая, клеенчатая. На первом листе: «1978 февраль. Май 1978». Записи стихов: «Я удержался на крутом обрыве...», «Утренние размышления» и др.
Соответствие слова и дела + вкус — абсолютный.

В «Точке кипения»162 вещи абсолютно лучшие: 1) «Я, как рыба, плыву по ночам...»
2) «Она ко мне приходит в гости...»

По тому же принципу, односложное слово: (мне, как, все) в последней строке тянет за собой наиболее длинное — «рассеивающийся» (свет). Квалифицированнейший (для труда).
Поэтому не квалифицированный, а Квалифицированнейший — на два слога больше.

Я удержался на крутом обрыве,
Я устоял под тысячью ветров.

12 мая 1978 года.
Утренние размышления. Главным качеством Ивинской была лживость, поэтому сей мемуар не может рассчитывать на справедливость.

Памяти поэта Дмитрия Голубкова163 при чтении его книги «Светает». Он мог бы быть хрестоматийным...

Школьные тетради в клеточку и линеечку. Датируются по содержанию и почерку 1977—1978 годами. Записи стихов: «Я был бы, наверно, военным...», «Горячий августовский луч...» и др.
В поэзии никаких тайн нет. Открытая себе самому и для самого себя...

К семидесяти годам. <Зачеркнутой>
Я прожил жизнь неплохо,
В итоге трудных дней,
Как ни трудна эпоха,
Я был ее сильней.

Я не просил пощады
У высших сил.
У рая или ада
Пощады не просил.

Прерванное стихописание подобно прерванному половому акту, общение с поэзией — всегда общение с Аполлоном, с Богом. С небес тебя суют на кухню коммунальной квартиры. Но даже если это не кухня коммунальной квартиры, то какие-нибудь рыночные проблемы с [нрзб] чисто московским вопросом: «Яблочки эти вроде чего? Но почем? А вроде чего?».
А отвечать надо: «Вроде анисовки, антоновки, коричневых, крымских», им же имя легион. Но даже и не базар, а всякая сельская суета, которая похуже суеты светской, пушкинской, и отрываться от которой труднее, «когда потребует поэта...»

Я был неизвестным солдатом
Подводной подземной войны,
Всей нашей истории даты
С моею судьбой сплетены.

Общая тетрадь в зеленом клеенчатом переплете. Без надписи на обложке, ориентировочно — 1977—1978 годы. Записи стихов: «Ты спускалась с горы...», «Я болен — не хочу» и др.

...Я мешал Подмосковье с любовью,
В Расторгуеве торговал164.
К твоему пригонял изголовью
Свой девятый единственный вал.

Не претендует поэзия на авторство древних исландских саг. 10 ноября.

Я выбрал черную дорогу,
Я выбрал черную весну...
Совершенно не помню
Все, что было со мной
В этом мире огромном
Запертою земной...

Сегодня мне днем приснилась Муха. Встретила меня и сказала: «Что ты рассказ обо мне не напишешь, я скоро приду еще к тебе».
В. Ш. (20 ноября).

Общая клеенчатая тетрадь. Без даты. Тетрадь заполнялась с двух концов. Записи в начале тетради относятся к 1978 г. и содержат упоминания о поездке в Крым, совершенной Шаламовым в 1978 году. Черновые наброски стихов.
Записи в конце тетради относятся к началу 1979 г.

Друзья мои все умерли давно, И я один сражаюсь в одиночку...

Я не боюсь покинуть этот мир, хоть я — совершенный безбожник.

Я, водворенный в номер, в миг, когда чуть не помер, живу в нем до конца, до скрипа вагонной двери Симферополь — Москва.

22 сентября. Не надо давать ничего за границу, пусть песни плывут туда.

27 сентября. Я приступил к противоядию Миньере, верчу все время головой.

Простые истины усваивают в детстве у матери, у камелька. Я новатор завтрашнего завтра. Все мечты о чуде не несут добра.

Записи автобиографического характера на отдельных листах, 1960-1970 годы.

Зачем воскресать? К 1937 году — к аресту, к предательству друзей, к 1938 году — к Бутырской тюрьме, к 1939, к 1940, 1941, 1942, 1943, 1944, 1945, 1946, 1947, 1948, 1949, 1950, 1951.

«Московитам врожденно какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой». («Новое известие о России времени Ивана Грозного» — Сказание Альберта Шлихтинга, Ленинград, 1934, стр. 19)165.

У меня нет способности не замечать промахов людей, которые мне нравятся.

Прежде всего надо понять небольшую, но очень важную истину: нет никакого долга поколений. Дети ничего не должны родителям, а родители детям. Каждое поколение не вправе требовать заботу о себе только поэтому.
Ты можешь требовать помощь только от государства, т. е. государство должно заниматься вопросами семьи.

Никакой любви нет, но есть роковое, страшное физическое совпадение человеческих пар, мужчины и женщины, неудержимой тяги их друг к другу. Есть физический тип, человеческий склад, с которым тот и другой могут брать, отдавать и желать друг друга без конца.

Даже в 1956 году не было поздно повторить карьеру генерала де Голля. Но для этого нужна опора пошире и покрепче, чем моя семья тогдашняя, которая в трудный момент продала меня с потрохами, хотя отлично знала, что, осуждая, толкая меня в яму, она гибнет и сама. И действительно, уже в июле 1937 года мою жену выслали на 10 лет в Чарджоу, и только перед войной, энергично освобождаясь от формальных оков прошлого, она вернулась в Москву ради, разумеется, будущего дочери. Большей фальши, чем забота о будущем, в человеческом поведении нет. Каждый знает, что тут сто процентов ошибок.
Отсутствие женской красоты или ее увядание компенсировалось прогрессивным образом мыслей, как сказал бы Паркинсон — в прямой пропорции.

Я, рано начавший половую жизнь (с четырнадцати лет), прошедший жесткую школу двадцатых годов, их целомудренного начала и распутного конца, давно пришел к заключению (пришел к заключению в заключении, прошу прощения за каламбур), что чтение даже вчерашней газеты больше обогащает человека, чем познание очередного женского тела, да еще таких дилетанток, не проходивших курса венских борделей, как представительницы прекрасного пола прогрессивного человечества.
— А мне можно пойти на выставку Головина или какого-то еще из художников театральных?
—Тебе нечего там делать, — распорядился отец166. — В семье уже один художник — Валерий.
— Художник — от слова худо жить, — ввернула Галя.
Гале в нашей семье была доверена роль поэзии. И стихотворная вольность разрешалась только ей.
Уже после, зрелым человеком, я сообразил, что я просто опоздал родиться — места в семье мне не осталось. Все было решено еще где-то на Аляске: сын Сергей — Нимрод, охотник лучший из лучших. Сын — художник, Рубенс, хотя он не пошел выше выпиливания, раскраски по купленным в магазине вырезкам. Но все что-то делал: что-то пилит, молоточком стучит. Стихов, во всяком случае, не пишет.
Отец ездил для консультации в Москву к Страхову, Головину, чтобы посоветоваться по совету родственников.
— А Варлуша... (по заграничному обычаю детей в семье называли всех на «уша», вроде Карлуши).
— Политикой надо заниматься тогда, — наставительно сказал отец и сделал паузу, чтобы раздробить своими собственными зубами жирную заднюю ножку выращенного дома кролика. Как у всякого порядочного вампира, зубы у отца были в полном порядке. Он и умер так в 67 лет. И он с презрением относился к материнским (пораженным) челюстям. Вынул платок и не спеша вытер свои красные губы.
—Тогда, — сказал, легко возвращая на язык свою последнюю фразу, — когда ты имеешь специальность, приобретешь специальность и занимайся себе политикой. Все великие люди... Я не стал ждать конца фразы.
— Значит, ты считаешь, что ты сам имеешь специальность? И притом хорошую специальность?
— Конечно! Когда-то я выбирал между душой и телом — хотел стать врачом — я выбирал между университетом, медицинским, разумеется, — подчеркнуто сказал отец. — Я от матери слышал о Севере. Это неплохо, [нрзб]. После семинарии я года два учительствовал в области Коми...
— Я никогда не буду.
— Ну, как тебе хочется. Понимаю, что твоя вера рухнула, что твоя...
— Нет, мне все равно.
Папа! Ему все равно!
Отец возник на пороге.
— Как это все равно? В такой важный момент, переломный, детской души. Все великие люди тяжело переживали свое расставание с Богом. Я сказал Гале, чтоб она следила за этим важным моментом. У меня нет времени на вас.
Я следила.

— Нашей семье грех жаловаться на Бога, — разъяснял отец за столом, Валерий — художник, сестра Галя — певица, Сергей — это Нимрод семьи, ее физическая сила. Бессребреничество израсходовано на мать. Наташа — неудачница. В каждой семье может быть неудачница, — разъяснял отец, размазывая ножом горчицу по свежему, дымящемуся черному хлебу.
— Это горчица сарептская?
— Сарептская, сарептская. — сказала мать, стоявшая у стола.
— А вчера была не сарептская.
— Видишь, у нас ее никто, кроме тебя, не ест.
Крайне важно, чтобы была сарептская.
Для отца главным была карьера, успех — в любой партии, в любой области. Поэтому и речь мою на выпуске он старался отредактировать.
Для мамы — верующей, это была личная жертва.

Котята
Черные котята чавкали, брызгали крошками. А за гривенник убивали котят со смаком.
В семье я прятал, отводил глаза, но брат и отец попробовали объяснить что-то об экологическом значении таких убийств. Но мне было тошно.

Почему я пишу рассказы.
1. Я не верю в литературу. Не верю в ее возможности по исправлению человека. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням XX столетия перед моими глазами.
2. Я и не верю в ее возможность кого-нибудь предупредить, избавить от повторения. История повторяется, и любой расстрел тридцать седьмого года может быть повторен.
3. Почему же я все-таки пишу?
Я пишу для того, чтобы кто-то в моей, очень далекой от всякой лжи прозе, читая мои рассказы, всякий смог сделать свою жизнь такой, чтобы доброе что-то сделать хоть в малом плюсе. Человек должен что-то сделать.

1) Сюжет? Нужен ли.
2) Характер нужен ли.
3) Вынесены за границы.
4) Однако это вовсе не очерк.
5) Эмоциональное напряжение — сила
6) Законы прозы и поэзии едины.
Все преобразуется в слове, в скачке, в отрыве...

Больше, чем я есть, я не хочу, чтобы меня показывали — ни современники, ни потомки, ни предки. Никакой аналогии с прошлым. Никакой компиляции из истории, истории, написанной до Хиросимы. Чтобы сохранить если не живую душу, то хоть скелет духовный.

Не только левее левых, но и подлиннее подлинных. Чтоб кровь была настоящей, безымянной.

Всю жизнь меня принимали за кого-то другого — то меньше, чем я, то больше.

В любом положении у человека есть какие-то последние права. Например, заявить, что ты — болен, и потребовать врача, осмотра. Затормозить ход этой колесницы.
Или, зажмурив глаза, идти, угадывая только телом распорядок нового дня.

Никакой стукач, никакой сексот не убьет столько людей, сколько любой бригадир забойной бригады. И не потому, что это тридцать восьмой год. Бригадиров в целях самозащиты стали убивать с войны.

Место мое в коммунальной квартире167 определялось по пересечению лучей солнечного света, падающих откуда-то сверху в кухонное окно, с лучами, газовыми огнями кухонной конфорки.
Я объяснил, что по квартирным склокам выступать не буду, и не потому, что им не судья, а потому, что считаю принципом, долгом принципиально бороться против всякого атавизма, против реликта.
— Вы знаете, что такое реликт? — спросил я секретаря парткома, кандидата каких-то наук.
— Знаю, — сказал он, — но ведь они пишут в ЦК, в суд. Нам нужно давать информацию об истинном положении.
— Вот и знайте, что ни по каким вашим квартирным склокам я справок давать не буду, учтите и не вызывайте меня.
Все квартирные склоки — дела давние, прошлого поколения, не раньше начала постройки дома.
— А у них ссора с 1958 года.
Ну вот, я же здесь всего с прошлого года. Живу, как метеорит, как инопланетный камень...

Создается лишний миф — миф сомнения в науке, никому не нужный.

Человеку нужно однозначное решение, оптимальный продукт.
Все спрашивают не о лагере, а о том, что им более понятно, — о следствии, о притеснении после лагеря и т. п. Между тем, все это вторичное, малое.

Во время дела Локкарта Берзину было двадцать четыре года. Лучший возраст для предательства. Конечно, он был английским шпионом, если считать папеновскую168 формулу нравственной нормой — «Предают только свои». Все предательства, все государственные измены совершались в возрасте от двадцати до тридцати лет.

Кто-то помог, поднял, поставил на ноги. Где эти руки, где эти слова, сказанные (кем), а может быть, и совсем не сказанные. Где тысячи безымянных рук, толкнувших с мороза в тепло, поднявших со сна, поддержавших за руку. Кто они? Крист169 об этом никогда не узнает.

После бесед многочисленных с Солженицыным чувствую себя обокраденным, а не обогащенным.

«Я этого не читаю» — это и была та самая подножка, которой, действуя методом самбо, Анна Андреевна сшибала любого противника с ног.

Боязливо входили в лавки, не веря, что их завтра не закроют. Это ощущение, предчувствие не было неправильным, лавки вскоре закрыли, началась посадка в тюрьму.

В жизни моей не было никакой тайны. Больше того, я не любил тайну, к вынужденной тайне относился почти с брезгливостью, никогда не умел расширить сферу действия, влияния, явления тайны.
Я сторонник открытого боя. Хотя всякий открытый бой требует тайной подготовки, пусть малой и короткой по времени.
Из-за независимости поведения, из-за элементарности моей морали: пьяница — отрицателен, вор — отрицателен, доносчик-отрицателен, настигающей и друзей, и врагов — эти качества ранее всякого суждения о человеке.
Все думали, что я скрываю, берегу какую-то большую тайну. Так считало начальство: тайный ЦК, так думали и мои родные, и мои товарищи, и мои соседи по бараку. В этом всех, кроме меня, убеждало государство, давая срок за сроком, не упуская меня из вида, из пределов досягаемости.

Этот важный момент, переломный момент, переход навечно из мира здоровых в мир больных описан мной в очерке «В больницу».

Голос из темноты был спокоен и нетороплив: «Товарищи, мы выбираем старосту затем, что никто из сотни человек, занимающих нашу камеру, не был там, где был наш товарищ и вернулся живым из ада.
Естественно, что каждый из нас интересуется и условиями и практикой переезда через Лету»170

Неотвратимость — моя формула.
Неотвратимость наказания исключает досрочное освобождение — казалось бы, это логично, ясно, принципиально. Но жажда экономической пользы пользовалась огромной клавиатурой и исключает эту точку зрения.
Ведь в неотвратимости скрыт и срок. Что за неотвратимость, если я заранее или не заранее — это все равно, знаю, что меня освободят не через 10 лет, а через 10 месяцев. Неотвратимость исключает «резинку». 1) Человек, побывав в заключении, не становится лучше. 2) Сталинская коса косила всех подряд, в лагеря была набита отнюдь не лучшая часть человечества, не худшая, но и не лучшая.

Суть вопроса, суть сути двадцатых годов — это соответствие слова и дела. Поэзии нам казалось мало.

Именно потому, что медицина не всесильна и не всезнающа, она не должна давать таких дурацких советов, чтобы человек бросил табак. Удлинение жизни — хорошо это или плохо — это не решено.

Маркс здорово сказал когда-то насчет революционной идеи, которая, овладевая массами, становится материальной силой. Но это звучное, эффектное и верное выражение не было изобретением Маркса.
В мире всегда была идея, обладающая материальной силой, хотя не овладела массами. Это — слух, сплетня. Материальная сила этой идеи очень велика. Москва — это город слухов, а слух — это та самая идея, которая в любой час может обрести материальную силу, загородить, скажем, мне дорогу в издательство. По мотивам непроверенным, без бесед со мной и прочее.
Даже инвалидность и то, что я живу на пенсию, в их глазах приобретает доблесть святости, героизма.
В кружках «прогрессивного человечества» создатели мод и носители слухов не расскажут больше того, что ты сможешь прочесть в завтрашней газете. Поэтому к «информации» я всегда подходил с точки зрения Марьи Антоновны: «Через два часа принесут на хвосте». Все это мне крайне надоело много лет назад, и, обрезав все отношения с миром, шесть лет я сижу в совершенном одиночестве и ни одного рассказа не выпускаю из стола, боясь подогрева и без того популярности, которой я вовсе не заслуживаю. Вот я и желаю развеять весь этот туман, привести в полную ясность все мои дела, хоть на шестьдесят пятом году своей жизни.

К сожалению, я поздно узнал о всем этом зловещем «Посеве» — только 25 января 1972 года от редактора своей книги в «Советском писателе», а то бы поднял тревогу и год назад. При моей и без того трудной биографии только связи с эмигрантами мне не хватало.

Мы исходим из положения, что человек хорош, пока не доказано, что он плох.
Все это — чепуха. Напротив, вы всех считайте за подлецов сначала, и допускайте, что можно доверить подлецу. Доказательства надо представлять самому.

Зощенко умер в 63 года в 1958 году в момент своей полной реабилитации, признания, отметания всяческих несправедливостей. Умер, но не от чрезмерной радости, волнения, что легко можно было бы предположить, а от вульгарной флегмоны, осложнившейся сепсисом — зашиб правое колено во время стремительных скитаний по лестницам Союза писателей, срочно доставал какие-то реабилитационные документы.

Мечников171
В начале нашего столетия теми же вопросами занимался почти с тем же результатом уже не писатель, а ученый — Илья Ильич, видевший в простокваше эликсир бессмертия ....
Мечников также раздавал советы — в чем смысл жизни и личного бессмертия творческого.
Умер Мечников не таким молодым, как Зощенко, постарше, но предусмотренных им ста лет не прожил. Он умер 71 года во время Первой мировой войны — в 1916 году .... Простокваша была искушением девятнадцатого века.

Покончить с собой, но об этом не может быть и речи. И не потому, что ему 51 год — он достаточно молод для самоубийства. А прежде всего потому, что коммунисты не кончают с собой. Еще раньше из Кабула, потрясенный неожиданным требованием Ларисы — развестись и никогда не встречаться, он писал Ларисе: «Как бы ни была тяжела моя жизненная катастрофа — как моего личного счастья в семейной жизни, я не покончу самоубийством, меня удержит от пули и яда мое коммунистическое воспитание. Вся моя жизненная программа».
Сталин был катастрофой покруче172.
Люди долго шли по темно-желтой дороге, бездумно радуясь, что воздух свеж и идти легко, — шли все ниже, ниже, часто поворачивая, мимо одноэтажных бревенчатых домиков, топча светло-желтые, узкие, прозрачные сухие ивовые листья, хрупкие ивовые листья, которые августовский ветер швырял на дорогу, разметал, сгребал в кучи. И за каким-то сотым поворотом увидели блестящее, как светлая жесть, неправдоподобное море, с трех сторон окруженное вездесущими остроконечными скалами... Крошечный пароходик стоял недалеко от берега, столь же неподвижный, как скала, казался скалой, камнем, Русским островом.
Были и другие повороты, другие дороги, другие дома, но эта дорога, выбитая, вытоптанная миллионами шагов, дорога — яма — была их единственным путем173.

Но врач Соколовский не дремал. Я был его «креатурой» — как он считал, и ненависть была перенесена на меня. Не сумел поймать меня на злоупотреблении, воруя у меня карточки, чтобы показать мое «истинное лицо» — он не сумел, и карточки я нашел.
Я очень мерз прошлой зимой, ходил в опорках — всю вольную одежду в тридцать восьмом году отбирали во время обысков многочисленных, а новую казенную отбирали блатари.
Соколовский распорядился выдать мне новое — бушлат, бурки, гимнастерку и так далее.
На новой одежде моей были обнаружены вши — полбарака кричало: «вши!», показывая пальцем.
— Раздевайся!
Конечно, вши у меня были. У всех были вши.
Обо мне была написана докладная начальнику ОЛПа (тому самому Коваленко, который разбивал котелки кайлом в бараке), и меня выгнали с позором «в забой».
— Не может себя держать чисто, Иван Иванович! (Наименование интеллигентов)
Под улюлюканье блатарей я был водворен в барак. «Общие работы и никогда больше в жизни не занимать стола, счетной работы никакой».
В конце 1938 года Соколовский был расстрелян не по Гаранинскому приказу, а по делу Берзина. Первый случай значительного серьезного избиения меня и связан с табаком, с махоркой. Было это поздней осенью, а точнее ранней зимой 1937 года — эти два времени года на Колыме неразличимы — градусов тридцать мороза, порошкообразное высыпание откуда-то очень сверху — не из туч, а откуда-то гораздо выше...
<Колыма>

Каплан
Бывший начальник отдела кадров Министерства горной промышленности, снятый по национальному признаку, сдвинутый на лестницу, ведущую только вниз, в традиционном сталинском френче прибыл на наше строительство, чтобы возглавить, укрепить. Всякое укрепление полагалось начинать с кадров. Каплан уволил меня с должности мастера, но — так должно, по мнению Каплана — самой жизни для бывшего зека.
<Вишера>

Я видел собственными глазами, как Осипенко, секретарь митрополита Питирима и сокутежник Распутина падал в ноги и обнимал сапоги Караева...
Я знал людей в лагере, где героическое поведение было в пределах от правой щеки до пощечины, которую сам себе нанес.
<Вишера>

Я не ищу лучшее,
Держусь за хорошее.
И все, кроме хорошего
Считаю пустой мечтой.

У Бердяева, как и у Троцкого (в речах), само изложение строится так, что сначала идет вывод, а потом доказательства. Экономная работа? Или это дает меньше повторов.

Кольцов и Горький печатали меня «не глядя на доску».

Черчилль не потому занимался живописью [нрзб], что хотел превзойти Уистлера174 или Леонардо да Винчи, а потому, что ему нужна была физическая нагрузка, разгрузка сердца, а не мозга.
Верховая езда лордов, яхты — все того же спасительного порядка.

Кавычат результаты работы, деятельности моей памяти, вскрывают, не дают догадаться читателю самому. Проделывают эту работу за читателя.
Кавычить надо как можно меньше. Все, что допустимо произношением, по тону, по звуковому тону не должно быть закавычено. Интонации не надо кавычить.
Подобно тому, как в средние века идея не могла выйти наружу без религиозной окраски — в нашей действительности такой защитной окраской является, хотя никто не знает, что это такое...

Ген
Вечная генная количественная ситуация предопределяется физической симпатией, идеологической блокировкой физического вкуса — все задано заранее.
Любое новое — лишь предрешение представителей в менделеевской классификации.

Наука, религия, искусство ли владеют думами людей — уступают друг другу — и это все правильно.
Познание участвует в стихе лишь моментом образования и только [нрзб].

Ландау175 и стихи — разные миры, не просто разные уровни культуры.
Ландау — глубоко необразованный некультурный человек, использующий для самых дешевых эскапад свои утверждения по вопросам, в которых он ничего не понимает.

Передо мной сидело самодовольное вредное животное из очень опасной породы графоманов.
— Но «Иван Денисович»? Что вы считаете?

У меня не было никакой «информации», так сразившей, и для того, чтобы убедиться в прогнозе такой вещи, как «Иван Денисович», не нужен особый сыск.

Я с громадным уважением отношусь к Яшину176 и его поэтической работе, общественной деятельности.
Но ведь его [нрзб] письмо (напечатанное в том же «Дне поэзии») это ведь и есть ответ.
Ведь такая программа не то что убила поэзию, почувствовалось, где поэтом совершен [нрзб]. Не талант требуется, только прогрессивные взгляды и нравственное достоинство — и все.
Эта вредная позиция заморочила голову и Пастернаку [нрзб]. Путь Пастернака к опрощению стиха потрясает.
Вот уж кто наступил на горло собственной песне. И зачем?

«Записки из Мертвого дома» не пользовались популярностью — не книга, говорил Онже. И он же восхищался «Селом Степанчиковым» и многократно рассказывал эту повесть в часы «тисканья романов».
С кем куришь?

Книга открывалась сама на смятых и загнутых страницах — на 137 странице открывалась книга моей жизни.
«Один из моих товарищей по ссылке, как я слышал, стал в разгар революции комиссаром Севера, известным своей жестокостью и кровожадностью. Я с ним почти не имел общения, но он производил впечатление добродетельного фанатика...»
Что это? История? Психология? Нет, это начало книги моей жизни177.

Двадцатые годы были временем, когда в явь, в живых примерах были показаны все многочисленные варианты, тенденции, которые скрывала революция.

Школьные тетради с записями бесед с А. И. Солженицыным.

1963 г. 30 мая после получения письма дал телеграмму и стал ждать 2-го в воскресенье приезда.
2 июня. Солженицын. Рассказ «Для пользы дела». — Я считаю вас моей совестью и прошу посмотреть, не сделал ли я чего-нибудь помимо воли, что может быть истолковано как малодушие, приспособленчество.
Пьеса «Олень и Шалашовка» задержана по моей инициативе. Театр (Ефремов) настаивал, чтоб дал в театр читать, чтобы понемногу готовить, но я отказался наотрез. Я написал две пьесы («Олень и Шалашовка» и «Свеча на ветру»), роман, киносценарий «Восстание в лагере»178.
Получил огромное количество писем. Написал пятьсот ответов. Вот два — одно какого-то вохровца, ругательное за «Ивана Денисовича», другое горячее, в защиту. Были письма от з/к, которые писали, что начальство лагеря не выдает «Роман-газету». Вмешательство через Верховный суд.
В Верховном суде несколько месяцев назад я выступал. Это— единственное исключение (да еще вечер в рязанской школе в прошлом году). Верховный суд включил меня в какое-то общество по наблюдению за жизнью в лагерях, но я отказался.
История с журналом «Пари-Матч». Там «Международная книга» заключила договор с коммунистическим издательством на «Ивана Денисовича».
Солженицын в «Пари-Матч» напечатал куски с проволокой колючей.
Предисловие к французскому изданию написал Пьер Дэкс. Когда издательство французское протестовало по поводу поведения «Пари-Матч», журнал написал мне письмо, где обращает мое внимание, что автор предисловия к «ИД» Пьер Дэкс — тот самый корреспондент «Юманите» в Москве, который когда-то, лет пятнадцать-семнадцать назад выступал свидетелем на процессе Кравченко179 и под присягой показал, что в СССР нет лагерей. А теперь пишет предисловие к повести о лагере («И.Д.»).
Вторая пьеса («Свеча на ветру») будет читана в Малом театре.

А. Солженицын. 26 июля 1963 года. Приехал из Ленинграда, где месяц работал в архивах над новым своим романом. Сейчас — в Рязань, в велосипедную поездку (Ясная Поляна и дальше вдоль рек), вместе с Натальей Алексеевной180. Бодр, полон планов. «Работаю по двенадцать часов в день». «Для пользы дела» идет в седьмом номере «Нового мира». Были исправления незначительные, но неприятные. За границей об «Иване Денисовиче» писали много, английские статьи (до 40) читал со словарем. Разных позиций, самых разных. И то, что это «одна политика» (перевод «Ивана Денисовича» был посредственный, тональность исчезла), и то, что это «начало правды», «большой творческий успех». Весь мир переводил, кроме ГДР, где Ульбрихт запретил публикацию.

«Новый мир». Твардовский расположен. Члены редакции остались к Солженицыну безразличны, как писатели.
Об отказе театра от пьесы («Олень и Шалашовка») писали все газеты Запада. Китай. Перспектива.
«Хотел писать о лагере, но после Ваших рассказов думаю, что не надо. Ведь опыт мой, четырех по существу лет (четыре года благополучной жизни)».
Сообщил (я) свою точку зрения на то, что писатель не должен слишком хорошо знать материал.
Разговор о Чехове.
Я: Чехов всю жизнь хотел и не мог, не умел написать роман. «Скучная история», «Моя жизнь», «Рассказ неизвестного человека» — все это попытки написать роман. Это потому, что Чехов умел писать только не отрываясь, а без отрыва можно написать только рассказ, а не роман.
Солженицын: причина, мне кажется, лежит глубже. В Чехове не было устремления ввысь, что обязательно для романиста — Достоевский, Толстой.
Разговор о Чехове на этом кончился, и я только после вспомнил, что Боборыкин, Шеллер — Михайлов181 легко писали огромные романы без всякого взлета ввысь.
Солженицын: стихи, которые я привозил печатать («Невеселая повесть в стихах») — это доведенные до «кондиции» выборки из большой поэмы, там есть хорошие, как мне кажется, места.
Приглашал на сентябрь в Рязань для отдыха.
Написал три пьесы, роман, киносценарий.

Записи в тетрадях и на отдельных листах, пронумерованных автором с пометой «С» или прямым упоминанием А. И. Солженицына.

(1960-е-I пол. 1970-х гг.)
— Для Америки, — быстро и наставительно говорил мой новый знакомый182, — герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет (этого), поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой — атеист, или просто скептик, или сомневающийся.
— А Джефферсон, автор Декларации?
— Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, — мягко шелестел голос, — в Америку посылать этого не надо, но не только. Вот я хотел показать в «Новом мире» ваши «Очерки преступного мира». Там сказано — что взрыв преступности был связан с разгромом кулачества у нас в стране — Александр Трифонович не любит слова «кулак». Поэтому я все, все, что напоминает о кулаках, вычеркнул из ваших рукописей, Варлам Тихонович, для пользы дела.
Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.
— Я даже удивлен, как это вы... И не верить в Бога!
— У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.
— Ну, после Вольтера была Вторая мировая война.
— Тем более.
— Да дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, все равно — эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе.

Колыма была сталинским лагерем уничтожения, все ее особенности я испытал сам. Я никогда не мог представить, что может в двадцатом столетии (появиться) художник, который (может) собрать воспоминания в личных целях.

Почему я не считаю возможным личное мое сотрудничество с Солженицыным?
Прежде всего потому, что я надеюсь сказать свое личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын. Свои собственные работы в прозе я считаю неизмеримо более важными для страны, чем все стихи и романы Солженицына.

— При ваших стремлениях пророческого рода денег-то брать нельзя, это вам надо знать заранее.
— Я немного взял...
Вот буквальный ответ, позорный.
Я хотел рассказать старый анекдот о невинной девушке, ребенок которой так мало пищал, что даже не мог считаться ребенком. Можно считать, что его не было.
В этом вопросе нет много и мало, это — качественная реакция. И совести нашей, как адепта Бога [нрзб].
Но передо мной сияло привлекательное круглое лицо.
— Я буду вас просить — деньги, конечно, эти деньги идут не из-за границы [нрзб].
Я не встречался с Солженицыным после Солотчи.

Символ «прогрессивного человечества» — внутрипарламентской оппозиции, которую хочет возглавить Солженицын — это трояк183, носитель той миссии в борьбе с советской властью. Если этот трояк и не приведет к немедленному восстанию на всей территории СССР, то дает ему право спрашивать:
А почему у писателя Н. герой не верит в Бога? Я давал трояк, и вдруг... Деньги назад!

Чем дешевле был «прием», тем больший он имел успех. Вот в чем трагедия нашей жизни. Это стремление к заурядности, как реакция на войну (все равно — выигранную или проигранную).
В одно из своих [нрзб] чтений в заключение Солженицын коснулся и моих рассказов.
— Колымские рассказы... Да, читал184. Шаламов считает меня лакировщиком. А я думаю, что правда на половине дороги между мной и Шаламовым.
Я считаю Солженицына не лакировщиком, а человеком, который не достоин прикоснуться к такому вопросу, как Колыма.

На чем держится такой авантюрист?
На переводе!
На полной невозможности оценить за границами родного языка, те тонкости художественной ткани (Гоголь, Зощенко) — навсегда потерянной для зарубежных читателей.
Толстой и Достоевский стали известны за границей только потому, что нашли переводчиков хороших. О стихах и говорить нечего. Поэзия непереводима.
Для заграничного издателя, принимающего новый роман нового светила, важно нечто вовсе примитивное...

Гениальность Чехова только тогда получила признание за рубежом, когда нашли переводчика достойного.

Тайна Солженицына заключается в том, что это — безнадежный стихотворный графоман с соответствующим психическим складом этой страшной болезни, создавший огромное количество непригодной стихотворной продукции, которую никогда и нигде нельзя предъявить, напечатать. Вся его проза от «Ивана Денисовича» до «Матрениного двора» была только тысячной частью в море стихотворного хлама.
Его друзья, представители «прогрессивного человечества», от имени которого он выступал, когда я сообщал им свое горькое разочарование в его способностях, сказав: «В одном пальце Пастернака больше таланта, чем во всех романах, пьесах, киносценариях, рассказах и повестях, и стихах Солженицына», — ответили мне так: «Как? Разве у него есть стихи?» ...
А сам Солженицын, при свойственной графомании амбиции и вере в собственную звезду, наверно, считает совершенно искренне — как всякий графоман, что через пять, десять, тридцать, сто лет наступит время, когда его стихи под каким-то тысячным лучом прочтут справа налево и сверху вниз и откроется их тайна. Ведь они так легко писались, так легко шли с пера, подождем еще тысячу лет.
Это заметила и Анна Ахматова, которой в частной аудиенции было предъявлено новое светило.
Поскольку для поэта честность в этом отношении выше всего, неподобающее суждение о поэзии Солженицына Ахматова занесла в дневник.
— Ну что же, — спросил я Солженицына в Солотче, — показывали вы все это Твардовскому, вашему шефу?
Твардовский, каким бы архаическим пером ни пользовался, — поэт и согрешить тут не может.
— Показывал.
— Ну, что он сказал?
Что этого пока показывать не надо ...

Главный закон, который я исповедую и который всем шестидесятисемилетним опытом подтвержден, — «не учи ближнего своего».
О работе пророка я тогда же вам говорил, что «деньги тут брать нельзя — ни в какой форме, ни сегодня, ни завтра».

Солженицын десять лет проработал в наших архивах. Всем было объявлено, что он работает над важной темой: Антоновским мятежом185.
Мне кажется, что главных заказчиков Солженицына не удовлетворила фигура главного героя Антонова. Как-никак, кулак-то кулак, но и бывший народоволец, бывший шлиссельбуржец.
Безопаснее было отступить в стоходские болота и там выуживать поэтическую истину. Но истины в «Августе 1914» не оказалось.
Невозможно и предположить, чтобы продукцию такого качества, как «Август 1914» мог в нынешнем или прошлом веке доставить в редакцию любого журнала мира — и роман примут к печати. За два века такого слабого произведения не было, наверное, в мировой литературе.
Правда, на этих двухстах с чем-то страницах лежит знакомый, истинно солженицынский штамп: «Часть 1-я».
Дескать, все исправлю во второй части. Все, что пишет Солженицын, по своей литературной природе совершенно реакционно.

Общая тетрадь зеленого цвета. На обложке надпись: «I Солженицын» (47 л.)*

Господин Солженицын,
я охотно принимаю Вашу похоронную шутку насчет моей смерти. С важным чувством и с гордостью считаю себя первой жертвой холодной войны, павшей от Вашей руки.
Если уж для выстрела по мне потребовался такой артиллерист, как Вы, — жалею боевых артиллеристов.
Но ссылка на «Литературную газету» не может быть удовлетворительной и дать смерть. Дают ее стихи или проза. Я действительно умер для Вас и Ваших друзей, но не тогда, когда «Литгазета» опубликовала мое письмо186, а гораздо раньше — в сентябре 1966 г.
(В Солотче Шаламов гостил у Солженицына осенью 1963 г.)

И умер для Вас я не в Москве, а в Солотче, где гостил у Вас и, впрочем, всего два дня, я бежал в Москву тогда от Вас, сославшись на внезапную болезнь.
По возвращении в Москву я немедленно выкинул из квартиры Ваших друзей и секреты ...
Что меня поразило в Вас — Вы писали так жадно, как будто век не ели и [нрзб] было похоже разве что на глотание в Москве кофе. ... По Вашей просьбе я прочел за три ночи ... тысячи стихов и другую прозу ....
Ваше чрезмерное увлечение словарем Даля принял просто за шутку, ибо Даль — это Даль, а не боль ....
Я подумал, что писатели [нрзб] разные, но объяснил Вам о методах своей работы.
— Вы знаете, как надо писать. Я нахожу человека и описываю его, и все.
Этот ответ просто вне искусства ...
Поэзия — вся в языке, вся непереводима.
Прозу-то нельзя перевести.
Оказывается, главная цель приглашения меня в Солотчу не просто работать, не скрасить мой отдых, а «узнать Ваш секрет».
Дело в том, что, кроме «превосходных романов, отличных повестей, со стихами — плохо».
Вы их написали невообразимое количество, просто горы. Вот эти-то стихи мне и довелось почитать в Солотче еще две ночи, пока на третье утро я не сошел с ума от это графоманского бреда, голодный добрался до вокзала и уехал в Москву. ... Там не было стихов.
Тут я должен сделать небольшое отступление, чтобы Вы поняли, о чем я говорю.
Поэзия — это особый мир, находящийся дальше от художественной прозы, чем, например, статья по истории.
Проза — это одно, поэзия — это совсем другое. Эти цен и в мозгу располагаются в разных местах. Стихи рождаются по другим законам — не тогда и не там, где проза ... В поэме Вашей не было стихов. ... Конечно, давать свои вещи в руки профана я не захотел ...
Я сказал Вам, что за границу я не дам ничего — это не мои пути [нрзб], какой я есть, каким пробыл в лагере.
Я пробыл там четырнадцать лет, потом Солженицыну...[нрзб]
Колыма была сталинским лагерем уничтожения, и все ее особенности я испытал сам ...
Я никогда не мог представить, что после XX съезда партии появится человек, который собирает воспоминания в личных целях. ...
Главная заповедь, которую я блюду, в которой жизни всех 67 лет опыт — «не учи ближнего своего».
О работе пророка я тогда же Вам говорил, что «денег тут брать нельзя» — ни в какой форме, ни в подарок, ни за слово. ...
Я считаю себя обязанным не Богу, а совести и не нарушу своего слова, несмотря на особые выстрелы пиротехнического характера. ...
Я не историк, свои сборники почитаю ответом. Я не умер, для меня честнее ... рассказы, стихотворения.
Я буду художником. ... Мне дорога форма вещи, содержание, понятое через форму. ... Вы никогда ничего не получите. ...
И еще одна претензия есть к Вам, как представителю «прогрессивного человечества», от имени которого Вы так денно и нощно кричите о религии громко: «Я — верю в Бога! Я — религиозный человек!»
Это просто бессовестно. Как-нибудь тише все это надо Вам ...
Я, разумеется, Вас не учу, мне кажется, что Вы так громко кричите о религии, что от этого будет внимание — Вам и выйдет у Вас заработанный результат.
Кстати — это еще не все в жизни. ...
Теперь о Боге.
За все 67 лет моей жизни я не обольщался этой идеей. Не пришлось. Поэтому я плюю на все советы этого плана187 ...
Я знаю точно, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы — ее орудием. ...
На это письмо я не жду ответа ...
«Вы — моя совесть»188. Разумеется, я все это считаю бредом, я не могу быть ничьей совестью, кроме своей, и то — не всегда, а быть совестью Солженицына... ...

ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ 1954-1979 гг.