Служить Николаю Рубцову довелось на Северном флоте. Привыкать к службе ему было проще, чем многим другим, поскольку он успел поплавать на рыболовецких судах. Он скоро вошел в ритм службы, учебно-теоретических и политических занятий, освоился со своей специальностью дальномерщика. О ровном и успешном прохождении службы Рубцовым свидетельствуют и значок «Отличник боевой и политической подготовки», и звание старшины второй статьи, присвоенное ему в конце пребывания на флоте. «Отличный ведь был моряк-то!» — скажет позже писатель из Рязани Валентин Сафонов, который близко сошелся с Николаем в эти годы.
Они познакомились в 1956 году, и Сафонову помнится облик жизнерадостного морячка с веселыми глазами. «Был Николай ростом невысок, но крепок,— пишет он. — Пышные усы носил — они ему довольно задиристый, этакий петушковатый даже, вид придавали. Короткую, по уставу, прическу, в которой если и содержался намек на будущую лысину, то весьма незначительный. Аккуратен, подтянут — флотская форма очень шла ему». Уже этот портрет дает возможность почувствовать человека, вполне вписавшегося в среду.
Вписаться в среду, однако, вовсе не значит раз и навсегда избавиться от горестных мыслей- и переживаний. Посещали они матроса Рубцова на корабле, но особенно тягостные дни пережил он во время своего первого отпуска в 1957 году в Приютине, где он был в гостях у брата Алексея. Встреча с братом всколыхнула горькую память о матери. Видимо, тогда же Николай узнал, что отец его, считавшийся погибшим, остался жив и обзавелся другой семьей,— открытие, которое побуждало не только радоваться, но и горько размышлять (отец Н. Рубцова — военнослужащий — скончался в 1957 году в звании майора). Переживания усугубились еще одним обстоятельством: любимая девушка Николая вышла замуж за другого. Неустроенность отпускного быта угнетала чувством одиночества...
Все это сказалось так или иначе в стихах, написанных Николаем Рубцовым в Приютине тою осенью. Они очень разные, эти стихи: «Ты хорошая очень, знаю...», «О природе», «Морские выходки», «Березы», «Поэт перед смертью», «Снуют, считают рублики...» и другие. Писались стихи только для себя, хотя и читались, может быть, двум-трем приятелям. Душевная жизнь их автора находит выражение в прямых, откровенных высказываниях, то элегически нежных, то откровенно грубых. И в то же время чувствуешь, что боль эта живая, острая,— тем более хочется сбросить ее, освободиться от нее, хотя бы в стихах. Нельзя не верить выраженным в них переживаниям, не почувствовать, что это уже поэзия...
Жилось Николаю Рубцову спокойнее в напряженном ритме воинской учебы, в кругу друзей, среди которых особенно близким ему стал Валентин Сафонов,— в этом не дают оснований усомниться письма самого поэта. «Ты своим письмом избавил меня от вредного и неприятного расположения духа, который тогда владел мной»,— пишет Рубцов в одном из писем Сафонову, сам сознавая, как просто без дружеской поддержки «задохнуться в угарных газах мрачного скептического состояния».
Письма Н. Рубцова открывают нам не только преходящие переживания, настроения, но и характер молодого поэта, обстановку, в которой он живет, и его окружение. Вот пишет Николай письмо, торопясь закончить ответ другу. «Собраться что-то написать для меня всегда трудность»,— замечает он, и понимаешь, почему надо ему спешить. А рядом сосед отвлекает, раздражая, но Рубцов хорошо чувствует людей и, отмахиваясь от реплик настырного матроса, не скажет резкого слова. Он знает: матрос этот «вспыльчив. Как спичка. Хотя и отходчив. Попилит и успокоится. Как крем-сода». Жизнь в больших коллективах — в детдоме и на флоте — научила Николая Рубцова ладить с людьми.
С Валентином Сафоновым связывали Н. Рубцова страсть к поэзии, интерес к творчеству Сергея Есенина. А летом 1957 года круг друзей и единомышленников расширился: 28 июня было создано литературное объединение при флотской газете «На страже Заполярья». И раньше на ее полосах публиковались стихи флотских стихотворцев, многим из них газета дала напутствие, а теперь перспективы стали еще радужнее: ожидалось создание альманаха литобъединения Северного флота «Полярное сияние».
Литературное объединение было замечено и поддержано. В марте 1958 года семинар с начинающими литераторами провел критик Андрей Турков. Бывали у них поэты Д. Ковалев, Н. Букин, Н. Флеров, писатели-маринисты Н. Панов, Е. Юнга, В. Чукреев. Помочь в работе литобъединения приезжали из Ленинграда В. Азаров, Н. Вагнер и другие. Состав литературного объединения был довольно сильный, достаточно отметить, что более десяти человек из него стали в дальнейшем членами Союза писателей. Среди них — Станислав Панкратов, Владимир Матвеев, Валентин Сафонов, Борис Романов, Юрий Кушак, Илья Кашафутдинов...
Жизнь каждого стала многограннее, полнее, когда страсть молодых моряков к творчеству была признана и поддержана. «...Служба и творчество шли, говоря по-флотски, параллельными курсами,— пишет В. Сафонов.— Нас никто не освобождал от вахт, от выходов в море, от исполнения нелегких моряцких обязанностей. Более того, участвовать в работе литературного объединения имели право только отличники боевой и политической подготовки и «добро» на такое участие давалось в каждом случае командиром части или корабля».
Редактором газеты «На страже Заполярья» был полковник М. Е. Овчаров. «Добрейшей души человек,— по словам В. Сафонова,— он обладал драгоценным даром подметить любой маломальский талант. Сколько возился он с нами, молодыми, как щедро открывал страницы газеты для наших стихов, рассказов, очерков, как много сил и сердечного жара вложил в выпуск нашего альманаха «Полярное сияние»!».
Начинающие литераторы постоянно приглашались на редакционные планерки, им поручалась подготовка тематических и литературных страниц. Кроме того, политуправление флота поручило членам литературного объединения подготовку агитплакатов и листовок. Они нередко выступали со своими стихами в подразделениях и на кораблях, в матросских клубах и домах офицеров.
Работа начинающих литераторов вошла в определенное русло, обрела смысл и цель, появилась у них и возможность видеть свои сочинения в печати. А главное — непосредственное общение, атмосфера заинтересованности, возможность получить оценку своего труда в кругу близких людей. «Это была отличная школа»,— замечает В. Сафонов, и он прав: да, в самом деле, отличная школа творческого общения.
«Был у нас хороший обычай,— рассказывает В. Сафонов,— каждое занятие литобъединения завершать чтением юмористических стихов, экспромтов, пародий и эпиграмм друг на друга, чаще всего сочиненных тут же, по ходу разговора. Молодые все были зубастые, случалось порой, слово опережало мысль: где бы и подумать — ан нет, спешишь высказаться...» Так однажды родилось у Николая Рубцова стихотворение «Стукнул по карману — не звенит...», позже опубликованное под названием «Элегия» с изменениями в некоторых строчках. А в ту пору в устах бравого матроса-крепыша эти грустные, по существу, стихи должны были прозвучать пародийно...
На одном из заседаний литературного объединения Северного флота встретился впервые с Николаем Рубцовым и Борис Романов, тогда второй помощник капитана. Сразу отметив застенчивость молодого поэта, Романов скоро почувствовал: «...трепещет он вовсе не от встречи со мной и не из-за моих медных пуговиц — он принял меня за литконсультанта недавно открывшейся молодежной областной газеты «Комсомолец Заполярья», тоже Романова, и ждал отзыва и суда великого о своих стихах, недавно отосланных в редакцию новой газеты. Когда недоразумение выяснилось, он сразу поскучнел и сразу стал ровня». Мне кажется, тут у Б. Романова есть психологическая точность наблюдений, а за нею ощущается серьезное стремление Н. Рубцова получить «пробу» своих стихов, а в конечном счете — найти пути для того, чтобы определиться в своем жизненном призвании.
Первую «пробу» Николай Рубцов получил в газете «На страже Заполярья», а вскоре и в сборнике «На страже родины любимой» (1958). В нем были опубликованы его стихотворения «Пой, товарищ...», «Матери», «Май пришел», «Отпускное». Этот коллективный сборник был не единственным из подготовленных силами литобъединения.
В феврале 1959 года вышел наконец и первый выпуск альманаха «Полярное сияние», однако стихов Н. Рубцова в нем не было,— поэт, видимо, не успел подготовить их по каким-то причинам. Зато во втором выпуске, июльском, он представлен подборкой на разворот (на две полосы — формата «Юности»), отдельными стихами на открытие выпуска и, наконец, отраженно — пародией на его стихотворение «Северная береза».
Среди начинающих флотских стихотворцев Николай Рубцов заметно выделялся — они это сами понимали,— но и у него тоже далеко «не каждое лыко в строку» ложилось.
Есть на севере береза, Что стоит среди камней. Побелели от мороза Ветви черные на ней... («Северная береза»)
Написал такие стихи Н. Рубцов, найдя точные приметы, интонацию, удачно обыграв контраст черного и белого тонов, верно передав настроение. Однако не избежал он и банальности: конечно же «грустно маленькой березке на обветренной скале»... Ничего особенного, в целом — бледновато, однако же стихотворение вызвало бурный резонанс. В ответ на публикацию, как вспоминает В. Сафонов, в редакцию хлынул поток стихов о полярной березе, и сотрудники в письмах умоляли авторов не тратить вдохновения на эту тему. Однако на кого же увещевания подействуют...
Тогда-то во втором выпуске альманаха «Полярное сияние» среди других пародий появилась и эта: «Березка заполярная. Н. Рубцову и прочим поэтам, воспевшим заполярную березку (список бесконечен)». Авторы пародии иронизируют над усердием «пиитов», ухватившихся за дело совсем бесперспективное. Пишут пародисты как бы от имени одного из таких сочинителей, передающего свои благие побуждения в банальных строчках:
Распишу ее, раскрашу.
В голубой дрожащей мгле
Хороша береза наша,
Лучше нету на земле.
Сам Рубцов, застенчиво улыбаясь, подвел своего рода итог: «Все правильно, ребята... Как-то бездумно мы иногда пишем: берем то, что лежит на поверхности...»
Флотское литобъединение и альманах «Полярное сияние» свою первоначальную задачу решили вполне, многому научили начинающих литераторов. И у тех, в ком горел особый жар, хотя бы еще не узнанный, пробудилась тоска по глубине поэтического слова. Найти исход могли они пока только в творчестве любимых поэтов, которых они с особым жаром чтили, у которых учились, брали за образец.
Особенно близким многим из них оказался в ту пору Сергей Есенин. Недаром «двухтомник великого земляка», присланный рязанцу Валентину Сафонову его братом, «был зачитан ребятами до дыр». Как раз в эти годы книги Есенина выходят одна за другой. Может быть, тоска по родным и близким потянула к нему ребят, на четыре долгих года оторванных от дома. Может быть, сказалось и сознание слабости своих поэтических опытов: «какие-то сухие, схематичные стишки», по словам Рубцова, выходят из-под пера флотских стихотворцев... Во всяком случае, интерес к творчеству С. Есенина очевиден.
Сам Николай Рубцов в письме от 2 февраля 1959 года пишет: «...невозможно забыть мне ничего, что касается Есенина. О нем всегда я думаю больше, чем о ком-либо. И всегда поражаюсь необыкновенной силе его стихов. Многие поэты, когда берут не фальшивые ноты, способны вызвать резонанс соответствующей душевной струны у читателя. А он, Сергей Есенин, вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевидно, может сопровождать человека в течение всей жизни.
Во мне полнокровной жизнью живут очень многие его стихи. Например, вот эти:
Кто видал, как в ночи кипит
Кипяченых черемух рать?
Мне бы в ночь в голубой степи
Где-нибудь с кистенем стоять!
Так и представляется, как где-то в голубой сумрачной степи маячит одинокая разбойная фигура. Громкий свист... Тихий вскрик... И выплывает над степью луна, красная, будто тоже окровавленная...
Что за чувства в этих стихах? Неужели желание убивать? Этого не может быть! Вполне очевидно, что это неудержимо буйный (полнота чувства, бьющая через край,— самое ценное качество стиха, точно? Без него, без чувства, вернее, без нее, без полноты чувства, стих скучен и вял, как день без солнца), повторяю: это неудержимо буйный (в русском духе) образ жестокой тоски по степному раздолью, по свободе. Неважно, что образ хулиганский. Главное в нем — романтика и кипение, с исключительной силой выразившие настроение (беру чисто поэтическую сторону дела). Вообще, в стихах должно быть «удесятеренное чувство жизни», как сказал Блок. Тогда они действенны...»
Нет сомнения, что Николай Рубцов много думал о природе стиха Есенина, остро сопереживал ему и читал его истинно поэтически. Он смог точно определить нервные узлы стихотворения, умело истолковал лирический образ. Нет, не рационалистически воспринимал Рубцов стихи С. Есенина — он всегда и во всем был чужд рассудочности,— он упивался ими до слез. Особенно тревожило Николая Рубцова стихотворение Есенина «Письмо матери», может быть потому, что он был лишен возможности обратиться с душевным словом к самому родному человеку, обратиться в поисках тепла и участия...
А найти душевный отклик он мог только в друзьях своих, и тем дороже стала для него дружба. «И были еще у нас встречи,— вспоминает Валентин Сафонов,— в самый разгар полярного лета, когда алый парус солнца круглые сутки плавает над головой, не желая прятаться за сопки. Ходили по улицам Североморска — вдвоем, втроем, вчетвером. Все друзья, ровесники. Читали друг другу стихи — свои и чужие. Спорили — яростно, тоже друг друга не щадя. Мечтали о том времени, когда обретем уверенность в своих силах...» Чтобы обрести такую уверенность, Николай снова и снова брался за перо, много читал.
В конце мая 1959 года Н. Рубцов попал в госпиталь. Здесь он читает, как признается в одном из писем, самую «разнообразную литературу», читает без конца: и учебник стенографии, и новеллы Мопассана, и мемуары Всеволода Рождественского в нескольких номерах журнала «Звезда»... Пишет Николай и сам: здесь родились стихотворения «Дан семилетний план» («озаглавлено строкой Н. Асеева», как подчеркнул сам Н. Рубцов), «Сестра».
Первое из этих стихотворений отличается заданностью, схематично по исполнению. А вот другое, посвященное медсестре Наде Д., отмечено самоиронией и мягким юмором.
Наш корабль с заданием
В море уходил,
Я ж некстати в госпиталь угодил.
Разлучась с просторами
Синих волн и скал,
Сразу койку белую ненавидеть стал.
Думал, грусть внезапную
Чем бы укротить?..
Но в госпитальную палату «юная вдруг вошла сестра». И тогда —
Думал я о чуткости
Рук, державших шприц,—
И не боли — радости
Не было границ.
Знать, не зря у девушки
Синие глаза.
Как цветы, как русские наши небеса.
Молодой поэт не сумел избежать банальности в концовке, но, однако, нашел и точные детали, и психологически выверенные жесты, и свою интонацию. Стихотворение написано искренне, что подтверждают и слова самого Рубцова в письме к Сафонову. «Не подумай, что я влюблен, точнее, не подумай, что только я в нее влюблен: ее любят все за чудесный характер и работу. С ней говорить — то же, что дышать свежим чистым воздухом».
Тут же в письме Рубцов спрашивает друга, получено ли в редакции стихотворение «Первый поход», предлагает варианты строк к стихотворению «Дан семилетний план». Дело в том, что В. Сафонов в это время, уже отслужив действительную, работал в редакции газеты «На страже Заполярья». В газете этой печатались даже целые подборки стихов флотских поэтов — под рубрикой «Счастливого пути». Напечатана была и подборка Николая Рубцова.
Все чаще и чаще приходят к нему мысли о «гражданке», да и немудрено: друзья один за другим расставались с флотом, который многое дал им — дружбу, жажду творчества... Настроения Николая Рубцова легко понять из того же письма Валентину Сафонову:
«Ночами часто предаюсь воспоминаниям. И очень в такие минуты хочется вырваться наконец на простор, поехать куда-нибудь, посмотреть на давно знакомые памятные места, послоняться по голубичным болотам да по земляничным полянам или посидеть ночью в лесу у костра и наблюдать, как черные тени, падающие от деревьев, передвигаются вокруг костра, словно какие-то таинственные существа.
Ужасно люблю такие вещи.
С особенным удовольствием теперь слушаю хорошую музыку, поставив динамик к самому уху, и иногда в такие минуты просто становлюсь ребенком, освобождая душу от всякой скверны, накопленной годами».
Тогда, в последний год службы, Николай Рубцов с тревогой признавался: «Скажу только, что все чаще (до ДМБ-то недалеко!) задумываюсь, каким делом заняться в жизни. Ни черта не могу придумать! Неужели всю жизнь придется делать то, что подскажет обстановка? Но ведь только дохлая рыба (так гласит народная мудрость) плывет по течению!»
О последних днях Николая Рубцова на флоте, о его тревогах и надеждах хорошо пишет Валентин Сафонов.
«...К осени солнце сошло на нет, скупыми, коротки ми стали светлые часы.
В воскресный день, получив увольнительную, Коля на катере добрался из Мурманска в Североморск и объявился у меня на квартире.
— Проститься пришел. На этой неделе уезжаю. Точка! Отслужил...
Посидели, помолчали...
— Куда ж проездной выписываешь?
— Еще не думал.— Грусть была в его голосе.— Может, в Вологду, в деревню подамся, а может, в Ленинград. Там у меня родственник на заводе работает. Приютит на первый случай. Ты все-таки питерский адрес запиши — оно вернее...
И с той же грустью добавил:
— Четыре года старшина голову ломал, как меня одеть-обуть и накормить. Теперь самому ломать придется... Да не о том печаль. Ждал я этого дня, понимаешь! Долго ждал. Думал, радостным будет. А вот грызет душу тоска. С чего бы?
Я проводил его к причалу...
— Ты-то долго на Севере задержишься? — спросил он меня.
— Не знаю. Учиться нам надо.
— Надо, еще как надо! Только получится ли сразу? Все думаю, к какому берегу волна меня прибьет...»
...Да, все надо было начинать сначала: учиться, искать свое дело и место в жизни...