"Я БУДУ СКАКАТЬ ПО ХОЛМАМ
ЗАДРЕМАВШЕЙ ОТЧИЗНЫ..." ЭЛЕГИЯ ИЛИ ПЕСНЯ?
История научного изучения
жанровых особенностей этого стихотворения
скудна. В свое время к данной проблеме обращались
лишь К. Шилова и И. Ефремова. В обоих случаях речь
шла либо о слиянии "элегических, балладных и
одических жанрово-стилевых начал", либо даже о
ломке элегического жанра, "привнесения в него
драматизма баллады, одической патетики и
эпического размаха, не свойственного лирическим
произведениям". Большинство исследователей
творчества поэта говорят о песенно-элегическом
начале как основном в его лирике. Поэтому
необходимо выявить песенные жанрообразующие
признаки в этом шедевре русской поэзии.
Стихотворение написано в 1963
году, впервые напечатано в 8-м номере журнала
"Октябрь" за 1964 год, позднее вошло в
знаменитый рубцовский сборник "Звезда
полей" (1967). Ко времени его написания в
творчестве поэта закончился период становления
(1957 - 1962 гг.), сложилась своя поэтическая система,
свой взгляд на мир. Цельность характеру
лирического героя придавали воспринятые Н.
Рубцовым народные этико-эстетические идеалы.
Цензура принуждала поэта прибегать к
иносказанию, в частности, к символизации,
свойственной и элегии, и песне. Анализ же
образно-символической структуры стихотворения
даст возможность проследить развитие авторской
художественной мысли. Следует, однако, помнить,
что она не может быть объяснена без
соотнесенности со всей рубцовской
образно-символической системой.
Уже в первой строфе
непреклонное: "Я буду скакать...",
оформленное затем в строфическое кольцо,
настраивает на полемический лад. Н.Рубцов ведет
спор со своим временем, с эпохой, погрузившей
родину в духовное забытье (олицетворяющий и
одновременно оценочный глагольный эпитет
"задремавшей" подчеркивает временность,
неустойчивость этого состояния). Действие в
стихотворении происходит ночью, а ночь -
традиционный символ смерти, как и сон,
отождествляемый с нею и в древнейшие времена, и в
фольклоре, и в классической русской литературе. В
древности, например, считалось, что душа
погруженного в сон человека вылетала из тела и
посещала те места, видела тех людей и совершала
те действия, которые видел спящий. В классической
традиции ночь - вообще время поэтов, время, когда
к ним приходит вдохновение, и душа в тишине
обретает покой, умиротворение, мудрость.
Сквозной символ - скачущий
всадник - несет не только традиционное значение
освобождения, это еще и лирический герой, и его
душа, летящая в одно и то же время и "по холмам
задремавшей отчизны", и "по следам
миновавших времен". Рубцовский всадник (конь,
кстати, в народной песенной лирике - символ
счастья, свободы, удачи), "сын удивительных
вольных племен" (на Севере не было крепостного
права, крестьяне были вольными), преодолевает
горы и холмы, символизирующие собой жизненные
препятствия - неволю и горе, и знает, что этот путь
- его судьба. Ведь в русской народной лирической
песне дорога - символ жизненного пути, судьбы, а
судьба и смерть - тождественны. И хотя герой
"неведом", одинок, ничто и никто не остановит
его, и он снова и снова повторяет: "Я буду
скакать..."
Вторая строфа представляет
собой воскрешенную в памяти картину былой
крестьянской жизни. Н.Рубцов рисует ее с мягким,
добрым юмором: председатель "требовал
выпить"; жницу, "как знамя, в руках
проносил!" Но это счастливое воспоминание -
лишь краткий миг. В следующей строфе появляется
непривычное, нетрадиционное для элегии
сравнение: "И быстро, как ласточка, мчался я в
майском костюме..." Может показаться, что поэт
здесь совершил ошибку (в основе сравнения -
разнородные слова), но расшифровка этого образа
снимает все сомнения: для Рубцова было важно
выделить именно народнопоэтическое значение
символа - непрочность счастья. А завершается
строфа и вовсе безрадостно - ведь река, по
народным представлениям, вслед за разлукой
приносит смерть. Горе, печаль и ту же смерть сулит
и половодье (у Рубцова - весенние воды). Для
лирического героя все это - не только личная
трагедия, и поэтому четвертая строфа взрывается
страстным обращением к России: "Россия! Как
грустно!" А грустить есть о чем: лодка-любовь
"на речной догнивает мели" под поникшей над
обрывом ивой (ива, как известно,- лирический
символ грусти и печали), и "пустынно мерцает
померкшая звездная люстра" (в народной лирике
звезда символизирует собой судьбу, а также
счастье, красоту, духовную чистоту). Н.Рубцов
включает в унылое окружение поэтических образов
четвертой строфы еще одно, собственное
символическое значение звезды: Русь, вселенная,
вечность, - придавая трагедии особый смысл.
Исторические же ее корни вскрыты в пятой строфе:
"удивительный", белый (цвет чистоты) храм (в
народной поэзии - символ святости, у Рубцова - и
Руси) "пропал" среди "померкших" полей
(в русской народной лирике поле - пространство,
свобода). К о г д а произошла потеря Родины и
свободы - Рубцов знает точно и свое отношение к
прошедшей революции выражает открыто и смело:
Не жаль мне, не жаль мне
растоптанной царской
короны,
Но жаль мне, но жаль мне
разрушенных белых
церквей!..
Нагруженные т а к и м смыслом
слова выделены даже графически.
В последующих трех строфах
лирический герой высказывает свои самые
сокровенные мысли. Родиться в России для него -
все равно, что оказаться в раю: "О, дивное
счастье родиться В лугах, словно ангел, под
куполом синих небес!" (кстати, синий цвет в
народных песнях символизирует чистоту, святость,
а небо - красоту, счастье, нравственную чистоту).
Уподобление лирического героя ангелу и
одновременно птице - не закон балладного жанра, а
закон рубцовского поэтическкого мира. Ангел (в
греческом и еврейском языках означает
"вестник") - слово, которое "часто
прилагается и к людям. Уподобляемое в общем
смысле, оно выражает собой понятие о духовных
существах и служении их, т.к. чрез них Господь
являет свою волю и делает их орудиями исполнения
оной." Другой символ человеческой души - птица -
традиционен в мировом фольклоре и имеет древнее
происхождение, в русской же лирической песне
несет несколько значений: 1. свобода, счастье; 2.
судьба; 3. память о прошлом (высота полета птицы -
образ дальнего, пршедшего времени); 4. в е с т н и к
смерти (выделено мной. - В.Б.). К этому следует
добавить, что заблудившаяся птица в народной
песне символизирует собой горе сиротства.
В 6-й и 7-й строфах восходящая
горестная интонация (троекратное "боюсь")
лирического переживания о русском народе,
отринувшем Бога ("Боюсь, что над нами не будет
возвышенной силы..."), и о собственной грядущей
гибели ("без грусти пойду до могилы...), в конце
7-й строфы достигает эмоциональной и идейной
кульминации: "Отчизна и воля - останься, мое
божество!" После этой строки серия
призывов-заклинаний уже идет по нисходящей
линии.
Обожествление отчизны и воли
характерно для всего творчества Н.Рубцова. Но
если о родине, отчизне - важнейшей доминанте его
творчества - говорилось не раз, то о воле (и
производных от этого слова) как об одном из
наиболее часто встречающихся в рубцовской
лирике образов-символов сказано гораздо меньше.
"Издавна русская культура считала волю и
простор величайшим эстетическим и этическим
благом для человека", - пишет Д.Лихачев. В
русском языке слово "воля" имеет множество
значений и их оттенков. Воля - не только свобода
или пространство, это еще и "творческая
деятельность разума, нравственная мочь, право,
вся нравственная половина человеческого духа,
воля добру и злу"; душа, созданная по образу
Божию, душа, которая дороже всех сокровищ мира.
"Воля - свой бог", - сказано в поговорке. Поэт
повторяет эти слова: "мое божество!"
В 8-й строфе Рубцов широкими
мазками рисует величественную картину русской
природы, используя в конце удивительную
метафору: само "солнце на пашнях венчает
обильные всходы Старинной короной своих
восходящих лучей!" (солнце в песенной лирике -
символ счастья, восход - жизни; замечательна
словесная игра: всходы - восходящих!).
Предпоследняя строфа
начинается так же, как и первая. Кольцевая
композиция здесь - песенного склада, в котором
сама минорная интонация диктует подобное
построение. Лирический герой возвращается на
грешную землю, где царствует "ночное
дыханье" п о к а е щ е спящей родины ("И т а й н
ы е сны (выделено мной. - В.Б.) неподвижных больших
деревень"). Таинственный всадник,
промелькнувший "легкой тенью", как уже
говорилось, - сквозной символ рубцовской поэзии,
выходящий далеко за ее пределы. Он скрывается в
"тумане полей", а ведь поле - не что иное, как
"век человеческий". Туман же в русской
народной лирической песне означает печаль,
слепоту, смерть. Но в стихотворении нет
безнадежности, безысходна только личная судьба
лирического героя (отрицательная анафорная
формула: "Никто... никто..."). В заключительной
10-й строфе важен в связи с этим образ израненного
бывшего десантника; образ, ставший символом и
вызвавший у критиков сначала непонимание, а
затем разноречивые толкования. По нашему мнению,
только страдающий старик мог услышать "глухое
скаканье" "неведомого отрока", с о - с т р а
д а н и е объединило их, и это единение разных
поколений чрезвычайно важно в данном
поэтическом контексте.
Стихотворение поражает своей
символической насыщенностью: 36 символов (без
учета повторяющихся)! Основные образы-символы (27)
- традиционны для русского фольклора. Из них
двадцать четыре соответствуют образной
символике русских лирических песен.
Сравнение с ранней редакцией
этого стихотворения, находящейся в архиве поэта,
дает возможность увидеть, как настойчиво
символизировал Рубцов художественные образы.
Так, в поздней редакции появились такие
образы-символы, как "следы" миновавших
времен (вместо "не жалея минувших времен");
"обрыв" (вместо "потока"); "луга"
(вместо "ромашковых трав") и др. Количество
перешло в качество: предельная нагруженность
текста символикой привела к сложным
ассоциативным связям между символической
ситуацией, обстановкой и символической картиной
стихотворения.
Обращает на себя внимание
отсутствие в рубцовском тексте не только
жанрового, но и лексического единства.
"Возвышенная" лексика: "божество, отчизна,
храм, ангел, отрок, жница, виденье; таинственный,
неведомый, миновавших, венчает, безвестные" -
соседствует с нейтральной, но "сниженной" на
общем фоне: "председатель, гармошки, костюме,
бревна, люстра, десантник; выпить, капризный,
гуляя, растоптанной" и даже с газетными
штампами: "доблесть в труде", "знамя в
руках проносил", "на пашнях... обильные
всходы". Но то, что недопустимо для оды,
нежелательно для элегии и баллады, вполне
приемлемо для песни. Песенное начало в
стихотворении преобладает. Если в балладе
присутствует ярко выраженный сюжет и
повествование ведется от 3-го лица, то у Рубцова
все пронизано единым лирическим чувством.
Элегические мотивы непонимания, одиночества,
смерти являются устойчивыми и в лирической
песне, но в рубцовском стихотворении нет
главнейшего условия элегической печали -
безнадежности. Позиция лирического героя не
индивидуалистична, он не уходит от
действительности, не отделяет себя от народной
судьбы. В элегии важен пейзаж, несущий в себе
поток мыслей и чувств. У Рубцова же пейзажа как
такового нет вообще. Видны в стихотворении и
другие песенные признаки: композиционная
цельность, простота текста, отсутствие сложных
приемов. В стихе нет переноса, ему присуща
интонационная законченность. Четкий, строгий
ритм 5-стопного амфибрахия с цезурой после 2-й
стопы, классическое чередование рифм по схеме
АБАБ подчеркивает мерное, торжественное
интонационное звучание. Стихотворение Рубцова
напевно, мелодично, украшено многочисленными
повторами, гармоническими ассонансами и
аллитерациями. И.Ефремова, убежденная, что
ведущим жанром рубцовской поэзии является
элегия, замечает: "Как правило, подлинные
элегии с широким философским обобщением нельзя
петь и нельзя переложить на музыку..." Однако
все элегии поэта стали песнями, а стихотворение
"Я буду скакать..." имеет несколько
музыкальных интерпретаций.
Итак, все вышеперечисленное, и в
особенности анализ образно-символической
структуры, позволяет, на наш взгляд, сделать
вывод о преобладании в стихотворении Н.Рубцова
песенно-элегической жанровой составляющей.