АКАДЕМИК НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВИЧ ОЗЕРЕЦКОВСКИЙ И ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВЕЛИКИМ ОЗЕРАМ СЕВЕРО-ЗАПАДА РОССИИ
Книга, которую мы открываем, во многом необычна. Это первая книга о Карелии, написанная русским ученым, первое сочинение о нашем крае, изданное на русском языке.
Время ее создания – рубеж XVIII и XIX столетий, период отечественной истории, когда разбуженная от феодальной спячки мощной волной петровских реформ, освещенная гением Ломоносова «страна-корабль» стремительно двигалась по пути прогресса, смело выдвигая из недр народа новые силы: политиков и дипломатов, административных и военных деятелей, поэтов, ученых, путешественников. Достойным представителем этой плеяды стал сын сельского священника Николай Озерецковский, выдающийся ученый-натуралист, поборник отечественной культуры, литератор и педагог, по праву занявший место в ряду первых русских академиков.
1
Автор «Путешествия по озерам Ладожскому и Онежскому» родился под Москвой в селе Озерецком Дмитровского уезда в 1750 году (день и месяц рождения неизвестны).
[5]
Семилетним мальчиком он был отдан в семинарию Троице-Сергиевой лавры, в стенах которой находился десять лет. По сравнению с другими духовными учебными заведениями России XVIII столетия эта семинария во многом отличалась в лучшую сторону. Во главе ее стоял широко образованный ученый-богослов Платон Левшин, чья деятельность положительно сказывалась на общем уровне преподавания и способствовала ослаблению духа догматизма как среди преподавателей, так и семинаристов.
Добрая слава училища достигла Академии наук и, когда в 60-х годах понадобились грамотные молодые люди для участия в ученых экспедициях, руководство Академии обратилось к Левшину с просьбой выделить их из числа семинаристов. Среди 16 человек, направленных в Академию, был и Николай Озерецковский «села Озерецкого священников сын». Из этого краткого упоминания мы впервые узнаем не только о происхождении будущего ученого, но и его фамилию, данную в семинарии.
Семинаристы прибыли в Петербург, в «студенческие классы», и были размещены на жительство в здании академической гимназии. Об уровне их материальной обеспеченности и условиях жизни красноречиво свидетельствует возникшая по Академии переписка: «А как они люди заезжие и объявляют, что у многих некоторых нужных вещей, а особливо постелей, нет, того ради как постели и под них кровати, так и другие самонужные вещи, без которых обойтись неможно, исправить».
Становление Озерецковского-ученого протекало в ходе деятельности академических экспедиций второй половины XVIII столетия, поэтому необходимо сказать несколько слов об этом замечательном для своего времени мероприятии.
Уже к началу столетия был накоплен очень значительный материал о природе России. В 1764 году М. В. Ломоносовым была впервые высказана идея организации астрономо-географических исследований территории государства. Он
[6]
предложил создать для этого три экспедиции, время работы которых определялось бы полутора-двумя годами, а общая протяженность маршрута каждой составляла бы шесть тысяч верст. Помимо астрономических определений, участники экспедиций должны были «записывать натуру мест», вести метеорологические наблюдения, описывать города. Были составлены «географические запросы», анкеты, которые в предварительном порядке рассылались по всем губерниям страны. В числе руководителей «астраханских» и «оренбургских» отрядов экспедиций были П. С. Паллас, И. И. Лепехин, И. П. Фальк, С. Г. Гмелин.
«Оные экспедиции отправятся в скорости, коих главный предмет описывать и собирать в том их путешествии не токмо всяких родов растения и животных, особливо кои неизвестны по сие время или еще не довольно описаны в ученом свете, но изыскивать такожде всякие минералы, руды, камни, земли, соли и все то, что может служить к распространению истории натуральной и следующей из того общественной пользе», – говорилось в одном из документов.
Восемнадцатилетний Николай Озерецковский был направлен в Оренбургский отряд И. И. Лепехина. В состав этого отряда вошли еще двое юношей – Андрей Лебедев и Тимофей Мальгин, а также рисовальщик, чучельщик и стрелок.
Перед началом путешествия студенты получили специальное наставление, в котором, в частности, говорилось, что им предстоит учиться «натуральной истории вообще, а именно: зоологии, ботанике, минералогии, дабы... со временем могли себя оказать в сей науке и при Академии определены быть с пользою», а пока «собирать и приготовлять натуральные вещи, сушить травы, копировать журналы, описания и другие ученые дела...» И. И. Лепехин организовал для своих будущих воспитанников экскурсии на природу, обучая их сбору коллекций и метеорологическим наблюдениям.
На одежду, питание и путевые расходы каж
[7]
дому студенту было определено жалованье 144 рубля в год.
Способности юного Озерецковского позволили Лепехину уже с самого начала путешествия поручать ему самостоятельные маршруты. «Для большего успеха в делах нам порученных, – писал И. И. Лепехин, – отправил я из Симбирска студента Николая Озерецковского, на которого перед другими больше полагал надежды (разрядка моя. – Б. К.), в город Саратов для собирания там птиц и весенних трав, дав ему в помощники чучельщика и стрелка».
В течение трех лет экспедиция работала в Поволжье, на Урале, в астраханских степях, осуществляя «собирание натуральных вещей и изучение трех царств природы».
По-видимому, все последующие годы Озерецковский в качестве помощника Лепехина играет наиболее важную роль в осуществлении замыслов учителя. Так, в 1770 году в написанной академиком «Росписи езды» тот планирует, «...чтобы дать дело части из подчиненных мне людей, в генваре месяце будущего 771 году отправлю вперед к городу Архангельскому студента Николая Озерецковского, чучельщика Федотьева и стрелка для собирания натуральных вещей около города Архангельского». И действительно, зимой 1771 года Н. Я. Озерецковский приезжает в Поморье для собирания птиц, рыб и «прочих Белого моря продуктов».
Из Архангельска путешественник направился в Колу. Путь его лежал вдоль Мурманского берега. Об этом свидетельствуют упоминания Озерецковским о фауне островов, «против Лапландии в окиане лежащих».
В Коле Н. Я. Озерецковский пробыл в течение целого года, всесторонне изучив сам город, население края, рыбные промыслы и, конечно, фауну моря и растительный мир его берегов. Посвященная результатам поездки работа молодого исследователя «Описание Колы» увидит свет лишь два десятилетия спустя. Сейчас же
[8]
руководитель экспедиции отмечал, что «рачениями студента Озерецковского собрано немало приморских птиц и рыб, также и разных родов морских животных и растений, сверх того ничего им не упущено, что по предписанию моему от него было требовать можно, как-то: описание Кольской страны, образ жития и нравы живущих между Архангельском и Колою».
В Архангельск Озерецковский возвращался по зимнему пути, пересекая Кольский полуостров в направлении Кандалакши, затем по Поморскому берегу через город Онегу.
1772 год снова застает Озерецковского в дороге. Оставив Архангельск в середине июня, путешественник побывал в низовьях Мезени и Кулоя, пересек южную часть полуострова Канин и достиг губы Индиги. Впоследствии, вспоминая этот маршрут, он писал: «С реки Индиги берегом ходил я на Святой Нос, с конца которого с неописанным удовольствием смотрел на пространство Ледовитого моря, обращая глаза мои в сторону Новой Земли, на которой побывать великое тогда имел я желание. Но не имея способного к такому пути судна и видя на море жестокие бури, оставил мое намерение...»
На обратном пути, в устье реки Неси, Н. Я. Озерецковский встретился с И. И. Лепехиным. Дорогу до Архангельска и далее путешественники проделали вместе. Их маршрут прошел через Холмогоры, Каргополь и южное побережье Ладоги и завершился в Петербурге 25 декабря.
В ходе этих экспедиций Н. Я. Озерецковский сформировался как разносторонний натуралист, глубоко овладевший методами полевых исследований и описаний. Это, казалось, открывало перед ним широкую перспективу плодотворной научной деятельности в стенах Академии. Так думал и И. И. Лепехин, представляя в 1774 году молодого ученого к научному званию адъюнкта.
Однако обстоятельства сложились иначе. Вскоре по возвращении из очередной поездки Н. Я. Озерецковский был подвергнут испытанию
[9]
по естественной истории в присутствии всей ученой конференции Академии. Итог экзамена оказался неблагоприятным. Биографы академика объясняют это стремлением иностранных членов Академии ограничить доступ в ее стены русских ученых. Решение конференции было составлено в унизительной для Озерецковского форме и отмечало как бы собственное нежелание соискателя к занятиям наукой. В нем говорилось, что «нет ничего предосудительнее и для науки и для общего блага, как насильно заставлять заниматься и посещать профессорские лекции таких молодых людей, которые не обнаруживают для этого ни малейшего желания».
Уязвленный необоснованным суждением академиков, подавленный заключением конференции, Озерецковский решил было навсегда расстаться с Академией. Только участие И. И. Лепехина и Э. Г. Лаксмана удержало его на научном поприще. Оба академика предложили ему заграничную поездку, обосновав ее целесообразность перед Академией. В письменном заявлении они отмечали, что «из экзамена и описаний его самых редких натуральных вещей, также из собственных его с ними разговоров усмотрели больше в нем, нежели посредственное его знание и успехи в натуральной истории, и, смотря по его прилежанию, объявили, что Академия может всегда ожидать от него истинной пользы, ежели он для большего его в оной науке совершенства послан будет за море».
За рубеж Н. Я. Озерецковский был направлен вместе с другим питомцем Академии – В. Ф. Зуевым, учеником П. С. Палласа, также принимавшим ранее участие в академических экспедициях.
Накануне отъезда Академия снабдила молодого ученого специальным письменным напутствием, в котором говорилось, что, находясь в западноевропейских университетах, тот должен был «положить сперва твердое основание в физике, химии, анатомии и физиологии, не упуская при этом и всех частей натуральной истории».
[10]
Были в этом предписании и следующие примечательные строки: «Как жалованья от Академии имеешь ты получать только по триста по пятнадцать рублей в год, то надобно тебе расходы на содержание твое пищею, квартирою, платьем, также на покупку нужных книг и на платеж профессорам за лекции располагать, смотря по при-
|
|
|
Рис. 1. Петербургская Академия наук |
ходу, и всячески воздерживаться от долгов, ибо Академия платить оных за тебя не будет».
Н. Я. Озерецковский и В. Ф. Зуев направились в Лейпциг, а в следующем году испросили разрешения Академии церевести их в Страсбургский университет, где в 1778 году Озерецковский получил степень доктора медицины. На родину Н. Я. Озерецковский вернулся в мае 1779 года. Как результат поездки он представил Академии
[11]
свой труд «Растения-паразиты», который был положительно оценен академиками. Наконец, в собрании Академии 23 сентября 1779 года Н. Я. Озерецковский был единогласно избран адъюнктом натуральной истории, а спустя три года, в 1782 году, состоялось и «всемилостивейшее пожалование адъюнкта натуральной истории и доктора медицины Николая Озерецковского в академики».
В том же году Озерецковский вновь отправляется в Европу. На этот раз сопровождая питомца графа Григория Орлова А. Г. Бобринского. Воспитанник отличался крайне легкомысленным поведением. Не поладив с Бобринским, Озерецковский оставил его в Париже и вернулся в Россию, по некоторым источникам, – пешком.
Вскоре после возвращения Н. Я. Озерецковского на родину произошло знаменательное событие. В 1783 году учреждается Российская Академия. В соответствии с ее первым уставом, в числе задач развития национальной науки и культуры Академия имела изучение, очищение и обогащение русского языка. Молодая Академия, среди членов которой было немало учеников М. В. Ломоносова (в том числе и ее непременный секретарь И. И. Лепехин), развернула активную деятельность, в частности по составлению и изданию «Словаря Российской Академии». В этой патриотической работе, по замечанию Лепехина, «Академии надлежало возвеличить российское слово, собрав оное в единый состав, показать его пространство, обилие и красоту, поставить ему непреложные правила, явить краткость и знаменательность его изречений и изыскать глубочайшую его древность».
Когда был создан «издательный» комитет словаря из трех академиков, наряду с С. Я. Румовским и П. Б. Иноходцевым в него вошел Н. Я. Озерецковский. Вопросы изучения русского языка не были для него отвлеченными, так как он сам не только выступал в качестве редактора различных изданий, но и преподавал российскую словесность в кадетском корпусе.
[12]
2
Летом 1785 года Академия направила Н. Я. Озерецковского в экспедицию по Ладожскому и Онежскому озерам. К этому времени он уже признанный ученый-натуралист, разносторонне образованный деятель и опытный исследователь.
В путь экспедиция направилась на сойме, примитивном парусном судне, традиционно использовавшемся как средство передвижения и промысла ладожских рыбаков. В течение трех дней сойма двигалась по Неве к Шлиссельбургу, а затем вышла в Ладожское озеро.
Первая часть маршрута Озерецковского лежала вдоль выравненного западного берега озера, где отсутствовали гавани и бухты, «куда бы плавателю в опасности укрыться было можно». По берегам простирался дикий, едва потревоженный человеком край во всем многообразии отнюдь не скудной северной природы, практически неизученный, неизведанный, не ставший еще объектом научного описания.
Сегодня, когда наше внимание, как никогда, приковано к проблемам экологии, охраны природы, к необратимым негативным изменениям природной среды, Н. Я. Озерецковский выступает перед нами в качестве первого свидетеля, рассказывающего, что являла собой некогда местность, представляющая ныне чуть ли не ближайшие окрестности почти пятимиллионного Ленинграда.
«За нужное почитаю упомянуть о диких зверях, какие в густых лесах, от вершины Невы по берегу Ладожского озера растущих, обыкновенно водятся, чтоб в случае надобности не искать за пятьсот верст того, что в пятидесяти от С.-Петербурга получить можно, – пишет путешественник. – Нет нужды упоминать о медведях, волках, лисицах, белках и зайцах, о которых всяк знает, что они в здешнем краю нередки, но не всякому может быть известно, что в таком близ-
[13]
ком расстоянии от столичного российского города попадаются также лоси, барсуки и куницы».
Не менее любопытны упоминания путешественника и о рыбах самой Ладоги, об осетрах и лососях, в изобилии обитавших тогда в водах озера.
Обстоятельны сделанные Озерецковским описания представителей растительного мира. Рассказывая о пути от мыса Иголка к деревне Тайболе, натуралист отмечает, например, произрастающее на низких участках берега «растение, названное в Ижорском травнике солнечною росою, а в простом народе во многих местах, особливо около Москвы, под именем царских очей известное, которое тем примечательно, что цвет свой отворяет в июле месяце только в девятом часу поутру, а в двенадцатом перед полуднем паки его закрывает, и что от травки сей, когда она, будучи измята, положится в пресное молоко, жидкость сия сседается. Славный Гофман говорит, что травку сию, для ея красоты и действия, надобно назвать Венерушкою. ...Некоторые невежды, слывущие ворожеями, почитают ее приворотною травою и обманывают ею влюбленных слепцов».
Обстоятельность и полнота сведений, обсуждаемых здесь путешественником, позволяют увидеть в нем любознательного исследователя, обладающего широким для своего времени научным кругозором.
Здесь же путешественник делает первые, весьма интересные наблюдения над строением берегов озера, позволяющие прийти к представлению о больших размерах озера в недавнем геологическом прошлом. Неподалеку от деревни он видит «высокий песчаный вал... который в отношении к берегу Ладожского озера идет с ним параллельно. (...) Почему песчаный оный вал можно почесть старинным берегом Ладожского озера...»
Посещая прибрежные селения, с глубоким интересом и сочувствием путешественник всматривается в жизненный уклад, способы ведения
[14]
хозяйства, быт и семейные отношения ладожан – русских, финнов, карел.
От частных наблюдений над взаимоотношениями местных крестьян со своими хозяевами он находит путь к более широким социальным обобщениям. Обобщениям наивным, но, несомненно, отвечающим идее социальной справедливости: «...Вообще в людях примечается, что всяк желает дешево купить, а дорого продать, и мне кажется, что богатые люди обыкновения сего еще больше держатся нежели бедные. Причины сему в различном роде их жизни искать должно. Богатые люди слишком много наделали себе надобностей, потому больше и стяжания иметь стараются, а переменить род жизни никто не хочет».
Общепринято мнение о том, что язык описаний Озерецковского деловит и сух. Действительно, в своих сочинениях исследователь очень лаконичен, а его записки порой лишены эмоциональной" окраски. Но в тех случаях, когда обстановка путешествия становится необычной, волнующей, становится более ярок и язык путешественника, поднимающийся до поэтического обобщения.
«...Ладожское озеро весьма часто от ветров в ужасное приходит волнение... – пишет Озерецковский. – Пресная, легкая и прозрачная вода оного действием ветров воздымается от самого дна и производит валы страшным горам подобные, так что судно более по озеру возметается, нежели плавает. (...) В такое время быть в судне на озере и не иметь к спасению своему надежного пристанища есть крайность, в совершенное отчаяние приводящая. Тогда ни для кого не важно лишиться грузу, лишиться всего имения, лишь только бы спасти свою жизнь, против которой восстают волны, непреоборимые неприятели». Согласитесь, что в данном случае текст Озерецковского трудно назвать мало эмоциональным и тем более сухим.
От деревни Тайбола Озерецковский направился на остров Коневец. Он подробно характери-
[15]
зует и природу острова – его рельеф, растительность, животный мир, и его известный монастырь, приводит легенду о главной достопримечательности острова – Коне-камне, рисунок которого сопровождает изданные позднее записки путешественника.
В проливе между побережьем и островом с помощью веревки с грузом исследователь производит промеры глубин. Отмеченная здесь глубина – 25 сажен – оказалась наибольшей в сравнении с измеренными в начале пути и не превышавшими 6 – 7 сажен. Однако в дальнейшем, двигаясь на север, Озерецковский встретил и значительно большие глубины – до 150 сажен.
Следующий населенный пункт, который посетил путешественник, – город Кексгольм – древняя Корела. Расположенный на островах на протоках Вуоксы городок имел пустынный и мало привлекательный вид, а его «окрестные места представляют глазам только дикий лес, бугры песку и кучи камней».
Замечательно интересны его соображения о необходимости здесь регулярных гидрологических наблюдений. По существу ученый намечает прообраз сети гидрометеорологических станций, первые попытки организации которой были сделаны в России лишь в конце XIX столетия: «...При сих наблюдениях, которые для верности в разных местах около озера делать надобно, необходимо нужно примечать и обстоятельства, которые прибыль или убыль воды производить могут, как-то количество снега, дождя, туманов, красных дней и пр., чтоб после вероятную причину сего явления открыть было можно».
Здесь ценны мысли путешественника об изменениях уровня Ладожского озера в связи с неравномерным поступлением в него воды, приносимой из бассейна Вуоксы, и о зависимости ее водности от количества атмосферных осадков.
Во время посещения Кексгольма Озерецковским в малолюдном обычно городе собралось большое число жителей окрестных селений, спешивших попасть отсюда на Валаам, где в эти дни
[16]
начиналась ярмарка. Туда же взяла курс и сойма путешественника.
Несколько часов пути и на горизонте проступили волнистые контуры островов архипелага. Чем ближе, тем яснее различается местность, где «взор наслаждается приятностию дерев, произрастений, каменных утесов и долин, а душа питается размышлениями, кои рождает тишина и уединение». На фоне неба прорисовываются шпиль колокольни, маковки часовен.
Если по отношению к обширным территориям бассейна Ладоги и Онеги Н. Я. Озерецковский выступает преимущественно в почетной роли первоописателя, то здесь на Валааме он имел своего предшественника – любознательного отставного офицера Я. Я. Мордвинова, посетившего острова годом раньше. Однако путевые записки о монастырском архипелаге, оставленные Мордвиновым, во многом уступают описанию профессионального естествоиспытателя, сделавшего несравненно более полные наблюдения, рисующие как картины богатого растительного и животного мира Валаама, так и нравы его обитателей.
Описание Валаама, оставленное Н. Я. Озерецковским, интересно и в том отношении, что того Валаамского монастыря, каким увидел его путешественник, давно уже нет. На его глазах начал сооружаться новый. Тем любопытнее зарисовка путешественника. По его словам, монастырское строение «состоит из деревянной ограды, в которой церковь с колокольнею и монашеские хижинки также деревянные». Изображение старого монастыря на гравюре И. X. Майра, приложенное к запискам о путешествии, – единственное дошедшее до нас.
Озерецковский составил общий географический очерк архипелага. На острове, в пределах возвышенности, венчаемой монастырем, он отметил признаки железной руды, «которая лежит на самой поверхности земли сливными камнями темно-красного цвета». Разбивая такие камни молотом, натуралист превращал их в порошок, легко притягивавшийся магнитом. Аналогичный измель-
[17]
ченный озерными волнами песок в больших количествах наблюдался в Никоновской губе, вблизи креста, а также около пристани Баенного острова. По свидетельству Озерецковского, этот песок продавался в лавках в Петербурге и использовался для присыпки написанного чернилами текста.
Большое впечатление на путешественника произвела местная ярмарка, товары на которую поступали из Олонца и Тихвина.
Познакомившись не только с природой архипелага, но и бытом монастыря, Озерецковский приходит к пониманию Валаама, весьма созвучному нашим сегодняшним оценкам и суждениям. Монастырь, расположенный на острове с его чарующей природой, видится ученому как убежище для людей, «кои в обществе исполнили долг человека и гражданина...» Что же касается современных путешественнику обитателей острова, валаамских пустынников, то они вызывают его явное неодобрение. Он замечает, что спокойствие и блага острова зачастую предоставляются здесь людям «обществу не служившим, которые одним только отрицанием от мира право на то снискивают».
Озерецковскому довелось оказаться за столом монастырской трапезной, и он с нескрываемым раздражением и брезгливостью живописует неопрятность монахов, ибо «видеть их за столом, а особливо сидеть с ними вместе показалось мне хотя не совсем претительно, однако же и неприятно».
От берегов архипелага судно направилось на север, в Сердоболь, нынешнюю Сортавалу. В то время это был значительный торговый центр, где зимой происходила ярмарка пушнины.
Неподалеку от Сердоболя путешественник посещает известные и сейчас Рускеальские мраморные ломки с их широким набором сортов мрамора. Здесь же, в пятнадцати километрах от Сердоболя, он высаживается на остров Ювень, также известный своими месторождениями декоративного камня, а по другую сторону губы посещает
[18]
остров Тулома, целиком состоящий из высокосортного гранита.
Н. Я. Озерецковский минует деревеньку Ювень, расположенную в устье реки Янисйоки, затем Сумерье, с ломок которой в Петербург доставлялся гранит для постройки Исаакиевского собора. Непродолжительную экскурсию путешественник совершает в окрестности деревни Киттеля, известной своим месторождением граната, кристаллы которого достигали величины грецкого ореха. Посещает также лежащую неподалеку Питкяранту. Во всей этой местности, по словам путешественника, «минералоги еще много там найдут, что в общественную пользу обращено быть может».
С особым старанием Озерецковский исследует архипелаг в районе Уксы. Производит глазомерную съемку его островов и проливов, которая, как он надеется, окажет помощь будущим плавателям.
В качестве любопытной достопримечательности путешественник описывает лежащий в озере недалеко от берега Варашев камень, срисовывает сохранившуюся на нем старинную надпись. Побывав в Видлице и Тулоксе, по реке Олонке Озерецковский затем поднимается до Олонца, города с многими административными зданиями, церквами, магазинами и лавками и окруженного многочисленными пильными мельницами. Затем по Олонке вновь возвращается в озеро. Двигаясь на юг, мимо деревни Гумбарки, входит в Лисью протоку, которая вывела его к Свири.
29 июля сойма Озерецковского вошла в устье реки. Мимо проплывали берега, то низменные, скрытые в основании зарослями камыша, то более высокие, песчаные, поросшие по краю обрыва сосновым лесом и кустами вереска.
Вот и первый на пути знаменитый свирский порог – Подъяндебский, где, по словам путешественника, «подводные камни стремительность воды очень приметно увеличивают».
На порогах сойму приходилось тянуть бечевой. На следующем пороге, Карелке, течение было та-
[19]
ким сильным, что бечева дважды обрывалась и каждый раз приходилось подводить судно к берегу. Затем прошли пороги Степанова луда, Железные ворота, Сиговец и Медведей, где на протяжении почти девяти километров река текла в теснине каменистых берегов и так стремительно, что подъем и спуск были связаны с большим риском.
Ночь с 3 на 4 августа Озерецковский провел в крошечной, всего в четыре двора, деревеньке Ровской, где «от несметного множества комаров великое претерпел беспокойство».
Подъем по порожистой реке на расстояние менее 200 километров занял у путешественника девять дней. Крупные же суда, галиоты, нередко задерживались по пути из Ладожского в Онежское озеро более чем на месяц. Для подъема или спуска по порогам каждого из них приходилось нанимать в ближайших деревнях не менее полусотни работников.
Долина Свири получила в описании путешествия Н. Я. Озерецковского свое заметное место. Он упоминает на этом отрезке более тридцати деревень, называет число дворов во многих из них, рассказывает о занятиях и промыслах населения: молочном животноводстве, хлебопашестве, льноводстве, огородничестве, углежжении, лесопилении, мелком судостроении, небольших фабриках.
Особо интересны его заметки о льноводстве и рыболовстве, где в обиходе он наблюдал много самобытных приемов и орудий.
Наконец, на десятые сутки пути перед путешественником открылся простор Онежского озера. Сойма повернула на север, двигаясь вдоль западного берега озера. Песчаное побережье было покрыто зарослями вереска; расположенные в удалении от береговой черты прибрежные селения с воды здесь не были видны.
Миновав Шелтозеро, Озерецковский высадился на острове Брусенском, известном своими ломками мрамора. Несколько кусков он отобрал для коллекции кунсткамеры.
[20]
В вершине обширного Онежского залива путешественнику открылась панорама Петрозаводска – главного города Олонецкого наместничества Здесь все ему интересно – история основания, число каменных и деревянных домов, занятия жителей.
Озерецковский отмечает особенности положения города в вершине залива, наличие в нем удобной стоянки для судов. Отсюда ведется торговля с Петербургом – преимущественно товарами, скупленными в Петрозаводском и Повенец-ком уездах: смолой, дегтем, ивовой корой, говяжьим салом, соленой рыбой, дичью, пушниной. Отсюда же везут в центр продукцию железоделательных заводов, декоративный камень для строек столицы. Сюда, в город, доставляется хлеб и другие съестные припасы.
В Петрозаводске Озерецковский встретился со здешним вице-губернатором С. Н. Зиновьевым, который оказал ученому всемерную поддержку. В канцелярии Олонецкого наместничества путешественник познакомился с многочисленными архивными делами, содержавшими обширный статистический материал. Используя эти документы, Озерецковский получил возможность составить подробные описания всех городов наместничества.
Из Петрозаводска путешественник направил свое маленькое судно в северную часть озера. Он вошел в Кондопожскую губу, откуда, оставив лодку в погосте, отправился во внутреннюю часть Карелии, чтобы познакомиться со знаменитым Тивдийским месторождением мрамора, поставлявшим камень на стройки Петербурга. На ломках Белой горы Озерецковский описывает встречающиеся здесь сорта и разновидности декоративного камня, способы его добычи.
На обратном пути ученый задержался на берегу Пальеозера в Святнаволоке, население которого занималось хлебопашеством, скотоводством и торговлей. Вокруг селения простирались либо обширные поля, занятые посевами ржи, ячменя, овса и льна, либо покосы. Здешние крестьяне занимались также рыбной ловлей и добывали болотную
[21]
железную руду. Ее плавили, а крицы сбывали местным купцам для перепродажи. В Святнаволок поступала скупленная в Лапландии и Лопских погостах пушнина, которая затем также перепродавалась на ярмарках.
Остановившись в одной из губ Сандалозера, путешественник верхом отправился на реку Суну и далее – к водопаду Кивач. Дорога шла глухим лесом. На двенадцатой версте до слуха путешественников стал доноситься шум падающей воды. Скоро всаднику открылось русло реки, перегороженное утесом, по горизонтальным поверхностям ступеней которого каскадами падала вода. С последней ступени она «в великом количестве низвергается», а внизу, «упадая обращается в пену и обильный дает от себя пар». Водопад был так могуч, что «большие бревна, пущенные с порога, надвое и больше переламываются».
От Кивача, также верхом, Озерецковский двинулся к устью реки Сандалки. Вскоре за Кончезерским заводом тропа вывела на широкую обставленную верстовыми столбами дорогу, связывавшую Москву с Марциальными водами. Сам поселок находился на 949 версте этой дороги. Здесь еще сохранились два из трех деревянных дворцов и церковь, построенные при посещении местности Петром I. Озерецковский описал главную здешнюю достопримечательность – колодец с марциальной водой в пятиугольной, под крышей, беседке: «Вода в нем весьма мутная и на вкус землистая, но поодаль от беседки скопляется в ямах весьма едкая густая вода, которая напиталась купоросными, квасцовыми и железными частицами...»
Внимание ученого привлекла висящая на стене беседки чугунная доска, текст на которой сообщал, что этот источник «сыскан ... тщанием и искусством» олонецкого коменданта Г. В. Геннина. Сам простолюдин, Озерецковский не преминул поправить умышленную натяжку и уточнить, что «воды сии открыты не полковником Генниным», а простым «молотовым работником Иваном Ребоевым». В доказательство Озерецковский
[22]
опубликовал текст челобитной Ребоева на высочайшее имя вместе с резолюцией Петра.
В период посещения Озерецковским в Марциальных водах в летнее время действовала купоросная фабрика, весь персонал которой составляли 23 человека. Ученый наблюдает примитивный технологический процесс, описывает продукцию этого маленького предприятия.
Возвратившись на берег Онежского озера, путешественник продолжает плавание. Наступившая осень, ставшие частыми штормы и непогода заставили Озерецковского спешить. Стремясь сократить путь, он уже минует многие прибрежные селения. Следующий пункт его остановки – Кижский погост, что «состоит из двух деревянных церквей, из коих одна о 23 главах и стоит на возвышенном месте; вид ее весьма красив».
Теперь сойма Озерецковского держит курс в вершину Повенецкого залива. Путешественник прибыл в Повенец – маленький деревянный городок, жители которого трудились на пашнях, занимались смолокурением и рыбной ловлей. Среди них были и каменотесы, изготовлявшие из местного кварца жернова и ступы для столичного фарфорового завода. • В городе скопилось множество паломников, которые направлялись отсюда по древнему проложенному еще ватагами новгородской вольницы пути по Выгу к побережью Белого моря, Сумскому Посаду, где садились на морские суда, доставлявшие их в Соловецкий монастырь.
1 сентября Н. Я. Озерецковский направился из Повенца в знаменитую Даниловскую пустынь – одну из цитаделей русского старообрядчества. Обнесенная четырехугольником деревянных стен территория монастыря, помимо церквей, колокольни, келий и часовен, включала немало хозяйственных построек: кожевенный завод, медеплавильную фабрику, изготовлявшую литые образа и складни, гостиницу и больницу. Многообразная хозяйственная деятельность Даниловской пустыни выходила далеко за пределы Карелии. Так, ежегодно Даниловское общежитель-
[23]
ство направляло промысловые артели на Шпицберген, где велась охота на моржей, тюленей, белых медведей, оленей и песцов, вело торговлю в Архангельске и в Петербурге.
Поблизости от мужского монастыря находился женский – с обширным молочным хозяйством, а на реке Лексе – еще одно отделение монастыря. Всего в бассейне Выга проживало около полутора тысяч монахов и более шестисот монастырских работников.
После посещения Выгорецкой пустыни Озерецковский направился на юг вдоль восточного берега озера в направлении Челмужи и Пяльмы. Он двигается к устью реки Водлы, где делает остановку в Шальском погосте, известном своим стеклянным заводом. Затем, мимо Муромского монастыря, направляется в устье реки Андомы. Здесь его застает шторм. Сойму понесло к берегу и лишь за несколько минут до встречи с ним стал виден вход в реку. С трудом войдя в устье реки, путешественники имели возможность оценить размеры подстерегавшей их опасности: на речной отмели лежал разбитый накануне бурей галиот. В устье реки Андомы пришлось пережидать непогоду, соорудив над лодкой шалаш из ветвей. Это укрытие в течение двух дней спасало путешественников от дождя, а затем и снега, выпавшего 5 сентября.
Непогода затянулась и, не имея возможности продолжать плавание, Озерецковский из Тудозера выехал верхом в Вытегру – расположенный на южном берегу Онежского озера красивый город с церквами, фабриками, оживленной торговлей.
Дальнейший путь проходил по уже известному читателю маршруту: вниз по течению Свири, к устью Волхова. 23 сентября ученый прибыл в Новую Ладогу, а 26 сентября его маленькое судно достигло набережных Петербурга.
Результаты путешествия Н. Я. Озерецковского по Ладожскому и Онежскому озерам получили высокую оценку и принесли ученому заслуженный успех как в кругу ученых коллег, так и. у официального руководства Академии. Директор
[24]
Академии наук княгиня Е. Р. Дашкова так характеризовала деятельность Озерецковского: «Он для исследования натуральных вещей целые восемь лет путешествовал по России как сухим путем, так и морями, собирая все естественные произведения для Академии. И в последнем своем путешествии по озерам Ладожскому и Онежскому, которому описание издал он в свет, открыл гору, гранатами изобилующую, близ Ладожского озера; железную руду на острове Валааме и множество мрамора на реке Пельме, впадающей в Онежское озеро. Сверх того собрал знатное количество различных минералов, которыми приумножил собрание редкостей в императорской кунсткамере». Н. Я. Озерецковский был награжден орденом Св. Владимира четвертой степени «за ученые труды и заслуги».
3
В заключение, – несколько страниц, освещающих последующий жизненный и творческий путь Н. Я. Озерецковского, значение его трудов для развития отечественной науки, роль ученого в ее становлении.
До конца своей жизни Н. Я. Озерецковский вел исследовательскую, педагогическую и литературную деятельность в Императорской Академии наук и в Российской Академии. В академической гимназии ученый читал курс отечественной истории. Один из его слушателей, впоследствии видный деятель русской науки С. Н. Глинка, оставил нам в своих записках портрет ученого-педагога тех лет: «Лицо Озерецковского было здоровое и свежее. Он был несколько сутуловат и еще более сгибался, когда, держа в руках табакерку, выхватывал из нее табак щепотку за щепоткой, торопливо нюхал, мерными шагами ходил по классу, приискивая надлежащее слово, и, отыскав его, говорил: «Да, вот так надобно».
Ранние путешествия Озерецковского дали ему материал для первых статей и заметок, отра-
[25]
зивших непосредственные результаты этих поездок. Ранние научные сообщения – о моржовом промысле, о гагачьем пухе – стали предметом журнальных публикаций в изданиях Академии наук и Вольного экономического общества.
Фундаментальные работы, составляющие основу научного наследия ученого, увидели свет в конце XVIII – начале XIX столетия, уже после путешествия по Ладожскому и Онежскому озерам, когда научные сборы академика были тщательно обработаны, идеи обдуманы, когда исследователь получил в руки обширный сравнительный материал.
Определенное значение в активизации литературной работы Н. Я. Озерецковского на грани XVIII – XIX столетий сыграло и состоявшееся в это время утверждение русского языка в качестве официального научного языка – дело, которому подвижнически способствовал сам ученый. Об этом свидетельствует составленное им совместно с двумя другими академиками, С. Е. Гурьевым и А. Ф. Севастьяновым, известное письмо на имя Александра I, в котором вместе с другими предложениями по демократизации деятельности Академии ученые добивались отмены делопроизводства и публикации трудов ее членов на иностранных языках. Ведь в то время и «Известия» и другие академические издания еще печатались либо по-немецки, либо по-французски.
«По сие время в Российской Академии наук не токмо труды академиков, но и самые даже записки ее заседаний пишутся на иностранных языках, как будто бы Академия для иностранцев была основана. Очевидная польза требует, чтобы сие отменено было». По мнению авторов письма, входящие в число членов Академии иностранцы, пишущие не на русском языке, сообщают результаты исследований не России, а государствам, на языке которых они пишут.
Разница в пользе иностранца, живущего и печатающегося в России, и того, что работает за ее пределами, по суждению Озерецковского и его коллег, состоит в том, что привезенная из-за
[26]
границы книга стоит несколько гривен, а издание книг живущего в России иностранца обходится государству в несколько тысяч рублей.
Записки Н. Я. Озерецковского, подводящие частные итоги его путешествия по Ладоге и Онеге, впервые были напечатаны в виде журнальных статей в 1786 году в «Новых ежемесячных сочинениях». Одновременно ученый начал подготовку книги «Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому». В 1788 году в «Новых ежемесячных сочинениях» и в 1791 году в «Месяцеслове историческом и географическом» печатались отрывки из этого сочинения, а сама книга увидела свет в 1792 году.
Труд ученого, составленный в лучших традициях отечествоведения дал комплексную картину природы обширного края, охватывавшего бассейны двух великих озер, а в административном отношении – северо-восток Петербургской губернии, юг Олонецкого наместничества и южную Карелию.
С равной степенью знания ученый дал первые наброски физико-географической характеристики, очерк геологического строения и рельефа, описание растительности – от лесов до экзотических видов трав, животного мира – от зверей до насекомых. Широко и полно описаны ученым и сами озерные водоемы, от глубин и строения береговой линии до характеристики вод и обитателей водной толщи. Н. Я. Озерецковский первый в географической литературе своего времени дал столь всеобъемлющий очерк отечественных озер, тем самым став у истоков русского озероведения.
«Места мною осмотренные, – писал ученый, – не обижены от натуры ни животными, ни произрастениями, н'иже телами ископаемыми. Кроме множества птиц, рыб и прозябений (растений. – Б. К.), видел я каменные горы, из которых воздвигнуть можно каменные здания; видел и рассматривал соленые воды, из которых вываривается столовая соль с истреблением лесов...» Забота о будущем процветании изученных им местностей
[27]
чрезвычайно характерна для ученого. Многие его оценки природных ресурсов Карелии поднялись до уровня научно обоснованного предвидения.
Значительные запасы и разнообразие строи тельного и облицовочного камня, с одной стороны, и относительная бедность края металлическими полезными ископаемыми, с другой, привели Озерецковского к заключению, что «весь Олонецкий край в рассуждении золота, серебра и меди надлежало бы почитать бесплодным и никогда за разработку таких руд не приниматься; а как самый сей край изобилует хорошими камнями, целые горы составляющими, каковы суть мраморы, шиферы, порфиры, кварцы и пр., то добывание сих камней само по себе могло бы быть полезно и притом оно довело бы может быть когда-нибудь до открытия надежных рудных жил, ежели оне в Олонецком краю находятся, ибо богатейшие руды не усиленным разламыванием каменных хребтов, а по большей части нечаянными открываются случаями».
Последующая двухсотлетняя история геологоразведочных работ на территории Карелии подтвердила этот замечательный прогноз академика.
Труд Н. Я. Озерецковского о Ладожском и Онежском озерах вышел далеко за рамки обычных путевых записок, ибо автор не ограничился описанием пройденного маршрута, но дополнил его обширными и разнообразными статистическими данными, сведениями по истории, о характере населения, хозяйстве всех уездов наместничества. И если мы называем Н. Я. Озерецковского ученым-энциклопедистом, то его книга явилась подлинной энциклопедией края.
Сочинение Н. Я. Озерецковского сохраняет и до наших дней значение замечательного краеведческого источника, несомненно, важного и ценного в истории изучения Карелии. Оно дает представление о национальном составе и языке коренного населения края, рисует оригинальные картины быта и народных обычаев. В каком-то смысле прав исследователь научного наследия ученого В. В. Пименов, утверждающий, что основной те-
[28]
мой книги Н. Я. Озерецковского стал «народ, его быт, культура, нужды, занятия».
Чтение книги Озерецковского доставит современному читателю удовольствие удовлетворенной любознательности, сходное с чувством глубокого и уважительного интереса, который мы испытываем, перелистывая ветхие листы старинного семейного альбома, видя жизнь своих предков в ретроспективе. Но старые фотографии альбома передают нам облик отдельных людей, приметы и черты отдельных жизней. Со страниц книги Озерецковского встает временной срез более древний, нежели само появление первого фотографического снимка, а персонажи и виды в книге – не отдельная семья, а целый дорогой нашему сердцу край и наш народ.
С выходом в свет первого издания «Путешествия по озерам Ладожскому и Онежскому» продуктивность Озерецковского-автора достигает расцвета. В 1804 году отдельной книгой вышло «Описание Колы и Астрахани» – сочинение, освещающее результаты путешествий, предпринятых Н. Я. Озерецковским еще под руководством И. И. Лепехина.
Как всегда, ученый был обстоятелен в описании: сообщал число домов и жителей, рассказывал о хозяйственной жизни, укладе и быте населения. Рассказывая о Коле, он приводил сведения о былом рыбном богатстве Кольского залива, где городские жители «у дворов своих вытаскивают из губы полные сельдей неводы». Яркими и подробными были его описания ярусного лова, охоты на китов. Много оригинальных фактов сообщается в книге об окрестностях города: острове Кильдин, крупных озерах края Имандре и Пул-озере.
В 1805 году был издан подготовленный Н. Я. Озерецковским IV том «Дневных записок» экспедиций И. И. Лепехина. Этот том по своему содержанию по существу продолжал серию, начатую самим И. И. Лепехиным, но включал, наряду с сочинениями покойного академика, труды других исследователей – самого Озерецковского,
[29]
опубликовавшего описание собственного путешествия по Белому морю, а также работы В. В. Крестинина, А. И. Фомина и несколько более мелких сочинений.
«Я не позабыл, но оставил только для особливой статьи упомянуть о родине академика Ломоносова, где я был, выехав из Пинеги на Двину», – писал Н. Я. Озерецковский. Среди материалов тома, принадлежавших перу Озерецковского, интересны наблюдения, сделанные в бассейне Белого моря на границе леса и тундры. Отмечая угнетенный вид деревьев, ученый указывает, что такую картину «приписать должно действию холодных с моря ветров, которые воспрещают распростираться сучьям и вершины нежной лиственницы, словно хлебные колосья, холодом своим побивают».
Если путешествие по Ладожскому и Онежскому озерам положило начало отечественному озероведению, то последующие поездки Озерецковского по озерам Европейской России способствовали становлению этой отрасли знаний в России. Через 20 лет после своего первого озерного путешествия, в 1805 году, он отправляется с экспедицией на озеро Ильмень, а в 1814 году в истоки Волги и на озеро Селигер. Каждое из этих путешествий оставило след в виде еще одной книги.
Будучи уже признанным ученым, Н. Я. Озерецковский до конца своих дней оставался человеком более чем скромного материального достатка. В этом отношении показательно его письмо, содержащее прошение о денежной помощи. «Много лет путешествуя по России для исследования натуральных произведений, в 1771 году лишился я всей моей собственности в Ледовитом море, в 1773 году погорел в Великих Луках, в 1814 году в озере Ильмень потонули остатки моих пожитков», – писал престарелый академик.
За два года до кончины, в 1825 году, упоминавшийся уже С. Н. Глинка встретил Озерецковского у тогдашнего министра просвещения А. С. Шишкова. По словам Глинки, «он был еще
[30]
довольно крепок на ногах, но на лице его проглядывало изнеможение – предвестие близкой смерти. Он очень обрадовался встрече и сказал:
– Ты много трудишься, брат, это хорошо.
– Тружусь много потому, что привык к труду, да проку теперь мало.
– Нет нужды, брат, в труде всегда есть толк; я и постарее тебя, но не прочь от труда, – возразил Озерецковский».
Это последняя запись об ученом. Николай Яковлевич Озерецковский ушел из жизни 28 февраля 1827 года.
Новое издание «Путешествия по озерам Ладожскому и Онежскому» – выдающегося памятника отечественной научной мысли конца XVIII столетия – предпринимается в замечательное время, когда в нашем народе обострено чувство интереса к прошлому своего отечества, когда в стране происходит объективная переоценка многих событий нашей истории. При этом обращение к забытым или мало известным подлинникам является знаменательным и закономерным.
Книга «Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому» имела всего два издания. Второе издание было предпринято автором в 1812 году вместе с очерком о путешествии вокруг озера Ильмень. С тех пор «Путешествие» не переиздавалось. Во втором издании Н. Я. Озерецковский внес целый ряд исправлений, уточнений и дополнений, а также некоторую редакторскую правку. В настоящем издании текст печатается по изданию 1812 года. Редакционные исправления, а также незначительные поправки не оговариваются. Дополнительный текст, внесенный автором во второе издание, выделен шрифтом.
Готовя книгу Н. Я. Озерецковского к изданию, мы стремились донести текст его сочинения в виде, максимально приближенном к оригиналу. Сохранен язык книги, изменены лишь отдельные архаизмы в правописании и пунктуация приближена к современной.
[31]
Написание географических названий полностью сохранено. Чтобы сделать их понятными современному читателю, в указателе географических названий, помещенном в конце книги, для каждого топонима при необходимости в скобках даны ныне существующие наименования.
[32]
 |
| Рис. 2. Титульный лист первого издания «Путешествия» |
 |
| Рис. 3. Маршрут путешествия Н. Я. Озерецковского |
ОПИСАНИЕ ЛАДОЖСКОГО ОЗЕРА
Приступая к описанию Ладожского озера, которое в прошлом лете 1785 года кругом объехал я водою, в коротких словах упомяну наперед о Неве реке и скажу только, что ею поднялся я на судне [1] от С.-Петербурга до Шлиссельбурга; видел возвышенные, лесистые, то глинистые, то песчаные ее берега, которые по краям уставлены пригожими домами, целыми селениями и кирпичными заводами, видел пороги, лежащие на Неве выше устья реки Тосны, которые состоят из раскиданных камней, простирающихся от берегов реки к ее середине, которая однако ж чиста, глубока и свободный дает проход самым большим и грузным судам, выключая одно сие неудобство, что стремление воды очень там быстро, и поднимающиеся вверх суда во время тишины или противного ветра в проезде через пороги сильное от воды претерпевают сопротивление, когда тянутся бечевою, для которой вообще оба берега Невы нимало не приготовлены.
В третий день по выезде моем из С.-Петербурга добрался я до Шлиссельбургской крепости, которая лежит на острове в самой вершине Невы реки. Она окружностию своею весь остров со всех сторон занимает и делает вход в Неву из Ладожского озера себе подвластным. Сколь важно сей крепости положение, столь надежно и строение, ибо стены ее, кои сделаны из твердого плитнику, имеют в себе толщины близ трех саженей. Я не могу сказать, чтоб остров, на котором стоит сия крепость, видом своим подобен был продолговатому ореху, как все писатели утверж
[35]
дают. Такого вида орехов я не знаю, а знаю только, что остров сей, премногим островам фигурою подобный, назывался в старину Ореховым, потому и город, еще при великом князе Юрье Даниловиче в 1324 году на нем построенный, назван сперва Ореховцом, а потом прослыл Орешком. По прошествии 22 лет от его построения завладели им шведы в 1347 году и назвали Нотенбургом; но когда россияне у шведов обратно его отнимали, то он по-прежнему оставался у них под именем Орешка. Долго носил он сии два названия, переходя между россиянами и шведами из рук в руки, и у последних находился во владении по 1702 год, в котором государь Петр Великий его завоевал и вместо прежних названий Нотенбурга и Орешка дал ему имя Шлиссельбурга, что значит Ключ-город. Государь столько уважил положение сего города, что сочел его ключом, отверзающим вход в дальнейшие пределы шведов, которые и тогда были нам неприятели. Название сие как будто бы укрепил Петр Великий гербом, в том же 1702 году городу пожалованным, на котором изображен ключ под короною. Простой народ, который все чужестранные наименования на свой язык превращает, из Шлиссельбурга сделал Шлюшин, так, как из С.-Петербурга Питер, из Стокгольма Стекольный и пр. При церкви Шлиссельбургской крепости по сие время в первом часу по полудни производится колокольный звон, в силу повеления государя Петра Великого, который в том часу овладел крепостию, и в память победы обряд сей, торжеству приличный, установить изволил.
Шлиссельбургский посад, который собственно называется городом, лежит на левом берегу Невы, в полуденной стороне от крепости. Он разделен на две части Ладожским каналом [2], который входит там в Неву тремя отверстиями, из коих два укладены по сторонам плитою. В сих отверстиях канала сделаны шлюзы, которые для прохода судов отворяются. Число домов во всем городе простирается до 406, а жителей разного звания считается в нем 1955 мужеского и 1168 женского
[36]
полу. Весь рынок в городе состоит из 16 лавок, которые как видом, так и товарами очень бедны, так что ни ценовки [3], ни парусины, ни клеенки не можно там достать среди самого лета, когда вещи сии для судов, ходящих по Ладожскому озеру, весьма часто бывают нужны. Главный промысел жителей составляет рыбная ловля на озере и на Неве, а некоторые из них содержат большие и
 |
| Рис. 4. Крепость Шлиссельбург |
малые суда, на которых возят в С.-Петербург и в Кронштат разную клажу и проезжих.
Внизу города по течению Невы, на небольшом острове, где прежде был деревянный дворец, находится ныне ситцевая и выбойчетая фабрика коллежского асессора Лимана, которому тот остров в 1763 году именным ее императорского величества указом в вечное пожалован владение. К сему острову через рукав Невы, Малою Невкою называемый, с матерой земли проведен деревянный мост иждивением оного фабриканта, который на фабрике своей и живет. Она находится в большом каменном доме, при котором все прочее строение деревянное. Белые ситцы и выбойки, выписываемые из чужих земель, раскрашиваются здесь разных цветов красками, которые также из чужих государств получаются. Печатники, накла-
[37]
дывающие цветы на ткани (в чем главное состоит искусство), по большей части тут иностранцы, но есть и россияне, кои столь же хорошо печатают, как и первые. Мужчин при сей фабрике гораздо меньше, нежели женщин. Сих сказано мне 175, а тех только 85. Женщины растирают краски, сушат, белят и расписывают материи новыми красками по напечатанным уже цветкам. Сии работники и работницы присылаются на фабрику за какие-нибудь вины как от частных людей, так и от начальств из С.-Петербурга, но как их для всех работ бывает недовольно, то в прибавок для расписывания ситцев и выбоек нанимаются еще городские девушки, которые за делом почти беспрестанно поют песни и веселостию своею отличаются от присыльных за преступления работниц, кои напротив того только вздыхают, молчат или глухо ропщут на худое их при фабрике содержание.
Поелику для объезда озер Ладожского и Онежского потребно было долгое время или больше нежели целое лето, в осеннюю пору разъезжать около берегов сих озер небезопасно, особливо на малом судне, на котором бы можно было часто приставать к берегу, то для возвратного пути в Шлиссельбург, большую представлял безопасность восточный Ладожского озера берег, возле которого находится славный Ладожский канал от города Новой Ладоги или почти от устья реки Волхова до Шлиссельбурга и до самой Невы, чрез 104 версты простирающийся. Сим каналом и в самую бурную осень проезд безопасен; потому, оставя восточную сторону Ладожского озера на обратный путь, отправился я из Шлиссельбурга по западному берегу, который обыкновенно называют Выборгским берегом, к городам Кексгольму и Сердоболю.
Когда переедешь из Шлиссельбурга мимо крепости через Неву и не в дальнем от берега расстоянии поедешь озером к реке Морье, то на пути сем во-первых встречается Кошкинский нос, за ним следует такой же мыс называемый Сосновец, до которого простирается дача его свет-
[38]
лости князя Григорья Александровича Потемкина. Третий мыс Осиновец. Между сим и Сосновцом широкая находится губа или лахта. Из-за Осиновца виден Морицкий нос, за которым река Морья впадает в Ладожское озеро. От Шлиссельбурга до Морьи считается 30 верст.
Река Морья состоит в даче г. баронессы Фрид-рихсовой. Дача ее начинается от вышепомянутого носа Сосновца и простирается по берегу близ 30 верст. На сем пространстве считается только пять тоней, где набережные жители ловят рыбу неводами. Впрочем дно озера усыпано крупным булыжником, по причине которого нигде нельзя закидывать неводов, кроме упомянутых пяти тоней. Тони сии г. баронесса отдает в оброк своим крестьянам, живущим в трех деревнях, а именно: 1) в деревне Морье, лежащей близ устья реки Морьи, на правом ее берегу; 2) в деревне Вагановой, которая находится между упомянутыми носами Сосновцом и Осиновцом, верстах в трех от озера; 3) в деревне Ириновке, до которой от Морьи по прямой дороге, проведенной оттуда, даже до Охты, считается 13 верст. Не все обыватели сих деревень берут участие в оных тонях, а только некоторые из них. За пять тонь платят они своей госпоже ежегодного оброка 260 рублей, да сверх сего 500 соленых сигов и 25 свежих лососей. Другие подати с сих же самых крестьян доправляются своим чередом. Каждый тяглый крестьянин обязан поставить в С.-Петербург к дому своей госпожи осьмнадцать сажен березовых дров и пятьдесят бревен, которые, сплотя и поклав на них дрова, гоняют они в С.-Петербург водою. Сии же самые крестьяне большое количество косят сена, которое также доставляют госпоже своей в ее жилище и в другие места от нее назначаемые. Число всех крестьян, по последней переписи, в упомянутых трех деревнях состоит из 73 человек. Они принадлежат госпоже баронессе только по ее земле, на которой живут, а собственно не суть крепостные ее невольники, которых бы поодиночке могла она продавать, когда ни вздумалось. Но когда бы захотела она продать всю
[39]
свою дачу, в таком случае и крестьяне достались бы новому владельцу, а не иначе. Такая только зависимость крестьян от помещиков существует во всей Финляндии [4] и равно, как природным земли сей обитателям, принадлежит также россиянам, кои в вышепомянутых трех деревнях и в других местах Финляндии добровольно поселились.
Река Морья хотя довольно широка перед своим устьем, но не глубока, потому большим судам пристанища иметь в ней не можно. Она, выходя из болотистых мест, соответствует качеством своей воды тем источникам, из которых скопляется, и черным своим цветом далеко от устья своего помрачает светлую воду Ладожского озера, в которое она впадает. Вся ее длина от вершины до устья в 30 только верстах заключается.
На правом берегу реки Морьи, неподалеку от устья, во-первых лежит вышепомянутая деревня Морья, состоящая из девяти дворов, которой жители не столько кормятся хлебопашеством, сколько рыболовными и лесными промыслами, а хлеба, то есть ячменя и ржи, сеют они очень мало за неимением способных для пашни земель, ибо отвсюду окружены топкими болотами, камнем и темным лесом; хлебопашество же для того больше имеют, чтоб не пропадал понапрасну на дворах их навоз. Скотоводство у них нарочито хорошо, и при достатке молока, масла, рыбы и мяса все жители сей деревни весьма гостеприимны, ласковы и учтивы.
Неподалеку за сею деревнею, вверх по реке Морье, также на правом берегу, стоит деревянный домик г. баронессы, которая приезжает туда летом на короткое время. От оного домика проведена через лес прямая и широкая дорога даже до Охты, до которой по ней не более 45 верст выходит. Кто желает видеть Ладожское озеро, тот из С.-Петербурга скоро может доехать до деревни Морьи по короткой и ровной оной дороге.
За упомянутым домиком, чрез небольшое поле, на том же берегу реки Морьи, лежит стеклянный завод, принадлежащий с.-петербургскому купцу Никифору Ерофееву, который платит г. ба-
[40]
ронессе за место, что под стеклянным заводом, и за восемьсот сажен трехполенных дров по пятисот рублей в год. Дрова сии рубит он в баронессином лесу своими работниками, кои бывают обыкновенно наемные или из морьинских обывателей, или из чухонцев [5] в окольности живущих. Сии последние берут за работу гораздо дешевле, нежели русские, и чрез то лишают наживы от рубки лесу морьинских жителей. На сем стеклянном заводе делаются одни простые стекла, которых тысяч по осьми бунтов или связок каждый год тут приготовляется. Глина, употребляемая на заводские печи, песок и поташ – вещества, стекло производящие, – все здесь привозные. Поташ покупается в С.-Петербурге, песок берут с устья реки Волхова близ Новой Ладоги, а глину достают с реки Андомы, впадающей в Онежское озеро. Ее, во-первых, обжигают, обожженную толкут пестами на ветреной мельнице, нарочно для сего сделанной, истолченную просевают сквозь сито и потом уже делают из нее горшки и печи, которые от сильного и беспрерывного огня, какой потребен для плавки стекольного вещества, чрез несколько месяцев повреждаются и ежегодно переделываются. Во время сей только починки работа на заводе прерывается; впрочем никогда огонь там не потухает. Если бы завод сей принадлежал г. баронессе Фридрихсовой, то бы делаемое на нем стекло обходилось ей гораздо дешевле, нежели оному купцу, потому что она не платила бы 500 рублей за подзаводное место и за дрова и могла бы употреблять на заводскую работу принадлежащих ей крестьян. Но убавилась ли бы тогда цена со стекол, сего предсказать не можно; напротив того, вообще в людях примечается, что всяк желает дешево купить, а дорого продать, и мне кажется, что богатые люди обыкновения сего еще больше держатся, нежели бедные. Причины сему в различном роде их жизни искать должно. Богатые люди слишком много наделали себе надобностей, потому больше и стяжания иметь стараются, а переменить род жизни никто не хочет.
[41]
Прежде нежели оставлю я деревню Морью, за нужное почитаю упомянуть о диких зверях, какие в густых лесах, от вершины Невы по берегу Ладожского озера растущих, обыкновенно водятся, чтоб в случае надобности не искать за пятьсот верст того, что в 50 от С.-Петербурга получить можно. Нет нужды упоминать о медведях, волках, лисицах, белках и зайцах, о которых всяк знает, что они в здешнем краю нередки, но не всякому может быть известно, что в таком близком расстоянии от столичного российского города попадаются также лоси, барсуки и куницы. Барсуков находят в норах летним временем, куницы добываются зимою, а лосей промышляют морьинские жители в великий пост, когда наст, поднимая человека, способствует ему преследовать и нагонять лося, которого наст сдержать не может по причине его тяжести, и он, бегучи, часто прорывается, вязнет в снегу и чрез то дает промышленникам время настигать его на лыжах. Их наиболее бьют здесь из ружей.
Не в дальнем расстоянии от устья реки Морьи кончится берег, принадлежащий г. баронессе, и начинается дача его сиятельства графа Ивана Андреевича Остермана. Для означения рубежа между двумя дачами сделан от берегу сквозь лес длинный просек и на берегу близ воды положен большой камень, на котором высечены два креста.
По счету набережных жителей в 15 верстах от устья реки Морьи возле графского берега построена иждивением его сиятельства преизрядная пристань, состоящая из срубов, камнями наполненных и вокруг сваями обнесенных, чтоб наносимый ветром лед заступою сих свай удерживай был от оных срубов, внутри которых нарочитое заключается пространство воды, от бурного волнения защищенной. В безмятежной сей ограде никакая буйность ветров и никакая ярость волн не препятствует работникам укладывать на плоты и на суда лес и дрова, которые при способной погоде отправляются в путь по Ладожскому озеру к вершине Невы. Кроме того, пристань сия надежным служит прибежищем всем обуреваемым