Только осенью 1666 г. приехали в Москву патриархи
Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий (Констан-
тинопольский и Иерусалимский сами не приехали, но прис-
лали свое согласие на приезд двух первых и на суд над
Никоном). В ноябре 1666 г. начался собор, на который
был вызван и Никон. Он держал себя как обиженный, но
признал собор правильным; оправдывался он гордо и за-
носчиво, но повиновался собору. Обвинял его сам царь,
со слезами перечисляя "обиды" Никона. В декабре поста-
новили приговор Никону, сняли с него патриаршество и
священство и отправили в ссылку в Ферапонтов Белозерс-
кий монастырь. Так окончилось "дело патриарха Никона".
Неспокойно выслушал Никон свой приговор; он стал
жестоко бранить греческое духовенство, называя греков
"бродягами". "Ходите всюду за милостынею", -- говорил
он им и с иронией советовал поделить между собой золото
и жемчуги с его патриаршего клобука и панагии. Ирония
Никона многим была тогда близка и понятна. Греки дейс-
твительно "всюду ходили за милостынею"; потрудшись над
осуждением Никона в угоду могущественнейшему монарху и
радуясь совершению правосудия, не забывали они при этом
высказывать надежду, что теперь не оскудеет к ним ми-
лость царская. В видах этой милости они и до собора и
на соборе 1666 г. старались возвеличить царскую власть
и утвердить ее авторитет даже в делах церкви, ставя в
вину Никону его стремление к самостоятельности в сфере
церковной. Никон, заносчивый, непоследовательный и мно-
го погрешивший, -- симпатичнее для нас в своем падении,
чем греки с своими заботами о царской милости.
Собор единогласно осудил Никона, но когда стали
формулировать приговор над ним, то произошло на соборе
крупное разногласие по вопросу об отношениях властей,
светской и духовной. В приговоре, редактированном гре-
ками, слишком явно и резко проводились тенденции в
пользу первой: греки ставили светскую власть авторите-
том в делах церкви и веры, и против этого восстали не-
которые русские иерархи (как раз бывшие враги Никона),
за что они и подверглись церковному наказанию. Таким
образом, вопрос об отношении властей принципиально был
поднят на соборе 1666--1667 гг. и был решен собором не
в пользу церковной власти.
Этот вопрос необходимо должен был возбудиться на
этом соборе: он был весьма существенным в деле Никона и
проглядывал гораздо раньше собора 1666 г. Никон боролся
и пал не только из-за личной ссоры, но из-за принципа,
который проводил. Во всех речах и посланиях Никона пря-
мо высказывается этот принцип, и его чувствовал сам
царь Алексей Михайлович, когда (в 1662 г. в вопросах
Стрешнева Лигариду и в 1664 г. в вопросах патриархам)
ставил вопросы о пространстве власти царской и архипас-
тырской. Никон крепко отстаивал то положение, что цер-
ковное управление должно быть свободно от всякого вме-
шательства светской власти, а церковная власть должна
иметь влияние в политических делах. Это воззрение рож-
далось в Никоне из высокого представления о церкви как
о руководительнице высших интересов общества; предста-
вители церкви, по мысли Никона, тем самым должны стоять
выше прочих властей. Но такие взгляды ставили Никона в
полный разлад с действительностью: в его время, как он
думал, государство возобладало над церковью, и необхо-
димо было возвратить церкви ее должное положение, к
этому и шла его деятельность (см.: Иконников "Опыт исс-
ледования о культурном значении Византии в Русской Ис-
тории", Киев, 1869г.). По этому самому распря Никона с
царем не была только личной ссорой друзей, но вышла за
ее пределы; в этой распре царь и патриарх являлись
представителями двух противоположных начал. Никон пото-
му и пал, что историческое течение нашей жизни не дава-
ло места его мечтам, и осуществлял он их, будучи патри-
архом, лишь постольку, поскольку ему это позволяло рас-
положение царя. В нашей истории церковь никогда не по-
давляла и не становилась выше государства, и представи-
тели ее и сам митрополит Филипп Колычев (которого так
чтил Никон) пользовались только нравственной силой. А
теперь, в 1666--1667 гг., собор православных иерархов
сознательно поставил государство выше церкви.
Культурный перелом при Алексее Михайловиче
В царствование Алексея Михайловича важно отметить
еще несколько фактов, которые отчасти характеризуют нам
настроения общества того времени. При Алексее Михайло-
виче несомненно существовало сильное общественное дви-
жение: с ним, в некоторых его проявлениях, мы уже поз-
накомились; мы видели, например, какие протесты вызвали
экономические и церковные меры того времени. Но меры не
касались одной стороны этого движения --движения куль-
турного. Замечая это последнее, один исследователь го-
ворит о времени Алексея Михайловича, что тогда боролись
два общественных направления и борьба велась "во имя
самых задушевных интересов и стремлений и потому отли-
чалась полным трагизмом". Культурные новшества спорили
тогда с неприкосновенностью старых идеалов; они каса-
лись всех сторон жизни и кое-где побеждали. Но исследо-
ватель, который захотел бы нам представить полную кар-
тину борьбы старого с новым, оказался бы в затрудни-
тельном положении, так как борьба эта оставила мало ли-
тературных следов. Нам приходится только отрывочно поз-
накомиться с разными течениями общественной жизни и на-
метить только главных ее представителей.
До XV в. Русь в церковном отношении была подчинена
Константинопольскому патриарху, а на греческого импера-
тора (цезаря, царя) смотрела как на верховного государя
православного. Флорентийская уния 1439 г. греков с ка-
толичеством заронила в русских сомнение в чистоте гре-
ческого исповедания. Падение Константинополя (в 1453
г.) русские рассматривали как Божье наказание грекам за
потерю православия. В XV в. исчез таким образом правос-
лавный греческий царь, померкло греческое православие
от унии и господства неверных турок. А в это время Мос-
ковское княжество объединило Русь, государь московский
достиг большого могущества, митрополит московский был
пастырем свободной и сильной страны. Для русских патри-
отов было ясно, что Москва должна наследовать Констан-
тинополю, должна иметь и царя (цезаря), и патриарха.
Высказанная на рубеже XV и XVI вв. мысль овладела умами
и была осуществлена правительством: в 1547 г. Иван IV
стал царем, а в 1589 г. московский митрополит -- патри-
архом. Но, вызвав прогрессивное движение, та же мысль в
дальнейшем своем развитии повела к консервативным
взглядам. Если могущественная Греция пала благодаря
ереси, то падет и Москва, когда потеряет чистоту веры.
Стало быть, необходимо беречь эту чистоту и не допус-
кать перемен, могущих ее нарушить. Отсюда, естественно,
возникло старание сохранить благочестивую старину. Не-
образованный ум тогдашних мыслителей не умел отличить
догмата от внешнего обряда, и обряд, даже мелкий, стали
ревниво оберегать, как залог вечного правоверия и наци-
онального благоденствия. С обрядом смешивали обычай,
берегли обычаи светские как обряды церковные. Это охра-
нительное направление мысли владело многими передовыми
людьми и глубоко проникало в массу. Такое направление
мысли многие и считают характерной чертой московского
общества, даже единственным содержанием его умственной
жизни до Петра.
Стремление к самобытности и довольство косностью
развивалось на Руси как-то параллельно с некоторым
стремлением к подражанию чужому. Влияние западноевро-
пейской образованности возникло на Руси из практических
потребностей страны, которых не могли удовлетворить
своими средствами.
Нужда заставляла правительство звать иноземцев.
Но, призывая их и даже лаская, правительство в то же
время ревниво оберегало от них чистоту национальных ве-
рований и жизни. Однако знакомство с иностранцами все
же было источником "новшеств". Превосходство их культу-
ры неотразимо влияло на наших предков, и образователь-
ное движение проявилось на Руси еще в XVI в., хотя и на
отдельных личностях (Вассиан Патрикеев и др.). Сам
Грозный не мог не чувствовать нужды в образовании; за
образование крепко стоит и политический его противник
князь Курбский. Борис Годунов представляется нам уже
прямым другом европейской культуры. Лжедмитрий и смута
гораздо ближе, чем прежде, познакомили Русь "с латынни-
ками и лютерами", и в XVII в. в Москве появилось и осе-
ло очень много военных, торговых и промышленных иност-
ранцев, пользовавшихся большими торговыми привилегиями
и громадным экономическим влиянием в стране. С ними
москвичи ближе познакомились, и иностранное влияние,
таким образом, усилилось. Хотя в нашей литературе и су-
ществует мнение, будто бы насилия иностранцев во время
смуты окончательно отвратили русских от духовного обще-
ния с ними (см.: Коялович. "История русского народного
самосознания", СПб., 1884 г.), однако никогда прежде
московские люди не сближались так с западными европей-
цами, не перенимали у них так часто различных мелочей
быта, не переводили столько иностранных книг, как в
XVII в. Общеизвестные факты того времени ясно говорят
нам не только о практической помощи со стороны инозем-
цев московскому правительству, но и об умственном куль-
турном влиянии западного люда, осевшего в Москве, на
московскую среду. Это влияние, уже заметное при царе
Алексее в середине XVII в., конечно, образовалось ис-
подволь, не сразу и существовало ранее царя Алексея,
при ею отце. Типичным носителем чуждых влияний в их
раннюю пору был князь Ив. Андр. Хворостинин (умер в
1625 г.) -- "еретик", подпавший влиянию сначала католи-
чества, потом какой-то крайней секты, а затем раскаяв-
шийся и даже постригшийся в монахи. Но это была первая
ласточка культурной весны.
В половине же XVII в. рядом с культурными западно-
европейцами появляются в Москве киевские схоластики и
оседают византийские ученые монахи. С той поры три чуж-
дых московскому складу влияния действует на москвичей:
влияние русских киевлян, более чужих греков и совсем
чужих немцев. Их близкое присутствие сказывалось все
более и более и при Алексее Михайловиче стало вопросом
дня. Все они несомненно влияли на русских, заставляли
их присматриваться к себе все пристальнее и пристальнее
и делили русское общество на два лагеря: людей староза-
ветных и новых. Одни отворачивались от новых веяний,
как от "прелести бесовской", другие же всей душой шли
навстречу образованию и культуре, мечтали "прелесть бе-
совскую" ввести в жизнь, думали о реформе. Но оба лаге-
ря не представляли в себе цельные направления, а дроби-
лись на много групп, и поставить эти группы хотя в ка-
кой-нибудь порядок очень трудно. Легко определить каж-
дую отдельную личность XVII в., старый это или новый
человек, но трудно соединить их pia desideria в цельную
программу. Каждый думал совсем по-своему, и нельзя за-
метить в хаосе мнений, какой тогда был, сколько-нибудь
определенных общественных течений.
Мы знаем, что время Алексея Михайловича богато бы-
ло и гражданскими, и церковными реформами. В этих ре-
формах многие видели новшества и ополчались против них;
конечно, эти многие были старозаветными людьми. Против
церковных новшеств, против киевлян и греков шли знако-
мые нам расколоучители, и их поддерживала значительная
часть общества; этим создавалось, если уместно так вы-
разиться, консервативно-национальное направление в сфе-
ре религиозной. Его деятели, люди по преимуществу рели-
гиозные, со своей точки зрения, осуждали и подражание
Западу, и брадобритие, и прочие "ереси". Рядом с ними
были люди, недовольные гражданскими реформами,
опять-таки с точки зрения религиозной. Таков сам Никон,
который относился замечательно враждебно к Уложению и
очень мрачными красками рисовал экономическое положение
Руси в своих писаниях: "Ныне неведомо, кто не постится,
-- писал он, -- во многих местах и до смерти постятся,
потому что есть нечего, и нет никого, кто был бы поми-
лован. Нищие, маломощные, слепые, хромые, вдовицы, чер-
ницы и чернецы, все обложены тяжкими данями. Нет никого
веселящагося в наши дни..." Причину такого бедственного
положения он видит в Уложении и в тех новых порядках,
которые шли за Уложением; за них-то Бог и посылает беды
на Русь, ибо порядки эти еретичны, как думает Никон.
Тот же граждански весьма консервативный Никон не любил
и немцев и проповедовал против подражания им. За такими
сознательными консерваторами, гражданскими и церковны-
ми, стояла масса московского общества, косная, неве-
жественная и гордая близоруким чувством своего нацио-
нального превосходства над всеми. В этой массе мы видим
и мелкого приказного Голосова с его компанией, рассуж-
дающих о том, что "в греческой грамоте и еретичество
есть", и многое множество прочего люда, недовольного
реформами.
Против них стоят очень определенные фигуры их про-
тивников -- "западников" XVII в., теоретиков и практи-
ков, наукой и опытом познавших сладость и превосходство
европейской цивилизации. Эта сторона дала нам двух пи-
сателей: Крижанича и Котошихина. Знаем мы многих ее
практических деятелей: Ртищева, Ордина-Нащокина, Матве-
ева. К ней же принадлежало своей деятельностью и киевс-
кое монашество (Симеон Полоцкий и др.).
Самым полным теоретиком и самой любопытной лич-
ностью этого направления без сомнения был Крижанич. Ро-
дом хорват, он печальным положением своей родины был
приведен к мысли о необходимости единения славян против
их утеснителей -- немцев. Питая панславистские мечты и
в то же время служа католичеству, он видел в Московском
государстве единую славянскую державу, способную вопло-
тить его мечтания вдело. Но, приехав в Москву, он уви-
дел, как невежественна и расстроена эта держава и по-
нял, что Москве нужны реформы для того, чтобы стать на
должную высоту и быть достойной своей исторической мис-
сии -- объединения славянства. Он и стал проповедовать
эти реформы, советуя русским учиться у немцев, но
учиться, не ограничиваясь подражанием внешним формам
жизни (это, по его мнению, лишнее), а заимствуя то, что
может поднять умственную культуру и внешнее благососто-
яние страны. В политических трактатах, написанных Кри-
жаничем частью в Москве, частью в ссылке в Сибири, куда
он попал за неправоверие, мы находим большие похвалы
природным способностям русского народа, изображение его
дурных свойств и невежества и вместе с тем полный план
экономических преимущественно реформ, какие были необ-
ходимы для Руси, по мнению Крижанича. В некоторых час-
тях этого плана практик Петр Великий сошелся с теорети-
ком Крижаничем: оба, например, придавали громадное зна-
чение в государственном хозяйстве развитию промышлен-
ности.
Совсем иного склада человек был другой писатель,
Григорий Карпович Котошихин. Он знал вообще немного, но
служба в Посольском приказе, который ставил своих дея-
телей близко к иностранцам, развила в нем культурные
вкусы. Еще более увлекся он немецкими обычаями, когда
эмигрировал в Швецию. Вспоминая в своих сочинениях мос-
ковские порядки, к очень многому московскому он отно-
сится отрицательно, но это отрицание вытекает у него
только из сравнения московских обычаев с западноевро-
пейскими и не является результатом каких-либо опреде-
ленных общественно-культурных стремлений. Вряд ли их и
имел Котошихин.
Из названных нами практических деятелей, поборни-
ков образования, первое место принадлежит Афанасию Лав-
рентьевичу Ордину-Нащокину (о нем см. ст. Иконникова в
"Русск. Старине" за 1883 г., Х и XI). Это был чрезвы-
чайно даровитый человек, дельный дипломат и администра-
тор. Его светлый государственный ум соединялся с редким
в то время образованием: он знал латинский, немецкий и
польский языки и был очень начитан. Его дипломатическая
служба дала ему возможность и практически познакомиться
с иностранной культурой, и он являлся в Москве очень
определенным западником, таким его рисуют сами иност-
ранцы (Мейерберг, Коллинс), дающие о нем хорошие отзы-
вы. Но западная культура не ослепила Нащокина: он гля-
дел далее подражания внешности, даже вооружался против
тех, кто перенимал одну внешность.
Гораздо более Нащокина увлекся Западом Артамон
Сергеевич Матвеев, друг царя Алексея и тоже дипломат
XVII в. В православной Москве решился он завести домаш-
ний театр и обучал своих дворовых людей "комедийному
искусству". В доме его была западноевропейская обста-
новка и появлялись западноевропейские обычаи: знакомые
съезжались к нему не для пира и попойки, а для беседы,
и встречал гостей не один хозяин, но и хозяйка, чего в
Москве еще не водилось. Матвеев и царя убедил выписать
из-за границы актеров, и Алексей Михайлович привык за-
бавляться театральными представлениями. В доме Матвеева
росла мать Петра Великого Наталья Кирилловна Нарышкина,
внесшая в царскую семью привычки "преобразованного",
как выражается С. М. Соловьев, дома Матвеева.
Но рядом с "немецким" влиянием развивалось влияние
греческого и киевско-богословского образования. Ученые
киевляне во второй половине XVII в. стали очень влия-
тельными при дворе (из них виднее всех сперва был Епи-
фаний Славинецкий, затем Симеон Полоцкий). Всецело под
влиянием их находился царский постельничий Федор Михай-
лович Ртищев, очень друживший с киевлянами. Написанное
каким-то его другом "житие" его интересно тем, что от-
мечает в Ртищеве черты религиозности и высокой гуман-
ности, преимущественно перед его другими качествами.
Действительно, Ртищев мало оставил по себе следов в
сфере государственной деятельности, хотя предание при-
писывает ему проект знаменитой операции с медными день-
гами. Он нам рисуется более как любитель духовного
просвещения, весь отдавшийся богословской науке, благо-
честивым делам и размышлениям. Это натура созерцатель-
ная.
За этими выдающимися по способностям или по поло-
жению поклонниками западной жизни и просвещения стояли
другие, более мелкие люди, которые проникались уважени-
ем к науке и Западу или через непосредственное знакомс-
тво с Западом, или под влиянием других знакомясь с нау-
кой. В числе таких можно, например, упомянуть сына Ор-
дина-Нащокина, который до того увлекся Западом, что бе-
жал из России, и сына русского резидента в Польше Тяп-
кина, который получил образование в Польше и благодарил
короля польского за науку в высокопарных фразах на ла-
тинском языке.
Москва не только присматривалась к обычаям запад-
ноевропейской жизни, но в XVII в. начала интересоваться
и западной литературой, впрочем, сточки зрения практи-
ческих нужд. В Посольском приказе, самом образованном
учреждении того времени, переводили вместе с политичес-
кими известиями из западных газет для государя и целые
книги, по большей части руководства прикладных знаний.
Любовь к чтению несомненно росла в русском обществе в
XVII в. -- об этом говорит нам обилие дошедших до нас
от того времени рукописных книг, содержащих в себе как
произведения московской письменности духовного и мирс-
кого характера, так и переводные произведения. Подмечая
подобные факты, исследователь готов думать, что куль-
турный перелом начала XVIII в. и культурной своей сто-
роной далеко не был совсем уже неожиданной новин кой
для наших предков.
Итак, мы наметили два основных течения обществен-
ной мысли при Алексее Михайловиче: одно -- национально
консервативное, направленное против реформ как с цер-
ковной сфере, так и в гражданской и одинаково неприяз-
ненно относившееся и к грекам, и к немцам как к инозем-
ному, чужому элементу. Другое направление было западни-
ческое, шедшее навстречу греческой и киевской науке и
западной культуре. Затем мы видели, что столкновение
двух начал -- самодовольною застоя и подражательного
движения -- создало много борцов, но тем не менее не
успело еще соединить их в определенные группы, не успе-
ло выработать определенных мировоззрений и законченных
систем, особенно же среди новаторов. Из западников
только один Крижанич был ясен в своих идеалах, надеждах
и стремлениях; остальные личности малоопределенны:
видно только, кто из них больше тянет к грекам и
киевлянам, как Ртищев, или кто дружит больше с немцами,
как Ордин-Нащокин.
Личность царя Алексея Михайловича
Среди западников и старозаветных людей, не принад-
лежа всецело ни к тем, ни к другим, стоит личность са-
мого царя Алексея Михайловича. Известна мысль, что если
бы в период культурного брожения в Московском государс-
тве середины XVII в. московское общество имело такого
вождя, каким был Петр Великий, то культурная реформа
могла бы совершиться раньше, чем это произошло на самом
деле. Но таким вождем царь Алексей быть не мог. Это был
прекрасный и благородный, но слишком мягкий и нереши-
тельный человек.
Не такова натура была у царя Алексея Михайловича,
чтобы, проникнувшись одной какой-нибудь идеей, он мог
энергично осуществлять эту идею, страстно бороться,
преодолевать неудачи, всего себя отдать практической
деятельности, как отдал себя ей Петр. Сын и отец совсем
несходны по характеру; в царе Алексее не было той ини-
циативы, какая отличала характер Петра. Стремление Пет-
ра всякую мысль претворить в дело совсем чуждо личности
Алексея Михайловича, мирной и созерцательной. Боевая,
железная натура Петра вполне противоположна живой, но
мягкой натуре ею отца.
Негде было царю Алексею выработать в себе такую
крепость духа и воли, какая дана Петру, помимо природы,
еще впечатлениями детства и юности. Царь Алексей рос
тихо в тереме московского дворца, до пятилетнего воз-
раста окруженный многочисленным штатом мам, а затем, с
пятилетнею возраста, переданный на попечение дядьки,
известного Бориса Ивановича Морозова. С пяти лет стали
его учить грамоте по букварю, перевели затем на Часос-
лов, Псалтирь и Апостольские Деяния; семи лет научили
писать, а девяти стали учить церковному пению. Этим
собственно и закончилось образование. С ним рядом шли
забавы: царевичу покупали игрушки: был у него, между
прочим, конь "немец кого дела", были латы, музыкальные
инструменты и санки потешные, словом, все обычные пред-
меты детского развлечения. Но была и любопытная для то-
го времени новинка - "немецкие печатные листы", т.е.
выгравированные в Германии картинки, которыми Морозов
пользовался, говорят, как подспорьем при обучении царе-
вича. Дарили царевичу и книги; из них составилась у не-
го библиотека числом в 13 томов. На 14-м году царевича
торжественно объявили народу, а 16-ти лет царевич оси-
ротел (потерял и отца и мать) и всту-пил на московский
престол, не видев ничего в жизни, кроме семьи и дворца.
Понятно, как сильно было влияние боярина Морозова на
молодого царя: он заменял ему отца.
Дальнейшие годы жизни царя Алексея дали ему много
впечатлений и значительный жизненный опыт. Первое зна-
комство с делом государственного управления, необычные
волнения в Москве в 1648 г., когда "государь царь к
Спасову образу прикладывался", обещая восставшему "ми-
ру" убрать Морозова от дел, "чтобы миром утолилися";
путешествия в Литву и Ливонию в 1654--1655 гг., на
театр военных действий, где царь видел у ног своих Смо-
ленск и Вильну и был свидетелем военной неудачи под Ри-
гой, -- все это развивающим образом подействовало на
личность Алексея Михайловича, определило эту личность,
сложило характер. Царь возмужал, из неопытного юноши
стал очень определенным человеком, с оригинальной умс-
твенной и нравственной физиономией.
Современники искренно любили царя Алексея Михайло-
вича. Самая наружность царя сразу говорила в его пользу
и влекла к нему. В его живых голубых глазах светилась
редкая доброта; взгляд этих глаз, по отзыву современни-
ка, никого не пугал, но ободрял и обнадеживал. Лицо го-
сударя, полное и румяное, с русой бородой, было благо-
душно-приветливо и в то же время серьезно и важно, а
полная (потом даже чересчур полная) фигура его сохраня-
ла величавую и чинную осанку. Однако царственный вид
Алексея Михайловича ни в ком не будил страха: понимали,
что не личная гордость царя создала эту осанку, а соз-
нание важности и святости сана, который Бог на него
возложил.
Привлекательная внешность отражала в себе, по об-
щему мнению, прекрасную душу. Достоинства царя Алексея
с некоторым восторгом описывали лица, вовсе от него не-
зависимые, -- именно далекие от царя и от Москвы иност-
ранцы. Один из них, например, сказал, что Алексей Ми-
хайлович "такой государь", какого желали бы иметь все
христианские народы, но немногие имеют" (Рейтенфельс).
Другой поставил царя "наряду с добрейшими и мудрейшими
государями" (Коллинс). Третий отозвался, что "царь ода-
рен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качест-
ва и украшен редкими добродетелями"; "он покорил себе
сердца всех своих подданных, которые столько же любят
его, сколько и благоговеют перед ним" (Лизек). Четвер-
тый отметил, что при неограниченной власти своей в
рабском обществе царь Алексей не посягнул ни на чье
имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь (Мейер-
берг). Эти отзывы получат еще большую цену в наших гла-
зах, если мы вспомним, что их авторы вовсе не были
друзьями и поклонниками Москвы и москвичей. Совсем сог-
ласно с иноземцами и русский эмигрант Котошихин, сбро-
сивший с себя не только московское подданство, но даже
и московское имя, по-своему очень хорошо говорит о царе
Алексее, называя его "гораздо тихим".
По-видимому Алексей Михайлович всем, кто имел слу-
чай его узнать, казался светлой личностью и всех удив-
лял своими достоинствами и приятностью. Такое впечатле-
ние современников, к счастью, может быть проверено ма-
териалом, более прочным и точным, чем мнения и отзывы
отдельных лиц, -- именно письмами и сочинениями самого
царя Алексея. Он очень любил писать и в этом отношении
был редким явлением своего времени, очень небогатого
мемуарами и памятниками частной корреспонденции. Царь
Алексей с необыкновенной охотой сам брался за перо или
же начинал диктовать свои мысли дьякам. Его личные ли-
тературные попытки не ограничивались составлением
пространных, литературно написанных писем и посланий [*
Много писаний царя Алексея издано: 1) И. П. Бартенев
"Собрание Писем ц. Алекс. Мих.". М., 1856; 2) "Записки
Отделения славянской и русск. археологии имп. Русск.
археол. общества", т. 11; 3) "Сборник Моск. архива и М.
Ин. Дел", т. V; 4) Соловьев "История России", т. XI и
XII. Не раз эти писания вызывали ученых на характерис-
тики Алексея Михайловича. Отметим характеристики С. М.
Соловьева (в конце XII т. "Истории России"), И. Е. За-
белина (в "Опытах изучения русских древностей и исто-
рии"), Н. И. Костомарова (в "Русской истории в жизнео-
писаниях"), В. О. Ключевского (в "Курсе русской исто-
рии", т. III).]. Он пробовал сочинять даже вирши (нес-
колько строк, "которые могли казаться автору стихами",
по выражению В. О. Ключевского). Он составил "Уложение
сокольничья пути", т.е. подробный наказ своим сокольни-
кам. Он начинал писать записки о польской войне. Он пи-
сал деловые бумаги, имел привычку своеручно поправлять
текст и делать прибавки в официальных грамотах, причем
не всегда попадал в тень приказного изложения. Значи-
тельная часть его литературных попыток дошла до нас, и
притом дошло по большей части то, что писал он во вре-
мена своей молодости, когда был свежее и откровеннее и
когда жил полнее. Этот литературный материал замеча-
тельно ясно рисует нам личность государя и вполне поз-
воляет понять, насколько симпатична и интересна была
эта личность. Царь Алексей высказывался очень легко,
говорил почти всегда без обычной в те времена риторики,
любил, что называется, поговорить и пофилософствовать в
своих произведениях.
При чтении этих произведений прежде всего бросает-
ся в глаза необыкновенная восприимчивость и впечатли-
тельность Алексея Михайловича. Он жадно впитывает в се-
бя, "яко губа напояема", впечатления от окружающей его
действительности. Его занимает и волнует все одинаково:
и вопросы политики, и военные реляции, и смерть патри-
арха, и садоводство, и вопрос о том, как петь и служить
в церкви, и соколиная охота, и театральные представле-
ния, и убийство пьяного монаха в его любимом монасты-
ре... Ко всему он относится одинаково живо, все дейс-
твует на него одинаково сильно: он плачет после смерти
патриарха и доходит до слез от выходок монастырского
казначея. "До слез стало! видит чюдотворец (Савва), что
во мгле хожу", -- пишет он этому ничтожному казначею
Саввина монастыря. В увлечении тем или иным предметом
царь не делает видимого различия между важным и неваж-
ным. О поражении своих войск и о монастырской драке пи-
шет он с равным одушевлением и вниманием. Описывая сво-
ему двоюродному брату (по матери) Аф. Ив. Матюшкину бой
при г. Валке 19 июня 1657 г., царь пишет: "Брат! буди
тебе ведомо: у Матвея Шереметева был бой с немецкими
людьми. И дворяне издрогали и побежали все, а Матвей
остался в отводе и сорвал немецких людей. Да навстречю
иные пришли роты, и Матвей напустил и на тех с неболь-
шими людми, да лошадь повалилась, так его и взяли! А
людей наших всяких чинов 51 человек убит да ранено 35
человек. И то благодарю Бога, что от трех тысяч голов
столько побито, а то все целы, потому, что побежали; а
сами плачют, что так грех учинился!.. А с кем бой был,
и тех немец всего было две тысячи; наших и больше было,
да так грех пришел. А о Матвее не тужи: будет здоров,
вперед ему к чести! Радуйся, что люди целы, а Матвей
будет по-прежнему". Царь сочувствует храброму Шеремете-
ву и радуется, что целы благодаря бегству его "издро-
гавшие" люди. Позор поражения он готов объяснить "гре-
хом" и не только не держит гнева на виновных, но душев-
но жалеет их. Ту же степень внимания, только не сочувс-
твенного, царь уделяет и подвигам помянутого Саввинско-
го казначея Никиты, который стрелецкого десятника, пос-
тавленного в монастыре, зашиб посохом в голову, а ору-
жие, седла и зипуны стрелецкие велел выметать вон за
двор. Царь составил Никите послание (вместо простой
приказной грамоты) "От царя и великого князя Алексея
Михайловича всея Руси врагу Божию, богоненавистцу и
христопродавцу и разорителю чюдотворцова дома (т.е.
Саввина монастыря) и единомысленнику сатанину, врагу
проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому зло-
дею казначею Никите". В этом послании Алексей Михайло-
вич спрашивал Никиту: "Кто тебя, сиротину;
спрашивал над домом чюдотворцовым да и надо мною,
грешным, властвовать? кто тебе сию власть мимо архи-
мандрита дал, что тебе без его ведома стрельцов и мужи-
ков моих Михайловских бить?" Так как Никита счел себе
бесчестием, что стрельцы расположились у его кельи, то
царь обвинил монаха в сатанинской гордости и восклицал:
"Дорого добре, что у тебя, скота, стрельцы стоят! лучше
тебя и честнее тебя и у митрополитов стоят стрельцы по
нашему указу!... дороги ль мы пред Богом с тобою и до-
роги ль наши высокосердечныя мысли, доколе отвращаемся,
доколе не всею душою и не всем сердцем заповеди Его
творим?!" За самоуправство царь налагал на монаха по-
зорное наказание: с цепью на шее и в кандалах Никиту
стрельцы должны были снести в его келью после того, как
ему "пред всем собором" прочтут царскую грамоту. А за
"роптание спесивое" царь грозил монаху жаловаться на
нею чудотворцу и просить суда и обороны пред Богом.
Так живо и сильно, доходя до слез и до "мглы" ду-
шевной, переживал царь Алексей Михайлович все то, что
забирало его за сердце. И не только исключительные со-
бытия его личной и государственной жизни, но и самые
обыкновенные частности повседневного быта легко подни-
мали его впечатлительность, доводя ее порою до востор-
га, до гнева, до живой жалости. Среди серьезных писем к
Аф. Ив. Матюшкину есть одно -- все сплошь посвященное
двум молодым соколам и их пробе на охоте. Алексей Ми-
хайлович с восторгом описывает, как он "отведывал" этих
"дикомытов" и как один из них и "безмерно каково хорошо
летел" и "милостию Божией и твоими (Матюшкина) молитва-
ми и счастием" отлично "заразил" утку: "Как ее мякнет
по шее, так она десятью перекинулась" (т.е. десять раз
перевернулась при падении)! В деловой переписке с Ма-
тюшкиным царь не упускает сообщать ему и такую малую,
например, новость: "Да на нашем стану в селе Таинском
новый сокольник Мишка Семенов сидел у огня да, вздре-
мав, упал в огонь, и ево из огня вытащили, немного не
сгорел, а как в огонь упал, и того он не слыхал". Во
время морового поветрия 1654--1655 гг. царь уезжал от
своей семьи на войну и очень беспокоился о своих род-
ных. "Да для Христа, государыни мои, оберегайтесь от
заморнова ото всякой вещи, - писал он своим сестрам, --
не презрите прошения нашего!" Но в то самое время, ког-
да война и мор, казалось, сполна занимали ум Алексея
Михайловича и он своим близким с тоскою в письмах "от
мору велел опасатца", он не удержался, чтобы не описать
им поразившее его в Смоленске весеннее половодье. "Да
буди нам ведомо, -- пишет он, - на Днепре был мост 7
сажен над водою; и на Фоминой неделе прибыло столько,
что уже с мосту черпают воду; а чаю, и поиметь
(мост)"... Рассказывают, будто бы однажды в докладе ца-
рю из кормового дворца было указано, что квасы, которые
там варили на царский обиход, не удались: один сорт
кваса вышел так плох, что разве только стрельцам спо-
ить. Алексей Михайлович обиделся за своих стрельцов и
на докладе раздраженно указал докладчику:
"Сам выпей!"
Мудрено ли, что такой живой и восприимчивый чело-
век, как царь Алексей, мог быть очень вспыльчив и под-
вижен на гнев. Несмотря на внешнее добродушие и дейс-
твительную доброту, Алексей Михайлович по живости духа
нередко давал волю своему неудовольствию, гневался,
бранился и даже дрался. Мы видели, как он бранил "сиро-
тину" монаха за его грубые претензии. Почти так же дос-
тавалось от "гораздо тихаго" царя и людям высших чинов
и более высокой породы. В 1658 г., недовольный князем
Ив. АН. Хованским за его местническое высокомерие и за
ссору с Аф. Лавр. Ординым-Нащокиным, Алексей Михайлович
послал сказать ему царский выговор с такими, между про-
чим, выражениями: "Тебя, князя Ивана, взыскал и выбирал
за службу великий государь, а то тебя всяк называл ду-
раком, и тебе своею службою возноситься не надобно;
...великий государь велел тебе сказать имянно, что за
непослушание и за Афанасия (Ордина-Нащокина) тебе и
всему роду твоему быть разорену". В другой раз (1660
г.), сообщая Матюшкину о поражении этого своего "изб-
ранника" князя Хованского-Тараруя, царь виною поражения
выставлял "ево беспутную дерзость" и с горем признавал-
ся, что из-за военных тревог сам он "не ходил на поле
тешиться июня с 15 числа июля по 5 число, и птичей про-
мысл поизмешался". Несмотря, однако, на беспутную дер-
зость и "дурость" князя Хованского, Алексей Михайлович
продолжал его держать у дел до самой своей кончины:
вероятно, "тараруй" (т.е. болтун) и "дурак" обла-
дал и положительными деловыми качествами. (Надобно
вспомнить, что в ужасные дни стрелецкого бунта 1682 г.
правительство решилось поставить именно этого тараруя
во главе Стрелецкого приказа). Еще крепче, чем Хованс-
кому, писал однажды царь Алексей Михайлович "врагу
креста Христова и новому Ахитофелу князь Григорью Ромо-
дановскому". За малую, по-видимому, вину (не отпустил
вовремя солдат к воеводе С. Змееву) царь послал ему та-
кие укоры: "Воздаст тебе Господь Бог за твою к нам, ве-
ликому государю, прямую сатанинскую службу!... И ты де-
ло Божие и наше государево потерял, потеряет тебя само-
го Господь Бог!... И сам ты, треокаянный и бесславный
ненавистник рода христианского -- для того, что людей
не послал, -- и нам верный изменник и самого истинного
сатаны сын и друг диаволов, впадешь в бездну преиспод-
нюю из неяже никто не возвращался... Вконец ведаем, за-
вистниче и верный наш непослушниче, как то дело ухищ-
ренным и злопронырливым умыслом учинил; а товарища тво-
его, дурака и худого князишка, пытать велим, а страдни-
ка Климку велим повесить. Бог благословил и предал нам,
государю, править и рассуждать люди свои на востоке и
на западе и на юге и на севере правду; и мы Божии дела
и наши государевы на всех странах полагаем -- смотря по
человеку, а не всех стран дела тебе одному, ненавистни-
ку, делать, для того: невозможно естеству человеческому
на все страны делать, один бес на все страны мещет-
ся!..." Но, отругав на этот раз князя Гр. Гр. Ромода-
новского, царь в другое время шлет ему милостивое "по-
веление" в виде виршей:
"Рабе Божий! дерзай о имени Божии
И уповай всем сердцем: подаст Бог победу!
И любовь и совет великой имеей с Брюховецким.
А себя и людей Божиих и наших береги крепко" и т.
д.
Стало быть, и Ромодановский, как Хованский, не
всегда казался царю достойным хулы и гнева. Вспыльчивый
и бранчливый, Алексей Михайлович был, как видим, в сво-
ем гневе непостоянен и отходчив, легко и искренно пере-
ходя от брани к ласке. Даже тогда, когда раздражение
государя достигало высшего предела, оно скоро сменялось
раскаянием и желанием мира и покоя. В одном заседании
Боярской думы, вспыхнув от бестактной выходки своего
тестя боярина И. Д. Милославского, царь изругал его,
побил и пинками вытолкал из комнаты. Гнев царя принял
такой крутой оборот, конечно, потому, что Милославского
по его свойствам и вообще нельзя было уважать. Однако
добрые отношения между тестем и зятем от того не испор-
тились: оба они легко забыли происшедшее. Серьезнее был
случай со старым придворным человеком, родственником
царя по матери, Родионом Матвеевичем Стрешневым, о ко-
тором Алексей Михайлович был высокого мнения. Старик
отказался, по старости, оттого, чтобы вместе с царем
"отворить" себе кровь. Алексей Михайлович вспылил, по-
тому что отказ представился ему высокоумием и гор-
достью, -- и ударил Стрешнева. А потом он не знал, как
задобрить и утешить почитаемого им человека, просил ми-
ра и слал ему богатые подарки.
Но не только тем, что царь легко прощал и мирился,
доказывается его душевная доброта. Общий голос совре-
менников называет его очень добрым человеком. Царь лю-
бил благотворить. В ею дворце, в особых палатах, на
полном царском иждивении жили так называемые "верховые
(т.е. дворцовые) богомольцы", "верховые нищие" и "юро-
дивые". "Богомольцы были древние старики, почитаемые за
старость и житейский опыт, за благочестие и мудрость.
Царь в зимние вечера слушал их рассказы про старое вре-
мя о том, что было "за тридцать и за сорок лет и боль-
ши". Он покоил их старость так же, как чтил безумие,
Христа ради, юродивых, делавшее их неумытными и бесс-
трашными обличителями и пророками в глазах всего об-
щества тою времени. Один из таких юродивых, именно, Ва-
силий Босой, или "Уродивый", играл большую роль при ца-
ре Алексее как его советник и наставник. О "брате нашем
Василии" не раз встречаются почитательные упоминания в
царской переписке. Опекая подобный люд при жизни, царь
устраивал "богомольцам" и "нищим" торжественные похоро-
ны после их кончины и в их память учреждал "кормы" и
раздавал милостыню по церквам и тюрьмам. Такая же ми-
лостыня шла от царя и по большим праздникам; иногда он
сам обходил тюрьмы, раздавая подаяние "несчастным". В
особенности перед "великим" или "светлым" днем Св. Пас-
хи, на "страшной" неделе, посещал царь тюрьмы и бога-
дельни, оделял милостыней и нередко освобождал тюремных
"сидельцев", выкупал неоплатных должников, помогал неи-
мущим и больным. В обычные для той эпохи рутинные формы
"подачи" и "корма" нищим Алексей Михайлович умел внести
сознательную стихию любви к добру и людям.
Не одна нищета и физические страдания трогали царя
Алексея Михайловича. Всякое горе, всякая беда находили
в его душе отклик и сочувствие. Он был способен и скло-
нен к самым теплым и деликатным дружеским утешениям,
лучше всего рисующим его глубокую душевную доброту. В
этом отношении замечательны его знаменитые письма к
двум огорченным отцам: князю Никите Ивановичу Одоевско-
му и Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину об их сы-
новьях. У кн. Одоевского умер внезапно его "первенец",
взрослый сын князь Михаил в то время, когда его отец
был в Казани. Царь Алексей сам особым письмом известил
отца о горькой потере. Он начал письмо похвалами почив-
шему, причем выразил эти похвалы косвенно -- в виде
рассказа о том, как чинно и хорошо обходились князь Ми-
хаил и его младший брат князь Федор с ним, государем,
когда государь был у них в селе Вешнякове. Затем царь
описал легкую и благочестивую кончину князя Михаила:
после причастия он "как есть уснул; отнюдь рыдания не
было, ни терзания". Светлые тоны описания здесь взяты
были, разумеется, нарочно, чтобы смягчить первую печаль
отца. А потом следовали слова утешения, пространные,
порой прямо нежные слова. В основе их положена та
мысль, что светлая кончина человека без страданий, "в
добродетели и в покаянии добре", есть милость Господня,
которой следует радоваться даже и в минуты естественно-
го горя. "Радуйся и веселися, что Бог совсем свершил,
изволил взять с милостию своею; и ты принимай с радос-
тию сию печаль, а не в кручину себе и не в оскорбле-
ние". "Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, --
и прослезиться надобно, да в меру, чтоб Бога наипаче не
прогневать!" Не довольствуясь словесным утешением,
Алексей Михайлович пришел на помощь Одоевским и самым
делом: принял на себя и похороны. "На все погребальные
л послал, -- пишет он, -- сколько Бог изволил, потому
что впрямь узнал и проведал про вас, что опричь Бога на
небе-си, а на земли опричь меня, ни у ково у вас нет"
[* Это место письма имеет, по-видимому, какой-то особый
смысл. Семья этих князей Одоевских далеко не была бед-
на.]. В конце утешительного послания царь своеручно
прописал последние ласковые слова: "Князь Никита Ивано-
вич! не оскорбляйся, токмо уповай на Бога и на нас будь
надежен!"