Но не все, что было в России после Петра, было хо-
рошо. Не всем, по крайней мере, оставались довольны
мыслящие люди XVIII в. Они видели, например, что усвое-
ние западноевропейской образованности, начатое при Пет-
ре, превращалось часто в простое переименование куль-
турной внешности. Они видели, что знакомство с Западом
с пользой приносило к нам часто и пороки западноевро-
пейского общества. Далеко не все русские люди оказыва-
лись способными воспринять с Запада здоровые начала его
жизни и оставались грубыми варварами, соединяя, однако,
с глубоким невежеством изящную внешность европейских
щеголей. Во всех сатирических журналах второй половины
XVIII в. мы постоянно встречаем нападки на этот разлад
внешности и внутреннего содержания. Раздаются голоса
против бестолкового заимствования западных форм. Вместе
с тем развитие исторических знаний позволяет уже людям
XVIII в. оглянуться назад, на допетровское время. И вот
многие передовые люди (князь Щербатов, Болтин, Новиков)
темным сторонам своей эпохи противопоставляют светлые
стороны допетровской поры. Они не развенчивают деятель-
ности Петра, но и не боготворят его личности. Они реша-
ются критиковать его реформу и находят, что она была
односторонней, привила нам много хорошего со стороны,
но отняла от нас много своего хорошего. К такому выводу
они приходят путем изучения прошлого, но это изучение
далеко не спокойно; оно вызвано недостатками настоящего
и идеализирует прошлую жизнь. Однако эта идеализация
направлена не против самого Петра, а против некоторых
последствий его реформы. Личность Петра и в конце XVIII
в. окружена таким же ореолом, как и в начале столетия.
Императрица Екатерина относится к нему с глубоким ува-
жением. Находятся люди, посвящающие всю свою жизнь соб-
ранию исторического материала, служащего к прославлению
Петра, -- таков купец Голиков.
Во второй половине XVIII в. зарождается уже наука
русской истории. Но историки того времени или усердно
собирают материалы для истории (как Миллер), или заняты
исследованием древнейших эпох русской жизни (Ломоносов,
Байер, Штриттер, Татищев, Щербатов, Шлецер). Петр еще
вне пределов их ведения. Первую научную оценку получает
он от Карамзина. Но Карамзин как историк при надлежит
уже XIX веку. Ученый по критическим приемам, художник
по натуре и моралист по мировоззрению, он представлял
себе русскую историческую жизнь как постепенное разви-
тие национально-государственного могущества. К этому
могуществу вел Россию ряд талантливых деятелей. Среди
них Петру принадлежало одно из самых первых мест: но,
читая "Историю государства Российского" в связи с дру-
гими историческими трудами Карамзина, вы замечаете, что
Петру как деятелю Карамзин предпочитал другого истори-
ческого деятеля -- Ивана III. Этот последний сделал
свое княжество сильным государством и познакомил Русь с
западной Европой безо всякой ломки и насильственных
мер. Петр же насиловал русскую природу и резко ломал
старый быт. Карамзин думал, что можно было бы обойтись
и без этого. Своими взглядами Карамзин стал в некоторую
связь с критическими воззрениями на Петра упомянутых
нами людей XVIII в. Так же, как они, он не показал ис-
торической необходимости петровских реформ, но он уже
намекал, что необходимость реформы чувствовалась и ра-
нее Петра. В XVII в., говорил он, сознавали, что нужно
заимствовать с Запада; "явился Петр" -- и заимствование
стало главным средством реформы. Но почему именно
"явился Петр", Карамзин еще не мог сказать.
В эпоху Карамзина началось уже вполне научное исс-
ледование нашей старины (Карамзину помогали целые круж-
ки ученых людей, умевших не только собирать, но и исс-
ледовать исторический материал). Вместе с тем в первой
половине XIX в. в русском обществе пробуждалась созна-
тельная общественная жизнь, распространялось философс-
кое образование, рождался интерес к нашему прошлому,
желание знать общий ход нашего исторического развития.
Не будучи историком, Пушкин мечтал поработать над исто-
рией Петра. Не будучи историком, Чаадаев принялся раз-
мышлять над русской историей и пришел к печальному вы-
воду, что у нас нет ни истории, ни культуры.
Обращаясь к прошлому, русские образованные люди не
имели специальных исторических знаний и вносили в тол-
кование прошлого те точки зрения, какие почерпали в за-
нятиях немецкой философией. Германская метафизика XIX
в. очень влияла на русскую образованную молодежь, и
особенно метафизическая система Гегеля. Под влиянием
его философии в 30-х и 40-х годах в России образовались
философские кружки, выработавшие цельное мировоззрение
и имевшие большое влияние на умственную жизнь русского
общества середины XIX в. В этих кружках принципы гер-
манской философии применялись к явлениям русской жизни
и вырабатывалось, таким образом, историческое миросо-
зерцание. Самостоятельная мысль этих "людей 40-х го-
дов", отправляясь отданных германской философии, прихо-
дила к своим особым выводам, у разных лиц не одинако-
вым. Все последователи Гегеля между прочими философски-
ми положениями выносили из его учения две мысли, кото-
рые в простом изложении выразятся так: первая мысль --
все народы делятся на исторические и неисторические,
первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые сто-
ят вне его и осуждены на вечное духовное рабство; дру-
гая мысль -- высшим выразителем мирового прогресса, его
верхней (последней) ступенью, является германская нация
с ее протестантской церковью. Германско-протестантская
цивилизация есть, таким образом, последнее слово миро-
вого прогресса. Одни из русских последователей Гегеля
вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя
Русь, не знавшая западной германской цивилизации и не
имевшая своей, была страной неисторической, лишенной
прогресса, осужденной на вечный застой. Эту "азиатскую
страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей
реформой приобщил к гуманной цивилизации, создал ей
возможность прогресса. До Петра у нас не было истории,
не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь, и пото-
му его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог
иметь никакой связи с предыдущей русской жизнью, ибо
действовал совсем противоположно ее основным началам.
Люди, думавшие так, получили название "западников".
Они, как легко заметить, сошлись с теми современниками
Петра, которые считали его земным богом, произведшим
Россию из небытия в бытие.
Но не все люди 40-х годов думали так. Некоторые,
принимая теорию мирового прогресса Гегеля, по чувству
патриотизма возмущались его мнением, что германская ци-
вилизация есть последняя ступень прогресса и что сла-
вянское племя есть неисторическое племя. Они не видели
причины, почему прогресс должен остановиться на герман-
цах; из истории они выносили убеждение, что славянство
было далеко от застоя, имело свое историческое разви-
тие, свою культуру. Эта культура была самостоятельна и
отличалась от германской в трех отношениях: 1) На Запа-
де, у германцев, христианство явилось в форме католи-
чества и затем протестантства; на Востоке, у славян, --
в форме православия. 2) Древнеклассическую культуру
германцы восприняли из Рима в форме латинской, славяне
-- из Византии в форме греческой. Между той и другой
культурой есть существенные различия. 3) Наконец, госу-
дарственный быт в древне-германских государствах сло-
жился путем завоевания, у славян, и у русских в част-
ности, -- путем мирным; поэтому в основании обществен-
ных отношений на Западе лежит вековая вражда, а у нас
ее нет. Самостоятельное развитие этих трех начал сос-
тавляло содержание древнерусской жизни. Так думали не-
которые более самостоятельные последователи германской
философии, получившие название "славянофилов". Наиболь-
шего развития самостоятельная русская жизнь достигла в
эпоху Московского государства. Петр нарушил это разви-
тие. Он своей насильственной реформой внес к нам чуж-
дые, даже противоположные начала западной германской
цивилизации. Он повернул правильное течение народной
жизни на ложную дорогу заимствований. Он не понимал за-
ветов прошлого, не понимал нашего "национального духа".
Чтобы остаться верным этому национальному духу, мы
должны отречься от чуждых западноевропейских начал и
возвратиться к самобытной старине. Тогда, сознательно
развивая национальные наши начала, мы своей цивилизаци-
ей можем сменить германскую и станем в общем мировом
развитии выше германцев.
Таковы воззрения славянофилов. Петр, по их мнению,
изменил прошлому, действовал против него. Славянофилы
ставили высоко личность Петра, признавали пользу неко-
торых его дел, но считали его реформу не национальной и
вредной в самом ее существе. У них, как и у западников,
Петр был лишен всякой внутренней связи с предшествовав-
шей ему исторической жизнью.
Вы, конечно, уже заметили, что ни одно из рассмот-
ренных нами воззрений на Петра не было в состоянии ука-
зать и объяснить внутреннюю связь его преобразований с
предыдущей историей. Даже Карамзин не шел далее смутно-
го намека. Эту связь Петра с прошлым уловил чутьем в
40-х годах Погодин, но не ранее как в 1863 г. он мог
высказать об этом свои мысли. Причиной этому был отчас-
ти недостаток исторического материала, отчасти отсутс-
твие у Погодина цельного исторического миросозерцания.
Такое миросозерцание было внесено в наши универси-
теты в конце 40-х годов, когда Погодин уже кончил свою
профессорскую деятельность. Носителями новых историчес-
ких идей были молодые ученые, воззрения которых на нашу
историю в то время назывались "теорией родового быта".
Впоследствии же эти ученые стали известны под собира-
тельным именем "историко-юридической школы". Они первые
установили мысль о том, что реформы Петра явились необ-
ходимым следствием всего исторического развития русской
жизни. Мы уже знаем, что воспитались эти ученые под
влиянием германской философии и исторической науки. В
начале нашего века историческая наука в Германии сдела-
ла большие успехи. Деятели так называемой германской
исторической школы внесли в изучение истории чрезвычай-
но плодотворные руководящие идеи и новые, точные методы
исследования исторического материала. Главной мыслью
германских историков была мысль о том, что развитие че-
ловеческих обществ не есть результат случайностей и
единоличной воли отдельных лиц, напротив, что это раз-
витие совершается, как развитие организма, по строгим
законам, ниспровергнуть которые не может сила человека.
Первый шаг к такому воззрению сделал еще в конце XVIII
в. Фр. Авг. Вольф в своем труде. За ним последовали ис-
торики -- Нибур и Готфрид Миллер, занимавшиеся историей
Рима и Греции, историки-юристы Эйхгорн (историк древне-
германского права) и Савиньи (историк римского права).
Их направление создало в Германии в половине XIX в.
блестящее положение исторической науки, под влиянием
которой сложились и наши ученые. Они усвоили себе все
выводы и воззрения немецкой исторической школы. Некото-
рые из них увлекались и философией Гегеля. Хотя в Гер-
мании точная и строго фактическая историческая школа не
всегда жила в ладу с метафизическими умствованиями Ге-
геля и его последователей, тем не менее историки и Ге-
гель сходились в основном воззрении на историю как на
закономерное развитие человеческих обществ. И историки,
и Гегель отрицали случайность, и их воззрения поэтому
могли ужиться в одной личности.
Эти воззрения и были приложены к русской истории
нашими учеными. Первыми сделали это в своих лекциях и
печатных трудах профессора Московского университета С.
М. Соловьев и К. Д. Кавелин. Они думали показать в
русской исторической жизни органическое развитие тех
начал, которые были даны первоначальным бытом нашего
племени. Они полагали, что главным содержанием нашей
исторической жизни была естественная смена одних форм
жизни другими. Подметив порядок этой смены, они надея-
лись найти законы нашего исторического развития. По их
мнению, государственный порядок окончательно установлен
у нас деятельностью Петра Великого. Петр Великий своими
реформами отвечал на требования национальной жизни, ко-
торая к его времени развилась уже до государственных
форм бытия. Стало быть, деятельность Петра вытекла из
исторической необходимости и была вполне национальна.
Так, в первый раз была установлена органическая
связь преобразований Петра с общим ходом русской исто-
рии. Нетрудно заметить, что эта связь -- чисто логичес-
кая, лишенная пока фактического содержания. Непосредс-
твенного исторического преемства между Русью XVII в. и
эпохой Петра в первых трудах Соловьева и Кавелина ука-
зано не было. Это преемство вообще долго не давалось
нашему ученому сознанию.
Стараясь сыскать это непосредственное преемство,
как сами Соловьев и Кавелин, так и их последователи ис-
торики-юристы, обращаясь к изучению допетровской эпохи,
склонны были думать, что Россия в XVII в. дожила до го-
сударственного кризиса. "Древняя русская жизнь, -- го-
ворит Кавелин, -- исчерпала себя вполне. Она развила
все начала, которые в ней скрывались, все типы, в кото-
рых непосредственно воплощались эти начала. Она сделала
все, что могла, и, окончив свое призвание, прекрати-
лась". Петр вывел Россию из этого кризиса на новый
путь. По мнению Соловьева, в XVII в. наше государство
дошло до полной несостоятельности, нравственной, эконо-
мической и административной, и могло выйти на правиль-
ную дорогу только путем резкой реформы ("История", т.
XIII). Эта реформа пришла с Петром. Так судили о XVII
в. и многие другие исследователи. В обществе распрост-
ранился взгляд на Московскую Русь как на страну застоя,
не имевшую сил для прогрессивного развития. Эта страна
дожила до полного разложения, надо было крайнее усилие
для ее спасения, и оно было сделано Петром. Таким обра-
зом, преобразования Петра представлялись естественной
исторической необходимостью, они были тесно связаны с
предыдущей эпохой, однако только с темными, отрицатель-
ными ее сторонами, только с кризисом старого строя.
Но такое понимание исторического преемства между
старой Русью и реформой в последние десятилетия замени-
лось другим. Новую точку зрения внес в науку тот же Со-
ловьев. Необходимо заметить, что его взгляды на реформу
Петра с самого начала его научной деятельности отлича-
лись некоторой двойственностью. В одной из ранних своих
статей ("Взгляд на историю установления государственно-
го порядка в России", 1851 г.), говоря о критическом
положении Московского государства в XVII в., Соловьев
не ограничивается только указанием на явление этого
кризиса, но замечает, что государи XVII в. для удовлет-
ворения новых нужд государства начали ряд преобразова-
ний. "В течение XVII в., -- говорит он, -- явно обозна-
чились новые потребности государства, и призваны были
те же средства для их удовлетворения, которые были
употреблены в XVIII в. в так называемую эпоху преобра-
зований". Таким образом Петр не только получил от ста-
рого порядка одно сознание необходимости реформ, но
имел предшественников в этом деле, действовал ранее на-
меченными путями. Словом, он решал старую, не им пос-
тавленную задачу, и решал ранее известным способом.
Позднее Соловьев блистательно развил такой взгляд в
своих "Чтениях о Петре Великом" в 1872 г. Здесь он пря-
мо называет Петра "сыном своего народа", выразителем
народных стремлений. Бросая общий взгляд на весь ход
нашей истории, он следит за тем, как естественно разви-
валось у наших предков сознание бессилия, как постепен-
но делались попытки исправить свое положение, как пос-
тоянно стремились лучшие люди к общению с Западом, как
крепло в русском обществе сознание необходимости пере-
мен. "Народ собрался в дорогу, -- заканчивает он, -- и
ждал вождя"; этот вождь явился в лице Петра Великого.
Высказанный после долгого и пристального изучения
фактов, этот взгляд Соловьева поражает и глубокой внут-
ренней правдой, и мастерством изложения. Не один Со-
ловьев в 60-х и 70-х годах думал так об историческом
значении реформы (вспомним Погодина), но одному Соловь-
еву удалось так убедительно и сильно формулировать свой
взгляд. Петр -- подражатель старого движения, знакомого
Древней Руси. В его реформе и направление, и средства
не новы -- они даны предшествовавшей эпохой. Нова в его
реформе только страшная энергия Петра, быстрота и рез-
кость преобразовательного движения, беззаветная предан-
ность идее, бескорыстное служение делу до самозабвения.
Ново только то, что внес в реформу личный гений, личный
характер Петра. Такая точка зрения дала теперь полное
историческое содержание мысли об органической связи ре-
формы Петра с общим ходом русской жизни. Эта мысль, как
я указал, явилась у нас чисто логическим путем, как ап-
риорный вывод из общего исторического созерцания неко-
торых ученых. В трудах Соловьева этот исторический вы-
вод получил твердое основание; реформа Петра, так ска-
зать, конкретно связалась с предыдущими эпохами.
Развивая общее наше историческое сознание, идея
Соловьева дала направление и многим частным историчес-
ким исследованиям. Исторические монографии о XVII в. и
времени Петра констатируют теперь связь преобразований
с предыдущими эпохами и в отдельных сферах древнерусс-
кой жизни. В результате таких монографий является всег-
да одинаковый вывод, что Петр непосредственно продолжал
начинания XVII в. и оставался всегда верен основным на-
чалам нашего государственного быта, как он сложился в
XVII в. Понимание этого века стало иным. Недалеко то
время, когда эпоха первых царей Романовых представля-
лась временем общего кризиса и разложения, последними
минутами тупого застоя. Теперь представления измени-
лись: XVII век представляется веком сильного обществен-
ного брожения, когда сознавали потребность перемен,
пробовали вводить перемены, спорили о них, искали ново-
го пути, угадывали, что этот путь в сближении с Запа-
дом, и уже тянулись к Западу. Теперь ясно, что XVII век
подготовил почву для реформы и самого Петра воспитал в
идее реформы. Увлекаясь этой точкой зрения, некоторые
исследователи склонны даже преуменьшать значение самого
Петра в преобразованиях его эпохи и представлять эти
преобразования как "стихийный" процесс, в котором сам
Петр играл пассивную роль бессознательного фактора. У
П. Н. Милюкова в его трудах о петровской реформе ("Го-
сударственное хозяйство России в первой четверти XVIII
в. и реформа Петра В." и "Очерки по истории русской
культуры") находим ту мысль, что реформа часто "из вто-
рых рук попадала в сознание преобразователя", бессиль-
ного удержать ход дела в своем распоряжении и даже по-
нять направление событий. Нечего и говорить, что такого
рода взгляд есть крайность, не разделяемая последующими
исследователями преобразований (Н. П. Павлов-Сильванс-
кий, "Проекты реформ в записках современников Петра
В.").
Итак, научное понимание Петра Великого основывает-
ся на мысли, полнее и справедливее всего высказанной
Соловьевым. Наша наука успела связать Петра с прошлым и
объяснить необходимость его реформ. Факты его деятель-
ности собраны и обследованы в нескольких ученых трудах.
Исторические результаты деятельности Петра, политичес-
кой и преобразовательной, тоже не один раз указаны. Те-
перь мы можем изучить Петра вполне научно.
Но если наша историческая наука пришла к воззрению
на Петра, более или менее определенному и обоснованно-
му, то в нашем обществе еще не выработалось однообраз-
ного и прочного отношения к его преобразованиям. В те-
кущей литературе и в обществе до сих пор крайне разно-
образно судят о Петре. Продолжаются время от времени
немного запоздалые споры о степени национальности и не-
обходимости Петровых реформ; подымается довольно празд-
ный вопрос о том, полезна или вредна была реформа Петра
в ее целом. Все эти мнения, в сущности, являются видо-
измененными отголосками исторически слагавшихся воззре-
ний на Петра, которые я старался изложить в хронологи-
ческой последовательности.
Если мы еще раз мысленно переберем все старые и
новые взгляды на Петра, то легко заметить, как разнооб-
разны они не только по содержанию, но и по тем основа-
ниям, из которых вытекали. Современники и ближайшее по-
томство Петра, лично задетые реформой, судили о нем
неспокойно: в основании их отзывов лежало чувство или
крайней любви, или ненависти. Чувство столько же руко-
водило и теми людьми XVIII в., которые, как Щербатов,
грустно смотрели на развращение современных нравов и
считали его плохим результатом резкой реформы. Все это
-- оценки скорее всего публицистического характера. Но
в основе карамзинского взгляда лежало уже отвлеченное
моральное чувство: ставя Ивана III выше Петра, он на-
сильственные приемы Петра при проведении преобразований
осуждал с высоты моральной философии. В воззрениях за-
падников и славянофилов наблюдаем опять новое основание
-- отвлеченное мышление, метафизический синтез. Для них
Петр менее -- историческое лицо и более -- отвлеченное
понятие. Петр -- как бы логическая посылка, от которой
можно идти к тем или другим философским заключениям о
русской истории. От влияния метафизики не свободны и
первые шаги исследователей историко-юридической школы;
но фактическое изучение нашей истории, которое
производилось ими очень добросовестно, дало нашим уче-
ным возможность избавиться от предвзятых доктрин. Руко-
водимые фактами, стремясь к строго научному выводу, они
создали научное отношение к эпохе Петра Великого. Это
научное отношение будет, конечно, далее развиваться в
нашей науке. Но уже теперь плодом его является возмож-
ность основательно и свободно судить о Петре. Его лич-
ность не оторвана от родной его почвы, он для нас уже
не Бог и не антихрист, он -- определенное лицо, с гро-
мадными силами, с высокими достоинствами, с человечес-
кими слабостями и недостатками. Мы теперь вполне пони-
маем, что его личность и пороки -- продукт его времени,
а его деятельность и исторические заслуги -- дело веч-
ности.
Положение московской политики и жизни в конце XVII
века
Теперь нам следует уяснить себе, что застал и с
чего должен был начать Петр Великий. Иначе говоря, сле-
дует ознакомиться с положением московской политики и
жизни в конце XVII в. Однако общий обзор этого положе-
ния завлек бы нас очень далеко. Не все подробности до-
петровской эпохи имеют для нас к тому же одинаковую
важность:
мы интересуемся лишь тем, что относится к госу-
дарствен ной реформе Петра. Поэтому наш обзор XVII в.
мы должны приноровить к таким рубрикам, на какие мы по-
том по делим различные факты деятельности Петра. Нет-
рудно за метить, что главных сторон его деятельности
две: 1) он дал России новое политическое положение в
среде европейских государств и 2) реформировал в боль-
шей или меньшей степени государственное устройство и
управление. По этим рубрикам и рассмотрим кратко факты
XVII в.
1) Внешняя политика Москвы до Петра руководилась
не случаем, а весьма древней исторической традицией.
Еще в XIII в. создались те обстоятельства, которые нап-
равляли г, течение многих веков и внешние стремления
русского племени и государства, и их внутреннюю органи-
зацию. Вначале XIII в. на восточных берегах Балтийского
моря появляются немцы; они теснят литовские племена, а
вместе с тем становятся врагами и для Руси (Псков и
Новгород). В то же время начинается и движение шведов
на Русь. Пол влиянием опасности от немцев племена ли-
товские организуются политически и, соединенные Миндов-
гом, выступают на сцену истории как враждебное Руси
княжество. Литва подчиняет себе юго-запад Руси и грозит
ее северо-востоку. На юго-востоке в то же время образу-
ется Золотая Орда, и ее иго начинает тяготеть над севе-
ро-восточной Русью. Таким образом, почти одновременно,
с трех сторон великорусское племя было окружено врага-
ми, действовавшими наступательно. Главной задачей пле-
мени стала поэтому самозащита, борьба не за свободу
(она была отнята татарами), а за историческое существо-
вание, за целость племени и религии. Эта борьба продол-
жалась сотни лет. Благодаря ей племя должно было при-
нять чисто военную государственную организацию и посто-
янно воевать "на три фронта", как выразился один иссле-
дователь.
Эта борьба и направляла всю внешнюю политику Мос-
ковского государства, с его начала до конца, до Петра
Великого. Можно сказать, что много содержания эта поли-
тика не имела: с ближайшими соседями Москва ведет пос-
тоянную традиционную борьбу, в сношениях же с дальними
европейскими странами ищет увеличения средств для этой
борьбы. Ко времени Петра борьба эта привела уже Русь к
громадным политическим успехам, но задача -- достижение
полной безопасности и естественных границ -- еще не бы-
ла выполнена. По отношению к различным врагам достигну-
ты были неодинаковые успехи.
Татары с XIII в. в качестве полных господ владели
северовосточной Русью. Но их отношение к покоренной Ру-
си и явное отсутствие (вопреки мнению некоторых ученых)
сильного непосредственного гнета позволяли Руси креп-
нуть и сливаться в одно могущественное государство.
Впервые это государство попробовало восстать на татар
на Куликовом поле (1380), и попытка, будучи удачной,
подняла национальное самосознание Руси и содействовала
дальнейшему усилению Москвы. Параллельно этому усилению
шло внутреннее разложение Орлы. Она слабела, и Москве
не нужно было второй Куликовской битвы, чтобы свергнуть
иго (1480) Орда распалась, ига не стало: но борьба с
татарами за целость границ и безопасность жителей про-
должалась. Вместо одной Орды появилось несколько, хотя
и более слабых, чем прежняя. Москве нужно было их поко-
рить, чтобы достичь своей безопасности. И пот Иван
Грозный покоряет Казанскую и Астраханскую орды
(1552--1556), Его советники желают, чтобы он покорил и
Крымскую. Но ум Грозного понимал, что Москве не сладить
с Крымом (так же думал и талантливый Стефан Баторий,
когда стал королем Польши). Москву от Крыма отделяли
труднопроходимые степи; кроме того, Крым был подчинен
сильной тогда Турции, с которой воевать боялись не одна
Москва. Вот почему Крымская Орда жила до конца XVIII в.
В XVII в., после Грозного, Москва вела с Крымом беспре-
рывную пограничную войну (подробности ее очень любопыт-
ны) и каждое лето готовила войска на южных своих грани-
цах для защиты от татарских набегов. Но кроме оборони-
тельных мер Москва действовала против Крыма и тем, что
все более и более занимала южную степь своими крепостя-
ми и людьми. Она, таким образом, наступала на татар.
Развитие казачества на нижнем Дону в XVI I в. создало
для Москвы новую боевую силу; уже в первой половине
XVII в. казаки взяли турецко-татарскую крепость Азов,
но не смогли удержать ее за собой. Присоединение Мало-
россии еще более подвинуло Москву к Крыму, и в самом
конце XVII в. (1687--1689) московские войска впервые
предпринимают походы на самый Крым. Однако удачи еще не
было -- мешала степь. На этом и остановилась московская
политика перед Петром. Стефан Баторий в XVI в. думал, а
казаки в XVII в. делом доказали, что Азов был слабейшим
пунктом татар и турок, их повелителей, на юге нынешней
России; Петр, своими глазами уже видевший неудачный ис-
ход походов на Крым князя В. В. Голицына, направил свои
силы не на Крым, а на Азов. Стало быть, Петр продолжал
традиционную политику Москвы. В отношении татар Москва
достигла больших успехов до Петра. Петр же ими восполь-
зовался.
Литва в первые два века своего существования (до
смерти Витовта) энергично наступала на Русь и завладела
массой русских земель, отчего и сама получила характер
государства, по населению и культуре более всего русс-
кого. В исходе XIV в. она была династически соединена с
Польшей, и результатом соединения явилось сильное поль-
ско-католическое влияние. Протест против него русс-
ко-православного населения повел к внутренней борьбе в
Литве. Эта борьба ослабила Литву, но не устранила поль-
ского влияния, которое в XVI в. восторжествовало: Литва
стала нераздельной частью Польши (1569 г.). До Витовта
Москва уступала Литве, а после него вскоре роли переме-
нились: сильные московские государи Иван III и Василий
III начинают отбирать от Литвы русские области и заяв-
ляют притязание на все русские земли, которые принадле-
жали Литве. Москва, таким образом, не без успеха переш-
ла в наступление против Литвы. Но окончательное соеди-
нение в XVI в. Литвы с Польшей поставило против Москвы
и Польщу. Соединенным их силам Москва при Иване Грозном
должна была уступить: борьба Ивана против Стефана Бато-
рия была неудачна. Еще хуже для Москвы было время мос-
ковской смуты начала XVII в., когда поляки владели са-
мой Москвой. Но когда их оттуда вытеснили и Московское
государство оправилось от смуты, оно в половине XVII в.
(с 1654 г.) начинает старую борьбу за русские, подчи-
ненные Польше земли; царь Алексей Михайлович принимает
в подданство Малороссию, ведет необыкновенно трудную
войну за нее и оканчивает блестящей победой. Ослабевшая
Польша и после царя Алексея продолжает уступать Москве:
миром 1686 г. она отдает Москве навеки то, что временно
уступила царю Алексею Михайловичу. Отношения, созданные
этим миром 1686 г., унаследовал Петр; при нем ясно по-
литическое преобладание России над Польшей, но истори-
ческая задача -- освобождение от Польши русских земель
-- не закончена ни до него, ни при нем. Она передана
XVIII веку.
Немцы и шведы отняли от Литвы и Руси восточные бе-
рега Балтийского моря. Хотя Новгород и владел берегом
Финского залива, но, не имея удобных гаваней, зависел в
своей западной торговле от немцев. Подчинив Новгород и
наследовав все его политические отношения, Москва по-
чувствовала зависимость от немцев: хотя она прогнала
ганзейских купцов и уничтожила их торговлю на Руси, од-
нако зависимость осталась, торговое влияние перешло к
ливонским купцам. Преследуя свои торговые выгоды, Ливо-
ния враждебно относилась к русской торговле. Враждебна
она была вообще к Руси как к сильной и опасной соседке.
Она старалась поставить крепкую стену между Русью и За-
падной Европой, зная, что усвоение Русью образованности
удвоит ее политические силы. Но и Русь понимала это
значение западной образованности и знала, что лучший
путь для сближения с Западом -- Балтийское море (Белое
море лишено большого значения в этом отношении благода-
ря географическим условиям). В XVI в. Иван Грозный,
пользуясь внутренней слабостью Ливонии, объявил ей вой-
ну с ясной целью завладеть берегами моря.
Ливония не выдержала войны и распалась, часть ее
отдалась Польше, часть Швеции. Иван Грозный не мог вы-
нести борьбы с этими державами и потерял не только за-
воевания, но и свои города (1582-- 1583). Эти города
вернул Борис Годунов, но в смутное время они снова были
заняты шведами и, по договору со шведами 1617 г., Мос-
ковское государство было совершенно отрезано от Бал-
тийского моря. Этим, как сказано выше, гордился король
Густав Адольф. В XVII в. сперва слабая, а потом занятая
войнами с Польшей Русь не могла сделать решительного
шага к Балтийскому морю. Однако мысль о необходимости
этого шага не умирала, а была передана Петру, который и
воплотил ее в дело. В этом отношении Петр считал себя
прямым преемником Грозного.
Наш краткий обзор внешней политики Московского го-
сударства показывает, что, преследуя исконные свои за-
дачи, эта политика ко времени Петра сделала большие, но
неравномерные успехи. Более успешно направлялась она
против татар, но менее успешно -- против шведов, насле-
довавших немцам на берегах Балтийского моря. Конечного
разрешения своих задач Москва не достигла. Атак как эти
задачи были не случайными затеями того или другого по-
литического деятеля, а насущными потребностями нашего
племени, вытекшими из вековых условий его жизни, то они
и при Петре требовали своего конечного решения с такой
же силой, как и до него. Вот почему Петр и обратил
большое внимание на эти задачи. Далее мы увидим, что
наибольшее усилие он употребил именно там, где наименее
успешно действовали до него, т.е. в борьбе за Балтийс-
кое море.
2. В государственное устройство и управление XVII
в. Петр, по общепринятому мнению, внес своей деятель-
ностью существенные изменения. При ознакомлении с осо-
бенностями этого устройства до Петра вы выносите предс-
тавление о Московском государстве как о таком, в кото-
ром единодержавная власть государя достигла неограни-
ченной полноты прав. Группируя все отрасли управления
непосредственно вокруг себя, эта власть создала весьма
сильную централизацию управления, возлагая все важней-
шие его функции на московские учреждения (приказы и ду-
му Боярскую). Однако при такой централизации управление
не было приведено в стройную систему прочных учреждений
и не совершалось на основании каких-либо неизменных за-
коноположений. Применяясь к удобствам чисто случайным и
внешним, государи управляли Московским государством по
так называемой "системе поручений". Они передавали ка-
кой-либо круг дел непосредственно в ведение доверенного
лица; смотря по своим способностям, это лицо могло сов-
местить под своей властью несколько ведомств Самое ве-
домство создавалось случайно:
в одном ведомстве сталкивались самые разнородные
дела, с другой стороны, разные ведомства, друг другу не
подчиненные, ведали один и тот же предмет управления.
Такое смешение ведомств сложилось исторически и было
обусловлено именно этой системой поручений. Не будучи
связаны в стройную систему, все ведомства очень легко
поддавались изменениям и часто их вызывали (очерк мос-
ковского управления см. у Владимирского-Буданова "Обзор
истории русского права" и у А. Д. Градовского "Высшая
администрация в России и генерал-прокуроры"). Строгого
разграничения функций не было и в отношениях церкви и
государства: государственная власть часто действовала в
сфере церковного управления как помощница иерархии; в
свою очередь, церковная администрация ведала некоторые
разряды светских лиц, а церковный суд часто ведал дела
светского характера. Однако такая путаница ведомств и
отсутствие цельных и прочных учреждений не может счи-
таться признаком государственного разложения:
"Система централизационная может обойтись без
прочных институтов; она может, подобно Москве, держать-
ся системой поручений. В государственном управлении не
будет единства, контроля, отношения будут запутаны, но
она будет существовать, сильная своей близостью к вер-
ховной власти" (А. Д. Градовский, "Высш. адм. в Рос-
сии", 14).
Таково было положение управления. Всматриваясь в
основные черты общественного строя XVII в., мы заметим,
что при полном отсутствии воинственных вкусов общество
московское тем не менее усвоило себе воинскую организа-
цию. Высшие классы его представляли собой государствен-
ное ополчение: каждый дворянин был обязан участвовать в
нем. Средние слои общества -- посадские люди -- несли
некоторые военные повинности, но главнее всего -- де-
нежную повинность, "тягло", предназначаемое на покрытие
военных издержек государства. Низшие классы -- кресть-
янство -- частью участвовали в тягле, частью личным
трудом обеспечивали экономическое положение Дворянства
и тем давали ему возможность нести государственную
службу. Каждое сословие, таким образом, определяло свое
государственное положение тем или другим видом госу-
дарственной повинности, а не составом своих прав (отсю-
да и вопрос о том, можно ли древне-русские общественные
классы считать сословиями). Гарантий исправного отбыва-
ния повинностей государственная власть искала в целом
ряде стеснительных мер по отношению к тому или другому
сословию. Эти меры известны под общим термином "крепос-
ти", или "прикрепления". Дворянство было прикреплено к
службе, а по службе -- к тому городу, в уезде которого
находилась земля дворянина. Посадское городское населе-
ние было прикреплено к тяглу (подати), а по тяглу -- к
той общине, вместе с которой посадскому приходилось
платить. Крестьяне были прикреплены к земле, с которой
платили подать, и к лицу землевладельца, которому слу-
жили личным трудом. Благодаря этому прикреплению к го-
сударственным повинностям организация сословий направ-
лена была в государственных интересах. Местные сослов-
ные союзы, городские и сельские податные общины имели
финансовый характер: весь смысл их существования сво-
дился к разверстке податей между членами общин и к кру-
говой поруке в их уплате. Дворянство же в своих местных
городских обществах не имело почти совсем внутренней
организации. Лишь изредка, как остатки учреждений XVI
в., встречались общины с полным самоуправлением. Таким
образом, можно сказать, что в XVII в. в Московском го-
сударстве не было самостоятельных общественных союзов,
не обусловленных государственными повинностями.
Таковы те отличительные черты, которые выступают
при первом знакомстве с Московским государством в XVII
в. Если мы в системе ознакомимся с фактами государс-
твенного устройства и управления того времени, то полу-
чим такую схему: во главе государства стоит государь,
лицо которого является источником всякой власти -- за-
конодательной, судебной и исполнительной. Он считается
и верховным покровителем церкви. Церковный собор 1666
-- 1667 гг. прямо признал главенство власти государевой
над властью патриаршей. Если иногда и кажется, что
власть патриарха стоит рядом с верховной, как было при
патриархе Филарете и патриархе Никоне, то это истори-
ческая случайность и следствие благоволения государя к
патриарху. Наделе московские государи пользуются безус-
ловным самодержавием, но законодательство еще не опре-
деляет существа их власти до самой эпохи Петра.
Рядом с верховной властью до второй половины XVII
в. стояли Земские соборы, являвшие собой совет предста-
вителей всей земли. Исторические условия русской жизни
ставили государственную власть в XVII в. в тесное еди-
нение с представителями земщины. Патриархальный оттенок
государственного строя, сохранявшийся в XVII в., лишает
возможности точно определить юридический характер наших
представительных собраний: они одинаково далеки и от
ограничительных, и от совещательных собраний на Западе.
Авторитет их постановлений вполне сливался с авторите-
том верховной власти; их постановления в безгосударное
время (начало XVII в.) имели силу закона, а при госуда-
рях получали такую силу согласием государя. Необходимо
только заметить, что название Земских соборов "обще-
земскими" или "всесословными" не всегда точно: они и
составом, и деятельностью не отражали в себе всех клас-
сов общества. Крестьянство бывало на них чрезвычайно
редким гостем, податные классы представлялись менее
полно, чем высшие служилые. Деятельность соборов никог-
да не преследовала узких сословных интересов и не была
эгоистична, но силой исторических обстоятельств приво-
дила к лучшему обеспечению интересов средних слоев об-
щества (дворян и посадских), которые составляли в тот
момент главную политическую силу страны. Соборы прекра-
тились задолго до Петра (с 1653 г. их не видно; в 1682
г. были две сословных комиссии земских представителей,
но они не соединились в собор). Стало быть, нельзя при-
чины их прекращения видеть в Петре, как это делают не-
которые писатели.
Земские соборы были случайным, экстренным органом,
помогавшим верховной власти в деле управления. Таким
же, но постоянным органом была Боярская дума. Историки
этого учреждения отмечают несколько моментов в истори-
ческом развитии Боярской думы. В XV и XVI вв., как до-
казывает В. О. Ключевский, дума стала оплотом полити-
ческих притязаний, возникших в московском боярстве в то
время, когда в это боярство вошла масса удельных кня-
зей, перешедших на службу к московскому князю. Эти
князья полагали, что в силу своего происхождения и
прежних прав самостоятельной власти они могут соправи-
тельствовать с московскими государями. Однако эти пос-
ледние не стояли на такой точке зрения и понимали слу-
жилых князей, как своих простых слуг. Вследствие этого
между боярством и московскими государями произошел в
XVI в. ряд недоразумений, завершившихся казнями Ивана
Грозного. Однако и при Грозном боярство составляло
строго аристократический класс, наполнявший думу почти
исключительно своими членами. Но вследствие гонения
Ивана IV и последующего смутного времени княжеское бо-
ярство вымерло (Мстиславские, Шуйские, Бельские и др.),
частью же обеднело и сошло в низшие слои придворной
знати (Хованские, отчасти Голицыны, Ростовские и др.).
Вместе с тем стали по личным заслугам и качествам воз-
вышаться и неродовитые люди. В XVII в., таким образом,
правящий класс стал более демократическим. И дума Бояр-
ская в это время не наполнена только родовитейшими
людьми, но состоит, по выражению Ключевского, "из стар-
ших членов боярских фамилий и из выслужившихся приказ-
ных дельцов". В XVI в. дума была политическим органом
притязательного боярства, в XVII в. она стала главным
правительственным учреждением, простым советом госуда-
ря. Этот боярский совет ведал все стороны государствен-
ной жизни: вырабатывал законодательные формы, являлся
высшей инстанцией судебной и центральным административ-
ным учреждением, наконец, ведал все дипломатические
сношения. В XVII в. судебная деятельность думы была
сосредоточена в особой думской комиссии, которая носила
название Расправной палаты и состояла из членов думы.
Кроме этой палаты, других постоянных комиссий или де-
партаментов дума не имела, а все дела решала в общих
заседаниях. Как ни изменялся сословный состав думы в
XVI и XVII вв., ее чиновный состав был неизменен. Члены
думы делились на два разряда лиц: более аристократичес-
кий, или боярство, и более демократический, или думных
людей. Боярство делилось на два чина -- бояр и околь-
ничьих, думные люди тоже на два
-- думных дворян и думных дьяков. Эти четыре чина
были высшими чинами Московского государства. С таким
составом и характером деятельности дума дожила до вре-
мени Петра и действовала как главная пружина управления
еще в первые годы его царствования.
Думе были подчинены органы центрального управления
-- приказы. Число их не было постоянным (от 40 до
50), системы в распределении ведомств не соблюдалось,
поэтому однородные дела ведались различными приказами,
и редкие приказы простирали свою деятельность на все
государство. Ведомство каждого приказа создавалось до-
вольно случайно вследствие исторически создавшейся пот-
ребности в новом органе. В основании ведомства приказа
полагались поэтому разнообразные предметы управления.
Одни приказы ведали во всех отношениях известную мест-
ность государства (Сибирский приказ, Костромская четь и
др.); другие ведали известный разряд лиц (Приказ холо-
пий -- холопов, Стрелецкий -- стрелецкое войско и т.
д.); третьи, наконец, заведовали определенным родом дел
(Разбойный -- уголовной юстицией, приказ Большой казны
-- финансами, Разрядный -- военными делами, Посольский
-- дипломатическими сношениями и т. д.). Рядом с круп-
ными приказами (вроде упомянутых) стояли мелкие, вроде
Аптекарского -- ведавшего придворно-медицинскую часть,
Каменного -- наблюдавшего за каменными постройками. На-
конец, одинаковым устройством с приказами пользовались
те дворцовые учреждения, которые носили характер домаш-
них хозяйственных контор государевой семьи (мастерские
палаты, панихидный приказ). Вся эта масса разнородных
спутанных приказов тяготила уже в XVII в. московское
правительство. Оно стремилось упорядочить и упростить
свое центральное управление и достигало этого отчасти
двумя путями: соединением однородных приказов и подчи-
нением нескольких мелких одному крупному. При этих сое-
динениях отдельные приказы, однако, сохранили свою осо-
бую внутреннюю организацию, и соединение имело, таким
образом, внешний характер. Организация всех приказов
была приблизительно одинакова. Они состояли из присутс-
твия и канцелярии. Присутствие состояло из начальника
приказа (часто члена думы) и "товарищей". Они называ-
лись судьями и были подчиненными по отношению к началь-
нику, поэтому, будучи по форме коллегиальным, приказное
присутствие на деле таковым не было:
дела решались не большинством присутствующих, а по
усмотрению старшего. В мелких приказах не было и колле-
гиальной формы: дела ведал один начальник, без товари-
ща. Канцелярия состояла из подьячих под начальством дь-
яков;
численность и тех и других зависела от размеров
приказной деятельности.