ГЛАВА IV.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел
заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные
объяснения - у Андрея Гавриловича не было поверенного. Разбирая его
бумаги, нашел он только первое письмо заседателя и черновой ответ на
оное - из того не мог он получить ясное понятие о тяжбе, и решился
ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела.
Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже.
Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика,
впадшего в совершенное детство.
Между тем положеный срок прошел, и апеллация не была подана.
Кистеневка принадлежала Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами
и поздравлениями и просьбою назначить, когда угодно будет его
в"ысокопревосходительству" вступить во владение новоприобретенным
имением - самому или кому изволит он дать на то доверенность. Кирила
Петрович смутился. От природы не был он корыстолюбив, желание мести
завлекло его слишком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком
состоянии находился его противник, старый товарищ его молодости - и
победа не радовала его сердце. Он грозно взглянул на Шабашкина, ища к
чему привязаться, чтоб его выбранить, но не нашед достаточного к тому
предлога, сказал ему сердито: - Пошел вон, не до тебя.
Шабашкин, видя, что он не в духе, поклонился и спешил удалиться. А
Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед,
насвистывая: Гром победы раздавайся, что всегда означало в нем
необыкновенное волнение мыслей.
Наконец он велел запрячь себе беговые дрожки, оделся потеплее (это
было уже в конце сентября) и, сам правя, выехал со двора.
Вскоре завидел он домик Андрея Гавриловича, и проти"ву"положные
чувства наполнили душу его. Удовлетворенное мщение и властолюбие
заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние
наконец восторжествовали. Он решился помириться с старым своим
соседом, уничтожить и следы ссоры, возвратив ему его достояние.
Облегчив душу сим благим намерением, Кирила Петрович пустился рысью к
усадьбе своего соседа - и въехал прямо на двор.
В это время больной сидел в спальней у окна. Он узнал Кирила
Петровича, и ужасное смятение изобразилось на лице его - багровый
румянец заступил место обыкновенной бледности, глаза засверкали, он
произносил невнятные звуки. Сын его, сидевший тут же за
хозяйств"енными" книгами, поднял голову и поражен был его состоянием.
Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо
подбирал полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся -
- и вдруг упал.- Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без
дыхания - паралич его ударил. - Скорей, скорей в город за лекарем! -
кричал Владимир. - Кирила Петрович спрашивает вас, - сказал вошедший
слуга. Владимир бросил на него ужасный взгляд.
- Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел
его выгнать со двора - пошел. - Слуга радостно побежал исполнить
приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. - Батюшка ты
наш, - сказала она пискливым голосом, - погубишь ты свою головушку!
Кирила Петрович съест нас. - Молчи, няня, - сказал с сердцем Владимир,
- сейчас пошли Антона в город за лекарем. - Егоровна вышла.
В передней никого не было - все люди сбежались на двор смотреть на
Кирила Петровича. Она вышла на крыльцо - и услышала ответ слуги,
доносящего от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя
на дрожках. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся,
грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в
окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его
не было. Няня стояла крыльце, забыв о приказании барина. Дворня с
шумом толковала о сем происшедствии. Вдруг Владимир явился между
людьми и отрывисто сказал: - Не надобно лекаря, батюшка скончался.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он
лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его
висела до полу, голова опущена была на грудь - не было уж и признака
жизни в сем теле еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною.
Егоровна взвыла - слуги окружили труп, оставленный на их попечение, -
вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот
самый стол, за которым только лет они служили своему господину.