Для характеристики методологических позиций Сэя особый интерес представляет его вульгарная классификация проблем политической экономии, которая делилась на три части: производство, распределение и потребление. Эта классификация отражала чисто поверхностную связь между элементами процесса воспроизводства. Выделяя распределение и потребление в самостоятельные разделы экономической науки и ставя их с самого начала рядом с производством как нечто самостоятельное, Сэй разрывал действительную связь между этими основными элементами общественного процесса воспроизводства, в котором определенный тип отношений производства всегда обусловливает соответствующую структуру распределения и потребления.
Пороком методологии Сэя являлся ее антиисторизм. При рассмотрении производства, распределения и потребления Сэй полностью отвлекается от тех специфических форм, которые эти процессы принимают на различных ступенях развития общества. Так, в разделе «Производство» речь шла не об общественно определенном типе производства, а о производстве материальных благ вообще. При таком чисто технологическом подходе Сэй, естественно, не мог выйти за рамки констатации банальных истин, что труд, средства производства (капитал, по терминологии Сэя) и земля являются тремя факторами всякого производства. Установленные таким образом «законы» объявлялись вечными, а в итоге всегда оказывалось, что именно буржуазные отношения являются естественными и вечными отношениями производства и распределения.
Наглядным примером апологетики капитализма Сэем служит его учение о стоимости и доходах. Сэй был сторонником «теории полезности». Согласно ей, производство создает полезность, а «полезность сообщает предметам ценность», которая «есть мерило полезности» предмета 1[См.: Сэй Ж. Б. Трактат политической экономии. М., 1896. С. 14, 15]. Таким образом, Сэй отождествлял стоимость с потребительной стоимостью, затушевывая тем самым специфически общественную природу стоимости и исторический характер этой категории. Классовый смысл сведения стоимости к полезности очевиден, ибо от признания труда исключительным источником стоимости всего один шаг к раскрытию эксплуататорской природы капитала. Между тем еще А. Смит показал, что меновая стоимость не находится обязательно в связи с полезностью, поскольку наиболее полезные предметы часто имеют наиболее низкую стоимость, а такие жизненно необходимые, как воздух, вода (у источника), и вовсе ее не имеют. Полезность не может служить основой стоимости, ибо обменивающиеся товары как потребительные стоимости качественно различаются, а потому количественно несравнимы.
После определения стоимости полезностью Сэй дает апологетическое истолкование проблемы доходов в буржуазном обществе, ссылаясь на то, что в производстве участвуют три фактора: труд, капитал, земля. Каждый из этих факторов оказывает определенную услугу при создании стоимости. Соответственно трем самостоятельным источникам стоимости Сэй выделяет три основных дохода: труд создает заработную плату, капитал — процент, земля — земельную ренту.
Классовая суть этой «триединой формулы» очевидна. Поскольку заработная плата, процент и рента представлены как естественное порождение труда, средств производства и земли — простейших элементов всякого производства, постольку буржуазные формы доходов выдаются за естественные и вечные. Выводя эти доходы из совершенно различных источников, Сэй маскирует их действительное внутреннее единство как частей стоимости, созданной трудом наемных рабочих. Доходы капиталистов и землевладельцев получают тем самым мнимое «оправдание», а подлинная сущность капиталистических отношений — эксплуатация наемных рабочих — оказывается затушеванной.
Если процент выступает в концепции Сэя как порождение самого капитала, то предпринимательский доход — как вознаграждение за «труд» самого предпринимателя. Таким путем Сэй старается скрыть подлинную природу предпринимательского дохода. Вся разница между предпринимателем и рабочим сводится лишь к уровню заработной платы: более высокая «заработная плата» предпринимателей имеет якобы своим основанием более «высокие» обязанности, «его талант, деятельность, дух порядка и руководство» 2[См. там же. С. 58].
Сэй не только отрицал эксплуатацию рабочих, но и рисовал для них радужную перспективу в будущем. Он утверждал, что с ростом капиталов положение «низших классов» улучшается и они все более пополняют «следующие за ними высшие классы». Тем самым делалась попытка скрыть от рабочих отрицательные для них последствия промышленного переворота. Сэй заложил основы пресловутой «теории компенсации», утверждая, что машины лишь на «первых порах» вытесняют рабочих, а впоследствии якобы вызывают рост занятости рабочих и приносят им «наибольшую пользу», удешевляя производство продуктов. Таким образом, оказывается, что «рабочий класс больше всех других заинтересован в техническом успехе производства» при капитализме 3 [См. там же. С. 27—29, 31]. Сэй ставил вещи с ног на голову, лишь бы доказать «гармонию» интересов труда и капитала.
Важной составной частью буржуазно-апологетической концепции Сэя являлась его «теория сбыта», также призванная обосновать «гармоничность» капиталистического воспроизводства, невозможность общих кризисов перепроизводства. Главный интерес всех производителей состоит, по словам Сэя, не в получении меновой ценности, а в обмене одних продуктов на другие. Деньги при этом играют лишь роль посредника. В конечном счете оказывается, что за продукты якобы заплачено только продуктами. Сэй делал отсюда ложный вывод, что каждый продавец является в то же время и покупателем. В масштабе общества предложение и спрос уравновешиваются, перепроизводство вообще становится невозможным. Сэй допускал возможность лишь частичного перепроизводства в отдельных отраслях, объясняя его недопроизводством в других отраслях. Поэтому для выхода из трудностей сбыта рекомендовалось всемерное развитие производства в отраслях второго рода. Сэй выводил отсюда заинтересованность каждого производителя в благополучии всех других 4 [См. там же. С. 40—42, 36, 39].
Таким образом, Сэй сначала формально устранял антагонизм между трудом и капиталом, а затем мнимую «гармонию интересов» распространял на самих капиталистов, на отношения между городом и деревней, даже между целыми странами. Тем самым «теория сбыта» Сэя была направлена против протекционизма, затруднявшего ввоз иностранных и сбыт отечественных товаров. Идеал Сэя — полная свобода торговли, стихийно регулируемое капиталистическое производство. Сэй претендовал на объяснение законов реализации продукции в условиях капитализма. Между тем все его выводы были основаны как раз на игнорировании специфически капиталистических отношений производства и обмена. В изображении Сэя капиталисты превращались в людей, которые производят лишь для личного потребления и обменивают свой продукт на продукты других людей. Капиталистическое обращение товаров фактически подменялось просто меновой торговлей, когда продукт непосредственно обменивается на продукт и акты купли и продажи неизбежно совпадают. Между тем уже в условиях простого товарного обращения купля не обязательно должна следовать за продажей, и тот, кто продал свой товар, может не сразу купить другой. Продажа и купля разделяются во времени и пространстве, в результате возникает абстрактная возможность кризисов. При капитализме эта возможность превращается в действительность.
В то время, когда Сэй создавал свою «теорию сбыта», можно было трактовать кризисы еще как явление случайное. Первый настоящий кризис перепроизводства разразился лишь в 1825 г. С тех пор эти катастрофы, характерные для капитализма, стали повторяться с правильной периодичностью, наглядно демонстрируя несостоятельность и апологетизм домыслов Сэя.
2. Т. Р. Мальтус.
По мере того как в Англии развертывался промышленный переворот и утверждалась крупная машинная индустрия, миллионы мелких производителей, разоряясь, выталкивались в ряды пролетариата. Становилась излишней и часть рабочих. Они пополняли резервную армию безработных. Рабочий класс все глубже погружался в нищету. Пауперизм становился уделом всевозрастающей части населения страны.
Бедствия, порождаемые капитализмом, вызывали протест рабочих, ремесленников, крестьян, который нашел свое отражение в незрелых еще формах утопического социализма (У. Годвин). Уильям Годвин (1756—1836) объявил частную собственность главной причиной нищеты и угнетения масс. Политическое брожение в стране усиливалось благодаря событиям Великой французской революции, которая нашла в Англии горячий отклик. Господствующие классы остро нуждались в идеологической защите существующих порядков. Их апологетом стал Мальтус.
Томас Роберт Мальтус (1766—1834) родился в семье дворянина. По окончании Кембриджского университета он стал сельским священником, а с 1807 г.— профессором политической экономии в колледже Ост-Индской компании. В 1798 г. он опубликовал анонимный памфлет «Опыт о законе народонаселения», который явился резкой реакцией на французскую революцию и радикальные идеи Годвина. Из других работ Мальтуса следует отметить «Исследование о природе и возрастании ренты» (1815), «Начала политической экономии» (1820).
Мальтус выступает в своих сочинениях идеологом обуржуазившейся земельной аристократии. Перед лицом посягательств промышленной буржуазии на власть он рьяно отстаивает монополию лордов на землю, ратует в их интересах за аграрный протекционизм. Но там, где интересы землевладельца и капиталиста совпадали, были направлены против рабочих, Мальтус защищал их обоих. Он стремился обелить господствующие классы, снять с них ответственность за нищету и страдания масс и представить как утопию всякое стремление к усовершенствованию существующего общественного строя. Этой цели и призван был служить памфлет Мальтуса «Опыт о законе народонаселения».
По аналогии с природой, где, по словам Мальтуса, способность растений и животных к безграничному размножению сдерживается недостатком места и пищи, Мальтус «открывал» различные тенденции роста народонаселения и средств существования. Если население удваивается каждые 25 лет и возрастает в геометрической прогрессии, то средства существования, по утверждению Мальтуса, даже при самых благоприятных условиях не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии. В таком случае через два столетия количество населения относилось бы к количеству средств существования как 256 к 9, а через три столетия — как 4096 к 13 и т. д. В этом постоянном стремлении населения к размножению, превышающему средства существования, и состоит, по словам Мальтуса, «закон народонаселения», действующий якобы «неизменно и могущественно», причем «с самого происхождения общества». Излишек населения по необходимости обречен на нищету, голод и вымирание.
Главная и постоянная причина бедности, по Мальтусу, мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерного распределения имущества; она якобы обусловлена «естественными законами и человеческими страстями», скупостью природы и чрезмерно быстрым размножением человеческого рода. Поэтому «народ должен винить главным образом самого себя в собственных страданиях». Делу, дескать, не могут помочь никакие революции и социальные реформы. Есть только один выход — сокращение численности населения. Средствами против чрезмерного размножения он считал либо «нравственное обуздание» (воздержание от брака неимущих), либо — и на это Мальтус возлагал главные надежды — пороки и всякого рода несчастья (изнурительный труд, голод, нищета, болезни, эпидемии, войны и т. д.). Остается добавить, что Мальтус не считал нужным скрывать политическую направленность своего сочинения. Он прямо заявлял, что при всеобщем распространении его «истин» насчет источника нищеты «низшие классы» «станут более миролюбивы и послушны; они не так легко готовы будут на возмущение», а «опасные и зловредные учения» о необходимости «всеобщей ломки общественного устройства» потеряют свой кредит, и собственники обретут, наконец, желанный покой 5 [См.: Мальтус Т. Р. Опыт о законе народонаселения. Т. 1. СПб., 1868. С. 99, 102, 106, 97; Т. 2. С. 341, 243, 210, 250 и др.]
Таким образом, учение Мальтуса объявляло бедствия, в действительности порождаемые лендлордизмом и капитализмом, неизбежным уделом человечества. Этой беспримерной по циничности апологии нищеты и эксплуатации трудящихся и обязан Мальтус своей печальной известностью. В теоретическом же отношении его памфлет не представлял собой ничего научного и оригинального. Основные идеи, касающиеся «принципа народонаселения», он попросту украл у своих предшественников (Стюарта, Уоллеса, Таунсенда и др.). Маркс с полным основанием окрестил первое сочинение Мальтуса как «ученически-поверхностный и поповски-напыщенный плагиат», бесстыдный «пасквиль на человеческий род!» 6[См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 630; Т. 16. С. 25].
«Доктрина» Мальтуса порочна прежде всего в методологическом отношении. Мальтус безапелляционно переносил на общество законы природы, хотя в отличие от растений и животных люди не только потребляют, но и сами производят и увеличивают свои средства существования. Недаром еще в свое время Петти и Смит именно в многочисленном производительном населении усматривали показатель богатства страны. Мальтус порвал с этой позицией классиков. Он допускал, далее, грубейшую ошибку, пытаясь открыть «вечный» закон народонаселения. В действительности всякому способу производства присущи свои, особенные, имеющие исторический характер законы динамики населения. В частности, свойственный капитализму закон народонаселения состоит в том, что вместе с накоплением капитала неизбежно образуется излишнее (по сравнению с потребностями капитала в рабочей силе) рабочее население. Грубо извращая действительность, Мальтус объявил это относительное перенаселение абсолютным.
Мальтусовские прогрессии основаны на прямой фальсификации статистического и фактического материала. Так, свою геометрическую прогрессию Мальтус выводил из данных о росте населения США в XVI — XVIII вв., совершенно игнорируя ту «мелочь», что этот рост происходил главным образом за счет иммиграции европейцев. Столь же нелепа и арифметическая прогрессия. Достаточно сказать, что ее единственным «основанием» является пресловутый «закон убывающего плодородия почвы», несостоятельность которого уже давно доказана как теорией, так и практикой.
В главном своем сочинении «Начала политической экономии» Мальтус высказывался и по ряду теоретических проблем политической экономии, уделяя особое внимание вопросам стоимости, прибыли и реализации. Мальтус выступает здесь против Рикардо, защищая земельную аристократию, которую развенчивали классики буржуазной политической экономии.
Свои удары Мальтус направил прежде всего против трудовой теории стоимости — исходного пункта и основы всей системы Рикардо. При этом он спекулировал на затруднениях, с которыми столкнулся Рикардо при определении стоимости рабочим временем. Не различая труд и рабочую силу, Рикардо не смог согласовать со своей теорией стоимости неравный обмен труда на капитал и объяснить возникновение прибавочной стоимости. Он не смог также согласовать трудовую теорию стоимости с фактом равенства прибылей на равновеликие капиталы различного органического строения. Эти затруднения Рикардо Мальтус пытался выдавать за свидетельство несостоятельности самого принципа определения стоимости рабочим временем, затраченным на производство товара. Трудовой теории стоимости Рикардо Мальтус противопоставил вульгарный вариант теории стоимости Смита — определение стоимости товара трудом, покупаемым на данный товар. «Новое» у Мальтуса состояло лишь в истолковании этого «мерила ценности». Смит считал, что труд, покупаемый на товар, тождествен труду, затраченному на его производство. По мнению же Мальтуса, количество труда, которым может распоряжаться товар, обусловлено издержками его производства, к которым он относил затраты живого и овеществленного труда плюс прибыль на авансированный капитал. Эта концепция издержек производства не дает, разумеется, никакого решения вопроса, ибо ее сторонники неизбежно вращаются в порочном кругу определения стоимости... стоимостью же, выводя стоимость товара из стоимости элементов, составляющих издержки его производства. Но зато облегчается апология капитала. Суть всех построений Мальтуса сводилась к отрицанию исключительной роли труда как источника стоимости, поскольку другим основным элементом объявлялась прибыль, которая выдавалась за излишек сверх труда, затраченного на производство товара. Но тем самым концепция издержек производства Мальтуса затушевывала отношения капиталистической эксплуатации, скрывала подлинную природу прибыли как присвоения без эквивалента прибавочного труда наемных рабочих.
Свою концепцию издержек производства Мальтус использовал и для такой трактовки проблемы реализации, которая оправдывала паразитическое существование землевладельцев и духовенства в буржуазном обществе.
Поскольку прибыль непосредственно включалась Мальтусом в определение стоимости товара наряду с трудом и выступала с самого начала как нечто независимое от него, она могла быть лишь номинальной надбавкой к цене товара, а обращение — той сферой, где этот излишек возникал за счет того, что товар продавался дороже своих издержек. Мальтус, таким образом, рассматривал прибыль как результат отчуждения товаров. Тем самым он отодвигал «политическую экономию назад не только по сравнению с Рикардо, но даже по сравнению со Смитом и физиократами» 7 [Там же. Т. 26. Ч. III. С. 8].
На базе таких ложных посылок Мальтусу нетрудно было доказать, что в рамках чисто капиталистического общества, представленного лишь капиталистами и рабочими, реализация прибыли невозможна. На свою заработную плату рабочие могут купить только часть произведенного продукта. Не может быть разрешена проблема реализации и путем обмена товаров между капиталистами, ибо то, что каждый из них выиграл бы от надбавки к цене, он тотчас терял бы как покупатель. Мальтус, однако, не хотел сказать, что капитализм вообще невозможен. Он находил ему «спасителя» в лице непроизводительных слоев населения (землевладельцев, попов, чиновников, солдат и т. п.). Эти «третьи лица» покупают, ничего не производя, и тем самым делают возможной реализацию прибыли капиталистов. Под видом создания достаточного спроса для капиталистов Мальтус возвеличивал земельную аристократию и оправдывал ее паразитизм, высокие ренты, налоги и десятины. Таким образом, Мальтус объявлял добродетелью паразитизм лордов и других тунеядцев, их чрезмерное потребление, нисколько не смущаясь тем, что своей «теорией народонаселения» он всячески ратовал за сокращение рабочего населения, оправдывал нищету масс нехваткой предметов потребления.
Между тем достаточно поставить вопрос об источниках платежных средств непроизводительных классов, чтобы сразу обнаружилась вся абсурдность рассуждений Мальтуса о реализации. Совершенно очевидно, что единственным источником этих средств могут быть лишь те деньги, которые они без всякого эквивалента присваивают у капиталистов в форме ренты, налога и т. д. Выходило, что непроизводительные классы обогащают капиталистов тем, что покупают у последних товары на деньги, которые предварительно притекают к ним от тех же капиталистов.
Остается добавить, что и саму идею о невозможности реализации прибыли без «третьих лиц» Мальтус заимствовал у Сисмонди. Но в отличие от Сисмонди, прославлявшего мелкое производство и тянувшего назад от капитализма, Мальтус не покидал почвы капитализма, отстаивая только такое его развитие, при котором надежно обеспечивались бы интересы прежде всего лордов и духовенства. «Этот негодяй,— писал Маркс о Мальтусе,— извлекает из добытых уже наукой (и всякий раз им украденных) предпосылок только такие выводы, которые «приятны» (полезны) аристократии против буржуазии и им обеим — против пролетариата» 8 [Там же. Ч. П. С. 124].
Глава 6
РИКАРДИАНСКАЯ ШКОЛА ПЕРИОДА РАЗЛОЖЕНИЯ.
1. Джеймс Милль и Мак-Куллох.
Выступление Мальтуса против Рикардо положило начало оживленной полемике между сторонниками и противниками учения Рикардо. В своих сочинениях в 20-х годах XIX в. последователи Рикардо систематизировали и популяризовали его воззрения, комментировали отдельные стороны его теории, отчасти разрабатывали ее (в деталях). Но в целом теоретическая деятельность последователей Рикардо не ознаменовалась дальнейшим развитием его учения. Напротив, своими попытками как-то согласовать рикардианскую теорию с противоречившими ей явлениями действительности школа Рикардо фактически растеряла научные элементы его системы.
Так, наиболее видный последователь Рикардо Джеймс Милль (1773—1836) пошел дальше своего учителя в области практических выводов из теории ренты, требуя присвоения государством земельной ренты, т. е. фактически национализации земли. Что же касается теоретических противоречий системы Рикардо, то от них Милль пытался
Нет 105-120 страниц.
|
(которая сводилась к проценту) Бастиа прибегал к «теории воздержания». Термин Сениора «воздержание» лишь был заменен не менее бессодержательным термином «отсрочка». Идя еще дальше по пути поисков «гармонии» между трудом и капиталом, Бастиа выдвинул свой так называемый закон накопления капитала, призванный опровергнуть учение Рикардо о противоположности прибыли и заработной платы. Согласно этому «закону», доля рабочих в национальном продукте по мере умножения капитала возрастает не только абсолютно, но и относительно, доля же капиталистов, возрастая абсолютно, относительно падает. Выходило (если верить Бастиа), что интересы труда и капитала в высшей мере солидарны, доходы того и другого якобы растут одновременно, причем доля рабочих возрастает даже быстрее, чем доля капиталистов. Бастиа при этом не утруждает себя доказательствами. Он просто ссылается на факт падения нормы прибыли, произвольно смешивая, таким образом, совершенно различные явления — норму прибыли и долю капиталистов в национальном доходе. Тенденция нормы прибыли к падению вполне может совмещаться с усилением эксплуатации рабочих, а следовательно, и с увеличением доли капиталистов в национальном доходе.
Бастиа пытался замаскировать противоречия между капиталистами и землевладельцами. Следуя своей теории услуг, Бастиа относил земельную ренту на счет «услуги» землевладельца или его предков по возделыванию или улучшению земли 5[См. там же. С. 212—217, 220, 221—223.]. Таким образом, «гармония» между капиталом и земельной собственностью обосновывалась тем, что земельная рента произвольно сводилась к разновидности процента на капитал, вложенный в земледелие. В такой трактовке полностью исчезали специфические черты земельной ренты как экономической категории. Ее отличие от прибыли, обусловленное особенностями земледелия, просто игнорировалось.
Итак, Бастиа изображал буржуазное общество как «гармоническое сотрудничество» различных классов, обменивающихся своими «услугами». Гарантией эквивалентности этого обмена является, по Бастиа, «экономическая свобода», которая якобы предохраняет от невыгодных сделок. Замена протекционизма ничем не ограниченной конкуренцией — вот та панацея ото всех бед, которую этот буржуазный экономист противопоставлял призывам социалистов к более совершенной экономической организации общества.
3. Г. Ч. Кэрри.
«...Тайным источником гармонической мудрости» 6 [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 575] Ф. Бастиа послужило сочинение американского буржуазного экономиста Генри Чарлза Кэри (1793—1879) «Принципы политической экономии» (1837—1840). Сын крупного книгоиздателя, Кэри также начал свою карьеру на поприще коммерции. Разбогатев и став крупным фабрикантом, он обратился к экономическим проблемам. Его взгляды были изложены в главном сочинении — «Основания социальной науки» (1857—1859) и в более кратком издании этого сочинения — в книге «Руководство к социальной науке» (1865). Они носят печать своеобразия исторического развития США в первой половине XIX в. Победа над Англией в борьбе за независимость в конце XVIII в., обилие свободных земель и других природных богатств, широкая иммиграция, импорт капиталов и технической культуры Старого Света ускорили развитие капитализма и экономический подъем США. Все это при относительной неразвитости противоречий буржуазного общества создавало иллюзии о вечной «разумности» капиталистических отношений, «солидарности классовых интересов» и т. п.
Но у Кэри в отличие от Бастиа защита капитализма дополнялась еще и оправданием рабства, которое сохранялось в первой половине XIX в. на Юге США, а сама проповедь «гармонии интересов» увязывалась с защитой протекционизма, в котором нуждалась не окрепшая еще промышленность США перед лицом английской конкуренции. Этим объясняется резкое осуждение системы Смита — Рикардо, с именами которых связывалось обоснование фритредерства. Неприязнь Кэри к классической школе питалась и другим источником. Система Рикардо, невольно обнажавшая противоречия буржуазного общества, давала в то время теоретическое оружие для социалистической критики капиталистического строя. «Система Рикардо,— писал Кэри,— есть система вражды и стремится возбудить войну как между сословиями, так и между нациями...» Главная цель Кэри и состояла в том, чтобы опровергнуть теорию Рикардо и доказать «совершенную гармонию реальных и истинных интересов между различными классами человеческого рода» 7[Кэри Г. Ч. Руководство к социальной науке. СПб., 1869. С. 525, 507].
В основе теории «гармонии интересов» Кэри лежит вымышленный «закон распределения». Этот закон, направленный против учения Рикардо о доходах, гласит, что с ростом производительности труда доля работников якобы увеличивается абсолютно и относительно, а доля капиталистов, абсолютно увеличиваясь, относительно падает. Затушевывая антагонизм между трудом и капиталом, Кэри утверждал, что с развитием капитализма положение рабочих улучшается, а благосостояние их возрастает даже быстрее, чем доходы капиталистов. Для обоснования этого тезиса он сконструировал особую «теорию» стоимости. Стоимость товаров, согласно Кэри, определяется издержками не производства, а воспроизводства товара, т. е. не фактически затраченным на его производство количеством труда, а издержками производства этого товара при данных условиях. Но с ростом производительности труда затраты на воспроизводство продуктов, в том числе и средств производства, уменьшаются. Это якобы ведет к падению ценности капитала (который Кэри отождествляет со средствами производства) и снижению процента, т. е. той доли продукта труда, которая уплачивается собственнику капитала. Соответственно возрастает будто бы ценность труда и его доля в продукте.
Несостоятельность этих выкладок очевидна. Во-первых, процент, как известно, является частью вновь созданной живым трудом стоимости. Поэтому он не имеет никакого отношения к прошлому труду, овеществленному в средствах производства, стоимость которых лишь переносится на продукт. Во-вторых, рост производительности общественного труда при капитализме сопровождается понижением стоимости средств существования рабочих, что ведет к падению стоимости рабочей силы, увеличению степени эксплуатации рабочих, а следовательно, и к возрастанию доли капиталистов в национальном доходе.
Столь же несостоятельными являются и попытки Кэри обосновать «гармонию интересов» между капиталистами и землевладельцами. Он и здесь выступал против Рикардо, находя, что его система «необходимо стремится к возмущению прав на поземельную собственность...» 8 [Там же. С. 528]. Такая перспектива не устраивала глашатая «гармонии интересов». Поэтому он выступал против теории земельной ренты Рикардо, атакуя прежде всего ее исходный пункт — положение о неизбежности вовлечения в обработку худших по качеству земель. Абсолютизируя условия США, Кэри противопоставлял Рикардо столь же одностороннюю точку зрения, заявляя, что везде имеет место переход от обработки худших земель к лучшим, а значит, происходит и снижение ренты к выгоде капиталистов и рабочих.
Но как известно, в действительности в зависимости от исторических условий имеет место переход как от лучших земель к худшим, так и наоборот. К тому же порядок вовлечения земель в обработку вообще не имеет отношения к образованию ренты. Кэри, подобно Бастиа, фактически отрицал земельную ренту как таковую, сводя ее к разновидности процента на капитал, вложенный в земледелие, и устраняя таким образом всякое экономическое различие, а следовательно, и противоречие между капиталистами и землевладельцами.
Что же касается всемирной «гармонии наций», то, по мнению Кэри, наилучшим образом она обеспечивается распределением мирового производства по местным центрам, в которых земледелие органически сочетается с мануфактурами. Поэтому Кэри осуждал Англию за ее стремление к промышленной монополии и превращению остального мира в свой аграрно-сырьевой придаток, находя, что вернейшей защитой от разрушающего влияния Англии является система протекционизма 9[См. там же. С. 517—520, 236, 307, 586, 656, 600, 237]. Таким образом, в зависимости от интересов национальной буржуазии непременным условием «гармонии» объявлялись то фритредерство (Бастиа), то протекционизм (Кэри). Такова логика апологетов «гармонии интересов» в буржуазном обществе.
4. Вульгарная политическая экономия в Германии.
Развитие буржуазной политической экономии в Германии отличалось рядом особенностей. В отличие от Англии и Франции Германия не имела своей классической политической экономии. Это объясняется своеобразием исторических условий Германии. Промышленный переворот здесь, ускоривший развитие капиталистического производства, происходил в 40—60-х годах XIX в., уже после того, как капитализм и в Англии, и во Франции обнаружил свои экономические и классовые антагонизмы. Таким образом, капиталистические отношения появились в Германии при таких обстоятельствах, которые, по словам Маркса, уже исключали возможность беспристрастного изучения этих отношений в рамках буржуазного кругозора. Буржуазная политическая экономия с самого начала складывается в Германии как вульгарная экономия.
«Прусский путь» развития капитализма, опутанного остатками феодализма, отсталость немецкой промышленности, нуждавшейся в таможенной защите, необходимость преодоления политической раздробленности страны, которое мыслилось буржуазией под эгидой прусского юнкерского государства,— все это объясняет особенности вульгарной политической экономии в Германии. Наиболее полное отражение они нашли в сочинениях Ф. Листа и представителей старой исторической школы.
Фридрих Лист (1789—1846) был наиболее видным идеологом немецкой буржуазии первой половины XIX в. Ф. Энгельс считал работы Листа «самым лучшим из того, что произвела немецкая буржуазная экономическая литература, хотя все его прославленное произведение списано у француза Ферье...» 10[Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 490].
В своем основном сочинении «Национальная система политической экономии» (1841) Лист выступил против промышленного господства Англии в мире. Он объявил себя поборником национального единства Германии и превращения ее под опекой протекционизма в перворазрядную индустриальную державу, способную к экономической и политической экспансии на мировой арене. Попытка обосновать эту экономическую программу привела Листа к резкой оппозиции классической школе политической экономии, ратовавшей за полную свободу торговли и невмешательство государства в экономическую жизнь. Лист противопоставил этой «космополитической», по его словам, точке зрения классиков вульгарное учение о «национальной экономии», сводившееся к отрицанию общих закономерностей развития капиталистического производства в различных странах. Он утверждал, что экономика отдельных стран развивается по собственным законам и поэтому для каждой страны характерна своя, «национальная экономия», задача которой заключается в определении наиболее благоприятных условий для развития производительных сил нации. Таким образом, Лист фактически зачеркивал политическую экономию как науку, подменяя ее экономической политикой. «Национальная система политической экономии» Листа и была попыткой обосновать экономическую политику Германии, отвечавшую интересам немецкой буржуазии.
Центральное место в системе Листа заняли его теория производительных сил и учение о стадиях хозяйственного развития нации, призванные подкрепить идею о пользе «воспитательного протекционизма». В «национально-экономическом поступательном движении нации» Лист выделял пять стадий: дикости, пастушескую, земледельческую, земледельческо-мануфактурную и земледельческо-мануфактурно-коммерческую 11[См.: Лист Ф. Национальная система политической экономии. СПб., 1891. С. 48]. Эта схема, конечно, была далека от подлинно научной периодизации экономической истории общества, поскольку игнорировала общественно-экономические формации, беря за основу отраслевой признак. Но такая схема устраивала Листа, ибо из нее вытекало, что идеалом является пятая стадия, характеризующаяся развитием сельского хозяйства, промышленности и торговли, сочетанием которых, по его мнению, обеспечиваются «наисовершеннейшее разделение труда и наилучшая комбинация производительных сил». Но этой ступени развития достигла к тому времени только Англия. Для других стран, которые, подобно Германии и США, делали лишь первые шаги в своем промышленном развитии, достижение такого хозяйственного идеала Лист считал невозможным без поддержки государства, защищающего национальный рынок таможенными пошлинами.
Обоснованию этой идеи была призвана служить и его теория производительных сил. Лист обвинял буржуазных классиков в том, что они якобы игнорировали задачу развития производительных сил, ставя в центр своих исследований материальные богатства или меновые ценности и ограничиваясь анализом лишь человеческой деятельности, результатом которой являются материальные ценности. Между тем, по мнению Листа, благосостояние нации обусловливается не количеством богатств или меновых ценностей, а степенью развития производительных сил. «Способность создавать богатство,— подчеркивал он,— бесконечно важнее самого богатства». Признавая в отличие от Смита производительной также деятельность и тех, «кто заведует судом и администрацией, в чьих руках образование и религиозное воспитание, кто двигает науку, работает в области искусства» и т. д. Лист произвольно раздвигал рамки понятия «производительные силы», относя к их источникам христианство, единоженство, уничтожение рабства и крепостного права, престолонаследие, изобретение книгопечатания, прессу, почту, монетную систему, меры веса и длины, календарь и часы, полицию безопасности, введение свободного землевладения, пути сообщения. Главной и решающей производительной силой Лист считал фабрично-заводскую промышленность. В скорейшем ее создании видел он оправдание протекционизма 12[См. там же. С. 51, 209, 184, 189, 187, 192, 194]. Таким образом, смысл противопоставления теории производительных сил воззрениям классиков сводился к поискам аргументов в пользу протекционистского курса. Лист зачеркивал рациональные элементы учения Смита о производительном труде и сбивался на идеалистические позиции, относя к производительным силам даже социально-политические учреждения, правовые институты, мораль, религию и т. п. Он пытался таким путем оправдать существование паразитических классов (дворянства, духовенства) и возвеличить роль прусского государства. «Ни один благоразумный человек не будет отстаивать для Германии иной свободы и иной формы правления, кроме той, которая династиям и дворянству гарантирует не только высшую степень благосостояния, но и, что несравненно больше, прочность» 13 [Там же. С. 35],— писал Лист, отражая интересы немецкой буржуазии, стремившейся укрепить свои позиции путем блока с прусским юнкерством и его государством.
Особенности вульгарной буржуазной политэкономии Германии, наметившиеся у Листа, получили наиболее полное отражение в публикациях представителей старой исторической школы, сложившейся в Германии в 40—50-х годах XIX в. Родоначальниками этой школы были В. Рошер (1817—1894), Б. Гильдебранд (1812—1878) и К. Книс (1821 — 1898).
Общие контуры «исторического метода» в политической экономии впервые наметил В. Рошер в сочинении «Краткие основы курса политической экономии с точки зрения исторического метода» (1843). В разгар революции 1848 г. появилась книга Б. Гильдебранда «Политическая экономия настоящего и будущего», в которой отчетливо отразилась политическая направленность «исторического метода». Находя, что политическая экономия «перестала быть собственностью одних ученых», покидает их кабинеты и «начинает приводить в движение народные массы» 14 [См.: Гильдебранд Б. Политическая экономия настоящего и будущего. СПб., 1860. С. V], Гильдебранд брал под защиту капиталистический строй, обрушивался на научные идеи классической школы и различные теории утопического социализма, много места отводил вульгарной критике работы Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Систематическое изложение методологических позиций старой исторической школы дал К. Книс в своей книге «Политическая экономия с точки зрения исторического метода» (1853).
Оценивая работы этих «столпов» старой исторической школы, следует сказать, что ничего нового в теоретической области эта школа не дала даже с точки зрения вульгарной экономии. Так, например, Рошер в своей книге «Начала народного хозяйства» вслед за Сэем писал о трех факторах производства и сводил стоимость товара к его полезности. Он толковал также о «невещественных капиталах», относя к ним профессиональные навыки и превращая таким образом в капиталистов даже рабочих, имеющих квалификацию. Рошер пытался также обелить капиталистов, используя теорию воздержания Сениора. Принцип трудовой стоимости отвергал и Гильдебранд, считая, что этот принцип дает основание для обвинений капиталистов в эксплуатации. В списках «заслуг» капиталистов Гильдебранд прибегал к побасенке Сэя о прибыли как более высокой заработной плате предпринимателей 15[См.: Рошер В. Начала народного хозяйства. Руководство для учащихся и для деловых людей. Т. I. М., 1860. С. 99—100, 87, 8, 103; Гильдебранд Б. Указ. соч. С. 213, 214, 264, 265.].
Таким образом, в отношении к основным категориям политической экономии теоретики исторической школы ничем не выделялись из общей массы представителей вульгарной политической экономии первой половины XIX в., лишь повторяя в различных комбинациях их апологетические догмы. Специфика старой исторической школы как разновидности вульгарной политической экономии связана с ее «изысканиями» в методологической области. Своим острием они были направлены против методологических принципов классической школы. Упрекая А. Смита и его последователей в антиисторизме, в стремлении построить такую политико-экономическую теорию, законы которой применялись бы безусловно ко всем временам и народам, основатели старой исторической школы отвергали идею неизменных естественных законов хозяйства. Они настаивали на «относительном значении» экономических законов, учреждений и идей, на их «изменяемости», которая «идет рядом и параллельно с изменением самого народа и его потребностей».
Важно подчеркнуть, что критика антиисторизма классиков служила старой исторической школе лишь прикрытием для отказа от научных приобретений классической политэкономии. Вместе с ошибочным представлением об экономических законах общества (как вечных и неизменных) эта школа пыталась выбросить за борт и саму идею объективной закономерности экономического развития общества. Особенно отчетливо такая тенденция обнаруживалась у Книса. Он резко противопоставлял природу, в сфере которой действуют естественные законы, и общество, которое якобы свободно от действия каких-либо законов. Отвергалась также повторяемость экономических явлений в истории различных народов, а вместе с тем и возможность общих законов экономического развития. На первый план представители старой исторической школы выдвигали природные различия народов, их способностей и степени развития, что якобы исключает возможность появления однородного типа хозяйства у различных наций. «Одного экономического идеала,— подчеркивал Рошер,— не может быть для народов, точно так же как платье не шьется по одной мерке» 16[Рошер В. Указ. соч. Т. I. С. 53].
Таким образом, старая историческая школа воспроизводила точку зрения Листа на политическую экономию как национальную науку, призванную изучать национальное хозяйство, развитие которого определяется будто бы исключительно особенностями природы, характером народа и его учреждений.
Учению классиков о естественных законах старая историческая школа противопоставила принцип «историзма», идею исторического развития общества. Разумеется, сама по себе эта идея верна. Но все дело в том, как понимается историческое развитие человечества. Старая историческая школа давала вульгарное толкование историзма. Предложенный ею «исторический метод» не имел на деле ничего общего с подлинным, научно понимаемым историзмом.
Об этом свидетельствует прежде всего отрицание старой исторической школой диалектического характера общественного развития. Представители этой школы признавали лишь эволюционную форму развития, с негодованием отвергая качественные сдвиги и революционные перевороты в экономике, в общественной жизни вообще. Типичными в этом отношении являются рассуждения Рошера. При изменении форм своей жизни народы, по его мнению, должны брать за образец «время», которое все преобразовывает, «но так постепенно и медленно», что нельзя даже подметить это изменение. Поэтому «законными» он считал лишь такие преобразования, которые совершаются «мирным путем положительного права». Что же касается революционных переворотов, то Рошер их категорически осуждал, называя «путем противозаконным». «Каждая революция,— писал он,— как бы ни была велика потребность в изменении, совершенном ею, останется все-таки всегда величайшим несчастьем, тяжелым и нередко смертельным недугом народной жизни» 17 [Там же. С. 51].
Плоский эволюционизм исторической школы вел на деле к отрицанию специфически исторического характера категорий товарно-капиталистического хозяйства. Так, например, Рошер уже в первобытных лесах находил капитал и «немощных пролетариев». Гильдебранд также считал, что «различие между предпринимателем и поденщиком, между фабрикантом и рабочим» существовало всегда. Точно так же ими декларировалась извечность стоимости, денег, частной собственности и т. д. Идеалистическая позиция старой исторической школы сказывалась, в частности, в нападках ее представителей на классическую политическую экономию. Классическую школу они обвиняли в том, что она ограничивалась в своих исследованиях одной лишь областью экономических явлений, игнорируя другие сферы общественной жизни — мораль, право, политику и связанные с последними альтруистические и иные побуждения людей. «Смитова школа,— читаем у Гильдебранда,— порвала всякую связь между наукой и нравственной задачей человеческого рода, а поэтому не без основания упрекают эту школу в материализме». Представители старой исторической школы всячески подчеркивали значение этических, психологических, правовых и политических факторов, отводя им даже определяющую роль в хозяйственном развитии общества. Политическая экономия, писал Гильдебранд, «не есть естественное учение человеческого эгоизма, но должна быть наукой нравственной» 18 [См. там же; Гильдебранд Б. Указ. соч. С. 213, 21—22, 227].
Наконец, с подлинным историзмом не имело ничего общего отрицание представителями старой исторической школы объективных экономических законов, их общезначимости для одних и тех же ступеней развития различных народов. Это закрывало путь к пониманию истории общества как объективно закономерного процесса возникновения, развития и смены общественно-экономических формаций.
Наглядной иллюстрацией вульгарного историзма может служить периодизация истории наций, данная Гильдебрандом. В истории хозяйственного развития Гильдебранд различал три фазы: естественное хозяйство средних веков (под которым понималось натуральное хозяйство), денежное хозяйство, кредитное хозяйство. Эта схема произвольно игнорировала определяющую роль способов производства, поскольку в основу периодизации был положен способ обмена. Схема зачеркивала всю предшествующую средневековью социально-экономическую историю человечества. Стирались также различия между простым товарным производством и капиталистическим, поскольку и то и другое оказывалось в рамках второй фазы господства денежного хозяйства. Наконец, Гильдебранд выделял в особую стадию кредитное хозяйство, отличая его от денежного, под которым он понимал капиталистическое производство со времен А. Смита. При этом кредитное хозяйство изображалось как венец экономического развития общества, как олицетворение «добродетели». Обмен продуктами основывается здесь будто бы «на честном слове, на доверии, на нравственных качествах». Каждый работник может стать предпринимателем, как уверял Гильдебранд, кредит может стать силой, способной якобы устранить «господство денег и капитала» и преобразовать современный ему капиталистический мир на началах справедливости 19[См.: Гильдебранд Б. Указ. соч. С. 228, 231]. В действительности кредитное хозяйство есть лишь видоизменение денежного хозяйства, его дальнейшее развитие. Поэтому естественно, что с ростом кредитных отношений не только не устраняются социальные бедствия, порождаемые капитализмом, но и, напротив, еще больше расширяется то поле, на котором проявляются свойственные этому строю противоречия. Их углубление становится неизбежным.
Вульгарный историзм органически дополняется в методологии старой исторической школы «ползучим» эмпиризмом. Родоначальники этой школы прямо призывали к отказу от экономической теории, имеющей дело с объективными экономическими законами, и замене ее экономической историей, которая ограничивалась бы собиранием и описанием экономических фактов без каких-либо теоретических обобщений 20[См.: Рошер В. Указ. соч. Т. I. С. 54].
Таким образом, задачей политической экономии объявлялись не теоретический анализ экономических явлений, не получение общих выводов, а простое описание исторических фактов, составление статистических справок. Политическая экономия фактически растворялась в истории народного хозяйства. Одним из проявлений этого похода старой исторической школы против экономической теории была ее борьба с методом абстракций, который применяли классики и без которого вообще невозможен научный анализ в политической экономии.
Бегство старой исторической школы от теории к истории имело свой классовый смысл. История, используемая односторонне и тенденциозно, нужна была этой школе прежде всего для борьбы с идеями социализма. На этом поприще особенно усердствовали Гильдебранд и Рошер. «Опровержению» социализма в их сочинениях отведены многие десятки страниц. Читателям внушалась мысль о том, что социалистические проекты преобразования общества не являются достижением новейшего времени, что они выдвигались еще в глубокой древности, позднее — в средние века и уже тогда обанкротились. Утопическому социализму приписывались такие социальные проекты, которые в действительности не имеют ничего общего с ним (система Платона, реформы братьев Гракх и т. д.).
В борьбе против социалистов представители старой исторической школы яростно отстаивали основные устои капитализма. Так, Гильдебранд, ссылаясь на «уроки истории», старался доказать, что частная собственность является «могущественнейшим двигателем развития человеческого духа», без которого человеческое общество якобы осталось бы «безжизненной, однообразной массой». Точно так же «историей» оправдывалось и деление общества на предпринимателей и рабочих, в котором усматривался «необходимый рычаг экономического развития народов» 21[См. там же. С. 174—175; Гильдебранд Б. Указ. соч. С. 79—81, 201, 213].
Старая историческая школа путем апелляции к истории пыталась решить и другую задачу — оправдать наряду с капитализмом те остатки феодализма, которые сохранялись в экономической и политической жизни Германии. История использовалась для того, чтобы воспитать уважение к традициям, в особенности к феодальному прошлому и его пережиткам в настоящем. Заодно получал «оправдание» и капитализм как исторический преемник феодализма.
Реакционный характер исторической школы особенно подчеркивается ее воинствующим шовинизмом, проповедью захвата чужих территорий. Впоследствии все эти бредни были взяты на вооружение германским империализмом и фашизмом.
Глава 8.
РАЗВИТИЕ КОНКРЕТНЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ.
1. Статистика.
Первая половина XIX в. ознаменовалась быстрым развитием статистических наблюдений и формированием теоретических начал статистики. В большинстве европейских государств (Франция, Пруссия, Бельгия, Англия и др.) создаются органы государственной статистики, занимающиеся систематическим сбором и обработкой различных статистических сведений. Начинается регулярное проведение переписей населения. Во Франции начиная с 30-х годов переписи проводились каждые пять лет, а в отдельных немецких государствах — раз в три года.
В середине XIX в. расширяются и международные связи в области статистики. В 1853 г. в Брюсселе состоялся первый Международный статистический конгресс, на котором обсуждались вопросы программы и методологии статистических работ, публикации статистических данных.
Вплоть до конца XVIII в. в статистике европейских государств господствовало так называемое описательное направление, приверженцы которого ратовали за экономическое и географическое описание государства. В 30-е годы XIX в. в работах бельгийского статистика А. Кетле (1796— 1874) была развита идея У. Петти о наличии специфических закономерностей в статистических рядах. Заслугой Кетле является систематическое использование математических методов в обработке статистических данных. Он правильно считал, что методологической основой статистического изучения должно быть не единичное, а массовое наблюдение: закономерности общественных явлений могут быть раскрыты лишь при большом числе наблюдений. Таким образом, Кетле попытался вместо описательного государствоведения создать подлинную науку, опирающуюся на изучение массовых процессов общественной жизни. Идея о действии закона больших чисел выдвигалась и до Кетле в работах ученых-математиков (Я. Бернулли, П. Лаплас, С. Пуассон). Однако именно Кетле впервые положил эту идею в основу статистической науки. Главные положения своей теории он изложил в работе «Человек и развитие его способностей, или Опыт социальной физики» (1835).
Принцип массового статистического наблюдения логически приводил Кетле к необходимости исчисления средних величин для обобщающей характеристики изучаемой совокупности 1[]См.: Кетле А. Социальная система и законы, ею управляющие. СПб., 1866. С. 88. Теорию средних величин он неразрывно связывал с теорией вероятностей, с действием закона больших чисел. В своих исследованиях Кетле поставил важный вопрос о «типичности» средних величин. Однако средние величины Кетле, как правило, не были способны отразить действительность, поскольку при их исчислении не соблюдалось основное условие — однородность изучаемой совокупности.
В своих работах Кетле развивал также теорию устойчивости статистических показателей, основателем которой был немецкий ученый В. Лексис (1837—1914). Устойчивость статистических показателей Кетле объяснял тем, что некоторая вероятность совершения любого поступка, в том числе, например, преступления, присуща каждому человеку. Следовательно, при массовом наблюдении число поступков должно быть величиной устойчивой.
Ошибочные рассуждения Кетле о «среднем человеке» и его наклонностях не позволили современникам правильно оценить тот вклад, который внес этот ученый в развитие теоретических основ статистики. Вместе с критикой социологических выводов были подвергнуты сомнению правильные методологические положения, выдвинутые им.
Критика статистического детерминизма Кетле привела ученых к постановке вопроса о характере закономерностей, изучаемых статистикой. Если Кетле пытался при помощи статистики открыть точные и неизменные законы, управляющие человеческим обществом, т. е. законы, аналогичные законам физики и химии, то немецкие статистики — как его критики (Г. Рюмелин), так и сторонники (А. Вагнер, Г. Майр) — считали, что статистика открывает эмпирические закономерности, которые не являются такими же точными и неизменными, как законы естественных наук. Философской основой таких рассуждений послужили идеи Дж. С. Милля о действующих в определенных пределах эмпирических законах, изложенные им в работе «Система логики» (1843).
На пути к широкому распространению идей и методов статистической науки в России серьезным препятствием являлись сравнительная отсталость экономики, общественного строя, существование государственной тайны в отношении статистических данных. Первый государственный статистический орган России, занимавшийся вопросами демографической статистики и обработкой ежегодных отчетов губернаторов, был образован в 1811 г. при министерстве полиции. В 1834 г. создается Статистическое отделение при министерстве внутренних дел, а в 1852 г.— Статистический комитет, преобразованный в 1857 г. в Центральный статистический комитет.
В конце XVIII — начале XIX в. в России появляется целый ряд статистических работ, развивавших идеи описательной школы. Их первоначально пропагандировал К. Ф. Герман (1767—1838). Ему принадлежит заслуга издания первого в России статистического журнала, публикации первого пособия по теории и истории статистики на русском языке. К. Ф. Герман заведовал первым русским статистическим органом, преподавал курс по статистике в высших и средних учебных заведениях. Обогатив науку новыми теоретическими идеями, Герман содействовал быстрому переходу описательного государствоведения в статистику численного направления.
Большую роль в истории русской статистической мысли сыграла работа К. Ф. Германа «Всеобщая теория статистики» (1809), в которой серьезное внимание уделено не только описанию и анализу динамики явлений общественной жизни, но и причинному изучению экономического положения народа. К. Ф. Герман справедливо утверждал, что одно лишь описание не составляет науки, статистика должна заниматься причинным изучением.
Анализу причинных зависимостей в начале XIX в. много внимания уделил видный ученый того времени К. И. Арсеньев (1789—1865). В работе «Начертание статистики Российского государства» (1818) он утверждал, что задача статистики заключается в том, чтобы дать полную картину государственной жизни на основе политической и экономической оценки происходящих явлений и процессов. Поддерживая теоретические взгляды К. Ф. Германа, он произвел подсчеты фактического состава населения России и показал, что Россия является земледельческой страной, фабрики и ремесла развиты в ней недостаточно, невысок и уровень развития производительных сил. В связи с выходом в свет указанной работы Арсеньева в России в 1818—1819 гг. развернулась первая научная дискуссия по статистике.
С прямой критикой описательного направления в России выступил В. С. Порошин (1809—1868), который правильно считал, что изучение общественной жизни должно основываться не на единичных фактах, а на массовом наблюдении. Однако теоретические идеи В. С. Порошина, а позднее и работы Д. П. Журавского (1810—1856) не встретили в России должного понимания, поскольку создание статистики численного направления требовало богатых статистических материалов, выработки методов их сбора и обработки. Административная статистика России того времени не удовлетворяла научным требованиям как с точки зрения широты охвата массовых явлений, так и с точки зрения достоверности исходных данных.
Теоретики статистической науки первой половины XIX в. считали предметом статистики изучение общественной жизни, выявление эмпирических закономерностей, присущих развитию общества. Методы статистики, по их мнению, не могли применяться в естественных науках, так как явления и законы природы неизменны, каждый случай в природе типичен. Поэтому нет необходимости производить наблюдение над большим числом случаев. В русской статистической литературе эту идею впервые высказал В. С. Порошин еще в 30-х годах XIX в. Широко пропагандировалась она и в немецкой статистической литературе первой половины XIX в. Однако успехи в развитии естествознания доказали полную несостоятельность такого подхода. Статистические методы стали все шире применяться и в естественных науках.
В XIX в. наблюдалось также дальнейшее развитие методологии статистических исследований, в частности развитие табличного метода. О значении групповых таблиц для изучения взаимосвязи между явлениями во второй половине XIX в. писал немецкий статистик А. Вагнер. Глубокое освещение вопрос о методологических принципах составления статистических таблиц получил и в русской экономической литературе.
Таким образом, конец XVIII — первая половина XIX в. ознаменованы становлением статистики как самостоятельной отрасли экономической науки, изучающей закономерности развития общества и отличающейся от политической экономии эмпирическим характером открываемых закономерностей. В этот период главное внимание статистиков было уделено вопросу о предмете статистики. Получило дальнейшее равитие учение о вероятностях и о средних величинах, был сформулирован закон больших чисел, являющийся методологической основой статистических исследований. Дальнейшее развитие получили табличный, а также индексный методы.
2. Демография.
Становление и развитие демографии как самостоятельной общественной науки тесно связано с именем видного французского математика А. Гийяра (1799— 1876), впервые употребившего термин «демография» в своем труде «Элементы человеческой статистики, или Сравнительная демография» (1855). А. Гийяр определил демографию как науку, изучающую «естественную и социальную историю человеческого рода, физическое, гражданское, интеллектуальное состояние человеческих популяций и описывающую их с помощью чисел» 2 [Guillard A. Elements de statistique humaine ou demographie comparee. P., 1855].
В этом определении демографии отчетливо прослеживается влияние биологических постулатов теории народонаселения Т. Р. Мальтуса. Биологический детерминизм Мальтуса в объяснении демографических процессов оказал значительное влияние на развитие буржуазной демографии. Почти на всем протяжении XIX в. мальтузианские взгляды оказывали превалирующее влияние на развитие буржуазных теорий воспроизводства населения. Сторонники «органического» направления (М. Т. Садлер, Т. Даблдей, Г. Спенсер), даже критикуя отдельные положения «закона народонаселения» Мальтуса, оставались в плену мальтузианской догмы о биологической природе рождаемости. Изменения в темпах естественного прироста населения трактовались ими как следствие биологической эволюции человеческого организма, его естественной приспособляемости к изменяющимся условиям внешней среды, что и приводит к снижению плодовитости.
Английский экономист М. Т. Садлер (1780—1835) был пионером критики мальтузианства подобного рода. Он противопоставил мальтузианскому закону свой «естественный закон народонаселения», который заключается в постепенном снижении уровня плодовитости человеческой расы по мере возрастания плотности расселения людских масс. Там, где еще имеются значительные резервы неосвоенных территорий, население, по мнению Садлера, растет быстро; там же, где плотность населения высока, оно увеличивается медленнее. Важнейшим фактором, ускоряющим рост населения в сравнительно малозаселенных странах, Садлер считал степень разделения труда. Он писал, что плодовитость человеческой расы обратно пропорциональна плотности населения в пределах данной территории, и приходил к выводу, что увеличение плотности населения в итоге снизит темпы его естественного прироста.
С несколько других позиций «естественный закон народонаселения» формулирует Т. Даблдей (1790—1870). Подобно Мальтусу, он считал, что увеличение численности населения находится в зависимости от размеров сельскохозяйственного производства и потребления продовольствия на душу населения, но отмечал одновременно, что вопреки этому положению темпы естественного прироста населения с увеличением среднедушевого потребления сельскохозяйственных продуктов уменьшаются. Под влиянием теории эволюции живых организмов Ч. Дарвина Т. Даблдей полагал, что человечество, так же как и все живые организмы и растительный мир, проходит несколько стадий в своем развитии 3 [Doubleday T. The True Law of Population Shewn to be Connected with Food of the People. The 2d Ed. L., 1847. P. 5—7].
Аналогичные взгляды высказывал Г. Спенсер (1820— 1903). В труде «Система синтетической философии» он утверждал, что по мере роста благосостояния, увеличения возможностей пропитания у людей, как и у других живых организмов, происходят такие изменения в биологическом механизме воспроизводства, которые снижают их потенциальную способность к деторождению 4 [Spencer H. The Principle of Biology. Vol. 2. N. Y., 1867—1868. p. 485—486].
Уже в середине XIX в. некоторые представители буржуазной науки высказывали неудовлетворенность мальтузианской, чисто биологической схемой воспроизводства населения. Уже тогда стало очевидным, что в большинстве государств Западной Европы, а также в Северной Америке воспроизводство населения претерпевает качественные изменения, причем замедление демографического роста не может быть объяснено кризисом средств к существованию. Причины снижения смертности были ясны. Проблема заключалась в том, как объяснить повсеместное снижение рождаемости, которое вопреки Мальтусу началось не в бедных, а в привилегированных социальных группах. Представители различных теоретических направлений буржуазной экономической и социологической мысли пытались предложить схемы, увязывающие снижение рождаемости с капиталистической трансформацией общества. Эти концепции объединяла идея сознательного ограничения рождаемости, которая является реакцией людей на социально-экономические условия и реализуется через расширение практики контрацепции.
Один из видных представителей французской демографической мысли второй половины XIX в., Арсен Дюмон (1849—1902), предположил, что возрастающая социальная дифференциация различных структур населения, присущая капиталистическому обществу, и является главной причиной снижения рождаемости и замедления прироста населения 5 [Dumont A. La Morale basee sur la demographie. P., 1901. P. 33]. Этот тезис находит наиболее последовательное и четкое проявление в так называемом законе социальной капиллярности роста народонаселения. Знаменательно, что сходные мысли по проблеме народонаселения высказывались известным представителем буржуазной экономической мысли Дж. С. Миллем.
На первый взгляд кажется, что концепция сознательного ограничения рождаемости прямо противостоит мальтузианству. На деле же она является не более чем попыткой примирить с действительностью мальтузианский тезис об «инстинктивном стремлении к размножению». Обе концепции исходят из предположения, что людям инстинктивно присуще стремление к многочисленному потомству, но внешние условия заставляют их умерить свои инстинкты.
Метафизичность и внутренняя противоречивость концепции сознательного ограничения рождаемости предопределила возможность ее толкования в двух направлениях. Одно направление настаивало на прямой связи между уровнем жизни (доходами) и рождаемостью: рост доходов якобы снимает социально-экономические ограничения врожденного стремления к многодетности. Другое направление утверждало прямо противоположное: рост доходов приводит к росту потребностей, конкурирующих с потребностью в детях, и снижению рождаемости. Но оба направления рассматривали потребность в детях как статичную, раз и навсегда данную величину, не подверженную историческим изменениям.
Вместе с тем нельзя не признать, что сформулированное в XIX в. предположение о существовании биологических законов, управляющих воспроизводством населения, неверное в целом, на определенном этапе оказалось весьма полезным для разработки математического и статистического аппарата, в особенности математических моделей воспроизводства населения.
3. Бухгалтерский учет.
До начала XIX в. учет повсеместно вошел в практику и постепенно становился предметом научной деятельности, орудием исследования хозяйственной деятельности с собственной методологией. Учет приобретал научную основу, но еще не стал специальной наукой. Только в середине XIX в. в таких странах, как Италия, Франция, Швейцария и Германия, родилась особая наука о бухгалтерии — счетоведение.
С начала XIX в. в итальянском учете развивались два направления. Первое (юридическое) выводило учет из отношений, возникающих в связи с движением и хранением ценностей (Никколо д'Анастасио, 1803); второе (экономическое) основывалось на учете ценностей (Р. П. Коффи, 1833 и Дж. Л. Криппа, 1838). Джузеппе Людвико Криппа указывал, что «цель учета состоит в исследовании результатов хозяйственной деятельности». Упомянутые авторы возвестили о возникновении новой науки о бухгалтерии — счетоведении. Но истинным отцом итальянской бухгалтерии как науки стал Франческо Вилла (1801 — 1884) — создатель ломбардской школы. Он совершил синтез юридических и экономических целей учета, систематизировал бухгалтерские знания, осмыслил основные учетные категории. Бухгалтерский учет выступал у него как комплексная экономико-правовая дисциплина. Объектом учета Ф. Вилла считал не правовые отношения, а материальные или денежные ценности, в связи с которыми возникают эти отношения.
Юридическую сторону бухгалтерского учета развивает тосканская школа бухгалтеров, основателем которой был Франческо Марчи (1822—1871). Но подлинной главой тосканской школы стал Джузеппе Чербони (1827—1917), создатель логисмографии (логос — разум, графия — описание) — учения о бухгалтерском учете юридического направления и одновременно форме счетоводства. Дж. Чербони впервые применил в бухгалтерии такие понятия, как анализ и синтез. Развивая идеи Ж. Савари о систематическом и аналитическом учете, он создает учение о синтетическом сложении и аналитическом разложении счетов. Баланс — это высший счет. Так возникает иерархическая структура счетов. По словам Чербони, хорошо организованная система записей должна отражать, как в зеркале, все управление. Наиболее влиятельный ученик Чербони—Джузеппе Росси (1845—1921) создал подлинную философию учета на основе анализа хозяйственных операций. Он крупный историк в области учета, известен как создатель шахматной формы счетоводства, в которой дается математическая интерпретация учета. Попыткой развить логисмографию и теснее увязать ее с идеями Ф. Виллы была теория ученика и последователя Чербони Клитофонте Беллини (1852—1935). Предметом учета признавались хозяйственные операции, а целью учета являлись количественные измерения (квантификация) фактов хозяйственной деятельности, их запись и контроль выполнения в целях наиболее эффективного управления предприятием.
Главным критиком логисмографии был Фабио Беста (1845—1923). Предметом учета он считал не людей и их отношения, а ценности. Учет (как и Ф. Вилла) он понимал как науку об экономическом контроле, приводящем в движение эти ценности. В учении о предмете учета он следовал традиции Б. Котрулича, Ж. Савари, Д. Дефо. По словам Ф. Беста, политическая экономия изучает народное хозяйство, а счетоводство — отдельное предприятие. Беста считал, что бухгалтерский учет — политическая экономия отдельного предприятия. Ф. Беста был крупным историком учета, прекрасным организатором, создателем венецианской
школы. Труды его можно считать классическими для всей итальянской бухгалтерии.
Швейцарский автор Фридрих Гюгли (1833—1902) в 1870 г. излагает в печати основы своего учения, известного под названием константной бухгалтерии. В нем подчеркивается контрольная функция бухгалтерии, цель которой проверять отчеты администрации и материально ответственных лиц; делается упор не на сохранность, а на выявление степени соответствия хозяйственной деятельности поставленным перед ней задачам. В работах Ф. Гюгли обосновывается идея учета отклонений фактических затрат от намеченных ассигнований (сметы). Бухгалтерский учет превращается в мощное орудие управления предприятием. Главная идея Ф. Гюгли впоследствии получит новую жизнь в методе учета затрат на производство — стандарткостсе и в нормативном учете.