ГЛАВА IX
РУССКО-АМЕРИКАНСКИЕ НАУЧНЫЕ И КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ В ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ XVIII в.
Обоюдный интерес к исследованиям в области физики и географических открытий в середине XVIII в. подготовил почву к установлению официального контакта между основанным Б. Франклином в 1743 г. Американским философским обществом1 (American Philosophical Society) в Филадельфии и императорской Академией наук в С.-Петербурге в первой половине 70-х годов XVIII в.
В связи с выходом в начале 1771 г. первого тома «Трудов Американского философского общества»2 было решено направить его всем важнейшим иностранным «философским» учреждениям, в списке которых, представленном 22 февраля 1771 г., фигурировало «С.-Петербургское императорское общество» (Imperial Society of St. Petersburg)3. Из официальной надписи на «Трудах» видно, что «Американское философское общество, основанное в Филадельфии, искренне желая сотрудничать с императорским обществом в С.-Петербурге... просило принять этот том как первый результат своих работ в Новом Свете». «Труды общества» были пересланы Б. Франклину в Лондон для передачи различным европейским научным учреждениям. Удобный случай для связи с Петербургской академией наук представился летом 1772 г. во время пребывания в Лондоне одного из членов Академии, барона Т. фон Клингштэдта, которому Франклин и вручил 31 июля 1772 г. экземпляр «Трудов» с личной надписью. Барон Клингштэдт, хотя и с некоторым опозданием, благополучно передал летом 1774 г. этот том в Академию, о чем имеется соответствующая запись в протоколах конференции от 22 августа (2 сентября) 1774 г.4, а сам еще ранее, 15 января 1773 г., по рекомендации Франклина был избран первым членом Американского философского общества от России5.
Позднее в «Академических известиях», выходивших «при С.-Петербургской императорской Академии наук», появился перевод основного содержания «Сочинения ученого Американского общества, учрежденного в Филадельфии для приращения полезных знаний. Том I на 1769 и 1770 год». Среди переведенных материалов читатель находил «Рассуждение о физическом состоянии Северной Америки», статью Хью Уильямсона о кометах и др.6
Любопытные научные контакты между Америкой и Россией завязывались во второй половине 80-х годов XVIII в. через Екатерину II, Вашингтона, Франклина и Лафайета. Русская императрица была заинтересована в этих контактах, так как занималась подготовкой сравнительного словаря всех языков мира. На плохие условия научной работы Екатерине II жаловаться, конечно, не приходилось: к ее услугам была многочисленная армия чиновников всех рангов, готовых выполнить любое ее распоряжение и даже прихоть. Неудивительно поэтому, что лингвистический материал в изобилии поступал в С.-Петербург со всех концов огромной империи. Несколько сложнее обстояло дело с получением информации из Америки. Но и здесь для царицы вопрос решался довольно просто. Стоило Екатерине II сообщить о своем проекте Лафайету, как последний немедленно обратился прямо к Вашингтону и Франклину. «В приложении я посылаю словник, - писал Лафайет, - который русская императрица просит заполнить индейскими словами. Вы знаете о ее плане всеобщего словаря... Ваши уполномоченные по делам индейцев полковник Хармар и генерал Батлер смогут организовать работу, которую важно выполнить хорошо, так как императрица... придает ей большое значение»7.
В свою очередь, Дж. Вашингтон и Б. Франклин, стремясь возможно полнее исполнить эту просьбу, связались с рядом лиц в Соединенных Штатах, способных обеспечить подбор необходимых для Екатерины II материалов8.
«Высочайшая просьба» не осталась в Америке без внимания, и отклик на нее пришел скоро. Уже в апреле 1787 г. Франклин смог возвратить Лафайету вопросник Екатерины II, заполненный «словами на делаварском и шаванезском языках»9. Позднее, в начале 1788 г., аналогичные материалы для Екатерины II направил Дж. Вашингтон, выражавший свое сердечное пожелание, чтобы проект императрицы «создать всеобщий словарь увенчался заслуженным успехом»10.
Так был осуществлен, выражаясь современным языком, первый научный обмен между Америкой и Россией на высшем уровне. Материалы о нем давно уже опубликованы, но, как иногда случается, они практически затерялись среди бесчисленных документов в многотомных сочинениях Дж. Вашингтона и Б. Франклина. Исследователям они казались, по-видимому, слишком малозначительными, чтобы обращать на них серьезное внимание, и их цитировали довольно редко. Между тем современники, и прежде всего сам Дж. Вашингтон, усматривали в этом деле, и, надо сказать, не без оснований, важный шаг к сближению между народами. Нельзя не напомнить в этой связи замечательные слова великого основателя американского государства, написанные им в том же самом письме к Лафайету, в котором он пересылал материал о языках индейцев Екатерине II. «Узнать языковую общность, - писал Вашингтон, - означает сделать один шаг к развитию общности народов. Было бы хорошо, чтобы гармония между народами стала бы целью, самой близкой сердцам монархов, и чтобы стремление к миру (чему не в последнюю очередь способствует торговля и возможность понимать друг друга) возрастало бы с каждым днем! Если настоящие или какие-либо другие мои действия с целью обеспечить информацию о различных диалектах коренных жителей в Америке прольют луч света на запутанный вопрос о языке в целом, я буду в высшей степени удовлетворен»11.
Дж. Вашингтон выражал желание, чтобы проект Екатерины II «мог бы в какой-то мере положить основание ассимиляции языка, которая, в свою очередь, Приведет к ассимиляции обычаев и интересов, что когда-нибудь устранит многие причины вражды среди Человечества»12.
Эти мечты в то время носили, конечно, отвлеченный характер, но тем не менее первый практический шаг, осуществленный при ближайшем участии Б. Франклина и Дж. Вашингтона, не пропал даром для развития языкознания как в России, так и в Америке. Материалы, полученные из Соединенных Штатов, были частично использованы для второго издания всеобщего сравнительного словаря11, который, в свою очередь, позднее имел большое значение для филологических исследований в Соединенных Штатах. Собирая материалы для Екатерины II, американцы оказались тем самым вовлеченными в сравнительное изучение индейских языков. По образцу русского словаря американские ученые подготовили затем словари различных индейских племен (Б. С. Бартон, Дж. Геккевельдер, Т. Шултц и др.).
Как Бартон, так и Геккевельдер считали, что сходство между языками американских индейцев, татар и некоторых других азиатских народов объяснялось, вероятно, их общим происхождением. В письме к А. А. Нартову Геккевельдер высказывал в этой связи предположение, что американские племена происходят из Азии и большинство из них родственны татарам14. Такой же точки зрения придерживался и Джон Ледиард, совершивший в 1787-1788 гг. путешествие по Сибири. «Я сам убежден, - писал Ледиард Т. Джефферсону, - что Америка населена со стороны Азии и что некоторые, если не все, ее животные происходят оттуда»15.
При рассмотрении русско-американских научных и культурных связей в XVIII в. нельзя не обратить внимание на переписку и личное знакомство Б. Франклина с княгиней Е. Р. Дашковой, являвшейся директором Петербургской академии наук в 1783-1796 гг. и президентом специальной Российской академии, основанной по ее инициативе в 1783 г. для разработки русского языка. Первый обмен письмами и встреча Франклина с Дашковой произошли в Париже зимой 1781 г.16 Позднее Франклин прислал Дашковой второй том «Трудов Американского философского общества в связи с чем в письме от 30 августа 1788 княгиня выражала ему благодарность17.
17 (28) апреля 1789 г. по предложению Б. Франклина Е. Р. Дашкова была единогласно избрана членом Американского философского общества, и 15 мая ей был послан соответствующий диплом. «Стремясь способствовать интересам общества привлечением к нему выдающихся ученых, - указывалось в дипломе, - избрали г-жу княгиню Дашкову, президента императорской Академии наук в С.-Петербурге, членом упомянутого философского общества...»18. Е. Р. Дашкова стала первой женщиной и вторым русским членом Американского философского общества. 18 (29) августа 1791 г. об избрании Дашковой официально сообщил Д. Ю. Крафт, представив конференции Академии наук копию диплома, подписанного собственноручно «знаменитым д-ром Франклином», как «свидетельство лестной и высокой оценки литературных заслуг княгини со стороны самых отдаленных научных учреждений»19.
Позднее, касаясь обстоятельств своего избрания, сама Е. Р. Дашкова писала в воспоминаниях: «Движимый дружбой и уважением ко мне, он (Франклин. - Н. Б.) предложил избрать меня в члены этого уважаемого и уже знаменитого Филадельфийского философского общества, куда я была избрана единогласно; я уже получила диплом, и с того времени Общество не упускало случая посылать мне издаваемые им работы»20.
Уже в годы войны США за независимость американские ученые проявляли все возраставший интерес к достижениям русской науки. Вот что говорил вице-президент Философского общества д-р Томас Бонд в своей речи на юбилейном собрании 21 мая 1782 г.: «Если мы обратимся к странам древнего и нового мира, то обнаружим, что самой значительной чертой в их характере, чертой, которая обеспечила им признание за рубежом, была их любовь литературы, искусств и наук. Россия, которая еще несколько лет назад была почти неизвестна в Европе, поднялась к светлому величию, подобно утреннему солнцу. Она занялась поисками ученых во всем мире и предоставила все возможное поощрение различным отраслям литературы; есть что-то общее и похожее между Россией и Америкой, в том что касается созданных улучшений и неожиданного величия, я не могу удержаться от искренней рекомендации Обществу содействовать знакомству с учеными людьми и учреждениями этой выдающейся страны. Наука находится на попечении всеобщей дружбы. Она не знает, что такое вражда и ненависть. Она ни с кем не ведет войну. Она находится со всеми в мире, и путь сотрудничества, Который она открывает, открыт для всего человечества»21.
Когда в 1780 г. в Бостоне была основана Американская академия искусств и наук, одним из ее наиболее достойных иностранных членов стал знаменитый Леонард Эйлер. Официально избрание Л. Эйлера датируется 30 января 1782 г., но есть основание полагать, что это событие произошло несколько ранее. Во всяком случае, в протоколах конференции Петербургской академии наук сохранилась запись от 28 февраля (11 марта) 1782 г., которая гласит: «Секретарь (в то время это был сын Леонарда Эйлера Иоганн-Альбрехт Эйлер. - Н. Б.) вскрыл пакет, адресованный императорской Академии наук, который содержал письмо Академии искусств и наук, недавно основанной в Бостоне в Америке, господину Эйлеру, отцу от 1 июня 1781 г., подписанное секретарем по связи Джозефом Уиллардом. Это только что образованное Общество избрало г-на Эйлера-отца в числе своих членов и просило его передать и огласить в императорской Академии наук свой устав, изложенный в печатном листке, озаглавленном: Акт основания и учреждения Общества содействия и поощрения искусств и наук»22.
Сделав столь удачный выбор, бостонское общество искусств и наук проявило свое уважение к лучшим достижениям Петербургской академии, с которой завязало контакты сразу же после своего основания. К сожалению, в архиве АН СССР не удалось найти каких-либо дополнительных материалов, относящихся к этому избранию. Не увенчались успехом и поиски составителей фундаментального указателя по рукописным материалам Л. Эйлера23. В то же время из опубликованной в 1965 г. заметки Е. Двойченко-Марковой известно, что 22 августа 1782 г. на заседании Американской академии искусств и наук было оглашено ответное письмо Эйлера о его согласии быть членом Бостонской академии (letter of acceptence)24. Американские ученые, несомненно, были хорошо осведомлены о научных заслугах Леонарда Эйлера, а в библиотеке Бостонской академии, судя по ее первому рукописному каталогу, имелось 11 работ великого ученого (17 томов)25.
Связи Американской академии искусств и наук с Россией на этом не ограничились. Значительный интерес бостонские ученые проявили, в частности, к изучению сибирской пшеницы; специальные замечания по этому поводу представил 22 августа 1781 г. У. Гордон, а 14 ноября 1781 г. на заседании академии было оглашено письмо Д. Литтла и К. Гарнетта о времени и обстоятельствах появления сибирской пшеницы в Америке. Позднее, 29 мая 1787 г., в связи с изданием первого тома трудов Бостонской академии26 было решено направить его в различные «литературные общества», в числе которых упоминалась «императорская Академия в России». Получение этих трудов вместе с письмом Дж. Уилларда от 25 сентября 1787 г. подтверждалось в официальном издании Петербургской академии. Спустя некоторое время в этом же издании сообщалось о получении из Бостона известия о смерти первого президента Американской академии искусств и наук Дж. Боудвина27.
Исключительно удачным оказался и выбор первого американского ученого, удостоившегося чести войти в число иностранных членов Петербургской академии наук. Им оказался не кто иной, как Б. Франклин. Как записано в протоколе конференции от 2 (13) ноября 1789 г., княгиня Дашкова, разбирая бумаги Академии, «с удивлением обнаружила, что знаменитый Франклин не числится среди иностранных членов». «Его кандидатура по предложению ее светлости была поставлена на голосование, после чего этот уважаемый и знаменитый ученый получил все утвердительные голоса и был избран единогласно»28.
В известном письме Франклину от 4 (15) ноября 1789 г., написанном по-английски, Дашкова отмечала: «Я всегда полагала и даже льстила себе мыслью, что Вы являетесь членом императорской Академии наук, находящейся в С.-Петербурге под моим управлением, и я была крайне удивлена, когда, просматривая несколько дней назад список ее членов, я не нашла в их числе Вашего имени. В этой связи я поспешила оказать эту честь Академии, и Вы были приняты в число ее членов при единодушных аплодисментах и радости. Я прошу Вас, сэр, принять это звание и считать, что я смотрю на него как на честь для нашей Академии». Заканчивая письмо, княгиня указывала, что доставляет величайшее удовольствие представить Франклину «свидетельство своего уважения» и что она «всегда будет с гордостью вспоминать», что в свое время удостоилась его личного внимания29.
Пересылая Б. Франклину диплом иностранного члена Петербургской академии наук, «непременный секретарь академических конференций» И.-А. Эйлер писал, что, хотя Академия «одной из последних преподносит вам этот публичный знак своего уважения, тем не менее, она вот уже более четверти века не уступает всем другим академиям в преклонении перед вашими выдающимися заслугами»30.
Надо сказать, что избрание Франклина членом Академии имело в условиях царской России и очевидный политический смысл. Напомним, что Екатерина II не любила великого американца. Читая знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790 г.), царица «с жаром и чувствительностью» заметила своему секретарю, что А. Н. Радищев - «бунтовщик хуже Пугачева», и показала место, где он хвалит «Франклина как начинщика и себя таким же представляет»31.
Говоря об избрании Б. Франклина иностранным членом Петербургской академии, следует подчеркнуть, что оно отражало не только, уважение к научным заслугам великого американца, но и было также признанием его широкой политической, общественной и литературной деятельности, которая давно уже служила предметом серьезного внимания русского общества. Особой популярностью в России пользовался известный «Альманах бедного Ричарда» (или Рихарда, как его именовали в русской печати), впервые опубликованный в 1784 г. и с тех пор много раз переиздававшийся в различных вариантах32.
В «авторском предуведомлении» к московскому изданию «Науки Рихарда» 1791 г. указывалось на необходимость «распространить верные начала для мудрого поведения себя во время течения жизни и внушить вкус к гражданским и нравственным добродетелям тому драгоценному классу людей, без которых мы почти во всем имели недостаток»33.
Большой популярностью в России пользовалось и другое известное сочинение Б. Франклина - его автобиография, вышедшая в свет во французском переводе в 1791 г.34. Показательно, что эта книга сразу же получила живой отклик в России со стороны одного из наиболее видных литераторов того времени Н. М. Карамзина, писавшего в специальной рецензии в издававшемся им журнале: «Всякий, читая сию примечания достойную книгу, будет удивляться чудесному сплетению судьбы человеческой. Франклин, который бродил в Филадельфии по улицам в худом кафтане, без денег, без знакомых, не зная ничего, кроме английского языка и бедного типографского ремесла, - сей Франклин через несколько лет сделался известен и почтен в двух частях света, смирил гордость британцев, даровал вольность почти всей Америке и великими открытиями обогатил науку!»35.
Спустя несколько лет «Отрывок из записок Франклина», посвященный различным моральным добродетелям и распорядку дня, был опубликован в журнале с невинным названием «Приятное и полезное препровождение времени»36 и получил с тех пор широкую известность в самых различных кругах русского общества37.
Скромный внешний облик Б. Франклина, появившегося в блестящих парижских салонах в простом коричневом кафтане с гладко причесанными волосами, а не в напудренном парике, как того требовала европейская мода, произвел на современников незабываемое впечатление38. Это был как бы живой образец моральных правил и добродетелей, о которых он так ясно и красочно писал в своих сочинениях. Впечатление усиливалось совершенно необычной и даже исключительной судьбой американца, которая сама по себе ярко символизировала превосходство скромности, таланта и труда над богатством, знатностью и праздностью. «Хотя по своему происхождению, - с гордостью писал Франклин в автобиографии, - я не был ни богат, ни знатен, и первые годы моей жизни прошли в бедности и безвестности, я достиг выдающегося положения и стал в некотором роде знаменитостью»39.
Представляется вполне вероятным, что личное знакомство Д. И. Фонвизина с Б. Франклином в Париже в какой-то мере сказалось при создании образа Стародума в бессмертной комедии XVIII в. «Недоросль». Не приходится сомневаться и в серьезном внимании к наследию Б. Франклина со стороны Льва Николаевича Толстого40. Это, однако, уже слишком отдаленные сюжеты, чтобы на них подробно останавливаться. Зато прямо к теме относятся принадлежащие перу Н. М. Карамзина строки (1794):
«Смельчак, Америку открывший,
Пути ко щастью не открыл;
Индейцев в цепи заключивший,
Цепями сам окован был...»41.
Автор этих метких строк был, конечно, прав с том, что X. Колумб, открыв Америку, «пути ко щастыо не открыл», хотя само «щастье» - понятие очень индивидуальное. И можно полагать, что и новые порядки в США не всегда могли удовлетворить тонкую натуру сентименталиста и будущего автора «Истории государства Российского».
В целом со времени войны США за независимость в русской печати утвердилось самое высокое мнение о руководителях молодой республики, отстоявшей свою свободу в борьбе против могущественной метрополии. «Теперь оказывается, - писали «Московские ведомости» осенью 1789 г., - что догадка тех политиков, кои утверждали при самом начале Американской революции, что Соединенные Штаты достигнут со временем самого цветущего состояния, была справедлива, хотя теперь одно только начало того видно»42. Это мнение не изменилось и позднее, в 90-е годы XVIII в., в период крайней реакции, усиливавшейся страхом перед Французской революцией. Характерно, в частности, что в 1790 г. Т. Воскресенский опубликовал в Тобольске речь Кондорсе, в которой содержалась исключительно высокая оценка заслуг Б. Франклина и Л. Эйлера43. (Хотя имена этих двух ученых не назывались, текст речи не оставлял ни малейших сомнений в том, кого имеет в виду автор). В следующем, 1791 г. в «Московском журнале» можно было прочитать стихотворение «К текущему столетию», в котором давалась оценка основных достижений приближающегося к концу XVIII в.:
«О век чудесностей, ума, изобретений!
Позволь пылинке пред тобой,
На месте жертвоприношений,
С благоговением почтить тебя хвалой!
Который век достиг столь лучезарной славы?
В тебе исправились испорченные нравы;
В тебе открылся путь свободный в храм Наук;
В тебе родился Вольтер, Франклин и Кук,
Румянцевы и Вашингтоны;
В тебе и Естества позналися законы»44.
Итак, среди немногих лиц, составлявших, по мнению «Московского журнала», гордость XVIII в., назывались имена Франклина и Вашингтона.
Первые контакты между Россией и Америкой устанавливались и развивались, несмотря на огромные географические расстояния, религиозные предрассудки и политические преграды. Высокий дух интернационализма в науке, получивший в наши дни столь блистательное проявление в разгадке сокровенных тайн атомного ядра и международных исследованиях космоса, в XVIII в. нашел выражение в развитии первоначальных основ теории электричества, географических открытиях и взаимовлиянии литератур.
Далее |