|
Жизнь и деятельность столь же тесно соединены
между собою, как пламя и свет.
Что пылает, то, верно, светит, что живет,
то, конечно, действует.
Федор Глинка
1
На третий год существования серии телерассказов «С Иркутском
связанные судьбы» мне поневоле пришлось выполнять порой роль некоего
справочного бюро, отыскивающего по просьбе клиента нити, связующие
времена. На этот раз в Дом писателя пришел Константин Афанасьевич
Железняков, в руках он держал свернутый в трубку журнал, положил его
предо мною – и сразу вспомнилось детство: во всю обложку желтела
лаковыми округлостями аппетитная связка старинных московских
бубликов, с хрустящей, в крапинках мака, корочкой. Константин
Афанасьевич устроился в кресле, развернул журнал – назывался он
«Отчизна» – и я увидел два портрета: большеглазый мужчина с острым
выразительным лицом, в мундире: ряд светящихся пуговиц, высокий
стоячий воротник, кончающийся у скул, небольшие погоны с одним
просветом, на ленте – медаль, – невозможно понять, какая именно.
Лицо повернуто вправо, но чуть скошенные зрачки смотрят в упор на
зрителя. На втором портрете – миловидная, совсем молодая женщина,
темноволосая, глаза с припухлыми нижними веками, как у женщин на
полотнах Леонардо да Винчи, что-то совершенно русское в овале лица,
в его открытости, и восточное, в черных тонких дугах бровей, разрезе
глаз, чуть выпуклых скулах. Нарядное платье с кружевами по вороту
высоко, под самой грудью, схвачено поясом. Шаль, наброшенная на
правое плечо, – поверху светлая, понизу украшена широкой узорчатой
каймой, ее края сходятся в спокойно сложенных руках женщины.
Короткие строчки подписи: «Портреты основателя форта Росс И. А.
Кускова и его жены Е. П. Кусковой, написанные неизвестным
художником, хранятся в музее города Тотьмы» ...
Почти четверть века знал я Константина Афанасьевича – вернувшись из
Маньчжурии, где жил он долгие годы, Железняков преподавал в Иркутске
японский язык, переводил японские и китайские тексты. Он родился в
Николаевске-на-Амуре, жил в Харбине – мне довелось в сорок пятом
быть в этом городе, заброшенном в чуждый мир кусочке России,
смотреть в театре ностальгический спектакль по пьесе А. Н.
Островского «Не в свои сани не садись», беседовать с теми людьми,
для которых главной целью подчас было лишь физически выжить, чьи
сердца были снедаемы тоской по Родине. Это не значило, конечно, что
у них не было стремлений, что не искали они себе истинного дела, что
их увлечения были спорадическими, наоборот, препятствия, что ставила
жизнь, требовали постоянного напряжения, сконцентрированных усилий
воли, ума и сердца. Константина Афанасьевича влекла филология, его
товарища Игоря Константиновича Ковальчука-Коваля – естественные
науки, а Виктора Порфирьевича Петрова – география. Со временем
судьба развела трех друзей юности, Железняков и Ковальчук-Коваль
вернулись в Россию, Петров уехал в Америку. Он к тому времени уже
писал и публиковал свои вещи, в Китае он сотрудничал в газете
«Шанхайская заря».
Но юношеские увлечения Виктора Порфирьевича Петрова не пропали, они
окрепли, он стал профессором, доктором политических наук и
писателем, а ранние работы по истории русских географических
открытий превратились в «четыре романа о русских путешественниках
XVIII-XIX веков». Им воспеты славные имена Григория Шелихова,
Александра Баранова, Николая Резанова и других россиян, первыми
покоривших берега Аляски. Но особенно много занимался Виктор
Порфирьевич историей крепости Росс – самого южного русского
поселения в Калифорнии1.
Этот номер журнала «Отчизна», издающегося Советским обществом по
культурным связям с соотечественниками за рубежом (общество
«Родина»), снова соединил странным, а, впрочем, вполне закономерным
образом трех знакомцев: преподавателя Иркутского института
иностранных языков, ныне пенсионера Железнякова, сотрудника одного
из московских журналов, ныне пенсионера Ковальчука-Коваля и
профессора географии Калифорнийского университета, теперь тоже
пенсионера Петрова.
– Дело вот в чем, – сказал Константин Афанасьевич, когда я вдоволь
насмотрелся на портреты Ивана Александровича Кускова и его жены и
прочитал очерк И. К. Ковальчука-Коваля «Для славы России», подробно
рассказывающий о встрече с Петровым в Москве почти через сорок лет
разлуки, о его трудах, об основателе колонии Росс поблизости от
нынешнего Сан-Франциско, и вопрошающе посмотрел на гостя, – дело в
том, что оба эти портрета попали в город Тотьму из... Иркутска.
– Из Иркутска?
– Да, из дома номер восемнадцать по улице Ланинской.
– Это теперь улица Декабрьских Событий. Возможно, дом сохранился?
– Дом-то сохранился, но там бывших хозяев никто не знает...
«Бывают странные сближения!» – пушкинская фраза пришла в голову
невольно, когда в тот же вечер мне передали письмо москвички,
кандидата исторических наук Светланы Григорьевны Федоровой,
известного специалиста по Русской Америке, которая тоже спрашивала о
доме номер 18 по улице Ланинской, где, возможно, живут потомки
супругов Кусковых.
Приведу не письмо, а отрывок из работы Светланы Григорьевны
Федоровой, опубликованной уже через три года после описываемого дня:
«В «Книге поступлений основного фонда» Тотемского музея (начатой не
ранее 1920 г.) под № 7510 записано: «Портрет И. А. Кускова, работа
неизвестного художника, холст, масло, размер 61X49 см (с рамой),
поступил в 1915 г. от А. Д. Кускова»; под № 7511: «Портрет жены
Кускова Екатерины Прохоровны, уроженки г. Великого Устюга, холст,
масло, размер 59X46 (с рамой), поступил одновременно с № 7510».
Кто же такой А. Д. Кусков? Кем он по родственной линии приходится
соратнику Александра Андреевича Баранова, делившему с Главным
правителем победы и невзгоды? В «Отчете Тотемского отдела
Вологодского общества изучения Северного края за 1915 г.» (Вологда,
1916) в числе действительных членов общества под № 25 значится
«Кусков Александр Дмитриевич – домовладелец, г. Иркутск, Ланинская,
18, последний членский взнос за 1916 г. и 1917 г. – 2 руб.»2.
Итак, опять: Иркутск, ул. Ланинская, № 18.
Но..., во-первых, в доме № 18 по улице Декабрьских Событий самые
давние из ныне здравствующих старожилов поселились лишь в 1943 году,
во время войны, и во всем доме фамилии Кусковых нет, и никто не
слыхивало ней, а во-вторых, К. А. Железняков побывал уже в доме №
18, и в соседних усадьбах 16 и 14, и в Иркутском краеведческом
музее, и в Иркутском областном государственном архиве – никаких
сведений об Александре Дмитриевиче Кускове нет.
2
Иван Александрович Кусков – приметная фигура среди деятелей Русской
Америки, из пятидесяти восьми прожитых лет – тридцать один отдал
служению Отчизне на самых дальних ее форпостах: на островах Тихого
океана, который тогда называли Восточным морем, и на Американском
континенте – на Аляске и в Калифорнии.
3
Некогда на Вологодчине появился городок, указывая на отдаленность
которого от Москвы, Иван Грозный будто бы простер перст на север и
изрек: «То – тьма!», в старинном смысле – «бог весть как далеко».
Вот и затвердилось за городком имя Тотьма. Жители его кормились
крестьянским трудом, по реке Сухоне водили суда (со временем ударят
в ее воды плицами пароходики семьи Кусковых), занимались торгом да
извозом, добывали мягкую рухлядь, хвастались на Москве вологодскими
кружевами. В списке купеческого сословия значилась и семья Кусковых
– Александр Кусков с супругой да три сына – Иван, Дмитрий и Петр.
Первым биографом интересующего нас Ивана Александровича был его
земляк, в какой-то мере современник, – в день смерти Кускова
биографу его будущему было всего пять лет – Евгений Васильевич
Кичин, местный краевед, который опубликовал в 1848 году первую
биографию землепроходца:
«Иван Александрович Кусков был первоначально тотемскпй мещанин. Он
родился в 1765 году, нрав имел веселый, в обхождении с людьми был
ласков, в исполнении верен. В 1787 году, 22 лет от роду, он
отправился из Тотьмы в разные города Российской империи, достиг
Иркутска н там в 1790 году 20 мая заключил контракт с каргопольским
купцом, жившим в Иркутске, Александром Андреевичем Барановым»3.
История повторилась: Шелихов среди многих вновь прибывших в город
высмотрел-таки Баранова, умного и дельного человека, Баранов –
Кускова, который и умен, и толков, и «в исполнении верен». В руках
Баранова сосредоточена была власть над русскими поселениями Аляски,
Алеутских островов, над судами, отправляющимися на лов зверя и рыбы,
над новыми крепостями, встающими на суровых дальних берегах, над
судьбами мореходов и хлебопашцев. Какой случай свел его с юным
искателем славных дел – неизвестно, можно лишь предположить, что
нужда: в Иркутск потомок вологодского, а точнее, тотемского купца
явился обремененный огромным по тем временам долгом: 1690 рублей.
Поэтому и договор, заключенный им с Российско-Американской
компанией, был палочкой-выручалочкой, но как и все палочки, – о двух
концах.
Вот фрагмент этого контракта:
«Обще условились, чтобы из нас Баранову взять меня, Кускова, от
вышеписаного числа (20 мая, 1790 года. – М. С.) и мне, Кускову, быть
при нем, господине Баранове, при коммерческой должности и следовать
с ним отсюда до Якутска н до Охотска, с ним же, господином
Барановым, в морской вояж ко американским берегам в компанию тамо
промысла господина Голикова и Шелихова; когда же оттуда будет Ваш,
господина Баранова, обратный самих выход в Охотск, то тогда и меня
тамо не оставляя, вывесть с собою в Иркутск... К содержанию моему
пища и в разъездах подводы, и прочие пристойные расходы будут Ваши,
господина Баранова, а с меня за все это нисколько не требовать...
Одежду же и обувь иметь мне, Кускову, собственную свою...»4
Новый землепроходец получал свой пай от «звериного и прочего
промысла» и сто рублей в год деньгами. Чтобы по молодости лет не
потратить случайно жалование на свои нужды, Кусков просит вписать в
контракт кабальную строку: семьдесят пять рублей из полагающихся ста
должны направлять из конторы Российско-Американской компании в
Тотьму, купцу Алексею Нератову, «а по двадцати пяти рублей выдавать
мне на мои надобности; пай же, мне принадлежащий, каковой будет
промысел, не выдавать ко мне и мне не требовать до того времени,
пока не заплачу господину Нератову всех по показанному векселю
денег»5.
Разделим 1690 на 75 рублей и получим двадцать два с половиной года,
полжизни – на уплату долга! Отцветет «век фаворитов и балов»
Екатерины II, канет в вечность хмурое, странное царствование Павла I,
Александр I будет гарцевать по Европе, разыгрывая после побед
русской армии над Наполеоном «рыцаря свободы», успеет после этого
даже вернуться домой и предать забвению либеральные обещания, а Иван
Александрович Кусков все еще будет выплачивать свои семьдесят пять
рублей в год.
Какими событиями была отмечена жизнь Иркутска, нового пристанища
Кускова, в том 1790 году?
Восемнадцатого февраля городу пожалован герб: «в серебряном поле
бабр, бегущий по зеленой траве в левую сторону щита и имеющий в
челюстях соболя». «Многие у нас, – иронизирует летописец, – разумеют
сказанного бабра за бобра. Бобр – известное земноводное животное,
шкура которого ценится очень высоко; а бабр – кровожадный, сильный и
лютый зверь, живет в жарких странах. Он иногда забегает в Сибирь из
Китая. Шкура его светло-желтого цвета с черно-бурыми поперечными
полосами, с длинным хвостом...»6
В марте прибыл в Иркутск новый епископ Вениамин Багрянский (со
временем он совершит плавание по Алеутским островам и оставит
увлекательное сочинение об этом путешествии), а пока весь город
встретил его на Ланинской улице у Владимирской церкви, там нарядили
его в полное архиерейское облачение, служились молебны, лились речи
и вино – «общество граждан угощало его обеденным столом в келии».
Ровно через месяц грянула сильнейшая буря, тучи и поднятая к небу
пыль заслонили солнце, сделалось среди бела дня темно, как в поздние
сумерки, камни выбивали окна, вихрь срывал крыши, с церквей падали
кресты.
В тот месяц, когда стал Иван Александрович готовиться в нелегкую
дорогу, обзаводиться вещами, нужными в плаваниях морских, одежонкой
попрочнее да поладнее, хлынули ливни, вода хлестала несколько дней
кряду, словно разверзлась хлябь небесная, словно взбесились тучи,
сильными мокрыми руками стали месить землю, пока улицы не
превратились в ослизлую, прокисшую кашу, пока Ангара не вспухла, не
полезла на глинистые берега. Вымыло огромный кус земли под городской
стеной, сорвало пешеходную дорогу, крепостные береговые башни
древнего острога, сложенные из толстого листвяка, повисли над
Ангарой без прочной опоры.
Но вот все отлилось, отбушевало, отгремело. Улеглись реки, умелись
тучи, трава выпрыснула из земли, словно всегда была тучной и сытой,
пора было собираться в путь: сперва в Якутск, потом на Камчатку, а
там. – куда повелит компания.
5
Как Баранов стал незаменимым помощником Шелихова, так Кусков стал
правой рукой правителя. Сперва из Охотска он перебрался на остров
Кадьяк, словом и делом, недюжинными способностями и знаниями,
неожиданно проявившимися в совсем еще молодом человеке, он побуждал
переселенцев к обустройству, помогал чем мог, советовал, а такое
спокойное ободрение для рабочего-промысловика, пусть и удалого,
пусть и лихого человека, одолевшего дикие сибирские версты и
оглушенного далью и новью, было важным: первое плечо, на которое
можно опереться, поднимая жизнь свою «пред человеки». Потому и
просились все больше к нему в отряд, когда готовилась экспедиция на
дальние острова, – бить сивучей и каланов. Он, по отбытии Баранова в
морской поход, оставался за правителя, принимал на плечи свои и груз
забот и бремя ответственности и ничего, справлялся, и не было
случая, чтобы подвел. Он уже через пять лет не шел по чужим стопам,
не повторял чужих слов, чужих дел, а стал первопроходцем среди
первопроходцев: его стараниями в Чугатском заливе был заложен первый
дом, затем выросло поселение. Когда артель Павла Лебедева-Ласточкина,
который некогда снаряжал корабли вместе с Григорием Шелиховым,
оставила остров Нучек, Баранов поручил на острове сем начальствовать
Кускову. Их современник К. Т. Хлебников в своих «Записках»
вспоминает о первых шагах Кускова на новом поприще и дает описание
новых владений, где начальствует отныне Иван Александрович:
«Господин Кусков оставался для устройства оного заселения долгое
время там правителем. Местоположение по всему острову гористо и
наполнено мокрыми тундрами, покрытыми мхом, почему всегда
господствующая погода есть мрачность с беспрерывными дождями и
туманом (сам же Хлебников дает примечание: «Начальник крепости
Осколков писал оттоль в 1822 году: «Здесь местоположение самое
мокрогнойное, и всегда ненастье несравненно более, чем в Кадьяке и
других местах». – М. С.). Горы и разлоги между гор усажены лесами,
кои составляют ель, лиственница, ольха, березник и топольник. Из
диких плодов родятся во множестве ягоды: малина, черника, брусника,
смородина и шикша. Из питательных кореньев – сарана и из огородных –
хорошо разводится картофель.
На острове много речек, в кои входит рыба чавыча, семга и разные
роды морской, обыкновенной по здешним берегам рыбы; из морских
зверей водятся нерпы, сивучи, коты, а бобров ныне очень мало.
Из земных зверей водятся медведи, и черные, и бурые, дикобразы,
называемые здесь нюник, лисицы разные, росомахи, норки, тарбаганы, а
на материке – зайцы, олени, белки, горностаи и дикие бараны...»7
Вот какой мир получил под начало Иван Кусков.
Людей, однако же, мало, боеприпасы завозить непросто, точно так же,
как нелегко налаживать добрые отношения с коренными жителями этих
мест. Судьба Кускова полна событий, опасностей, приключений и
злоключений: плавания па судах «Кадьяк» и «Николай» для осмотра
берегов, гибель одного из кораблей, мирные переговоры с аборигенами
и точное знание, что соседнее племя поставило себе задачу убить его,
и везде – труды неустанные, везде попытки, не всегда удачные,
«завести хлебопашество». Спокойствие в опасности, непоказная отвага,
предприимчивость и умение выносить любые невзгоды, неприхотливость в
личной жизни, рассудительность – все это позволяло Кускову упорно
идти к намеченной цели: обживать новую для России землю.
6
Вот один лишь эпизод этой, полной опасностями жизни, когда
самообладание, мужество И. А. Кускова, его дружелюбие подверглись
жестокому испытанию, эпизод, рассказанный самим Иваном
Александровичем в донесении правителю Русской Америки Баранову 1
июля 1802года. Сообщив об отплытии с мыса Святого Ильи на побережье
Аляски 8 мая «при помощи божеской» в Якутатский залив, о том, что во
въезде в устье Рифа опрокинулось несколько байдарок, что
«размещенное... компанейское имущество перемочено, в числе коем и
горностай, однако ж не последовало никакого вреда», он пишет:
«Нашел на том помянутом жиле (поселение, род. – М. С.) акойском
немалочисленно народа: съехавшихся из Ледяного пролива какнауцкого,
каукатанского и с Якобиевого острова разных жил... по разным местам
обитающих... ожидав приезда нашей партии. При самой же встрече и
свидании с нами мы приняты обитателями слишком грубо, что довольно
казалось приметно».
Взаимоотношения с местными жителями обострялись двояко: среди
купцов, вкладывающих свои деньги в общее хозяйство компании, и тех,
что самостоятельно посылали свои экспедиции на острова, были и
такие, что грабили и обманывали население островов, вместо мены и
торговли вступали на путь запугивания, разрушая основы
взаимоотношений с островитянами, закладываемые Шелиховым, масла в
огонь подливала Ост-Индская компания, устраивая провокации, под
видом русских, обворовывая могилы, ритуальные захоронения, где рядом
с умершим клались меха, его вещи, его добыча, сваливая потом
кощунственное это дело на партовщиков, спаивая тойонов, уверяя их
постоянно и настырно, что только Англия способна вести с ними
выгодный островитянам торг.
«Расположась станом, – продолжает Кусков, – приняв надлежащую
предосторожность, на другой день имели намерение удалиться, но, к
несчастью, преследованы были погодой и ненастьем, и перемоченное
имущество (а особливо горностай подвержен скорейшему согнитию)
требовали просушки. Вошед тоёны в палатку упомянутых жил, произнося
жалобу на наших партовщиков с грубыми и дерзкими выражениями, что
будто они повсегодно причиняют обиду, грабят имение (имущество. – М.
С.), полагаемое с умершими, упоминая притом, что и ситкинские наши
партовики на жиле куювском грабили тоже имение с умерших, и те самые
будто были опримечены, за что и бобры от них были взяты.
А при всем же том, что мы в водах и производим промысел, и
спромышливаем, а через то они ощущают великие недостатки в одежде и
прочих нужных для них вещах, что они получают на вымен от
европейцев, против чего и силился я оправдать себя и наших
партовщиков и прочее, но тщетно, ласкал подарками, табаком, но
нимало успокоить не было надежды, снося все их грубые и дерзкие
выражения, не дал приметить досаду и огорчение, но как они
предложили намерение прервать с нами мирные и дружественные
предложения, начав красть от наших партовщиков из борошней очевидно
и отнимать насильно и нагло промысловые орудия, пойманы были
неоднократно в похищении, и за то от нас ничего, кроме выговоров, не
последовало».
Пытаясь договориться мирно с «колюжскими обывателями», которые не
только грубо встретили экспедицию, но и стали грабить ее, похищать с
крайних стоянок имущество и даже захватили и увели часть байдарок,
И. А. Кусков не знал, что сюда заслал своих, обученных тонким
провокациям и хитросплетениям людей английский пират Барбер, о
«подвигах» которого мы уже рассказывали. Это были те самые матросы,
что через два месяца после описываемых в письме Кускова событий
устроят пожар и резню в Ситхе, а потом ограбят самих грабителей.
«Послав из русских и часть партовщкков (алеутов или чугачей. – М.
С.) сделать пособие, дабы при отъезде не последовало от колюжских
обывателей (в одних документах их называют «колоши», в других – «колюжи»,
мы сохраняем в рассказах написание оригинала. – М. С.) никакого зла,
но упредя тот отряд, колюж, захватя несколько байдарок с частью
борошней и отбив у ... беглецкого заказчика во фляжке запасной
порох, коего было 10 фунтов, и тотчас отъехав в байдарках, и только
что подоспел наш отряд, скрывшиеся в лесу варвары учиня по нашим
стрельбу из ружей, но, благодарение богу, никого не убили, на место
захваченных байдарок и прочего промысловики захватили двух человек
из почетных, удержав у себя и тем тогда кончилось, и тогда же
совершенная предшествовала ночная темнота и притом сильная погода с
проливным дождем».
Ночью в стан Кускова явился парламентер, он попросил вернуть
захваченных в плен тойонов в обмен на имущество экспедиции,
которое-де соберут в становище и отдадут назавтра. Кусков пишет: «Решась
на просьбу присланного, дабы прервать и не распространять дальше
зло, отпустив двух человек, содержащихся у нас, наутрие, то есть 23
мая, подождав возвращения байдарок и прочего, и вместо того
<появилось> в виду нашем многолюдное количество народа, вооруженное
обыкновенными ружьями, мушкатантами и копьями на длинных ратовьях,
послав толмачей Нечаева и Курбатова с требованием захваченных наших
байдарок и прочего по заключенному условию с их доверенным, что с
презрением слушали и отвечали с большой дерзостью... а о мирных
положениях и слушать не хотели».
Более того, колюжи внезапно напали на отряд, который был ослаблен не
только потому, что не был готов к бою, но и потому, что большой
запас пороха, 10 фунтов, засыпанный во флягу, оказался в руках
островитян. Отогнав все же противников от берега, чуть не попав в
западню, устроенную колюжами у леса, отряд под командованием Кускова
сумел «выстроиться в линию», прикрывая огнем тех, кто готовил к
отплытию байдарки. Под беспорядочной ружейной пальбой погрузились,
добрались до удобного места, выбрали возвышенность, укрепили ее.
Начался отлив...
«На убылой воде, – обстоятельно рассказывает дальше Кусков, – на
обсыхающий в Рифу песок приехав неприятель с байдарками, высадив
людей, открыл многочисленную стрельбу, но без успеха, место стана
нашего возвышенное и притом укрепясь окопом, летели пули поверх нас
или падали на берег. 25 числа колюжские обитатели... избрав
поверенного от себя Павла Родионова, который подъезжая неоднократно
против стана нашего, боясь выйти на берег, однакож едва могли
уверить выйти из байдарки, который вступя со мною в переговор о
мире, может быть, боясь нашего мщения за причиненную безвинно нам
обиду, и тогда ж настоящее им время приготовлять надлежало рыбий
жир, приняв на том положении, чтоб захваченные наши и партовщиков
наших вещи, какие б ни были, возвратить и разменяться аманатами в
отдаче же захваченного имущества и вещей от портовщиков солгали,
возвратя меншую половину, однакож уверили тойоны, а больше
поверенный их Павел Родионов, собрать от своих и возвратить на
обратном следовании партии. Хотя и сомнительным казалось такое их
уверение, но. имев многие причины решиться на то, дабы успокоить и
распространилась далее по берегу вражда в народах, а к тому же
упущение времени, и не имея довольного количества оборонительных
орудий и снарядов, решаясь оставить взыскание до будущего удобного
времени, когда солгут и в последнем уверении».
Тяжелое плавание в Якутат, шестидневный шторм, скудность
продовольствия... Наконец лишь 15 июня экспедиция, под бешеным
ливнем пройдя сквозь рифы, высадилась на мысе Ледяного пролива.
Здесь от местных жителей, доверяющих ему, Кусков узнает о том, что в
бухту Сия, да и в другие места съехалось много племен. Он понимает:
раз собрались в путь по бурным пучинам и те, что обычно не покидали
своих островов, – быть беде. Дабы предупредить кровопролитие, Кусков
посылает шесть байдарок в Ново-Архангельск – сообщить о возможности
нападения. Неспокойно ведут себя племена, пропадают безвозвратно
отдельные промысловики и даже небольшие партии, тревожно становится
в русских владениях. Промысел тоже неудачен – бесконечные бури
вздыбили океан, морские бобры и котики перекочевали в тихие далекие
места.
Посланцы опоздали предупредить ситхинских поселенцев...
«Возвратясь наши посланные из-под Ситки 5 только байдарок, поражены
мы и партовщики наши несчастным извещением и едва можно без
содрогания сказать сие, что Новоархангельская наша под Ситкою
крепость и все здания превращено в пепел, и люди истреблены, едва
достало духу выслушать сие несчастное известие, да и посланные наши
едва избегли рук кровожаждущнх варваров, в проезде их в Якобиевском
проливе попался встречу нашим посланным один благодетельный какой-то
колюжский обитатель, хотя и не открыл совершенно, однакож дал
разуметь, чтобы опасаться в Ситку прибыть в день, что там должно
быть худым и опасным обстоятельством»...8
Добравшись с трудом до Якутата, Кусков с помощью доверяющих ему
местных жителей принимает меры к спасению разбежавшихся по лесам и
терпящих бедствие без пищи и оружия промысловиков, их семей,
пытается наладить отношения с перепуганными аборигенами,
договаривается с чугачами, постепенно коренное население Якутата
вступает с ним в союз и вместе с преданным тойоном Николаем,
«который все время явил себя усердным и преданным компании, отобрав
самых проворных до 36 человек... отправлены сегодня под Ситку 30
числа июня», спасать, кого еще можно спасти.
И для того, чтобы установить во владениях Российско-Американской
компании хоть некоторый мир и доверие, понадобятся еще годы и
годы...
7
Дружелюбие Кускова, его умение в труднейшей ситуации найти
единственно достойное решение, его талант вести фрегат обыденной,
полной каждодневных неожиданностей судьбы малюсенькой русской
колонии чрез бурные пучины природных и житейских непогод, сквозь
интриги, похожие на тайные пружины Вселенной, поднимающие океанские
волны к небу и рушащие их на берег, помогало ему выравнивать курс
корабля, именуемого Российско-Американской компанией. Громы, что
катил через всю Россию к океанским островам Петербург, с
удовольствием почему-то реагируя на неправедные доносы
безнравственных «доброжелателей» Баранова, пожары, что раздували
среди индейцев иностранцы, волны ненависти, рождаемые своими же,
русскими приказчиками, нечистыми на руку, – все это накатывалось
порой на поселения русских штормами, не менее грозными, чем те, что
бушевали в океане, лишь по недоразумению названном Тихим.
В книге «Жизнеописание Александра Андреевича Баранова» К. Т.
Хлебников приводит эпизод, делающий честь дипломатическим
способностям Кускова:
«...Баранов находил нужным побывать в Кадьяке. Ново-Архангельскую
крепость, обеспеченную продовольствием и снабженную гарнизоном и
военными припасами, оставив в командование помощника своего Кускова,
и 30 сентября 1806 года вышел в море (дело, как видим, происходит
уже после трагедии, когда Баранов и Лисянский выиграли сражение с
колошами, и Ново-Архангельск начал подниматься. – М. С.), Кусков
занимался остальною постройкою в крепости: магазинов, дома для
Главного правителя и других зданий...
Положение Кускова было, однако ж, довольно неприятно. Колоши, узнав
об отсутствии уважаемого и страшного для них Баранова, возомнили,
что могут напасть на русских, оставшихся в небольшом числе в
крепости. Собравшись из Чильхата, Стахина, Хуцпова, Акоя и других
мест, под предлогом промысла сельдей, они расположились на островах,
окружающих крепость, и сим положением стращали и угрожали
осажденным. Число диких неприятелей, по верному счету и наблюдениям
Кускова и его неусыпных сотрудников, простиралось (на 400 ботах) не
менее двух тысяч человек. Русские, с упованием на бога, готовились
выдержать осаду и приступ несоразмерного против них числа врагов; но
это могло быть продолжительно, а между тем пресечены были способы
ездить алеутам на ловлю рыбы для пропитания. О намерениях и
приготовлениях неприятелей было известно: в крепости жили
колошенские девки, которые, видаясь с земляками, пересказывали после
русским, что колоши у них осведомляются о числе наших людей и силах
крепости и намерены напасть на оную. Сие известие подтвердилось,
когда колоши захватили несколько алеутов и, склоняя их на измену,
обещали по взятии крепости пощаду и награды.
Снять сию видимую осаду или прогнать неприятеля Кусков не имел ни
сил, ни возможности; но, зная, что колошами весьма уважается
Чильхатский тоён, решил употребить его посредником или склонить на
свою сторону. Он нарочно послал пригласить его к себе с почетною
свитою, и отличаемый от прочих тоён с важностию вступил в крепость в
числе 40 человек. Гостей сих Кусков честил, ласкал, одаривал и сими
средствами склонял удалиться от крепости, дабы избегнуть, как
говорил он им, и подозрения на их род, всегда дружественный, в
дурном намерении, о коем носятся слухи. Тоён, довольный приемом и
угощением Кускова, подтверждая старую свою приязнь, назвал его своим
другом и вскоре со всею своею командою удалился от крепости.
Вероятно, что по силе своей сей тоён составлял и главную надежду
других колош; ибо вслед за ним все они начали разъезжаться и тем
избавили крепость от неприятного положения»9.
8
Через много лет очевидец смены флагов в 1867 году над территорией
Аляски и островов М. И. Вавилов опишет Ново-Архангельск:
«Каменных сооружений вовсе не было, если не считать естественных
камней, на которых зиждились эти не то сараи, не то хижины; только
пять, шесть двухэтажных деревянных домов имели претензию на какие-то
заурядно-провинциальные, полуказенные здания. Это были:
ново-архангельская контора российско-американской компании (так, со
строчной буквы пишет название сам Вавилов. – М. С.), где помещалось
и общее колониальное училище, затем клуб, собор в честь Михаила
Архангела, архиерейский дом с духовным правлением, больница, казарма
женатых рабочих, да над этой всей трухой, на естественной скале, в
десяти саженях над уровнем океана, шумно бившегося в подножие скал
неприветливого берега, высился дом Главного правителя колоний, хотя
и более обширный, чем другие, но не имевший претензий на более
изящную конструкцию и удобства, за исключением разве живописного
вида на раскинувшееся внизу селение и окружающую дикую природу и
Тихий океан, не всегда, однако, в этих широтах оправдывающий свое
название – Тихого»10.
Это, собственно, и был тот самый, правда, неоднократно
перестроенный, дом правителя, который под руководством Кускова
сооружали поселенцы в 1806 году. В. И. Вавилов, по-видимому,
сравнивал в 1868 году, через шестьдесят два года после описываемых
событий, скромные строения Ново-Архангельска с домами начальства в
Центральной России, поэтому прокаленные стужей, просо-ленные
штормами избы, неприхотливые особняки в два этажа показались ему
убогими.
9
И все же главным делом жизни Кускова стала колония Росс, селение в
сердце американского материка, в Калифорнии. Эта самая отдаленная
крепость появилась у России в час невзгод, ибо дата рождения
крепости – 1812 год. В те поры постоянно жило в селении двадцать
пять русских, сто алеутов. А. И. Алексеев сообщает: «Есть сведения,
что только за шесть лет звероловы Росса добыли около девяти тысяч
котиков, занимались и земледелием. Сеяли пшеницу и ячмень, разводили
виноград, выращивали редьку. У жителей форта были коровы, овцы,
лошади, свиньи»11.
Отправляясь в Калифорнию, Кусков и облачился впервые в тот самый
мундир коммерции советника, в котором изображен на портрете. Этого
звания удостоен был он за подвиги свои на востоке. С. Г. Федорова
приводит описание самой экспедиции, посланной для заселения
американских берегов из неопубликованной «Исторической записки об
организации поселения Российско-Американской компании, впоследствии
названном Росс»; автор этого сочинения неизвестен:
«Основываясь на... высочайшем соизволении, г. Баранов назначил в
начальники сего заселения коммерции советника Кускова, выбрав ему из
лучших людей 40 человек русских и 80 человек алеут, снабдив их
товарами, припасами, материалами и всем тем, что только нужно было
для первого обзаведения. Для отвозу людей и вещей отряжено одно из
лучших тогда в колониях судов, шхуна «Чириков», под командою
искусного морехода г. Бенземана. Оно вышло из Ситхи в феврале месяце
1812 года и
15 марта достигло залива Бодегн, где и остановилось на якоре.
Немедленно по прибытии г. Кусков предпринял обозрение мест для
заселения. Между Бодегой и рекой Славянкой посланы были пешими
прикащик (Сысой) Слободчиков и ученик мореходства Кондаков с 10
человеками алеут, а сам Кусков на байдарках отправился вверх по реке
Славянке. По осмотре нигде не оказалось удобного места к заселению,
и потому г. Кусков решился основать колонию в 15 верстах выше реки
Славянки в небольшой бухточке. Выбрав сие место для заселения, г.
Кусков перешел из залива Бодега с судном и со всеми людьми в сию
бухточку. Товары и прочее в судне выгрузили, а самое судно вытащили
на берег; для жительства людям поставили несколько палаток и, приняв
всевозможную предосторожность от диких учреждением караулов и ночных
дозоров, немедленно после сего люди заняты были заготовлением лесов
для постройки крепости и жилых домов. Несмотря на то, что лес был
очень близко, но великого труда стоило людям доставлять оный на
место по неимению еще никаких животных. Русские и часть алеут заняты
были рубкою и постройкою, а прочие таскою дерев из лесу, а к концу
августа месяца уже успели обнести места крепости гладкими стоячими
срубами, в которых и основали первое жительство людям. 30 августа
1812 года назначили день к поднятию на крепости флага – для сего
посредине оной сделана была мачта со стеньгой, врытая в землю. По
прочтении обычных молитв поднят флаг при пушечной и ружейной пальбе.
Первые занятия при основании обращены были единственно на постройки
и в течение года, кроме крепости, сделаны были: внутри оной –
казармы общественные, поварня, кузница и слесарня, балаган для
товаров; вне крепости – баня и скотник с пригоном. Вблизи селения
основано несколько огородов, где посажено было для первого опыта
картофель, репа, редька и салат, которые и родились очень хорошо.
Для продовольствия команды приняты были благонадежные меры. Еще из
залива Бодега отряжен 1 русский с 4 алеутами на лежащие близ залива
С.-Франциско каменья Ферлонес (острова Фараллон) для промыслу
сивучей и птиц, откуда впоследствии доставлялось значительное
количество соленого и сушеного мяса. По нескольку байдарок с
хорошими стрельцами посыланы были в заливы Большой Бодега и Дракову
(Дрейкс-Бей) бухту, которые доставляли весьма изобильно мясо коз и
оленей. При таковых работах и занятиях не забыт и промысел пушных
зверей: в течение первого года добыто было в разных местах 700
бобров морских, а на острове Ферлонес упромышлено 2600 котов
морских»12.
Шло время, вырос дом правителя – семь комнат, два чулана, кладовые,
пороховой погреб. Пора было давать имя новому русскому заселению.
Перед иконой Спаса каждый положил по записочке с заветным именем,
Кускову повезло, вытащили его записочку, там значилось сокращенное
имя Отчизны – Росс, имя народа, одним из лучших сыновей которого был
сам Иван Кусков.
По данным первого биографа Кускова, уже упоминаемого нами Е. В.
Кичина, в крепости Росс вместе с Иваном Александровичем жила его
жена. Этот факт подтверждает и профессор Петров. В очерке «Для славы
России» И. К. Ковальчук-Коваль, рассказав о поисках, предпринятых
другом его юности для воссоздания истории Форта Росс (как со
временем стали называть это заселение), для реставрации его
строений, пишет:
«Вот тут нужно вспомнить верного друга и помощника Ивана
Александровича Кускова, его жену Екатерину Прохоровну. Это была
удивительно талантливая и смелая женщина. Мы знаем, что она была
сиротой, происходила из купеческой семьи Великого Устюга.
Неизвестна, к сожалению, даже ее девичья фамилия. Екатерина
Прохоровна сопровождала мужа во всех его странствиях по России и
Америке. Вместе с ним прошла и калифорнийскую эпопею. До сих пор не
удалось установить точных дат ее жизни, но в истории России
Екатерина Прохоровна может быть названа в ряду тех самоотверженных
русских женщин, которые наравне с мужчинами работали для славы своей
Родины»13.
Кто она? Где отыскал ее Иван Александрович? В родной Тотьме? В
Иркутске, перед тем, как отправиться в Русскую Америку, ведь в
Сибири занимались торговлей и промыслом не только курские, рыльские,
каргопольские и прочие купцы, но и устюжане. Или, может быть, в
Охотске? Это пока неизвестно.
Обладая необыкновенными лингвистическими способностями, Екатерина
Прохоровна изучила несколько индейских диалектов, и переговоры с
племенами шли, как правило, через нее. Профессор В. П. Петров,
например, утверждает, что долгая мирная жизнь крепости Росс была
обеспечена именно благодаря дипломатическому таланту Екатерины
Прохоровны Кусковой. И дипломатия эта строилась не на запугивании
индейцев силой артиллерии крепости. Жена начальника крепости,
видимо, одна из первых на западном побережье Америки поняла, что мир
может быть достигнут не устрашением, а взаимным уважением и помощью.
«Она, например, стала обучать грамоте индейских ребятишек.
(Вспомним, что об этом же радели и Шелихов, и Баранов. – М. С.) И в
то же время, как соседи, испанцы постоянно находились под угрозой
нападения индейцев, крепость Росс и ее окрестности оставались зоной
мира. Поселенцы без опаски ходили в лес, ловили рыбу, охотились,
пахали землю...»14
10
В 1822 году Кускову исполнилось пятьдесят семь лет. Неустанные
труды, плавания, тревоги. Зной, пурга, ливни. Напряжение воли и сил.
Все это сказалось вдруг, нездоровье, исподволь вошедшее в него,
вспыхнуло сильно и бесповоротно, и тогда Ивана Кускова позвала
родина. Все-то ему казалось, что не калифорнийская Славянка, а
вологодская Сухона спешит к морю, а на ней качаются яснопарусные
его, Кускова, корабли...
Тронулись из Ново-Архангельска в обратный путь. В конце января 1823
года прибыли в Иркутск. В «Иркутской летописи» П. И. Пежемского и В.
А. Кротова сообщается, что «Действия Кускова в помощи Баранову были
весьма полезны компании (Шелихова), и многолетние труды его не
остались без награды. В 1821 г. Кусков выехал из колонии в
Петербург, якобы со своими какими-то проектами, которые, как
говорили, не были приняты, – он уехал на родину...»15
Неизвестно, из каких источников почерпнуто летописцами сообщение о
годе пребывания Кусковых в Иркутске, тут верна дата, установленная
С. Г. Федоровой – конец января – начало февраля 1823 года, это
определено по «Виду», где есть отметка каждого пункта, через который
проезжали Иван Александрович с супругой до самого 4 июля 1823 года,
когда прибыли они в Тотьму, не посетив Петербург, где Ивана
Александровича ждали те самые деньги, что составили его пай за два с
лишним десятилетия – 58 425 рублей 23 копейки.
11
Ангара была в торосах, меж которыми пробивалась уезженная ледянка,
ее темная, унавоженная кривая четко виднелась среди голубоватой
искристой белизны речного простора и стеклянной голубизны
вздыбленных льдин. На берегу смолили доски мастера-корабельщики, на
стапеле желтели ребра будущего бота «Михаил», шумело в кабаках
купечество, всего два года назад определенный в губернаторы Иван
Богданович Цейдлер, ставший к февралю 1823 года действительным
статским советником, поручил инженеру Александру Анисимовичу
Медведеву укрепить берега Ангары, разрушенные бурей еще в те дни,
когда молодой, полный надежд тотемский мещанин Иван Кусков заключил
контракт с самим Барановым, теперь к берегу везли бревна, камень,
гравий, добытый на островах. Бел был город, бела была голова
строителя крепости Росс.
Седоголовым изображен Кусков па портрете.
Седоголовым стоял он рядом с «девицею Катериною» пред алтарем в
апреле 1822 года в Павловской гавани на Кадьяке – накануне отбытия
на большую землю они вступили в «законное супружество».
13
Когда это произошло? Алеутский ли художник-креол в Калифорнии или в
Ново-Архангельске рисовал Ивана Александровича и его жену, заезжий
ли живописец в Охотске, где пребывало, когда готовились разного рода
партии и экспедиции, премного пестрого народа, в Иркутске, пожалуй,
самом цивилизованном из сибирских городов той поры тоже были свои
достойные живописцы. Живопись выполняла тогда функции нынешней
фотографии, н были мастера, что делали портрет за один-два часовых
сеанса. Лишь за год до приезда Кусковых здесь правил
генерал-губернатор, опальный Михаил Михайлович Сперанский, явившийся
сюда с богатой свитой резко изменивший весь строй провинциальной
жизни. Он писал дочери Елизавете из Иркутска 23 нюня 1820 года: «Я
думаю, Сибирь есть настоящая отчизна дон-кихотов. В Иркутске есть
сотни людей, бывших в Камчатке, на Алеутских островах, в Америке с
женами и их детьми, и они все сие рассказывают, как дела
обыкновенные. Человек ко всему привыкает, а привычка к
странствованию, к тому, чтоб искать похождений, кажется, еще скорее
других приходит»16. А может быть, портреты писаны в Тотьме по
возвращении Кускова на родину?
Полторы недели в Иркутске были для Кусковых соединением радости и
грусти. Что оставили они позади? Что ждет их там, за Уральским
хребтом? Их привычка к странствованию, к опасностям, к своеобразному
быту колонии Росс звала вернуться их туда, на берега океана, к
дышащим огнем сопкам Камчатки, к лежбищам котиков на таинственных
берегах, к буйной зелени зарослей реки Славянки. Предписания же
врачей гласили: спокойствие, умеренный климат, умеренная пища, и еще
раз – поменьше волнений... Да и зов родной Вологодчины стал
нестерпимым, вот уж поистине: первую половину пути человек живет
тем, что покинул, вторую – тем, что его ждет.
14
Ничего хорошего Кусковых не ждало. Как встретили его в Петербурге, в
Главном правлении Российско-Американской компании, куда он обратился
со своими проектами? Что это были за проекты? Сейчас трудно сказать:
может, были они связаны с картографированием американских земель
России, чем занимался он попутно с хлопотами по обустройству, между
заботами о снаряжении людей на промысел, усилиями наладить
хлебопашество и скотоводство, может быть, люди его нашли в горах
каменные клады, которые он предполагал разрабатывать, может быть, то
был план распространения России вдоль и в глубь калифорнийских
берегов? Вероятнее всего, и то, и другие, и третье было частью его
обширных планов. Но Главное правление то ли отмахнулось от его
предложений, чем глубоко его обидело, то ли время было неподходящее
– летние вакации, то ли еще что-то, но, не дождавшись окончательного
расчета с компанией и получения денег, Кусковы отправились в Тотьму.
В «Ревизской сказке о крестьянах и дворовых людях Вологодской
губернии Тотемского округа» от 19 сентября 1811 года среди мещан
числится за № 212 Иван Александрович Кусков, сорока пяти лет
(получается, что родился он в 1766, а по другим документам – 1765),
и помечено: «Находится в Американской компании на острове Кадьяке
бес пашпорта»17. Уехав из Тотьмы «бес пашпортным» беспаспортным, и
вернулся Иван Кусков домой: в тот год, когда он сделался коммерции
советником, послал Кусков в тотемский магистрат вступительный взнос,
полагающийся в связи с переводом его из мещанского звания в
купеческое, но крупная сумма денег, заработанных им в тяжких трудах,
пропала, и Кусков к моменту возвращения в мир детства и юности был
исключен из числа граждан города Тотьмы. Начались выяснения, тяжбы,
огорчения, что, несомненно, приблизило час его кончины.
В октябре 1823 года завершился земной путь одного из русских
землепроходцев. Остался дом, правда, остались и два портрета.
15
На гербе Тотьмы изображена черная лисица – знак, что здесь знатно
охотятся на зверей, особенно на лис.
На гербе Великого Устюга – Нептун, возлежащий на берегу, из двух
красных сосудов выливает воду, она смешивается, кипит...
Их действительно вела по судьбе охота на зверя в количествах
умопомрачительных для тотемского охотника, их судьбу качала дикая,
безбрежная, отталкивающая и манящая морская пучина, словно Нептун
лил из одного сосуда своего красного живую воду, из другого –
мертвую...
16
В тесном зальчике библиотеки Иркутского краеведческого музея листаю
старые «Памятные книги Иркутска», справочники «Весь Иркутск» за
давние годы... Возникает старый сибирский город с его неторопливым
укладом жизни, с рекламами магазинов и магазинчиков, предлагающих
«колониальные товары», водопроводные трубы, машины фирмы «Зингер»
для белошвеек, далее идет подворная запись жителей, вот она-то меня
интересует.
...1901 год. Кусков Александр Петрович. Улица Пестеревская, дом 8.
Служащий магазина... Кусков Ипполит Васильевич. Верхне-Амурская
улица, дом Романова. Топограф...
...1909 год. Кускова Анна Ивановна. Медведниковская, дом 7. Кусков
Иван Иванович. Большая Русиновская, дом 62. Кусков Иннокентий
Николаевич. Театральный переулок, 5. Техник страхового общества
«Саламандра»...
...И наконец! – 1914 год. Кусков Александр Дмитриевич, агент Второго
российского страхового общества. Но адрес не совпадает, в нем
никакой улицы Ланинской нет, ибо проживал Александр Дмитриевич
Кусков за два года до того, как поступили в Тотьму портреты из
Иркутска, на улице Медведниковской, в собственном доме. Уж не дом ли
это № 7, где в 1909 году проживала Анна Ивановна Кускова? И тот ли
это Александр Дмитриевич Кусков, о котором говорят и Железняков, и
Федорова?
С тем я и пришел на студию.
Загорелись лампы, выпуклое око телекамеры уставилось в меня...
«Сегодняшний наш рассказ, уважаемые товарищи, возник неожиданно. Два
человека – Константин Афанасьевич Железняков и Светлана Григорьевна
Федорова одновременно заставили меня прогуляться по улице Ланинской,
так когда-то называлась улица Декабрьских Событий, к дому номер 18.
Самое любопытное, что Константин Афанасьевич – иркутянин, а Светлана
Григорьевна – москвичка, они никогда друг друга не видели, между тем
обратились ко мне в один и тот же день с одной и той же просьбой.
Вот уж, поистине, «бывают странные сближения», как сказал Пушкин».
Затем шел рассказ о судьбе Ивана Александровича Кускова, были
показаны старинные гравюры, карты, портреты супругов из журнала
«Отчизна», названы все Кусковы и их адреса, найденные в старых
справочниках Иркутска.
Я задал телезрителям несколько вопросов, касающихся Александра
Дмитриевича Кускова и портретов, и обратился с просьбой:
«Напишите нам, пожалуйста, даже если не очень уверены в своих
сведениях. А вдруг обнаружится та самая маленькая ниточка в клубке,
который оживет, покатится сквозь годы и пространства и приведет нас
к истине»18.
Погас свет прожекторов, потемнело табло «Микрофон включен», сняли
ладони с рукоятей телекамер операторы. Отворилась дверь, и дежурная
сказала:
– Марк Давидович, вас к телефону...
18
Звонила Евгения Флегонтовна Кускова, по девичьей фамилии – Каршина,
невестка Александра Дмитриевича Кускова. Включила в тот вечер
телевизор она случайно, услышала фамилию Кусков, взволнованно
дослушала рассказ до конца, поспешила к телефону. Назавтра я сидел в
ее тесной комнатке в коммунальной квартире, и первое, что меня
поразило, – ощущение, что я нахожусь в музее: статуэтки – черное
дерево Африки и бронза работы Лансере, итальянские городские
пейзажи, элегантный древний инкрустированный перламутром японский
шкап... Но особенное внимание привлекали две картины в простых
рамах: сибирские таежные пейзажи, насыщенные зеленью, подернутые
легким серовато-голубым флером, спокойные, величественные и в то же
время какие-то домашние ели на переднем плане. Почерк художника
знаком, но кто же это?
Подпись: «Гуркин, 1910 г.»
Говорит вам, уважаемый читатель, о чем-нибудь это имя?
Вспомните: известный советский фантаст Иван Ефремов, прежде чем
стать автором «Туманности Андромеды» и «Лезвия бритвы», столь
популярных романов и повестей, начинал свой литературный путь с
рассказов, где фантастика переплеталась с действительностью, служила
лишь своеобразным кодом, открывающим вещи сугубо реалистические.
Один из первых рассказов назывался «Озеро горных духов» и
повествовал о том, как картина алтайского художника Гуркина «Озеро
горных духов» и сведения таежных охотников о странных светящихся
столбах, встающих над водою, о том, что горные духи лишают человека
сознания, едва он ступит на берега таинственного водоема, помогли
открыть в Сибири залежи ртути.
Григорий Иванович Гуркин по национальности алтаец из рода Чорос. Он
родился в 1869 году в селении Улал, окончил миссионерскую школу, сам
учил затем ойротских (так тогда называли алтайцев) детей грамоте,
затем переехал в Бийск, где работал в иконописной мастерской, писал
этюды, именно тогда стала выкристаллизовываться его главная тема –
природа Алтая. Именно это привело Гуркина в 1897 году в Академию
художеств, где алтайца-вольнослушателя приметил знаменитый И. И.
Шишкин. И в самом деле, отсвет шишкинских пейзажей есть и в этих,
висящих сейчас в квартире Евгении Флегонтовны картинах. Через
некоторое время я приведу в эту комнату Алексея Дементьевича
Фатьянова, долгое время работавшего директором Иркутского
художественного музея, и работы Гуркина станут достоянием этого
богатейшего храма искусства. А пока... скорее, скорее в дом на улице
Ланинская, 18, к Александру Дмитриевичу Кускову.
19
Широкое, чуть скуластое лицо, высокий лоб, светлые глаза, на широкой
переносице – пенсне, волосы гладко зачесаны вверх, седая, не густая,
но окладистая – тимирязевская – борода, стекающие на нее длинные,
такие же белые усы. Клетчатый суконный пиджак с широкими, длинными
лацканами, такой же жилет, белая пикейная рубашка, самовяз, как
называли в те времена шерстяные и шелковые трикотажные галстуки.
Вот еще одна фотография двадцатых годов, мы рассматриваем ее уже в
другом доме, за Ангарой, где живут дочь и внуки Александра
Дмитриевича; на фоне типичного фотоинтерьера с нарисованной дверью и
небрежно ниспадающими рисованными же бархатными портьерами
устроилась вся большая семья Кусковых. Трое молодых стоят: супруг
Евгении Флегонтовны Дмитрий Александрович, он в белой гимнастерке,
подпоясанной ремнем, навыпуск, темном самовязе, с чуть оттопыренным
правым нагрудным карманом, где, по-видимому, хранит документы, или
даже пропуск – Дмитрий Кусков – строитель Иркутского аэродрома.
Рядом с ним Евгения Флегонтовна, вряд ли ее в таком возрасте звали
столь торжественно, она еще просто Женя, и рядом со своим мужем,
очень похожим на Чапаева, – тот же овал лица, та же прическа, те же
усики, – она похожа на Анку-пулеметчицу, по торжественному случаю
надевшую парадное белое платье. Далее – его сестра Лида, в доме
которой сейчас мы сидим, круглолицая, с гладко зачесанными волосами,
чистую округлость подбородка подчеркивает круглый вырез блузки без
воротничка. Лидия Александровна Кускова (Кузьмина по мужу), работает
сейчас машинисткой в столовой № 3. Слева сидит еще одна дочь
Александра Дмитриевича Зоя, в доме которой сейчас мы рассматриваем
старую семейную фотографию, – спокойное, более резко очерченное, чем
у Лиды, лицо, плойкой скромно завитая и уложенная по такому
торжественному случаю – пошли в фотографию всей семьей – прическа, в
овальном вырезе платья – тонкая нитка жемчуга, руки на сумочке,
лежащей на коленях, тоже покойны. Глаза у всех детей отцовские и
очень похожие на те, что нарисованы неизвестным художником на
портрете И. А. Кускова так давно. Полная, с круглым лицом мать семьи
– та самая Анна Ивановна (помните: ул. Медведниковская, дом № 7?),
она напряженно смотрит в аппарат, волосы чуть торчат, будто
пострижены бобриком после болезни, далее в том же модном костюме,
только с другим самовязом сам глава семьи – Александр Дмитриевич
Кусков, а за ним, прижав плечо к Лидиной руке, покоящейся на лацкане
отцовского пиджака, – брат Николай, вылитый Иван Александрович
Кусков, только помоложе, и, наконец, на самом переднем плане между
родителями удобно и чуть напряженно сидит, положив кисть с деликатно
оттопыренным мизинцем на колено матери, одетой в черное, самая
ясноглазая из кусковских красавиц – Мария: тоже в белом с круглым,
по-видимому, модным в те времена, вырезом платье, пышные волосы
разделяет левый пробор. Все смотрят в одну точку, то ли сейчас
птичка вылетит из круглого стеклышка фотоаппарата, то ли каждый
увидел в отражении себя самого.
20
Из семейных преданий:
У родителей Александра Дмитриевича было как будто в Тотьме
пароходство. Отец погиб – утонул, осталась мать, женщина крутого
нрава. Все в семье говорили о ей, так помнит Евгения Флегонтовна,
«бабушка» и произносили это слово многозначительно. (Впрочем, и ее
свекровь, Анну Ивановну, и дети и внуки тоже называли «бабушка»), у
судовладельца Кускова было два сына: Степан и Александр. Степан
присмотрел жену из своего, купеческого круга, они обвенчались и
уехали в Петербург, а младшему – Александру приглянулась Аня
Крылова, ее родители были из крепостных, и мать отказала сыну в
благословении. Они все же обвенчались, прожили в Тотьме два-три
месяца и отправились куда глаза глядят, подальше от «бабушкиного»
гнева, а глаза их глядели на восток, и путь их привел в Иркутск. В
девятнадцать лет даже дальняя дорога (а поезда тогда еще до Иркутска
не ходили) покажется лесной милой стежкой, ежели в пути ты не один,
а с тем, ради которого и жив, кажется, на земле этой пространной.
Так они шли, ехали, добирались, пока не показалась крутая петля
Ангары, опоясавшей город, да ослепительные купола, отразившие щедрое
сибирское солнце. Сперва жили в Иркутске на разного рода заработки,
затем переехали в подыркутную деревню Жердовка, где Александр
получил свою первую должность – телеграфист. Там родились их первые
дети – Петр и Иннокентий, но не судьба им была, померли рано, один
на третьем году, другой – на четвертом. Вскоре Кускова перевели в
Манзурку, большое село на Якутском тракте, где была пересыльная
тюрьма, где то и дело селили политических – Фрунзе, Федор Гладков,
будущий писатель... В Манзурке родились Георгий (он погиб в годы
революции), Мария, Дмитрий (муж Евгении Флегонтовны), Зоя.
Дети подрастали, нужно было учить их в гимназии, ив 1908 году семья
перебралась в Иркутск. Они купили домна Медведниковской, 7 и прожили
в нем несколько лет, по крайней мере до 1915 года, а затем, по
случаю увеличения семьи, перебрались на Ланинскую, 18.
...Получили из Тотьмы посылку (то ли расщедрилась «бабушка», то ли
еще кто-то из родственников), в большом ящике лежало пальто ла
лисьем меху (как известно, лисица изображена на гербе Тотьмы, как
знак, что здесь богата лисья охота). Был и портрет мужчины в
монашеском одеянии, черный, страшный лицом человек изображен на нем,
дети боялись глядеть. Соседи, по любопытству, заглядывали в залу и
говорили: «Да сдайте его в музей». И монаха сдали в музей.
Не было ли в этой посылке еще двух портретов?
21
В Иркутске Александр Дмитриевич служил во Втором российском
страховом обществе, затем перешел бухгалтером в кооператив
«Труженик», потом в его послужном списке возник Крайохотсоюз и
учреждение под названием Крайтруд, затем Кускова перевели на службу
в Монголию, где и проработал он в советском представительстве пять
лет.
В 1925 году в дом на Ланинской пришла молодая невестка – Женя.
Фотография: Александр Дмитриевич Кусков, дочь Мария и Петр Ефимович
Щетинкин, один из крупных руководителей партизанского движения в
Сибири, фотография сделана в Монголии, в начале двадцатых годов.
В 1932 году Кусков добирался в Иркутск в «пятьсот-веселом» поезде,
как называли тогда самый потрепанный, стоящий по часу у каждого
телеграфного столба «экспресс». Был август, холодная, уже осенняя
ночь. Еще далеко было до дома, еще маячили в окнах забайкальские
степи, а он уже почувствовал озноб, который означал воспаление
легких. Это была его последняя поездка.
Анна Ивановна скончалась в 1959 году, ей было 83 года.
Два портрета, что хранила семья, вернули нас в давние времена, в
Русскую Америку, заставили выявить пусть и не полно вечно живую
связь времен и судеб, соединить прапрадедов с праправнуками, каждый
из которых по-своему связан своей судьбой с Иркутском.
Примечания
1 Ковальчук-Коваль И. К. Для славы России. – Отчизна, М., 1976, №
10, с. 12.
2 Федорова С. Г. Русская Америка и Тотьма в судьбе Ивана Кускова. –
В кн.: Проблемы истории и этнографии Америки. М.: Наука, 1979, с.
244.
3 Там же, с. 231.
4 Там ж е, с. 232.
5 Там же, с. 233.
6 Иркутская летопись, с. 123.
7 Русская Америка в неопубликованных записках К. Т. Хлебникова. Л.:
Наука, 1979, с. 51-52.
8 К истории Российско-Американской компании Красноярск, 1957, с.
106-123.
9 Русская Америка в неопубликованных записках К. Т. Хлебникова. Л.:
Наука, 1979, с. 114-116.
10 Вавилов М. И. Последние дни в Русской Америке. – Русская старина,
1886, сентябрь, с. 605-606.
11 Алексеев А. И. Русские географические исследования на Дальнем
Востоке и Северной Америке. М.: Наука, 1976, с. 11.
12 Федорова С. Г. Русская Америка... с. 237-238.
13 Ковальчук-Коваль И. К. Для славы России, с. 14.
14 Там же, с. 14.
15 Иркутская летопись, с. 197.
16 Письма Сперанского из Сибири к его дочери Елизавете Михайловне.
М., 1869, с. 164-165.
17 Письма С. Г. Федоровой к автору от 15.5. 1977, архив автора.
|