Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает четки.
Осенней ясности в ней чувства четки.
Названа тема, а в ней и характеристика героини. Далее намечается «развязка»:
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как розы, изо рта.
В последней строчке заключен «замок» сонета, выражающий главную мысль ярко и образно:
Ведь розы крови – розы для креста...
И «посылка», и «развязка» опираются в смысловом отношении на книги героини, названия которых проходят в тексте замаскировано: «Четки», «Вечер», «Белая стая». Так написан сонет «Ахматова». И этот прием, с упоминанием книг или персонажей автора, используется Игорем Северяниным и в отношении других героев «Медальонов».
Порой эффект оценке создает смешение факта литературного и бытовой подробности. О нелюбимом им Андрее Белом Северянин написал категорически:
Но куклу заводную в амбразуре
Не оживит ни золото в лазури,
Ни переплеск пенснэйного стекла...
Сборник «Золото в лазури» (1904) ввел Андрея Белого в литературу как поэта. Упоминание о пенсне заставляет мгновенно вспомнить известное фото писателя.
Парадоксальны, но оправданы всем развитием темы сонетов характеристики Есенина («Благочестивый русский хулиган...») и Маяковского («Кощунник, шут и пресненский апаш... Уж слишком он весь русский, слишком наш!»).
Вызывают несогласие северянинские сонеты «Пастернак» и «Цветаева». О первом он говорит: «Усердно подновляет гниль и застарь...» Что никак не похоже на Пастернака, чья лирика – удивление чуду жизни. О Цветаевой – «Мертвы стоячие часы души». И это у Цветаевой?!.. Художественная оценка в данных сонетах подменена стиховым фельетоном, чья задача: развенчать. И уж совсем звучит как памфлет «Георгий Иванов». В сонете не изжита давняя обида: Северянин так и не простил Иванову переход из эгофутуристов в гумилевский «Цех поэтов».
Из прозаиков Северянин ценит Горького (ранние романтические рассказы), Куприна («Он вынес оправданье падшей Женьке, живую душу отыскал в коне...»), А.Н. Толстого и Е. Чирикова. Близок Северянину беллетрист Пантелеймон Романов («В нем тяга к сонному осеннему листу... Он обречен улавливать мечту в мгновенных промельках...»).
В общий ряд «медальонов» поставлен и сонет «Игорь-Северянин»:
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,
Фокстрот, кинематограф и лото –
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как дань весны. Но это знает кто?
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над вечно первенствующей планетой...
Он – в каждой песне, им от сердца спетой, –
Иронизирующее дитя.
Автохарактеристика, пожалуй, верна и «Медальоны» в целом – свод пристрастий поэта в искусстве. Причем, вкусы Игорь Северянин обнаруживает вполне традиционные:
И позабыть ли нам порыв простой,
Как на Канавке Зимней в час пустой
Во встречу с Лизой верили упрямо?
И знали на Литейном особняк,
Где перед взорами ночных гуляк
Мелькала в окнах Пиковая Дама...
Чайковский
Пробыв год и три месяца вне Эстонии, Лотаревы возвратились Тойла.
Мелькнуло лето с белыми ночами, с краткими и частыми грозами. Разъехались гости. Пришла осень, неожиданно солнечная, с бурями на море. Посетили вернисаж художников, приуроченный к открытию Дома искусств в Таллинне. Постояли у портрета актрисы Маре Леэт кисти Пеэта Арена («Дама с моноклем»), отметив оригинальность замысла. Однако модернизированный облик современницы вызвал у Северянина скорее неприятие. Кайгородов, ценимый Северяниным, на сей раз выступил, по мнению поэта, неудачно: море на картине «Лебеди» гляделось «смутно».
Первого ноября поэт выступил с концертом в Синем зале театра «Эстония». По отчету газеты «Вести дня»: «...Игорь Северянин читал и новые стихи, еще не напечатанные, и старые свои поэзы. Преобладали субъективно-лирические, с калейдоскопом внутренних переживаний, вызванных мимолетными встречами, навеянных впечатлениями, вынесенными из поездки по Балканам (чудесный, полный настроения «Кишинев», «У маяка»)... Уступая просьбам, Игорь Северянин прочел, помимо намеченных «основных» стихов программы, еще ряд знакомых, столь неотделимых от представлений о нем поэз – «Весенний день горяч и золот», «Я соловей»; под конец он привел слушателей в восторг своим чудесным «гимном» России с его дробной, как призывный колокол, рифмовкой. Закончил он вечер глубоко прочувствованным откликом на смерть короля Югославии»1 [Александр I Карагеоргиевич (1888–1934) был убит в Марселе вместе с министром иностранных дел Франции Барту хорватскими националистами].
Однажды вечером, когда Лотаревы возвращались со станции домой, лошади испугались фар встречного автомобиля и понесли, не слушаясь кучера. Едва не опрокинув коляску с седоками в осеннюю реку, вдруг разом остановились у самой воды... Еще одно, отметим, испытание, благополучно их миновавшее.
В начале ноября Северянин с помощью Ф. Круут закончил перевод книги Марие Ундер «Предцветенье».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
30-летие. – «Рояль Леандра». – Разрыв с Ф.М. Круут. –
Двусмысленное положение. – Письмо Вежинскому. – 50-летие.
К юбилею поэта критик Петр Пильский опубликовал в рижской газете «Сегодня» статью «Странствующий рыцарь. 30-летие литературной деятельности Игоря Северянина». Прошли в этой связи материалы в таллиннских «Вестях дня» и «Старом Нарвском листке».
Ни мороз, ни вьюга не помешали друзьям и почитателям Северянина навестить его 1-го февраля. Как сообщалось в печати, «...до поздней ночи в уютном кабинете поэта, при лампе под синим абажуром гости и хозяева вспоминали прежние годы, начало творческой деятельности юбиляра, его триумфальный успех, горячие споры критиков по поводу его первых книг». Поздравить Северянина приехал в Тойла и семидесятишестилетний адмирал Клапье де Колонг, участник Цусимского сражения, чей дворец на побережье славился на всю округу. Его внимание особо тронуло Лотаревых.
Авторский вечер поэт дал в зале Русского общественного собрания города Нарвы. «Чествование Игоря Северянина в Нарве по случаю 30-летия его поэтического творчества прошло с подъемом. Во время исполнения концертной программы Игорь Северянин выступил с чтением своих стихов, восторженно принятых публикой. Вызовам не было конца. После концерта состоялся банкет, за которым было произнесено много соответствующих случаю речей» («Вести дня», 12.Ш.1935).
В Бухаресте вышла в свет книга поэта «Рояль Леандра». Это роман в стихах, написанный онегинской строфой. Героиня Елена, жена генерала, влюблена в композитора Леандра, который неожиданно воплотился в явь из ее снов. Они встретились в монастыре и на Мойке. В доме генерала Леандр играет свои произведения. Но они не нашли отклика в душе Елены. Состоялось их объяснение: он умоляет ее о разводе, она остается верна супружескому долгу... Таков сюжет романа. Он банален. Однако книга интересна не взаимоотношениями Елены и Леандра, а большим авторским отступлением, составившим начало второй части романа.
Памятуя, вероятно, что «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни», – Игорь Северянин счел нужным ввести в роман панораму своего времени. В едином воспоминательном потоке названы десятки фамилий представителей русской культуры и общественной мысли. Стих Северянина богат интонационно и чрезвычайно насыщен. Чтобы понять вполне его «соль», нужно хорошо знать литературу, театр, живопись, и историю начала века.
Вот Северянин касается журналистики и поэзии:
Уж первый номер «Аполлона»,
Темнящий золото руна,
Выходит в свет, и с небосклона
Комета новая видна:
То Капитаны Гумилева,
Где лишнего не видно слова,
И вот к числу звучащих слов
Плюссируется: Гумилев.
Журнал «Аполлон» объединил молодых литераторов, выступивших против символистов, одним из печатных органов которых был журнал «Золотое руно». Стихотворение Николая Гумилева «Капитаны» опубликовано в первом номере «Аполлона» за 1909 г. и принадлежит к числу лучших его созданий.
Уже воюет Эго с Кубо,
И сонм крученых бурлюков
Идет войной на Сологуба
И символических божков.
Замечательно здесь своей сатирической меткостью составленное из фамилий кубофутуристов (в сближении с архаичным словом – сонм) литературное явление.
Пример из области прозы:
И Розанов Василь Василич,
Христа желая уколоть,
Противоставит духу плоть,
И, как его ты ни проси лечь
На койку узкую, старик
Влюблен в двуспальный пуховик...
Разумеется фигура В.В. Розанова не укладывается в северянинский пассаж. И однако же, он много писал по вопросам пола, брака, семьи в свете религиозного мироощущения. Разоблачительные по-розановски строчки в адрес самого Розанова оправданы и эффектны.
Любя в живописи художников «Мир Искусства», Северянин, тем не менее, выше их ставит автора «Демона»:
Вершина горных кряжей Врубель,
Кем падший ангел уловим,
Ты заплатил умом своим
За Дерзость! Необъятна убыль
С твоею смертью, и сама
С тех пор Россия без ума...
Личная трагедия художника (психическое заболевание) проецируется в этих стихах на трагическую судьбу всей страны.
Определения отдельных лиц в «Рояле Леандра» звучат как афоризмы: «Наркозя трезвое перо, слагает песенки Пьерро» (об Александре Вертинском); «И Чайка вьет на Офицерской свое бессмертное гнездо!» (о Вере Федоровне Комиссаржевской, прославившейся в роли Нины Заречной в пьесе А.П.Чехова «Чайка» и создавшей свой театр в Петербурге на Офицерской улице); «Где злоязычная Marie, всех ярче, что ни говори!» (об актрисе Марии Савиной)... Или из другой области: «И – родине моей на зло – гипнотизеру повезло...» (о Григории Распутине, фаворите царской семьи).
Можно с уверенностью сказать, начало второй части романа «Рояль Леандра» имеет самостоятельное значение как истинно северянинский монолог.
В марте 1935 года Игорь Северянин стал жертвой собственного легкомыслия. Произошел его разрыв с Ф.М. Круут. Когда-то в частном письме он утверждал: «Драмы» очищают, углубляют, возносят, проясняют смутное и – я «не боюсь смелости» сказать – обожествляют. Не забудьте, что в «драме» всегда страдание, оно в ней обязательно, на нем основана она, – и что пленительнее него? В каждой драме есть частица счастья: вновь получить или сохранить было теряемое».
Однако есть драмы, посланные судьбой, и «драмы», происходящие от личного своеволия или по слабости. Первые, действительно, могут возвысить художника. Так, разлука с Россией – через страдание – послужила источником новых творческих импульсов, способствовала созданию книги «Классические розы». Но какую «частицу счастья» думал он «вновь получить или сохранить» расставаясь с женой, домом и всем привычным укладом жизни?
Он покинул Тойла и переселился к новой своей спутнице Вере Борисовне Коренди. Настроение было подавленное. О своих изменившихся семейных обстоятельствах поэт долгое время никому не сообщал. Он вскоре раскаялся в своем опрометчивом поступке и делал неоднократные попытки вернуться к Ф.М. Круут. Вот характерный отрывок из его письма от 23 апреля 1936 года: «... в моих руках теперь сто крон, и, если ты разрешишь мне, я немедленно приеду домой. Смертельно тоскую по тебе, по рыбе весенней, по дому благостному. Не отвергай, Фелисса: все в твоих руках – и мое творчество, и мой покой и моя безоблачная радость. Вера (В.Б. Коренди – М.Ш.) выдала мне обязательство впредь не писать писем, не звонить по телефону и не являться лично, это уж наверняка. Каждый лишний день, проведенный вне дома приносит мне пытку». Но Фелисса Михайловна не простила измены мужу.
Их брак не был расторгнут официально и оба попали в двусмысленное положение. Журналисты, приезжая в Тойла, не заставали поэта дома, и Фелиссе Михайловне приходилось придумывать причину его отсутствия. В газетах появлялись старые фото, на которых они сняты вдвоем. Когда друзья поэта узнали о случившемся, то, приглашая его в гости, принимать у себя В.Б. Коренди отказывались. Как пишет близко знавший Северянина Ю.Д. Шумаков: «В те времена на адюльтер смотрели вообще косо».
Коренди учительствовала в Таллинне, и Северянину приходилось большую часть года проводить в городе. Это его, антиурбаниста, раздражало: хотелось в бор, к озерам.
Город душу обрек страданью,
Город душу мою связал.
Потому нет прекрасней зданья
В каждом городе, чем вокзал!
Гимн вокзалу
Но ехать до лета было некуда.
В декабре Северянин написал «Сонеты о Ревеле». В первом из трех – «Прогулка по городу» содержится намек на легенду о возникновении города. По ней, датский король Вальдемар Второй, охотясь, подстрелил из лука дикую козу. На утесе, где это случилось, он велел построить замок и назвать будущий город Равелем (от Ree-val – падение серны). В XX веке скульптор Яан Коорт установил свою «Косулю» под склоном Вышгорода на месте, куда она упала убитой королем. Упомянуты Олай (церковь св. Олафа), парк Кадриорг и памятник Линде, скорбящей матери героя эстонского эпоса Калевипоэга. Во втором сонете «Старый город» Северянин «животворящему отдав мечтанью дух», изображает картину далекого прошлого: галантный кавалер, красавица, коляска... В третьем сонете, без названья, поэт с сатирической интонацией говорит о «вакханизированных весталках»... Сонеты в своем роде образцовы, если составлять антологию стихов о Таллинне («Здесь побывал датчанин, немец, швед и русский, звавший город Колыванью...»).
Рождественские каникулы встретили на озере Ульясте в доме Каламееса. На елке горели свечи. Хозяин играл на старых клавесинах святочный хорал и пел. Ему подпевали дети, мальчики восьми и девяти лет. Хозяйка, улыбаясь, накрывала на стол... Северянину было грустно и хорошо смотреть на эту умиротворяющую картину.
В марте 1936 года в Таллинне состоялся литературный вечер русских авторов. «Вести дня» сообщали: «Поэт, изнывающий в городе по природе, прочитал пылкие свои стихи о весне... надрывные стихи о России, столь своеобразные и непохожие на обычный «гражданский жанр», наконец, «Культуру»... Северянину приходилось несколько раз выходить на непрекращающиеся вызовы. К сожалению, поэт новых своих стихов не читал». Не читал, потому что к житейскому кризису добавился кризис творческий. Стихи приходили к нему теперь редко, он пытался сосредоточиться на переводах эстонских поэтов.
Показательно для Северянина данной поры стихотворение «Грустный опыт»:
Я сделал опыт. Он печален.
Чужой останется чужим.
Пора домой; залив зеркален,
Идет весна к дверям моим.
Еще одна весна. Быть может,
Уже последняя. Ну что ж,
Она постичь душе поможет,
Чем дом покинутый хорош.
Имея свой, не строй другого.
Всегда довольствуйся одним.
Чужих освоить бестолково:
Чужой останется чужим.
Иные критики пристегивали «Грустный опыт» к стихам Северянина о России. Однако речь идет о доме у залива, о доме покинутом, то есть о доме в Тойла и о нынешней бытовой ситуации.
Переселилась в Таллинн на время и Ф.М. Круут. Чтобы оплатить обучение сына в Техническом училище, она поступила работать на завод. Но через год по болезни была вынуждена вернуться в Тойла. Северянин помогал ей по возможности деньгами, покупал нужные вещи. Собрался и перекрыл сгнившую на доме крышу.
Однако гонораров поэта хронически не хватало на самое необходимое. «Душа петь перестала, – жаловался он. – Живу случайными дарами добрых знакомых Белграда и Бухареста».
Криком отчаяния можно назвать его письмо к польскому поэту Казимиру Вежинскому: «На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из поэтов, пишущих по-русски. Но русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в поэтах... Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня, Игоря Северянина... Я больше не могу вынести ослепляющих страданий моей семьи и моих собственных. Я поднимаю сигнал бедствия, в надежде, что родственная моему духу Польша окажет помощь мне, запоздалому лирику, утопающему в человеческой бездарной действительности».
Северянина понять можно. Но следует помнить, что в 30-е годы для русской эмиграции наступили исключительно тяжелые времена. И никто из поэтов-эмигрантов не жил за счет своего творчества, как это удавалось Игорю Северянину. Еще хуже было положение его собратьев по перу в СССР: Николай Клюев находился в ссылке, Осипу Мандельштаму оставались считанные месяцы «свободы» до последнего ареста.
16 мая 1937 года Игорю Северянину исполнилось пятьдесят лет. За переводческую деятельность ему вновь назначили скромные субсидии из культурного фонда Эстонской республики.
Лето поэт провел в русской деревне на берегу многоводной реки Россони, впадающей в Нарову вблизи Гунгербурга. Жил в избе, пользовался лодкой хозяина. Кормился пойманной рыбой, ягодами и грибами, собранными в лесу. Изредка ходил пешком в Тойла на почту. Жизнь на природе успокаивала, помогала на время забыть тяготы и тревоги.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Бунин в Эстонии. – Письмо Чукалову. – Осень в Сааркюла. –
Усть-Нарва. – Несбывшиеся планы.
Весной 1938 года в республики Прибалтики приехал И.А. Бунин. В плеяде выдающихся писателей-эмигрантов он занимал первое место. В 1933 году Шведская академия присудила ему Нобелевскую премию по литературе «за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер».
Бунин был гордостью русской эмиграции. Новые поколения, выросшие за рубежом, видели в нем классика родной литературы. В Прибалтике издавна жило много русских да и коренное население, получившее образование в русских школах и гимназиях, охотно читало по-русски – вот почему турне Нобелевского лауреата стало значительным культурным событием. Оно широко освещалось в печати Литвы, Латвии и Эстонии. О своей встрече с писателем поведал и Игорь Северянин в небольшом очерке.
МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С БУНИНЫМ
10 мая 1938 г. я поехал из Саркуля в Таллинн на лекцию Бунина, совершавшего поездку по государствам Прибалтики. В России и эмиграции я лично с ним никогда не встречался, всегда ценя его как беллетриста, а еще больше как поэта. В Тапа наш поезд соединялся с поездом из Тарту. Закусив в буфете, я вышел на перрон. В это время подошел поезд из Тарту. Из вагона второго класса вышел среднего роста худощавый господин, бритый, с большой проседью, в серой кепке и коротком синем пальто с поднятым воротником: был серенький прохладный день с перемежающимся дождем. Я сразу узнал Бунина, но еще медлил к нему подойти, убеждаясь. Путник, заложив руки в карманы, быстро прошел мимо меня, в свою очередь внимательно в меня вглядываясь, сделал несколько шагов и круто повернулся. Я приподнял фуражку:
- Иван Алексеевич?
- Никто иной, как Игорь! – было мне ответом, из которого я усвоил, что мои познания в «Истории новой русской литературы» были несколько полнее.
- Выглядите молодцом, – оживленно продолжал он, постукивая пальцем по вагону (очевидно, чтобы не сглазить!), – загорелый, стройный, настоящий моряк!
- Однако, жизнь не из легких...
- Во всяком случае, во много раз лучше, чем в Париже. И одет лучше наших, и в глазах – море и ветер.
- Но чтобы и в природе жить, нужно иногда в город ездить и по квартирам книги свои людям навязывать: в магазине, знаете ли, не очень-то покупают.
- Еще и еще раз молодец! Хвалю за энергию. В наше время так и надо, кто жить хочет. Однако, куда вы едете?
- «На вас». Значит, в одном направлении с вами.
- Ну идем тогда в вагон.
- Позвольте: вы во втором, я – в третьем.
- Тогда пройдем в вагон-ресторан: нейтрально. Прошли. Сели. Поезд двинулся.
- Что пить будем? Вино? Пиво?
- Вино здесь дорого, да и не хочется сейчас, пива не люблю.
- Ну, что же тогда?
- Чаю.
- Чаю?! Северянин?! Ха-ха-ха! Однако... Заказали чай. Подали.
Бунин официанту:
- Я просил чаю, а вы воду даете. В Петербурге говорили про такое: «Кронштадт виден».
Официант:
- Это чай.
Бунин:
- А по-моему, вода. Дайте крепче.
- Встречаете Бальмонта, – спрашиваю я Бунина. – Поправился?
- Поправился. Болезнь его изменила: раньше очень многоречив был, теперь почти все время молчит. Изредка реплику вставит.
- Это, может быть, иногда и лучше.
- Возможно.
Здесь я пропущу целый ряд более интимных вопросов и таких же ответов на них.
- Пишете стихи? Читаете? – спрашиваю я.
- Почти не пишу. «Жизнь Арсеньева» кончаю. А что значит «читаете»? Свои публично или чужие про себя?
- Свои публично.
- Что вы, батенька! Смешно, право. Кому? Да и годы не те.
- Рады, что опять на севере?
- Терпеть его никогда не мог. Взгляните в окно: тошно делается. Дождь, холод. Все серо, скучно.
- В свое время любили Орловскую губернию, Оку...
- Любил в стихах. Издали. Всегда к югу тянулся. В Одессе жил. Путешествовал.
-Поедемте после завтрашней вашей лекции ко мне в Саркуль, на Россонь. Две реки, озеро, море, леса. У меня лодочка своя – «Дрина». Понравится.
- Устал ужасно от своего турнэ. Везде чествования, люди. Домой хочу – во Францию. Прочту в Таллинне и по домам.
Публика в вагоне нас узнала. Шушукались. Стало неприятно.
- Узнают, Иван Алексеевич.
- Вижу. Ну Бог с ними.
- Подъезжаем. Итак, до завтра. Пойду в свой пролетарский вагон.
- Почему? Вместе выйдем из этого самого. Впрочем, у меня вещи. Хотя их и потом взять можно. Сейчас встречать будут.
- Оттого-то я и испаряюсь. Не хочу быть «с бока припека». Привык, чтобы меня самого встречали. Конечно, в новых краях...
- Ха-ха! Понимаю. Ну, как хотите. Заходите в отель.
- Нет, уж лучше прямо на лекцию, а потом на банкете встретимся.
Очерк – хороший образчик северянинской прозы. Он передает облик героя, его речь, интонацию. Повествование лишено каких бы то ни было «художественных украшений», оно – лапидарно.
11 мая И.А.Бунин читал в концертном зале «Эстония» воспоминания о встречах с Л.Н. Толстым, Ф.И. Шаляпиным и другими известными представителями отечественной культуры. В гостинице «Золотой лев» состоялся банкет в честь именитого гостя, на котором присутствовало свыше пятидесяти человек. Выступили с краткими речами: от Русского просветительного общества – Богданов и Булатова, за ними взял слово русский национальный секретарь Шиллинг. От эстонских писателей Бунина приветствовал поэт Виснапуу. Выдающийся тенор Дмитрий Смирнов закончил свое поздравление пением. Игорь Северянин прочел сонет:
БУНИН
В его стихах – веселая капель,
Откосы гор, блестящие слюдою,
И спетая березой молодою
Песнь солнышку. И вешних вод купель.
Прозрачен стих, как северный апрель,
То он бежит проточною водою,
То теплится студеною звездою.
В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.
Уют усадеб в пору листопада.
Благая одиночества отрада.
Ружье. Собака. Серая Ока.
Душа и воздух скованы в кристалле.
Камин. Вино. Перо из мягкой стали.
По отчужденной женщине тоска.
Сонет «Бунин» – один из лучших в книге «Медальоны». Северянин точно передает атрибуты бунинской поэзии довоенного периода и определение его стиха («бодрый, трезвый хмель») – великолепно.
Вышли переводные книги поэта: «Предцветенье» Марие Ундер и «В оконном переплете» Алексиса Раннита. Теперь Северянин выступал время от времени перед русской публикой, пропагандируя эстонскую поэзию.
Заработки, увы, не покрывали долгов. О своем бедственном положении Северянин писал болгарскому поэту Савве Чукалову: «У меня сердце никуда не годится, болит жгуче, безумные боли в голове... Что касается голода, он часто за эти годы нам был знаком, и сейчас, например, когда я пишу Вам это письмо, мы уже вторую неделю питаемся исключительно картошкой с крупной (кристалликами) солью... Мы просто гибнем от людской суровости и бессердечия!.. Обращаться больше не к кому: вокруг с каждым днем все более звереющий мир и убивающее душу равнодушие...».
Один знакомый посоветовал Северянину устроиться куда-нибудь на службу. Однако такой совет его только обидел: «Всю жизнь я прожил свободным, – заявил Северянин, – и лучше мне в нищете погибнуть, чем своей свободы лишиться».
Осень пришла в Сааркюла холодная, с проливными дождями. Его мучили мысли подстать погоде. Искусство казалось ненужным, дальнейшая жизнь – бессмысленной. Главная же боль, в чем себе он не мог не признаться, происходила оттого, что «одно расстроилось, другое не могло наладиться».
Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ежась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман.
И плывя извивами речными, –
Затуманенными, – наугад,
Вспоминать, так и не вспомнив, имя,
Светом чьим когда-то был объят.
Был зажжен, восторгом осиянный,
И обманным образом сожжен,
Чтоб теперь, вот в этот день туманный,
В лодке плыть, посмертный видя сон.
В туманный день
Из-за непогоды Сааркюла часто бывала отрезана от Усть-Нарвы, находящейся на другом берегу. Тогда поэт и Коренди, потерявшая работу в Таллинне, сидели без хлеба, муки и прочего, самого насущного. Лавок в деревне не существовало, взять в займы не у кого. Запастись же продуктами впрок – не хватало денег.
Это заставило их весной 1939 года переехать в город. Сняли квартиру – две комнаты с кухней – солнечную и удобную. Под окнами Россонь впадала в Нарову. Крестьянин-плотник Петр Иванович сделал по рисункам Северянина необходимую мебель. Взял по-свойски, недорого. Бронзовый бюст Северянина работы Альфреда Каська, поставленный в углу, украсил кабинет-столовую. Мечта купить радио, чтобы слушать музыку – так и осталась неосуществленной.
С открытием летнего сезона Усть-Нарву заполняли курортники. Удобные пляжи, санаторий, грязеводолечебница и хвойный воздух от окружающего леса сделали городу рекламу: на улицах кроме эстонской и русской слышалась речь немецкая и английская. А Северянину случалось в ожидании денежного перевода ходить по дворам дач и предлагать хозяйкам свежий улов. Бывало, он стучался в номер гостиницы, где остановились соотечественники, – не купят ли книгу Игоря Северянина с автографом?
Кроме работы над переводами (вышла еще «Полевая фиалка» Виснапуу) он готовил к изданию новую книгу стихов «Очаровательные разочарования» и сборник прозы, преимущественно мемуарной, «Уснувшие вёсны». Однако этим планам не суждено было сбыться: связи с заграницей почти все прервались. Попытка выпустить книгу стихов в США, через Николая Рериха, окончилась ничем: издательство «Алатас» Гребенщикова дышало на ладан. Рерих советовал Северянину издаваться в Эстонии, где есть русские наборщики. Он выслал поэту пять фунтов стерлингов, а чтобы поддержать и морально – писал: «...даже в нашей горной глуши нам постоянно приходится слышать прекрасные упоминания Вашего имени и цитаты Вашей поэзии. Еще совсем недавно одна неожиданная русская гостья декламировала Ваши стихи, ведь Вы напитали Вашими образами и созвучиями многие страны» (27 июня 1938).
Тем временем в мире происходили важные события. 23 августа 1939 года СССР и Германия заключили договор о ненападении. Две сверхдержавы делили сферы влияния в Европе. В конце года в Эстонскую республику были введены советские войска.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Автоинтервью. – Последний юбилей. – Советизация Эстонии. –
Переписка с Шенгели. – «Сперата». – Война. – Кончина.
В печальном и ироничном автоинтервью «Игорь Северянин беседует с Игорем Лотаревым о своем 35-летнем юбилее», опубликованном в «Вестях дня» (2 февраля 1940) приведен следующий диалог: «Нарва-Йыезу. Начало улицы Свободы. Маленький домик. Из окон продолговатого кабинета-столовой видна зимняя Нарова. Окон – три, и через них открывается влекущий ландшафт: широкая зальденная река, луга, рощи, дальние крыши Вейкюла...
Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много курит.
Я говорю ему:
- Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь.
- Этими словами вы подчеркиваете мой возраст, – смеясь, отвечает он. – Пять лет назад я справлял 30-летие. Сегодня я постарел на пять лет. Почему не принято справлять пятилетнего юбилея? Воображаю, с какою помпою и восторгом моя петербургская молодежь тогда приветствовала бы меня! За такой юбилей я отдал бы с радостью все последующие 30 лет жизни! Тогда меня боготворили, буквально носили на руках, избрали королем поэтов, сами нарасхват покупали мои книги. Тогда мне не приходилось – дико вымолвить – рассылать книги по квартирам почти и вовсе незнакомых людей, предлагать их и навязывать.
Голос поэта резко повышается. На лице его – презрение, гнев и боль.
- Вы теперь что-нибудь пишете? – спрашиваю я, стараясь переменить тему.
-Почти ничего: я слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить себе такую «роскошь». Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я теперь пишу стихи, не записывая их, и потом навсегда забываю.
- И вам не обидно?
- Обидно должно быть не мне, а русским людям, которые своим равнодушием довели поэта до такого трагического положения.
- Еще один вопрос, – сказал я, поднимаясь, – и, извините, несколько, может быть, нескромный. Вы изволили заметить, что больше почти не пишете стихов. На какие же средства вы существуете? Даже на самую скромную жизнь, какую, например, как я имел возможность убедиться, вы ведете, ведь все же нужны деньги. Итак, на какие же средства?
- На средства Святого Духа, – бесстрастно произнес Игорь Северянин».
14 марта 1940 года в зале Дома Братства Черноголовых в Таллинне прошел вечер, посвященный 35-летней творческой деятельности Игоря Северянина. По этому случаю президент республики К. Пятс подарил поэту четыреста крон. Вечер открыл приветственной речью русский национальный секретарь Шиллинг. С поздравлениями выступили эстонские поэты Вальмар Адаме и Алексис Раннит. Скрипач Роман Матсов, пианист Сергей Прохоров и певица-сопрано Ольга Индра исполнили музыкально-вокальные произведения в честь Северянина. «Конечно, для всех самым интересным было второе отделение, в котором с чтением своих стихов выступил сам юбиляр. Давно уже Игорь Северянин не читал с таким настроением, как на этом вечере. Встреченный шумными овациями всего зала, он сразу как-то преобразился. Каждое прочитанное им стихотворение вызывало шумные аплодисменты, публика долго, настойчиво требовала все новых и новых его выступлений» («Вести дня», 15 марта).
Зачитывались послания в адрес Северянина, полученные из разных стран. Не было только ни слова из той страны, которую он любил сыновней любовью: Москва и родной город на Неве, казалось, его забыли.
Вечер привлек к поэту внимание общественности. Журналисты искали с ним встречи и, когда он заболел, информировали читателей: «У больного бронхит, причем температура утром обыкновенно нормальная, а вечером доходит почти до 39° («Вести дня», 22 апреля); «Состояние здоровья Игоря Северянина значительно улучшилось, температура теперь нормальная, и благодаря хорошему уходу силы поэта быстро восстанавливаются» («Вести дня», 15 мая); «Последняя сенсационная новость: Северянин совершенно бросил курить и пить не только алкогольные напитки, но даже чай» («Вести дня», 5 июня).
6 августа 1940 года Эстонию официально присоединили к СССР. Северянин увидел для себя в данном событии возможность вернуться в Россию – гастролировать, печататься, издаваться. Через несколько дней поэта в Усть-Нарве посетили советские журналисты. Спецкор «Правды» П.Л. Лидов взял у него интервью и тексты трех стихотворений («Наболевшее», «В наш праздник», «Привет Союзу!»), а фотограф В.Л. Темин сделал несколько снимков Северянина в доме и у реки. Пока же в газете «Советская деревня» (Нарва, 13 августа) он публикует стихотворение «В наш праздник»:
Взвивается красное знамя
Душою свободных времен,
Ведь все, во что верилось нами
Свершилось, как сбывшийся сон.
Мы слышим в восторженном гуле
Трех новых взволнованных стран: –
Мы к стану рабочих примкнули,
Примкнули мы к стану крестьян.
Наш дух навсегда овесенен.
Мы верим в любви торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин – преемник его!
Со сменой гражданства Северянину надлежало заявить о себе как о поэте советском, что он и делал. В верноподданническом и безликом тексте лишь одно слово истинно северянинское – «овесенен».
После двенадцатилетнего перерыва возобновилась переписка его с Георгием Шенгели. Для Северянина Георгий Шенгели был живой частью его молодости, его «завоевательных» турне по югу России. Он запомнился ему в свободной блузе с футуристическим бантом, «такой внешне спокойный, уравновешенный, мудрый, кипящий внутренне». Северянин сообщил о себе: «... И я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что произошло это при моей жизни: я мог и не дождаться: ранней весной я перенес воспаление легкого в трудной форме. И до сих пор я не совсем здоров: постоянные хрипы в груди, ослабленная сердечная деятельность, усталость после небольшой работы. Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижение и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более, что я никогда врагом народа не был, да и не мог быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста, возмущенья и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы.
Я не ответил Вам сразу оттого, что ездил в Таллинн по делам, побывал в полпредстве, и там справлялся о возможности поездки в Москву, дабы там получить живую работу и повидать Вас и некоторых других своих друзей. Этот вопрос, однако, пока остается открытым, но мне обещали вскоре меня известить.
Положение мое здесь из рук вон плохо: нет ни работы, ни средств к жизни, ни здоровья. Терзают долги и бессонные ночи...» (2.IХ.1940).
В сентябре Вера Борисовна Коренди получила место преподавателя русского языка в средней школе города Пайде. «Городок расположен в центре страны. Климат сырой: вокруг болота. Для здоровья моего (да и ее тоже) это, конечно, гибельно. Но что делать!» – писал Северянин своему московскому другу.
Георгий Шенгели послал Северянину свой сборник «Избранные стихи» (М., 1939), который произвел на него «из ряда вон выходящее впечатление». При замалчивании книги советской критикой автору, надо думать, приятно было узнать мнение о ней Игоря Северянина: «Книга глубокая, интересная и предельно легкая. Вы – чудесный мастер и проникновенный большой поэт. Поэт вдохновенный, умный, блистательный. Я горжусь Вами. Верочка очарована «Барханами»! В особенности меня пленили отрывки из «Пиротехника» (все!), а некоторые строфы гениальны: «...Это – жизнь! Бы-ти-е!» «...А вечер весенний сиренев...» А какая лепка эпохи «Ушедшие в камень»! Непревзойденно. Еще мне нравятся «Пять лет», «Ода университету», «Александрия», «Бетховен», «Державин» и др. и др. При встрече отмечу еще многое. На портрете Вы выглядите великолепно: светлый, возмужалый, свой, милый...» (9.Х.1940).
В октябре Северянин перенес ангину, около месяца не вставал с постели. Только по приезде в Усть-Нарву на новогодние каникулы почувствовал себя несколько лучше, смог работать над исправлениями переводов по замечаниям Г. Шенгели.
Должно подчеркнуть: переписка с Г. Шенгели была для Северянина целебна, она продлила его дни. Шенгели посылал ему книги, пристраивал его стихи в московские журналы, заказывал переводы. Через Шенгели Северянин напомнил о себе, передал приветы А.Н.Толстому, Б. Пастернаку, Н. Асееву, В. Каменскому. Он интересовался, что пишет о нем Лиля Брик в статье «Маяковский и чужие стихи». В связи с написанием своих заметок о Маяковском просил прислать «на прочёт» книгу Б. Лившица «Полутораглазый стрелец» (если Шенгели вновь увидит владельца книги В. Шершеневича). Переписку можно сравнить с окном в большой мир, который был рядом, манил, но оставался недоступным.
Жизнь в Пайде, в сырой холодной комнате, при – 20° на улице пагубно сказывалась на здоровье ее обитателей. Вера Борисовна Коренди имела в день 4-5 уроков, вечером проверяла тетради, готовилась к занятиям или «заседала» в педсовете. Сильно уставала и тоже болела. На отдых не оставалось времени. Даже знакомых, способных поддержать беседу, у них в Пайде не было.
Только в Усть-Нарве, куда они возвращались на краткие каникулы или по болезни, Северянину удавалось ненадолго прийти в себя: вдохнуть бодрящего морского воздуха, взять в руки книгу, сосредоточиться над переводами. В мае, по настоянию врача, Коренди оставила службу в Пайде. Они лишились единственного верного источника существования. Поддержали гонорары из «Красной Нови» и «Огонька».
Северянин перечитал «себя» (все эмигрантские издания) и отобрал «около 80 стихотворений безусловных». Поэт планировал со временем выпустить в свет избранник. Переписывал стихи, что давалось ему уже с трудом, и отсылал партиями Георгию Шенгели.
Лето стояло холодное, ветряное, с частыми дождями. По Эстонии прокатились массовые аресты, проведенные советскими властями, но больного поэта они не коснулись. Из Ленинграда пришло ободряющее письмо: издательство «Советский писатель» отобрало для альманаха его стихи.
В бессонные ночи, слушая шелест дождя по крыше, он – уже без обиды, с трезвым смирением – переживал недавние годы, свою разлуку и мысленно заклинал, умолял... Одно из последних стихотворений Игоря Северянина обращено к Фелиссе Круут:
Нас двадцать лет связуют – жизни треть,
И ты мне дорога совсем особо,
Я при тебе хотел бы умереть:
Любовь моя воистину до гроба.
Хотя ты о любви не говоришь,
Твое молчанье боле чем любовно.
Белград, Берлин, София и Париж –
Все это только наше, безусловно.
С улыбкой умягченной, но стальной
Презрела о поэте пересуды,
Простив ему заране в остальной –
Уже недолгой! – жизни все причуды...
Одна мечта: вернуться бы к тебе,
О, невознаградимая утрата!
В богоспасаемой моей судьбе
Ты героиня Гете, ты – Сперата.
Сперата
21 июня 1941 года фашистская Германия начала войну против СССР. Немцы стремительно наступали по всем фронтам. В своих воспоминаниях о Северянине Ю.Д. Шумаков пишет: «...мы составили с Игорем Васильевичем несколько телеграмм и отправили их в Москву и Ленинград, умоляя о помощи. Зная мои добрые отношения с поэтом Йоханнесом Варесом-Барбарусом, первым премьером Советской Эстонии, тяжелобольной Северянин попросил меня рассказать ему обо всем и похлопотать о транспорте. На другой день я отправился на Кренгольмскую фабрику, где тогда находилось правительство ЭССР, с просьбой к Варесу-Барбарусу оказать Северянину помощь. Но фашисты уже рвались к Нарве, и ни о какой автомашине не могло быть и речи... я вновь у поэта... Закатные лучи озаряли комнату... Он жаловался на одиночество, заброшенность, вспоминал о своих триумфах в Петербурге, о том, как студенчество рукоплескало его стихотворению «Восторгаюсь тобой, молодежь». О войне Северянин говорил с большим волнением. Он и мысли не допускал, что немцы одолеют Россию».
После оккупации немцами Эстонии, поэт с Коренди перебрались в Таллинн. Условия военного времени ускорили его кончину. Игорь Северянин умер 20 декабря 1941 года и был похоронен на Александро-Невском кладбище. В эстонских газетах появились сообщения о его смерти.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечер в ВТО. – «Вы приснились мне, Игорь...» – Возвращение в литературу. – 100-летие. – Поэт Серебряного века. – Провиденье. – В интересах истины. – Дом в Тойла.
С физической смертью жизнь поэта не прерывается, она продолжается в его стихах. И у них – своя судьба.
Первый литературный вечер, посвященный творчеству Игоря Северянина, организовал в СССР Георгий Шенгели. На пригласительном билете значилась программа:
ВТО, Дом Актера Секция мастеров художественного слова
Малый зал 25 мая 1946 г. Суббота
ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
(стихи последнего периода)
I. Вступительное слово – Г. А.Шенгели
II. 30 стихотворений Игоря Северянина исполнит артист ВГКО Александр Алексеевич Белосельский
III. Обмен мнениями.
«Необычайный успех» Северянина в свое время Г. Шенгели объяснил тем, что он стал «темпераментным выразителем общественной бодрости и наэлектризованности как мироощущения». Этим сказано многое. На фоне поэзии символистов, с ее «тайнами» и «безднами», с ее мифологическими образами, стихи Игоря Северянина были доступнее пониманию, более демократичными. И тонус их был иной – Северянин покорял слушателей чтением о весне, о любви – отсюда массовость его аудитории.
Вечер в ВТО состоялся скорее «по недосмотру», чем с одобрения. А после печально-знаменитого доклада А.Жданова «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и постановления ЦК ВКП(б) 1946 года в области литературы – стихи «эмигранта Игоря Северянина» никак не могли появиться на страницах советских изданий или быть читаны с эстрады. Поэзию «заморозили». Г. Шенгели писал (не для печати, в стол):
Вы приснились мне, Игорь, – и каким-то печальным,
Пожилым и печальным, в пене редких кудрей;
Четверть века умчалось; было юности жаль нам, –
И стихов попросил я поновей, поострей.
И бестембровый голос, как холодная пена,
Из которой Киприда отлетела в мираж,
Мне сказал: «...королева... и совсем не Шопена...»
И скучливо добавил: «...не любил ее паж...»
Все зачеркнуто сразу! Кислородный мой Игорь,
Чьим стихом перед смертью надышаться б я смог!
Значит, в Вас тоже пепел, та же выцветь и выгарь,
Те же гири на лире и на сердце замок!
Смысл этого, глубоко личного, стихотворения – в невозможности для русского поэта XX века свободного творчества, в отказе от него.
Имя Северянина в ту мрачную пору не упоминалось на лекциях по литературе, оно лишь изредка мелькало в примечаниях к сочинениям Маяковского. Только во времена хрущевской «оттепели» Игоря Северянина «вернули» в литературу, но... наполовину: в дореволюционный период. В хрестоматию для филологов включили его ранние стихи.
Тем не менее, как теперь говорят, «процесс пошел», В «Огоньке» (№ 29,1962), в «Литературной России» (№ 36, 1965), в «Дне Поэзии – 65», в «Севере» (№ 2, 1967), в «Неве» (№ 8, 1967) и других печатных органах прошла волна публикаций из наследия поэта. Читатели смогли познакомиться с воспоминаниями об Игоре Северянине Юрия Шумакова («Звезда», № 3, 1965) и Арсения Формакова («Звезда», № 3, 1969). В 1975 году в Малой серии Библиотеки Поэта вышел том избранных стихотворений Игоря Северянина. К сожалению, Всеволод Рождественский составил сборник поверхностно: отсутствуют авторские пометы о месте написания стихов, сняты посвящения, эстонский период творчества представлен крайне бедно.
Помнили о Северянине за рубежом. В США эстонский поэт Алексис Раннит, чья книга «Via Dolorosa»1 []Via Dolorosa – скорбный путь (лат.) (Стокгольм, 1940) была последней в списке северянинских изданий, печатал о нем материалы в «Новом журнале». Владимир Марков в книге «История русского футуризма» (Лос-Анджелос, 1968) уделил должное место Игорю Северянину. Писали о нем в Югославии и в Болгарии.
Можно утверждать, что к 100-летию Игоря Северянина имя его возвратилось в литературный обиход. Вышли в свет сборники поэта в Архангельске и Таллинне.
Наиболее насыщенно и организовано прошли северянинские дни в Эстонии. В библиотеке Академии наук (Таллинн) открылась выставка, посвященная жизни и творчеству Игоря Северянина. На ней экспонировались многочисленные издания, рукописные и иконографические материалы из фондов библиотеки и частных собраний.
В Государственном русском драматическом театре состоялся юбилейный вечер. Его открыл вступительным словом секретарь правления Союза писателей ЭССР Т. Каллас. Профессор Тартуского университета С.Г. Исаков прочел доклад. Поэт Д. Самойлов (живший тогда в Пярну) говорил о наследии Игоря Северянина и его месте в русской поэзии XX века. С воспоминаниями об авторе «Классических роз» выступил Ю.Д.Шумаков. На вечере прозвучали стихи Северянина и музыкальные произведения, связанные с его поэзией.
Северянинские вечера состоялись также в Таллиннской центральной библиотеке и Союзе писателей.
В день рождения Игоря Северянина 16 мая представители литературы и искусства, гости из Москвы, Ленинграда, Вологды и других городов страны собрались на Александро-Невском кладбище у могилы поэта. О значении Игоря Северянина в русской и эстонской культуре с прочувствованной речью к собравшимся обратился председатель правления Союза писателей ЭССР В. Бээкман. Актер МХАТа Юрий Ларионов читал стихи Северянина. На могилу поэта возложили цветы.
Последующие годы ознаменовались выходом в свет новых северянинских книг и все ширящемся интересе читателей к его творчеству. Сегодня ясно: без Игоря Северянина нельзя представить в полном объеме поэзию Серебряного века.
Но что такое Серебряный век русской поэзии? Термин нуждается в объяснении, ибо он сплошь и рядом употребляется неверно. Как нетрудно догадаться, само название идет по аналогии с Золотым веком русской поэзии, веком Пушкина. Серебряный век наследует пушкинские традиции. Поэты Серебряного века ценили Пушкина, для них он – недосягаемая вершина. Они мыслили себя последователями Пушкина и такое отношение к «Солнцу русской поэзии» – первое свойство поэта Серебряного века. Второе – уровень мастерства. Далеко не всякий стихотворец начала столетия заслуживает чести называться поэтом Серебряного века. Только сказавший свое слово в поэзии на высоком профессиональном уровне (т.е. создавший свою поэтику) того достоин. И третье свойство – пристрастие к темам пушкинского Петербурга. Город на Неве считался поэтами Серебряного века не только столицей империи, но и столицей русской поэзии, ибо связан с жизнью и смертью Пушкина.
Важно также определить временные рамки Серебряного века. Думается, он начался с выходом книги «Urbi et Orbi» Валерия Брюсова и насильственно прервался в августе 1921 года двумя невосполнимыми смертями: Александра Блока и Николая Гумилева. Таким образом, Серебряный век длился всего восемнадцать лет, хотя, понятно, многие его представители продолжали жить и писать в России и за рубежом.
Лучшие стихи Игоря Северянина отвечают всем названным выше свойствам поэта Серебряного века. Правда, в краткий период союза с кубофутуристами он подписал нигилистический манифест, но на практике ему не следовал. С годами его отношение к Пушкину вылилось в преклонение и попытку использовать в своем творчестве пушкинский стиль и стих (роман «Рояль Леандра»).
К середине 20-х годов произошла заметная перестройка поэтического метода Северянина. Его язык стал строже, выразительнее, он очистился в основном от эгофутуристических словечек. Мировая война, революция, разрыв с Родиной – углубили его миропонимание. Былые гедонистические мотивы сменились чистой лирикой, где восхищение женщиной и любовь к природе переданы выразительными и гармоничными стихами.
Когда-то Николай Гумилев рецензию на «Громокипящий кубок» заканчивал «прогнозом»: «Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью. Только будущее покажет, «германцы» ли это или... гунны, от которых не останется и следа». И время показало: в отличие от кубофутуристов (перешедших затем в Левый Фронт Искусств во главе с Маяковским), – Игорь Северянин не был «гунном», то есть разрушителем. Он всегда ощущал себя в общем русле развития отечественной поэзии, в ней слышен и его голос. Прожив двадцать три года вне Родины, он выстрадал главную свою тему: Россия. Обладая поэтическим провиденьем, Игорь Северянин написал стихи, которые сегодня нельзя читать без сопереживания потому, что они современны:
НАРОДНЫЙ СУД
Я чувствую, близится судное время:
Бездушье мы духом своим победим,
И в сердце России пред странами всеми
Народом народ будет грозно судим.
И спросят избранники, русские люди,
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркой культуры отчизны своей.
Зачем православные Бога забыли,
Зачем шли на брата, рубя и разя...
И скажут они: «Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя...»
И судьи: умолкнут с печалью любовной,
Проверив себя в неизбежный черед.
И спросят: «Но кто же зачинщик виновный?
И будет ответ: Виноват весь народ.
Он думал о счастье отчизны родимой,
Он шел на жестокость во имя Любви...»
И судьи воскликнут: «Народ подсудимый!
Ты нам не подсуден: мы – братья твои!
Мы – часть твоя, плоть твоя, кровь твоя, грешный,
Наивный, стремящийся вечно вперед,
Взыскующий Бога в Европе кромешной,
Счастливый в несчастьи, великий народ».
Такой Игорь Северянин не вмещается в привычные рамки певца «ананасов в шампанском». От «Громокипящего кубка» до «Классических роз» – трагический путь в русской поэзии Игоря Северянина.
В интересах истины пора опровергнуть некоторые из «легенд» упорно цепляющихся за имя поэта. Они исходили от покойной ныне Веры Борисовны Коренди. Последняя спутница Северянина убедила свою дочь Валерию, что поэт является ее отцом. Между тем, в письме Г.Шенгели в Москву (от 22 января 1941) Северянин в частности говорит: «Мучает ее (В.Б. Коренди) и то, что ее ребенок, девочка девяти лет от первого брака (подчеркнуто мной – М.Ш.) разлучена обстоятельствами с нею». В другом письме к Вс. Рождественскому в Ленинград от 20 июля 1941 поэт сообщает: «...семья моя состоит из жены и девочки 9 лет. Фамилия жены и маленькой – Коренди».
Таким образом, есть документальные свидетельства: дочь В.Б. Коренди не была дочерью Северянина. Она – дочь Порфирия Коренева (Коренди – эстонизированное от Коренева), первого мужа Веры Борисовны. И Порфирий Коренев никогда от дочери своей не отказывался. Грубым фарсом на могиле Валерии Порфирьевны Кореневой выглядит плита с надписью «Северянина Валерия Игоревна». Не случайно на плите отсутствует дата рождения: 2-го февраля 1932 года. Как мы помним, в 1931 году Северянин и Ф.М. Круут совершали длительную поездку по Югославии и Болгарии, до знакомства с В.Б. Коренди у поэта оставалось около трех лет. Кроме того, на каком основании литературный псевдоним «взят по наследству»?
После кончины Валерии Порфирьевны Кореневой от нее остались сыновья Борис и Игорь, о которых журналист М. Иванов удосужился написать, что они «внуки Игоря Северянина»1 [«Дружба», Москва-София, № 1,1987]. Тогда как они – внуки Порфирия Коренева.
«Потчевала» Вера Борисовна Коренди работников печати и рассказами о том, что Северянину «несколько раз, правда без паспорта (?!) и ненадолго удалось побывать в Воронеже, Петрограде, он даже выступал там на поэтических вечерах». Очевидная нелепость! Как мог эстонский подданный без визы приехать в СССР, выступать публично и благополучно возвращаться за кордон? Подоплека же этого lapsus'a такова... На северянинской славе наживались ловкие проходимцы из числа мелких актеров. Некоторое внешнее сходство (усиленное гримом) и чтение трех десятков северянинских «поэз» давали возможность недолгой «гастроли». А имя – Игорь Северянин – обеспечивало аншлаг. Поэт знал о самозванцах и охотно рассказывал друзьям об этой стороне своей популярности.
Сохранился по сей день дом Северянина в Тойла. Рядом с yим установлен памятный камень, на нем по-эстонски и по-русски выбито: «Здесь жил и работал в 1918-1936 русский поэт Игорь Северянин 1887-1941».
Жена поэта Фелисса Михайловна Круут умерла в 1957 году и похоронена на тойласком кладбище.
В доме все содержится, как было при их жизни. Рабочий стол поэта придвинут к окну, на нем керосиновая лампа и фотография жены в рамке. Справа от окна – снимок актрисы Ольги Гзовской, слева – снимок певицы Лидии Липковской. Оба с дарственными автографами. По стенам развешаны портрет Сологуба и полотна художников – Агаты Вебер, Анатолия Кайгородова, Андрея Егорова. И обстановка, и тишина за окном располагают к литературному труду. Здесь понятной становится тоска поэта «по дому благостному».
ЭПИЛОГ
Солнечный осенний день. На небе – светлая пена облачков. Таллинн. Переходим проезжую часть улицы и направляемся к воротам Александро-Невского кладбища. Наш спутник покупает у женщины, торгующей цветами при входе, букет белых и фиолетовых георгин.
Широкая главная аллея, чистая и ухоженная, присыпана песком. Справа в отдалении высятся зеленые сосны.
Идти недалеко. Могила поэта расположена слева. Она незаметна, не зная места – пройдешь мимо. Плита, на ней изображена лежащая лира. Читаем:
Поэт Игорь Северянин + 16.V.1887 +20.ХП.1941
...как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
И.Северянин Классические розы.
Наш спутник, сняв кепку, с чувством декламирует стихотворение полностью. Темные глаза его увлажняются.
Потом он ставит часть букета в банку, достав ее из-за плиты, а не вошедшие в банку георгины раскладывает на могиле. Приговаривает: «Вот так, Игорь Васильевич... вот так...» Ему привычно выполнять дружеский сердечный долг. Мы с женой переглянулись, понимая друг друга без слов. Солнечные, печальные минуты... Это было в 70-е.
Позднее я написал восьмистишие, которое вошло в юбилейный сборник «Венок поэту»:
Как хорошо, что радуга играет
И май в цветах вступает на порог,
Как хорошо, что Родина внимает
Певцу Весны и радостных тревог!
Как хорошо, что и в бумажном буме
Мы отличаем чувство от клише, –
Что Северянин в черный год не умер
И жив в любой отзывчивой душе!
20 декабря 1992 года на могиле Игоря Северянина освятили памятник работы скульптора Ивана Зубако. Звучала молитва. В руках присутствующих и у подножия памятника горели свечи.
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИИЯ
Игорь Северянин. Ананасы в шампанском: Поэзы. М.: Наши дни, 1915.
Игорь Северянин. Соловей: Поэзы. Берлин-Москва: Накануне, 1923.
Игорь Северянин. Рояль Леандра (LUGNE): Роман в строфах. Бухарест, 1935.
Игорь Северянин. Стихотворения / Послесловие Рейна Крууса. Таллинн: Ээсти раамат, 1987.
Игорь Северянин. Стихотворения / Вступительная статья В.А. Кошелева. М.: Советская Россия, 1988.
Игорь Северянин. Стихотворения и поэмы 1918-1941 / Послесловие Ю. Шумакова. М.: Современник, 1990.
Игорь Северянин. Сочинения / Предисловие Сергея Исакова. Таллинн: Ээсти раамат, 1990.
Игорь Северянин. Падучая стремнина: Роман в стихах в 2-х частях. Таллинн: Агама, 1991.
Критика о творчестве Игоря Северянина. М.: Изд-во В.В. Пашуканиса, 1916.
О Игоре Северянине. Череповец, 1987.
Венок поэту (Игорь Северянин). Таллинн: Ээсти раамат, 1987.
Игорь Северянин. Письма к Августе Барановой / 1916-1938 / Введение Бенгта Янгфельдта и Рейна Крууса. Стокгольм, 1988.
Юрий Шумаков. Колокола мне шлют привет. Таллинн: Знание, 1991.
Юрий Шумаков. Пристать бы мне к родному берегу... Таллинн: Союз славянских просветительных и благотворительных обществ в Эстонии, 1992.