Полное собрание русских сказок
Как это ни странно, но в России, где собрано и опубликовано чуть ли не самое большое в мире количество сказочных текстов, нет ничего похожего на Полное собрание русских сказок. Это тем более странно, что задачу «привести в известность все вообще русские сказки, хранящиеся в сокровищнице народной памяти», ставила перед собой еще Сказочная комиссия РГО — Русского географического общества, созданного в 1845 году. По сути, она же звучит и сейчас в трудах ведущих фольклористов, когда обсуждается создание Полного свода русского фольклора или эпических песен. Тем не менее, воз и ныне там.
Возможно, издателей отпугивает объем работы. Уже в довоенный период объем собранного опубликованного и неопубликованного сказочного материала составлял около десяти тысяч номеров. Немалое количество его прибавилось и за последние десятилетия, благодаря постоянной работе множества фольклорных экспедиций, ежегодно выезжающих на сборы. Тем не менее, десять тысяч номеров — это отнюдь не запредельная цифра, особенно, если учесть, что обычно сказочный сборник содержит от ста до двухсот номеров. Во-вторых, сказки все равно постоянно издаются и переиздаются. Почему не делать это в рамках единого собрания?! Очевидно, если что и представляет действительную трудность, так это «правильная» подготовка издания, для которой должен быть создан целый научный коллектив, да еще и из лучших специалистов в данной сказочной отрасли для каждого сборника.
Однако, издательство «Тропа Троянова» ставит перед собой задачу создания, скорее, не научного, а Популярного сказочного собрания, то есть такого собрания, которое могли бы читать обычные читатели, сильно обделенные последнее время учеными. Издания фольклора любых видов последние десятилетия переросли в науку для ученых. Это проявляется, в первую очередь, не столько в предпослании длинных и переусложненных статей каждому сборнику, сколько в полной нечитаемости полноценно записанного сказочного текста непосвященным. Множество специальных надстрочных значков, совершенно непонятных современному русскому человеку букв и искажают смысл, и превращают его в некий тайный язык, предназначенный для фольклористов. При этом еще и нет никакого учебника, который бы рассказывал, откуда взялась вся это тайнопись и как ей обучиться.
Все эти сложности безусловно вытекают из мировоззренческой установки издающего сказки. Иначе говоря, что ты хочешь? Зачем ты это делаешь? И если мы зададимся этим вопросом, то увидим, что научный подход вполне оправдан, но для науки — как способ изучения и сохранения русского культурного наследия в музейно-эзотерической форме. Если же мы видим своей задачей сохранение этого наследия как живой и даже массовой культуры, мы должны говорить на живом великорусском языке сегодняшнего дня.
Наличие популярного, но одновременно полного собрания предоставляет определеннейшие выгоды читателю — человек, интересующийся русской культурой, обладая даже отдельными сериями из любого фольклорного Полного собрания, обладает и неким образом того, что такое русская культура в той части, которую охватывает эта серия. Разрозненные же издания, особенно хорошо сделанные с научной точки зрения, часто убивают у людей интерес к культуре, потому что внушают ему ощущение непознаваемости этой темы, а частенько и чувство собственного ничтожества, по сравнению с «настоящими знатоками». Мы бы хотели, чтобы у непрофессионального читателя русских сказок сложилось благодаря нашему Полному собранию, ощущение и познаваемости этого мира в полном объеме, и даже того, что он им владеет, он хозяин. И при случае, если возникает какой-то вопрос, ему достаточно просто протянуть руку к полке, и там он наверняка найдет подсказку, если не полный ответ. В этом смысле, Полное собрание, безусловно, будет выполнять и роль своеобразной сказочной Энциклопедии, не только содержащей тексты, но, благодаря сопроводительным статьям и полноте охвата материала, дающей знания о мире.
Однако, популярное - не означает искаженное. Все изменения в текстах сказок, связанные с правописанием и речевыми особенностями, мы считаем допустимыми только в отношении тех текстов, которые уже опубликованы полноценным научным образом. Наличие такого исходного текста позволит нам сделать соответствующую отсылку для специалистов, чтобы они могли работать с оригиналом. В отношении же издания ранее не издававшихся записей сказок, мы разделяем современную научную точку зрения: фольклор должны издавать фольклористы.
Начинать же мы намерены не с этих изданий. Собирателями прошлого уже была проделана огромная работа. Научно или не научно сделали они свое дело, теперь это уже неважно, потому что их издания уже факт нашей истории и культуры. Вот их-то мы и намерены переиздать в первую очередь, один к одному, без каких-либо изменений в тексте, за исключением все того же правописания. Подобное переиздание позволит читателю не только иметь представление о мире русской сказки, но и покажет, как велось собирание, изучение и публикование сказок с самого первого мига, когда кому-то удалось разглядеть сказку как нечто особенное, самостоятельно живущее, нечто, что можно утерять и поэтому стоит хранить.
Мы выделяем для себя несколько периодов собирания русской сказки. Им будут соответствовать и серии книг. Первая — это «Ранние собрания», куда войдет все, начиная с англичанина Коллинса, который записал несколько русских сказок еще при царе Алексее Михайловиче, и до конца XIX века. Завершать его, очевидно, будет все тот же знаменитый и многократно издававшийся трехтомник Афанасьева, без которого Полное собрание немыслимо. Этот период собирания сказок можно назвать любительским.
Профессиональное собирательство начинается только в XX веке. Серия, посвященная первым шагам научного сбора сказок, будет называться «Предреволюционные собрания». Открывают ее «Северные сказки» Н. Е. Ончукова, который, являясь энтузиастом-любителем, тем не менее, заложил научные основы публикации сказок, сохранившиеся и у последующих собирателей, которые были уже фольклористами или филологами по образованию.
Третья серия - «Довоенные собрания», охватит период с начала советской фольклористики и до пятьдесят третьего года, поскольку весь этот период обладает определенной целостностью в установках и подходах к фольклору и всей народной культуре.
По поводу же последней серии «Современные собрания» издательство делает предложение всем обладателям записей сказок, издать или переиздать их у нас, став одним из редакторов Полного собрания русских сказок.
I
Труды и дни Николая Евгеньевича Ончукова
Русская народная сказка стала предметом интенсивного исследовательского интереса во второй половине XIX века.
К началу XX столетия был собран огромный фактический материал, были выявлены и описаны сюжеты и их варианты, определены районы с наиболее богатой сказочной традицией, и как следствие этого, стали складываться исследовательские школы русского сказковедения (мифологическая, историческая), принесшие всемирную славу русской фольклористике. По существу, с выходом восьми выпусков народных русских сказок А. Н. Афанасьева (М., 1855—1864 гг.) стало возможным говорить о существовании в России Полного собрания русских сказок. Это было чрезвычайно важным событием в деле изучения русского национального самосознания, если вспомнить известный тезис о том, что эпос является как бы визитной карточкой этноса. Именно богатая эпическая традиция (собственно эпос и народная сказка) определила русскую культуру как особую человеческую цивилизацию, имя которой — Россия.
Однако богатый сюжетный фонд далеко не исчерпывал особенности русского сказочного эпоса, поскольку сказка в России была — в отличие от других стран — живой традицией. Важной, если не главной, задачей русской фольклористики было выявление изобразительно-художественного своеобразия сказок, а также тех исполнителей, которые несли сказочную традицию. Эту задачу взяло на себя следующее поколение отечественных фольклористов, которые своими трудами в полной мере представили Полное собрание русских сказок во всем его региональном своеобразии — стилистическом, языковом, психологическом и сюжетном.
Николай Евгеньевич Ончуков (3 марта 1872 года, Сарапул — 6 марта 1942 года, Пенза) родился в семье кустаря-скорняка. Его путь к образованию был труден, с юношеских лет пришлось работать, помогать семье. Однако ему удалось закончить Казанскую школу лекарских помощников. В течение нескольких лет он занимался медицинской деятельностью, заведовал фельдшерским пунктом в одном из сел Пензенского уезда, боролся с эпидемиями холеры, тифа, скарлатины, дифтерита в родном Сарапуле, в Казанской губернии, в Удмуртии. Переболев тяжёлой формой пятнистого тифа, Ончуков переезжает в Пермь, где устраивается на работу фельдшером в местную пересыльную тюрьму. Однако через полгода за контакты с политзаключенными, за передачу им писем и книг он был со службы уволен и отдан под надзор полиции. В 1897 г. в газетах Перми и Екатеринбурга стали появляться первые фельетоны Ончукова, а некоторые материалы стала печатать даже петербургская пресса. Журналистика становится его единственным источником существования, и он переезжает в Петербург, где начинает сотрудничать в «Неделе», «Сыне отечества», «Северном курьере» и других изданиях. Однако работа журналиста-поденщика не обеспечивала гарантированного заработка, и кто-то из друзей посоветовал ему обратиться в Русское географическое общество, которое организовывало этнографические экспедиции и выделяло их участникам определенные суммы. Так судьба привела человека без высшего университетского образования в науку, ставшую в дальнейшем смыслом всей его жизни.
Надо сказать, что в те годы этнография и фольклористика были в большой моде у петербургских издателей, и они охотно заключали с исследователями соглашения на публикацию корреспонденции о поездках. Позднее, когда Ончуков приобрел известность в научных кругах, некоторые издатели специально финансировали его экспедиции. Самое деятельное участие в организации поездки Ончукова на Печору принял владелец «Нового времени» А. С. Суворин. Пробелы в своем образовании Ончуков ощущал постоянно, но и тут журналистика выручала его. Она научила его работать с завидной оперативностью, что не часто встречается в науке, а уж талантом и работоспособностью Ончукова судьба не обидела.
В 1900 году Ончуков становится «членом-сотрудником» Русского географического общества по отделению этнографии и участником известного кружка, группировавшегося вокруг журнала «Живая старина». Среди молодых членов кружка были такие в будущем известные ученые, как Д. К. Зеленин, М. Б. Едемский, В. И. Чернышев и другие. Деятельность группы поддерживали и поощряли академики А. А. Шахматов и В. И. Ламанский. Ончуков писал в те годы, что Ламанский «первый направил меня на занятия этнографией». С 1900 по 1908 год Ончуков исследовал весь Север России, напечатал ряд статей в журналах и выпустил три книги — «Печорские былины», «Северные сказки» и «Северные народные драмы». В эти же годы он закончил Археологический институт в Петербурге по специальности церковная археология.
В эти годы капитализм на Севере России только начинал наверстывать упущенное. Архангельские газеты начала века рисуют колоритную картину начинающейся «промышленной лихорадки»: «В настоящее время одна из крупных шведских промышленных фирм ведёт переговоры с правительством о продаже на реке Печоре леса на сруб...»; «Сим объявляется что Управлением государственным имуществом Архангельской губернии выданы германскому подданному Станиславу Францевичу фон Вышемирскому дозволительные свидетельства на разведки: в Печорском уезде Архангельской губернии каменного угля, медной руды, серного колчедана, железной руды, горючего сланца»; вышел в рейс к острову Шпицберген ледокол «Ермак»; заканчивается колонизация Кольского полуострова; открыт телеграф от Кеми к Мурману, по Мурману и в Усть-Цыльму — вот далеко не полный перечень событий, будораживших некогда «сонную» Архангельскую губернию. Однако вместе с тем полная архаика быта, раскольники поморского толка с их религиозной непримиримостью, где даже обычный православный священник был вынужден выступать как миссионер. В очень серьезной книге «Печорская старина», посвященной описанию рукописей и архивов церквей Низовой Печоры, Ончуков, пользуясь необычным для научного исследования стилем, так суммировал свои впечатления о русском Севере: «За редкость на Печоре телеги, ездят все больше верхом, а кладь возят на волокушах, и тут же, в этих бездорожных селах тянутся столбы телеграфа, проволока которого, как нервы, соединяет этот живой кусочек давно прошлой жизни с действительностью XX века, кипящего в остальной России». Ончуков прекрасно осознавал, что «когда Печора покроется заводами, которые с занятием в качестве рабочих местных крестьян будут привлекать и полчища « бродячей Руси» из центров России, это нашествие, в конце концов, свалит старую культуру Печоры, а с её упадком постепенно исчезнут и былины... Может быть, это и необходимо, как одна из стадий промышленного роста страны, но это грустно».
«Северные сказки» — сборник необычный. Иллюзия соприсутствия, а отсюда и сопереживания настолько велика, что читатель постепенно начинает ощущать себя слушателем, а записанный текст становится адекватным устному исполнению. Эти сказки не только доставляют истинное духовное наслаждение, но и удивляют пестротой сюжетов, изысканностью народной речи, глубоким внутренним трагизмом. В них жизнь русского народа, его вера в правду и справедливость, его радость и страдание, любовь и ненависть. Эти сказки — образцы поразительного мироощущения русского народа, который в своём творчестве, даже рисуя ситуации трагические, всегда нес свет вечного оптимизма.
Интерес Ончукова к личности сказочника не был праздным. Исследователь поставил и частично решил проблему, необходимую, пользуясь словами М. К. Азадовского, «для понимания процессов устного творчества: школа и личное начало». Эту проблему успешно разрабатывала отечественная фольклористика, исследовавшая творчество известных сказочников (А. К. Барышниковой, Ф. П. Господарева, И. Ф. Ковалева и многих других).В один ряд с ними можно поставить и «открытого» Ончуковым А. В. Чупрова — «рассказчика-эпика», который рассказывает «сказки так, как они, может быть, должны были говориться в старину». Вместе с тем сказки Чупрова, несомненно, произведения нового, пореформенного времени с ярко выраженной антиклерикальной и антимонархической тематикой. Вот, например, небольшой отрывок из сказки «Царь и черепан»: «Поехали, спрашивает государь: «Что, черепан, разве государь-от у нас дик?» — «А как государь не дик: у бояр полны погреба денег лежат, да все их жалует, а у нужного, у бедного с зубов кожу дерет, да все подать берет».— «Черепан, есть люди, которы говорят: тот дороже всего, у кого жона хороша?» — «А это, надо быть, поп, либо старец: ти до хороших жон добираются!»
В одной из сказок, записанной от того же А. В. Чупрова, есть весьма примечательный эпизод: «Говорят купцы: «Царь вольной человек, прежде мы бегали мимо этот остров, мимо Буян, не видали ничего. Живет этот молодеч с женщиной, и у него из лисич да кунич шатер сделанной, и то чудо, то диво». Царица и говорит: «Это како чудо, како диво: середи моря есть остров, на острову есть сосна, на этой сосне ходит белка — на вершиночку идет, песенку поет, на комелек идет, сказки сказывает и старины поет. У этой белки на хвосту байна, под хвостом море, в байне в мори выкупаешься; то утеха, то забава!» Этот отрывок соотносит нас с тем миром сказочных образов, из которого черпал свое вдохновение А. С. Пушкин. Однако этот мир исчезал, а черты нового все более проникали в сказку, как, например, в эту, под названием «Оклеветанная мать»: «Этот царь людей собрал и новую жену посадил на ворота да расстрелял, а девичу Федор-царевич за себя замуж взял». В сказке «Царь-чернокнижник» мы встречаем другой характерный пример: «Царевна молодца встречала, за дубовы столы садила, пили пировали, пан-кетовали». Чуждое народному языку слово «банкет» намертво въелось в текст сказки, вызвав, конечно, определенный комический эффект, однако свидетельствуя и о разрушении мира русской сказки. В той же сказке сохранились и древнейшие мифологические пласты, которые в изложении сказочника начала XX века звучали весьма комично: «Вышел молодец из царских полат, пошел вдоль по улице, вышел в чистое поле, обернулся серым волком, побежал; бежал, бежал, бежал, добежал до синего моря, овернулся щукой рыбой, спустился в синее море, переплыл синее море, вышел на землю, овернулся ясным соколом, поднялся высоконько и полетел далеконько; летел, летел по чистому полю, увидел на сыром дубу у Маговей-птичи гнездо свито; надлетел и упал в это гнездо. Маговей-птичи на гнезде тою пору не было. После Маговей-птича прилетела и увидала на гнезде лежит молодеч. Говорит Маговей-птича: «Ах, кака невежа! Прилетела в чужо гнездо, упала, да и лежит». Забрала его в свои когти и понесла из своего гнезда; и несла его через сине море и положила царю-чернокнижнику под окошко».
Спустя два десятилетия Ончуков подведет итоги своих наблюдений: «Как и все собиратели последнего времени, и я, конечно, с грустью наблюдал забвение и разрушение волшебной сказки».
В 1911 году вышел из печати еще один сборник Ончукова — «Северные народные драмы». Это было уникальное по своей полноте издание некогда живого жанра русского фольклора. Народная драма — жанр по происхождению сравнительно поздний, но к сегодняшнему дню практически не сохранившийся. Своим происхождением народная драма во многом обязана профессиональному театру, особенно так называемому «школьному» театру. Правда, литературная основа, занесенная в фольклор, серьезно трансформировалась и начинала функционировать в соответствии с традиционной народно-поэтической эстетикой. Для примера приведем небольшой отрывок из драмы «Царь Максемьян», записанной Ончуковым в 1905—1907 гг.:
ДОКТОР. Здравствуйте, все почтенные господа,
Вот и я прибыл сюда.
За кого вы меня почитаете?
За фельдшера или за аптекаря?
Не есь я фельдшер, не есь аптекарь,
Я сам доктор Ульф.
ЦАРЬ МАК. Доктор Ульф, я не здоров, можешь ли ты
меня вылечить?
ДОКТОР. Могу. Что у вас болит?
ЦАРЬ МАК. Болит у меня голова.
ДОКТОР. Твоя голова — остричь до гола,
Череп разбить,
Шерсти набить, —
Твоя голова
Вовеки будет здорова!
ЦАРЬ МАК. Болят руки.
ДОКТОР. Отдать их на поруки —
И не будут болеть руки.
ЦАРЬ МАК. Болят у меня ноги.
ДОКТОР. Отсечь их на пороге —
Не будут болеть твои ноги.
ЦАРЬ МАК. Вот я был в сражении, получил рану.
ДОКТОР. В твою рану
Войдет полбарана,
Попова шапка
Да сена охапка...
и т. д.
Народная драма — причудливая смесь стилей, жанров, где каждое слово, выражение или ситуация невольно возвращают нас к неожиданному первоисточнику: здесь и «Братья-разбойники», и «Гусар» А. С. Пушкина, и народная песня «Вниз по матушке по Волге», и школьная драма XVIII века «Венец славопобедный царевичу Дмитрию» и многое другое. На память приходят слова Достоевского о необходимости собирать и исследовать этод жанр русского фольклора: «Очень бы и очень хорошо было, если б кто из наших изыскателей занялся новыми и более тщательными, чем доселе, исследованиями о народном театре, который есть, существует и даже, может быть, не совсем ничтожный. Я верить не хочу, чтоб все, что я потом видел у нас, в нашем осторожном театре, было выдумано нашими же арестантами. Тут необходима преемственность предания, раз установленные приемы и понятия, переходящие из рода в род и по старой памяти».
Благодаря Ончукову мы имеем сейчас возможность знакомиться с этой стороной народной культуры, которая могла быть навсегда утрачена.
В 1908 году неожиданно для всех Ончуков прекратил научную деятельность и возвратился в Сарапул, где принялся редактировать газету «Прикамская жизнь». В эти годы Ончуков считал журналистику главным делом своей жизни и до конца не осознавал своего вклада в развитие отечественной этнографии и фольклористики. В период гражданской войны он, как и в молодости, работал фельдшером, заведовал тифозной больницей и даже пытался поступить на медицинский факультет Томского университета. О годах гражданской войны он написал впоследствии воспоминания, понимая, какими ценными для будущих историков и литераторов окажутся свидетельства современника тех грозовых лет. Ончукова тянуло вернуться к делу своей молодости, и в 1922 году, в пятьдесят лет, он становится студентом исторического факультета Иркутского университета. В письме к В. И. Срезневскому он писал: «...Годы мои уходят, но интерес к науке (истории и литературе) как будто еще обострился, во всяком случае стал еще шире и глубже... Да кроме того все время тревожит сознание, что остаток дней своей жизни нужно провести с пользой для родины». После непродолжительного преподавания в Пермском университете осенью 1924 года он переезжает в Петроград, где снова активно включается в научную деятельность. Доцент университета Ончуков пишет ряд интересных исследований, совершает несколько экспедиционных поездок, материалы которых все еще ждут своей публикации (особенно сборники «Тавдинские сказки» и «Сказки одной деревни»). Уникальный интерес для нашей культуры представляет известный очерк Ончукова «Масленица», где были воспроизведены записи масленичных игр, а также работа «Песни и легенды о декабристах» — самое значительное среди опубликованных исследований Ончукова в советский период. В эти годы Ончуков печатался в сборниках «Звенья». В 1934 году Ончукову была назначена академическая пенсия и он переехал на постоянное жительство в Пензу.
В конце 30-х годов Ончуков по ложному доносу был арестован и помещен в лагерь, где постоянно подвергался унижениям со стороны заключенных-уголовников. Судьба сыграла с ним злую шутку — известный отзыв В. И. Ленина о сборнике Ончукова «Северные сказки» вошел во все хрестоматии и учебники по фольклористике, и таким образом имя ученого не было изъято из научного оборота, а сам автор был репрессирован и трагически скончался в лагере вскоре после своего семидесятилетия.
Однако потомкам остались его труды, многочисленные сборники, которые полны духовным богатством боготворимого Ончуковым народа, в силу и талант которого он верил и в годы научного триумфа, и в годы полного забвения.
Наш труд — это благодарная дань памяти людям, своей верой, любовью и жизнью сохранившим для нас бесценные сокровища народной культуры.
А. Л. Налепин
ЗАПИСКИ ИМПЕРАТОРСКАГО РУССКАГО ГЕОГРАФИЧЕСКАГО
ОБЩЕСТВА ПО ОТДЪЛЕНIЮ ЭТНОГРАФIИ
ТОМЪ XXXIII
СЕВЕРНЫЯ СКАЗКИ
(АРХАНГЕЛЬСКАЯ И ОЛОНЕЦКАЯ ГГ.)
СБОРНИКЪ
Н. Е. ОНЧУКОВА
С-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографiя А,.С. Суворина, Эртелевъ пер., 13
1908
ПРЕДИСЛОВИЕ
Местности записей сказок. — Содержание сборника. — Как записывались сказки. — Условия записей. — Как рассказываются сказки для мужика и как для «барина». — Идеальная запись сказки. — Нестройность сборника и ее причины. — История сборника «Северные сказки». — Случайность записей. — Заключение.
Записи сказок настоящего сборника сделаны в Архангельской и Олонецкой губерниях. В частности по отдельным местностям сказки записаны:
В Архангельской губернии на Низовой Печоре №№ 1-54; в Поморье (Кемский уезд) №№ 55-64; в г. Онеге № 65; в селениях по р. Онеге №№ 297-303; по Летнему берегу Белого моря (тракт между Архангельском и г. Онегой) №№ 233-296; на Кольском полуострове №№ 199-203 и в Шенкурском уезде №№ 67-77.
В Олонецкой губернии: в Петрозаводском уезде №№ 78-144, 149-165, 204-209 и 224; в Повенецком уезде №№ 145-148, 166-198, 210-218, 222-223 [№№ 222 и 223 записаны в г. Повенце, от сказочника, место происхождения котораго собирателю осталось неизвестным]; 232 а, в Каргополъском уезде №№ 219-221; в Лодейнопольском уезде 228-231 и 232 6, в. Кроме того, всего три сказки — №№ 225-227 — записаны в Чердынском уезде Пермской губернии.
Озаглавив сборник «сказками», я только для краткости обобщил этим названием разные разряды народного творчества, вошедшие в книгу. В сборнике, правда, преобладают сказки в собственном смысле слова; но в нем напечатаны записи и такого рода, которые и сами сказочники отнюдь не считают сказками. В сборник вошли, например, исторические предания, легенды; обильны в нем рассказы про клады, про мертвецов, колдунов, ведьм, различного рода оборотней, чертей, леших, водяных и домовых. Всё это верования в мир злых или более и менее безразличных к людям духов. Записаны рассказы о событиях из жизни рассказчиков или их однодеревенцев с указаниями времени, места происшествия и именами действующих лиц. Записаны наблюдения русских над инородцами или над русскими же, но соседних, несколько отличающихся бытом волостей, и проч.
Записи сборника почти все сделаны непосредственно из уст народа, за очень немногими исключениями. Только №№ 65-77; 149-165; 224; 228-231 и 232 б и в напечатаны с рукописей — отчасти из архива И. Р. Географического Общества, отчасти из Рукописного Отделения Академии Наук.
По тщательности записей на первом месте, конечно, должны быть поставлены сказки академика А. А. Шахматова. Г-н. Пришвин, к сожалению, некоторые из своих записей подверг литературной обработке (напр. № 179 а, б, в; 180 а и б; 198 а, б, в, г, д, е и ж). Сказки, извлеченные из архива Географического общества и Рукописного Отделения Академии Наук, записаны не фонетически; все они записаны с явным стремлением изложить их книжным языком и подвергнуть явной литературной обработке.
Что касается моих записей, то они сделаны неравномерно — одни лучше, другие хуже. Я всегда старался записывать непосредственно от сказочников и добросовестно старался соблюдать все особенности местного говора, но мне это не всегда удавалось. Во-первых, даже самый опытный в деле записей исследователь не всегда уловит или не всегда сумеет записать или отметить все то, что и как говорит сидящий перед ним сказочник; это подтверждает и А. А. Шахматов (стр. 291-292). Во-вторых, некоторые сказки я слышал при условии, когда записывать их сейчас же было совершенно невозможно (в дороге на телеге, в лодке, во время дороги пешком и пр.). Такие сказки я записывал после, уже без сказочника, стараясь, насколько позволяла память, восстановить в своей записи не только содержание их, но и самый склад сказки, однако уже не придерживался говора. Сказок, записанных таким образом, впрочем, немного, и все они указаны в характеристиках сказочников (№№ 210-212, и 214; 222, 223 и 232).Наконец, встречаются неудобные сказочники, которые рассказывают чрезвычайно сбивчиво, спутанно, беспрестанно повторяясь, да кроме того говорят еще очень скоро и записать от них что-нибудь дословно из слова в слово, почти нет возможности. У таких сказочников приходилось, при большом напряжении внимания, схватывать из всего того, что они наговорят, — основу сказки и ее только и набрасывать на бумагу. При записях у них приходилось жертвовать диалектологическою точностью записи, чтобы сохранить иногда очень хорошую сказку. К таким сказочникам я отношу, напр., С. К. Чалкова (№№ 58 и 59), отчасти Воронину П. С. (№№ 288-294).
Говоря о сказочниках вообще, нужно отметить следующее. Почти все сказочники рассказывают сказки своему брату, крестьянам, просто и безыскусственно, местным говором, а как только начинают рассказывать приехавшему из Петербурга барину, так сейчас ту же сказку стараются рассказать так, чтобы она как можно больше походила на книжную. Почти все сказочники думают, что собирателю не нравится их местный "мужицкий" говор, что рассказывать сказку "по-мужицки" некрасиво. Поэтому очень часто приходится много и долго убеждать сказочника, что именно сказка, рассказанная просто, и требуется для записи. При большой настойчивости можно добиться того, что сказочник постепенно будет забывать, что перед ним сидит приезжий барин. Но все же, мне думается, всякая записанная приезжим из столицы собирателем сказка все-таки будет более или менее искусственна. Уже один вид сидящего перед сказочником и записывающего на бумагу все, что говорит сказочник, человека, не может до некоторой степени не налагать на сказочника чего-то сдерживающего. Кроме того, неизбежные переспросы неизвестных и нерасслышанных слов, темных мест, заставляют сказочника останавливаться; вдохновение во время этих остановок пропадает, и сказочник уже надолго, а то и совсем может не попасть в первоначальный тон сказки. Лучше поэтому, если желательно сохранить всю прелесть местного колорита сказки, со всеми особенностями, оборотами речи, красотами метких сравнений и остроумными словечками, — лучше в таком случае не перебивать I сказочника и, опуская лишние объяснительные замечания, какие очень часто любят вставлять не к месту иные сказочники, записывать одну суть сказки. Идеальной, в силу этих со- ображений, я бы считал сказку, рассказанную не для приезжего собирателя, а в своем крестьянском кругу, где-нибудь на ночевке у костра, на пожне, или в лесной избушке во время охоты, и которая была бы записана, напр., на фонографе что ли, да еще при условии, чтобы сказочник не знал, что его слушает приезжий, не свой брат, собиратель.
Желая записать сказки возможно точнее, я старался отмечать, за исключением оговоренных случаев, все особенности местного говора: мену ц и ч, звук ё, ударение, особенно там, где оно стоит на необычном в литературном языке слоге. Нужно ли говорить, что очень часто это не приходилось выдерживать при быстроте записей, при привычке к обычному правописанию и вследствие всех высказанных выше соображений.
Читателю сборника сразу бросится в глаза нестройность его, которую я сам болезненно чувствую. Некоторым извинением мне, может быть, послужит история сборника. Она такова. Зимой 1905 г. явилась возможность издать сказки моих записей на Печоре и в Поморье. Академик А. А. Шахматов любезно предложил присоединить к моим сказкам имеющиеся у него на руках свои записи, сделанные им в Повенецком, Петрозаводском и Пудожском уездах Олонецкой губ. летом 1884 года. Отделение Этнографии Императорского Русского Географического Общества ассигновало деньги на печатание книжки сказок в 15 листов; предполагалось напечатать выпуск одного из томов «Записок по Отделению Этнографии», который бы и заключал сказки А. А. Шахматова и мои.
Начав печатание и заглянув в архив Географического Общества, я нашел в ящике с материалами по Архангельской губ. несколько неизданных сказок и с согласия председательствующего в Отделении В. И. Ламанского извлек их и присоединил к своим записям.
Переписывая и подготовливая к печати записи А. А. Шахматова, я долго не мог получить часть этих записей, находящихся в Москве, у Е. В. Барсова. Пока шла длительная переписка с последним, часть записей А. А. Шахматова была уже напечатана; затем уже возвратил записи А. А. Шахматова и г. Барсов. И случилось так, что сказки одного и того же сказочника пришлось расположить не рядом (напр., сказки Л. Ф. Марковой №№ 79, 80 и 116; старушки Тараевой 78, 118, 119, 120; Дмитриевны из Кедрозера 90, 93 и 121; крестьянина из Илемской Сельги 107-109, 122 и 123). Вследствие того, что г. Барсов возвратил вторую часть записей А. А. Шахматова в то время, когда первая часть их уже печаталась, перемешались не только сказочники, но и селения, чего в своих сказках я тоже старательно избегал. С присоединением к записям Шахматова и моим сказок из архива Географического Общества печатный текст сказок возрос до 22 листов, а когда я извлек из Рукописного Отделения Академии Наук записи учителя Д. Георгиевского, он равнялся уже 25 с половиной листам.
Летом 1906 г. задумал съездить на Север М. М. Пришвин и, по моей настоятельной рекомендации ему обособленного, глухого и как бы законченного, со своеобразной жизнью Выговского Края, съездил именно туда. Там он записал свои сказки, и в сыром же совершенно виде отдал в мое распоряжение. Я записи Пришвина тщательно переписал, привел в порядок, приготовил к печати и присоединил к своему сборнику. Сборник вырос до 30 листов.
Летом 1907 года, по поручению Географического Общества, я опять съездил на Север, именно в Архангельский и Онежский уезды Архангельской губ., и записанные сказки опять присоединил к печатающемуся сборнику. Текста сказок скопилось до 37 печатных листов, и сборник получился крайне нестройный. Самые старые по времени, записи А. А. Шахматова находятся не в начале книги, и в них перемешаны сказочники; мои записи находятся в начале и в конце книги; вначале идут сказки Архангельской губ., потом Олонецкой, потом опять Архангельской. Потеряв в своей стройности, сборник зато выиграл в своей полноте, и может быть, читатели уже не особенно будут сетовать на меня за путаницу, в которой в конце концов, благодаря оглавлению и указателю, всегда можно разобраться.
Я обследовал край Низовой Печоры в былинном отношении и записал, можно сказать, полный репертуар былин той местности. Но никак не могу сказать, что я это сделал в отношении сказок. Ни одна из областей, где я записывал сказки, не использована мной в сказочном отношении в полной мере. Сказки составляют огромную научную ценность во многих отношениях. Но потому ли, что они везде встречаются и количество их еще очень велико, исследователи все еще до некоторой степени пренебрегают ими. Ни одной поездки, насколько помнится, не было сделано специально за сказками, а сказки, какие исследователи успевают записать, не хранятся, как должно, и часто готовые записи сказок постигает печальная участь. Сборник, составленный в Олонецком крае Д. И. Балосогло, в котором были и сказки, после его смерти попал в руки учителя Петрозаводской гимназии Дозе, который разорвал его на части и раздал гимназистам для ученических сочинений [«Живая старина» 1897 г. cтр. 54] С. В. Максимов свои записи сказок, сделанные на Севере, вручил П. И. Якушкину для передачи А. Н. Афанасьеву. У Якушкина, бродившего тогда по России всего с одним узелком, узелок этот с бельем, где были и сказки Максимова, украли в вагоне железной дороги, и записи, как предполагает Максимов, вероятно, были искурены «на цыгарки» [Там же, стр. 53]
Настоящий сборник сказок составился, можно сказать, также случайно. Самые старые в моем сборнике сказки А. А. Шахматова были записаны просто как диалектологический и лексический материал и, составляя большую ценность, как сказки, все же целых 22 года лежали без движения, потому что собиратель их занят был другими работами. Шесть лет прошло со времени записей сказок, сделанных мной на Низовой Печоре. В 1902 году я поехал на Печору с определенной целью записывать былины-старины. Когда сказители в селениях, где я записывал старины, были мною использованы и между поездкой в другое селение оставалось свободное время или ехать было еще нельзя [Об условиях пути на Низовой Печоре см. подробно: «Печорския былины», стр. III – VII, или «Былинная поэзия на Печоре», стр. 1-4], я занимался на Печоре поисками рукописей, осмотром архивов местных церквей и уже после всего записывал сказки. Таким образом, записывал я сказки на Печоре между делом, и они, конечно, не обнимают всего сказочного репертуара этой области. Могу сказать больше: я намеренно игнорировал там очень распространенные на Печоре сказки, изданные Афанасьевым под названием «Заветных». Между тем сказок этих на Печоре, как и вообще на Севере, немало. Не восстановил и не записал я также нескольких очень интересных сказок, слышанных мной то в дороге, то при условиях, когда записывать было невозможно, то при сильном моем утомлении записыванием, когда рука отказывалась работать, а разохотившийся сказитель говорил одну за другой сказки. Мои записи сказок в Поморье и в Олонецкой губ. (в 1903-1904 гг.) носят еще более случайный характер; но и более обширные записи там, сделанные А. А. Шахматовым, мне думается, не исчерпывают всего сказачного репертуара тех местностей. Более тщательное внимание обращал я на сказки, сознавая всю их огромную ценность и не отвлекаясь уже ничем иным от их записей в свою поездку летом 1907 г. в Архангельский и Онежский уезды. К сожалению, времени для записей в эту поездку у меня было крайне мало.
Что касается сказок, взятых мною из архива Географического Общества и Рукоп. Отдел. Академии Наук, то нечего и говорить, что они также не исчерпывают сказочного репертуара тех местностей, где они записаны.
Выпуская в свет сборник сказок, я должен выразить глубокую признательность Императорскому Русскому Географическому Обществу и в особенности председателю Отделения Этнографии В. И. Ламанскому и почетному члену общества А. И. Соболевскому, благодаря постоянной поддержке которых я имел возможность совершить поездки на Север на средства Географического Общества и на средства того-же Общества напечатать и самый сборник. Глубоко признателен я А. А. Шахматову, не отказавшемуся прочесть последнюю корректуру текста сказок и отдавшему для моего сборника свои записи сказок, так украсившие его. Д. К. Зеленину — очень признателен за любезное содействие при составлении мною словаря областных слов.
Н. Ончуков.
Сказки и сказочники на Севере
I
Север, общие черты, присущие всему ему, и различие его отдельных местностей. — Все сказки Севера имеют общий колорит и черты, почти один говор, но разнятся в частностях. — Низовая Печора, ее отрезанность, занятие жителей, природа — отражение всего этого в сказках. — Олонецкий озерный край, его отличие от Печорского. — Близость Петербурга и отражение этого в сказках. — Сказки Летнего Берега.
Сказки моего сборника записаны на Севере, но в различных его местностях, начиная с крайнего востока Европейской России — Низовой Печоры и кончая самой западной ее частью — Кемским Поморьем и западными уездами Олонецкой губернии. Условия жизни в местностях, разбросанных на огромном пространстве одной широты, в общем одинаковы, но в частностях различны. Занятие, главным образом, промыслами (рыбная и звериная ловля), а не земледелием, суровый, дикий, глухой край, отдаленность от центров, раскол — это общие черты всего русского Севера. И все сказки сборника носят один, общий им всем, колорит и склад, рассказаны они почти одним говором, все освещены суровым взглядом на жизнь северного жителя. Но в частностях сказки разнятся и отражают те разнообразия обстановки и условий жизни и быта, которые свойственны той или другой местности Севера.
Попробую отметить эту разницу. Начну с Печоры.
Низовая Печора — Печорский уезд, Архангельской губернии. На огромном пространстве всего 40 тысяч жителей, живущих в селениях по обеим сторонам р. Печоры и ее притоков Цыльмы, Пижмы, Нерицы и некоторых других. Край в особенности глухой, удален на огромное расстояние не только от столиц, но даже от своего губернского города отстоит на 800 верст! Край, совершенно отрезанный от мира, без железных дорог и почти без сообщений. Из Архангельска до центра Печоры, Устьцыльмы ведет тракт в 800 верст длиной, главным образом берегами рек, сначала Сев. Двины и Пинеги, затем Мезени. Два раза на этом пути встречаются «тайболы» (первая между pp. Пинегой и Мезенью, величиною в 100 верст; вторая между Мезенью и Печорой 250 верст), где нет ни одного селения, кроме земских станций, а обитателей, кроме ямщиков. Два раза в год, во время распутья, Печорский край на месяц-полтора отрезывается от России совершенно, даже почта не ходит. Летом, кроме тележного пути, есть еще морской: от Архангельска до села Куи, с 20 июня до сентября делают 3—4 рейса морские пароходы.
Занятие жителей в Устьцылемской волости — жалкое хлебопашество, а главным образом ловля семги и прочей рыбы, увозимой затем скупщиками в столицу, и звериная ловля; в Пустозерской волости — исключительно ловля семги и морские промыслы; в последней волости совсем не знают хлебопа- шества, не видали огурцов и капусты, а навоз называют сором. Эти исключительные, даже в Архангельской губернии, условия края, конечно, отразились в его сказках. В Печорском крае еще вполне сохранились былины, хотя и разрушаются постепенно; носятся по праздникам парчовые, старые, боярские костюмы, совершаются старые, полные длинных церемо ний свадьбы, поются древние песни, а грамотные люди (старообрядцы) до сих пор услаждают себя чтением рукописей XVII и XVIII веков.
Разумеется, все это не могло не отразиться на сказках. Во- первых, только на Печоре я нашел сказочника, который рассказывал мне сказки тем старинным укладом, которым оне, вероятно, первоначально были составлены, с полным сохранением того склада их, который А. Н. Афанасьев называет «обрядностью» сказки. Мой сказочник Алексей Васильевич Чупров был у меня именно тем единственным сказочником, который передает сказки так, как оне, может быть, должны были говориться в старину. Дальше уже во всем сборнике вы не найдете такого сказочника (см. его сказки №№ 2, 3, 4, 5 и стр. 55).
Лес, вода и вообще реки и озера и в частности море фигурируют почти в каждой печорской сказке. Герои сказок ходят и плутают, «шаврают» по лесам и болотам, плавают по рекам, озерам и морям; на морях беспрестанно, чуть не в каждой сказке ездят не только на кораблях, в моря спускают людей в бочках; спускаются герои сказок даже на дно морское и там действуют и снова выходят сухими из воды на свет божий. Даже в шутливых прибакулочках-скороговорках везде река и море. Например, в небылице, как «40 братьев ездили отца крестить» кобыла скачет через реку и перерывается [Везде в последующем изложении цифра в скобках при ссылке на сказку будет означать № сказки. Ссылка на страницу будет обозначаться «стр.» (19). В анекдоте о зырянине весенний печорский лед напирает на зырянскую избу, зырянин сердится на Бога и хочет расколоть икону (30). Одна скороговорка начинается: «на мори, на кияни, на острове Буяни» (10). В другой говорится, что «за морем скот дешев, быков меняют на оводов, мух на телят, телят на комаров». Пустозер Алексей Иванович Дитятев рассказал замечательную в этом отношении скороговорку (54), имеющую сплошь местное значение и, несомненно, местного же происхождения. Тут упоминаются какие-то Алексей Фомин, Паша Громован, Афонька, Исак да Амгле самоедин, Гришка и Микишка, худые самоедишки; все это, несомненно, местные жители, на которых составлена шутливая скороговорка: они ходят по морю и промышляют ошкуев, облемаев, нерпей, зайцев и проч. (54).
Промыслы — рыбная и звериная ловля, вообще сильно отражаются в сказках. Например, «Горчев задумал ехать по синему морю стрелять гусей и лебедей» (6). Описывается «чудо чудное» в лесной избушке, во время промысла, когда облупленный заяц скочил и убежал (9). Старик идет в лес силки ставить (16). В шутливой форме описывается ловля пустозерами семги (24). Мужик стоит в воде, бородой «ез заезил, ртом рыбу хватает» (47) и пр. и пр.
То, что Устьцылемская волость населена потомками вольнолюбивых новгородцев [См. Н. Ончуков. Печорские былины» стр. ХII – ХVI или его же «Былинная поэзия на Печоре», стр. 11-14] , не могло не отразиться в совершенно свободном взгляде на царя, где нет и тени низкопоклонства и лести, что, может быть, сказалось бы в сказках Пустозеров, потомков московских служилых людей. Например, у А. В. Чупрова говорится в одной сказке: «Этим царям што дурно, то и потешно» (2). У него же Черепан на вопрос «Разве государь дик?» отвечает: «А как государь не дик? У бояр полны погреба денег лежат, да все их жалует, а у беднаго, у нужняго с зубов кожу дерет, да все подать берет» (7). У Чупрова же Григория Ивановича вор бьет царя по косице (17), и пр.
За Печорой следует Олонецкая губерния. Тоже северная местность, с суровым климатом, все же с более мягким, чем на Печоре, Олонецкая губерния знает уже, кроме ячменя, рожь и другие виды зерновых и корнеплодов. Промыслы звериные и рыбные имеют и здесь значение, но уже не такое, как на Печоре: леса здесь тоже уже не такие девственные, как там; население губернии больше и гуще, а дичь по лесам и истреблена, и распугана; рыба в реках, преимущественно в озерах, выловлена; и дичи и рыбы не хватает, чтобы сделать эти промыслы преобладающими в жизни олонецкого крестьянина. Лесные промыслы есть, но уже в другом виде; работа по рубке и сплаву лесов, правда, здесь имеет большое значение, так же как хлебопашество и так же как занятие извозом зимой. Но главное, чем разнится Олонецкий озерный край от края Печорского — это сравнительная близость его к Петербургу, прекрасный и недлинный водный путь в северную столицу.
Петербург, если можно сравнить, это море и Печора Олонецкого края. Как нет семьи в Печорском крае, неимеющей связи с морем, особенно с Печорой, так нет семьи в Олонецком озерном крае, главным образом в Заонежье, которая не имела бы сношения с Петербургом. Нет деревни, а в деревне редкая семья, из которой кто-нибудь в любое время года не жил бы в Петербурге в качестве приказчика, дворника, прислуги, газетчика (Каргопольский уезд) и т. д. Все сплошь население этого отнюдь не бедного края перебывало и пережило в Петербурге то на службе, то в услужении, то по торговой части, то с товарами в качестве возчиков, то просто погостить у родных, посмотреть на Питер. Связь столицы с Заонежьем беспрерывная, безостановочная, стародавняя и нисколько не ослабевающая. Нужно ли говорить, что это не могло остаться не отраженным в сказках.
В печорских сказках ни разу не только не фигурирует, даже не упоминается ни Москва, ни тем больше Петербург; между тем в записях, сделанных в Олонецкой губернии, Москва упоминается 4 раза, Петербург же фигурирует постоянно, и не только сама столица, но и ее окрестности, отражая ту связь Заонежья с Петербургом, которая существует в действительности. Например: мужик живет в деревне с женой, уезжает в Петербург и там умирает, и мертвый приезжает в деревню (87). Жена жила в деревне без мужа, а муж жил в Питере, и вздумала изменить мужу (121). Жена, чтобы погулять в деревне с дружком, уговаривает мужа ехать в Питер на заработки и собирает мужа в дорогу (208). У старика и старухи три сына и дочь. Сыновья уезжают в Петербург и там нанимают работницу Егибиху, которая чуть было не сгубила их сестру, когда братья выписали сестру в Питер (218). Поповна обманывает монахов, очевидно, уже в самом Петербурге; хотя место действия и не названо, но крестьянин, муж поповны, носит убитых монахов в Неву да в Фонталку (82). Деревенский вор едет воровать в Питер, где денег больше. В Петербурге он идет, между прочим, по Миллионской улице и обкрадывает сначала банк, потом царский дворец. Посланник и полковник берутся по просьбе царя поймать вора, а вор зовет их к себе в дом на Невском пришпекте и угощает, после чего они отправляются в Царское Село (168). Купец Нименяев в Петербурге умирает и оставляет капитал сыну Василью. Василий торгует с приказчиками в магазине и идет в погребок выпить. Несут покойника по Миллионской улице; Василий едет с работником торговать, а товар складывает в чухонскую телегу (169). Вор Мамыка ворует в Петербурге и обманывает царя в Царском Селе (197). Знают олончане и близлежащие к столице города: бурлак живет в Риге и женится там (184).
В других отношениях сказки Олонецкого края имеют много общего со сказками Печорского. Те же леса, реки, озера, море фигурируют по общности причин в сказках Олонецких, как и Печорских.
Сказки Летнего берега отличаются от двух указанных выше местностей разве тем только, что в них особенно рельефно выступает море со всеми его особенностями. Жители прибрежных, приморских селений, сказочники Летнего берега не только работают в море на промыслах, но и служат на морских пароходах матросами, штурвальными, шкиперами, ездят с рейсами по всему Белому морю и Ледовитому океану, к Западу и к Востоку от Архангельска, бывают на Мурмане, на Новой Земле, в Норвегии и дальше за границей. В одной бывальщине действие происходит на Новой Земле, где нечаянно остался от товарищей на зиму промышленник (248).
II
Сказки с эпическим содержанием. — Отражение былин в сказках. — Сказки с содержанием духовного стиха. — Комедия. — Рассказы про инородцев и своих соседей русских. — Предания о происхождении селений, урочищ, фамилий. — Предания о панах и шведах. — О самосожженцах.
На Севере, где еще хранятся, живут и распеваются былины, естественны и сказки с эпическими сюжетами. Несколько их вошло в мой сборник. На Печоре, где я записывал былины, я не записывал сказок с эпическими сюжетами; хотя уже и там я должен был записать старину про «Святогора» рассказом, «со слов», т. е. собственно сказку, потому что никто не знал эту былину петь («Печорские былины», стр. 256). Сказки с эпическими сюжетами есть в записях А. А. Шахматова и в сказках, извлеченных из архива Географического Общества; всего их в сборнике семь. «Князь и княгиня» (74) трактует известный сюжет про князя 12 лет и княгиню 9 годов, которую князь казнил по оговору странниц, а потом, когда убедился в ее невинности, сам бросился на кол. «Садко» (90), «Братья разбойники и сестра» (97), «Мать-убийца» (98), «Царь Иван Васильевич и сын его Феодор» (125), «Пантелей» (134) и «Илья Муромец» (136). «Садко» — сильно отклоняющийся от былины вариант, зато все остальные очень близки к соответствующим былинам и, вероятно, есть просто разложившиеся былины, потому что и передаются они былинным складом, и даже с попыткой на стихи, а «Князь и княгиня» так близка к былине, что ее можно без затруднения разбить на стихи и петь. Например:
Вынимает князь саблю вострую,
Срубил, сказнил поплеч голову;
Укатилася голова коням под ноги...
.. .Все кони по колене в овсе,
Они едят траву все шелковую,
Они пьют воду все ключевую; В В В тереме золота казна по шкатулочкам,
Цветно платье все по стопочкам,
Бела посуда по надблюдничкам,
Ключи-замки все по полочкам;
В терем зашел — жолубня тут нет,
Дитя малаго не видано;
Тут пяла стоят золоченыя,
Не столько в них шито, сколько плакано
Все князя в доме дожидано (74).
|
В крае, где еще так сильна былинная традиция и где еще живут и здравствуют люди, помнящие и поющие не по одному десятку былин, естественно, что и в сказках должен отразиться былинный склад и язык. Особенно много привносят былинного в свои сказки сказочники, которые поют в то же время и былины. Для примера укажу на моего сказателя былин и сказочника А. В. Чупрова, у которого в сказках попадаются места совсем из былин. Например, в сказке «Царь-Чернокнижник» (2):
«Доспел себе Царь-Чернокнижник пир на весь мир про всех бояр, про всех крестьян, про всех людей пригородныих» (2).
«Все на пиру приумолкнули и приудрогнули» (2).
В сказке Иван-царевич и Царь-девица (3):
I
«Стар матер человек ночку просыпал, по утру рано вставал, ключевой водой умывался, и полотёнышком утирался, выходил вон на уличу, на красно круто крыльцо, заревел по-звериному, засвистел по-соловьиному» (стр.67)
В сказке «Федор-царевич и оклеветанная мать» (5):
«заходят они на кораб, сходни поклали, якори побросали, тонки парусы подымали и побежали за синее море. Дал им Бог тишины пособной»
или еще:
«Стали скоро снарежатися, скоре того сподоблетися».
Былина так еще известна на Севере, что про нее, как произведение всем известное, упоминается в сказке мимоходом, без всяких пояснений. В сказке «Поп исповедник» (138) поп спрашивает у странника:
«А што, старицек, ты проходець, не знашь-ле какой-нибудь былинки сказать, песенки спеть?».
Духовные стихи тоже очень распространены на Севере и в сборнике есть сказка с содержанием духовного стиха. Это «Царь Агапий и дочь его Елизавета» (75); она содержит историю совершенно тожественную с очень распространенным на Севере стихом про «Егория Храброго и царицу Александру или Олисавью» [Н. Ончуков. «Печорские стихи и песни», стр. 8 и 12]. Совсем стихотворный склад записи показывает, что это настоящий стих, только записанный прозой. Впрочем, напечатанная с рукописи так же, как и № 74, эта запись неизвестно даже как и передавалась священнику Боголепову. Его уверения, что записи сделаны с «с голосу», в отношении других сказок не допустимы.
Под № 204 в сборник попала настоящая комедия, записанная летом 1903 г. в Олонецкой губернии. Так как она была записана у меня тогда всего одна, то я поместил ее вместе со сказками. Летом 1907 г. в Архангельском и Олонецком уездах я напал на целое гнездо народной драмы, для которого понадобилось уже отдельное издание, но 30-й лист сборника, в который пришелся «Ездок и Конёвал» или «Конь», тогда был уже напечатан.
В сборник вошли несколько шутливых рассказов, названных у Афанасьева «рассказами об инородцах». Охватывая местности всей России, сказки Афанасьева содержат рассказы про Цыгана, Жида, Татарина, Мордвина, Чувашенина, Черемисина, Немца. В моих записях, сделанных всего в двух губерниях, мне встретились рассказы про северных инородцев — Зырян (23 и 30) и Корел (214). Кроме того, жители двух соседних русских волостей на Низовой Печоре: Устьцылемской и Пустозерской, подметив смешные стороны быта и привычки своих соседей, высмеивают их в придуманных на этот случай анекдотах. Устьцылёмы смеются над Пустозерами (24), подметив их и большую богомольность и в то же время жадность. Сами Устьцылёмы подвергаются насмешкам и вышучиваниям со стороны своих соседей (25 и 26), на этот раз уже Зырян. Русские в Заонежье высмеивают Корел (214). Про Корел же у меня записана очень остроумная сказка от И. Я. Иванова, которую я не мог напечатать в силу ее большой грубости. От П.М. Калинина записана сказка о том, «как немец женился», не попавшая в сборник по той же причине. В № 287 рассказывается о том, как русский солдат околпачивает Татарина, Арапа и Шведа.
Вошло в сборник несколько преданий о происхождении сел и урочищ и несколько вариантов распространенного на севере предания о Панах. В № 207 содержится предание о первых жителях теперешней дер. Падмозеро (Толвуйской вол.), откуда мой сказочник был родом. Под №№ 200-203 напечатаны лопарские предания о происхождении Кит-Камня на озере Имандре, об урочище Лынь-Лан-Нынч и урочище Викварач там же, и острове Кильдин. В № 232 объясняются названия урочищ, деревень и островов на Выгозере: села Койкинцы, мыса Деревенский Наволок, островов — Городовой и Котельный, и фамильи Ругмаковых. В №№ же 232 а, б и в приводятся легенды про Панов, пришедших в смутное время из Москвы и занимающихся разбоем на Выгозере (Повенецкого уезд) с. Меграх (Лодейнопольского уезда), Нижмозере (Архангельского уезда). Предания о Шведах, которых называют также и Панами, находятся в №№ 201 и 203. Рассказы про клады в №№ 72, 87 и 230. № 196 содержит рассказ о самосожженцах-старообрядцах в селе Линдозере.
Под №№ 77 и 274 напечатаны простые народные рассказы. В первом рассказе о том, как два брата, крестьяне села Кодемы, ходили клад искать; во втором Ф. Я. Бабкин рассказал, как он получил «надцаду», попробовав нести на себе целое дерево.
III.
Рассказы про леших, чертей, водяных, колдунов, оборотней, мертвецов. — Личные встречи с ними и рассказы про бывшее «на веках», «досюлыцины». — «Бывальщины» и «бывальщинки» про оборотней, колдунов, волшебниц. — Отношения народа к правдивости сказки.
Между совершенно реальными рассказами, характеризующими быт Севера, есть рассказы из области чудесного, преимущественно касающиеся верований в невидимый мир злых или безразличных к человеку духов, чертей, леших, водяных и пр. Рассказчики выдают их также за несомненно истинные происшествия. Все эти рассказы касаются местной жизни, а действующими лицами в них являются или сами рассказчики (272, 273, 275, 299 и проч.), или же рассказчики слышали описание происшествий от своих близких родных, однодеревенцев и хороших знакомых (235 а, б, в, г, д и пр.). Все случаи касаются местности, где живет рассказчик; действуют в них лица, известные всей деревне, и происшествия, в них рассказанные, могут удостоверить все жители данной местности. И все описанные случаи не заключают в себе особенно чудесных происшествий и касаются большею частью сбившихся с дороги и блудящих в лесу по вине лешего, встреч с лешим, чертом, водяным, кем-то неизвестным, но страшным и пр. Вот содержание этих сказок.
У жителей лесных областей больше всего рассказов про лешего. Степанида Максимовна видела в лесу лешего в виде женщины с бураком в руке (179 б); ее же леший потянул в лес, а когда Степаниду Максимовну воротил муж, леший ночью стучал по избушке и лаял собакой (179 в); Иван-охотник видел лешего в виде своего отца (198 а), в виде мужика со светлыми глазами (198 б), сзади Ивана бежал леший и хлопал в ладоши (198 в), леший пугал собак (198 г), тетка Ивана видела лешего в виде мужика с собакой (198 д), отец Ивана видел лешего в виде знакомого мужика Василья с парнем (198 е); Петр Коровин видел лешего в виде знакомого мужика Павла Непытаева (235 а); Ивана Чудинова в лесной избушке леший однажды ночью несколько раз за ноги с постели сдернул (235 б); Николая Кузьмина леший выжил из лесовой избушки шумом; Павел Коковин переругивался с лешим (235 д); девушку в Тамице леший водил шесть дней (291), а в Корельском острове девушек водил 12 дней (179 а); в первом случае их отмолили молебном, во втором — колдунья с Лексы отколдовала; парня Тихона леший унес к себе в дом, и его выручила жена лешего (293); старик в Тамице украл с девицами овцу, за это леший совсем увел его сына 19 лет, сын объявился в лесу уже женатый — через 15 лет (292); Савву Коротких леший водил по лесу (299); у Сынчикова леший сивую лошадь затащил ночью в ясли (303).
Вот встречи с чертями и водяными: жена Ивана-охотника с Корельского острова посулила черта своим девчонкам, и черт потащил их в лес, но отпустил, когда они сотворили молитву (198 ж); мужик из Нёноксы видел чертовку — сидит на мосту и прикококивает (266 а); Водяного видел С. П. Корельский , когда в полночь хотел перебрести речку (273). Рассказывают и про неизвестных духов: Устьцылём жил в работниках у Пустозера и пошел в баню, а из под полка вылез какой-то страшный старик и мылся с ним (29). Имеют дело жители Севера, конечно, и с мертвецами: Степанида Максимовна, прощаясь с мужем в гробу, призывала мужа ходить к ней, и мертвый муж стал ходить (180 а и б).
Как видно из приведенных рассказов в происшествиях этих нет ничего особенного, необычайного, и все происшествия и встречи с лешими, чертями, водяными, мертвецами случались или с самими рассказчиками, или с хорошо известными, или совсем близкими им людьми. Несколько уже другого рода рассказы про тех же чертей, леших, водяных, мертвецов, оборотней и разбойников, которые тоже выдаются за быль и даже называются в отличие от сказок «бывальщинами» (6), «бывальщинками», но в которых рассказчики уже обыкновенно не могут указать места, где событие происходило, и имена действующих лиц; кроме того, или не могут указать, когда событие происходило, или прямо указывают, что дело было давно, очень давно, «досюль» (120, 121 и др.), на «веках» (234) и т. д., поэтому рассказы эти, кроме бывалыцин, называются еще «досюлыцинами». В них, в отличие от происшествий местного характера, больше элементов чудесного, необыкновенного.
Вот содержание «бывалыцин» или «досюлыцин». Про чертей: когда-то в селе Меграх черт пришел к богатому мужику за бочкой золота, которую мужик накопил за свою жизнь. Мужик отдал золото. Черт опустил бочку на цепи в реку. Вскоре мужика нашли на берегу мертвого, обмотанного цепью, с пустой бочкой на шее (229); в Меграх же из одного озера некогда выходили пастись на остров 4 чертовы коровы: один мужик поймал двух и разбогател на молоке от них (231); мужик ловил рыбу на Амборских озерах и увидел на заязке черта: сидит черт, качается и жалуется на свою судьбу — мужик убил черта веслом (266).
Особенно много рассказов про леших. Мужик нанялся в работники к лешему, принимал участие в драке своего хозяина с чертями и пособил лешему молитвенником. Леший отпустил его домой на сивом мерине, а мерин оказался стариком из деревни (226); мужик выручил лешего, который утонул было в болоте с медведем и лосем; за это мужика леший угостил и подарил рукав своего кафтана, из которого мужик сшил себе кафтан да пять колпаков (227); старуха из Нёноксы на веках заблудилась в лесу, попала в дом к лешему и прожила у него в няньках три года (234); у лешего жонка с Руси была — родила, и леший притащил старуху-бабку принимать женина ребенка; бабка приняла, и леший заплатил бабке серебряными рублями (290); отставной солдат с Тельмозера съездил с лешим, в виде станового пристава Смирнова, в Петербург и присутствовал там на крещенском параде (301).
Особенным сочувствием пользуются и вызывают большое участие в слушателях «бывалыцинки» про еретиков, оборотней и колдунов. К одной девице жених-колдун посватался, девице он понравился, а отец-мать не отдают. Жених приехал ночью, увез девицу с приданым будто в церковь, а она очутилась в могиле (39); на Печоре у бабы умер мужик-еретик. На третьи сутки он вдруг встал и съел старшую дочку и пеленки, и хотел было съесть и всех, но в избу вошел Егорей-храбрый и спас семью от смерти (45); почти такой же случай был и в Заонежье, только с продолжением: чернокнижник-мужик после смерти встал и тоже хотел съесть свою семью; также пришел седатый старичок и усмирил его. Чернокнижника положили в гроб с железными обручами, и какой-то пьянчужка согласился везти его на тройке на погост. Обручи на гробе лопнули, и покойник хотел загрызть ямщика, а тот спасся на дереве; покойник прибежал в деревню, где его артелью одолели, положили в гроб и похоронили (86); мужик уехал в Питер и умер, жена плачет по нем, покойник и приехал к ней, и стал жить с ней как живой; прожил 5 лет, а потом стал есть скотину, тут его убили (87); бабка прокляла внука на венчальном пороге, он после свадьбы пропал; его выручила молодая жена от нечистого духа (96); молодец с девицей играл три года, а ее выдали за другого; она умерла, но спустя шесть недель встала из могилы и пришла к своему мужу; муж ее не пустил к себе, и она ушла к своему старому дружку; он ее кормил 8 недель, а потом повенчался с ней и стал жить (120); священник уговаривал колдуна бросить свое ремесло, колдун после смерти ночью пришел к священнику, выманил его в церковь и хотел загрызть, но священник успел оградить себя напрестольным крестом и этим спасся (228); парень женился и видит, что жена его ест только рисовую кашу уховерткой от креста. Муж подглядел, что жена ночью ходит на кладбище, — разрывая могилы, ест мертвечину; муж как-то попрекнул этим жену, а та плеснула ему в лицо водой и оборотила мужа в собаку; обратно отворотила мужика добрая
волшебница и научила мужа, как отучить жену от колдовства (247); промышленник нечаянно остался на зиму от товарищей на Новой Земле и там сжился с чертовкой и прижил ребенка; на весну, когда он собрался бежать с товарищами домой, чертовка разорвала ребенка, бросила на судно и чуть было не потопила его (248).
Эти бывальщины без резких границ переходят, с одной стороны, в легенды про святых и явления самого Бога, с другой стороны, в настоящие сказки про Иванов-царевичей, Царь-девиц, богатырей, волшебников и проч., в которых и сами рассказчики плохо, а то и совсем не верят.