ПРИГОВОР РАБСКОМУ ТРУДУ
Анализируя изображение лагеря в прозе В.Шаламова, нельзя не выделить еще одну его важнейшую грань, которую всячески старался подчеркнуть писатель. Этой гранью лагерь опять же тесно смыкался с «миром» — так же лицемерно, бесчестно и кроваво.
Из рассказа в рассказ писатель поминает, что над воротами почти каждого лагеря бывал вывешен знаменитый сталинский лозунг — «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести в геройства».
Но что это был на самом деле за труд?
Еще Достоевский в «Записках из Мертвого дома» писал, что тягость и каторжность работы арестанта — не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки.
Именно такой, принудительный, подневольный, рабский по сути своей труд Шаламов ненавидел до глубины души.
Кажется, можно увидеть своего рода поэзию в том, как описывает Шаламов в рассказе «Артист лопаты» работу своего героя Криста, его «забойную симфонию». Крист поистине мастер этого дела — как старательно и искусно подгоняет он под себя лопату, как визжит загоняемая в грунт сталь штыка, как сползает с него камень и падает на дно тачки. Так слаженно, ловко, артистично, почти красиво у Криста выходит, что впору залюбоваться.
Однако за этим артистизмом — только инстинкт выживания, инстинкт самосохранения. Силы у Криста все равно нет, нормы ему не выработать.
Да и что это за норма! С педантичной точностью писатель приводит цифры. Согласно «Запискам Марии Волконской», норма для декабристов в Нерчинске была три пуда руды, для каторжан же советского призыва — примерно восемьсот пудов. Разница — впечатляющая!
Эту норму зека заставляли выдавать всеми правдами и неправдами, а тем, кто не в силах был справиться, грозил голод, побои других членов бригады, недовольных, что из-за какого-то доходяги они не могут дать процент, обвинение в саботаже, новый срок, а то и расстрел.
Труд становится для заключенного мукой, физической и душевной. Он внушает ему только страх и ненависть. Освобождение от труда — любыми путями в средствами, вплоть до членовредительства — становится самой желанной целью, так как сулит избавление от непомерных страданий, от гибели.
«Колымские рассказы» — обличение, гневное до прямой ярости, выплескивающейся на страницы, и отрицание лагерного рабского труда, ставящего все нравственные ценности с ног на голову.
Рабский труд формировал и рабью психологию. Он не мог быть честным. Как говорит один из героев рассказа «Сухим пайком», «к честному труду в лагере призывают подлецы и те, которые нас бьют, калечат, съедают нашу пищу и заставляют работать живые скелеты — до самой смерти. Это выгодно им — этот «честный» труд. Они верят в его возможность еще меньше, чем мы».
В 1962 году в журнале «Новый мир» была опубликована повесть «Один день Ивана Денисовича» тогда еще малоизвестного А.Солженицына, сразу сделавшая его знаменитым: в ней была правда о лагерях, до тех пор лишь микроскопическими дозами проникавшая на страницы печати.
Привлекал и ее герой — по-крестьянски терпеливый, непривередливый, трудолюбивый, не гнушающийся никакой работы. В ней Иван Денисович находил успокоение, не отлынивая и не ища местечка потеплее.
Критики уловили некоторый поэтический ореол вокруг труда героя повести, несмотря на то что труд этот был подневолен и по-лагерному тяжел. Особой радости он у Ивана Денисовича не вызывает, но и ненависти тоже.
Ю.Карякин, размышляя о повести, писал: «Все дело для него не просто в том, чтобы выжить, а в том, как и для чего выжить. Он выживает не за счет других, а в труде и для труда.
Идут «зэки» из лагеря на работу, «как на похороны». Идут обратно — тот же мотив: «как на похороны». Но даже тяжелый труд для большинства из них — это как воскрешение».
Шаламов высоко ценил повесть, хотя и высказал в письме Солженицыну ряд замечаний и уточнений. Но с чем он не соглашался и готов был спорить, так это с трактовкой в духе вышеприведенной. В ней он видел «героизацию принудительного труда» и как бы защищал от нее повесть.
Его позиция была непреклонна: «в лизанье лагерной палки ничего, кроме глубочайшего унижения, для человека нет».