Кому, по милости природы или судьбы, выпал такой
удел, тот с трепетной заботливостью будет следить, что-
бы внутренний родник счастья всегда был ему доступен,
условием чего являются независимость и досуг. Их он
охотно добудет умеренностью и бережливостью; это для
него тем легче, что он не вынужден -- подобно другим --
искать наслаждений вовне. Поэтому перспектива чинов,
денег, благожелательности и одобрения света не соблаз-
нит его отказаться от самого себя, и опуститься до низ-
менных стремлений и дурных вкусов людей. Если предста-
вится случай, то он поступит как Гораций в письме к Ме-
ценату (Lib. I, ер.7).
Вообще крайне глупо лишаться чего-либо внутpи себя
с тем, чтобы выиграть вовне, т. е. жертвовать покоем,
досугом и независимостью, -- целиком или в большей час-
ти -- ради блеска, чина, роскоши, почета или чести.
Так, однако, поступал Гете; меня же мой гений решитель-
но влек в другом направлении.
Приведенная здесь истина, гласящая, что источник
счастья берет свое начало в самом человеке, находит
подтверждение в верном замечании Аристотеля (наставле-
ние Никомаху 1,7 и VII, 13, 14), что всякое наслаждение
предполагает некоторую деятельность, применение извест-
ной силы и немыслимо без такового. Учение Аристотеля,
утверждающее, что счастье человека заключается в сво-
бодном использовании преобладающих в нем способностей,
-- воспроизводится Стобеусом в его исследовании о пери-
патетической этике (Eel. eth. II, cap. 7); счастье, го-
ворит он, состоит в упражнении своих способностей рабо-
тами, могущими дать известный результат.
Исконное назначение сил, коими природа наделила
человека, заключается в борьбе с нуждою, теснящей его
со всех сторон. Раз эта борьба прерывается, неиспользо-
ванные силы становятся бременем, и человеку приходится
играть ими, т. е. бесцельно тратить их, ибо иначе он
подвергнет себя действию другого источника человеческо-
го страдания -- скуки. Она терзает прежде всего знатных
и богатых людей; Лукреций дал превосходное описание их
страданий4, меткость которого мы в любое время можем
проверить в каждом большом городе. У таких людей в
юности большую роль играет физическая сила и производи-
тельная способность. Но позже остаются одни душевные
силы; если их мало, если они плохо развиты или же нет
данных к их деятельности, то получается серьезное бедс-
твие. Так как воля есть единственная неиссякаемая сила,
то стараются ее возбудить, разжигая в себе страсти,
прибегая, напр., к крупной азартной игре -- поистине
унизительному пороку.
Вообще каждый праздный человек, сообразно с харак-
тером преобладающих в нем сил, выберет для их упражне-
ния то или иное занятие -- игру: кегли, шахматы, охоту,
живопись, скачки, музыку, карты или поэзию, геральдику
или философию и т. д.
Тему эту можно разработать методически; для этого
надо обратиться к основе действия всех человеческих
сил, т. е. к трем основным физиологическим силам. Расс-
матривая их бесцельную игру, мы видим, что они являются
источниками трех групп наслаждения, из коих человек, --
в зависимости от того, какая сила в нем преобладает --
выбирает более для себя подходящие. Наслаждения достав-
ляются: во-первых -- воспроизводительной силой (Repro-
ductionskraft); таковы еда, питье, пищеварение, покой и
сон. Про некоторые нации сложилась молва, будто они
возводят эти наслаждения на степень народных торжеств.
-- Во-вторых, -- раздражаемостью (Irritabilitдt); тако-
вы путешествия, борьба, танцы, фехтование, верховая ез-
да, разные атлетические игры, охота, и даже битвы и
война. -- В-третьих -- чувствительностью (Sensibi-
litдt); таковы созерцание, мышление, ощущение, поэзия,
музыка, учение, чтение, изобретение, философия и т. п.
-- Относительно ценности, степени и продолжительности
каждой такой группы наслаждений можно сказать много, но
я это предоставляю читателю.
Вероятно, всякий подметил, что наслаждение, обус-
ловливающееся тратой наших сил, а с ними и наше
счастье, заключающееся в частом повторении наслаждений
-- будет тем полнее, чем благороднее обусловливающая их
сила. Никто не станет отрицать преимущества, принадле-
жащего в этом отношении чувствительности -- решительным
преобладанием коей человек отличается от других живот-
ных, -- над двумя другими физиологическими силами, при-
сущими в равной или даже большей степени животным. К
чувствительности относятся и наши познавательные силы:
поэтому ее преобладание делает нас способными к наслаж-
дениям духовным -- т. е. состоящим в познавании; нас-
лаждения эти тем выше, чем больше перевес чувствитель-
ности5.
Нормальный, средний человек живо заинтересуется
каким-либо предметом лишь при условии, если последний
возбуждает его волю; только этим предмет приобретает в
его глазах личный интерес. Но всякое длительное возбуж-
дение воли является процессом сложным; в известной доле
в него входит и страдание. Средством умышленного воз-
буждения ее при посредстве мелких интересов, могущих
причинить не длительную и серьезную боль, а лишь минут-
ную, легкую, которую правильнее бы назвать "щекотанием
воли" -- является карточная игра, -- обычное занятие
"порядочного общества" во всех странах6.
Человек с избытком духовных сил способен живо за-
интересоваться чем-либо через посредство хотя бы одного
разума, без всякого вмешательства воли; ему это даже
необходимо. Такой интерес переносит его в область, со-
вершенно чуждую страданий, в атмосферу "веселой, легкой
жизни богов". -- Жизнь остальных протекает в отупении;
их мечты и стремления всецело направлены на пошлый ин-
терес личного благосостояния -- т. е. на борьбу с раз-
ными невзгодами; поэтому их одолевает невыносимая ску-
ка, как только эта цель отпадает и они оказываются пре-
доставленными самим себе; лишь бешенное пламя страсти
способно внести известное движение в эту застывающую
массу.
Наоборот, человек с избытком духовных сил живет
богатой мыслями жизнью, сплошь оживленной и полной зна-
чения. Достойные внимания явления интересуют его, если
он имеет время им отдаться; в себе же самом он имеет
источник высших наслаждений. Импульс извне дают ему яв-
ления природы и зрелище человеческой жизни, а также
разнообразнейшие творения выдающихся людей всех эпох и
стран. Собственно, только он и может наслаждаться ими,
так как лишь для него понятны эти творения и их цен-
ность. Именно для него живут великие люди, к нему лишь
они обращаются, тогда как остальные, в качестве случай-
ных слушателей способны усвоить разве какие-нибудь
клочки их мыслей. Правда, этим у интеллигентного чело-
века создается лишняя потребность, потребность учиться,
видеть, образовываться, размышлять, -- а с тем вместе и
потребность в досуге. Но, как правильно сказал Вольтер,
-- "нет истинных удовольствий без истинных потребнос-
тей, а потому, благодаря им, интеллигентному человеку
доступны такие наслаждения, которых не существует для
других. Для большинства красота в природе и в искусс-
тве, как бы оно ни окружало себя ею, являются тем же,
чем гетера -- для старика. Богато одаренный человек жи-
вет поэтому, наряду со своей личной жизнью, еще второю,
а именно духовною, постепенно превращающуюся в настоя-
щую его цель, причем личная жизнь становится средством
к этой цели тогда как остальные люди именно это пошлое,
пустое, скучное существование считают целью. Он преиму-
щественно будет заботиться о чисто духовной жизни, ко-
торая, благодаря постоянному развитию мышления и позна-
ния, получит связность и все резче обрисовывающуюся це-
лость и законченность завершающегося произведения ис-
кусства. От нее печально отличается жизнь чисто практи-
ческая, направленная лишь на личное благосостояние,
способная развиваться лишь вширь, но не вглубь, и слу-
жащая целью, тогда как должна бы быть лишь средством.
Наша практическая, реальная жизнь раз ее не волну-
ют страсти, -- скучна и плоска; в противном же случае
она становится горестной; поэтому счастливы только те,
кто наделен некоторым излишком ума сверх той меры, ка-
кая необходима для служения своей золе. Такие люди ря-
дом с действительной жизнью живут еще и духовной, пос-
тоянно их интересующей и занимающей, и притом чуждой
страдания. Простого безделья, т. е. ума, незанятого
служением воле, -- для этого мало; требуется положи-
тельный избыток сил, который только и способен толкнуть
нас на чисто умственную работу, вне служения воле: "от-
дых без занятий -- это смерть, погребение живого чело-
века" (Seneca, ер. 82). Сообразно с тем, велик или мал
этот избыток ума, существуют бесчисленные градации ду-
ховной жизни, начиная с собирания и описания насекомых,
птиц, минералов, монет и вплоть до создания высших про-
изведений поэзии и философии.
Такая духовная жизнь ограждает нас не только от
скуки, но и от ее пагубных последствий. Она спасает от
дурного общества и от тех многих опасностей, несчастий,
потерь, растрат, какие постигают всякого, ищущего свое
счастье во внешнем мире. Правда, мне моя философия ни-
чего не дала, зато многое сохранила.
"Нормальный", средний человек вынужден искать жиз-
ненных наслаждений вне себя: -- в имуществе, чине, жене
и детях, друзьях, в обществе и т. п., и на них воздви-
гать свое счастье; поэтому счастье рушится, если он их
теряет или в них обманывается. Его положение можно вы-
разить формулой: центр его тяжести -- вне его. Поэтому
его желания и капризы постоянно меняются; если позволя-
ют средства -- он то покупает дачу, лошадей, то устраи-
вает празднества и поездки, вообще ведет широкую жизнь.
Удовольствия он ищет во всем окружающем, вовне, подобно
больному, надеющемуся в бульоне и лекарствах найти здо-
ровье, истинный источник которого -- его жизненная си-
ла.
Чтобы не перейти сразу к другой крайности, возьмем
человека, если и не с выдающимися, то все же с превыша-
ющими обычную скудную дозу духовными силами. Если внеш-
ние источники радости иссякнут или перестанут его удов-
летворять, -- он начнет по-дилетантски заниматься ис-
кусством, или же реальными науками -- ботаникой, мине-
ралогией, физикой, астрономией и т. п., найдет в этих
занятиях немало наслаждения, и отдохнет за ними; мы мо-
жем сказать, что центр тяжести лежит отчасти уже в нем
самом. Но так как дилентантизм в искусстве еще далек от
истинного таланта, а реальные науки не идут далее взаи-
моотношения явлений, то ни то, ни другое не в силах
поглотить человека всецело, наполнить все его существо
и так сплести с собою его жизнь, чтобы ко всему осталь-
ному он потерял интерес. Это составляет удел высшего
духа, который обычно именуют гением. Только гений изби-
рает абсолютной темой своего бытия жизнь и сущность
предметов, и глубокое их понимание стремится выразить,
в зависимости от индивидуальных свойств, в искусстве,
поэзии или философии.
Только для такого человека занятие собою, своими
мыслями и творениями насущно необходимо, одиночество --
приятно, досуг -- является высшим благом, -- все же ос-
тальное -- не нужно, а если оно есть, то нередко стано-
вится в тягость. Лишь про такого человека можно ска-
зать, что центр его тяжести -- всецело в нем самом.
Отсюда станет ясно, почему такие, крайне редкие
люди даже при отличном характере, не принимают того
теплого, безграничного участия в друзьях, семье и об-
ществе, на которое способны многие другие. Они готовы
примириться с чем угодно, раз только они имеют себя. В
них заложен один лишний изолирующий элемент, тем более
действительный, что другие люди никогда не могут их
удовлетворить; и этих других они не считают равными се-
бе; так как эта отдаленность сказывается всегда и во
всем, то постепенно они начинают считать себя отличными
от людей существами и говорить о людях в третьем, а не
в первом лице множественного числа.
С этой точки зрения тот, кого природа щедро наде-
лила в умственном отношении, -- является счастливее
всех; ибо очевидно, что субъективные данные важнее, чем
объективные, действие коих, каково бы оно ни было,
всегда совершается через посредство первых. Это и выра-
жают стихи Люциана (Anthol. 1,67): "Богатство духа --
единственно истинное богатство; ибо имущественный дос-
таток влечет за собою несчастье". Обладателю внутренне-
го богатства не надо извне ничего, кроме одного отрица-
тельного условия -- досуга, -- чтобы быть в состоянии
развивать свои умственные силы и наслаждаться внутрен-
ним сокровищем, другими словами -- ничего, кроме воз-
можности всю жизнь, каждый день и час, быть самим со-
бою. Кому предназначено наложить отпечаток своего ума
на все человечество, для того существует лишь одно
счастье: иметь возможность развить свои способности и
закончить свои труды, -- и одно несчастье: не иметь
этой возможности. Все остальное мало его касается. Поэ-
тому великие умы всех времен придавали огромную цен-
ность досугу. Что стоит человек, то стоит для него его
досуг. "Счастье, по-видимому, заключается в досуге", --
сказал Аристотель (Eth. Nie. X, 7), а Диоген Лаэртий
свидетельствует, что "Сократ восхвалял досуг превыше
обладания девушкою". Тот же смысл имеют слова Аристоте-
ля (Eth. Nie. X, 7 -- 9): "жизнь философа -- самая
счастливая" и его изречение (Политика IV, II): "счастье
в том, чтобы без помех упражнять свои способности, ка-
ковы бы они ни были". Это совпадает со словами Гете в
"Вильгельме Мейстере": кто рожден с талантом и ради
этого таланта, -- найдет в нем свое счастье".
Но ни обычный удел человека, ни его природа не да-
ют ему досуга. Естественное назначение человека состоит
в том, чтобы проводить всю жизнь в приобретении всего
необходимого для сущестования своего и семьи. Человек
-- сын нужды, а не "свободный ум". Поэтому для среднего
человека досуг скоро становится бременем, даже пыткой,
если не удается заполнить его разными искусственными,
фиктивными целями -- игрой, развлечениями или какой
угодно чепухой; для него досуг опасен: правильно заме-
чено, что "трудно обрести покой в праздности".
С другой стороны ум, далеко превышающий среднюю
норму, -- есть явление ненормальное, неестественное. Но
раз оно налицо, то для счастья его обладателя необходим
еще досуг, столь ненужный одним и столь пагубный для
других; без досуга он будет Пегасом в ярме -- т. е.
несчастлив. Если же сочетаются обе ненормальности --
внешняя и внутренняя, т. е. материальный достаток и ве-
ликий ум, -- то в этом случае счастье обеспечено; такой
человек будет жить особою, высшею жизнью: он застрахо-
ван от обоих противоположных источников страданий --
нужды и скуки -- т. е. как от забот о пропитании, так и
от неспособности переносить досуг (т. е. свободное вре-
мя) -- два зла, которые вообще щадят человека лишь тог-
да, когда они, нейтрализуясь, поочередно уничтожают
друг друга.
Однако, с другой стороны надо учесть, что большой
ум, вследствие преобладания нервной деятельности, обра-
зует повышенную восприимчивость к боли в любом ее виде;
кроме того, обусловливающий его страстный темперамент и
неразрывно с ним связанные живость и цельность всех
представлений придают чрезвычайную бурность вызванным
ими аффектам, из которых мучительных в жизни больше,
чем приятных. Наконец, выдающийся ум отдаляет его обла-
дателя от остальных людей, их жизни и интересов, так
как чем больше человек имеет в себе, тем меньше могут
дать ему другие. Сотни предметов, доставляющих людям
удовольствие, для него скучны и ненужны, в чем, пожа-
луй, и сказывается повсюду царящий закон возмездия.
Очень часто и, по-видимому, справедливо утверждают, что
весьма ограниченный в умственном отношении человек, в
сущности -- самый счастливый, хотя никто и не позавиду-
ет такому счастью. Впрочем, я не желаю навязывать чита-
телю окончательного решения этого вопроса, тем более,
что сам Софокл высказал по нему два диаметрально проти-
воположных суждения: "глубокое знание есть первое усло-
вие счастья" (Antiq. 1328) и "не думать ни о чем --
значит жить счастливо" (Ajax. 550). Также разноречивы
философы Ветхого Завета: "жизнь глупца -- хуже смерти"
(Иис. Сир. 22, 12) и "где много мудрости -- там много
горя" (Экл. 1, 18).
Кстати упомяну здесь, что человек, не имеющий
вследствие -- нормальной, впрочем -- ограниченности,
умственных сил, никаких духовных потребностей, называ-
ется филистером -- слово, присущее лишь немецкому язы-
ку; возникнув в студенческой жизни, термин этот получил
позже более широкий смысл, сохранив, однако, прежнее
основное значение -- противоположности "сыну муз". С
высшей точки зрения я дал бы понятию филистера такое
определение: это -- человек, постоянно и с большою
серьезностью занятый реальностью, которая на самом деле
не реальна. Но подобное, уже трансцедентное определение
не подходило бы к той популярной точке зрения, на кото-
рую я стал, принявшись за настоящий труд, -- а потому,
быть может, было бы понятно не всем читателям. Первое
же определение легче допускает специальные разъяснения
и достаточно ясно указывает на сущность типа и на ко-
рень свойств, характеризующих филистера. Это -- человек
без духовных потребностей. Отсюда следует многое.
Во-первых, в отношении себя самого филистер лишен ду-
ховных наслаждений, ибо, как приведено выше: "нет ис-
тинных удовольствий без истинных потребностей". Никакое
стремление, ни к познанию и пониманию, ради них самих,
ни к собственно эстетическим наслаждениям, родственное
с первым, -- не оживляют его существования. Те из по-
добных наслаждений, которые ему навязаны модой или дол-
гом, он будет стараться "отбыть" как можно скорее,
словно каторгу. Действительными наслаждениями являются
для него лишь чувственные. Устрицы и шампанское -- вот
апофеоз его бытия; цель его жизни, -- добыть все, спо-
собствующее телесному благоденствию. Он счастлив, если
эта цель доставляет много хлопот. Ибо если эти блага
заранее ему подарены, то он неизбежно становится жерт-
вой скуки, с которой начинает бороться чем попало: ба-
лами, театрами, обществом, картами, азартными играми,
лошадьми, женщинами, вином и т. д. Но и всего этого не-
достаточно, чтобы справиться со скукой, раз отсутствие
духовных потребностей делает для него недоступными ду-
ховные наслаждения. Поэтому тупая, сухая серьезность,
приближающаяся к серьезности животных, -- свойственная
филистеру и характеризует его. Ничто не радует, не
оживляет его, не возбуждает его участия. Чувственные
наслаждения скоро иссякают; общество, состоящее сплошь
из таких же филистеров -- делается скоро скучным, а иг-
ра в карты начинает утомлять. Правда, остаются еще ра-
дости своего рода тщеславия, состоящего в том, что он
старается богатством, чином, влиянием или властью прев-
зойти других, которые за это будут его уважать, -- или
же хотя бы только в том, чтобы вращаться в среде тех,
кто добился всего этого и таким образом греться в отра-
женных от них лучах (a snob).
Из этой основной черты филистера вытекает, во-вто-
рых, в отношении других людей, что не имея духовных, а
имея лишь физические потребности, он станет искать то-
го, кто может удовлетворить эти последние. В требовани-
ях, предъявляемых им к людям, он меньше всего будет за-
ботиться о преобладании духовных способностей; скорее
они возбудят в нем антипатию, пожалуй, даже ненависть:
они вызовут в нем тяжелое чувство своей ничтожности и
глухую, тайную зависть; он тщательно станет скрывать
ее, даже от самого себя, благодаря чему, однако, она
может разрастись в глухую злобу. Он и не подумает со-
размерять свое уважение или почтение с духовными ка-
чествами человека; эти чувства он будет питать лишь к
чину, богатству, власти и влиятельности, являющимися в
его глазах единственными истинными отличиями, которыми
он желал бы блистать сам.
Все это вытекает из того, что он не имеет духовных
потребностей. Беда всех филистеров в том, что ничто
идеальное не может развлечь их, и для того, чтобы избе-
жать скуки, они нуждаются в реальном. Но все реальное
отчасти скоро иссякает -- утомляет, вместо того, чтобы
развлекать -- отчасти ведет к разным невзгодам, тогда
как мир идеального неистощим и безгрешен.
Во всем этом очерке о личных свойствах, способс-
твующих нашему счастью, я исследовал кроме физических,
главным образом, умственные свойства. В какой мере мо-
гут непосредственно осчастливить нас нравственные дос-
тоинства -- это изложено мною раньше в очерке "Основы
морали" (П 22), к которому я и отсылаю читателя.
Глава третъя.О ТОМ,ЧТО ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ
Великий учитель счастья, Эпикур, вполне правильно
разделил человелеские потребности на три класса.
Во-первых, -- потребности естественные и необходимые;
это те, которые причиняют страдания, если их не удов-
летворить. Сюда относятся лишь одежда и пища. Удовлет-
ворить их -- не трудно. -- Во-вторых, -- потребности
естественные, но не необходимые; такова потребность в
половом общении (правда, Эпикур об этом не говорит, но
вообще я передаю здесь его учение в несколько исправ-
ленном, подчищенном виде). Удовлетворить ее уже труд-
нее. -- В-третьих, -- потребности не естественные и не
необходимые; таковы роскошь, богатство, блеск; число их
бесконечно и удовлетворить их крайне трудно (См. Diog.
Laert. X, с. 28, ПП 149 и 127).
Определить границу разумности наших желаний в от-
ношении к собственности -- трудно, если не невозможно.
Удовлетворенность человека в этом направлении обуслов-
ливается не абсолютной, а относительной величиной, а
именно отношением между его запросами и его состоянием.
Поэтому, это последнее, рассматриваемое отдельно, гово-
рит так же мало, как числитель дроби без знаменателя.
Отсутствие благ, о которых человек и не помышлял -- не
составит для него лишения: он и без них может быть
вполне довольным, тогда как другой, имеющий в сто раз
больше, чувствует себя несчастным из-за того, что у не-
го нет чего-либо, в чем он имеет потребность. У каждого
в этом отношении есть свой особый горизонт благ, кото-
рых он мог бы достичь, и потребности его не выходят за
пределы этого круга. Если какой-либо из находящихся в
нем объектов примет положение, вызывающее уверенность в
его достижении -- человек счастлив; он несчастлив, если
какие-либо препятствия лишат его этой уверенности. Все,
расположенное вне этого горизонта -- для человека без-
различно. Поэтому бедняка не смущают огромные состояния
богачей, а с другой стороны, богачу не доставит утеше-
ния, при какой-либо неудаче, даже то многое, что у него
есть. Богатство подобно соленой воде: чем больше ее пь-
ешь, тем сильнее жажда. Это относится и к славе.
Если, лишь только минует первая боль после потери
богатства и вообще состояния, наше настроение делается
приблизительно таким же, каким было раньше, -- то это
оттого, что как только судьба уменьшила один фактор --
состояние, мы сами тотчас же сокращаем другой -- наши
потребности. При постигшем несчастии эта операция чрез-
вычайно болезненна; зато, как только она совершена,
боль начинает стихать и в конце концов пропадает-рана
зарубцовывается. -- Наоборот, при счастливом событии',
пресс, сокращающий наши потребности, приподнимается и
они начинают расти; -- в этом заключается радость. Но
длится она лишь до тех пор, пока не закончится этот
процесс; мы привыкаем к увеличенному масштабу наших
потребностей и становимся равнодушными к соответствую-
щему ему состоянию. Мысль эту можно найти и в Одиссее
Гомера (XVIII, 130 -- 1377).
Источник нашей неудовлетворенности заключается в
наших постоянных попытках увеличить один фактор -- пот-
ребности оставляя другой фактор без изменений.
Неудивительно, что в таком нуждающемся, как бы
сотканном из потребностей роде, каков род человеческий,
богатство ценится, даже уважается больше и откровеннее,
чем все другое; даже власть служит лишь средством к
этой цели; неудивительно, далее, что имея в виду обога-
щение, люди все остальное презирают и отбрасывают в
сторону; такова, в частности, участь философии в руках
ее профессоров.
Часто упрекают людей за то, что их желания направ-
лены главным образом на деньги, которые им милее всего.
Но ведь вполне естественно, даже неизбежно любить то,
что, подобно неутомимому Протею, способно в каждый мо-
мент превратиться в любой объект наших столь капризных
желаний и разных потребностей. Всякое другое благо мо-
жет удовлетворить лишь одну потребность, одно желание:
еда важна лишь для голодного, лекарства -- для больно-
го, вино -- для здорового шуба -- для зимы, женщины --
для молодежи и т. д. Все эти блага относительны; лишь
деньги -- абсолютное благо, так как они удовлетворяют
не одну какую-либо потребность_in concreto, а всякую
потребность -- in abstracto.
На имеющееся у нас состояние следует смотреть, как
на ограду от всевозможных бед и напастей, а не как на
разрешение или даже обязательно купаться в удовольстви-
ях. Люди, не получившие наследства, и достигшие благо-
даря тем или иным талантам, возможности много зарабаты-
вать, почти всегда начиняют ошибочно считать свой та-
лант -- основным капиталом, а приобретаемые через его
посредство деньги -- прибылью. Поэтому они из заработка
не откладывают ничего с целью составить неприкосновен-
ный фонд, а тратят все, что удается добыть. Обычный ре-
зультат этого -- нищета; их заработок прекращается или
после того, как исчерпан их талант, если это талант
временный (как, напр., в искусствах), или же потому,
что исчезли особые условия, делавшие данный талант при-
быльным. В весьма благоприятных условиях находятся ре-
месленники: способность к ремеслу теряется не легко,
или же может быть заменена работою помощников, а к тому
же их изделия суть предметы необходимости, и следова-
тельно, всегда найдут сбыт; вполне справедлива поговор-
ка -- "ремесло -- это мешок с золотом". -- Не так обс-
тоит дело с художниками и разными артистами, именно по-
этому им и платят так дорого. Но поэтому же зарабатыва-
емые ими средства должны считаться капиталом, они же, к
сожалению, видят в них прибыль и таким образом сами
идут к нищете.
Напротив, люди, получившие наследство, отлично
знают -- по крайней мере в начале -- что составляет ка-
питал, и что -- прибыль. Большинство постарается надеж-
но поместить капитал, не будет его трогать, а даже, при
возможности, станет откладывать хотя 1/8 дохода, чтобы
обеспечить себя на черный день. Поэтому обычно такие
люди остаются состоятельными.
Сказанного нельзя применять к купцам: для них сами
деньги служат, подобно рабочим инструментам, средством
дальнейшего обогащения; поэтому они, даже если деньги
добыты ими самими, желая сохранить и приумножить их,
будут пускать их в оборот. Ни в какой среде богатство
не встречается столь часто, как в этой.
Можно сказать, что по общему правилу люди, испы-
тавшие истинную нужду, боятся ее несравненно меньше и
поэтому более склонны к расточительности, чем те, кто
знаком с нуждой лишь понаслышке. К первой категории
принадлежат люди, благодаря какой-либо удаче или особым
талантам быстро перешедшие из бедности к богатству; ко
второй -- те, кто родился состоятельным и остался та-
ким. Обычно эти последние больше заботятся о своем бу-
дущем и потому экономнее первых. Это наводит на мысль,
что нужда не так уж тяжела, как она издали кажется. Од-
нако, вероятнее, что истинная причина здесь другая: то-
му, кто вырос в богатстве, оно представляется чем-то
необходимым, предпосылкой единственно возможной жизни
-- так же, как воздух; поэтому он заботится о богатстве
не меньше, чем о своей жизни, а следовательно, окажет-
ся, вероятно, аккуратным, осторожным и бережливым.
Напротив, для человека, выросшего в бедности, она
кажется естественным состоянием, а свалившееся ему ка-
ким-либо путем богатство -- излишком, годным лишь для
наслаждений и мотовства; исчезло оно -- человек обой-
дется и без него, как обходился раньше, да к тому же
спадет с плеч лишняя забота. Здесь уместно вспомнить
слова Шекспира: "Должна оправдываться поговорка, что
сев верхом, коня загонит нищий" (Henry VI, Р. 3. A.I).
К этому надо прибавить, что долго жившие в нужде
люди питают чрезмерное доверие отчасти к судьбе, отчас-
ти к собственным силам, помогшим им уже раз выбраться
из бедности; они верят в это не столько разумом, сколь-
ко душою, и поэтому не считают, подобно родившимся в
богатстве, нужду какою-то бездонною пропастью, а пола-
гают, что стоит лишь толкнуться одно, чтобы снова выб-
раться наверх. Этой оригинальной чертой объясняется,
потому женщины, выросшие в бедности, становятся, после
замужества, часто расточительнее, чем те, которые при-
несли богатое приданое: обычно богатые девушки бывают
снабжены не только деньгами, но и унаследованною склон-
ностью к сохранению богатства. Кто полагает противное,
найдет себе поддержку у Ариосто, в 1-й сатире; д-р
Джонсон склоняется к моему мнению: "Богатая женщина,
привыкшая распоряжаться деньгами, тратит их разумно;
той же, которая впервые получает в руки деньги лишь
после замужества, так нравится тратить их, что она спо-
собна промотать все" (S. Boswell, Life of Johnson). Во
всяком случае я советую тому, кто женится на беспридан-
нице, завещать в ее распоряжение не капитал, а лишь до-
ходы с него, а в особенности следить, чтобы состояние
детей не попало в ее руки.
Не думаю, что опозорю мое перо, если посоветую за-
ботиться о сохранении заработанного и унаследованного
состояния.. Обладать со дня рождения состоянием, дающим
возможность жить, -- хотя бы без семьи, только для са-
мого себя -- в полной независимости, т. е. без обяза-
тельного труда -- это неоценимое преимущество. Состоя-
ние -- это иммунитет, гарантия против присущих челове-
ческой жизни нужды и горестей, избавление от кабалы,
составляющей удел всех сынов земли. Лишь с этим даром
судьбы можно родиться действительно свободным; лишь в
этом случае человек полноправен, хозяин своего времени
и вправе каждое утро говорить: "этот день -- мой". Вот
почему разница между получающим тысячу и сто тысяч руб-
лей дохода несравненно меньше, чем между первым и тем,
кто не имеет ничего. Высшую ценность наследственное
состояние приобретает тогда, если оно достается челове-
ку, одаренному духовными силами высшего порядка и прес-
ледующему цели, не имеющие ничего общего с обогащением.
Свой долг людям один отплатит сторицею,. создавая то,
на что никто кроме него не способен, и что послужит к
благу и чести всего человечества. Другой, при этих бла-
гоприятных условиях, окажет людям услуги на почве фи-
лантропической деятельности. Тот же, кто при унаследо-
ванном богатстве не окажет, не попытается оказать ни
одной из этих услуг, и даже не постарается серьезным
изучением какой-либо науки найти способ подвинуть ее
вперед, -- тот ничто иное, как достойный презрения ту-
неядец. Счастлив он не будет: избавившись от нужды, он
попадает на другой полюс человеческого горя -- во
власть скуки, настолько тяжелой, что он был бы рад, ес-
ли бы нужда вынудила его заняться чем-либо. Скука эта
легко может склонить его к излишествам, которые уничто-
жат в конце концов то преимущество, коего он оказался
недостойным -- богатство. Множество людей бедны лишь
потому, что, имея деньги, они тратили их без остатка,
чтобы хоть на миг заглушить давящую их скуку.
Иначе обстоит дело, если целью становится преуспе-
вание в государственной службе, для чего надо иметь
доброе имя, друзей и связи, через посредство коих можно
постепенно добиться повышения вплоть до высших должнос-
тей; -- для этого, пожалуй, в сущности выгоднее начать
жизнь без всякого состояния. Бедность послужит особен-
ным преимуществом, как бы рекомендацией для того, кто,
не будучи дворянином, наделен порядочными способностя-
ми. Ибо то, что любит, к чему стремится каждый, даже в
беседе, а тем паче на службе, -- это свое превосходство
над другими. Бедняк же убежден, проникнут сознанием
своего полного, глубокого, всестороннего ничтожества,
своей совершенной незначительности и малоценности в той
именно мере, в какой это требуется для службы. Лишь он
будет достаточно часто и низко кланяться, и сгибать
свою спину до полных 90 градусов; только он позволит
делать с собою что угодно, и улыбаться при этом; он
один будет открыто и громко, хотя бы печатно возводить
в шедевры литераторские мысли, выписываемые его началь-
никами и вообще влиятельными людьми; он один умеет вып-
рашивать; -- следовательно, только он усвоит вовремя,
т. е. в юности, ту сокровенную истину, которую Гете вы-
разил в стихах:
Ober's Niedertrдchtige
Niemand sich beklage
Denn es ist das Mдchtige
Was man dir auch sage8.
Наоборот, человек, имеющий достаток из дому, будет
вести себя кpайне упрямо: он привык ходить tкte Levйe,
не умеет низкопоклонничать, и к тому, быть может, при-
тязает на талант, не понимая, как он ничтожен в глазах
царящей посредственности и приниженности; он способен,
пожалуй, возмыслить, что поставленные над ним власти в
сущности ниже его; когда же дело касается какой-либо
низости -- он становится мнительным и строптивым. На
этом в жизни далеко не уедешь, и надо думать, что он
придет в конце концов к выводу дерзкого Вольтера: "мы
живем всего несколько дней, -- и не стоит проводить их
пресмыкаясь пред "coquins mйprisables"; -- к сожалению,
к сказуемому "coquins mйprisables" на свете имеется дь-
явольски много подлежащих. -- Поэтому слова Ювенала:
"трудно выказать свои добродетели для тех, кто стеснен
домашними обстоятельствами" -- применимы более к судьбе
выдающихся людей, чем к уделу заурядных смертных.
Говоря о том, что имеет человек, я не считал его
жены и детей, так как скорее он сам находится в их ру-
ках. С большим основанием можно упомянуть о друзьях, --
однако и здесь субъект является в равной мере и объек-
том обладания.
Глава четвертая.О ТОМ, ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЮ ЧЕЛОВЕК То, что мы собой представляем, т. е. мнение других о нашей жизни, ценится обычно, по слабости человеческой натуры, непомерно высоко, хотя малейшее размышление по- казывает, что это мнение само по себе несущественно для нашего счастья. Мудрено постичь, почему человек испыты- вает такую сильную радость, когда он замечает благоск- лонность других или когда как-нибудь польстят его тщес- лавию. Как кошка мурлычет, когда ее гладят, так же сто- ит похвалить человека, чтобы его лицо непременно засия- ло истинным блаженством; похвала может быть заведомо ложной, надо лишь, чтобы она отвечала его претензиям. Знаки чужого одобрения нередко утешают его в реальной беде и в той скупости, какую проявляют для него два рассмотренных выше источника счастья. С другой стороны, достойно изумления, какую обиду, какую серьезную боль причиняет ему всякое оскорбление его честолюбия, в ка- ком угодно смысле, степени, направлении, всякое неува- жение, "осаживание" или высокомерное обращение. Поскольку на этих свойствах основано чувство чес- ти, они оказывают, в качестве суррогата нравственности, благотворное влияние на порядок человеческого общения; но свойства эти неблагоприятны, служат препятствием собственно для счастья людей, и прежде всего для столь существенных для него спокойствия духа и независимости. Поэтому с нашей точки зрения представляется необходимым поставить этим свойствам известные границы и, путем размышления и правильной оценки различных благ, по воз- можности умерить чрезмерную чувствительность к чужому мнению, как в том случае, если нам льстят, так и тогда, когда нас порицают; ведь и то и другое имеет один и тот же источник. -- Иначе мы станем рабами чужих мнений и настроений: -- "так пусто и мелко то, что угнетает или радует душу, жаждущую похвал". Верная сравнительная оценка того, что такое чело- век сам по себе и того, чем он является в глазах других -- будет много способствовать нашему счастью. К первому относится все, что заполняет нашу личную жизнь, ее внутреннее содержание, а следовательно, все блага, рассмотренные нами под рубриками: "что такое человек" и "что человек имеет". Местом, служащим сферой действия этих моментов, является собственное сознание. Напротив, то, чем мы являемся для других -- проявляется в чужом сознании; это наш образ, создавшийся в нем, наряду с представлениями, к нему применяемыми9. Чужое же созна- ние существует для нас не непосредственно, а лишь кос- венно, -- поскольку им определяется поведение других по отношению к нам. Но даже и это последнее важно, в сущ- ности, лишь в той мере, в какой оно способно влиять на изменение того, чем мы является сами по себе и для се- бя. К тому же все происходящее в чужом сознании само по себе для нас безразлично; мы сами к этому равнодушны, лишь только ознакомимся с поверхностью и пустотой мыс- лей, с ограниченностью понятий, с мелочностью помыслов, с извращенностью взглядов и с заблуждениями, присущими большинству людей, и познаем, вдобавок, на личном опы- те, каким презрением люди готовы обливать каждого, раз его нечего бояться или если можно надеяться, что это до него не дойдет; в особенности, если нам доведется услы- хать, как полдюжины баранов пренебрежительно поругивают выдающегося человека. Вот когда мы поймем, что ценить высоко мнение людей -- будет для них слишком много чес- ти! Кто не может найти счастья в двух рассмотренных разрядах благ, т. е. в том, что он такое в действитель- ности, -- а принужден обратиться к третьему, -- к тому, чем он является в чужом представлении, -- для того ос- тался крайне скудный источник счастья. Базисом нашего существа, а следовательно и нашего счастья служит жи- вотная сторона нашей природы. Поэтому для благоденствия существеннее всего здоровье, а после него средства к жизни, т. е. доход, могущий избавить нас от забот. Честь, блеск, чин, слава, какую бы ценность мы им ни приписывали, не могут ни соперничать с этими подлинными благами, ни заменять их; в случае надобности мы не за- думываясь пожертвовали бы ими ради подлинных благ. Много даст для нашего счастья, если мы вовремя ус- воим ту нехитрую истину, что каждый, прежде всего и в действительности, живет в собственной шкуре, а не во мнении других, и что поэтому наше личное реальное само- чувствие, обусловленное здоровьем, способностями, дохо- дом, женой, детьми, друзьями, местом пребывания -- в сто раз важнее для счастья, чем то, что другим угодно сделать из нас. Думать иначе -- безумие, ведущее к нес- частью. Восклицать с энтузиазмом: "честь выше жизни", значит в сущности утверждать: "наша жизнь и довольство -- ничто; суть в том, что думают о нас другие". Такое утверждение может рассматриваться разве как гипербола, построенная на той прозаической истине, что честь, т. е. мнение людей о нас, часто весьма необходима для жиз- ни среди людей; -- к этому, однако, я вернусь позже. Когда же мы видим, что почти все, к чему люди стремятся всю свою жизнь, с крайними напряжениями, ценою тысячи опасностей и огорчений, имеет конечною целью возвысить их во мнении других, -- ибо ведь не только к чину, ти- тулу, к орденам, но и к богатству, даже к науке и ис- кусству люди тяготеют главным образом ради этой цели; когда мы видим, что уважение других возводится на сте- пень высшей цели, к какой стоит стремиться -- нам ста- новится ясной неизмеримость человеческой глупости.