М. Н. Швецов

ИЗ ПРОШЛОГО

Историко-литературные очерки

Швецов М. Н. Из прошлого. Историко-литературные очерки. — Вологда, Тип. А. А. Галкина, 1913. — 69 с.

Из прошлого.

Осенью 1901 года в издававшемся покойным Э. Г. Фальком в Ярославле «Северном Крае» я напечатал по просьбе редактора небольшой фельетон, посвященный истории зарождения и тихой безболезненной кончины в г. Вологде первой ежедневной общественно-политической и литературной газеты в виде неофициальной части местных «Губернских Ведомостей» 1899 и 1900 годов. В столичной печати встречались указания на названную статью («Неудавшаяся попытка») и, между прочим, в «Вестнике Европы» была сочувственно подчеркнута основательность мотивов, приведенных мною для объяснения не только бесплодности в смысле общественных интересов, но даже известного вреда подобного рода изданий. Любопытно, что аналогичный взгляд высказал в беседе со мной (по поводу доклада о реорганизации губернской типографии) тогдашний вологодский губернатор Л. М. Князев. К сожалению, «времена не только меняются», но и явно «идут назад». Разве не на глазах наших то и дело предпринимались в целях политического маскарада эфемерные издания, летевшие кувырком по миновании надобности в их услугах, оставляя в бюджетах типографий солидную задолженность, а в памяти добродушных граждан воспоминание о забавной нелепости уже самых своих названий?*) [Что, например, обозначает название органа «Северное Время» — М. Ш.]. Впрочем , nomina sunt odiosa.

Упомянутый выше фельетон, вероятно, забылся теми немногими вологжанами, которые его читали, да и вообще носил характер случайной и беглой заметки, далеко не исчерпывая предмета. В предлагаемых очерках я имею в виду коснуться не только попыток основания в Вологда периодического органа печати, но по возможности всего обширного и интересного материала, относящегося к культуре в нашего края в надежде, что такая сводка будет не бесполезной для будущего историка севера.

I.

«Вологодские Губернские Ведомости» были основаны в 1838 году забытым теперь поэтом В. И. Соколовским, личность которого достаточно интересна, чтобы остановить на ней внимание читателя.

Владимир Игнатьевич Соколовский родился в 1813 году*) [Таким образом, в текущем году исполняется столетие со дня рождения поэта. Приведенная мною в «Литературных очерках» («Вологодская Жизнь», изд. Л. Теплицкого) дата (1808 г.) оказалась не верна], — насколько позволяет судить заглавие его рассказов, — в Сибири. Биографические данные первого периода его жизни крайне скудны. Известно, что он учился в Московском университете в одно время с Белинским и Лермонтовым, и, окончив в 1834 году курс, переехал на жительство в Петербург, где рассчитывал, по-видимому, поступить на службу. Литературная деятельность его началась очень рано. Уже семнадцати лет он напечатал в «Галатее» Раича небольшое стихотворение, а через два года выпустить в свет свою первую и лучшую поэму «Мироздание». Произведение это, написанное местами сильным и образным языком, было встречено похвалами неизменного пестуна начинающих талантов —  Жуковского и выдержало два издания (последнее в 1867 году).

В Петербурге Соколовский познакомился со многими выдающимися литературными деятелями и особенно близко сошелся с известным Панаевым. Последний напечатал о нем впоследствии любопытные воспоминания («Современник». 1861. № 1). Поместив в различных изданиях несколько стихотворений, поощряемый новыми друзьями, Соколовский строил самые широкие планы. Но его уже стерегла неожиданная катастрофа.

С беспечностью молодости незадолго до отъезда из Москвы поэт распространял между своими приятелями по университету хоровую политическую песню, быстро сделавшуюся популярной. Тогдашнее правительство смотрело на подобные увлечения молодежи очень строго; около того же времени поэт Деларю был подвергнут преследованию и исключен со службы за перевод и напечатание довольно невинного по нашим понятиям стихотворения Виктора Гюго. Судьба несчастного Полежаева хорошо всем известна. Летом 1834 года Соколовский был внезапно арестован, привезен в Москву, подвергнут строгому допросу, а по окончании следствия посажен в Шлиссельбургскую крепость, где и пробыл около года. Все эти события весьма неблагоприятно отозвалась на впечатлительном и крайне слабохарактерном поэте. Он перестал серьезно работать, предавался рассеянной жизни и начал пить. Это в свою очередь отразилось, конечно, на его творчестве, что еще более удручало душевное состояние поэта. Проискавши некоторое время занятий в столице и не найдя ничего подходящего, Соколовский осенью 1837 года отправился в Вологду. Есть основание предполагать, что он был удален из Петербурга, где, вероятно, опасались оставлять на свободе уже скомпрометированного, неосторожного и праздного поэта. «Совсем молодой Соколовский казался в это время, — по словам одного современника, — человеком средних лет. Он был небольшого роста с темными, коротко остриженными волосами; в его лице выражалось что-то болезненное и страдальческое. Он носил обыкновенно истертый сюртук, застегнутый на все пуговицы». В Вологде Соколовский занялся редактированием «Губернских Ведомостей» и первое время вел дело успешно. Скоро, однако, болезненная привычка к вину, усилившаяся еще более после неудачи его второй поэмы «Хевер», на которую автор возлагал большие надежды, овладела им совершенно. Молодые поклонники, которыми так охотно окружают себя таланты второго и третьего ранга, оказались достойными его самого. Дни и ночи проходили в беспрерывных кутежах. Вскоре у Соколовского появились признаки тяжелой легочной болезни. Он отпросился на Кавказ и в 1839 году умер в Пятигорске от скоротечной чахотки. После смерти поэта мелкие лирические стихотворения его продолжали появляться некоторое время в повременных изданиях: «Молодичине», «Метеоре» и других, но полного собрания сочинений Соколовского никогда не было издано, и в настоящее время он, несмотря на несомненную талантливость, совсем неизвестен широкой публике. Произведения поэта, кроме «Мироздания» вообще не выдержаны и даже слабы в этой поэме, написанной легким и звучным стихом, есть картины, судя по которым мы вправе заключить, что он обладал недюжинной поэтической фантазией и большой силой выражения. Эти отрывки любители поэзии могут найти в известной хрестоматии Гербеля: «Русские поэты», где им предпослана коротенькая биография.

Основанные В. И. Соколовским «Вологодские Губернские Ведомости» печатались на грубой серой бумаге в формате четверти большого газетного листа четким разгонистым шрифтом. В неофициальной части, озаглавленной: «Прибавления к Вологодским Губернским Ведомостям» и имевшей отдельную нумерацию страниц, помещались: статьи по истории, географии и этнографии вологодского края, сельскохозяйственные и медицинские сведения, метеорологические наблюдения, денежный курс, рыночные цены, изредка стихотворения (без подписи, но, судя по структуре стиха, по-видимому, принадлежавшие самому редактору) и даже анекдоты. После Соколовского неофициальная часть «Губернских Ведомостей» заметно хиреет. В пятидесятых годах ею начал заведовать Н. Фаворский, которого в семидесятых годах сменили В. Поступальский и Н. А. Полиевктов. В восьмидесятых и девяностых годах отдел этот вели И. К. Степановский и А. А. Брянчанинов. За весь этот период «Губернские Ведомости», печатавшиеся в казенной типографии, т. е. в  смысле средств материально обеспеченные, дали сравнительно ничтожный материал для изучения чрезвычайно интересного во многих отношениях вологодского края. (См. «Указатель статей, помещенных в «Вологодских Губернских Ведомостях» за период от 1838 по 1888 год», составленный И. К. Степановским).

Гораздо солиднее историко-археологический и церковный материал, содержащийся в основанных в 1864 году Н. И. Суворовым «Вологодских Епархиальных Ведомостях». Труды этого писателя являются базой для всякого желающего изучить обширный Вологодский край в историческом и археологическом отношении. Николай Иванович Суворов, сын священника Никольского уезда, родился в 1816 году. Образование получил в Устюжском духовном училище и Вологодской духовной семинарии, по окончании которой был отправлен в Московскую Духовную Академию. С конца 1841 года по 1883 год состоял преподавателем истории в вологодской семинарии, с 1864 г. по 1896 г. — редактором «Епархиальных Ведомостей». Умер 11 мая 1896 года и погребен на Богородском кладбище. Один перечень сочинений Н. И., составленный покойным П. А. Дилакторским для своего важного, до сих пор остающегося в рукописи труда: «Вологжане–писатели» *) [Этот труд представляет дальнейшую разработку библиографического указателя, печатавшегося в «Вологодских Губернских Ведомостях» в 1398 и 1899 гг. — М. Ш.], занимает около десяти (!) страниц. Важнейшие из них: «Вологодский Летописец», «Акты Вологодского края», «Вологда в начале XVIII века», «Устюг Великий в конце XVIII века», «О ценах в Вологодском крае на жизненные припасы в XVII и XVIII веках», «Деятельность городов нынешней Вологодской губернии в Смутное время» и др. Крайне кропотливые и научно–добросовестные труды Суворова настолько серьезны, что автор их был избран членом многих ученых обществ: Императорского Русского Археологического Общества, Императорского Географического Общества, Московского Археологического Общества, Императорского Общества любителей древней письменности, Ростовского музея церковных древностей и др. Не менее важны и более разносторонни работы П. И. Савваитова. Павел Иванович Савваитов родился в 1815 году в семье священника Вологодского Кафедрального собора. Блестяще окончив местную духовную семинарию и Петербургскую духовную академию, Савваитов двадцатидвухлетним юношей был возведен в ученую степень магистра. Первые годы службы по духовному ведомству провел в Вологде, преподавая в семинарии историю философии, гражданскую историю и еврейский язык. С 1842 г. по 1867 г. состоял преподавателем петербургской духовной семинарии, читая здесь в разные периоды: патристику, священное писание, герменевтику и статистику русского раскола. Кроме того, занимал должность преподавателя русского языка и словесности в Павловском кадетском корпусе, С.-Петербургском Коммерческом училище и Школе гвардейских подпрапорщиков. После тридцатилетней кипучей педагогической деятельности Савваитов вышел в 1867 году в отставку.

Во время служебной деятельности П. И. неоднократно командировался для ученых исследований и обозрения церковных библиотек и архивов в Вологодскую, Ярославскую, Костромскую и Владимирскую губернии. Ученые труды Савваитова очень рано были признаны избранием его члены Императорского Археологического Общества, Императорского Географического Общества, Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, Королевского общества северных антиквариев в Копенгагене, Императорского Вольно-экономического Общества, Общества любителей Российской Словесности при Московском университете, Общества древнерусского искусства при Румянцевском музее и Общества любителей духовного просвещения. Лингвистические работы Савваитова: «Зыряно-русский и русско-зырянский словари» и «Грамматика зырянского языка» удостоены Академией Наук Демидовской премии, кроме отдельного солидного пособия на их напечатание. Сочинение «Описание старинных царских утварей, одежд, оружия, разных доспехов и конского прибора» (2 издания: М. 1865 г. и М. 1895 г.) удостоено Уваровской премии. Савваитов скончался 12 июля 1895 года.

Говоря о Н. И. Суворове и П. И. Савваитове, положивших своими трудами начало «вологодской историографии», надо, дабы не разрознивать материала, упомянуть об остальных местных историко-археологах. Продолжателем дела, предпринятого Н. И. Суворовым, является в настоящее время сын его, Иван Николаевич Суворов (род. 1860 г.), заместивший отца в качестве преподавателя духовной семинарии и редактора  «Епархиальных Ведомостей». Статьи И. Н. помещались в «Трудах Рязанской Ученой Архивной комиссии», «Русской Старине», «Вологодских Епархиальных Ведомостях» и др. изданиях. См. «Деятельность городов нынешней Вологодской губернии в Смутное время» (IV т. «Вологодского Сборника». В. 1885 г.), «Разорение Вологодского края в 1612–1613 гг. (V т. «Вологодского Сборника. В. 1887 г.), «О посещениях Вологды царем Иоанном IV» («В. Г. В.» 34 и «В. Е. В.» № 24), «Обозрение событий, относящихся к истории Вологодской губернии до XVI века» («Вологжанин», В. 1895 г.), «Жалоба Устюжан на архиепископа Велико-Устюжского Александра на имя патриарха Адриана. «Русск. Старина» 1891 г., «Описание свитков, находящихся в Вологодском Древнехранилище (1618–1706 гг.)». (В. 1899 г.) и мн. др. Далее, очень видное место занимают труды А. Е. Мерцалова. Александр Евграфович Мерцалов, сын помещика, родился в 1847 году в Кадниковском уезде. Образование получил в Вологодской гимназии, в которой занимал некоторое время место помощника классных наставников. Весьма любопытны работы М.: «Георгий Дашков в ссылке на Каменном острове» «Р. Ст.» 1877., «Черты из крепостного права». Там же. 1880 г., «Очерк г. Вологды по писцовой книге 7135 г. (1627), («Вол. Сборник»T.V. 1887 г.), «Панский наезд», «Устюг Великий в первой четверти XVII века». Там же. «Какую роль играл Григорий Отрепьев в самозванческой интриге?» Ист. Вест. 1892 г., «Борис Годунов 1584–1605 гг.». Там же 1893 г., «Очерки из истории Смутного времени». СПБ. 1895 г. «Соловецкий монастырь, как сосед Швеции» (1571–1790 гг.) «Русск. Паломн.» 1895 г. «О деятельности Авраамия Палицына в смутное время (1897 г.), «О земском строе древне-русского государства» («Вестник всемирной истории и литературы») 1896 г. «Паны в Вологодском крае в Смутное время. Посвящено этнографу А. А. Шустикову. («Прибавления к «В. Е. В» 1902 г., № 10 и 11) и др.

И. К. Степановскому (в период 1887–1890 гг. занимавшему место редактора неофициальной части «Вологодских Губернских Ведомостей»), принадлежит, кроме отдельных мелких заметок, издание довольно ценного местного библиографического подспорья: «Указатель статей, относящихся к Вологодской губернии, помещенных в неофициальной части «В. Г. В.» в течение пятидесятилетнего их существования 1838–1888 гг.». Вологда. 1888 г. Пользуется известностью другая книга того же автора: «Вологодская старина. Историко-археологический сборник». Вологда. 1890 г. Наконец, считаю долгом остановить внимание читателя на скромных, но почтенных именах порайонных историков нашего края. За последние годы и в местной, и в общей печати проф. С. Петербургского Психоневрологического Института К. Ф. Жаковым (о котором речь будет ниже) усердно будировалась, если так можно выразиться, зырянская идея. Едва ли не первый, Жаков, сам родом зырянин, воскресил в известной книге «Пам Бурморт» (СПБ. 1905 г.) величавые поэтические легенды зырянского народа. Им же предпринят был целый ряд работ научного характера, касающийся зырян, — этнографические, географические, статистические и, наконец, лингвистические исследования. Справедливость требует назвать предшественников К. Ф. в данном направлении. Еще в половине пятидесятых годов прошлого столетия М. И. Михайловым были напечатаны в «Москвитянине» (1849 г.) «Заметки о зырянах» и в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (1851–1852 гг.) статьи: «Физические и нравственные свойства зырян», «Домашний и сельский быт зырян», «Земледелие и скотоводство у зырян» и др. Почти одновременно с этим появились, хотя в сравнительно малораспространенных изданиях: «Журнал Министерства Государственных Имуществ» («О зырянах» 1845 г.), «Журнал Министерства Внутренних Дел» («Заметки о самоедах») и «Записках Императорского Русского Географического Общества» 1853 г. («Дневник во время путешествия на Печору») — работы крупного общественного и торгового деятеля В. Н. Латкина (1809–1867 гг.). Деятельность Г. С. Лыткина (род. в 1835 г.) была посвящена главным образом переводу богослужебных книг на зырянский язык (Четыре Евангелия, Деяния, Псалтирь, Литургия И. Златоуста). См. также «Пятисотлетие зырянского края». Жур. Мин. Нар. Просв. 1883 г. кн. 12 и «Зырянский край при епископах Пермских и зырянских» СПБ. 1889 г. Работы С. Е. Мельникова носили преимущественно этнографический («Заговоры зырян», «Зырянские бани») и экономический характер («Сравнение старых цен с нынешними на меха пушных зверей», «Единицы старинных русских мер и весов», «О ценах на разные предметы в г. Устьсысольске в XVII столетии» и проч.) и помещались в «Вестнике Географического Общества», «Известиях Императорского Археологического Общества, «В. Г. В.» и «В. Е. В.». Автор состоял членом сотрудником Императорского Археологического Общества. Хорошо известный в Вологодском педагогическом мире М. М. Куклин (1845–1896), бывший учителем яренского уездного и впоследствии учителем-инспектором вологодского городского училища, написал статьи: «Заметка о гор. Яренске», «Прозвища жителей некоторых городов Вологодской губернии», «Слова и выражения Яренжан», помещенный в 80-ых годах в «В. Г. В.» Кроме того, перу М. М. принадлежит целый ряд беллетристических опытов: «В захолустьи» («Светоч » 1882 г.), «Зайчики» («Детский Отдых» 1889 г.), «Мишук», «Ежики», «Буренушка» (1892, 1893 гг.) «Уточка», «Вороны» («Игрушечка», 1894, 1897 гг.) и др. Г. Яренску, как будто самому захолустному из городов нашей губернии, вообще везло в бытописателях. В сороковых годах о нем писал П. А. Протопопов: «Об основании г. Яренска». Выписка из сошного письма «В. Г. В.» 1842 г., «Яренские воеводы в XVII веке» ib. 1839 г. «Г. Яренск», ib. того же года и др. Спустя полстолетия к нему вернулся А. А. Карелин, невольный почетный гость г. Яренска, в статейке, написанной для альманаха «Вологжанин» («Землевладение и промыслы крестьян Яренского уезда», стр. 112–120). Сосед Яренска г. Сольвычегодск также имел своих историков, или еще вернее, если мне будет позволено выразиться немного забавным слогом, летописателей. Так некий Алексей Соскин, служивший ратманом Сольвычегодского магистрата, оставил труд: «История города Соли-вычегодской древних и нынешних времен. Написана собственною его рукою в лето от сотворения мира 7297-е, а от Рождества Христова 1789». Ф. Протопопову принадлежит: «Топографо-историческое описание Сольвычегодска». М. 1814 г., а П. Сорокину: «Город Сольвычегодск в XVII веке по писцовым книгам 1025 г.» и «Об укрепленных местах Сольвычегодского уезда» «В. Г. В.» 1852, 1853 г. Того же автора: «Город Устюг в 1583 году» ib. 1854 г. Об Устюге см. выше —  труды Н. И. Суворова, а также: Попов В. А. «Промышленность в Устюге прежде и теперь». Историческое исследование. «В. Г. В.» 1859 г. Владимир Алексеевич Попов (1828–1867), член Императорского Географического Общества, автор ценного труда, премированного золотою медалью: «Движение народонаселения в Вологодской губернии» СПБ. 1864 г. и целого ряда финансовых статей, помещавшихся в «В. Г. В.», помощником редактора которых он состоял с 1858 по 1863 год. Брат В. А. Клавдий Алексеевич Попов, постоянный сотрудник Императорского Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Географии, известен своими исследованиями о половниках и зырянах, помещенными в «Трудах» названного Общества (М. 1874–1877 гг.). Г. Тотьме и уезду посвящены работы В. Т. Попова: «Описание Кокшеньги» «В. Г. В.» 1857 г. «Город Тотьма Вологодской губернии». Исторический очерк. Вологда, 1886 г. id., «Предания в Тотемском уезде о Ермаке». «В. Г. В.» 1898 г.

О г. Кадникове см. заметку Ивановича (Сведенцова) в «Вологжанине» П. А. Дилакторского «Эпизод из истории города Кадникова» стр. 108–111, а также работы П. А. Дилакторского, о котором подробно — ниже и А. А. Шустикова. Андрей Алексеевич Шустиков, промышленник, род. в семье крестьянина Кадниковского уезда в 1859 г. Состоит членом сотрудником Императорского Географического Общества, от которого еще юношею получил серебряную медаль за сочинение: «Тройчина». Сотрудничал в «Орловском Вестнике» (рассказы: «Выскользнул», «На сельском сходе», «Отставной ловелас » и др. «О. В » 1886–1887 гг.), «Живой Старине, «Сельском Хозяине», «Северном Крае» и др. изд.

Кроме этих статей и рассказов А. А. Шустикова им напечатаны: «О развитии лесопромышленности в Кадник. у.» «Русс. Ж.» 1893 г., «Материалы для изучения великорусских говоров». «Изв. Академии Наук». № 26 вып. III. «Темные и светлые уголки нашего севера», «Честный акцизный», «С натуры» («Северный Край» 1900 г.), экономические очерки: «Общинное землевладение», «Взгляды крестьян Кадниковского уезда на земельную собственность» и «Право семейной и личной собственности среди крестьян Кадниковского уезда» («Живая старина» 1903, 1907 и 1909 гг.). Наконец, в 1900 г. А. А. издана книга «Плоды досуга», бытовые очерки из северно-русской жизни. Корреспонденции того же автора помещались в газетах: «Русские Ведомости», «Русский Курьер», «Русская Жизнь» и пр., а мелкие юмористические сценки и стихотворения в «Будильнике», «Неве» и др.

Очень много было сделано вологжанами в области географии и этнографии края. Флегонт Арсеньевич Арсеньев, род. в 1832 году, учился в Ярославском Демидовском Юридическом лицее, с 1867 года состоял секретарем вологодского губернского статистического комитета, с 1882 г. — чиновником по крестьянским делам Устьсысольского уезда. Многочисленные литературные труды Арсеньева, посвященные главным образом — описанию Вологодского и Пришекснинского края, печатались во многих повременных изданиях. Отдельно вышли: «Зыряне и их охотничьи промыслы» М. 1873 г., «Очерк кустарных промыслов в Вологодской губернии»: В. 1882 г. и др. Однако, пионером в области этнографии нашего края следует считать едва ли не Н. И. Иваницкого, напечатавшего ряд статей в «В. Г. В.» за 1840 год. Н. А. Иваницкий, земский статистик, издал «Материалы по этнографии Вологодской губернии» М. 1890 г. Этому же автору принадлежит много лирических стихотворений и несомненно талантливые «опыты» беллетристического характера. Таков остроумный очерк «В царстве черточек и точек» (из жизни телеграфистов), помещенный в «Книжках Недели», «Мои слуги» («Вологжанин») и пр. С особенной признательностью вологжане должны остановиться на имени скончавшегося в 1910 году П. А. Дилакторского, не только «идейного» без примеси, но и прямо идеального труженика в избранной им области. Покойный, из дворян Вологодской губернии, родился в 1868 году и начал образование в Вологодском реальном училище; в детстве рос болезненным и хилым мальчиком и страдал наследственной эпилепсией. Вследствие припадка последней, случившегося в классе во время посещения занятий учеников петербургским окружным начальством, должен был оставить училище и продолжать образование дома. В конце восьмидесятых годов близко сошелся с проживавшим тогда в г. Кадникове под известным особым вниманием губернского начальства Н. А. Иваницким, оказавшим огромное влияние на развитие симпатичного юноши. К этому времени относится начало его этнографических трудов, предпринятых, как нам известно, в сотрудничестве со старшим братом С. А. (ныне председателем Кадниковской уездной земской управы): «Свадебный день в Кадниковском уезде» и «Канун свадебного дня в Троичине Кадниковского уезда» (См. «В. Г. В.» за 1890 и 1891 г.). В начале девяностых годов П. А. переехал на жительство в Вологду, и на первых же порах завязал близкое знакомство с А. Д. Карелиным, на котором я считаю необходимым остановиться предварительно.

Сам Карелин представляет из себя фигуру, замечательно характерную для передового поколения «восьмидесятых » годов. Это не «шестидесятник», несколько односторонний, но последовательный прямолинейный «теоретик» одного из двух прогрессивных лагерей; это не «практический деятель» печальной памяти следующего десятилетия, оторванный от почвы, или вернее, не слиянный с нею, еще не подготовленной для сеявшегося зерна, и потому самому глухой к зову, если хотите, самозванческой миссии. Карелин — эклектик. Он недостаточно глубок, не достаточно ярок для кульминационной эпохи расцвета общественного самосознания, он не в достаточной мере одарен упрямой волею, чтобы идти напролом, с завязанными глазами к намеченной цели. Это — в смысле общественно-политических идеалов Карелина; в области литературных вкусов и симпатий его живого и разностороннего, но поверхностного ума, эклектизм сказался еще ярче. На первый взгляд после его увлекающегося, часто облеченного в блестящую, остроумную форму, литературного спора казалось, что Карелину, как ни странно, одинаково понятны и близки и нежная поэзия женской души Тургенева и грубый реализм созданий великого Бальзака, абстрактные бесплотные образы Шелли и божественная ясность переживаний Пушкина, и претенциозная надуманность бельгийского декадента. Но это было — первое впечатление: уже после второй или третьей беседы оппонентам, иногда всерьез принимавшимся оспаривать Карелина, становились очевидны настоящее скромные размеры его литературного багажа. Самая жизнь Карелина сложилась чрезвычайно безалаберно; он родился в даровитой семье богатого нижегородского фотографа в 1863 году. (Родной брат А. А. — известный художник, академик исторической живописи). Баловень родных, любимец охотно уступавших первенство сверстников, молодой Карелин прекрасно учился, был не по летам развитым юношей, почти отроком, полноправным собеседником в среде взрослых интеллигентных людей. Несколько неосторожных, по его собственному признанию, слов, брошенных на лету, где-то на катке, в сумятицу печальных мартовских дней, когда все потеряли голову, привели его к аресту, обыску и тюрьме. Отсутствие каких бы то ни было серьезных связей с «партиями» выяснилось, но юноша уже был и озлоблен и сбит с дороги. Он завязал «связи», попал в кружки, и в конце концов... угодил в Минусинск и затем в Яренск.

Кенан в известной книге о Сибири посвятил К. несколько теплых строк. Я, впрочем, невольно отступил от хронологического порядка. В промежутке между тюрьмами К. удалось сдать и экзамен зрелости и урывками окончить университет (в Казани).

Из Яренска Карелин, благодаря связям, добился в 1891 году перевода в Вологду. (Памятником «яренского сидения» был, между прочим, очерк «Землевладение и промыслы крестьян яренского уезда» в «Вологжанине» П. А. Дилакторского). Первые месяцы вологодской жизни были очень плодотворны. Он усидчиво занимается своей любимой наукой — политической экономией и готовит к печати солидный труд «Общинное землевладение в России». Заслуживает удивления уже одно количество фактического материала, собранного автором во время скитаний по медвежьим углам с такой точностью и в таком обилии, что книга К. (Издана в СПБ. в 1893 г.) стала базой при дальнейших работах по общинному вопросу. Почти одновременно с выходом этого труда А. А. напечатал ряд статей экономического характера в «Северном Вестнике», «Вестнике Европы» и др. журналах.

Вторым капитальным трудом К. было «Краткое изложение политической экономии». СПБ. 1894 г. Издание Л. Пантелеева. Я застал однажды этого петербургского издателя, хорошо знакомого вологжанам, особенно учащейся молодежи, у Карелина как раз во время переговоров по поводу издания названной книги. Карелин, припоминаю, был воодушевлен необыкновенно, все время говорил, смеялся и то и дело вскакивал с дивана, чтобы пройтись по комнате. Незадолго до приезда Пантелеева К. навестили М. К. Цебрикова (проездом из Яренска, о чем в своем месте) и П. В. Засодимский. Вообще К. после успеха «Общинного землевладения» стал на виду в петербургских журнальных сферах, на него стали... надеяться и ждать. Карелин обманул эти ожидания. Карелина до известной степени «заела среда». На первый взгляд в применении к нему это пошлое, избитое выражение покажется диким, невероятным. Несмотря на все жизненные преграды, начиная с первого юношеского возраста, он добивается окончания и среднего и высшего образования, профессора намекают на возможность соискания ученой степени и получения кафедры, где-то на окраине без архивов и библиотек он пишет солидный, настоящий ученый труд; пробует свои силы в адвокатуре и с первого дебюта имеет несомненный, почти опьяняющий успех... и вдруг старое, неумное «заела среда». Я выразился с осторожностью: «до известной степени», ибо большая часть вины, разумеется, лежала на нем, в нем. Карелин был летний цветок. Корни его были не глубоки. Я упомянул об адвокатуре. Отчасти она и связанные с нею удовлетворенное самолюбие и материальное преуспеяние — «подставили ему ногу». Я помню процесс Церебилки, гимназистки обвинявшейся в составлении подложных писем и вымогательстве; на суде фигурировало имя популярнейшего в то время в России пастыря. Довольно недалекую, сбитую с толку третьими лицами, девушку защищал известный ярославский адвокат. Речь защитника была щедро усыпана «цветами». Говорилось о религиозном экстазе, о Жанне д’Арк, еще о чем-то. Карелин, защищавший сообщницу Церебилки — портниху Яковлеву, поступил проще: он, как говорится, взял прямо быка за рога. Не стесняясь, что идет в разрез с «помпой» своего старшего товарища, он выяснил ab ovo ничтожество всего этого дела, раздутого, «преувеличенного в телескопе вологодской скуки». Обвинение гремит перунами, доказывает «изощренность» преступницы, «стремление подделаться в инкриминируемых письмах под тон и манеру великосветских дам!» Защита берет со стола вещественных доказательств полуграмотные, нацарапанные на клочках серой бумаги писания обвиняемой, легко разбивает доводы об «опытности», «изощренности» и ядовито замечает: «а отсюда я в праве заключить, что на кабинетном столе господина товарища прокурора никогда не лежало писем от светских дам!». Движение в публике. Улыбки судей. В результате полное оправдание легкомысленных девочек. И завертелось колесо адвокатских успехов Карелина. Завязались широкие знакомства в коммерческом мире. Начались «компании», ужины и, наконец, «игра». Карелин начал отставать от усидчивой научной работы; к тому же вторая книга его, «Краткое изложение политической экономии», была принята ученой критикой гораздо холоднее, чем «Общинное землевладение». По-видимому, теория французского материалистического социализма, к которой тяготел автор, совсем не встречала сочувствия у наших экономистов. Ко всему этому присоединились крупные семейные неприятности, в игре сильно не повезло. Дела скоро стали запутываться, а напряженная, неправильная жизнь кончились сильнейшей неврастенией. Родственники жены увезли К. из Вологды, куда первое время доходили неопределенные слухи, что он находится в каком-то частном лечебном заведении для нервнобольных. Потом стало циркулировать известие, что совет присяжных поверенных воспретил ему за допущенные нарушения адвокатской этики, практику, и он переселился в Сибирь, где функционировали еще старые судебные установления. Наконец имя его заглохло совсем, и лет пятнадцать не появляется на глаза в печати. Частные слухи передавали, что он погиб и при том, почти случайно, в 1905 году во время столкновения отряда повстанцев с карательной экспедицией бар. Меллера–Закомельского. Достоверность этого слуха находится все-таки под некоторым сомнением.

Возвращаюсь к II. А. Дилакторскому. Последний приехал из своей усадебки с большими планами и небольшими деньгами. Он искал какой-нибудь подходящей «интеллигентной» деятельности. Как раз в это время Карелину удалось убедить покойного А. В. Гудкова-Белякова, владельца старейшей в Вологде типографии и скромного, но стойкого общественного деятеля, в необходимости открыть хорошую публичную библиотеку, которую уже легко было бы сделать центром единения всех «право-мыслящих», т. е. левых элементов вологодского общества. Дело затеялось, но Гудков был все же человек в годах, осторожный и уравновешенный, к широким тратам во вкусах Карелина был не совсем расположен. Поселившийся в В. молодой и горячий Дилакторский «подвернулся»  инициатору, как нельзя более подходящий материал. Он не поскупился на свои скромные средства приобрести заново, из книжных магазинов, приличную библиотеку по каталогу, составленному опытной и размашистой рукой Карелина. Одновременно было предпринято издание «Вологжанина», литературно-научного сборника, посвященного нашему краю и заполненному почти целиком нашими силами. Это название, с немножко странным подзаголовком вероятно уже успело примелькаться моему читателю. Карелин, вскоре же после переезда из Яренска завязавший знакомства с вологжанами, причастными к «литературному греху», довольно скоро скомплектовал сборник, но денег на печатание не было, а на собственный риск владелец типографии не решался. Дилакторский свалился, яко манна небесная. Он подхватил чужую идею, возлюбил ее, как свое детище, отправил «Сборник » в цензуру, где тот прошел целиком за исключением двух статеек устюжан: И. Я. Львова и А. А. Тарутина, и скоро «Вологжанин» увидел свет. Не знаю, нажился ли тут хоть чем-нибудь, в качестве повивальной бабки, Карелин, но достоверно, что авторы были рассчитаны издателем до копейки. С этого первого крупного шага своей жизни и до конца дней П. А. Дилакторский оставался глубоко честным и глубоко непрактичным человеком. Несомненно, что появившиеся в «Вологжанине» статьи, имевшие исключительно местный интерес, — не возникни у Карелина и не «процвети» у Дилакторского эта самая идея «литературно-научного» сборника, — эти статьи, наверняка, были бы погребены в портфелях их авторов. Последние охотно отдали бы рукопись Дилакторскому, может быть и не совсем бесплатно, одной славы ради, но, по крайней мере, на условиях участия в прибылях. Но П. Л. предпочел заплатить по 25 рублей с листа и не только прямым собственникам, но даже за имущество бесхозяйное, как это случилось с комедией (сценами) покойного К. А. Четверухина. (Об этом когда-нибудь после). Щедро (по провинции) расквитавшись с авторами, Дилакторский, однако, вознамерился перенести центр тяжести своих расходов на публику и назначил плату за жиденькую (200 стр.) книжку, по необходимости изданную неказисто, рубль двадцать пять копеек. Все издание целиком осталось на руках издателя: не било продано десятка (!) экземпляров.

Потерпевший материальный крах, «Вологжанин» П. А. Дилакторского не встретил особого поощрения и со стороны старшей литературной братии. Сборник был разослан для отзыва в несколько серьезных столичных изданий: большинство ограничилось молчанием, кое–где появились «крохотные» заметки явно снисходительного характера. Так, в литературном обзоре «Русского Богатства» была проведена обидная параллель между нашим незадачливым детищем и «Фемистоклюсом» Манилова, про которого незабвенный Павел Иванович Чичиков выразился за обедом: «скажите, пожалуйста, какие способности у этого ребенка!» В библиографическом отделе «Нового Времени» «удружил » в свою очередь земляк, автор довольно шаблонных повестей и стихотворений, но очень популярных в детской литературе очерков. Наиболее мягко рецензент отозвался о «небольшом, но симпатичном таланте покойного К. А. Четверухина, к лучшим вещам которого напечатанное произведение («Грех по неведению»), отнюдь, однако, не принадлежит». Дилакторский, разумеется не посылавший «Вологжанина» для отзыва в сатирические издания, передавал близким лицам свои подозрения, что этому же автору принадлежит появившаяся в «Будильнике» карикатура. Была изображена кухонная плита с кастрюлями и сковородами, снабженными соответствующими надписями: «драма», «беллетристика», «стихи» и т. д. Повар, морщась, «пробует» кушанье из этой последней кастрюли: «фу, какая гадость! самому тошно, а приходится предлагать публике!» Потерпев «издательскую» неудачу, и распродав, кроме периодических изданий, библиотеку, II. А. всецело отдался своим любимым занятиям: этнографии и библиографии. До издания сборника, кроме указанных мною выше работ П. А., были напечатаны: «Пастушьи заговоры Кадниковского уезда» «В. Г. В.» 1891 г. и «О помочах в Вологодской губернии». «Этн. Обоз.» 1894 г. После этого он становится постоянным сотрудником последнего журнала. См. «Ведомость о маслечном поведении 1762 г.», «Духовные стихи в Вологодской губернии», «Свадебные обычаи и песни в Тотемском уезде», «Из преданий и легенд Кадниковского уезда», «Свадебные обряды Вологодский губернии» и проч. Две найденные и приобретенные П. А. в Вологде рукописные комедии XVIII столетия: Шапошник и Мужик и Могильник и Кобыляк были изданы академиком В. Ф. Миллером под заглавием «Новый интерлюдий XVIII века». В «Истор. Вестн.» по временам покойный помещал рецензии на книги библиографического и этнографического содержания. Во второй половине девяностых годов Дилакторский начал собирать материалы для словаря писателей уроженцев Вологодской губернии. С конца 1898 года они начали печататься в неоф. части «Вологодских Губернских Ведомостей» (с 37 №) и после большого перерыва возобновились и окончились печатанием на следующий год (с 166 №). Вот что говорит о «Вологжанах — писателях » Д. 3еленин, биограф Дилакторского. «Это самый важный труд П. А., давно уже составляющей библиографическую редкость, так как отдельных оттисков было напечатано всего 50 экземпляров. Автором было приготовлено к печати и второе издание этого труда, с значительными дополнениями; но II. А. тщетно искал издателя. Для этнографов этот труд представляет большой интерес, так как в нем в биографиях авторов — вологжан, собрана почти вся этнографическая литература о Вологодской губернии» (См. «Живая Старина». Год XX. 1911 г. стр. 500–502). В конце концов, скромная, но плодотворная деятельность П. А. обратила на себя внимание нашего высшего ученого учреждения. Он приглашен сотрудником издаваемого II-м Отделением Академии Наук «Словаря русского языка». Рукопись «Словаря областного вологодского наречия» была также приобретена Академией. В последние годы своей жизни, переселившись в СПБ., покойный служил в сберегательной кассе, а также исполнял разные поручения Академии, справки, выписки и т. п. работы библиографического характера. П. А. Дилакторский умер 10 декабря 1910 года от простуды; некрологи о нем появились в «С.Петербургских Ведомостях» 1910 г. № 280 и в «Историческом Вестнике» 1911 г. № l. См. также: С. Венгеров. «Источники словаря русских писателей». II. 253.

Когда говоришь о кропотливой добросовестности трудов П. А. Дилакторского, невольно приходит на ум другой, правда, еще более скромный работник в той же области, благополучно здравствующей С. А. Ковалев, автор книжки: «Путеводитель от Москвы до Вологды, Архангельска и Соловецкого монастыря» и др.

Нужно ли навести справку: какие цены стояли пятьдесят лет тому назад на местном рынке, какая пиеса ставилась в день открытия городского театрального сарая, что было в прежние времена там, где стоит известная общественная будка, — С. А. тут как тут, к Вашим услугам, бежит в архив, роется в заплесневелых бумажных кипах и начинает ткать, как прилежный паучок свою кропотливую серенькую пряжу.

Наконец, мне хочется остановиться немного на двух книгах, в которых отведено довольно значительное место самому славному литературному имени нашего края, безвременно погибшему для поэзии и друзей К. Н. Батюшкову. Оба труда принадлежат громким именам в русской литературе. Первый: «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 году» издан в 1850 г. С. П. Шевыревым, известным профессором Московского университета, журналистом и поэтом, одним из эпигонов славянофильства. Идеалист монархической идеи в ее чистом виде, а не как ширмы бюрократического самовластия, православный без подозрений, не имевший ни в ближайших, ни в отдаленных предках ни Амалии, ни Карла, этот литературный противник Белинского и Герцена в личных своих отношениях пользовался, однако, всеобщим уважением. В книге Шевырева, есть, кроме общих сведений о Вологде с приложенной гравюрой Успенского собора, любопытнейшие впечатления автора после свидания с больным Батюшковым и рисунок карандашом, изображающий несчастного поэта (худенького седенького старичка в длинном сюртуке и черном высоком галстухе) сзади, когда он «заложив по обыкновению руки за спину, смотрит из окна своей квартиры (нынешняя первая женская гимназия) на соборную стену. Зарисовать лицо Батюшкова не удалось, потому что поэт, обыкновенно молчаливый и тихий, приходил в ярость и вырывал бумагу, если случайно замечал, когда его начинали срисовывать». — Второе из названных сочинений «По Северо-Западу России». СПБ. 1897 г. — также облеченное в форму описания путешествия — является плодом пера главного редактора «Правительственного Вестника» К. К. Случевского. Изданное с внешней стороны очень изящно, обильно иллюстрированное и написанное присущим автору легким литературным языком, оно со стороны содержания являет, однако, по временам прискорбные следы генеральски небрежного и поверхностного отношения к предмету. Чтобы не быть голословными, приведу одну, как раз интересную для нас, выдержку. На стр. 171 напечатано: «34 года тому назад, т. е. в 1862 году, печально окончил свое существование наш поэт Батюшков, он жил тут долгое время сумасшедшим, сначала буйными, потом кротким, меланхоличным. Он получал пенсию» и т. д. Такому видному литератору, как К. К. Случевский, поэту, автору чисто батюшковского по пластике стиха «Статуе», совершенно непростительно не знать дат рождения и смерти учителя Пушкина. На самом деле Батюшков скончался раньше: именно 7 июля 1855 года. А что это была не описка, не случайная ошибка автора, подтверждается следующим окончанием заметки о поэте: «в 1823 году уже, в Симферополе, замечено было начало умопомешательства. Батюшкова привезли в Вологду, где он прожил после того около сорока лет ».

Так пишутся мемории!

Преемником Батюшкова в качестве поэта–вологжанина является Василий Иванович Красов (1810–1855). Происходя из духовного сословия, он получил образование в вологодской семинарии, откуда, однако, не чувствуя влечения к пастырской карьере, поступил на словесный факультет Московского университета. Стихи писать начал в отрочестве, а в университете был уже «признанным поэтом»: по крайней мере, на торжественном акте 1833 года студенческим хором исполнялась кантата его сочинения. Несомненная талантливость натуры Красова обратила на себя внимание среди профессоров университета, из которых он особенно близко сошелся с известным историком Погодиным. Именно последнему принадлежит не совсем удачная идея сделать из нашего поэта служителя строгой и требовательной к себе науки. Пробыв по окончании курса около двух лет преподавателем русского языка в Черниговской гимназии, Красов получил в 1837 году приглашение занять место адъюнкта в университете св. Владимира. Любопытно, что в то же самое время в Петербурге подвизался на профессорской кафедре Гоголь, и что впечатление, производимое обоими поэтами на своих слушателей, было одинаково. И тот, и другой читали крайне неровно, временами увлекая за собой аудиторию неподдельным пафосом, но большей частью — растянуто и бессодержательно. Недостаток солидной эрудиции был очевиден даже для молодых слушателей. Последствия не замедлили сказаться. Уже актовая речь К. под довольно туманным заглавием: «О современном направлении просвещения вообще и преимущественно в России» не внушала особенного доверия; представленная же в 1838 году на соискание докторской степени диссертация: «О главном направлении поэзии в английской и немецкой литературе» оказалась несостоятельной и, несмотря на хлопоты влиятельного Погодина, не была допущена к защите. Мнительный и слабохарактерный поэт приписал свои неудачи интриге недоброжелателей, решил бросить профессуру и переехал в Москву, где жил бедно, перебиваясь частными уроками; кажется, пил и умер в 1855 году, не оставив средств на свои похороны. Судьба преследовала К. и после смерти. Единственное издание его стихотворений, предпринятое II. В. Шейном (М. 1860 г.) сгорело почти целиком, не успев поступить в продажу. Один из очень немногих уцелевших экземпляров, представляющих библиографическую редкость, находится у вологжанина-писателя В. И. Тузова (ученика младшего брата поэта, о котором см. ниже). Сравнительно немногочисленные оригинальные стихотворения Красова не блещут яркостью образов, красотой формы, но написаны с задушевною искренностью и простотой. Романс «Я вновь пред тобою — стою, очарован» положен на музыку и стал общеизвестным. Настроение большинства произведений поэта тихо-меланхолическое. Красов, по характеристике одного из своих критиков, поэт рано порванной жизни, не сбывшихся надежд юности, обманутых ожиданий». Заслуживают внимания переводы К. из Гете, Гейне, Байрона, а также Овидия. Биография К. составлена проф. Дашкевичем («Словарь профессоров университета св. Владимира»). Младший брат В. И., историк Иван Иванович Красов (1821–1888), в семидесятых годах быль директором вологодской, а впоследствии псковской гимназий и пользовался репутацией идеального педагога. Его ученые труды: «О местоположении древнего Новгорода», «Разбор мнений о населении древнего Новгорода» и др. пользуются признанием.

Из беллетристов вологжан первое место по справедливости следует отвести скончавшемуся в прошлом году П. В. Засодимскому. Павел Владимирович Засодимский, потомок великоустюжского священника Льва Яковлевича Володина, автора «Летописи Устюга Великого»,*) [Изданной в 1765 году] родился в названном городе в 1843 году в небогатой дворянской семье. Окончив курс в Вологодской гимназии, П. В. поступает слушателем в С. Петербургский университет по юридическому факультету, но скоро, неудовлетворенный юриспруденцией и отдавшийся господствовавшим в то время общественным течениям, уходит «в народ», делается сельским учителем. В этой последней роли Засодимский, «был поставлен лицом к лицу с интимной жизнью деревенской и городской бедноты и проникся горячей любовью к тем, по его выражению, угрюмым людям, живущим в прохолодь и проголодь, для которых жизнь на белом свете представляется не веселее вечной каторги». В 1868 году П В. дебютировал в народнической беллетристике рассказом «Грешница» («Дело»). Встреченный теплым приемом передовой критики, он печатает там же ряд повестей и рассказов: «Волчиха», «Темные силы» и др. Читающая Россия знает его «Хронику села Смурина» («Отеч. записки» 1879 г.), «Степные тайны» («Русск. Богатство» 1886 г.), «По городам и весям » и проч. Кроме этих капитальных произведений 3. в детской литературе популярны его «Задушевные рассказы». В 1892 году зимой я встретил у Карелина проездом остановившегося в Вологде на несколько дней Павла Владимировича. Уже тогда он был почти совсем седой, с курчавой откинутой назад шевелюрой, морщинистым лбом и весьма привлекательными кроткими серыми или голубыми глазами. Именно таким мне и представлялся почему-то автор этих милых «3адушевных рассказов». Я помню, что он был одет в черную бархатную куртку, говорил очень мало, все время сидя на диване и с каким-то благосклонным любопытством вглядываясь и выслушивая пространные и горячие монологи хозяина.

Не меньшей известностью пользуются в детской литературе произведения другого устюжанина (происхождением зырянина) Александра Васильевича Круглова (род. в 1853 г. в В. Устюге, где отец его был смотрителем народных училищ, учился, кажется, до 5 класса в Вологодской гимназии). Вряд ли кто-нибудь из детей без смеха и удовольствия читал первые рассказы К.: «Иван Иванович и его компания», «Большак» и др. Менее важны (вернее совсем не важны) его романы и стихотворения. В «Историческом Вестнике» печатались не лишенные интереса «литературные воспоминания» А. В. Необходимо упомянуть еще об одном писателе, сделавшем хороший вклад в детскую (сказочную) литературу. Я говорю об А. А. Брянчанинове, бывшем одно время редактором неофиц. части «Вологодских Губернских Ведомостей». «Русские сказки» А. А. вызвали в свое время горячие похвалы И. С. Тургенева, предпославшего несколько строк их изданию, и рекомендовались таким знатоком детской души, как покойный педагог Н. Ф. Бунаков). Анатолий Александрович Брянчанинов, происходя из родовитой дворянской семьи, род. в начале 1839 года в Вологде. После тщательного домашнего воспитания поступил в инженерное училище, а затем в николаевскую инженерную Академию, которую отлично окончил двадцать лет и был принят на службу в лейб-гвардии Стрелковый Его Величество баталион. В 1862 г. после смерти отца перешел на службу в только что вступившие в жизнь мировые учреждения освободительной эпохи, сначала кандидатом мировых посредников, затем последовательно: членом Вологодских мировых съездов, мировым судьей и непременным членом присутствия по крестьянским делам. С 1884 г. по 1904 г. состоял непременным членом Вологодского Губернского Присутствия. В 1904 г. вышел в отставку в чине действительного статского советника.

Литературой А. А. занимается с 17 лет, сперва в качестве переводчика с новых языков, а в 1859 году выступает в «Русском Инвалиде» с очерком «Счастье в тумане». Затем его произведения появляются в «Русск. Вестн.», «Сыне Отечества». «Московском Обозрении», «Орловском Вестнике», «Петерб. Жизни» и др. Многие вещи были переизданы отдельно. Предполагая в будущем дать особый очерк, посвященный писательской деятельности А. А. Брянчанинова, я пока ограничусь указанием на то, что несмотря на известную окраску некоторых его произведений, (преимущественно впрочем последнего времени), чисто художественная сторона дарования обеспечивала автору место в столь трудно-доступном органе, как «Русский Вестник»» Каткова, где именно в эти годы печатались монументальные создания Л. Толстого и Достоевского.

Две писательницы: Н. З. Засецкая (род. в сороковых годах ) и Е. Д. Ильина (род. в 1860 г.), проявившие интенсивную литературно-издательскую деятельность за последние годы, также заслуживают признательности подрастающего поколения. Я припоминаю лестный отзыв И. А. Салова на рукописи одного из произведений Н. З. Засецкой, которая, кроме детской беллетристики, занималась опытами в области «детского театра», но далеко не так удачно: в отделе критики и библиографии «Русской Мысли» пиески Засецкой, надуманные и слащавые, подверглись более чем, как говорится, основательному разбору. Детские беллетристические произведения Е. Д. Ильиной отмечены справедливыми похвалами специальной критики.

«Вологжанин» Дилакторского открывается «сценами в четырех действиях» Грех по неведению, или Поучили К. А. Четверухина с предпосланными им тощими, собранными на скорую руку материалами для биографии покойного писателя. Константин Александрович Четверухин, сын протоиерея вологодской Глинковской церкви, родился в июле 1848 года. Не отличаясь с детства крепким здоровьем, что объясняется до известной степени крупным физическим недостатком, К. А. поздно поступил в местное Духовное училище; однако учился отлично и на шестнадцатом году уже перешел в Духовную семинарию, которую окончил в 1870 г. в числе первых учеников. Имея все шансы попасть после обычного конкурса сочинений на казенный кошт в Академию, потому что писательский дар К. А. был отмечен еще в рецензиях преподавателей, он по непонятным причинам предпочел поступить учителем латинского языка в младшие классы Вологодского Духовного училища. Прослужив здесь около десяти лет, он вышел в отставку «по расстроенному здоровью» и посвятил себя всецело литературной деятельности, начав таковую робкими шагами, в качестве безымянного корреспондента «Русских Ведомостей». Первые беллетристические произведения К. А. повесть «От семейного очага» (1881–1883 гг.) и рассказ «Врач и пациентка» по воле застенчивого автора так и не увидали света. (Даты привожу по упомянутому выше перечню, составленному П. А. Дилакторским). Рассказ «Шабаш », вылеживавшийся в столе автора, если судить по пометам, три года, появился в августовской «Книжке Недели» 1886 г. за подписью В. Рухин. За ним уже в 1888 году последовали: бытовой очерк «Двадцатое число» («Сын Отечества») и комедия «Пропащая» («Колосья» №№ 7–8). Вот, кажется, и все, что решался предать печатанию К. А., если не считать мелких юмористических шуток, посылавшихся преимущественно в «Осколки». Зимою 1889 года пиеса «Грех по неведению» была поставлена на сцене Вологодского театра, разыграна дружно артистами труппы Набалова под личным режиссерством автора, причем последний после третьего и четвертого действий был вызван шумно аплодировавшей, к сожалению, немногочисленной публикой. Эта пиеса, задуманная на избитый сюжет столкновения молодой сельской интеллигенции (студент-медик, приехавший на каникулы в деревню, фельдшер, учительница) с представителями «темных сил» (деревенский кулак, волостной писарь), трактованная очень наивно, — все же носит следы непосредственной наблюдательности автора и изложена живым, несомненно подслушанным, народным языком. — Как симпатично отличаются эти бесхитростные, но идейные, мелкие вклады в родную литературу и от современных вам «образцов» спекулированного на пресыщенность интеллигенции полового извращения и от забавно-печальных попыток иных Прометейчиков, забирающихся, да еще прозой, в ту область, которая властно отмежевана себе могучими талантами автора книги Иова, Эсхила или Шелли! — Последнее по времени (1890 г.) драматическое произведение К. А. Четверухина «Художник–раб» (в четырех действиях) застряло в портфеле тогдашней бабушки–цензуры и, как будто, не сохранилось среди остальных черновых бумаг покойного.

К. А. скончался 27 января 1891 года от воспаления мозговых оболочек, не оставив после себя ничего кроме ящика рукописей, переданных впоследствии братом его П. А. Дилакторскому.

Кроме К. А. Четверухина на поприще драматургии, из вологжан подвизался, правда, не вполне самостоятельно, II. А. Обнорский, инсценировки которого также находили приют на вологодском театре. Павел Александрович Обнорский (род. в 1844 году, происхождением из служилых дворян Вологодской губернии, учился некоторое время в местной гимназии) был основателем первого частного периодического издания в г. Вологде, хотя и под мало обещающим заглавием «Вологодский Листок Объявлений». Этот Обнорский, подобно Карелину, был тоже в своем роде беспокойная, преисполненная разнообразных затей, натура, конечно с меньшим масштабом дарований и ресурсов образования. Получив около половины восьмидесятых годов небольшое наследство, он открыл в Вологде публичную библиотеку. Благодаря халатному ведению дела, составлявшему вообще преобладающую черту характера Обнорского, предприятие принесло убытки. Не говоря уже о том, что спрос на книгу в Вологде был в те времена вообще не велик, что, как раз в начале восьмидесятых годов прогрессивная периодическая печать подверглась разгрому гр. Д. Толстого и Победоносцева («Отечественные Записки», «Дело» «Слово», «Русская Речь», «Голос» и мн. др.), в самой постановке библиотеки и кабинета для чтения были курьезные промахи: выписывалось несколько дорогих заграничных изданий и не было на лицо самых ходовых книг; на обращение подписчиков с книгами, рисунками, портретами совершенно не смотрели, наконец, библиотека по частям раскрадывалась... хотя и продолжала влачить бедственное существование до самой смерти владельца. Так как библиотечное дело оставляло много досуга, то предприимчивость Обнорского стала искать новых сфер деятельности; деньги, кстати, еще не были, кажется, совершенно истрачены, и он задумывает издание ежедневной газеты. Хлопоты Обнорского о разрешении ему выпускать газету, однако, не увенчались успехом и, что любопытнее всего, отнюдь не по мотивам административно-политического характера. Если у Гоголя городничий упрекает судью неблагонадежностью на том основании, что он «и в церковь не ходит, и в Бога не верует», то уж никак нельзя было бы сказать этого про покойного Обнорского, по самой природе своей чуждого «вольтерианства» и даже собственноручно неведомо для чего составившего, в довольно дубовых виршах, переложение воскресных евангелий. Дело, видите ли, в том, что в еще недалекие от нас времена, попечительное начальство находило для себя возможным входить в рассмотрение вопроса о материальной состоятельности литературных предприятий. Трогательно, и до смешного: но факт! Оно — такова подоплека — заботилось об интересах будущих подписчиков: достаточно ли гарантированы они, что издатель, собрав денежки, не удерет с ними за пределы досягаемости полицейской власти; а так как никаких залогов по закону затребовать было нельзя, то вся процедура «разрешения», зависавшая от усмотрения и отзыва местного начальства для опытных людей заранее являлась комедией. Губернскому начальству просто не хотелось новой для себя обузы в виде цензурованного ежедневного издания, с опаской промигать и «пропустить» нечаянно какую-нибудь для самого же себя неприятную «вылазку» и, там хоть хлопочи об издании блаженный Феодорит, неблагонадежность его и несостоятельность заранее обеспечены! Впрочем, в известной книге «Очерки по истории русской цензуры А. М. Скабичевского читатель найдет факты еще более печальные и характерные для «знамения времени». Таким образом и П. А. Обнорскому пришлось ограничиться изданием «Листка объявлений», выходившего по мере накопления последних 1–2 раза в неделю и расклеивавшегося на щитах и заборах. После смерти основателя (П. А. Обнорский умер в декабре 1892 года от кровоизлияния в мозгу) право издания «Листка» было уступлено вдовой покойного владельцам типографии бр. Гудковым-Беляковым, которые впрочем, осуществляли его очень недолго.

В области оригинальной поэзии за два последние десятилетия появились произведения Савинова и Чернобаева. Феодосий Петрович Савинов родился во второй половине шестидесятых годов в г. Тотьме в семье бедного полицейского чиновника. С большими трудами родителям удалось дать образование своим даровитым сыновьям, из которых старший — Михаил Петрович *) [Хотя в «В. Г. В.» за 1899 г. я встретил одно стихотворение и несколько критических заметок М. П., между прочим, по поводу Пушкинского юбилея, однако, в виду бедности имеющегося у меня материала, не мог отвести большое место Савинову–старшему в тексте своих очерков, что, может быть, и заслуживает извинения, ибо вся научная и литературная деятельность М. П. протекает в г. Харькове и связана тесно с местной прессой], (род. в 1863 г.), блестяще окончив Вологодскую гимназию и Харьковский университет по историко-филологическому факультету, был оставлен при последнем для подготовления к профессорскому званию, и в настоящее время занимает кафедру сравнительного языковедения и санскритской литературы. Феодосий Петрович учился также в Вологодской гимназии, но вышел из нее за год до окончания курса. По-видимому он питал весьма малое расположение к древним языкам и совершенно не питал такового к математике. Писать стихи начал, как водится, в младших классах гимназии. После неудачной попытки устроить себе воинскую карьеру — около года Ф. П. пробыл в юнкерском училище — он поступил на службу канцелярским чиновником вологодского губернского правления, а затем исполнял обязанности делопроизводителя детских приютов. Трудно предполагать, чтобы служба гражданская могла удовлетворять живого и остроумного юношу; он нередко манкировал ею. В то же время по рукам сослуживцев Ф. П. ходили более или менее меткие эпиграммы его и на свое непосредственное начальство, и на весь близко знакомый ему губернский Олимп. В 1891 году в Москве скончался вологодский губернатор М. Н. Кормилицын, довольно снисходительно смотревший на «шалости» подчиненного поэта, и это обстоятельство послужило нечаянной причиной выхода Савинова в отставку «без пенсии и мундира». Был ли он до растерянности огорчен смертью благоволившего к нему начальника, или наоборот находился в это время в веселом — почему бы то ни было — расположения духа, но только поэт позволил себе проделать непозволительный с точки зрения чиновнической дисциплины кунштюк. В один прекрасный день все местные власти во главе с вице-губернатором А. П. Лаппой-Старженецким, не терпевшим и без того Савинова, получили составленное последним, по собственной инициативе, официальное приглашение пожаловать в кафедральный собор на панихиду по скончавшемся губернатору. День был кажется выбран проказником нарочито будничный, когда во всех канцеляриях ключом кипела, так сказать, самая плодотворная чернильная работа. За эту импровизацию поэт был посажен вице-губернатором под арест на трое суток, в течение которых и сочинил от обиды и от нечего делать обстоятельную сатирическую поэму, разошедшуюся по городу в рукописи под именем «Савиниады». Поэма содержала резкую критику губернских порядков, была переполнена пикантными «личностями» и исключала всякую возможность преуспеяния Ф. П. на службе. Выйдя в отставку, он переехал в Москву и лет восемь служил клерком у разных нотариусов. На частной службе С. тоже не особенно везло: он переменил несколько контор, получая везде незначительное вознаграждение и, наконец, остался совсем без места. К этому времени относится второе издание его стихотворений. (Первое, вышедшее в Вологде, в 1888 году, по предварительной подписке, в очень ограниченном количестве экземпляров, разошлось без остатка). Савинов дебютировал в печати стихотворением «Перед толпой», появившемся в «Иллюстрированном мире» за 1885 г. (№ 10). С этого времени его произведения охотно помещались, кроме «И. М.» во «Всемирной Иллюстрации», «Живописном Обозрении», «Русском Обозрении», «Русской Мысли» и др.

И все же появление на литературном рынке собрания стихотворений Савинова прошло совершенно незамеченным: изящно изданная книга с виньеткой на обложке работы приятеля-художника полежала в витринах и на полках столичных магазинов, затем была убрана и... осталась у автора. Не было рецензий даже в тех журналах, где он сам нередко печатался. Крайняя материальная нужда, горькое сознание полного одиночества, проникающее лирику Савинова и наконец фиаско давно взлелеянного в мечтах издания стихов — все это поколебало душевное равновесие поэта. В начале девяностых годов родные перевезли Ф. П. в Вологду и поместили в психиатрическую лечебницу, где у него были констатированы явления прогрессивного паралича. Он до сих пор влачит печальное существование, не узнавая даже близких, кроме матери старушки и не подавая, конечно, никаких надежд на выздоровление.

Поэзия Савинова не богата мотивами. В душе поэта постоянно борются между собою два совершенно противоположных настроения. Бодрящий призыв к труду, светлые гимны счастью, молодости, свободе, науке, сменяются безнадежным унынием, тоской разбитой, неудавшейся жизни, сомнением в конечном торжестве добра. — В общем, стих С. довольно легок и плавен. К сожалению, некоторые недурные по замыслу лирические вещицы испорчены, по моему, просто небрежностью (напр. несоответствием ритмического ударения с грамматическим: (приходится читать — моего, твою и пр.), стечением согласных, избитостью или неполнотой рифмы, однообразием эпитетов. Безнадежно стары образы, сравнения и антитезы автора. С другой стороны — несомненная искренность, теплота чувства, отсутствие претенциозности — качества, выгодно отличающие нашего поэта от большинства современных версификаторов модернистского толка. Из всей массы стихотворений юмористического жанра, в течение многих лет находивших приют в «Будильнике» и «Развлечении», в сборник вошли очень немногие (см. «Восточная мудрость» стр. 27 и след.) и при том ничуть не лучшие. Чем руководился автор при выборе именно этих вещей — неизвестно. Может быть, большими правами на оригинальность?

В начале 1905 года на петербургский книжный рынок поступил сборник стихотворений другого поэта вологжанина Е. И. Чернобаева: Евгений Чернобаев. Стихи. Книгоиздательство «Парма». СПБ. Цена 60 коп. Евгений Иванович Чернобаев род. в 1869 г. В отроческом возрасте он лишился отца, служившего землемером и случайно убитого своим товарищем, неосторожно задевшим заряженное ружье. Несомненно это трагические событие и тяжелые материальные условия, в которые попала семья покойного, состоявшая из шести человек, наложили, как мы и увидим, неизгладимый отпечаток на впечатлительную натуру даровитого мальчика. Непонятно каким чудом молодой вдове, оставшейся без всяких средств, удалось дать возможность двум старшим детям продолжать среднее образование. В гимназии Ч. обнаружил большие способности к древним языкам и родной литературе. Не надо забывать, что это было в самый разгар лжеклассической вакханалии министерства русского просвещения, когда не бессмертные формы греческого искусства, ни тем более гражданские подвиги Брута и других великих народолюбцев должны были заполнить воображение и воспитать идеи гражданского долга у подрастающего поколения, но бессмысленная долбежка грамматических исключений, тысячей синтаксических тонкостей, терпеливо отысканных тупоголовыми чешско-немецкими учеными колпаками — имели в виду наоборот убить душу живу, заполнить драгоценные школьные годы, отвлечь от проклятых вопросов, настойчиво, как весенняя зелень, пробивающихся в пытливых умах юности.

Счастливая память юноши легко справлялась с хитросплетениями греческого синтаксиса, но, увы, оказалась бессильной перед арифметикой: наука лавочников не давалась ему совершенно. Не помогли горю ни неизменно полные баллы за русские сочинения, ни даже оцененные по достоинству успехи в древних языках: гимназию пришлось оставить в средних классах, и скоро наш поэт меняет, так сказать ut finale на ut chorale,*) [Игра слов: ut finale — название союза в лат. грамматике, ut chorale — нота do. Прим. ред.] становясь церковным певчим. Известна обстановка этой последней профессии, (особенно в провинции), с ее доходами, неизменной дележкой в чайных и трактирах, с ее средой, иногда на половину состоящей из «бывших людей». Все это с одной стороны давало, конечно, известный материал для наблюдения, но вообще ставило Ч. в условия совсем не благоприятные для серьезной работы и творчества. К этому времени относится литературный дебют Ч.: в «Родине» за 1891 год появляется первое печатное лирическое стихотворение Е. И., а через три года в 1894 г. его имя попадает уже на страницы солидного «Северного Вестника». Вскоре в судьбе поэта принимают хлопотливое участие некоторые из его друзей, живущие в Петербурге, и помогают ему «выбраться из вологодской тины»: он получает место в управлении железных дорог и с 1897 года почти безвыездно живет в столице. Когда в половине девяностых годов неутомимый К. Ф. Жаков организует северное книгоиздательство «Парма» (зыр. — обозначает дремучий, непроходимый лес), то одною из первых выпущенных в свет книг и был упомянутый сборник оригинальных и переводных стихотворений Чернобаева. Я уже писал, что общее впечатление, оставляемое лирой Ч., сероватое. Преобладающий характер его произведений — мрачно элегический. У поэта несомненно есть настроение, но в то же время встречаются целые тирады головных, придуманных стихов; есть отдельные счастливые выражения, но на одно–десять избитых приевшихся образов, сравнений, эпитетов. Размеры заезжены, как весенняя колея. Что касается переводов, то большинство их отличается чистотой стихотворной отделки и звучностью, а со стороны выбора — вкусом. Кроме «Майского Эхо» польской поэтессы Марии Конопницкой и «Песен о тростнике» Ленау есть переводы отдельных стихотворений Казимира Тетмайера и Гейбеля. Подобно савиновскому сборнику, отдельное издание лирики Чернобаева не было замечено. По-видимому это обстоятельство сильно угнело автора, стихов его совсем не появляется в современных журналах; передавали, что он перестал — не то писать (!), не то делиться новыми вдохновениями даже с самыми короткими друзьями. Это уж немного странно. Что за беда, если его поэзия не совпала с последними веяниями времени и у широкой публики, воспитанной на самозванческой рекламе, преимущественный спрос на творения Блока, Рукавишникова, Андрея Белого, какого-то Саши Черного и других озорников или гаеров текущей поэтической литературы? Можно припомнить в истории литературы примеры еще ярче. Всего несколько десятилетий прошло от той эпохи, которая не поняла и не приняла гениальных откровений Тютчевской поэзии, а в перл создания возвела пестрядинную музу автора поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Да и вообще, что это за поэты, г. Чернобаев, которым нужно непременно получить от критики на худой конец четыре с минусом? Вы забыли прекрасное сравнение любимого Вами, небольшого, но все же самого настоящего поэта, Надсона: «Эолова арфа должна зазвучать, если вихрь по струнам ее мчится» и далее: не может не свергаться в долину ручей, «если солнце потоками вешних лучей растопило снега на вершине»?

Не менее многочисленна группа литераторов — «невольных» гостей холодного вологодского края. Об одном из них, Соколовском, речь была выше.

Несколько ранее, в 1836–1837 годах проживал в Усть-Сысольске известный критик и журналист, проф. Моск. университета Н. И. Надеждин (1805–1856), сосланный сюда за напечатание им в «Телескопе» знаменитого «Философического письма» Чаадаева.

Как известно, в этом письме отразился крайний до резкости взгляд одной части русского общества на Россию, «как на страну варварскую, лишенную всяких культурных преданий», «письмо» проникнуто мрачными сомнениями о настоящем и будущем православной России. В начале шестидесятых годов (уже после смерти автора) в Париже были изданы на французском языке еще четыре философских письма Ч. и «Апология сумасшедшего», в которых автор пытается оправдаться перед негодующим русским обществом и значительно смягчает резкость своих суждений, но впечатление первого письма было потрясающим и сделало невозможным возвращение Ч. на родину.

В конце 1864 года в вологодскую губернию был выслан Н. В. Шелгунов (1821–1891) талантливый, высоко честный публицист-шестидесятник, обвиненный в сношениях с государственным преступником М. Михайловым и переписке с разжалованным рядовым Костомаровым. Шелгунова, получившего известность своими специальными работами по лесоводству и занимавшего видное место начальника отделения лесного департамента, связывала самая тесная дружба с нашим лучшим непревзойденным переводчиком Гейне, автором «Перелетных птиц». Выйдя в конце пятидесятых годов в отставку в чине полковника, он имел мужество провожать своего злополучного больного друга от Петербурга до самых Нерчинских рудников. Обстоятельство это было учтено, кем следует, и вот во время ссылки Шелгунов испытал нечто вроде «хождения по мукам», странствуя из города в город, из Тотьмы в Устюг, Никольск, Кадников и, наконец, в Вологду, откуда, в 1869 году, ему удалось выхлопотать разрешение для переезда в Калугу. Шелгунова сменил П. А. Лавров (род. в 1823 году), известный философ позитивист, который, однако, вскоре (в конце 1869 г.) бежал из ссылки заграницу и был там одним из виднейших представителей русской политической колонии, редактируя социалистические издания, предназначавшиеся для распространения в России.

В начале восьмидесятых годов в вологодскую губернию был сослан Лопатин, а в 1889 году в Яренске была водворена, за откровенное «открытое письмо к Императору Александру III», М. К. Цебрикова (род. в 1835 г.), известная своими превосходными этюдами о западно-европейских писателях, статьями по женскому вопросу, педагогии и др. В 1892 г. она получила возможность выехать в свое имение в Смоленскую губернию.

Наконец, не так давно, жили в Вологде А. В. Амфитеатров, остроумный фельетонист, но чересчур неосторожный любитель генеалогии и геральдики, П. Е. Щеголев, редактор «Былого», А. А. Богданов (Малиновский) авт. «Кр. курса политич. экономии», «Истор. взгляда на природу», «О познании» и др., Н. А. Бердяев, А. В. Луначарский, С. А. Суворов, Ремизов и др.

В восьмидесятых годах А. А. Тарутиным и И. Я. Львовым были предпринимаемы шаги для основания общественно-литературной газеты в Великом Устюге, но дело кончилось, как и в Вологде, безуспешно.

В конце 1898 года П. А. Дилакторский обратился к незадолго до того назначенному вологодскому губернатору гр. А. А. Мусину-Пушкину с просьбой о содействии задуманному им изданию. Граф, кажется, не отвечал явным отказом, но советовал обождать немного, с целью убедиться — нельзя ли будет слить воедино намеченное им расширение программы местных официальных ведомостей с изданием Дилакторского.

1-го января 1899 года вышел 1 № обновленных ежедневной неофициальной частью «Вологодских Губернских Ведомостей» под редакцией В. И. Беляева, впоследствии председателя Устьсысольской земской управы.

Газета выходила шесть раз в неделю; подписная цена была назначена — 6 р. в год. Дело это было начато, в общем, бестолково. Газета открыла трудную кампанию... без сотрудников.

И не только не озаботились своевременным личным приглашением местных литературных сил, но в аншлаге о выходе газеты не проронили ни звука, хотя бы о ничтожном гонораре за сотрудничество.

Известно, что чистый дивиденд губернской типографии шел на награды лицам, так или иначе прикосновенным к губернскому правлению, а часто и вовсе неприкосновенных. Отсюда могла получиться курьезная нелепость: в случае удачи газеты, вологодские литераторы стали бы работать безвозмездно на пользу вологодских чиновников.  Последние предвидели, впрочем, провал газеты и, естественное отсюда обременение типографии расходами, не имеющими окупиться, и посему смотрели на предприятие графа, как на бесполезную, а самые строгие по взглядам, — даже как на вредную затею. Для гарантии достаточного числа подписчиков, впрочем, была принята оригинальная, в двадцатом веке отзывающаяся анахронизмом, мера. Собирание и привлечение подписки (вернее, к подписке) было возложено на околоточных надзирателей, каковые и посетили с означенной целью все без изъятия вологодские торгово-промышленные заведения.

Первый редактор ежедневных «Ведомостей», специалист земского дела. В. И. Беляев, влечения к литературной деятельности отнюдь не имел и согласился занять кресло над редакторской корзиной исключительно в силу настойчивых просьб и старого знакомства с графом.

Все вышесказанное предвещало мало хорошего.

Началось с агентских телеграмм. Последние, ввиду незнания большинством телеграфистов иностранных языков, носили прямо символически характер: названия газет, географические обозначения, имена, фамилии, все это — записанное русскими буквами и неузнаваемо-искаженное — было порою под стать скорее всего, какому-нибудь ассирологу. Местами встречалась настоящая юмористика. Напр., телеграмма о каких-то уличных беспорядках в Париже гласила: (русскими буквами) все на площади кричали: «а ба камло» (т. е. долой газетных разносчиков!), а в газете печаталось: «все на площади кричали: а ба кюлот (т. е. снимайте панталоны!). Смеху было достаточно.

Первые месяцы своего существования газета поражала бедностью содержания. Приходило с досады на ум, что редактор не только за перо, но даже и за ножницы не имеет расположения взяться, как следует. Кое-какое оживление вносили бойкие фельетоны Комара (А. Н. Бунакова, сына педагога). Летом я познакомился с В. И. Беляевым и получил предложено сотрудничать. Было условлено, что раза два в неделю мною будут присылаться передовицы: дом начали красить с крыльца.

Здесь я должен напомнить, что преобразование «Ведомостей» в газету вызвало в известном кругу чиновников глухое недовольство. Вице-губернатор А. И. Лаппа-Старженецкий открыто называл реформу «Ведомостей» пустым делом, и наотрез отказался цензуровать несимпатичную ему газету. Граф назначил цензором правителя канцелярии П. А. Евстратова (кандидата историко-филологического факультета). Первые две мои передовицы прошли гладко, но с третьей вышло уморительное, пера Гоголя достойное, приключение. Случилось, что граф был в отпуску, за границей, а в это время телеграф принес известие о смерти экс-короля Милана. Дорошевич написал язвительную статью, где «по поводу» покойника говорил о тяжелом положении печати. «Я мысленно благодарю его за все свое благосостояние, шутил блестящий фельетонист, за этот стол, за эту этажерку. Они его, Милана. Когда ни о чем нельзя было писать, я брал перо и отводил душу на Милане» и т. д.

Соответственные воспоминания о деятельности покойного короля были помещены везде, не исключая «Правительственного Вестника».

Я сделал кое-какие справки в «Брокгаузе» и написал большой фельетон, посвященный истории Сербии, начиная с 1874 года: разумеется, Милану было воздано должное. Вечером сдал свой «труд» в типографию, а на другой день утром прихожу к редактору. Номера нет. Звоним в типографию. Отвечают со смехом: набор рассыпался. Что за притча? Наконец с опозданием на два часа против обычного времени появляется типографский рассыльный. Смотрим на первоначальный оттиск и глазам не верим. Весь фельетон о Милане зачеркнут синим карандашом, и внизу написано: «печатать не дозволяю. И. д. губернатора Лаппа». Редактор пожал плечами, но «отстаивать» статью не поехал. Оказалось, что управляющий губернской типографией, человек старого закала и ветхозаветных убеждений, был поражен появлением на столбцах «казенного издания» жизнеописания Миланова с его любовными связями, столь печально отражавшимися на делах страны, с кутежами и игрой, отказом за деньги от престола и пр. Едва дождавшись утра, он взял извозчика, и поехал не к цензору, про которого был уверен, что он «заодно со студентами» а прямо к вице-губернатору. Инкриминируемая статья была, конечно, с великим удовольствием зачеркнута. Я отправил статью и вырезки из других газет, в том числе «Правительственного Вестника», к губернатору.

Граф не менее других был удивлен злостной комедией. Он вскоре возвратился, но время ушло, и газетная статья утратила свежесть и свой летучий интерес.

Осенью 1899 года В. И. Беляев получил другое назначение и фактически редактором остался я. Мало помалу газета расправляла крылья. Сначала пришлось орудовать с «вырезками». Выбиралось все «интересное» из нескольких прогрессивных изданий, и всему материалу было дано вполне определенное «направление». На приглашение сотрудничать (бесплатно: ибо рискнуть типографскими доходами в виду упомянутого отношения чиновничества, значило наживать новые неприятности) откликнулись некоторые вологжане-писатели. Стала увеличиваться подписка и приток частных объявлений. Дело, по-видимому, налаживалось...

Обстоятельства, однако, круто перевернули все редакционные планы, расчеты и надежды. 18 октября на «городском» обеде по случаю чтимого в Вологде дня памяти св. евангелиста Луки, связанного с построением Спасо-Всеградского собора, произошел общеизвестный конфликт между гр. Мусиным-Пушкиным и некоторыми представителями купечества. Не стоит повторять детально этой грустной истории. В принципе граф был глубоко прав, отстаивая праздничный отдых для служащих, т. е. то, что сейчас стало совершившимся фактом, но выражения, в которые вылилась мысль, были чрезмерно резки. В несколько отдаленном, но неизбежном, будущем предстояла перемена графом места службы.

В 1900 году подписная цена для частных подписчиков была уменьшена, а газета стала выходить все семь дней в неделю по примеру столичных изданий. Подписка увеличивалась. Содержание газеты в смысле возбуждаемого ею интереса постепенно прогрессировало. Особенно полно были проведены отчеты о губерн. земском собрании. Здесь можно поставить точку: в начале апреля я уехал на два месяца из Вологды, а возвратившись, не застал уже здесь графа...

Приняв во временное управление губернию, A. П. Лаппа приказал «сократить» «Ведомости» во избежание ожидаемого типографского перехода. Газета изменилась до неузнаваемости. Корреспонденции, городская хроника, оригинальные статьи — были совершенно «изъяты из обращения в публике», их заменили сплошь — сначала вырезки, затем одни телеграммы и объявления.

По приезде в Вологду я отправился к А. П. Лаппе, был принят очень любезно, но с первых же слов стали ясно, что о продолжении «Ведомостей» в прежнем их виде не может быть и речи.

Тоном триумфатора А. П. заявил, что «он не позволит разорять губернскую типографию».

— «Да, подумайте сами, убеждал А. П., имеет ли свой резон такая «казенная» гласность? Кто с ней станет серьезно считаться? «Ого! подумал я. В воздухе запахло едва не либерализмом. Чего доброго: пожалуй, и субсидируемых печатных паразитов порицать станет!» «Но позвольте, ведь мы же имеем обязательства по отношению к подписчикам. Ведь, знай, они, что газету так окорнают...» — «О каких подписчиках вы тут говорите? — раздраженно перебил А. П., ведь «Ведомости» прежде всего казенное издание, слышите: казенное. И раз я вижу явный убыток... трату сумм, какое мне дело до ваших обещаний... Деньги казенные». Разговор оборвался.

«Какой, однако, законник!» — подумал я. Тут мне пришли в голову разные мысли: веселые и невеселые. Но не стану утруждать ими внимание читателя. «А скажите пожалуйста, А. П., за что вы запретили мою передовицу о Милане?» — обратился я с вопросом, давно меня мучившим.  — «За что? — опять загремел генерал. За ее тон! именно за тон. Вы на забывайте, что это был король, а не… — «Виноват, да хоть бы император! Ведь важно, что личность стала при жизни исторической, ведь сам государь Александр III знал цену этому Милану и не пускал его к себе на глаза!» Но А. П. повторял свое: «Важна не личность, а принцип! принцип! «Но ведь если так, лепетал я, третий класс гимназии... Коммод и Калигула». «И нельзя, нельзя!» — сердито и, очевидно, не слышав, что я сказал, проговорил А. П., вставая с кресла. Ситуация была высоко-комическая.

Так кончилась санкционированная самим представителем губернии попытка издавать политическую и литературную полуофициальную газету.

Теперь дело прошлое, — и, надо сознаться, во многом А. П. Лаппа был прав. Как вреден был в свое время, период т. н. «официальной народности», блестяще обрисованный покойным академиком А. Н. Пыпиным, так нелепы, а в известных руках — вредны «общественно-литературные официальные «Ведомости». Тут не идут в счет солидные политические газеты, вдохновляемые центральным правительством; эти газеты отчасти даже необходимы для показания «видов и настроения». И читает их почти исключительно интеллигенция. Она сумеет отделить добытые официозами факты, от их освещения и соответственного «назидания». Другое дело «Ведомости», по закону получаемые в каждом волостном правлении. Их станет читать, и при гр. Мусине-Пушкине читал, крестьянин. Значить, дело надо вести с особливо-тщательно вымытыми руками. Но, довольно об этом... а то как бы не использовали этой идеи присяжные ревнители народного просвещения.