Московские управители всей Москвы!
Сметь ли нам с этаким невежой поборотися?
Как бы вам бог помог»...
Брал же Пашу Васька за толстые руки, за мягкие бока,
Грянул его о сырую землю,
Сыра земля раздалася на казенную сажень,
Сорвал с него ожерельице в пятьсот рублей.
Приходит к нему молода жена:
«Паш турецкий, да земли грецкие,
Этак у нас и не водится,
Этак у нас и не борются.
Этак у нас борются,
Этак у нас водится...»
Как возговорил Иван Васильевич:
«Чем же я вас буду дарить, жаловать?»
«Ничего нам не надобно, только дай попить, погулять,
Пожить, погулять трои суточки».
4. МИКИТА РОМАНОВИЧ
Что жил то ли был Микита Романович
У семи царей да по семи годов,
У Владимира князя двенадцать лет.
Что не выжил словечушка гладкого,
Ни корки хлеба мягкого.
Приходил то ли к нему благоверный царь
К Микиту Романову, большому боярину:
«Послужи-ткося мене, Микита Романович,
Одолеть да силу вражию».
«Дали бы мне саблю вострую,
Послужил бы я за белого царя,
За веру царей, за кровь крестьянскую».
Татарину эти слова не слюбилися,
Что поганому не понравились;
Побежали тут татаре поганые
На Микиту Романова,
На большого боярина,
Закричали загикали,
Посвязали Миките Романовичу
Белы руки тетивкам шелковыми,
Заковали ему ноги в железа немецкие,
Закрыли ему очи ясные
Комочкой камчатною.
Повели Микиту Романовича
На то поле чистое,
На ту плаху на липовую
Отсекать да буйну голову
По те плечи могучие.
Сговорил тут Микита Романович:
«Создай-ко, боже-господи,
Буйных ветров,
Чтобы скинуло с моих ясных очей
Комочку камчатную»,
Постряхнул тут Микита Романович
Со своих резвых ноженек
Железа немецкие,
Посорвал он с белых рук
Тетивки шелковые,
Понес Микита Романович
Поглядывать на все четыре стороны.
Увидел он тут татарина старого,
Татарина поганого.
Схватил он его за ногу,
И зачал помахивать,
Помахивать да похваливать:
«Вот так уразина!
Не гнется, не ломается,
Не мнется, не тратится.
Он, собака, жиловат, говорит, не сорвется»
Понес он помахивать
На все четыре стороны,
Где махнет – тут улочка.
Где перемахнет – переулочек,
Бил он тут до единого,
Не оставлял в предки на семена.
5. ОСАДА ПСКОВА
Степан, Степан, земли Полоцкой,
Собака царя Крымского!
Нахваляется собака на три города:
На первой на город, на Полоцкой град,
На другой на город, на Великие Луга,
На третий на город, на Обской град.
Он Великие Луга проходом шел,
Под Обской град посла послал,–
Самолучшего поганого татарина.
Приходил он ко той ко стене городовые,
Он и крепко кричал зычным голосом,
Что и все во городу услышали:
Все немцы, французы премудрые,
И те все воеводы московские,
И отвечают воеводы московские:
«Что не даем вам граду без бою,
И без бою, без драки великие,
Без того кровопролития не малые;
Уповаем на пресвятую богородицу,
Не даст вам собакам на поруганье!»
Тут сидят три милые братцы названые:
Михайло Скопин сын Васильев князь,
Борис Петрович Шереметьев князь,
Микита Вольхонской Романович князь.
Тут собака и поворот держал на Чуренгу реку,
К Степану королю, к самолучшему татарину.
И вынимает он с главы колпак земли греческой
И поклоняется собаке до сырой земли:
«Уж ты, ах же ты, батюшко, Степан король!
Ходил я под Обской град,
Ко той ко стене пришел городовые;
Я и крепко кричал зычным голосом,
Что и все во городе услышали,
Все немцы, французы премудрые».
И те же воеводы московские:
«Не даем мы вам городу без бою,
Без бою, без драки великие,
Без того кровопролития не малого:
Уповаем на пресвятую богородицу;
Не даст вам собакам на поруганье.
Тут сидят три милые брателка названые:
Михаиле Скопин сын Васильевич князь,
Борис Петрович Шереметьев князь,
Микита Вольхонской Романович князь.
Тут я и поворот держал».
Степану королю да за преку пришло,
Да за тую досаду сердечную,
За тую рану кровавую.
Заправлял он пушечки свои боевые,
О двенадцати ядерышках свинцовых;
Набирал собака силы по три тьмы и по три тысячи,
И поехал собака на Обской град,
Становился собака за три поприща
До самой матери пресвятой богородицы;
И наводит собака по семи золотым
Обернулося ядерышко свинцовое, маковицам.
А Степану королю в груди черные.
Вся сила поганая ослепнула,
И стала она про меж собой сечь и сечь,
Не осталось силы и на семена.
6.
Что на славной реке Вологде
Во Насоне было городе,
Где доселе, было, Грозный царь
Основать хотел престольный град,
Для свово ли для величества
И для царского могущества;
Укрепил стеной град каменный
Со высокими со башнями,
С неприступными бойницами.
Посреди он града церковь склал,
Церковь лепую, соборную,
Что во имя божьей матери,
Ее честного Успения;
Образец он взял с Московского,
Со собору со Успенского.
Стены храма поднималися –
Христиане утешалися.
Уж как стали после свод сводить,
Тута царь сам не коснел ходить;
Надзирал он над наемники,
Чтобы божий крепче клали храм,
Не жалели б плинфы красные
И той извести горючие.
Когда царь о том кручинился,
В храме новоем похаживал,
Как из свода туповатого
Упадала плинфа красная,
Попадала ему в голову
Во головушку во буйную,
В мудру голову во царскую.
Как наш Грозный царь прогневался, -
Взволновалась во всех жилах кровь,
Закипела молодецка грудь,
Ретиво сердце взъярилося;
Выходил из храма новаго,
Он садился на добра коня,
Уезжал он в каменну Москву,
Насон город проклинаючи
И с рекою славной Вологдой.
От того проклятья царского
Мать сыра земля тряхнулася,
И в Насон-граде гористоем
Стали блата быть топучие,
Река быстра, славна Вологда
Стала быть рекой стоячею,
Водой мутною, вонючею,
И покрытая все тиною,
Скверной зеленью со плесенью.
7. ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ
Што на нас-то, на нас
Господь бог прогневался.
Создал-то, создал господь-бог наместничка
Вора Гришку Отрепьева.
Не успел ли он, вор-собака, на царство сесть,
Захотел он, вор-собака, женитися.
Брал-то он не у князя, было, не у барина.
Не у купчика у богатого,
И не во нашей-то во матушке во каменной Москве –
Во той ли то было проклятой Литве.
У славного князя у Юрьева
Прекрасну Маришку, дочь Юрьеву.
На Гришке кошуля черно Соболева,
А на Марииже кошуля черна бархатна,
Венчался он во Филипов пост,
На Филипов пост, да на Миколин день.
Господа-то бояра к обедне идут,
А вор Гришка Ростирижка
В мыльню пошел.
Господа-то бояре от обедни идут,
А вор Гришка Ростирижка
Из мыльни идет.
«Я процарствую три часа,
Так процарствую три дня,
Так процарствую тридцать лет».
Господа же бояра догадалися,
Брали его на копьица на вострые.
8.
Прикажи, сударь-хозяин,
Скопина просказать,
Скопина князя Михаила Васильевича!
Снаряжается Скопин в каменну Москву,
В каменну Москву да и во Шведскую,
Во Шведскую да во Немецкую.
Ему матушка наказывала,
Молода жена наговаривала:
«Не езди, Скопин, в каменну Москву,
Не водись со князьями, боярами,
Со всею поленицею удалою,
Со Малютвой дочерью Курлатовой,
С Курлатовой Щербатовой,
Князя Дмитрия Петровича Шустовой женой».
Скопин своей матушки не слушает,
Он сам выходит на красно крыльцо,
Он сам говорил таково слово:
«Есть ли у меня млады конюхи,
Млады конюхи с подканюшниками?
Походите на конюшну белодубовую
По любимого по бахманца,
Седлайте в седло черкайское,
Уздайте уздою тесмяною,
Подтягивайте подпругами шелковыми
Белого шелку шамахайского,
Застегивайте пряжками булатными
Не для ради басы, ради крепости,
Ради крепости богатырские!»
Сходил Скопин со красного крыльца
Со того крыльца княжеского,
Садился Скопин на доброго коня
На любимого на бахманца,
Поехал Скопин с широкого двора,
Он плеткой помахивал,
Золотой уздой побрякивал,
Приехал Скопин в каменну Москву
На ту площадь Красную
К тому собору Успенскому,
Скумился с кумой крестовою
Малютвою дочерью Курлатовой
С Курлатовой, Щербатовой,
Князя Дмитрия Петровича Шустовой женой.
У князя у Владимира
Был весел пир на радости.
Ах, белой день ко вечеру,
Ах, солнышко катится ко западу.
До полусыта бояра наедалися,
До полупьяна напивалися,
Между собой расхвасталися.
Первой-от боярин хвалится,
Он хвалится, похваляется:
- «У меня много золотой казны».
Второй боярин хвалится,
Он хвалится, похваляется:
«У меня много скатного жемчуга»
Еще боярин хвалится,
Он хвалится, похваляется:
«У меня много добрых коней».
Помолчавши, Скопин выговорил:
«Еще, пищики, бояра, послушайте:
А кто де Москву приочистил всю,
Кто поделал улочки широкие,
Переулочки чистые?»
За беду боярам слово показалося,
За досаду куме объявилося,
Сама говорила таково слово:
«Позабыла я, кума, попотчивати,
Попотчивати, почествовати».
Еще говорила таково слово:
«Где вы, слуги мои верные?
Скоро-борзо походите во питейной кабак.
Вынимайте мой золотой кабан,
Невелик немал, в полтора ведра вина,
Влейте ведро зеленого вина
Да полуведро зелья лютого,
Поднесите бокал Скопину князю!»
В середи чары огонь горел,
По краям чары ключи кипят.
Принимает Скопин единой рукой,
Выпивает Скопин на единой дух:
Как тут ясные очи замутились,
Белые ручки опустилися,
Резвые ножки подломилися,
Загорелося ретивое сердце,
Садился Скопин на доброго коня
Не по-старому, не по-прежнему.
Как издалече-далече, из чистого поля
Завидела его матушка,
Сама говорила таково слово:
«Не кума дитя, дитятко, употчивала,
Не крестовая ли тя, дитятко, учествовала?»
Через три часа Скопин представился.
Мыли его тело белое
Тремя водами ключевыми,
Пеленали его тело белое
В ту фату мелкотравчату,
Клали его тело белое
Во ту колоду белодубову,
Выносили его тело белое
Ко свету Михаилу Архангелу
Во ту церковь соборную,
Хоронили его тело белое
Со всеми попами со дьяконами,
Со всеми протопопы и архимандритами.
9. СЫН СЕНЬКИ РАЗИНА
Что во нашем-то было во городе
Было во Саратове:
Очутился тут, да проявился
Тут незнамой человек,
Тут-то незнамой, братцы, незнакомой
Со чужие стороны.
Сеньки Разина сыночек.
На головушке у его –
Черная шапонька надета,
Ой что на плечах у его –
Черный ситцевой кафтанчик
Нараспашеньку надет,
Во правой-то ли да руке-то
Что парчовой-от ли новой кушачок.
Он идет-то ли, да идет-то,
Да никому-то головы не гнет,
Самому-то ли, братцы, губернатору,
Он челом-то ему, да челом не бьет:
Шел-то ли он прошел
В тот конец на краишок
Во питейность новой кабачок.
10.
Тут шел-то ли прошел,
Шел удалой молодец;
Он не знамой, не знакомой, –
И не знаем, чей такой:
Синь кафтанчик, сертучок,
Нараспашку он идет.
Он персидской кушачок
На правой руке несет,
Он персидским кушачком
Все помахивает.
Как навстречу-то ему
Астраханские купцы,
Астраханским-то купцам
Он не кланяется.
Самому-то губернатору
Челом он не гнет,
Он челом ему не гнет
И под суд к нему не идет:
Выходил тут губернатор
На парадное крыльцо,
Говорил тут губернатор
Своим нежным голосом:
«Ах, вы, слуги мои, слуги,
Слуги верные мои!
Вы сходите, приведите
Удалого молодца
Из царева кабака.
Уж ты чей, ты чей такой,
Чей удалой молодец.
Ли из Питера купец,
Ли купеческой сынок,
Из Москвы ли дворянин.
Ли дворянской сын?
Или с Дону ты казак,
Или с Волги бурлак?»
«Не из Питера купец,
Не купеческий сын,
Не с Москвы дворянин,
Не дворянской сын,
И не с Дону казак,
И не с Волги бурлак.
Я со Камы со реки –
Стеньки Разина сын».
11.
На святой Руси, было в каменной Москве
У Ивана то было, у великого.
Тут представился наш благоверный князь,
Благоверный царь Петр Алексеевич.
Благовестили да в большой колокол.
Потихошекьку да звонят помалешеньку.
Чтобы слышно было звон по всей Москве,
По всей Москве, да по всей армии,
Да конной гвардии.
12. ПЕСНЯ ПРО ШЕРЕМЕТЬЕВА
Ой ты, матушка родная,
Спеть ли песенка новая,
Ой, спеть ли песенка новая,
Что новая недавная
Ой, что новая недавная
Недавная-забавная.
Как у нас было в Кранштате
Середи торгу-базару,
Середь площади красивой,
Тут стоит нова горница
Со косяшным со окошкам,
Со хрустальным оконицам.
Что во той новой горнице
На ременчатом на стуле
Тут сидит большой боярин,
По имечку Борис Петрович,
По фамилье Шелементьев.
Он наборы набирает,
Солдатиков забривает.
Все солдаты стоят-плачут,
Что один солдат не плачет:
Вдоль по ярмарке гуляет,
В золоту скрыпку играет,
Солдатиков забавляет.
«Вы не плачте-ко, ребята,
Не тужите, новобраны:
Нам не пашенька пахати,
Не работа работати,–
Только в фрунты постояти,
Только ружья заряжати».
«Это как же нам не плакать.
Наши домики пустеют,
Отцы, матери стареют,
Молоды женки вдовеют,
Малы дети сиротеют».
13.
Под Кистромом было городом,
За кистромской было крепостью,
За кистромскими воротами.
Тут стояла темна темница,
Темна темница покаянная,
Кто не посидит в ней,
Тот не покается, от желанья сердца
Богу не помолится.
Тут сидел-то посиделыцичек,
Сидел-сидел со Руси-Руси российский князь,
Чернышев Захар Григорьевич.
Он по темнице похаживает,
Свои волосы расчесывает,
Расчесал он черны волосы свои,
Расчесал он, сам и песенки запел.
«Ты, талан ли мой, талан,
Или злочасть моя, горе горькое!
Али на роду мне так написано,
Али бог мне повелел,
Чтобы мне да у прусского короля
В полону сидеть».
«Ты, король ли, король, король,
Королевское величество твое!
Что же ты худо поишь-кормишь,
Да мало жалуешь меня?»
Услыхал король, говорит ему:
«Ой, ты, гой еси, российский князь
Чернышев Захар Григорьевич!
Как ты служил служба царю белому.
Послужи-ка так и мне».
«Ой, ты, гой еси, король, король.
Королевское величество твое!
Коли бы не отнята была
Востра сабелька у меня,
Ссек бы я по плеч твою голову».
14.
Поле наше, поле,
Поле чистое, турецкое!
Мы когда тебя, поле, пройдем,
Все пути, славны дороженьки,
Все места славны-прекрасные?
На том поле, на том чистоем,
Мы сойдемся с неприятелем,
Со такой ордой неверною,
Со турецким славным корпусом.
В разбесчастный день, во среду,
Злые турки напивалися,
Во похмелье похвалялися:
«Мы Россеюшку наскрозь пройдем,
Граф Потемкина в полон возьмем!»
Граф Потемкин уговаривал,
Славным русским он наказывал:
«Бейте, братцы, не робейте, –
За морями знают-знают нас,
Знают дедов наших и отцов!»
15.
Уж никто про то не знает и не ведает,
Что куда наш государь собирается.
Собирался государь во Бендер город,
Отдает же он приказ по всем своим полкам:
Чтобы все наши солдаты во исправности были,
Чтобы ружья и штыки были вычищены,
Чтобы порох был на полках, кремни были востры,
Отправлялись все солдаты под Бендер город.
Уж мы первый раз палили – не видали ничего,
Во вторый-от раз палили – только дым идет.
Уж мы третий раз палили – загорался наш Бендер.
Выходили за ворота обыватели,
Выносили золоты ключи на блюдечке:
«Пощадите наших жен и малых детушек!»
16. ПЕСНЯ ПРО ФРЕНЦУЗА
Вот заплакала Руссиюшка от френцуза.
Ты не плачь, не плачь, Руссиюшка, от френцуза:
Не что бог-от нам поможет, да господь пособит
Самого-то неприятеля победити.
Похвалялся вот френцуз-от Руссиюшку взяти,
Собирался сударь Платов со всей силой,
Со любезными полками, с казаками.
Из казаков выбирали эсаулов,
Эсаулы были крепкие караулы.
Как вспроговорит, вспромолвит князь Катузов:
«Вы вставайте, мои деточки, поранее,
Умывайте свои личики побелее,
Мундируйте серых коней поскорее,
Да седолышка наложьте поплотнее,
Вы садитесь, добры молодцы, на коней,
Поезжайте, мои деточки, в чисто поле,
В чисто поле поезжайте под френцуза;
Уж вы встретите френцуза середь поля».
Вот как грянула перва пушечка от френцуза,
Пролетело перво ядрушко в Руссию,
Как обранило полковничка молодого,
Не женатого детину, холостого,
Как вспроговорит, вспромолвит князь Катузов:
«Вы палите, мои деточки, не дробейте,
Не свинцу, не черна пороху не жалейте;
Ведь у нашего государя да не убудет».
Уж и спрашивал Катузов у майора:
«Скажи, сколько стоит силы во Париже?»
«Во Париже стоит силы сорок тысяч,
Под самим Наполивоном свету нету.
Не восточная звезда, братцы, воссияла,
Воссияла у Катузова востра сабля.
Как ударил князь майора в правую щеку:
«Уж ты врешь, ты врешь, майор земли Руссийской,
Уж ты врешь, лишо неправду только мелешь»,
«Ах, ты гроз, ты гроз, да князь Катузов!
Ведь я гроз-то ваших не боюся,
Ты когда френцуза завладеешь,
Я тогда то поклонюся, да покорюся».
17.
Польская земля
Много силы побрала,
А французская земля
Таку славу пронесла
Про Платова казака.
Чрез закон Платов ступил–
Свою бороду обрил,
Волоса свои остриг, -
К француз в гости заезжал.
Его француз не узнал,
На крылечко выбегал,
За белые руки брал,
За дубов стол посадил,
За дубов стол посадил,
Рюмку водки наливал,
Купчинушкой называл:
«Уж ты здравствуешь, купец,
Ты московской молодец!
Вишь, я сам в Москве бывал,
Многих там людей знавал,
Уж-то всяких-то людей,
Генералов и судей;
Одного вора не узнал,–
Что Платова казака:
Кто бы мне-ка указал,
Тому много б казны дал!»
А спроговорит Платов:
«Те на что казна терять
Можно так его узнать:
Что ведь Платов-то такой,–
Мне как брателко родной,
Только матери другой».
А француза дочь Ирина
Из шомышки выходила,
С купцом речи говорила:
«Уж ты здравствуешь, купец,
Ты московской молодец!
Покажи-ко свой портрет?»
Он портретик вынимал,
На крылечко выбегал,
Громким голосом скричал:
«Аж вы, служки, вы слуги,
Аж донские казаки!
Приведите-ко коня,
Под Платова казака!»
А Платов казак садился,
Что ясен сокол взлетел:
«Ворона ты, ворона,
Французская ворона,
У тебя-то, у вороны,
Во вострых когтях я был:
Не умела ты, ворона,
Ясна сокола ловить!»
А что Платов-от казак
В чисто поле выезжал,
Востру саблю забирал;
А французской-от король
У себя волосье рвал,
На сыру землю метал,
Много силы накликал,
В чисто поле отряжал.
А как Платов-от казак
Тотчас пушки заряжал,
Да француза прогонял.
18.
Из-под славного-то Парижа
Собирался младой егерь,
Собирался младой егерь
Поехать на маневры,
Приоткрыл же младой егерь
В поле шатры-матры,
Шатры-матры шелковые,
В лужках зеленые.
Уж, мы ждали-дожидали
Себе гостя в гости,
Уж как гостя дорогого –
Великого князя.
Наезжает Костенкин князь,
Все указы раздав.
– Уж вы, славные егерчики,
В поле не робейте,
Государеву пороху,
Казны не жалейте:
Как у нашего-то государя
Пуль, пороху много.
Поженю вас, славны егеречки,
На три на годочка.
«Не жени нас, Костенкин князь, –
Все мы овдовеем,
Отпусти нас, Костенкин князь.
По своим домами,
К отцам, к матерям,
К молодым женами,
Нас к молоденькими женами
Нас ко малым деткам».
19.
Во Париже было славном городе,
Во парижской было крепости,
Тут сидит, сидит невольничек –
Российский князь Петр Николаевич.
Он по темнице похаживает,
Табаку трубку раскуривает
И печальну песенку сказывает
Про свою-ли участь горе-горькую:
«Ты талан-ли мой, талан такой,
Уж ты участь ли моя горе-горькая,
Ты надолго мне досталася,
Ото младости до старости,
До седой моей бородушки,
До старой моей головушюи».
20.
Как у нас-то было на святой Руси,
В славном городе было Питере,
В Петропавловской было крепости,
Тут-то сидят удалы добры молодцы.
Заодно они думу думали,
Одни речи они говорили:
«Вы подуйте-ка, ветры буйные,
Вы снесите-ка с гор желты пески,
С гор желты пески, с гробовой доски!
Ты восстань-ка, восстань, наша матушка,
Благоверная государыня,
Катерина свет Алексеевна!
Осмотри-ка ты свою армию,
Осмотри-ка ты свою гвардию
И любимый полк Семеновский:
У нас служба-то переменена.
Все начальники стали грозные,
А полковнички бестолковые,
Государь-то стал прогневанный,
Мы, солдатушки, в крепости сидим».
21.
Не в показанное время,
Не в показаны часы
Царя требуют в сенат.
Царь не долго собирался,
На почтовых отправлялся.
Брат брату наказал,
Чтобы за ним, в погоню гнал,
Что богатый Константин,
Да он по комнатам ходил,
Да книгу страшную носил.
Книга страшная пророк.
Да царь навряд придет домой.
Что богатый Константин
Да нанял тройку лошадей
Одинаких, вороных.
Ко сенату подъезжал,
Круг сената сторожа.
«Уж вы здравствуйте, ребята,
Часовые сторожа!
Не видали ли царя?»
Все сказали: «Не видали.
Не прохаживал царь сюда».
Кой сзади-то стоял,
Только глазком помигал,
Того чином возвышал,
Двои двери выставлял,
Третьи открывал:
Да. на коленках царь стоял,
Перед ним стоит полковник,
По фамильи граф Пестерь 1[1. Или граф Штафер (прим. Н. Федосеева).],
Держит саблю навесу:
«Царю голову снесу».
Что спасибо тебе, брат,
Что не забыл ты, брат, меня,
Кабы ты забыл меня,
Здесь бы тело схоронил я.
Мы пойдем-ка, брат, с тобой,
Да из сената вон пойдем,
Да и сенатик подожжем.
Нам не дороги сенаты, сенаторские слуги,
Только дороги два брата,
Александр да Константин.
Николай-то белый царь
Да по России разъезжал,
Да много силы растерял.
22.
Во двенадцатом было году
Да объявил француз войну
На матушку на Москву.
Как турецкой-от Сантал
Очень грозно написал,
Копьем Москву взять хотел.
«Благоверный Миколай,
Приправляй в Москве фатер!
Мне не много фатер нады,
Только три тысячи фатер.
Енералам молодцам,–
Да по купецким домам.
Полковницким молодцам,–
По господским по дворам.
Офицерам молодцам –
По христьянским по домам.
Как простым ли солдатам –
По мещанским по дворам».
Благоверный Миколай,
Призадумавшись, сидит.
Князь Малина приходил:
«Что ж ты, благоверной Миколай,
Что ж, задумавшись, сидишь?»
«Как мне не задуматься?
Как турецкой-то Сантал
Очень грозно написал».
«Ты не бойся тех угрозов.
Прогнаем мы его –
Вплоть до самого царя».
23.
За рекою дымно – ничего не видно.
Шли наши козаченцы, вся сбруюшка видна.
Они идут, сглядают, тяжело вздыхают.
Тяжело вздыхают – домы оставляют,
Остаются в наших домах молодые жены,
Молодые наши жены со малыми детьми.
Задумал козаченцо во лузях померети.
Помер, помер наш козачко в воскресенье рано.
Повалили, козаченца на траву-муравку:
Лежи, лежи, наш товарищ, с вечера до утра.
Мы полковнику доложим, сделаем гробницу.
Приказал им гр(аф) Паскевич: «Выройте могилу,
Сделайте гробницу – темную темницу.
Коня ведут, тело несут.
«Не клони, конь вороной, буйной головы,
Заржи, заржи, конь вороной, против моего дому,
Чтобы услыхали отец-мати в каменной палате».
Обернулась бы кокушкой я, влетела бы в землю,
Сказала бы я: «Ку-ку, подай, сынок, мне руку!».
«Рад бы, рад я, матушка, тебе руку дати,
Да не могу своея правые руки от сердца отняти».
24. ПРОРЫТИЕ БЕЛОЗЕРСКОГО КАНАЛА
Во поле, во поле,
У Гладилина в конторе
Сидит шурин при уборе
На дубовом сундуке...
Пишет, пишет в три пера
Все канавские дела,
Просказали словеса,
Прорубалися леса,
Что от Чайки от реки
До зеленого лужка
И до Шменькоского бережка
Тут канава пролегла.
Белозерская канава –
Парусам прежним убава,
Ее Гладин копал,
А граф Клейнмихен подмогал.
Белозерская канава –
Парусам прежним убава,
Мы не думали того,
Что опустает Крохино
Да и Каргулино село.
А крохинские девицы,
Они стали как вдовицы,
Сыра хлеба напечи
Да в Белозерское свезти
На руках бухты носят,
А у них солдаты просят.
БАЛЛАДНЫЕ ПЕСНИ
Собирался князь Михаиле
В государеву во службу;
Он приказывал своей матушке,
Он приказывал своей государыне:
«Уж ты, матушка моя родная,
Береги ты мою княгиню,
Береги мою молодую;
Уж ты пой, корми княгиню,
Уж ты пой, корми молодую
Все сытою медовою,
Все крупищатым калачами».
Это матушке за досаду.
Со двора князя проводили.
Его матушка говорила:
«Уж вы, няньки, вы, мамки,
Истопите баню жарко,
Накалите вы горюч камень;
Ты пойдем-ко со мной, невестка,
Мы пойдем с тобой в баню».
В трои рученьки сноху держали,
В четвертые грудь пороли,
Горюч камень опускали.
Она в первой раз возмолилась –
У князя Михаила шляпа спала,
На сажень прочь отлетела;
Она в другой раз возмолилась–
У князя Михаила конь споткнулся.
«Ахти, братцы, государи!
У меня в доме не здорово:
Либо матушки не стало,
Либо молодой княгини».
С половины, с дорожки воротился.
Его матушка встречает со нянькам, со мамкам,
А без молодой княгини.
«Уж ты, мать моя родная!
Уж как где же моя княгиня?
Уж как где моя молодая?»
Что твоя-то ли княгиня,
Что твоя-то ли молодая
Всю ноченьку не сыпала,
Все с друзьями просидела;
Она топеричи почивает,
Что во светлой, во светлице,
Во дубовой, во гробнице.
«Уж вы, няньки, уж вы, мамки,
Вы подайте мне саблю острую!»
Он срубил себе буйную голову.
Его матушка закричала:
«Ахти я (сука) согрешила –
Ровно три души погубила:
Уж я сына со невесткой,
Я младенца во утробе».
2.
«Романушко, наш батюшко,
Скажи, куды девал нашу матушку?»
«Ушла ваша мать коров доить,
Телят поить». –
«Мы, сестрица-голубушка,
Доходим-ко, досмотрим-ко»;
Пришли на двор –
Стоят коровы не доеные,
Стоят телята не поеные.
Мы, сестрица-голубушка, -
Заплакали, зарыдали.
Пришли домой.
«Романушко, наш батюшко,
Скажи, куды девал нашу матушку?»
«Ушла ваша мать на речку платье мыть»
«Сестрица-голубушка,
Доходим-ко, досмотрим-ко».
Пришли к реке,
Лежит платье не мытое.
Мы, сестрица-голубушка,
Заплакали, зарыдали,
Пришли.домой.
«Романушко, наш батюшко,
Куды девал нашу матушку?»
– «Ушла ваша мать на погост – богу молитися».
- «Сестрица-голубушка,
Доходим-ко, досмотрим-ко».
Пришли к церкве.
Стоит церква заложена.
«Мы сестрица-голубушка,
Заплакали, зарыдали.
Пришли домой.
«Романушко, наш батюшко!
Куды девал нашу матушку?»
«Пошла ваша мать
Грибов искать»...
«Сестрица-голубушка,
Доходим-ко, досмотрим-ко».
Пришли в лесок –
Стоят грибы не ломаны.
Под кусточком ракитовым
Лежит наша мать убитая.
Мы, сестрица-голубушка,
Заплакали, зарыдали,
Пришли домой.
«Романушко, наш батюшко!
Почто убил нашу матушку?» –
«Вы не плачьте-тко, малы детушки,
Я вам возьму-тко вам
Матку новую,
Наряжоную да набашоную».–
«Нам не надо-тко матка новая,
Наряжоная, да набашоная».–
«Вы не плачьте-тко, малы детушки,
Ваша матушка в новой горнице
Бело моется и баско рядится,
Баско рядится, да в Москву правится».
«Родной батюшко,
Да не обманывай.
Наша матушка
Да во сырой земле,
Да во желтом песке
Крепко спит да в гробовой доске».
3.
У колодчика было у ключевого;
Не донской казак конюшка поил;
Он не конюшка поил, свою жену губил.
Ему женушка-жена возмолилася,
В праву ноженьку поклонилася:
«Ах ты, муж ли мой, муж, ты, донской казак!
Не губи ты меня среди бела дня!
Погуби ты меня со полуночи,
Когда все люди спать улягутся,
Малы детушки поразоспятся
Поразоспятся, меня хватятся!..»
«Родной тятенька, где же наша маменька?»
– «Ваша маменька в новой горнице,
В новой горнице, под окошечком!»
– «Не обманывай, родный тятенька!
Наша маменька – во сыром бору,
Во сыром бору, за колодиной!»
Как поехал я, молодец, во дороженьку,
Догоняют меня два товарища,
Во глаза-то мне молодцу надсмехаются,
Что твоя-то брат жена за гульбой пошла,
Что любимое дитя качать бросила,
Вороных она коней всех изъездила,
Молодых-то людей всех измучила,
Воротился я, молодец, с пути-дороженьки,
Подъехал я, молодец, к широкому двору,
Молодая моя жена да вышла, встретила,
Она в беленькой сорочке и без пояса,
В красненьких чулочках и без туфелек,
Обнажил я, молодец, саблю острую
И срубил я, удалой, жене голову.
Покатилась голова коню под ноги.
Пошел я молодец, во конюшеньку,
Вороные мои кони все сытешеньки,
Молодые мои люди веселешеньки.
Как сошел я, молодец, в детску спаленку,
Любимое дитя лежит качается.
А молода жена лежит кончается.
Зачем послушал я, молодец, чужа разума.
5.
У царя было, у царевича,
Были тридцать три дочери
И они все ученые,
Все они на клиросе стояли
И оне пели, не мешалися.
И одна дочь Софья помешалася:
Чем бы теть «Господи да боже, помилуй нас» –
А она пела: «Васильюшко, подвинься сюда».
Василий Софию за правую ручку берет
Да к венчанью ведет.
Ай, Васильева мать идет в Новой-град,
Ай, Василий со Софией от венчанья идут,
Ай, Васильева мать идет из городу,
Во правой-то руке несет да зелено вино,
А во левой да зелье лютое.
Из правой-то руки она дает Васильюшку:
«Ты, Васильюшко, пей-попивай
Да и Софие не давай».
А из левой-то руки дает Софьюшке,
«Ты, Софьюшка, пей-попивай,
Да и Василыошке не давай».
А Софья пьет, попивает
Да и Василью подавает,
А Васильюшко пьет-попивает
Да и Софье подавает.
Василья несут на буйных головах,
А Софию несут на белых руках.
Василья кладут по праву сторону,
А Софьюшку кладут по леву сторону.
Загребали их песками крутожелтыми
И затоптывали их черным чоботом.
На Василье вырастало кипарис-дерево,
А на Софье – яблонь кужлявая.
6.
Уж ты, крапива ли, крапивушка, жегучая!
У тебя семечка, крапивушка, стрекучия!
Жил я, был я, молодец, у короля в Литве,
Загулял я, молодец, к королю во дворец.
Королева-дочь со молодцом во любви жила.
И стал добрый молодец упиватися,
Во хмелю-то стал удалый, похвалятися:
«Что вечор-то я, братцы, на сенях был,
Целовал я, миловал королеву-дочь!»
Тут лиха была на молодца своя братья;
Доносили эти речи королю в уши.
Что на эти-то речи он прогневался.
Закричал же наш король громким голосом:
«Вы, слуги ли мои, слуги, слуги верные!
Вы копайте-ка две ямы, две глубокие,
Становите-ка вы два столба, два высокие,
Перекладинку кладите вы дубовую,
Повесьте-ка, вы петельку шелковую,
Истребите вы Ванюшу прелестника!».
7.
В Москве было у князя Волконского,
Тут живет-то, поживает Ваня ключничек,
Молодые-то княгини полюбовничек.
Ваня год живет, другой живет – князь не ведает;
На третий-то годочек князь доведался
Через ту ли через девушку через сенную,
Через сенную да через самую последнюю.
Закричал же князь Волконский зычным голосом:
«Уж вы, слуги-ль мои, слуги, слуги верные?
Вы сходите, приведите Ваню ключника!»
И стал же князь Ванюшу да выспрашивати:
«Ты скажи, скажи, Ванюша, скажи правду всю:
Ты который год с княгиней во любви живешь?»
На первой-от раз Ванюша не покаялся.
Он выспрашивал Ванюшу роено три часа:
Что и тут-то наш Ванюша: не покаялся.
Закричал же князь Волконский громким голосом:
«Вы, слуги ли мои, слуги есть ли верные?
Вы ведите-ка Ванюшу на конюшный двор!»
Повели же ведь Ванюшу широким двором.
На Иванушке сибирочка пошумливает,
Александрийская рубашка ровно жар горит,
Козловы новы сапожки поскрипывают,
У Иванушка кудеречки рассыпаются;
А идет-то сам Ванюша, – усмехается.
Привели же ведь Ванюшу на конюшный двор,
Там и начали Ванюшеньку наказывати.
Александрийская рубашка с телом смешана,
Казимирова сибирочка вся изорвана,
Русые кудеречки прирастрепаны,
Козловы новы сапожки крови полные.
Закричал же наш Ванюша громким голосом:
«Уж ты, барин ли, наш барин, ты, Волконский князь!
Поставлено зелено вино, – кто не пьет его?
Приготовлены закусочки, – кто не кушает?
Как у нас-то с княгиней было пожито.
Виноградных вин с княгиней было попито,
Приготовленных закусочек покушано!»
Закричал же князь Волконский громким голосом:
«Вы, слуги ли мои, слуги, слуги верные!
Вы копайте-ка две ямы, две глубокие,
Становите-ка вы два столба, два высокие,
Перекладину кладите вы кленовую.
Привяжите-ка вы петельку шелковую,
И повесьте тут Иванушка изменника,
Молодые-то княгини полюбовника!»
Иванушка во петельке качается,
А княгиня-то во тереме кончается.
8.
Вечор поздно из лесочку
Я коров гнала домой,
Лишь спустилась к ручеечку,
Близь зеленого лужка:
Вижу, едет барин с поля,
Две собачки впереди,
Два лакея назади.
Повстречавши он со мною,
Бросил взор свой на меня:
«Здравствуй, милая красотка,
Из которого села?»
«Вашей милости крестьянка», –
Отвечала ему я.
«Ты скажи, моя милая,
Чьего дому, чьего матери-отца?»
«Вы изволите знать Петрушку:
Я его, сударь, сестра». –
«Не тебя ли, моя радость,
Егор за сына просил?
Нет, Егоров сын не стоит,
Не к тому ты рождена:
Вот ты завтра же узнаешь,
Какова судьба твоя!»
Я пришедши домой,
Всех подружек собрала:
«Вы послушайте, подружки,
Что мне барин говорил,
Что мне барин говорил,–
За себя замуж просил».
Все подруженьки взглянули,
Улыбнулись надо мной:
«Его воля, его власть,
Куда хочет, и отдаст!»
Хоша барыней я буду,
Я Ванюшу не забуду:
Я Егорову семью
Всю отроком слобожу,
Вот я милого Ванюшу
На волю отпущу!
9.
Из-за лесу, лесу темного,
Из-за садику зеленого
Подымалася погодушка,
Что такая неугожая –
Со ветрами да со грозами,
Со великими угрозами.
Что во эту пору-времечко
Дочка к матери поехала;
Во лесу-то заблудилася,
Горючим слезам заплакала,
Во слезах-то слово молвила,
Да родному распенялася:
Что зачем же, сударь-батюшка,
Выдал замуж за разбойника?
Жизнь моя – горе горькое!
Посылают меня, молоду,
Во самую полночь по воду,
Не обуту, не одетую,
По холодную меня, голодную.
В это время мужа не было –
Он со вечера в разбой пошел,
Ко белу свету домой пришел.
И послали меня, молоду,
Отмывать платье кровавое.
Половину платья вымыла,
А другую в реку кинула;
Нашла братцеву рубашечку.
Пришла, мужу распенялася:
Ты за что убил братца милого?
– Говорил я братцу милому:
Вороти ты справа налево –
В поворотах не послушался,
В первой встрече, спуску нету-тка,
Ни отцу нету, ни матери,
А не то что братцу-шурину.
10.
Во лесу было, в орешнике;
Тут стоял, стоял вороной конь;
Трои суток не кормленой был,
Неделюшку не поен стоял.
Черкасское седло на бок сбил,
Тесьмянную узду в грязь втоптал.
Не в Москве было, во Питере,
Во Мещанской славной улице;
Тут жена мужа потребила,
Вострым ножиком зарезала;
На ноже-то сердце выняла,
На булатном встрепенулося;
А жена-то усмехнулася,
Во холодный погреб бросила,