Хоровое искусство — одно из самых великих чудес света и одно из самых великих искусств. Мы как-то в последнее время отвыкли думать о хоре именно так. Может быть, даже с легкой руки Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Когда он был жив, когда много работал (он всегда много работал), он говорил, что царица музыки — симфония. И на всех это произвело огромное впечатление. И огромное количество композиторов... все занимались симфонией. Симфония считалась самым почтенным, самым важным в музыке жанром.
И как-то то, что связано с пением, в том числе хор, было отодвинуто на второй план. А между тем если есть в музыке что-то по-настоящему царственное, так это человеческий голос.
А вот когда много одновременно человеческих голосов, просто что-то совершенно удивительное происходит. Иной раз встречаются не очень интересные, не очень хорошие голоса, но запевают вместе, и получается красивый удивительный тембр, который слушать одно удовольствие. Кажется, куда исчезают шероховатости каждого отдельного голоса? Все звучит в удивительной гармонии.
И ведь хор еще чем замечателен? Он замечателен тем, что для того, чтобы добиться вот такого слитного прекрасного пения, люди, которые собираются вместе, — они должны обязательно слушать друг друга. Они должны прислушиваться друг к другу, как-то ориентироваться один на другого, силу свою голосовую один по другому равнять. Вот это в музыке пример удивительного братского отношения друг к другу, братского взаимодействия.
И хор мне часто кажется такой моделью братского общества. Вот то, чего самые лучшие люди на земле, самые большие мудрецы добиваются, чтоб вот так жили люди, чутко слушая друг друга, не выскакивая один перед другим, а как-то выравниваясь на один лад. Вот это — самое, мне кажется, великое свойство хорового искусства. Это — модель братских взаимоотношений между людьми. Да, в общем-то, в жизни так и есть. Хоровое искусство удивительно чутко реагирует на все общественное положение, на состояние человеческого общества. Как только наступают какие-то периоды больших общественных подъемов, будь то революционные движения, гуманистические движения, так расцветает хоровое искусство. Как только общество заболевает, как только появляется какая-то разобщенность, так наступает соответственно и кризис в хоровом искусстве.
Это поразительное в этом смысле искусство, одно из самых редких искусств. Действительно, барометр погоды внутри народа, внутри государства, внутри общества.
Александр Александрович Юрлов открыл для нас старую русскую хоровую музыку. Мы знаем, что это большое дело, и за всем тем как-то слабо представляем, что это значит вообще — сама работа.
То, что забыто, и то, чего нет, то, что существует только в виде сухих нотных знаков, где даже не поставлены темпы... Как из всего этого сделать что-то живое? — это даже трудно себе представить. Для меня это чудо оживления музыки, музыки, которой, собственно, нет и которой никто уже давным-давно не знает и не слышит. Это все равно что оживить человека. Ведь у музыки всё есть. Музыка — она живая, она дышит, она движется, она чувствует, она переживет, она реагирует, она ощущает человека — она тоже живое существо.
И эту кучу нот, эти мощи, пускай это святые мощи, музыкальные мощи, но все-таки мощи, нужно было заполнить мускулами, кровью, силой, да так, чтобы это потом все задышало, все задвигалось. И вместе с тем чтобы это пришло к нам не как какое-то древнее ископаемое, а как существо живое, полное сил, полное движений, полное эмоций. Это все очень трудно сделать.
И Юрлов тем не менее это сделал. И потому мы и говорим, что он выдающийся, великий музыкант. Величие этого дела еще тем более значительно, что Юрлов снял ту тяжелую плиту, которая была положена на один из важнейших корней нашей национальной культуры.
Корень, пока он жив, пока он не изросся, пока он в состоянии давать ствол, цвет, — он ведь все время будет как-то существовать.
Но если на него давить какими-то такими искусственными тяжестями, он все равно будет жить, но только будет из-под них вырываться, но может, вот так вырываясь, сделать очень опасные дела, опасные повороты. И об этом никогда не следует забывать.
То, что сделал Юрлов, он сделал вовремя. Освободил от тяжести, от гнета, от задавливания нашу корневую музыкальную систему, и все, что способно плодоносить в ней, стало вырастать.
Ведь искусство без корней, человек без своих духовных корней это все равно что перекати-поле, это люди без места. Перекати-поле каждый может растоптать, у него нигде нет пристанища. Его можно уничтожить, задвинуть куда угодно, человек без корневой системы попадает иногда в духовный плен. А находясь в духовном плену, он будет уже питаться, паразитировать на культурах других стран, других народов. Человеку, который находится в духовном плену, такому человеку, такому обществу уже недалеко и до плена политического, до плена социального и до плена физического. Вот что такое корни.
Юрлов вдохнул жизнь в старую нашу музыку и дал ей возможность прорасти в наш сегодняшний день, и эта старая музыка дала новые побеги, новые цветы, и огромное количество наших музыкантов и наших слушателей получило новый заряд силы, духовной силы от этой чудодейственной музыки. Побеги от старых и могучих корней вошли в сознание и в творчество многих музыкантов, композиторов, и я не являюсь в этом случае исключением. Старая, древняя музыка — часть моей внутренней культуры. Я себе позволяю, во всяком случае, так считать, так думать. Я не мыслю себя без этой музыки. Это и моя опора — как опора всякого русского человека.
Те впечатления, те волнения, которые я испытал, слушая свою отеческую древнюю музыку, я постарался как-то и запечатлеть в своих сочинениях. Я стараюсь, чтобы в моих сочинениях проросли, пускай хоть небольшие, росточки от того старого корня. Одним из таких сочинений является оратория-действо «Скоморохи», в котором многое навеяно нашей отечественной старой музыкой и той, которую открыл для нас Александр Александрович Юрлов со своим коллективом.
Я общался с Александром Юрловым один раз в жизни. Было это много лет тому назад, когда я был совсем еще молоденький начинающий композитор, а Александр Александрович был уже прославленный деятель нашей музыки. Я помню, уезжал из Москвы в Ленинград и вошел в вагон поезда «Красная стрела». У окна увидел две громадные мужские фигуры. Одного я узнал сразу (они между собой разговаривали — эти двое) — это был Василий Павлович Соловьев-Седой, а лицо другого человека было мне незнакомо. Но я сразу сообразил, что этот второй, должно быть, очень большая знаменитость или очень важная, так сказать, персона.
Поскольку я очень боюсь великих и знаменитых людей, то постарался проскользнуть мимо, но Василий Павлович, который видел одновременно во все стороны, быстро меня поймал и спросил: «Ты знаешь его? Это Юрлов Александр Александрович. А это наш подающий надежды композитор». И представил меня Александру Александровичу. Потом был удивительный вечер и даже ночь. Говорили об искусстве, о жизни. Я никогда этого не забуду. Я не говорил, а слушал беседу этих двух великих музыкантов, которая была для меня очень поучительна.
Когда рано утром за два часа до прибытия в Ленинград мы расходились, Александр Александрович сказал: «Ну, будет что хорошее, приносите». Ну а я, как всегда, опаздываю. Вот уже и Александра Александровича не стало, а у меня все еще ничего хорошего не было.
И только сравнительно недавно, благодаря тому что Владимир Иванович Федосеев готовил первое исполнение моей оратории-действа в Москве, это событие свело меня с коллективом, в котором уже Александра Александровича не было, а коллективу осталось его имя. Это капелла имени Юрлова. Так я познакомился с этим коллективом, вернее, с мужской его группой. Знакомство очень быстрое, довольно нервное. Это была одна репетиция в Большом зале Московской консерватории. Но я должен сказать, что впечатление артисты мужской группы оставили очень яркое и сильное. Там есть замечательные голоса, там есть любовь к делу, там есть большой интерес к музыке. И что особенно меня пленило — артистичное отношение к музыке. Они чувствуют музыку не только академически — голосом. Это редко встречающееся качество в хоре.
И я даже пожалел, что с этим коллективом встретился впопыхах. Если бы я знал, что они такие артисты, то в хоровой партии многое бы исправил и сделал бы многое с большей фантазией
Но думаю, что теперь у нас будет еще случай поработать вместе более основательно.