Из приведенных памятников мы видим,  что имущество жены было отдельно
от имущества мужа;  жена не могла продать своего приданого без  согласия
мужа, продавали они его вместе, причем имя жены стоит прежде имени мужа.
Видим,  что жена продает свое имение мужу.  Мы видели,  что,  по Русской
Правде, за известные преступления преступник выдавался князю на поток со
всем семейством;  без сомнения,  это правило имело силу и в  описываемое
время.  Но отвечала ли жена за долги мужа, за нарушение им частных прав?
В  первом  договоре   новгородцев   с   немцами   положено   было,   что
должник-неплательщик  отдается  заимодавцу в рабство со всем семейством;
во втором договоре эта статья изменена  так:  если  жена  поручалась  за
мужа, то в случае неплатежа отдавалась в рабство; если же не поручалась,
то оставалась свободною. Но из этой статьи договора с немцами следует ли
заключить,  что подобное же правило соблюдалось и внутри России? Не имея
других доказательств, мы считаем себя вправе сомневаться, ибо в договоре
с  немцами  затрагивались  особого рода интересы:  важно было ограничить
вывод людей из Новгородской области  в  чужую  сторону,  православных  к
иноверцам.  В Русской Правде,  например,  было положено, что жена и дети
холопа не выдаются за преступление мужа и отца,  если они не участвовали
в  этом  преступлении;  но  здесь дело не в том,  что они не отвечают за
преступление,  ибо в переходе от одного господина к другому для них  нет
еще наказания;  здесь дело в том, что господин за преступление одного из
своих  холопей  не  должен  лишаться  нескольких,  следовательно,  здесь
правило устанавливается вследствие влияния особого интереса.
   Что касается юридических понятий в Юго-Западной,  Литовской Руси,  то
земскою  привилегиею  великого  князя  Казимира  Ягайловича  1457   года
постановлено,  что никто из князей,  панов и мещан не казнится смертию и
не наказывается  по  чьему-либо  доносу,  явному  или  тайному,  или  по
подозрению,  прежде  нежели  будет  уличен  на  явном суде в присутствии
обвинителя и обвиненного.  За чужое  преступление  никто  другой,  кроме
преступника,  не наказывается,  ни жена за преступление мужа, ни отец за
преступление сына и  наоборот,  также  никакой  другой  родственник,  ни
слуга.  Иностранцы  не  могут  получать  должностей  и  земель  в Литве.
Относительно  положения  жены  по   смерти   мужа   находим   такое   же
распоряжение,   какое   мы   видели  в  Псковской  судной  грамоте  и  в
новгородских духовных:  вдова остается в имении  мужа,  пока  не  выйдет
замуж;  в  этом  случае  имение  переходит  к  детям  или  родственникам
покойного; если же последний назначил жене из своего имения какое-нибудь
вено,  то  оно  остается  при  ней и в том случае,  когда она вступит во
второй брак.
   Из правых грамот видим, что и на юго-западе споры о границах владений
решались так же,  как и на северо-востоке: свидетельство старцев общих в
Литовской Руси имеет такое  же  значение,  как  свидетельство  знахарей,
старожильцев  в  Руси  Московской.  Галицкая  купчая  1351 года по форме
сходна с купчими в Северо-Восточной Руси.
   Относительно народного права мы видим,  что война ведется с таким  же
характером,   как   и   прежде,  если  еще  не  с  большею  жестокостию.
Нижегородцы,  взявши пленных у мордвы,  затравили их собаками. Смольняне
во время похода своего на Литву младенцев сажали на копья, других вешали
стремглав  на  жердях,  взрослых  давили   между   бревнами   и   проч.;
ругательства   псковичей   над   пленными   ратниками   Витовтовыми   мы
отказываемся сообщить нашим читателям;  во время похода московских войск
на  Улу-Махмета  ратники  по  дороге  грабили  и мучили своих,  русских;
митрополит Иона говорит о вятчанах,  что они во время  походов  своих  с
Шемякою много православных перемучили, переморили, иных в воду пометали,
других в избах пожгли,  иным глаза выжигали,  младенцев на  кол  сажали,
взяли  пленников  более  полуторы  тысячи  и продавали татарам.  Военные
жестокости,  следовательно,  могли доходить до  ужасных  крайностей;  но
всегда  ли доходили - это вопрос;  можно думать,  что приведенные случаи
были исключениями,  которые условливались  особенными  обстоятельствами,
особенным   ожесточением,   и   потому   заслужили  быть  упомянутыми  в
источниках,  хотя,  с другой стороны, не имеем права предполагать вообще
мягкости в поступках ратных людей в земле неприятельской.
   При заключении   мира  князья  Северо-Восточной  Руси  договариваются
возвратить всех пленных и все пограбленное во время войны, с поручителей
свести   поруку,   с  давших  присягу  свести  крестное  целование,  все
пограбленное отдается по исправе; если же не будет исправы, то требующие
возьмут по крестному целованью; не возвращается съестное и то, что взято
у неприятеля во  время  боя.  Если  в  продолжение  войны  в  отнятой  у
неприятеля земле отнявший князь сажал своих волостелей, то по заключении
мира обязывался исследовать их поведение - и что взято право,  то взять,
а что взято криво,  то по исправе отдать.  Иногда встречаем условие, что
князья обязываются отыскать,  выкупить и возвратить  даже  тех  пленных,
которые  были  запроданы  за  границу;  иногда  князья  уговариваются не
требовать друг с друга ничего взятого во время войны, кроме людей, и тех
без  взятого  у  них имущества:  "Что взято в наше размирье,  тому всему
погреб",  или "тому всему дерть на обе стороны".  В случаях столкновения
между  подданными  двух  княжеств был общий суд:  "Между нами судить суд
общий людям старейшим";  если общие судьи  не  смогут  решить  дела,  то
должны  передать  его  на  решение  третьего:  на  кого третий помолвит,
виноватый перед правым поклонится и  взятое  отдаст;  чьи  же  судьи  на
третий  не поедут или обвиненный третьим не захочет исполнить приговора,
то правый может силою отнять свое,  и это не должно считаться нарушением
мира;  об  общем и третейском суде обычное выражение:  "Обидному суд без
перевода,  а судьям нашим третий вольный;  в суд общий нам (князьям)  не
вступаться;  судьям  садиться судить,  поцеловавши крест,  что им судить
вправду,  по присяге".  Иногда,  впрочем,  третий обозначается именно на
лице;   иногда   условливаются:   "Кто  хочет,  тот  назовет  три  князя
христианских,  и из этих одного выбирает тот,  на ком ищут"  или:  "Если
судьи  наши  не  смогут  решить дела,  то зовутся на третий,  берут себе
третьего из моих бояр великокняжеских,  двух бояр,  и из твоих  большого
боярина  одного;  третьего назовет тот,  кто ищет,  а тот берет,  на ком
ищут;  если же не выберут себе третьего из этих  троих  бояр,  то  я  им
третий,  князь великий:  пусть придут перед меня,  я им велю выбирать из
тех же троих бояр, и если не захочет тот, на ком ищут, то я его обвиню".
Относительно суда встречаем еще следующий уговор: "Если случится разбой,
или наезд,  или воровство из твоей отчины на моих людей великокняжеских,
то  суда общего не ждать,  отослать нам своих судей и велеть дать управу
без перевода;  если же ты не  дашь  мне  управы  или  судьи  твои  судом
переведут,  то я свое отниму, и это не будет считаться нарушением мира".
Понятно,  что условия изменялись вследствие обстоятельств,  при  которых
заключался   договор,   вследствие   того,   между  какими  князьями  он
заключался.
   Князья условливались вывода и рубежа не  замышлять,  а  кто  замыслит
рубеж,  то  рубежника  выдавать по исследовании дела:  выдавать также но
исследовании дела холопа,  рабу,  поручника, должника, вора, разбойника,
душегубца;  кто  приедет  из  одного  княжества  в другое за холопом или
должником,  поймает его сам без  пристава,  но  поставит  перед  князем,
наместником или волостелем, тот не виноват; но если выведет из волости и
перед волостелем не поставит,  будет виноват;  если холоп станет  с  кем
тягаться,  но поруки по себе не представит,  то холопа обвинить и выдать
господарю,  причем обыкновенно определяется,  сколько платить пошлины за
одного  холопа и за целую семью;  определяются также и все другие судные
издержки, которые обязан платить истец; если же холоп или раба не станут
тягаться,  то  пошлин  нет.  Если  по  должнике не будет поруки,  то его
обвинить.  Вора,  разбойника,  грабежника  душегубца  судить  там,   где
поймают,  если  же  станет  проситься на извод,  то пускать.  Новгородцы
договорились  с  Тверью,  что  если  из  новгородских  волостей   явится
обвинение на тверского вора или разбойника и тверичи скажут,  что такого
у них нет,  то пусть его не будет и после в Тверских волостях;  если  же
явится в них, то выдать его без суда.
   На северо-востоке   мы   встречаем   известие   об   убиении   посла,
отправленного от одного князя к другому.  Встречаем известие об убийстве
татарских  послов  в Нижнем;  в 1414 году немцы убили псковского посла в
Нейгаузене, псковичи убили дерптского. Мы видели, что в войнах псковичей
с литовцами был обычай отдавать пленных на поруки.
   На юго-западе  под  1229  годом  встречаем  замечательное известие об
условии, заключенном между Конрадом мазовецким и Даниилом галицким: если
когда-нибудь  начнется  между ними война,  то полякам не воевать русской
челяди,  а русским - польской.  Потом и здесь встречаем также известие о
возвращении  пленных  после войны.  В договоре Василия Темного с королем
Казимиром  находим  условие:  "А  которые  люди  с  которых  мест  вышли
добровольно,  ино  тым  людем  вольным воля,  где хотят,  тут живут".  В
договорах великих князей литовских  с  Новгородом  и  Псковом  встречаем
условие:  если  великий  князь  захочет  начать  войну  с Новгородом или
Псковом,  то обязан прислать разметные  грамоты  и  может  начать  войну
только   спустя   месяц   после   этой  присылки.  Витовт,  которого  по
справедливости  русский  летописец  называет  неверником  правде,   чтоб
напасть  врасплох на псковичей,  послал в 1406 году разметную грамоту не
во Псков,  а в Новгород под  предлогом  старой  зависимости  первого  от
последнего, а сам вступил в Псковскую область. Для предотвращения впредь
подобного коварства псковичи,  заключая договор с Казимиром, обязали его
в случае разрыва отсылать разметную грамоту не в Москву и не в Новгород,
но положить  ее  во  Пскове.  Новгородцы,  заключая  договор  с  тем  же
Казимиром,  условились,  чтобы  литовские  послы по Новгородской волости
подвод не брали,  а новгородские - по Литовской.  Но  как  видно,  между
Москвою   и   Литвою  не  было  условий  относительно  подданных  одного
государства,  находившихся в областях другого  во  время  разрыва  между
ними,  ибо  под  1406 годом находим известие,  что при разрыве Витовта с
Василием Димитриевичем в Литве перебили москвичей.
   Что касается нравственного состояния вообще  на  Руси  в  описываемое
время,  то  мы  уже  заметили  и в предыдущем периоде,  что чем далее на
восток,  тем нравы становятся жестче.  Понятно,  что удаление славянских
переселенцев  в  пустыни  Северо-Восточной  Европы,  удаление  от других
народов   христианских,   стоявших   с   ними   на   одинакой    степени
гражданственности,   и  вступление  в  постоянное  сообщество  только  с
народами,  стоявшими на низшей степени не могли действовать благоприятно
на   нравы   этих   переселенцев;  понятно,  если  последние  не  только
остановились в этом отношении,  но даже пошли назад;  не забудем здесь и
влияния  самой  природы,  о котором была уже речь прежде.  Но кроме этих
собственно географических причин были еще другие,  исторические, которые
не   могли   способствовать   смягчению   нравов.   Одна  географическая
отдаленность главной сцены действия не могла надолго  отнять  у  русских
людей возможность сообщения с другими христианскими народами:  мы видим,
что когда Северо-Восточная Русь образовалась в одно сильное государство,
то  начиная  со  второй  половины  XV  века  уже  является  стремление к
сообщению с другими христианскими державами;  в продолжение XVI  и  XVII
веков,  несмотря  на  все  препятствия,  это  стремление  становится все
сильнее и сильнее,  и наконец в XVIII веке  видим  вступление  России  в
систему европейских государств.  Следовательно,  полное уединение Руси в
XIII,  XIV и XV веках условливалось не географическим только отдалением,
но  преимущественно тем,  что все внимание ее было поглощено внутренним,
тяжким, болезненным переходом от одного порядка вещей к другому. Этот-то
болезненный  переход  и  действовал  неблагоприятно на нравы.  На юге мы
видели сильные усобицы;  но усобицы эти шли вследствие споров за родовые
права:  тот или другой князь становился старшим, занимал Киев вследствие
своего торжества,- отношения к нему младших оставались прежние; но и тут
мы  замечаем  большую  жесткость,  большую неразборчивость средств у тех
князей,  которые  вследствие  разных  обстоятельств  были  доводимы   до
крайности,  лишались  волостей  и принуждены были потом приобретать их и
сохранять мечом.  На севере же,  как мы видели,  изменилась цель усобиц,
должен  был  измениться  и  характер их:  князья показали ясно,  что они
борются не за старшинство,  как прежде, но за силу, хотят увеличить свои
волости,  приобресть  могущество и вследствие этого могущества подчинить
себе всех остальных князей,  лишить их  владений.  При  таком  характере
борьбы  нет речи о правах и обязанностях,  каждый действует по инстинкту
самосохранения,  а   где   человек   действует   только   по   инстинкту
самосохранения,  там  не  может быть выбора средств,  сильный пользуется
первым  удобным  случаем  употребить  свою  силу,  слабый  прибегает   к
хитрости,   коварству,   взаимное   доверие  рушится,  сильные  начинают
прибегать к страшным нравственным обязательным средствам в  отношении  к
слабым,  но  и  эти  средства  оказываются  недействительными:  страшные
проклятые грамоты нарушаются так же легко,  как и обыкновенные договоры;
хитрость,   двоедушие  слабого  получает  похвалу,  как  дело  мудрости:
летописец хвалит князя тверского,  который,  будучи слабым среди  борьбы
двух сильных,  умел извернуться,  не прогневал ни князя московского,  ни
Эдигея. Борьба, доведенная до крайности, условливала и средства крайние:
сперва  губили  соперников  в  Орде;  но  здесь  могли видеть еще только
следствия судебного приговора,  произнесенного высшею властию;  когда же
князья  стали  управляться  друг  с другом независимо от всякого чуждого
влияния и когда борьба,  приходя к концу, достигла крайнего ожесточения,
является сперва ослепление,  а потом и смерть насильственная. Обычай, по
которому дружинники свободно  переходили  от  одного  князя  к  другому,
обычай,  много  облегчивший объединение Северо-Восточной Руси,  с другой
стороны,  вредил нравственности;  поступок Румянца  и  товарищей  его  в
Нижнем   Новгороде,   конечно,  не  может  быть  причислен  к  поступкам
нравственным. Насилия со стороны сильных, хитрость, коварство со стороны
слабых,  недоверчивость,  ослабление  общественных  уз  среди всех - вот
необходимые следствия такого  порядка  вещей.  Нравы  грубели,  привычка
руководствоваться  инстинктом  самосохранения  вела к господству всякого
рода материальных побуждений над нравственными;  грубость нравов  должна
была  отражаться на деле,  на слове,  на всех движениях человека.  В это
время имущества граждан прятались в  церквах  и  монастырях  как  местах
наиболее, хотя не всегда, безопасных; сокровища нравственные имели нужду
также в безопасных убежищах - в пустынях,  монастырях,  теремах; женщина
спешила удалиться, или ее спешили удалить от общества мужчин, чтоб волею
или неволею удержать в  чистоте  нравственность,  чистоту  семейную;  не
вследствие  византийского,  или  татарского,  или  какого-нибудь другого
влияния явилось затворничество женщин в высших сословиях,  но вследствие
известной  нравственной  экономии  в народном теле;  подтверждение здесь
сказанному    нами    найдем    мы    после    в    прямых     известиях
современников-очевидцев.  Историк не решится отвечать на вопрос:  что бы
сталось с нами в XIV веке без церкви,  монастыря и терема?  Но  понятно,
что  удаление  женщин,  бывшее следствием огрубения нравов,  само в свою
очередь могло производить еще большее огрубение.
   Но хотя это большее огрубение в нравах очень  заметно  в  описываемое
время, однако историк не имеет права делать уже слишком резкого различия
между нравами описываемого времени и нравами  предшествовавшей  эпохи  в
пользу  последней.  Мы уже имели случай заметить,  что увещание Мономаха
детям  не  убивать  ни  правого,  ни  виноватого  нисколько  не   служит
доказательством,   чтоб  подобных  убийств  не  было  в  его  время;  мы
сомневаемся,  чтоб  торжественная  смертная   казнь   была   установлена
Димитрием   Донским,   ибо  не  знаем,  как  Андрей  Боголюбский  казнил
Кучковича.  Говорят,  что от времен Василия Ярославича до Иоанна  Калиты
отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила
казалась правом;  кто мог,  грабил,  не только чужие, но и свои; не было
безопасности   ни   в  пути,  ни  дома;  татьба  сделалась  общею  язвою
собственности.  В  доказательство  этих  слов  приводят  одно   известие
летописи,  что Иоанн Калита прославился уменьшением разбойников и воров.
Хотя в источниках можно отыскать и более указаний относительно  разбоев;
однако, с одной стороны, мы не скажем, чтоб в приведенной картине краски
не были слитком ярки,  а с другой стороны,  нет основания  предполагать,
чтоб  прежде  было  много  лучше  и  чтоб в других соседних христианских
странах  в  описываемое  время  было  также  много  лучше;  в  последнем
усомнится всякий,  кто,  например, сравнит известия о разбоях в польских
владениях во время Казимира Ягайловича.  Говорят:  легкие денежные  пени
могли некогда удерживать наших предков от воровства; но в XIV веке воров
клеймили  и  вешали,  причем  спрашивают:  был  ли   действителен   стыд
гражданский там,  где человек с клеймом вора оставался в обществе? Но мы
в свою очередь спросим:  был ли действителен стыд гражданский  там,  где
вор,  отделавшись  легкою  пенею,  без  клейма  оставался в обществе?  К
описываемому же времени относят появление телесных наказаний;  но мы уже
в  Русской  Правде  встретили  известие о муках или телесных истязаниях,
которым  виновный  подвергался  по   приказанию   княжескому;   телесные
наказания   существовали  везде  в  средние  века,  но  были  ограничены
известными отношениями сословными;  у нас же вследствие известных причин
такие   сословные   отношения   не   выработались,  откуда  и  произошло
безразличие касательно телесных наказаний. Но если мы не можем допустить
излишней  яркости  некоторых  красок  в  картине  нравов  и  резкости  в
противоположении нравов  описываемого  времени  нравам  предшествовавшей
эпохи,  то,  с  другой  стороны,  мы видели в описываемое время причины,
которые должны  были  вредно  действовать  на  нравственность  народную,
изменять ее не к лучшему.
   В примерах   жестокости   наказаний   нет  недостатка  в  источниках;
советники молодого князя  Василия  Александровича  подверглись  жестоким
наказаниям:  у одних нос и уши обрезали,  у других глаза выкололи,  руки
отсекли.
   Под 1442  годом  летописец  упоминает,  что  каких-то  Колударова   и
Режского кнутом били;  это известие вставлено в рассказ о войне великого
князя Василия с Шемякою,  и потому можно думать,  что преступление  этих
людей состояло в доброжелательстве последнему. Под 1444 годом говорится,
что князь Иван Андреевич можайский схватил Андрея Димитриевича Мамона  и
вместе  с  женою  сжег  в Можайске;  после мы узнаем,  что эти люди были
обвинены в еретичестве.  Старое  суеверие,  привычка  обвинять  ведьм  в
общественных  бедствиях  сохранялись:  псковичи  во время язвы сожгли 12
ведьм.  Когда в 1462 году схвачены были дружинники  серпуховского  князя
Василия  Ярославича,  задумавшие  было  освободить своего господаря,  то
Василий Темный велел их казнить - бить  кнутом,  отсекать  руки,  резать
носы, а некоторым отсечь головы. Относительно нравов служебных встречаем
известие,  что Вятка не была взята по вине воеводы  Перфушкова,  который
благоприятствовал  вятчанам за посулы.  Соблазнительная история о поясе,
который был подменен на княжеской свадьбе  первым  вельможею,  не  может
дать выгодного понятия о тогдашней нравственности. Вспомним и о страшном
поступке последнего смоленского князя,  Юрия. Лишенный волости, он жил в
Торжке  в  качестве  наместника  великокняжеского.  Здесь же нашел приют
изгнанный с ним вместе князь Семен Мстиславич вяземский. Юрий влюбился в
жену Вяземского Ульяну и, не находя в ней взаимности, убил ее мужа, чтоб
воспользоваться беззащитным состоянием жены;  но Ульяна схватила нож; не
попавши  в  горло насильнику,  ранила его в руку и бросилась бежать;  но
Юрий догнал ее на дворе,  изрубил мечом и велел бросить в  реку.  Но,  к
чести тогдашнего общества,  мы должны привести слова летописца: "И бысть
ему в грех и в студ велик и с того побеже  к  Орде,  не  терпя  горького
своего безвременья, срама и бесчестия". Юрий умер в Рязанской земле, где
жил  у  пустынника  Петра,  плачась  о  грехах  своих.  Мы  видели,  что
митрополиты  обратили  внимание  на  нравственную  порчу  в  Новгороде и
Пскове,  вооружились против буйства,  сквернословия, разводов, суеверий,
клятвопреступлений.   Летописец  новгородский  особенно  упрекает  своих
сограждан за грабежи на пожарах:  от лютого пожара, бывшего в 1267 году,
многие разбогатели;  описывая пожар 1293 года,  летописец говорит: "Злые
люди пали на грабеж;  что было в церквах,  все разграбили,  у св. Иоанна
сторожа  убили  над  имением";  подобное  же известие встречаем под 1311
годом,  потом под 1340 и 1342. Летописец сильно жалуется также на дурное
состояние правосудия в Новгороде под 1446 годом.  "В то время, - говорит
он,  - не было в Новгороде  правды  и  правого  суда,  встали  ябедники,
изнарядили четы,  обеты и крестные целования на неправды, начали грабить
по селам,  волостям и по городу,  и были мы в поругание  соседям  нашим,
сущим окрест нас;  были по волости изъезды великие и боры частые,  крик,
рыдание, вопль и клятва от всех людей на старейшин наших и на город наш,
потому что не было в нас милости и суда правого".