- На что тебе этот сорванец? - кричит ему Дзингарелли. - Да я и слышать об этом не желаю! Не отдам ни за что! А кроме того, если бы я даже и отпустил его, он сам никогда не согласится бросить консерваторию: он только что клялся мне в этом.
      - Ну, если только за этим дело, - важно ответствует Джованноне, доставая из кармана мой контракт, - carta canta [17] - вот его подпись.
      Тут Дзингарелли рассвирепел, чуть звонок не оборвал.
      - Выгнать, - кричит, - сейчас же выгнать Джеронимо вон из консерватории! - А сам весь трясется от ярости.
      Так меня и выгнали. Ну и хохоту было! И в тот же вечер я уже пел арию Moltiplico: Полишинель собирается жениться и считает по пальцам, что ему надо купить себе для обзаведения хозяйством, и каждый раз сбивается со счета.
      - Ах, сударь, будьте так добры, спойте нам эту арию! - сказала г-жа де Реналь.
      Джеронимо запел, и все хохотали до слез. Синьор Джеронимо отправился спать, когда уже пробило два часа; он очаровал всю семью своими приятными манерами, своей любезностью и веселым нравом.
      На другой день г-н и г-жа де Ренали вручили ему письма, которые были ему нужны для представления к французскому двору.
      "Вот гак-то везде, одна фальшь, - рассуждал сам с собой Жюльен. - Сейчас синьор Джеронимо покатит в Лондон на шестидесятитысячное жалованье. А без ловкости этого директора Сан-Карлино его божественный голос стал бы известен, может быть, на десять лет позднее... Нет, честное слово, по мне - лучше быть Джеронимо, а не Реналем. Правда, его не так уважают в обществе, но зато у него нет таких неприятностей, как, скажем, - эти торги, да и живется ему куда веселей".
      Жюльен удивлялся самому себе: те недели, которые он провел в полном одиночестве в Верьере, в пустом доме г-на де Реналя, он чувствовал себя очень счастливым. Отвращение, мрачные мысли охватывали его только на званых обедах, а в остальное время, один во всем доме, он мог читать, писать, думать, и никто не мешал ему. Его ослепительные мечты не нарушались поминутно горькой необходимостью угадывать движения низкой душонки - да еще мало того - ублажать ее разными хитростями или лицемерными словами.
      Быть может, счастье вот здесь, совсем рядом? Ведь на такую жизнь не нужно много денег: достаточно жениться на Элизе или войти в дело Фуке. Но путник, поднявшись на крутую гору, с великим удовольствием отдыхает на ее вершине. А будет ли он счастлив, если его заставят отдыхать вечно?
      Госпожу де Реналь одолевали страшные мысли. Несмотря на все свои благие намерения, она не утерпела и рассказала Жюльену всю историю с торгами. "Я, кажется, готова ради него нарушить все мои клятвы", - думала она.
      Она, не задумываясь, пожертвовала бы жизнью, чтобы спасти мужа, если бы жизнь его была в опасности. Это была именно та благородная и романтическая натура, для которой видеть возможность великодушного поступка и не совершить его является источником столь тяжких угрызений совести, как если бы она уже была повинна в преступлении. И, однако, у нее иногда бывали такие страшные дни, когда она не могла отделаться от мысли о том, какое это было бы счастье, если бы она вдруг овдовела и могла выйти замуж за Жюльена.
      Он любил ее сыновей гораздо больше, чем их любил отец, и они, несмотря на всю его строгость, обожали его. Она прекрасно понимала, что, если бы она стала женой Жюльена, ей пришлось бы покинуть Вержи, где ей было дорого каждое деревцо. Она представляла себе, как бы она жила в Париже, как сыновья ее продолжали бы там учиться и получили бы такое образование, что все кругом восхищались бы ими. Дети ее, она сама, Жюльен-все они были бы так счастливы!
      Странное действие брака, каким сделал его XIX век! Скука супружеской жизни наверняка убивает любовь, если она и была до брака, и при этом, говорит некий философ, супруги, достаточно богатые, чтобы не работать, очень скоро не знают, куда деваться от скуки, до того надоедают им мирные семейные радости. А среди женщин только очень сухие натуры не начинают в браке мечтать о любви.
      Философское рассуждение заставляет меня простить г-жу де Реналь, но в Верьере ей не прощали. Напротив того, весь город, хотя она и не подозревала об этом, только и занимался, что скандальной историей ее любовных похождений. Благодаря этому скандалу там осенью было даже не так скучно, как всегда.
      Осень и часть зимы пролетели очень быстро. Пришла пора расстаться с вержийскими лесами. Светское общество в Верьере начинало мало-помалу возмущаться, видя, какое слабое впечатление, производят на г-на де Реналя все его анафемы Не прошло и недели, как некие важные особы, которые, желая вознаградить себя за свою обычную серьезность, с радостью оказывали подобного рода услуги, постарались внушить ему самые тяжкие подозрения, однако сделав это как нельзя более осторожно.
      Господин Вально, который вел свою игру потихоньку, "пристроил Элизу в одно весьма почтенное, благородное семейство, где было пять женщин. Элиза, опасаясь, как она говорила, не найти себе места зимой, согласилась поступить в эту семью на две трети жалованья, которое она получала у господина мэра. Затем эта девица сама по себе возымела блестящую мысль: пойти исповедаться и к прежнему кюре, господину Шелану, и к новому, чтобы со всеми подробностями рассказать тому и другому историю любовных похождений Жюльена.
      На другой же день после приезда семьи мэра, в шесть часов утра, аббат Шелан прислал за Жюльеном.
      - Я ни о чем не собираюсь вас спрашивать, - сказал он ему, - и прошу вас - а если этого мало, приказываю - ничего мне не говорить, но я требую, чтобы вы в трехдневный срок отправились либо в Безансонскую семинарию, либо на житье к вашему другу Фуке, который по-прежнему готов прекрасно вас устроить. Я все предусмотрел, обо всем позаботился, но вы должны уехать и не показываться в Верьере, по крайней мере, в течение года.
      Жюльен ничего не отвечал. Он размышлял, не следует ли ему, для сохранения собственного достоинства, оскорбиться этой заботливостью, которую проявляет о нем господин Шелан, - ведь не отец же он ему в конце концов.
      - Завтра в это же время я буду иметь честь явиться к вам еще раз, - ответил он, наконец, старому кюре.
      Господин Шелан, который полагал, что своим авторитетом он, безусловно, заставит подчиниться этого юнца, говорил долго. Жюльен, изобразив на своем лице самое глубокое смирение, почтительно стоял перед ним, не раскрывая рта.
      Наконец его отпустили, и он бросился к г-же де Реналь рассказать ей все, но застал ее в глубоком отчаянии. Ее муж только что говорил с нею довольно откровенно. Его нерешительный характер и надежды на наследство из Безансона, которые еще усиливали его нерешительность, склонили его твердо держаться того мнения, что жена его совершенно невинна. Он пришел поделиться с ней неожиданным открытием: как странно, оказывается, настроено сейчас общественное мнение в Верьере. Разумеется, люди не правы, все это происки завистников, но в конце концов что же делать?
      На минуту г-жа де Реналь попыталась утешить себя мыслью, что Жюльен может принять предложение г-на Вально и остаться в Верьере. Но теперь это уже была не та робкая, простодушная женщина, какою она была в прошлом году: злосчастная страсть и муки раскаяния вразумили ее. Слушая мужа, она с болью в душе убеждалась, что разлука, хотя бы временная, неизбежна. "Вдали от меня Жюльен снова отдастся своим честолюбивым мечтам, и это так естественно, когда у человека нет ни гроша за душой! А я! Боже мой! Я так богата - и это ничем, ничем не может помочь моему счастью. Он меня забудет. Такой обаятельный юноша! Конечно, его будут любить, полюбит и он. Ах, я несчастная... А на что жаловаться? Бог справедлив: ведь я даже не пыталась перестать грешить; в наказание он отнял у меня разум. Мне надо было только подкупить Элизу, привлечь ее на свою сторону, уж, кажется, чего проще! А я даже не дала себе труда подумать об этом. Только и бредила любовью. И вот теперь все пропало".
      Одно глубоко поразило Жюльена: когда он сообщил г-же де Реналь ужасную новость о том, что ему придется уехать, он не услышал от нее никаких эгоистических возражений. Видно было только, что она едва удерживается от слез.
      - Друг мой, нам с вами нужна твердость. - Она отрезала для него на память прядь своих волос. - Не знаю, что со мною будет, - сказала она, - но только, если я умру, обещай мне, что ты никогда не покинешь моих детей. Близко ли ты будешь от них, далеко ли, постарайся сделать из них честных людей. Если опять будет революция, всю знать перережут, а их отцу, вероятно, придется эмигрировать - из-за того крестьянина, которого тогда убили на крыше. Не забудь о моих сыновьях. Дай мне руку. Прощай, милый! Это наши с тобой последние минуты. Когда эта страшная жертва уже будет принесена, я надеюсь, что на людях у меня хватит мужества, подумать о моем добром имени.
      Жюльен ожидал взрыва отчаяния. Эти простые прощальные слова глубоко растрогали его.
      - Нет, нет, я не хочу так прощаться! Я уеду, они все этого хотят, да и вы сами. Но через три дня я вернусь к вам ночью.
      Все мигом преобразилось для г-жи де Реналь. Значит, Жюльен действительно любит ее, если ему самому пришло в голову увидеться с нею еще раз! Все ее страдания сразу исчезли, и ее охватило чувство невыразимой радости. Все стало так легко. Уверенность, что она еще раз увидит своего милого, заслонила собою все, что было мучительного в эти последние минуты. С этого мгновения вся осанка и выражение лица г-жи де Реналь исполнились какого-то особенного благородства, решимости и необыкновенного достоинства.
      Вскоре явился г-н де Реналь: он был вне себя. И тут-то он, наконец, выложил жене все про это анонимное письмо, полученное им два месяца назад.
      - Я это письмецо снесу в Казино, я всем его покажу, чтобы все знали, что за подлец этот Вально! Я его подобрал нищим, сделал одним из самых богатых людей в Верьере Я его публично осрамлю, я драться с ним буду. Нет! Это уж перешло все границы.
      "И я могу остаться вдовой, господи боже! - промелькнуло у г-жи де Реналь Но в тот же миг она сказала себе: - Если я не помешаю этой дуэли, - а я, разумеется, могу это сделать, - я буду убийцей моего мужа".
      Никогда еще она не пользовалась с такой ловкостью тщеславием своего супруга. В каких-нибудь два часа она сумела убедить его, при помощи его же собственных доводов, что он должен держать себя сейчас как нельзя более дружески с Вально и даже снова взять Элизу к себе в дом. Немало мужества потребовалось г-же де Реналь, чтобы решиться снова увидеть эту девушку, причину всех ее несчастий. Но эту мысль подал ей Жюльен.
      Наконец, после того как его раза три-четыре наводили на путь истинный, г-н де Реналь уже собственным умом дошел до чрезвычайно тягостной для него в денежном отношении мысли, а именно, что не может быть для него сейчас ничего хуже, как если Жюльен в разгар великого злопыхательства и сплетен по всему Верьеру останется в городе и поступит гувернером к детям г-на Вально. Ясно, что Жюльен не упустит случая принять столь выгодное предложение директора дома призрения; но для торжества г-на де Реналя необходимо, напротив, чтобы Жюльен уехал из Верьера и поступил в семинарию в Безансоне или, скажем, в Дижоне Но как убедить его уехать, и, потом, на какие средства он там будет жить?
      Господин де Реналь, видя неминуемость денежной жертвы, убивался больше, чем его жена. Она же после тягостной беседы с мужем чувствовала себя так, как должен чувствовать себя мужественный человек, который, решив покончить счеты с жизнью, проглотил смертельную дозу страмония и еще не умер; он живет, так сказать, по инерции, но уже ничем в мире больше не интересуется. Так, Людовик XIV, умирая, промолвил: "Когда я был королем..." Замечательная фраза!
      На другой день спозаранку г-н де Реналь получил анонимное письмо. На этот раз письмо было весьма оскорбительного свойства. В каждой строчке самым грубым образом намекалось на его положение. Несомненно, это было делом рук какого-нибудь мелкого завистника. Это письмо снова вызвало у него желание драться с г-ном Вально. Он так расхрабрился, что решил действовать безотлагательно: вышел из дому один и отправился в оружейную лавку, купил там пару пистолетов и велел зарядить их.
      "Нет, в самом деле, - рассуждал он, - представить себе, что снова вернулись бы прежние строгости императора Наполеона: у меня на душе буквально ни одного краденого гроша, мне не в чем себя упрекнуть. Единственно, что я позволял себе, - это закрывать глаза, но у меня в столе лежат кой-какие солидные документики, которые меня вполне оправдывают".
      Госпожа де Реналь испугалась не на шутку холодной ярости своего мужа; ее опять стала соблазнять страшная мысль о вдовстве, которую ей стоило такого труда отогнать от себя. Она заперлась с мужем в его кабинете, где в течение нескольких часов уговаривала его без всякого результата: последнее анонимное письмо настроило его весьма решительно. Наконец ей все-таки удалось добиться того, что его отважная решимость закатить оплеуху г-ну Вально перешла в не менее отважную решимость предложить Жюльену шестьсот франков, чтобы он мог внести за год в семинарию. Г-н де Реналь, в сотый раз проклиная тот день, когда ему пришла в голову злополучная идея взять гувернера, забыл об анонимном письме.
      Одна только мысль немного утешала его, но он не говорил о ней жене: он надеялся - если ему удастся проявить достаточно умения и воспользоваться как-нибудь в своих интересах романтическими бреднями этого юнца - убедить его отказаться от предложения г-на Вально и за меньшую сумму.
      Госпоже де Реналь стоило немало труда втолковать Жюльену, что он идет навстречу желаниям ее мужа, отказываясь в угоду ему от места в восемьсот франков, которые ему при свидетелях предлагал директор дома призрения, и потому не имеет никаких оснований стыдиться и должен без всякого стеснения принять эти деньги.
      - Но подумайте, - упрямо твердил Жюльен, - у меня никогда в мыслях не было соглашаться на его предложение. Вы меня так приучили к порядочной жизни, что я бы просто не вынес хамства этих людей.
      Но жестокая необходимость железной рукой сломила волю Жюльена. Он тешил свою гордость надеждой, что примет эту сумму от верьерского мэра только в долг и даст ему расписку с обязательством выплатить этот долг с процентами в течение пяти лет.
      У г-жи де Реналь все еще оставалось несколько тысяч франков, припрятанных в маленькой пещерке в горах. Она предложила их ему, замирая от страха, что он откажется и только рассердится на нее.
      - Неужели вы хотите, - отвечал Жюльен, - чтобы воспоминание о нашей любви стало для меня отвратительным?
      Наконец Жюльен уехал. Г-н де Реналь был безгранично счастлив, ибо в роковую минуту, когда он предложил ему деньги, это испытание оказалось свыше сил Жюльена. Он отказался наотрез. Г-н де Реналь со слезами на глазах бросился ему на шею. Жюльен попросил у него свидетельство о своем поведении, и у мэра от избытка чувств не нашлось достаточно пылких выражений, чтобы превознести все его достоинства. У нашего героя было прикоплено пять луидоров и еще столько же он рассчитывал занять у Фуке.
      Он был сильно взволнован. Но, отойдя на лье от Верьера, где он оставлял все, что любил, он уже больше ни о чем не думал и только представлял себе, какое счастье увидеть большей город, настоящую большую крепость, как Безансон.
      Во время этой краткой, трехдневной, разлуки г-жа де Реналь жила в ослеплении, поддавшись одному из самых жестоких обманов любви. Жизнь ее была почти терпима, ибо между ее теперешним состоянием и страшным горем впереди было еще это последнее свидание с Жюльеном. Она считала часы и минуты, которые оставались до него. Наконец ночью на третий день она услышала издали условный сигнал Жюльена. Преодолев тысячу опасностей, он явился к ней.
      С этой минуты она могла думать только об одном: "Я вижу его в последний раз". Она не только не отвечала на бурные ласки своего милого, - она была как труп, в котором чуть теплится жизнь. Когда она принуждала себя сказать ему, что любит его, это звучало так натянуто, что можно было подумать обратное. Ничто не могло отвлечь ее от страшной мысли о том, что они расстаются навеки. Жюльен со своей обычной подозрительностью чуть было не подумал, что он уже забыт. Но когда он отпустил какое-то язвительное замечание по этому поводу, она не ответила ни слова; только крупные слезы покатились у нее по щекам, и рука ее судорожно сжала его руку.
      - Но боже мой! Да как же вы хотите, чтобы я вам верил, - отвечал Жюльен на скупые, неубедительные уверения своей возлюбленной - Да вы бы выказали во сто раз больше дружеских чувств госпоже Дервиль или просто какой-нибудь вашей знакомой.
      И помертвевшая г-жа де Реналь не знала, что отвечать.
      - Сильнее этого страдать невозможно... Мне бы только умереть... Я чувствую, как у меня леденеет сердце.
      И это были ее самые многословные ответы: больше он ничего не мог добиться.
      Когда забрезживший рассвет напомнил, что ему пора уходить, слезы г-жи де Реналь сразу высохли Она молча смотрела, как он привязывает к окну веревку с узлами, и не отвечала на его поцелуи. Напрасно он говорил ей:
      - Ну, вот мы и достигли, наконец, того, чего вы так желали. Теперь уже вас не будут мучить угрызения совести Не будет больше мерещиться чуть только кто прихворнет из детей, что вы их сведете в могилу.
      - Мне жаль, что вы не можете поцеловать Станислава, - холодно сказала она.
      Жюльен, наконец, ушел, глубоко потрясенный мертвенными объятиями этого живого трупа, и на протяжении многих лье ни о чем другом думать не мог. Сердце его разрывалось, и пока он не перевалил через гору, пока ему еще видна была верьерская колокольня, он то и дело оборачивался на ходу.
      XXIV
      БОЛЬШОЙ ГОРОД
      Какой шум! Какая масса народа, и у каждого свои заботы! Каких только планов на будущее не родится в голове двадцатилетнего юноши! Как все это отвлекает от любви!
      Варнав
      Наконец далеко впереди, на горе, показались черные стены - это была безансонская крепость. "Какая была бы великая разница, - сказал он со вздохом, - если бы я явился в эту благородную твердыню в качестве подпоручика одного из гарнизонных полков, оставленных здесь для ее защиты!"
      Безансон не только один из самых красивых городов Франции, - в нем можно встретить много умных и благородных людей. Но Жюльен был всего-навсего бедный деревенский паренек, у которого не было возможности познакомиться с выдающимися людьми.
      Он достал у Фуке простой штатский костюм и в этой одежде, в какой ходят все горожане, перешел через подъемные мосты Он так много читал об осаде 1674 года, что ему захотелось, прежде чем похоронить себя в семинарии, осмотреть крепостные стены Два или три раза его чуть не задержали часовые, он заглядывал в такие места, куда военная каста не пускает простых смертных, чтобы не лишиться возможности продавать на сторону сено и выручать за это двенадцать - пятнадцать тысяч франков в год.
      Высоченные стены, глубочайшие рвы, грозные зевы пушек в течение нескольких часов поглощали все его внимание, но вот, проходя по бульвару, он увидел перед собой большое кафе. Он остановился в восхищении, он несколько раз прочел слово "Кафе", написанное гигантскими буквами над двумя огромными дверями, но никак не решался поверить собственным глазам. Наконец с большим трудом он преодолел свою робость и осмелился войти Он очутился в длинной зале, в тридцать - сорок шагов длины, потолок которой возвышался по меньшей мере на двадцать футов над головой Все сегодня пленяло Жюльена своей чудесной новизной.
      На двух бильярдах шла игра. Маркеры выкрикивали счет, игроки бегали вокруг бильярдов, возле которых стояла тесная толпа зрителей. Клубы табачного дыма обволакивали всех синим облаком. Жюльен с интересом смотрел на этих рослых, грузно ступавших людей с невероятными баками, с чуть сутулыми плечами, в широких длиннополых сюртуках. Сии благородные сыны древнего Бизонциума не говорили, а кричали; они корчили из себя грозных воинов. Жюльен в восхищении застыл на месте: он был заворожен необъятностью, великолепием этого важного города - Безансона. У него не хватало мужества спросить себе чашку кофе у одного из этих господ с надменным взглядом, которые выкрикивали счет очков у бильярдов.
      Но девица, сидевшая за стойкой, заметила смазливое личико провинциала, который, остановившись в трех шагах от печки со своим узелком под мышкой, внимательно рассматривал бюст короля из превосходного белого алебастра. Девица эта, высокая статная франшконтеиха, одетая весьма кокетливо, как это и требуется для такого заведения, уже два раза, тихонько, чтобы не услышал никто другой, окликнула Жюльена: "Сударь! Сударь!" Жюльен, встретившись взором с большими голубыми и весьма нежными глазами, понял, что она обращается именно к нему.
      Он быстро устремился к стойке, за которой сидела юная красавица, точь-в-точь как он устремился бы на врага. От его резкого движения узелок выскочил у него из-под мышки и упал.
      Как жалок показался бы наш провинциал юным парижским лицеистам, которые уже в пятнадцать лет умеют войти в кафе с шиком! Но эти юнцы, столь превосходно вышколенные в пятнадцатилетнем возрасте, в восемнадцать лет становятся весьма заурядными. Та пылкая робость, которую порой встречаешь в провинции, иногда превозмогает себя, и тогда она воспитывает волю. Приблизившись к этой молодой девушке, да еще такой красотке, которая сама соблаговолила с ним заговорить, Жюльен, расхрабрившись после того как ему удалось побороть свою робость, решил сказать ей всю правду:
      - Сударыня, я первый раз в жизни в Безансоне. Мне бы хотелось получить за плату чашку кофе с хлебом.
      Девица улыбнулась и покраснела; у нее мелькнуло опасение, как бы этот юный красавчик не привлек насмешливого внимания и не сделался жертвой шуток бильярдных игроков, тогда он испугается, и больше его здесь не увидишь.
      - Садитесь здесь, около меня, - сказала она, указывая на маленький мраморный столик, почти совершенно скрытый за громадной стойкой красного дерева, выступавшей довольно далеко в залу.
      Девица перегнулась через стойку, что дало ей возможность показать весьма соблазнительную талию. Жюльен заметил ее, и все его мысли тотчас же приняли другое направление Красавица быстро поставила перед ним чашку, сахар и небольшой хлебец. Ей не хотелось звать официанта, чтобы он налил Жюльену кофе; она отлично понимала, что как только тот подойдет, ее уединению с Жюльеном наступит конец.
      Жюльен задумался, сравнивая про себя эту веселую белокурую красавицу с некоторыми воспоминаниями, которые нет-нет да вставали перед ним. Вся его робость пропала, когда он подумал о том, какую страстную любовь он к себе внушил. А красавице достаточно было взглянуть на него: она уже прочла все, что ей было нужно, в глазах Жюльена.
      - Здесь так накурили, что не продохнешь. Приходите завтра пораньше завтракать, до восьми утра. В это время я здесь почти одна.
      - А как вас зовут? - с нежной улыбкой восхищенной робости спросил Жюльен.
      - Аманда Бине.
      - А вы не разрешите мне прислать вам через часок маленький сверточек вот вроде этого?
      Красотка Аманда на минутку задумалась.
      - За мной ведь тоже присматривают, - сказала она. - Как бы мне не повредило то, о чем вы просите, но я вам напишу мой адрес на этой карточке, вы наклейте ее на ваш сверточек, и можете послать мне, не опасаясь.
      - Меня зовут Жюльен Сорель, - сказал юноша. - У меня нет ни родных, ни знакомых в Безансоне.
      - Понимаю, - сказала она, обрадовавшись. - Вы, значит, поступаете в школу правоведения?
      - Ах, нет, - отвечал Жюльен - Меня посылают в семинарию.
      Жюльен увидел горькое разочарование на лице Аманды. Она подозвала официанта, - теперь она уже ничего не боялась. Официант, даже не взглянув на Жюльена, налил ему кофе.
      Аманда, сидя за стойкой, получала деньги. Жюльен был очень горд тем, что решился поговорить. За одним из бильярдов громко спорили. Крики игроков, гулко разносившиеся по всей громадной зале, сливались в какой-то сплошной рев, который очень удивлял Жюльена Аманда сидела с задумчивым видом, опустив глазки.
      - А если хотите, мадемуазель, - сказал он вдруг спокойно-уверенным тоном, - я могу назваться вашим родственником.
      Эта забавная самоуверенность понравилась Аманде. "Это не прощелыга какой-нибудь", - подумала она. И она сказала очень быстро, не глядя на него, потому что все время следила, не идет ли кто-нибудь к стоике.
      - Я из Жанлиса, это под Дижоном. Вы скажите, что вы тоже из Жанлиса, родня моей матери.
      - Непременно, так и скажу.
      - Летом каждый четверг, часов около пяти, господа семинаристы проходят здесь, у самого кафе.
      - Если вы обо мне вспомните, когда я тоже буду здесь проходить, - выйдите с букетиком фиалок в руке.
      Аманда поглядела на него с удивлением; этот взор превратил мужество Жюльена в безудержную отвагу, однако он все-таки покраснел до ушей, выпалив неожиданно:
      - Я чувствую, что влюбился в вас без памяти.
      - Говорите тише! - отвечала она испуганно.
      Жюльен старался припомнить несколько фраз из раздерганного томика "Новой Элоизы", который попался ему в Вержи. Его память не подвела его: минут десять он цитировал "Новую Элоизу" восхищенной красотке Аманде и сам был в восторге от своей храбрости, как вдруг прекрасная франшконтейка приняла ледяной вид: один из ее любовников показался в дверях кафе.
      Он подошел к стойке, посвистывая, подергивая плечами, и поглядел на Жюльена. И в тот же миг воображению Жюльена, всегда все до крайности преувеличивавшему, представилась неминуемая дуэль. Он сильно побледнел, отодвинул чашку, принял весьма самоуверенный вид и внимательно посмотрел на своего соперника. Пока этот последний, нагнув голову, бесцеремонно наливал себе рюмку водки, Аманда взглядом приказала Жюльену опустить глаза. Он послушался и минуты две сидел, не шелохнувшись, бледный, решительный, не думая ни о чем, кроме того, что вот-вот должно произойти; поистине он был очень хорош в эту минуту. Соперника удивил взгляд Жюльена; проглотив водку одним духом, он перекинулся словечком с Амандой, потом, засунув руки в карманы своего необъятного сюртука, направился к одному из бильярдов, насвистывая и поглядывая на Жюльена. Тот вскочил, совершенно обезумев от ярости; но он не знал, как надо поступить, чтобы бросить вызов Он положил свой сверток на стол и, приняв самый развязный вид, двинулся к бильярду.
      Напрасно благоразумие твердило ему: "Если ты затеешь дуэль с первого же дня в Безансоне, духовная карьера для тебя кончена".
      "Все равно. Зато никто не скажет, что я струсил перед нахалом!"
      Аманда видела его храбрость: рядом с его застенчивой неловкостью она особенно бросалась в глаза. Она тотчас же отдала ему предпочтение перед здоровенным малым в сюртуке. Она поднялась с места и, делая вид, что следит за кем-то из проходящих по улице, поспешно встала между ним и бильярдом.
      - Боже вас сохрани поглядывать так косо на этого господина; это мой зять.
      - А мне какое дело? Чего он уставился на меня?
      - Вы что, хотите меня сделать несчастной? Конечно, он на вас поглядел, да он, может быть, даже и заговорит с вами. Я же ему сказала, что вы мой родственник с материнской стороны и только что приехали из Жанлиса. Сам-то он из Франш-Конте, а в Бургундии нигде дальше Доля не бывал. Вы можете ему смело говорить все, что вам в голову придет.
      Так как Жюльен все еще колебался, она поторопилась прибавить, - воображение этой девицы из-за стойки обильно снабжало ее всяким враньем:
      - Конечно, он на вас посмотрел, но в этот момент он меня спрашивал, кто вы такой. Он человек простой, со всеми так держится; он вовсе не хотел вас оскорбить.
      Жюльен, не отрываясь, следил взглядом за мнимым зятем; он видел, как тот подошел к дальнему бильярду и купил себе номерок, чтобы принять участие в игре; Жюльен услышал, как он угрожающе заорал во всю глотку. "А ну-ка, я вам сейчас покажу!" Жюльен быстро проскользнул за спиной Аманды и сделал шаг к бильярдам.
      Аманда схватила его за руку.
      - Извольте-ка сперва заплатить мне, - сказала она.
      "В самом деле, - подумал Жюльен, - она боится, что я улизну, не расплатившись". Аманда была взволнована не меньше его, и щеки и у нее пылали, - она очень долго возилась, отсчитывая ему сдачу, и тихонько повторяла:
      - Уходите сейчас же из кафе, или я вас не стану любить! А вы мне, признаться, очень нравитесь.
      В конце концов Жюльен ушел, но с крайней медлительностью "А может быть, я все-таки должен пойти и поглядеть вот так же прямо в глаза этому грубияну? - спрашивал он себя. И эта неуверенность заставила его проторчать чуть не целый час на бульваре перед кафе: он все дожидался, не выйдет ли оттуда его обидчик. Но тот не появлялся, и Жюльен ушел.
      Он пробыл в Безансоне всего несколько часов, и ему уже приходилось в чем-то упрекать себя. Старый лекарь, несмотря на свою подагру, когда-то преподал ему несколько уроков фехтования, и это был весь арсенал, которым располагала сейчас ярость Жюльена. Но это затруднение не остановило бы его, если бы он знал, каким способом, кроме пощечины, можно показать свое возмущение противнику; а ведь если бы дело дошло до кулаков, то, разумеется, его противник, этот громадный мужчина, избил бы его, и на том бы дело и кончилось.
      "Для такого бедняка, как я, - размышлял Жюльен, - без покровителей, без денег, в сущности, небольшая разница, что семинария, что тюрьма. Надо будет оставить мое городское платье в какой-нибудь гостинице, и там же я обряжусь в мое черное одеяние. Если мне когда-нибудь удастся вырваться на несколько часов из семинарии, я могу, переодевшись, пойти повидаться с красоткой Амандой" Придумано это было неплохо, но сколько ни попадалось ему гостиниц по дороге, он ни в одну из них не решился зайти.
      Наконец, когда он уже второй раз проходил мимо "Посольской гостиницы", его озабоченный взгляд встретился с глазами толстой, довольно еще молодой, краснощекой женщины с очень оживленным и веселым лицом Он подошел к ней и рассказал о своем затруднении.
      - Ну, разумеется, хорошенький мой аббатик, - отвечала ему хозяйка "Посольской гостиницы", - я сохраню вашу городскую одежду; мало того, обещаю вам ее проветривать почаще - в этакую погоду не годится оставлять долго лежать суконное платье.
      Она достала ключ, сама проводила его в комнату и посоветовала записать на бумажке все, что он ей оставляет.
      - Ах, боже мой, как вам идет это платье, дорогой аббат Сорель! - сказала ему толстуха, когда он пришел к ней на кухню. - А я, знаете, вас сейчас хорошим обедом попотчую. Да не беспокойтесь, - добавила она, понизив голос, - это вам будет стоить всего двадцать су, а со всех я пятьдесят беру: надо ведь поберечь кошелечек ваш.
      - У меня есть десять луидоров, - не без гордости ответил Жюльен.
      - Ай ты господи! - испуганно воскликнула хозяйка. - Да разве можно об этом так громко говорить? У нас тут немало проходимцев в Безансоне. Оглянуться не успеете, как вытащат. А главное, никогда по кофейням не ходите, там ихнего брата видимо-невидимо.
      - Вот как! - промолвил Жюльен, которого это замечание заставило призадуматься.
      - Да вы никуда, кроме как ко мне, и не ходите, - я вас всегда и кофеем напою. Знайте, что вас здесь всегда встретят по-дружески и обед вы получите за двадцать су; верьте мне, я вам дело говорю. Идите-ка усаживайтесь за стол, я вам сама подам.
      - Нет, не могу есть, - сказал ей Жюльен. - Я очень волнуюсь; я ведь от вас должен прямо в семинарию идти.
      Но сердобольная толстуха отпустила его только после того, как набила ему карманы всякой снедью. Наконец Жюльен отправился в свое страшное узилище. Хозяйка, стоя в дверях, показывала ему дорогу.
      XXV
      СЕМИНАРИЯ
      Триста тридцать шесть обедов по восемьдесят три сантима, триста тридцать шесть ужинов по тридцать восемь сантимов, шоколад-кому полагается по чину; а сколько же можно заработать на этом деле?
      Безансонский Вольно.
      Он издалека увидел железный золоченый крест на воротах; он медленно приблизился; ноги у него подкашивались. "Вот он, этот ад земной, из которого мне уж не выйти!" Наконец он решился позвонить. Звук колокола разнесся гулко, словно в нежилом помещении Минут через десять к воротам подошел какой-то бледный человек, весь в черном. Жюльен глянул на него и мгновенно опустил глаза. Странное лицо было у этого привратника. Зрачки его выпуклых зеленоватых глаз расширялись, как у кошки; неподвижные "линии век свидетельствовали о том, что от этого человека нечего ждать сочувствия; тонкие губы приоткрывались полукругом над торчащими вперед зубами. И однако на этом лице не было написано никаких пороков, скорее это была полная бесчувственность, то есть именно то, что больше всего может испугать молодого человека. Единственное чувство, которое беглый взгляд Жюльена сумел отгадать на этой постной физиономии святоши, было глубочайшее презрение ко всему, о чем бы с ним ни заговорили, если только сие не сулило награды на небесах.
      Жюльен с трудом заставил себя поднять глаза; сердце у него так билось, что он с трудом мог говорить; прерывающимся голосом он объяснил, что ему надо видеть ректора семинарии господина Пирара. Не произнеся ни слова, черный человек знаком велел ему следовать за ним. Они поднялись на третий этаж по широкой лестнице с деревянными перилами и совершенно перекосившимися ступенями, которые все съехали набок, в противоположную от стены сторону, и, казалось, вотвот развалятся вовсе Они очутились перед маленькой дверцей, над которой был прибит огромный кладбищенский крест из простого дерева, выкрашенный в черную краску; она подалась с трудом, и привратник ввел Жюльена в низкую темную комнату с выбеленными известкой стенами, на которых висели две большие картины, потемневшие от времени. Здесь Жюльена оставили одного; он стоял совершенно помертвевший от ужаса; сердце его неистово колотилось, ему хотелось плакать, но он не смел. Мертвая тишина царила в доме.
      Через четверть часа, которые ему показались сутками, зловещая физиономия привратника появилась в дверях в противоположном конце комнаты; он молча кивнул Жюльену, приглашая следовать за ним. Жюльен вошел в другую комнату; она была больше первой, и в ней было почти совсем темно, Стены были также выбелены, но они были совсем голые. Только в углу, около двери, Жюльен, проходя, заметил кровать некрашеного дерева, два плетеных стула и небольшое кресло, сколоченное из еловых досок и необитое. На другом конце комнаты, у маленького оконца с пожелтевшими стеклами и заставленным грязными цветочными банками подоконником, он увидел человека в поношенной сутане, сидевшего за столом; казалось, он был чем-то сильно рассержен; он брал из лежавшей перед ним кипы маленькие четвертушки бумаги, надписывал на каждой по нескольку слов и раскладывал их перед собой на столе. Он не замечал Жюльена. А тот стоял неподвижно посреди комнаты, на том самом месте, где его оставил привратник, который вышел и закрыл за собой дверь.
      Так прошло минут десять; плохо одетый человек за столом все писал и писал Жюльен был до того взволнован и напуган, что едва держался на ногах; ему казалось, он вот-вот упадет. Какой-нибудь философ, наверно, сказал бы (но, возможно, он был бы и не прав): "Таково страшное действие уродливого на душу, наделенную любовью к прекрасному".
      Человек, который писал за столом, поднял голову; Жюльен заметил это не сразу, но даже и после того, как заметил, он продолжал стоять неподвижно, словно пораженный насмерть устремленным на него страшным взглядом. Затуманенный взор Жюльена с трудом различал длинное лицо, все покрытое красными пятнами; их не было только на лбу, который выделялся своей мертвенной бледностью. Между багровыми щеками и белым лбом сверкали маленькие черные глазки, способные устрашить любого храбреца. Густые, черные, как смоль, волосы гладко облегали этот огромный лоб.
      - Подойдите сюда. Вы слышите или нет? - нетерпеливо промолвил, наконец, этот человек.
      Жюльен, едва владея ногами, шагнул, раз, другой и, наконец, чуть не падая и побелев, как мел, остановился в трех шагах от маленького столика некрашеного дерева, покрытого четвертушками бумаги.
      - Ближе! - произнес человек в сутане.
      Жюльен шагнул еще, протянув вперед руку, словно ища, на что бы опереться.
      - Имя?
      - Жюльен Сорель.
      - Вы сильно опоздали, - произнес тот, снова пронизывая его своим страшным взглядом.
      Жюльен не мог вынести этого взгляда: вытянув руку, словно пытаясь схватиться за что-то, он тяжело грохнулся на пол.
      Человек позвонил в колокольчик; Жюльен не совсем потерял сознание, но он ничего не видел и не мог пошевелиться. Однако он услыхал приближающиеся шаги.
      Его подняли, усадили на креслице некрашеного дерева. Он услышал, как страшный человек сказал привратнику:
      - У него, должно быть, падучая. Этого еще не хватало!
      Когда Жюльен смог, наконец, открыть глаза, человек с красным лицом сидел, как прежде, и писал; привратник исчез. "Надо найти в себе мужество, - сказал себе наш юный герой, - а главное, постараться скрыть то, что я сейчас испытываю (он чувствовал сильнейшую тошноту). Если со мной что-нибудь случится, они бог знает что обо мне подумают". Наконец человек перестал писать и покосился на Жюльена.
      - Способны вы отвечать на мои вопросы?
      - Да, сударь, - с трудом вымолвил Жюльен.
      - А! Рад слышать.
      Черный человек, привстав, со скрипом выдвинул ящик своего елового стола и стал нетерпеливо шарить в нем, разыскивая что-то. Наконец он нашел какое-то письмо, медленно уселся и снова впился в Жюльена таким взглядом, будто хотел отнять у него последние остатки жизни.
      - Вас рекомендует мне господин Шелан. Это был лучший приходский священник во всей епархии, человек истинной добродетели и друг мой уж тридцать лет.
      - Значит, я имею честь беседовать с господином Пираром? - произнес Жюльен чуть слышно.
      Его маленькие глазки засверкали еще сильней, и углы рта сами собой задергались. Это было очень похоже на пасть тигра, который предвкушает удовольствие пожрать свою добычу.
      - Шелан пишет кратко, - промолвил он, словно разговаривая сам с собой, - Intelligent! pauca [18]. В наше время любое письмо слишком длинно.
      Он стал читать вслух:
      "Посылаю к вам Жюльена Сореля из нашего прихода, которого я окрестил почти двадцать лет тому назад; он сын богатого плотника, но отец ему ничего не дает. Жюльен будет отменным трудолюбцем в вертограде господнем. Память и понятливость - все есть у него, есть и разумение. Но долговременно ли его призвание? Искренне ли оно?"
      - Искренне? - повторил аббат Пирар удивленным тоном и поглядел на Жюльена; но теперь взгляд аббата был уже не до такой степени лишен всего человеческого. - Искренне? - снова повторил он, понизив голос и принимаясь читать дальше.
      "Прошу у вас стипендии для Жюльена Сореля: он будет достоин ее, если сдаст все необходимые экзамены Я обучил его немного теологии, старинной прекрасной теологии Боссюэ, Арно и Флери. Если такой стипендиат вам не подходит, отошлите его ко мне обратно; директор дома призрения, которого вы хорошо знаете, берет его на восемьсот франков наставником к своим детям Душа моя спокойна, благодарение господу. Начинаю привыкать к постигшему меня тяжкому удару".
      Аббат Пирар приостановился, дойдя до подписи, и со вздохом выговорил слово "Шелан".
      - Душа его спокойна, - промолвил он. - Добродетель его заслужила сию награду. Пошлет ли и мне ее господь бог наш, когда придет мой час?
      Он устремил очи к небу и перекрестился. Жюльен, увидев это святое знамение, почувствовал, как у нею понемножку начинает проходить леденящий ужас, который охватил его с той самой минуты, как он вошел с этот дом.
      - Здесь у меня триста двадцать один человек, чающих обрести духовное звание, - сказал, наконец, аббат Пирар строгим, но не злым голосом. - Только семь или восемь из них рекомендованы мне такими людьми, как аббат Шелая; таким образом, вы между тремястами двадцатью одним будете девятым. Но покровительство мое не есть ни милость, ни послабление, а лишь усиленное рвение и строгость в искоренении пороков. Подите заприте дверь на ключ.
      Жюльен с усилием прошел через всю комнату, и ему удалось удержаться на ногах. Рядом с дверью он заметил маленькое окошечко, которое выходило на зеленую окраину. Он взглянул на деревья, и ему стало легче, словно он увидел своих старых друзей.
      - Loquerisne linguam latinam? (Говорите вы полатыни? - спросил его аббат Пирар, когда он вернулся к столу.
      - Ita, pater optime (Да, преподобный отец), - ответил Жюльен, понемногу приходя в себя.
      Поистине, еще не было на белом свете человека, который показался бы ему менее "преподобным", чем аббат Пирар за эти полчаса.
      Разговор продолжался по-латыни. Выражение глаз аббата постепенно смягчалось; к Жюльену понемногу возвращалось присутствие духа. "До чего же я слаб, - подумал он, - если меня могло так сразить это показное благочестие! Вероятнее всего, этот человек - такой же плут, как и господин Малон". - И Жюльен порадовался про себя, что догадался спрятать почти все свои деньги в башмаки.
      Аббат Пирар проэкзаменовал Жюльена по теологии и был поражен обширностью его знаний. Его удивление возросло еще более, когда он стал подробно спрашивать его по священному писанию. Но когда дошла очередь до учения отцов церкви, он обнаружил, что Жюльен даже представления не имеет и, по-видимому, никогда не слыхал о таких именах, как св. Иероним, блаженный Августин, св. Бонавентура, св. Василий и так далее.
      "Вот и выдает себя, - подумал Пирар, - это пагубное влечение к протестантству, в котором я всегда упрекал Шелана. Углубленное, чересчур углубленное знание священного писания!" (Жюльен только что изложил ему, хотя его и не спрашивали об этом, некоторые соображения о времени, когда действительно могли быть написаны Книга бытия. Пятикнижие и так далее.)
      "К чему могут привести эти бесконечные рассуждения о священном писании? - думал аббат Пирар. - Ни к чему иному, как к собственному, личному толкованию, то есть именно к самому отъявленному протестантизму. И наряду с этим небезопасным знанием ровно ничего из отцов церкви, что могло бы уравновесить это поползновение!"
      Но удивление ректора семинарии поистине перешло все границы, когда, спросив Жюльена о духовной власти папы и ожидая услышать в ответ положения старогалликанской церкви, он услышал от молодого человека точный пересказ чуть ли не всей книги г-на де Местра.
      "Престранный человек этот Шелан! - подумал аббат Пирар. - Уж не для того ли он дал ему эту книгу, чтобы внушить ему, что ее не следует принимать всерьез?"
      Тщетно выспрашивал он Жюльена, желая дознаться, верит ли он поистине в учение г-на де Местра. Юноша отвечал ему точь-в-точь по книге, на память. С этой минуты Жюльен почувствовал себя вполне уверенно и совершенно овладел собой. После очень долгого экзамена ему показалось, что аббат Пирар, пожалуй, только для виду продолжает держаться с ним так сурово. И в самом деле, если бы только не правило чрезвычайной строгости, которого вот уже пятнадцать лет он придерживался по отношению к своим питомцам, ректор семинарии с радостью расцеловал бы Жюльена во имя логики, такую ясность, точность и четкость обнаружил он в его ответах.
      "Вот ум отважный и здравый! - думал он. - Но corpus debile (плоть немощна)".
      - А часто вы так падаете? - спросил он Жюльена по-французски, показывая на пол.
      - Первый раз в жизни, - отвечал Жюльен и прибавил, покраснев, как мальчик: - Лицо привратника очень напугало меня.
      Аббат Пирар чуть усмехнулся.
      - Вот к чему ведет суетность мирская. Вы, по-видимому, привыкли к лицам, на которых играет улыбка, к истинным ристалищам лжи. Истина сурова, сударь. Но наше предназначение здесь, на земле, разве не столь же сурово? Вам следует ревностно оберегать сознание ваше, дабы не совратила его слабость сия - чрезмерная чувствительность к суетной приятности внешнего.
      Если бы мне не рекомендовал вас, - продолжал аббат Пирар, с видимым удовольствием снова переходя на латинский язык, - если бы мне не рекомендовал вас такой человек, как аббат Шелан, я бы стал с вами говорить на том суетном мирском языке, к которому вы, повидимому, привыкли. Полная стипендия, о которой вы просите, это, сказал бы я, почти невозможная вещь Но малая была бы награда аббату Шелану за пятьдесят шесть лет его апостольских трудов, если бы он не мог располагать одной-единственной стипендией в семинарии.
      Вслед за этим аббат Пирар приказал Жюльену не вступать ни в какое тайное общество или братство без его согласия.
      - Даю вам слово! - воскликнул Жюльен с сердечной искренностью честного человека.
      Ректор семинарии в первый раз улыбнулся.
      - Это выражение неуместно здесь, - сказал он. - Оно слишком напоминает о суетной чести мирян, которая так часто ведет их к заблуждению, а нередко и к преступлениям Вы обязаны мне безусловным послушанием во исполнение параграфа семнадцатого буллы Unam erclesiam святого Пия Пятого. Я ваше духовное начальство. В доме этом, дорогой мой сын, слышать - значит повиноваться. Сколько у вас при себе денег?
      "Ну, вот и доехали, - подумал Жюльен. - Из-за этого я и превратился в дорогого сына".
      - Тридцать пять франков, отец мой.
      - Записывайте тщательно, на что вы их будете тратить, вам придется давать мне отчет в этом.
      Этот мучительный разговор тянулся три часа. Затем Жюльен позвал привратника.
      - Отведите Жюльена Сареля в келью номер сто три, - сказал ему аббат Пирар.
      Он предоставил Жюльену отдельное помещение, - такое отличие было великой милостью.
      - Отнесите его вещи, - добавил он.
      Жюльен опустил глаза и увидал, что его баул лежит прямо перед ним; он глядел на него три часа подряд и не узнавал.
      Они пришли в келью N 103; это была крохотная комнатка в восемь квадратных футов в верхнем этаже здания Жюльен заметил, что окно ее выходит на крепостной вал, а за ним виднеется прелестная равнина по ту сторону реки Ду.
      "Какой чудесный вид!" - воскликнул Жюльен Но хотя он обращался к самому себе, он плохо понимал, что означают эти слова Столько сильных ощущений за то короткое время, что он провел в Безансоне, совершенно обессилили его Он сел у окна на единственный деревянный стул, который был в келье, и тотчас же уснул крепким сном. Он не слыхал, как позвонили к ужину, как позвонил колокол к вечерней молитве; о нем забыли.

К титульной странице
Вперед
Назад