п/п 2027, часть 88.
З. Кошмина.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 1 марта 1943 года.
Привет вам большой, большой.
Теперь я живу на другом месте. Уехали 2 февраля, в дороге находились по 19 февраля. А теперь живем в (зачеркнуто цензурой. – Ю. К.) области, от Вологды очень далеко. Насчет питания, так лучше дому. Теперь мы живем в землянках.
Пишу письмо на коленке и валенке. А эту песню нашу я вам пишу:
Милка пишет: надоели
Сапоги военные.
А мне больше надоели
Боты здоровенные.
Коли адрес дайте.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 3 марта 1943 года.
Привет от Кошмина. Добрый день или вечер, мои родные!
Тятя, письмо ваше, писаное 28 февраля в 4 часа утра, я получил 2 марта.
Сообщаю, что я с 17 февраля 1943 г. по 2 марта 1943 г. был на передовой на практике. Тятя, вы правильно догадываетесь – я сейчас нахожусь за Тихвином (зачеркнуто цензурой. –Ю. К.) в 194 км (зачеркнуто цензурой. –Ю.К.). Рядом проходит железная магистраль, так что можно за сутки доехать до дома.
Тятя, я писал письмо в 6 часов вечера на «кухне». Работаю «ст. поваром».
Поздравляю вас с масленицей.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 25 марта 1943 года.
Привет с фронта.
Погрузилися 19 в вагоны, письмо пишу в дороге, едем на фронтовую полосу.., а работу вы знаете, справку, поди, получили. Пишите, пока есть куда писать. Мой адрес не меняется, куда бы ни заехала – он тот же.
П/п 2207 часть 88
З. Кошмина.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 6 мая 1943 года.
Тятя, я собирался вам выслать денег, но не пришлось, я ведь не дома – куда вздумал и пошел.
Тятя, сегодня, то есть 6 мая, я еду на передовую, на снайперские сборы, по 20-е мая. Если все благополучно будет, то прибуду на старое место 21–22 мая. И напишу докладную, может, отпустят домой на недельку.
Я теперь потерял всех товарищей с 23 года, но сейчас есть еще со мною рядом два земляка: один с Вахнова – Лилин, а второй – Цветков Вас, может быть, вы его и знаете родителей, но он уже дома не бывал 10 лет. Мама все шутила с Олегом, что он не наш, а Цветковых. Вот, может быть, это его родители. Цветков мне говорил, что родители его в Череповце, если есть возможность, то узнайте адрес и сообщите.
Я вспоминаю мое детство, а также и безобразия. Озорной же я был.
Уже прошел 1 год и 3 м-ца как я в армии. Больше я видел за этот срок, чем за 18 лет.
Тятя, я писал письмо в (зачеркнуто цензурой. – Ю. К.) 6 мая 43 г. в 9 часов вечера на крылечке. Уже солнце стало заходить. Сегодня в 11 часов вечера поедем в город (зачеркнуто цензурой. – Ю. К.) на пароходе.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 9 мая 1943 года.
Здравствуйте, дорогие родители, сестра Нина и братишки!
Я получила от Юры письмо, за которое благодарю. Мама, Юра писал про Нину, что она учится на счетовода колхозного. От Коли часто письма ходят? И где он находится? Я живу не хорошо и не плохо.
Мой адрес – 24928.
Мама, мне Юра послал фотографию, и я очень рада.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от июня 1943 года.
Тятя, я хочу вам сообщить, что с 6 мая по 20 был на передовой, на снайперских сборах и уничтожил 8 фашистов, и вернулся благополучно. Сегодня вторично еду на передовую на короткое время, дней на 15–20.
Тятя, сегодня я посылаю вам 400 руб., если все будет благополучно, то в последних числах июня буду писать письмо. Сообщите, как дела у вас с махоркой. Сколько ей цена? Опишите, как у вас с продовольствием, какой предвидится урожай?
Уже у меня все товарищи потеряны, теперь и домой бы приехать, то уже товарищей нет. Я часто вспоминаю своего любимого Ильичева М. и домашнюю жизнь, и когда служили в кавалерии с Ильичевым М., с Чистяковым и Шишляковым, и я был командиром отделения. Они все у меня были в отделении.
Тятя, я уже как год простился со своим товарищем Ильичевым М. Жалко то, что не пришлось нам вместе повоевать. Когда мы в прошлый год 12 июля попали на передовую, 15-го простились под артиллерийской канонадой. Меня отозвали по своей специальности, я пошел в тыл на 15 км, а он с 15 на 16 пошел в наступление. Вот это была наша с ним последняя встреча.
Но, тятя, пока до свидания. Иду отомстить за своих товарищей.
Тятя, у вас время подходит сенокоса, пора горячая, но у меня – горячей.
Пока жив и здоров, что дальше будет – не знаю. Желаю вам счастья и здоровья. Пиши ответ. Жду.
Кошмин Н. В. П/п 19130.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 8 июля 1943 года
Привет от Кошмина Н. В.
Здравствуйте, мои родители!
Сообщаю, что я с 12 июня по 28 июня был на передовой и уничтожил 12 фашистов. А всего за две поездки на передовую уничтожил 20 фашистов. И я сейчас представлен к награде.
Тятя, я вам послал 400 руб. денег. Получили или нет?
Сейчас меня перевели в другое подразделение, так что адрес маленько изменился.
Тятя, мне охота узнать, как у вас обстоит дело с хлебом и урожаем ? Как ваше здоровье?
Мой адрес: п/п 29130 А.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 5 августа 1943 года.
Здравствуйте, все мои родные: тятя, мама, Нина, Юра, Оля и Витя!
Нина пишет, что взяли тятю, а мне не верится, что взят!.. Пошлите тятин адрес.
Опишите, Коля пишет письма или нет? Мама, брату Коле я послала несколько писем, но мне ответа нет. Опишите Коле, почему он не пишет мне? Мой адрес дайте ему.
Мама! Как твое здоровье и как с хлебом – плохо?
Мама, уезжаем на другое место, уже на 7-е.
Мама, поверь, как я хочу домой. Вы мое не рвите, не носите, сапоги уберите, не носите, берегите, а то я теперь каюся – сапоги не надела. Ты бы посмотрела на мои ноги – со смеху помрешь! Ботинки 42 размера, а то и более.
Знаю, что с хлебом плохо, у меня очень большая забота о вас и о тете.
С приветом З. Кошмина. Я вас целую горячо.
От Николая Кошмина – Юрию Кошмину
Письмо из армии от 27 июля 1943 года.
Юра, я ваше письмо получил 25 июля 43 г., за что и благодарен.
Юра, тем я больше недоволен, что вы остались без отца и очень жалею его, потому как он у нас нездоровый. (В. И. Кошмин в конце июня 1943 года был призван в армию. – Ю. К.) Даже мне и не верится, что отца у оке тоже нет дома. Осталась лишь мать одна переносить трудности. Юра, теперь вы остались без отца, то смотрите, слушайтесь матери.
Юра, я за 14 дней, пробыв на передовой, уничтожил 20 фашистов. И за много других боевых операций я получил 15 июля медаль «За отвагу».
Юра, меня сфотографировали на трех фотокарточках, так что скоро их получу и пошлю.
Юра, у меня есть небольшая надежда – может быть, на недельку приеду домой.
Юра, как получите от отца адрес, того же дня сообщите мне. А от Зои письма я тоже не получаю. Я ей писал два, а ответа не получил.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 14 августа 1943 года.
Привет от вашего сына Коли!
Мама, я очень жалею вас, потому что остались одни, без отца. Но, мама, ничего не поделаешь – ведь война. Не только отец да я на фронтах – все советские защитники подняты на ноги, чтобы не захватить нас фашистам, а наоборот, нам с ними закончить навсегда, чтобы опять наши люди жили по-старому.
Мама, пошлите от отца адрес. Мне жалко отца, ведь он у нас хворый.
Пишите, как у вас обстоят дела в хозяйстве, как с питанием? Как ребята, слушаются – нет?
Мама, я вам посылаю справку, можете похлопотать о семейном положении.
Мама, я часто вспоминаю, как вы говорили об Ильичеве Тольке. Что не война, так бы скоро домой пришел. Скоро и меня бы можно ждать.
Мама, писал 14 августа в 10 часов вечера, торопился, хочу сходить в кино, погулять.
От Николая Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 16 августа 1943 года.
Привет от сына Коли.
Мама, я ожидал от вас ответа и не мог дождаться. И решил написать следующее письмо, так как без переписки очень скучно.
Мама, дожидайтесь домой меня на пятидневку, должен приехать в начале октября.
Мама, если есть тятин адрес, пошлите его, так как я с ним не имею письменных «разговоров».
Опишите, как урожай в колхозе, также и на приусадебной.
От Зои ходят или нет письма?
Два года скоро как я в армии.
От Николая Кошмина – Юрию Кошмину
Письмо из армии от 27 октября 1943 года.
Привет и наилучшие пожелания в жизни, брат Юрий!
Я сейчас вторично представлен к правительственной награде, но настояще не знаю, может быть, эту награду отпущу по моей ошибке. Но, Юра, это все ничего, жив буду – так заработаю.
Пишу пару слов про себя: я пока живу хорошо, хотя жизнь и боевая, но веселая.
Я вам письмо писал и соображал, что же родина и мои братаны!?
Юра, я вам письмо писал в 5-00, с 8-00 пойду на выполнение боевой задачи.
Юра, я мечтал, что попаду домой на побывку в октябре, но не попал, не позволила обстановка, сами должны понять, что на неделе бывает семь пятниц. Но все-таки я на этом не успокоился. Может быть, в ближайшее время и вырвусь.
От тяти я письма не получаю.
п/почта 29130.
Н. В. Кошмин.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от октября 1943 года.
Мама, опишите адрес тяти и брата Коли. Мне Маруся (М. А. Толоконцева, двоюродная сестра. – Ю. К.) писала, что мой братик Колечка сулится домой. И напишите вы мне – приезжал или нет? Где Нина учится?
От Зои Кошминой – Юрию Кошмину
Письмо из армии от октября 1943 года.
Здравствуй, мой дорогой брат Юрочка! Опиши, как ты и Нина учитесь? Юра, я тебе посылаю 10 рублей и только пиши письма. Пиши – не забывай меня. Дай Коли адрес.
Крепко жму руку.
п/п 71703.
Зоя.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 30 ноября 1943 года.
Здравствуйте, мои родные!
Мама, я вам наказывала, что мое хорошее – не носите, сберегите, может, я вернусь.
Нина пускай опишет, как они учатся, и даст свой адрес в Череповце, а главное – Коли адрес дайте.
Надоело все, и тем более ботинки 45 размера. Не дождаться, когда буду дома и надену сапоги.
Мама, поверь, как все опротивело: все одно же носим полный год.
Мама, теперь так дрябнут руки, ночью – как грызут собаки.
Сейчас мы живем в Орловской области...
п/п 71703.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 31 декабря 1943 года.
Мама, пошлите мне блузку, которая потоньше, и коленкору. Я буду ждать.
От Николая Кошмина отцу В. И. Кошмину
Письмо из армии от 5 января 1944 года.
Привет с Волхова-II. Здравствуй, отец.
Папа, я все еще пока на старом месте, с питанием хорошо, но настроение сбилось. Во-первых, с отпуском не вышло, что я мечтал.
Настроение у меня сейчас неважное: был у меня самый первый боевой друг, с которым жили очень хорошо, с которым были готовым друг за друга умереть. Но я теперь его потерял: пошел друг в разведку и не вернулся, отдал свою молодую жизнь за Родину, погиб перед Новым годом от вражеской пули.
И Новый год провел я так печально, как не бывало никогда. Но, папа, ничего не поделаешь, приходится переносить все трудности.
Да еще прочитав ваше письмо – в голове все какие-то думки.
Да, папа, неужели нам с вами больше не видаться? Но может быть, папа, и увидимся, ведь я очень близко от вас.
Да, папа, неважно дело, и в семействе было все: семья как семья, а теперь разошлись как в море корабли. Да теперь, наверно, и не собраться всем вместе.
Ваш сын Николай.
п/п 29130 «А».
От Николая Кошмина – отцу В. И. Кошмину (в г. Череповец, п/я 142)
Письмо из армии от 13 марта 1944 года.
Тятя, нахожусь я под г. Псковом, на побережье озера, а какое озеро – посмотрите на карте, если она есть.
Теперь с почтой стало похуже, так как нет определенного места, да и адрес мой может измениться теперь. Пишите по адресу: п/п 29130 «В».
Опишите, живы или нет Савушкины Коля и Ваня, если знаете их адрес, то постарайтесь послать. И есть слух или нет от горошного Зеленина Сашки и Толоконцева Ивана. Остаюсь жив и здоров.
От Николая Кошмина – отцу В. И. Кошмину
Письмо из армии от 27 марта 1944 года.
1 час ночи. На дежурстве.
Здравствуй, отец! Сменил посты, зашел в землянку и начал писать. Сейчас, перед писанием письма, побеседовал с полицаями и шкурниками, которые у нас задержаны. Часто приходится сталкиваться с агентурой противника, со шпионами, с немецкими парашютистами, с предателями и, тем более, с дезертирами.
Отец, если жив буду, то приеду домой членом ВКП(б).
Сейчас на фронте успехи хорошие, уже на Молдавской ССР. Дошли до границы, которая существовала до 41 года.
В 44 году обязательно закончим войну и будем жить мирной жизнью. Вот тогда мы и поговорим кое с кем.
Отец! Вы напомнили про девок. Я и вообще-то сейчас не гораздо до них охоч. Жив буду, так этого товара хватит.
Живу хорошо, настроение великолепное, а остальное все – ерунда.
Извини, что плохо написал. Писал при коптилке.
От Марии Толоконцевой – Зое Кошминой (двоюродной сестре)
Письмо от 27 марта 1944 года.
Привет из Межного. Добрый день, быть может, вечер, как же я могу узнать, я пишу, уже стало темно, вам придется днем читать.
Здравствуй, дорогая сестра Зоечка! С пламенным приветом и наилучшими пожеланиями – сестра Маруся.
Я сейчас нахожусь на лесозаготовках в Межном с 10 марта по 1 апреля, на лошади. Пару слов о себе, т. е. о своей работе. Встаешь в 4 часа утра, готовишь коней к работе, готовим завтрак ис 7ч. утра уезжаем работать. Кончаем рано, т. е. работаем по силе лошади, часов до 3–4 дня, а потом опять на спокой. Очень тяжело.
Зоечка, милая сестра, прошу писать чаще и больше о себе, ваши письма для меня ценны, не нахожу слов, они есть мои невысказанные мысли.
Нового в деревне почти ничего нету, кроме как что умер Хрюпов.
От Николая Кошмина – отцу В. И. Кошмину, в Мурманск
Письмо из армии от 12 мая 1944 года.
Здравствуй, отец! От вас получил три письма, но писать ответ все воздерживался, потому что, чувствую, обстановка на днях переменится.
Письмо ваше от 2 апреля получил 12 мая в 6.00, как только прибыл с командировки.
Живу пока хорошо, мечтаю о лучшем. Быть может, скоро буду на другом фронте. Обо мне не беспокойтесь, со мной ничего не случится, пока «волки» не съедят. Настроение чемоданное.
Отец, обо мне нисколько не беспокойтесь. Вот на Октябрьскую окончим войну и будем жить так, как кому надо.
Крепко жму вашу руку и целую.
Н. Кошмин.
От Николая Кошмина – отцу В. И. Кошмину, в Мурманск
Письмо из армии от 25 мая 1944 года.
Здравствуй, отец!
Тятя, сегодня 25 мая 44 г., в 8 часов вечера я решил написать вам небольшое письмецо, так как я 26/V-44 г. отправляюсь в дальний путь и маршрут буду держать на город Харьков. Не пишите письма, пока не пошлю письмо с новым адресом. Не знаю, может быть, поеду через наш город, а то (далее половина письма изъята военной цензурой. – Ю. К.).
Пока до свидания, тятя!
Ваш сын Н. Кошмин.
P. S. Тятя, высылаю вам справки, может быть, сгодятся.
От Николая Кошмина – матери, в деревню Рослино
Письмо из армии от 30 мая 1944 года.
Здравствуй, мамаша!
Шлю я вам свой пламенный привет и массу наилучших пожеланий в вашей разлученной жизни.
Я знаю, что ты грустишь обо мне и потому решил писнуть последнее письмо с близкого края. А и высылаю свою фотокарточку от 15 июня 1943 г. и все ее хранил.
Сегодня я отправляюсь в теплую сторону за много тысяч километров. Писем я вам писать, может, и не буду, потому что буду в дороге не меньше месяца. Приеду на новое место и сразу дам ответ с новым адресом.
А пока остаюсь при старых интересах и при старом здоровье. Так вот, мамаша, не грусти. Знай, что я жив и жив буду. А если вспомнишь меня и станет грустно, посмотри на фото и знай, что я живой и в душе моей, мама, вы и вся семья.
На этом писать кончаю, фото в конверт закрываю, письмо отпускаю, и сам отсюда уезжаю.
Фото мое храните, потому что у меня единственное с 43 года.
Остаюсь жив и здоров. Передайте всем привет.
Кошмин Н. В.
Нине Кошминой в деревню Рослино от Евгении Вагановой (подруги)
из Ленинграда
Письмо от 7 июля 1944 года Привет из Ленинграда.
Здравствуй, Нина.
Я нахожусь в ФЗО. Нина, опиши, как гуляют у нас в деревне. Нина, купить на рынке можно все, только надо деньги. Платье на меня стоит 300 руб., туфли на высоком каблуке – 800 руб.
Писала Ваганова Женя.
От Зои Кошминой – родным в деревню Рослино.
Письмо из армии от 20 июля 1944 года.
Здравствуйте, мои родители, тятя, мама, братья и сестра Нина.
Мама, мы, может, с вами скоро встретимся.
п/п 24982.
Кошмина.
От В. И. Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии от 22 июля 1944 года.
Мурманск. Роста-4, п/я37, местечко Озерки. Палатка. Светло и бело. И не холодно.
Здорово, семья! Жена и дети! Нина, Юра, Олег и Витя! Живите мирней, слушайтесь мамы и будьте старательными. Без вас мать – не широка в полах. Заразитесь стремлением больше сделать, а не прошляться. Лето – сберуха, а зима – растащуха. Каждая лишняя картошина поднимает мощь хозяйства.
Пишите, как живы, какие трудодни. Ботинки сдайте Москалеву (сапожник в деревне. – Ю. К.), тот сделает деревянные подошвы.
Вся мысль о вас.
Отец В. Кошмин.
Извещение № 600
Ваш сын красноармеец Кошмин Николай Васильевич, уроженец деревни Рослино Починковского с/совета Череповецкого района Вологодской области, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 4 июля 1944 года.
Похоронен на юго-восточной опушке леса, в 350-ти метрах восточнее села Подворки Дергачевского района Харьковской области.
Райвоенком Ерохин.
(Получено в деревне Рослино 11 августа 1944 года.)
От В. И. Кошмина – родным в деревню Рослино
Письмо из армии (Мурманск) от 16 сентября 1944 года.
Здорово, родные! Не думал, что придется еще писать. Привязалась малярия, 20 дней почти не ел, совсем обессилел. Я теперь такой, как Зоя после Ленинграда в марте 1942 года. Пишу через силу, но все-таки третий день как пошел на еду. Все бы съел, да нечего. Все дни мечтаю и ночи, что дома едят досыта картошки, капусты и брюквы пареной.
Это время был в беспамятстве и переносили все на носилках. Может, поправлюсь. Не отчаивайтесь.
Прощайте. В. Кошмин.
(В.И. Кошмин еще не знал, что погиб его сын Николай. – Ю. К.)
От С. М. Колесника – в деревню Рослино, Нине Кошминой
Письмо от 3 октября 1944 года.
Привет из города Любомирь!
Здравствуй, дорогая Ниночка!
Ответ пишу на вашу просьбу о гибели вашего брата Кошмина Николая. Я его командир, Колесник Семен Михайлович. Нина, вы просите сообщить, в каких условиях погиб ваш брат.
Отвечаю: погиб при исполнении служебных обязанностей, то есть подорвался на мине.
Похоронен один, в отдельной могиле на месте своей гибели.
Колесник.
От Нины Кошминой – отцу В. И. Кошмину, в армию
Письмо от 4 октября 1944 года.
Привет из Рослина.
Здравствуй, дорогой отец!
Мы получили от тебя два письма и телеграмму.
Праздника не видали (приходской праздник – осенняя Пречистая, 21 сентября. – Ю. К.), оба дня в колхозе был выходной, мы рыли и убирали картошку. Рожь посеяли на картошку, а ржанище вспахали. Картошки много наросло гнилой. Трудодней до 1 сентября – 520, получили на них по 500 грамм ржи. Дома ржи намололи 15 пудов. Брюквы и капусты наросло. Табаку нарощено много.
Витька ходит во 2-ой класс, Олег кончил пасти коров и пошел в школу, в 6-й класс. Юрик учиться продолжает. Я с мамой продолжаю работать в колхозе. В колхозе сейчас копают картошку, ее наросло много, наверно, достанется и на трудодни. Яровина не молочена.
Худое дело с обуткой.
Колхоз сейчас взял обязательство и сдает картошку за колхозников в сельмаг. Погода стоит прекрасная. Дождей совсем не было осенью, дни теплые и солнечные.
6 октября.
Дописываю письмо.
Стоит нетелка уже 3 месяца, не знаем, что будет дальше. Витька у нас назаготовлял дров больше 2 возов, как он столько навытаскивал?!
От Зои письма ходят, она находится в Польше, а от Николая не ходят. Зоин адрес такой: п/п24982.
Писала я, Нина.
От Н. А. Скрябина – Ю. В. Кошмину. 17 мая 1965 года
Уважаемый Юрий Васильевич!
Я – старик, живу в Селиках, это хуторок недалеко от Подворок. Мне удалось установить, что прах Николая был перенесен в братскую могилу села Подворки. По решению Центра так делалось со всеми одиночными могилами.
Теперь Вам понятно, где лежит навечно Николай.
Фотографию этой братской могилы прилагаю.
Вечная слава Николаю, погибшему при выполнении долга Родине!
Желаю Вам и маме здоровья и долгой жизни.
До свидания
Скрябин Н. А.
От Н. А. Скрябина – Ю. В. Кошмину. 27 мая 1975 года
Здравствуйте, Юрий Васильевич!
На могиле брата заменили памятник. Уточнены имена погибших. Пришлите, пожалуйста, копию (заверенную военкоматом) о гибели. Н. Скрябин.
ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ
Александр Иванович Бабарушкин
К началу Великой Отечественной войны работал на лесной бирже в г. Соколе Вологодской области. Участвовал в финской кампании. В ноябре 1941 года добровольно вступил в Вологодский ударный батальон, в начале декабря того же года направленный на фронт, под Тихвин. В 1989 году, когда были написаны публикуемые ниже воспоминания, А. И. Бабарушкин жил в г. Соколе.
Перед фронтом
Разгружались мы на станции Ефимовская. Личный состав из вагонов выбрался за пятнадцать минут. Как не хотелось вылезать с нар до утра: вагоны были заполнены и спать в одежде тепло. Но все же всех подняли, мы построились и двинулись от Ефимовской, где километрах в полутора-двух темнел лес. Только стали подходить к нему, на станцию налетела немецкая авиация и стала ее бомбить. Вот тогда мы и поняли, почему нас торопили побыстрей выбраться из вагонов...
С первых чисел декабря с нами стала проводиться подготовка. В первую очередь необходимо было раздобыть оружие. Выделили команду, которая отправилась на передовую, в район боев, для сбора винтовок. Их наша команда вместе с другими собирала в основном в вечернее время, когда людей менее заметно с воздуха, с самолетов. За три дня добыли оружие и привезли его на трех автомашинах. Стали раздавать личному составу. Винтовки заржавели от длительного нахождения в снегу и сырости. Почти все были заряжены и в патронник загнаны патроны, которые там тоже заржавели. Все это пришлось привести в порядок, почистить, удалить ржавчину. Не у всех винтовок имелись шомполы, что также усложнило чистку. Ружейными принадлежностями мы были обеспечены еще в Вологде – комплект на двоих.
Все это происходило в течение трех дней в каком-то каменном здании. Места же для отдыха не было, и нас рассредоточили в ближайших деревнях, как раз в том месте, где проходила дорога, по которой шло движение к Ладоге, а оттуда – на Ленинград. По дороге все время шли автомашины, особенно много – ночью. В Ленинград везли продовольствие, а оттуда людей в эвакуацию. Они ехали в открытых машинах, некоторые не особо тепло одеты, в сапогах или ботинках. В основном старые и женщины с малыми ребятами. Много было больных. На станции Ефимовская их грузили в вагоны и везли к Вологде.
Мы изучали винтовки и гранаты, маскировку, продвижение по лесу, применение бутылок с горючей смесью против танков. Все это делалось в лесу, а на открытой местности появляться было нельзя. Случалось такое: если один или два солдата шли с каким-либо поручением из одной деревни в другую по полю и это замечал фашистский стервятник, то он на бреющем полете летал и обстреливал их до тех пор, пока они двигались.
4 декабря нашу роту погрузили на три автомашины ЗИС-5, по пятьдесят человек в каждую, и повезли к линии фронта, в сторону Тихвина. Стояли в кузове вплотную друг к другу, держась за ремни. Мороз был приличный. Так ехали два с лишним часа, потом выгрузились и сразу попали под артиллерийский обстрел. Отошли в лес через горящие деревни (людей в них уже не было) и в лесу готовились к наступлению.
На переднем крае
Батальон должен был обойти Тихвин слева лесом, перерезать пути снабжения города по автодороге, идущей параллельно строящейся от Будогощи железной дороге. Насыпи уже были сделаны, мосты через балки построены.
Вечером с 6-го на 7-е декабря наша третья рота получила задание – на ночь расположиться на опушке леса в боевое охранение. Перед нами поляна, местами поросшая мелким кустарником. Вдоль опушки – дорога, вся покрытая снегом, здесь мы и залегли. В одном месте кустарник подходил к самой дороге, за кустарником – лесочек, за ним – железнодорожная насыпь, а дальше, в сотне метров, автомобильная трасса. Ее и склады боеприпасов, находившиеся в лесу, охраняли немецкие подразделения. Ночью почти к самой насыпи были выдвинуты наши «секреты» по два человека.
Всю ночь немцы вели минометный обстрел, мины ударялись в верхушки деревьев, разрывались там, и сучья летели вниз. Одна мина попела в сосенку, взрывом сломила верхушку метра в два, и эта верхушка свалилась на землю, накрыв и меня, и мою винтовку, – хорошая маскировка. Над поляной все время взлетали немецкие осветительные ракеты, а самолет подвесил целую полосу висячих ракет, которые горели на большой высоте как фонари. Время от времени слышались пулеметные очереди.
Лежать было холодно – земля хорошо промерзла. И вот всю ночь я ручной лопатой рубал эту землю, делал небольшой окопчик. Вырыл, глубиной в 30–40 сантиметров. Было уже светло. Вижу, подходят два солдата, оказалось, земляки – Аникин Николай Николаевич и Шпагин Алексей Иванович. «Не видел, где-то здесь кухня должна быть?» Сказал, что не видел. «А нет ли у тебя что-нибудь пожевать?» Я достал из вещмешка замерзшую буханку хлеба, расколол на три части...
Наступление
Вечером нам объявили задачу – перерезать дорогу, снабжающую немцев в Тихвине, на который готовилось наступление наших частей. В четыре часа утра мы все были на ногах, третьей роте предстояло наступать первой. Дали нам по сто граммов водки, а некоторые выпили и больше. Предлагали брать бутылки с горючей смесью, но их брали неохотно, а кто и взял, так потом побросал: в лесу танкам делать нечего.
Наступление началось с рассветом. По опушке леса мы вышли на исходные позиции, откуда предстояло преодолеть поляну с редким кустарником, кое-где торчали пеньки – видимо, старая вырубка, метров пятьсот-шестьсот, потом – перевалить через насыпь железнодорожного пути, от которой метрах в сотне-двух, в мелком лесочке, и была сосредоточена немецкая оборона автодороги: пулеметные гнезда, минометы... Весь участок, по которому предстояло наступать, хорошо простреливался немцами, просматривался и минометным, и пулеметным огнем. Трудность для нас состояла и в том, что мы были в черных шинелях на белом снегу (часть бойцов ударного батальона экипировали матросскими шинелями, а они – черного цвета).
Поляну преодолевали короткими перебежками, стараясь больше вываляться в снегу, чтобы быть менее заметными. Довольно высокая насыпь, когда мы были до нее метрах в двухстах, прикрыла нас от прицельного пулеметного огня, а первые триста-четыреста метров прошли, пока еще не рассвело, и с утра, когда огонь был недостаточно сильным. К насыпи вышли к полудню. Здесь наше отделение обнаружило раненного в ногу и грудь солдата. Он оказался из нашего батальона, родом из Сокола, по фамилии Соколов, работал в городском финансовом отделе. Одет не в шинель, а полушубок. Командир отделения приказал мне тащить солдата в тыл. Первые метров двести тащить было хорошо, а потом мы оказались на виду у противника, хотя и за триста-четыреста ветров. Как только станем двигаться, начинается пулеметный огонь. По дороге наткнулся на солдата из 1-й роты, который отстал от своего отделения и зарылся в снег. «Не ранен?» – спрашиваю. «Нет». «Тогда, – говорю, – помогай». И вот мы стали вдвоем, рывками тащить раненого. А уже начинало вечереть. На опушке увидели врача с медсестрой – они нас поджидали, видели наше передвижение по полю. Недалеко от них солдаты устанавливали минометы. Соколову разорвали валенок, нога оказалась вся распухшей. Стали обрабатывать рану. Перевязали и грудь. В лесу стало полегче. Нас заставили отнести Соколова до места, где находились лошади, отвозившие раненых, пришлось добираться туда еще часа два. Вырубили березовый кол, связали концы одеяла, положили Соколова в это одеяло. Нашли еще двоих солдат и вот так несли его до лошади. Спросил Соколова, как он попал к насыпи, где его ранило. Оказалось, что, когда нашу третью роту 6 декабря положили охранять опушку леса, его выдвинули в «секрет» к немецкой обороне, к насыпи. Перед рассветом ранило в ногу, и он не мог уйти. Товарищ обещал вечером прийти с подмогой и вытащить его оттуда. На день Соколов зарылся в снег и лежал. А вечером недалеко от него выставили немецкий пост. Он ясно слышал разговор на немецком языке, шевелиться было нельзя. Так провел в снегу больше суток. Когда началось наступление и он услышал русскую речь, вылез из снега и вот так спасся...
А на участке наступления нашего батальона весь вечер слышалась пулеметная стрельба и разрывы мин, и только ночью стало потише. Автодорогу все же перерезали. Около пяти часов утра 10 декабря недалеко от места нашего сосредоточения раздались два огромной силы взрыва – это немцы взорвали два склада боеприпасов, находившиеся в лесу.
Наши подразделения собрались на дороге и подводили итоги. Выступил командир батальона майор Мисюрин. Потери были громадные. Около половины личного состава полегло в этом наступлении. Когда я прошел по мелколесью и кустарнику от железнодорожной насыпи до огневых точек немецкой обороны, то увидел: целыми рядами лежали наши погибшие товарищи из батальона в черных шинелях...
Ранение
Дальше станции Будогощь мы продвинуться не смогли, наступление остановилось. Нашу третью роту, в которой к этому времени осталось до Двадцати человек, придали штабу батальона, для его охраны. Была поставлена задача закрепляться на этих рубежах, в лесу. Вечером 19 декабря стали строить блиндажи для штаба. Днем вырыли небольшой котлован, а вечером начали рубить лес. Противник нас засек и стал обстреливать из минометов. Пока крупный лес был густой, мины ударялись о верхушки и разрывались над нами. Будто и опасности нет. Но когда после вырубки лес начал редеть, мины стали падать на землю, разрываться, при этом летел снег, комья мерзлой земли, осколки. А мы рубили и рубили, надо было быстрее сделать больше накатов на блиндаж. Уже сделали четыре. Одна мина упала около самого блиндажа, перебило ноги майору, начальнику штаба батальона. Его отправили в тыл. Я подошел к высокой ели, стал ее рубить. В дерево ударилась мина, не особенно высоко, а я в это время рубил, наклонившись. Осколок мины попал мне в левую ягодицу. Только почувствовал толчок и никакой боли, а потом чувствую, что у меня по ноге что-то струится, тогда сообщил, что ранен. Достал из вещмешка бинт, попросил ближайшего товарища помочь перевязать мне ногу. Когда он подошел и стал помогать, рядом с нами разорвалась мина. Меня всего засыпало снегом, а товарищ закричал, что у него перебило обе руки. Я обернул бинтом свою рану, оделся, помог ему немного забинтоваться, и мы пошли искать лошадь, чтобы уехать на перевязочный пункт. Слышим, лошадь поблизости, подбирают раненых. Пошли туда. За нами снова разорвалась мина. Мой товарищ подсел, говорит, что осколки попали в обе ноги. А меня не задело. Кое-как довел его до лошади, но на санях уже полно раненых, да кроме того, лежит майор с перебитыми ногами, и моего товарища не берут. С большими усилиями удалось положить его в повозку. А сам, опираясь на винтовку, покостылял за лошадью. У перевязочного пункта большая очередь, прежде пропускают тяжелораненых. Землянка вырыта в горе, начало знобить, стоять холодно. Сказали: кто может идти – идите дорогой в деревню, на пункт приема раненых, это, мол, примерно километров пять-семь. Фактически оказалось больше десяти, а то и все двадцать. Раненые в руки и с легкими ранениями пошли, я тоже пошел, но потом каялся.
Это было уже на рассвете 20 декабря. Пошли мы по дороге, но через два часа я стал отставать от группы, нога начала отказывать, заныла, бинт съехал, сочилась кровь. А я все шел, садился отдыхать, снова шел. Меня догоняли лошади с ранеными, я просил подвезти, не берут. Говорят, полно. Обогнало повозок пять. За следующую повозку решил, сидя на дороге, схватиться руками. Меня потащило, кричу: «Возьмите!» Не берут. А время идет в вечеру, если до ночи не попасть в деревню, хоть замерзай. Оторвался от повозки и лежу на дороге. Лошадь пошла, повозка отъехала метров пятьдесят, а я лежу. Возчик остановил лошадь и кричит: «Иди». Я поднялся, кое-как добрался до лошади и на самый край розвальней повалился на здоровую ногу. К вечеру нас привезли в деревню, где сделали перевязки, завели истории болезни, накормили. А приехавшие на следующий день грузовые машины с сеном в кузовах перевезли нас в Тихвин.
В госпитале
Когда стал выходить из вагона, а мне подали костыли, и я пошел по площадке, так слезы навернулись. Увидел Вологду, знакомые дома, снующих людей. И подумал: а там сколько осталось, и они уже больше никогда не увидят родных мест, а ведь всем было меньше сорока лет... Привезли в госпиталь, что располагался в пединституте, на берегу Вологды, недалеко от моста. Это было 25 декабря. Утром 26-го первым моим делом было написать письмо домой. Ведь нахожусь близко, жив, хотя и больной, на костылях. Отправил письмо, стал ждать вестей. В вологодском госпитале я пробыл до 11 января. За это время два раза или, может быть, и больше был у врачей. Смотрели рану, достали из нее вату, сукно от шинели, тряпки. Осколок, когда ударил меня, пробил шинель, фуфайку, ватные брюки, кальсоны, вырвал и вместе с собой все это затащил в рану.
Известий из дома никаких нет. Пишу второе письмо на жену. Пишу письмо сестре Зое Илюшичевой, жду известий...
10 января приехал Беляков Николай Михайлович, он в то время работал заведующим биржей и по совместительству секретарем партбюро. С ним был заведующий снабжением Шульгин. Я спустился вниз на костылях. Они, посмотрев на меня, ничего не ответили, что у меня дома с семьей, почему не отвечают. Только передали мне банку варенья из брусники. Ушли и сказали, что скоро вернутся и все расскажут. Вернулись около обеда, где-то нашли две буханки хлеба, мне передали и сообщили, что жена умерла 16 декабря, а мать находится у Зои и тоже в очень плохом состоянии, долго не проживет. Вот почему я ничего не получил, боялись сообщить...
В два часа ночи 11 января меня погрузили в санитарный поезд и повезли дальше на восток...
Три месяца я пробыл в г. Халтурине, в школе, оборудованной под госпиталь. В истории болезни не было сказано, что при ранении у меня остался внутри осколок. Определить это мог рентген. В Вологде на него меня назначили на 12-е, а 11-го отправили на поезд. А в Халтурине рентген был неисправен три месяца. У меня залечивали рану, а надо было удалять осколок. Пока никуда не ходишь – заживает, а как сходишь в баню, опять начинает болеть. Врач предполагала, что есть осколок, нащупала его зондом. И тогда установили, что надо делать операцию, но рентген не работал.
В бане нас мыли через десять дней. Ходили пешком по городу, и это было удовольствием, так как нас из госпиталя не выпускали. Идешь в сопровождении медсестер, а эти не так строги, как врачи. Хотелось поговорить с гражданскими, ведь все больше остались женщины и дети.
Медсестры были все молодые женщины. У некоторых мужья в армии, а часть – незамужние. Одна медсестра была армянка или грузинка, черноволосая, но не полная. Она все время делала мне перевязку. Первое время перевязка с моим ранением и меня смущала, и ее, но потом помаленьку привыклось, ко всему привыкаешь.
У многих раненых были повреждены руки, и они не могли сами мыться в бане, а поэтому в каждый раз помогали мыться, вернее, мыли по три медсестры. Они одевались в купальные костюмы, сшитые из белого тонкого полотна. Ходили только те, у кого более красивая и привлекательная фигура, а те, которые считали себя недостаточно привлекательными по фигуре, стеснялись ходить, и между ними всегда был спор – чтобы все ходили мыть. Все равно были одни и те же. Но иногда провертывались и другие. Один раз была и грузинка, что перевязывала меня, она очень всех стеснялась и после этого перешла в другой госпиталь. Постоянные плавали среди раздетых мужчин как рыба в воде. Каждый стремился, чтобы сестра занялась с ним, но они обслуживали только тех, кто не мог помыться. И надо же им было иметь столько выдержки: в течение двух-трех часов скользить в такой среде, где со стороны некоторых мужчин было недостаточно воздержанности, а некоторые все время пожирали их глазами, а ведь это они все время чувствовали.
Вместо тазов–деревянные шайки и то их недоставало. Мочалок не было, мылись носовыми платками, а уж если забудешь его, то просто беда, отрывали тряпки от рубах. У меня после каждой бани от ходьбы по городу открывалась рана и начинала сочиться кровь. И так каждые десять дней в течение трех месяцев...
24 апреля мне сделали операцию, вынули осколок. Как оперировали, все слышал. Хирург показал мне осколок: он был толщиной около сантиметра и длиной около трех...
Клавдия Николаевна Логинова
Журналистка. В годы Великой Отечественной войны работала в вытегорской районной газете «Красное знамя». В 1944 году была направлена под Ошту (ныне Вытегорского района) на разминирование территории, освобожденной нашими войсками от врага. Лишь в 1945 году вернулась в редакцию своей газеты, в которой работала многие послевоенные годы. Предлагаемые воспоминания были опубликованы в газете «Русский Север» 23 июня 1994 года. Здесь даны в сокращенном виде.
...Наконец, наступил первый день нашей работы на минном поле. Это было 25 или 28 июля.
Мы стоим пока со своими орудиями производства – щупами – на дороге. Начальник штаба Иван Карпов, начальник района разминирования Иван Бондаренко и комвзвода Командиров уходят искать мины. Проходит несколько томительных минут ожидания. И вдруг воздух сотрясает огромной силы взрыв. Мы видим, как чье-то тело взметнулось высоко вверх и упало. Карпов и Бондаренко бегут к нам.
– Санитары, носилки! – командует начальник штаба.
И вот несут Командирова. Лицо и руки его обожжены до черноты. Он в шоке и молчит. Его увозят на телеге.
Наверное, каждый, кто читает эти строки, поймет наше изменившееся настроение. Если уж человек с опытом, опаленный войной (Командиров прибыл к нам с фронта), подорвался, то что остается нам?
Но слышим команду начальника штаба:
– Командиры взводов и отделений – на поле!
Вышли вперед командиры взводов Тамара Котовская, Клавдия Ушакова, Шура Заморина, Слава Попов, заменивший Командирова, я и другие командиры подразделений.
Карпов дает последние наставления:
– Первые мины в каждом ряду найдены – вы их видите. Снимите с них взрыватели. Дальше – сами. Мины расположены в шахматном порядке на расстоянии трех метров друг от друга. Ваша задача – найти и обезвредить каждую мину. Выносить их с поля боя будут ваши помощники.
Было страшно снять взрыватель с первой мины. Казалось, только дотронусь до него – и произойдет непоправимое. Но взрыватель оказался послушным моей руке. Я вытащила его легко, без сопротивления... Думаю, что у каждого минера в первые минуты работы были тревога и неуверенность в себе.
В отдельные моменты психологическое напряжение – прямо-таки до предела. Мина найдена, но на боковой ее части, где расположен взрыватель, грунт успел утрамбоваться, взрывателя не видно. Срываю сучок с дерева, распластываюсь на земле и начинаю очищать землю. «Только бы не сбить чеку», – эта мысль занимает все мое существо. Одно неосторожное движение – и эта мина станет последней для меня. Наконец вижу кончик взрывателя с чекой. С облегчением тяну на себя. Все! Пронесло!
...Разминируем лес. Работа идет своим чередом. Подхожу к мине, берусь за кончик взрывателя. Он остался у меня в руке... вместе с чекой, остальная часть взрывателя – в мине. Сейчас последует взрыв? От него мне уже не убежать. Но взрыва не происходит. Показываю свой «трофей» начальнику штаба. Он округляет глаза, брови лезут изумленно вверх.
– Как ты сумела избежать взрыва? – говорит он.
Я пожимаю плечами и веду его к мине. Он высказывает предположение, что в нее, должно быть, забыли вложить тол. Но все-таки достает из сумки бикфордов шнур, поджигает его. Мы убегаем на безопасное расстояние. Взрыв. Деревья вокруг образовавшейся воронки ложатся на землю веером...
Да, мне невероятно повезло. К великому сожалению, не всем сопутствовало такое везение. И выросли могилы минеров на оштинской земле.
... Деревенька Карданга. Здесь чудом сохранилось несколько домов. Вокруг деревни – поля, поля. И все они заминированы. Мы перебазировались сюда. Нас разместили в двухэтажном доме. И на минных полях работа спорится. Правда, в первый день возник конфликт с селянами, которые вернулись из эвакуации, – слишком близко от домов взорвали штабель из 200 противотанковых мин. В окнах домов повылетали от взрывной волны стекла, с таким трудом приобретенные. В общем, досталось нам «на орехи», мата наслушались в своей адрес.
Порой гибли из-за несоблюдения техники безопасности. Невольной свидетельницей подрыва Розы Гребневой была Александра Михайловна Патрашина. Она вспоминает:
– Мы с Розой работали рядом. Она нашла мину, у которой взрыватель крепко засел. Я говорю: «Не дергай, подорвешься», а она все продолжала тянуть его. Кончилось это взрывом.
Если бы Роза знала, что взрыватель у этой мины слился от времени с толевой массой и там образовалось очень чувствительное к взрыву вещество – пироксилин, она, безусловно, осталась бы жива.
Я работала неполный сезон 1944 года непосредственно на разминировании. Осенью тяжело заболел писарь штаба, старичок с одним легким. Я по приказу начальника штаба заменила писаря. Больше не была на минных полях, но я знала все радости и невзгоды минеров. Работали они в своей обуви, одежде, каждый день совершая 5–10-километровые походы на минные поля. Обувь безнадежно износилась. Когда глухой осенью шли на работу, у многих сверкали голые пятки и высовывались пальцы из сапог. Помню, привезли 10–12 пар солдатских ботинок с обмотками, причем сорок последнего размера. Было смешно смотреть, когда эту обувку надевали девушки на свои маленькие ножки. Ребята, глядя на них, умирали со смеху. Но это был смех сквозь слезы.
У девчат от своей дырявой обуви распухли ноги. Да и простужались безмерно в своей легкой одежонке. Многие после работ по разминированию так и не смогли избавиться от болезней, полученных там. Тамара Котовская, бывший командир взвода, а затем роты, почти не может ходить. Жестокой астмой страдает Валя Малашова. В молодом возрасте от полученной контузии умерла Нина Афонина, постоянно испытывавшая сильные головные боли. Нет среди нас Зои Селиной, Жени Малковой, Васи Курицына, Миши Климова. Инвалидами (без ног) стали Лида Патрашина и Мария Кузнецова...
Александр Осипов
В восьмидесятых годах Александр Осипов (к сожалению, составителям неизвестно его отчество) прислал в редакцию вологодской газеты «Красный Север» свои воспоминания о работе в военные годы в колхозе. В сокращенном виде они были опубликованы в газете, потом – в книге Г. А. Акиньхова «Вологда прифронтовая». Составители посчитали возможным включить эти воспоминания в настоящий сборник, поскольку бесхитростный рассказ бывшего колхозника искренен и правдив. Судьба автора воспоминаний неизвестна. В восьмидесятые годы он жил в г. Кириллове.
В 1941–1945 годах я жил и работал в колхозе Белозерского района. Мне было всего пятнадцать с половиной лет, когда началась война. Мужики все ушли на фронт. Некому было работать в колхозе, особенно в посевную. Стали пахать, кто мог плуг держать немного, особенно выручали молодые парни, подростки. Тогда лошадей закрепили каждому пахарю на все лето, головой отвечали за них. Вот и мне закрепили лошадь, только паши, не ленись. Бригадир, который пришел с фронта без ноги, приходит утром, в три часа, и только что не ставит на ноги с койки, надо ехать пахать, а я был один пахарь в бригаде, все подростки в пятнадцать лет, в том числе и я, считались лучшими пахарями.
В начале весеннего сева еще было много воды на полях, а пахать приходилось в неражих сапожонках, а то и в ботинках, а воды в другом месте – по колено. В первые дни весеннего сева после зимы было очень тяжело, потом исподволь становилось легче, втягивались, и вода подсыхала, на поворотах плуг быстрее закидываешь. А бригадир, хотя и без ноги, а большую часть времени находился в поле, и только поднукивает – давай, давай, Саша, время уходит. В то время отец у меня был старенький, его тоже брали в армию, и у него была нога плохая, отдавило на военном заводе, домой отпустили. Вот он и сеял, посеет и заборонит. Еще была в бригаде одна молодая девушка, ей тоже было около пятнадцати лет, она заборонит. Вот так и сеяли.
Не успели закончить посевную, надо пахать под паренину, вот тут уж держись: земля засохла, особенно где глина, плуг поверху скользит.
Солнце палит, пот льет, к тому еще пауты, лошадь мучается, бедная, упадет, катается в борозде. Думаешь, все бы бросил и ушел куда-нибудь, но не уйдешь, больше некому. Бывало, придешь на полосу, а земля – одна глина да камень, плуг так ударит о камень, что самого откинет в сторону, и первым долгом подходишь к лошади, смотришь, целы ли у нее плечи под хомутом. В таких местах приспосабливали отрезы, пахали с отрезами, немного лучше было. А ввиду жары зачастую выезжали на поле в ночную, но опять же самому плохо из-за комаров. Где земля помягче, так одной рукой плуг держишь, а другой все время отмахиваешься от комаров, а на лошади, на бедной, насядет, так не видно, какая она и есть, черная или красная. Это все в пятнадцать да в шестнадцать-то лет...
Иногда приходилось пахать около лесу ночью, а я пахал все время один, никого нет в поле, пашешь, а сам оглядываешься, кто не идет ли сзади, еще боялся по глупости. Притом ведь в эти годы и погулять хочется, но было не до гульбы. Надо было помогать фронту. Лозунг «Все для фронта, все для победы» – вот он-то нас и подбадривал, прибавлял силы. Хороших работников, особенно пахарей, не забывало правление колхоза, награждали разными подарками, премиями и давали добавочное питание. Многих в колхозе подростков наградили медалями, в том числе и меня – за доблестный труд в 1941–1945 годах.
Лидия Алексеевна Железнякова
До марта 1942 года жила в Ленинграде. Во время блокады города умерли ее муж и двое детей. Сама она в марте 1942 года была эвакуирована в Вологду, где жила ранее приехавшая сюда ее мать. С 1942 года, всю войну и многие послевоенные годы работала на Вологодском паровозо-вагоноремонтном заводе (ныне вагоноремонтный). Воспоминания Л. А. Железняковой – это письменный ответ на вопросы одного из авторов-составителей сборника, заданные в 1977 году. Публикуются впервые.
В июне месяце (1942 года. – Сост.) по повестке горисполкома я была направлена на ВПВРЗ (Вологодский паровозо-вагоноремонтный завод). Мне было около 27 лет. Сначала нас послали работать на торфоразработки подсобниками. Проработали там недолго – нас вызвали в отдел кадров, дали заполнять анкеты, и я попала в цех № 1, где изготовлялись снаряды для «катюши» (деталь 1), головки для снарядов (деталь 2) и стаканы-фугаски (деталь 3). Меня поставили подсобной рабочей детали первой. Подсобницей поработала немного – поставили на токарный станок – отрезка прибылей. Подходит ко мне начальник смены и говорит: вот тебе станок. Это – патрон, сюда вставляется и крепится корпус, это суппорт, сюда вставляется резец. Норма столько-то, за штуку платят столько-то, за брак удерживают столько-то. Цифры не помню.
Первые дни уставала страшно. Работали по 12 часов на 2 смены, с 8 утра до 8 вечера и с 8 вечера до 8 утра. Первые дни утром встанешь, а руки от боли не двигаются. Придешь на работу, первые детали еле поднимешь, а потом они летят, как перышки. Уже не думаешь об усталости, а хочется сделать как можно больше. Через некоторое время меня перевели на более сложную операцию – «ласточкин хвост», на которой я проработала до конца войны.
Обедали в цеховой столовой (цех наш был обнесен высоким забором, с особыми пропусками). В меню, в основном, щи и овощное рагу, и дополнительный паек: ложка густого гороха, омлета кусочек и 200 гр. хлеба. Паек был 800 гр., а на черновых деталях – 1 кг. Одеты все были неважно, ведь у нас не только душевых не было, даже умывальника, а фуфайки с платком висели на тумбочке у станка, от чугунной пыли ржавело даже нижнее белье.
В 1943 году, наверно, мать выхлопотала комнату через военкомат. Так мы все время проживали вместе. Полтора года назад она умерла, и сейчас я живу одна.
Коллектив нашего цеха, точнее, нашей смены был очень дружный. Все молодежь. Начальник смены Кротченко Алексей Самсонович играл на баяне, и каждый обед он играл на баяне, а мы пели. Так у нас создался коллектив художественной самодеятельности. Создателем его был военпред, фамилии его не помню, эвакуированный то ли из Харькова, то ли из Гомеля. У нас были художественное чтение, сольное пение и хор. В подборе репертуара и мелодий (ведь нот никто не знал) нам помогала музыкальная школа, директором был Гинецинский. В свободное от работы время, в выходные дни мы ходили с концертами в госпиталь. Все это делали от души. Было приятно внести хоть маленькое разнообразие в нелегкую жизнь раненых.
В комсомоле я не была. До войны – домашняя хозяйка. Из товарищей тех времен я бы хотела отметить Поленову (Колыханову) Веру Михайловну. Наши станки стояли рядом, и она нередко помогала мне настроить станок. Отзывчивый, чуткий товарищ. Карташов Борис – токарь с детали 3. Хороший работник, товарищ, активный участник самодеятельности – солист. После войны окончил какой-то техникум и из Вологды уехал.
Воскресников не помню, но были нередки случаи, когда прибывали вагоны с дровами, останавливали работу и шли на разгрузку. И вновь возвращались к своим станкам, чтобы задание было выполнено. В зимнее время нередко в цехе было нетоплено. Станки холодные, детали холодные, но никто никогда не роптал, все понимали в какое время жили. Когда кончилась война, я как раз была в столовой. В ночную смену у меня была привычка в обед спать, а как кончался обед, бежать обедать. И вот нас встревожило: не слышно радио. Позвонили на телефонную – почему молчит радио? И, наверно, минут через пятнадцать объявляют конец войны. Это было что-то невероятное, мы побежали в цех с криками: «Кончилась война!» Работать никто уже не мог...
Нина Васильевна Трифонова
Автор воспоминаний в 1941–1943 годах работала председателем артели инвалидов «Новый путь» системы Коопинсоюза в г. Вологде.
Наша артель имела швейную, столярную мастерские, красильню. Делали также лопатки для правки кос, вырабатывали колесную мазь. Инвалиды первой группы, входящие в артель, работали на дому – шили раскроенное мужское белье для солдат на фронт и раненых, лечившихся в вологодских госпиталях. В цехах же шили гимнастерки, брюки, маскировочные халаты, белье, подсумники для саперной лопатки. Сроки были жесткие, медлить с выполнением заказа нельзя, хотя и работали инвалиды.
Помню, пополнили наше производство глухонемыми, эвакуированными из Карело-Финской ССР. Приехали грязные, голодные, вшивые. Не все умели шить. Работавшие здесь до них глухонемые портнихи встретили новичков недружелюбно: не желали потесниться в цехе, уступить место у швейных машин, прятали отдельные детали – челноки, иглы и другое. Много пришлось поработать, чтоб сплотить коллектив.
Хлебные карточки выдашь, а назавтра приходит со слезами: карточку потеряла – это значит, месяц голодом надо жить. Начались голодные обмороки в цехах. Решили выдавать карточки на декаду, а то и выкупать хлеб на всех глухонемых, развешивать его на отдельные пайки и во время обеда выдавать. Для этой цели выделили специального человека. Договорились с колбасным цехом: брали у них бульон, точнее, выварки, в которых варилась колбаса, – две-три тары по двадцать-тридцать литров – и раздавали эту выварку во время обеда. Это помогло спасти людей от полного упадка сил.
Появилось такое зло, как вошь. Бывало, сдаешь готовое белье, а на нем вши. О, ужас! Поговорила с заказчиком – военпредом – попросила мыло, заодно – чаю и сахару. И вот с культмассовиком артели Александрой Алексеевной (она эвакуированная из Пскова, фамилию забыла) стали всех глухонемых водить в санпропускник. Стригли, брили волосы, намыливали головы. Ослабевшим помогали мыться, потому что мыло им давать боялись: уйдут немытые, а мыло возьмут домой. Белье нательное и постельное выжаривали в санпропускнике. Перед работой в швейном цехе обязывали мыть руки с мылом теплой водой, так как приходили с грязными руками, белье, которое шили, становилось черным: тогда ведь механизации не было, шили на ручных и ножных машинах (часть из этих машин была мобилизована у горожан). Ввели в обязанность культмассовика организацию обязательного мытья рук перед работой. Причем мыло держали под строгим контролем: чуть просмотришь, весь кусок искусают, каждый по крошечке домой возьмет.
А горячий чай с сахаром использовали как лекарство, особенно при обмороках, для восстановления сил.
Печки топили торфом: сами заготовляли летом. Он не успел просохнуть. Привезем мороженого, заложим в печи, растает, разопреет и не горит. Какое же тепло в цехах и в общежитии? Электроэнергии в городе не хватало, потому работали только в две смены, нередко – при керосиновых лампах. Керосин давал тоже заказчик – военпред.
Помню, дали нам впервые заказ на шитье маскировочных халатов. Закройщик Баланов раскроил, а как шить – никак не можем растолковать, даже через переводчика: какую деталь к какой пришивать. Да и зачем он нужен, такой балахон: плюются – не будем шить да и только. Заказ был срочный – формировалась воинская часть, а дело у нас не шло. Кто-то сказал, что в кинотеатре перед фильмом показывают киножурнал про войну, там есть кадры, как солдаты в маскировочных халатах уходят в разведку, и снайперов показывают в халатах на огневых позициях. И вот повели мы с культмассовиком весь цех глухонемых в кино, рассказали через переводчика (был мальчик Боря) о предназначении маскировочного халата. И вот когда все убедились, что это необходимая на войне вещь, стали шить наперебой и с отличным качеством.
Нина Александровна Егорова
В годы Великой Отечественной войны она работала в Вологде, в системе Пищепромсоюза. В послевоенные годы трудилась в этом же городе. Воспоминания написаны в 1991 году. Частично опубликованы в вологодской областной газете «Красный Север». Полностью публикуются впервые.
Вторая половина апреля 1942 года. Только что вернулась с лесозаготовок, где отработала больше трех месяцев. Вернулась с расшатанными зубами и кровоточащими деснами. 15 апреля во время завтрака в нашу бригаду зашел начальник лесопункта. Посмотрел так сострадательно на нас и говорит мне: «Поезжай-ка ты в колхозы «Аврора» и «Бортниковский» Грязовецкого района. Попроси у них несколько лошадок для вывозки древесины на берег. До пахоты еще далеко, там тебя знают и, думаю, не откажут, а потом поедешь домой. Девочки еще недельку поработают».
В колхозе «Аврора» зашла в Комьянскую кружевную артель. Там два дня отпаивали меня капустным рассолом и шиповником. Колхоз «Аврора» выделил три лошади до 1 июля, «Бортниковский» – две. Домой вернулась 19 апреля и сразу на работу. Не успела вступить за порог Пищепромсоюза, как слышу голос председателя – Веры Ивановны Серовой: «Не Нина ли вернулась?» А начальник отдела кадров Е. М. Ушкова: «Она! Она!» Я возглавляла там орготдел.
– Ну, слава богу, наконец-то вернулась, ждем тебя с нетерпением. Хозяйничали с Евстолией двое. Все, кто на фронте, кто на оборонных работах, кто на лесозаготовках. Ты знаешь, Нина Александровна, у нас ЧП! Еще в начале апреля артель «Северный пищевик» из Кич. Городка отгрузила в Вологду пятнадцать бочек крахмала-сырца, а в Вологду до сих пор он не поступил. Связаться по телефону с Кич. Городком никак не могу. Завтра в Великий Устюг идет с грузом попутная машина. Прихватывают двух агрономов облзо да инструктора из обкома партии. Согласились и тебя прихватить.
Я говорю: «Вера Ивановна! Мы не доедем. Посмотрите, как тает».
– Да ведь вам только до Тотьмы доехать, там дорога хорошая...
В девять часов утра все явились к месту назначения – во двор какого-то дома в конце улицы Урицкого. Познакомилась со своими попутчиками. Смотрю на девочку и думаю: неужели эта девочка – инструктор обкома партии? Оказалось, это инструктор обкома комсомола.
Грузовая машина мне не понравилась. Изрядно потрепана и чем-то загружена. Для нас приготовили четыре сиденья. Проходит час, мы сидим, ждем, волнуемся, а солнышко так приятно греет. В одиннадцать часов приходит шофер и заявляет нам: «Не могу завести эту старуху». Мы расхохотались. Агроном, кажется, дядя Леша, говорит: «Разве ты не знаешь, Миша, что молодые-то все на фронте?»
В два часа звоню своему начальству и говорю: «Вера Ивановна, мы все еще сидим. У меня нет надежды доехать. Машина дряхлая, не могут завести, отмените командировку».
– Да ведь вам только до Тотьмы доехать. Сегодня мне дважды звонили из эвакогоспиталя 1185, справлялись о крахмале, раненых нечем кормить...
В 17 часов все еще сидим. Звоню В. И. Серовой в последний раз: «Вера Ивановна, еще не уехали, отмените командировку».
– Неужели не уехали? Ну, вот что – на твое усмотрение!
– Если на мое усмотрение, то я не вернусь, если даже придется идти пешком. Вот так, Вера Ивановна!..
В 18 часов выехали. Не успели проехать Прилуки, как сели в канаву. Прилуцкие старики – кто с хохотом, кто с матом – из канавы нас вытащили. До Воробьева кое-как доковыляли. Значит, сто километров отъехали, а впереди еще 450. В Воробьеве шофер Миша заявляет нам: «Дальше ехать нельзя, вышла из строя коробка скоростей. Надо просить помощи у МТС». Два дня все пассажиры во главе с шофером, засучив по локоть рукава, сидели за столом, промывали и шлифовали коробку скоростей...
До Бирякова, пятнадцать километров, доехали благополучно. Шофер Миша говорит: «Вот что, дорогие пассажиры, всё, приехали. Дальше идите пешочком».
Звоню в Вологду, сообщаю Вере Ивановне, что мы в Бирякове, дальше не проехать. Справляюсь, когда выйдет из Вологды на Тотьму первый пароход. Оказывается, 25 апреля из Вологды выходит пассажирский пароход «Лейтенант Шмидт». А на нем раньше работал помощником капитана братец Володя. Всю ночь думала о нем – где-то он сейчас, на каком фронте? Младший – Коленька – погиб под Смоленском 25 августа 1941 года со своим танковым экипажем. С Дальнего Востока и фазу в пекло боя.