|
|
|
(Петрозаводск)
Введение Научному изучению лабиринтов Беломорья или «северному лабиринтоведению» уже почти 150 лет. За это время никаких кардинальных находок (кроме картирования новых объектов), позволяющих точно ответить на вопросы их датирования и культурной принадлежности, не говоря уж о функциональном назначении, сделано не было. Все работы по данной проблематике последних двух десятилетий дают, в лучшем случае, перечень гипотез, высказанных ранее на этот счет, с большей или меньшей степенью убедительности, в худшем — предлагают новые версии, также не подкрепленные конкретным археологическим материалом. За сто лет, с тех пор как А. А. Спицин в своей предварительной статье о «северных лабиринтах» схематично, но очень верно расставил основные акценты по данной теме, дело вперед не продвинулось. Нельзя считать большим прорывом то, что к концу ХХ века методом «общественного договора» исследователи в России решили отнести время их существования к II — I тыс. до н. э. В целом, можно говорить о присутствующем в настоящее время научном тупике или упадке «лабиринтоведения». Один из способов найти верное направление в лабиринте — это вернуться от тупика назад — к началу пути. «Церковная» и «мегалитическая» гипотезы Сто лет назад А. А. Спицин в своей работе, при справедливо критикуемой классификации лабиринтов, происходящей исключительно только из-за отсутствия личного знакомства с данного рода объектами и неполноты имеющихся на тот период времени сведений, делает разделение на два основных типа — «лабиринты церковные, то есть изображения их помещаемые на полу церковных зданий» и каменные выкладки на территории Фенноскандии. Время создания церквей с подобными изображениями — XI–ХIV века, однако как элемент иллюстрации религиозных книг они встречаются гораздо ранее — начиная с IX века [Спицин, 1904. С. 101]. Как отмечает исследователь, «церковные лабиринты тождественны с очертаниями лабиринта на о. Готланде». [Спицин, 1904. С. 109]. По Н. Н. Виноградову, к данному типу лабиринтов «круглых и округловатых, с одним входом, одним центром, одним тупиком» относятся и английские мазы из торфа, и лабиринты на реке Поной и на Соловецких островах [Виноградов, 1927. С. 90–91]. Это суждение было доминирующей гипотезой в начале ХХ века: «Лабиринты такого рода, как находящиеся около Поноя, из русских областей до сих пор известны были лишь в Финляндии, где они расположены почти исключительно на островах. Сама форма их заимствована из западных средневековых церквей, в которых такие сложные фигуры помещались на полу и символизировали собою крестный путь Спасителя. Богомольцы доходили по такой фигуре на коленях до центра и возвращались таким же путем обратно» [Памятная книжка Олонецкой губернии, 1913. С. 215]. Прежде всего, наверно, следует понять, когда и кем был отброшен такой очевидный «христианский» статус лабиринтов. Это время можно обозначить очень четко — «с началом профессиональных работ по изучению древностей Соловецких островов» [Мартынов, 2002. С. 8], то есть с деятельностью Н. Н. Виноградова. Хорошо понятно, что бывший «классово перевоспитавшийся» заключенный Соловецкого лагеря особого назначения, вольнонаемный сотрудник ОГПУ в должности ученого секретаря СОК поддержкой «церковно-буржуазных» точек зрения в то время создавал себе запись о «политической неблагонадежности» в личном деле. Это объясняет почему «мегалитическая» гипотеза с 20-х годов ХХ века стала доминирующей в советском «лабиринтоведении», а «церковная» версия полностью забыта, как «несерьезная». А. Елисеев и Г. Аспелин, вероятно, впервые очень туманно высказались о возможности отнесения лабиринтов к бронзовому веку и их связи с традицией мегалитических сооружений на Восточном побережье Атлантики. Н. Н. Виноградов развил, превалирующую до сих пор, гипотезу «о несомненной тесной внутренней связи и формальном сходстве», «однородности по архитектуре, территориальной непрерывности лабиринтов с дольменами, кромлехами, «лапландскими гробницами» и другими мегалитическими сооружениями Европы [Виноградов, 1927. С. 132–140]. Оправдано ли определять лабиринты и другие сопутствующие им каменные сооружения как мегалитические конструкции, что автоматически соотносит их с конкретным хронологическим периодом и культурной традицией? Если кратко остановиться на доводах Н. Н. Виноградова, то они достаточно умозрительны. По своей морфологии лабиринты никак мегалитами не являются. Единственным «фактическим основанием для формального сходства», по Н. Н. Виноградову, будут два признака: округлая в плане форма и изготовление из каменного материала [Виноградов, 1927. С. 133]. А. Я. Мартынов и А. А. Куратов датировали лабиринты Соловецких островов в широком диапазоне от III тыс. до н. э. до второй половины I тыс. н. э. считая, что они и каменные кучи на Соловецком архипелаге являются составными частями единых археологических объектов — культово-погребальных комплексов — «святилищ» [Мартынов, 2002. С. 234]. Кроме единства в топографическом нахождении, что, в целом, конечно, немаловажно, утверждение об их одновременности все же пока достаточно спорно. 1. Раскопанные на Соловках каменные сложения и культурный слой под ними с кальцинированными костями и кварцевыми отщепами могут быть не связаны между собой. 2. В одном случае на Большом Заяцком острове в разобранной каменной куче присутствуют кости коровы. 3. Сходство комплексов каменных сооружений на Большом Заяцком острове с подобными объектами в Карелии (валунные кучи, оградки), которые относятся к XI–XII векам, и считаются «корельскими» древностями [Шахнович, 2003. С. 114–115]. 4. Каменные кучи, включенные в конструкцию лабиринта, с очень большой долей вероятности можно рассматривать как основание для деревянной конструкции или как обозначение сторон света (север-юг) [Виноградов, 1927. С. 105]. Таким образом, сегодня какие-либо определенные археологические данные, свидетельствующие о том, что лабиринты можно датировать бронзовым веком, отсутствуют. Лабиринт — христианский символ В начале ХХ века археологов занимала проблема: «церковный лабиринт — символ или просто декоративное изображение, и что было праобразом — «лабиринты» на церковных полах или спиралевидные каменные выкладки. Например, Н. Н. Виноградов считал, что первичными были наземные лабиринты из камня [Виноградов, 1927. С. 112]. Сейчас понятно, что это совершенно не принципиальный вопрос. Возможно, следует подняться выше поиска тождества «вавилонов» через детализированное описание их морфологических признаков, в чем видел залог успеха Н. Н. Виноградов, а рассмотреть их как некоторые естественные разновидности одного символа, одной идеи. И тогда мы видим, что «церковные лабиринты» и объекты из камня «по общему устройству чрезвычайно сходны, близость между ними, действительно, становится очевидной» [Спицин, 1904. С. 111]. Полы церквей, страницы религиозных манускриптов или каменистые морские берега, мозаика, торф, валуны — это только различные способы воспроизведения культовой символики. Там, где ситуация позволяла применять данный символ монументально, она вводилась в качестве элемента храмов, а где стационарных культовых объектов не было, она создавалась на доминирующих участках «лона природы». В спиралевидном изображении можно видеть проявление символики «западного» христианства, вероятно, его «северного» варианта. В труде А. С. Уварова, подробно описывающем христианскую символику в I–III веках н. э., спиралевидный символ отсутствует, то есть, по-видимому, он нашел приложение несколько позднее [Уваров, 2001]. Раннеирландская Церковь, сформировавшаяся в VI веке, носила своеобразный характер, отличающийся от континентальных римских церковных традиций. Присутствие в «скандинавских» материалах VIII–IX веков предметов англо-саксонского происхождения подтверждает устойчивые связи Британских островов и Фенноскандии [Ениосова, 2002. С. 127–130]. Пожалуй, нереально ответить на более углубленный вопрос: данный символ — условное обозначение какого-то образа, действия или художественное воплощение какой-то идеи или же, например, опознавательный знак для членов определенной социальной группы? Одно несомненно: в каменных спиралевидных выкладках, разбросанных по побережьям северных морей, проявлялась традиция «оставления знака присутствия» через внутреннюю потребность человека обозначить собственную принадлежность к определенному сообществу, в данном случае, объединенному религиозными, социальными или, может быть, родственными связями. Приведем несколько доводов в пользу гипотезы «лабиринты — раннехристианский символ»: — многие лабиринты в Балтийском море (только на территории Финляндии их насчитывется 141 экз. ) имеют очень «символичные» размеры. Например, на острове Вир в Финском заливе лабиринт «имеет в диаметре не более 6 футов и сложен из камней 5–8 дюймов толщины» [Спицин, 1904. С. 104], на о. Рогшер — 7,2 х 6,2 м, на о. Улкокрунни — 4 м, в Мустасуо — 7 м и т. д. [Bдcksbacka, 1972, s. 65–69; Maiseman, 2001, s. 40, 126, 245]. То же можно сказать и о лабиринтах Большом Заяцкого острова, диаметр трех из них (№ 11–13 по А. Я. Мартынову) не превышает 5–6 м [Мартынов, 2002. С. 64]; — материалом для строительства избирались подручные «камни» или дерн, что подчеркивает «символичность» акта их возведения; — один из лабиринтов Большого Заяцкого острова представляет собой «крестообразную фигуру», вписанную в пять круговых выкладок [Мартынов, 2002. С. 64], хотя в данном случае нельзя исключать и позднюю, «монастырскую» дату его создания. Подобный тип лабиринтов представлен не только этим экземпляром [Шумкин, 1994. С. 47]; — позднее время их возведения может подтвердить и тот факт, что большое количество лабиринтов располагается на достаточно низких морских террасах, что при ощутимом во времени гляциоизостатическом поднятии Балтийского щита — очень важный показатель. Например, из почти 160 лабиринтов Северной Швеции сто построены на высоте до 10 м над уровнем моря, то есть не могут быть датированы старше раннего средневековья [Kraft, 1977, p. 79–80]. Тоже отмечается и для объектов на морском побережье Финнмаркена [Cергард, 2003. С. 119]; — в христианских приходах Скандинавии в раннем средневековье символ лабиринта был включен в религиозную обрядность на самом высшем уровне, то есть занимал одно из центральных мест в католических соборах, хотя А. А. Спицин и предполагает, что это — просто «удобное в декоративном отношении элемент» дизайна пола [Спицин, 1904. С. 102–104]; Древнее название лабиринтов в России — «вавилоны», что часто отмечалось, также несет религиозно окрашенную ассоциативно-смысловую нагрузку, как и местные названия их в Финляндии: «Ограда монахинь, Игра св. Петра, Гибель Иерусалима, Ниневия, Иерихон, Каменная ограда, Лиссабон» [Спицин, 1904. С. 104]. Устойчиво сохраняется мнение, что «на территорию распространения лабиринтов христианство проникло уже в довольно поздние исторические времена, а на Крайний Север, в Поморье, и совсем поздно» [Виноградов, 1927, с. 124]. Побережья северных морей, а тем более акватория Балтики были достаточно хорошо освоены и часто посещаемы в раннесредневековое время. Случаи прибытия норманнских флотилий в приполярные широты нельзя ограничивать, только редкими эпизодами, почерпнутыми из дошедших до нас скандинавских саг. Возводились и использовались лабиринты в теплое время года и по берегам удобных морских бухт, что косвенно может свидетельствовать в пользу связи их с каботажным мореходством. Наверно, единственный случай расположения лабиринта не в непосредственной близости от морского побережья — у реки в местечке Мустасуо в Южной Финляндии [Maiseman, 2001, s. 126]. Древние памятники раннего средневековья в Беломорье нельзя априори считать следами жизнедеятельности только «лопарского» народа. Вполне реально, в этом регионе могут присутствовать пласты древностей, связанные с пребыванием (кратким или продолжительным) норманнов, корелы, веси, славян. По историческим источникам и этнографическим данным, включения лабиринтов в саамскую или северорусскую мифологию не произошло. Еще в XVI веке они или имели какое-то опосредованное объяснение, или просто не воспринимались аборигенами (саамами и русскими) как важный в культовом плане объект, и, как пишет А. В. Елисеев, «разбирались досужими рыбаками, а так же лопарями». Это как раз может говорить об инородности для саамского населения данных объектов. Наверно, поэтому, находясь в непосредственном контакте с центрами жизнедеятельности православных общин и будучи хорошо известными христианским миссионерам, они не ощущались, как составная часть «бесовских» — языческих культов. Заключение На этом этапе исследования, вероятно, следует вернуться к заключению, сделанному российскими археологами Н. П. Кондаковым и А. Я. Смирновым в 1900 году после доклада А. А. Спицина о северных лабиринтах о том, что они «должны быть поставлены в связь с средневековыми церковными лабиринтами». На наш взгляд, данный вид памятников является символикой, пришедшей на Крайний Север с носителями наиболее консервативной, «северной» вариации «латинского» христианства в раннем средневековье. ЛИТЕРАТУРА Виноградов Н. Н. Соловецкие лабиринты. Их происхождение и место в ряду однородных доисторических памятников // Материалы Соловецкого Общества Краеведения. Соловки. — 1927. — Вып. IV. Елисеев А. В. По белу-свету: Очерки и картины из путешествий по трем частям старого света. — СПб., 1904. — Т. II. Ениосова Н. В. Украшения анголо-саксонского и ирландского происхождения на территории Древней Руси // Ладога и Северная Евразия от Байкала до Ла-Манша. — СПб., 2002. — С. 127–130. Мартынов А. Я. Археологические памятники Соловецкого архипелага. — Архангельск, 2002. Памятная книжка Архангельской губернии на 1913 год. — Архангельск, 1913. Сергард О. Лабиринты Севера // Природное и историко-культурное наследие Северной Фенноскандии. — Петрозаводск, 2003. — С. 117–119. Спицин А. А. Северные лабиринты // Известия Императорской археологической комиссии. — Вып. 6. — СПб., 1904. — С. 101–112. Уваров А. С. Христианская символика. — М., 2001. Шахнович М. М. К вопросу о валунных насыпях на островах в Белом море // Природное и культурное наследие Северной Фенноскандии. — Петрозаводск, 2003. — С. 111–116. Шумкин В. Я. Каменные лабиринты Европы: Опыт постановки проблемы // Духовная культура: проблемы и тенденции развития. — Сыктывкар, 1994. — С. 47–49. Bдcksbacka Ch. Stenlabyrinter i Finland // Finskt Museum. — 1972. — S. 64–73. Kraft J. Labyrint och ryttarlek // Fornvannen. — 1977. — № 72. — S. 61–80. Maiseman Muisti. — Helsinki. 2001. |
|
М. М. Шахнович. О лабиринтах, или к вопросу о первых христианах на Крайнем Севере // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 104-109. |