Временное и вечное в персонажах русской литературы

А. В. Федорова. 

Образ России в эмигрантской публицистике А. Н. Толстого 
(«Нить Ариадны», «Падший ангел»)

Русская тема у писателей начала ХХ века — Александра Блока, Андрея Белого, Федора Сологуба, Ивана Бунина, Бориса Зайцева — реализуется в ряде образов, переклички с которыми ощутимы в творчестве молодого А. Н. Толстого. В основе образной парадигматики в произведениях этих авторов лежит, как правило, принцип контраста, акцентирующий амбивалентную сущность России.

Если в разработке русской темы в литературе 1900–1910-х годов обнаруживаются и развиваются такие образные полюсы, как Россия — Обломовка («спящая красавица») и Россия — Дурновка («черная яма»), то в конце 1910 — начале 1920-х годов определяющее значение приобретает иная образная доминанта. С одной стороны, Россия — это потерянный Эдем, Атлантида, град Китеж; с другой — страна Нового Апокалипсиса.

Особо важную роль в таком построении образа России играют женские персонажи, предельно противопоставленными вариантами которых можно назвать Прекрасную Дама Александра Блока и Рябую Бабу Андрея Белого. Они отражают разные составляющие в структуре национального образа мира: небесное и земное, духовное и плотское, святое и грешное. Такое внимание к женским образам объясняется, с одной стороны, связью с литературной традицией (А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой и другие писатели), воплощавшей в женских персонажах авторский идеал, с другой — влиянием ряда работ философского характера, появившихся в кризисной ситуации рубежа веков. В этих работах современники А. Н. Толстого попытались сформулировать свое представление о путях развития России.

Русская национальная мысль конца XIX — начала XX века стремилась «разгадать загадку России, определить ее задачу и место в мире» 1. Философскому осмыслению судьбы России посвящены труды В. С. Соловьева, В. В. Розанова, К. Н. Леонтьева, Н. А. Бердяева, Г. П. Федотова, Н. С. Трубецкого. 

Литература начала ХХ века впитала в себя философскую идею В. С. Соловьева о Вечной Женственности, о Красоте, которая спасет мир. Поэзия и проза русских символистов, отражающая восприятие мира в бинарных понятиях «красота — безобразие», «гармония — хаос», опиралась на восходящую к Платону концепцию двоемирия, сюжетно определяемую как поиск женского идеала, который невозможно достичь. Любовь героя к Деве, Царевне, Невесте, Прекрасной Даме «является чем-то большим, чем просто любовь в обыденном смысле — это некое мистическое искательство Божества» 2, Души Мира.

Женская образная доминанта очевидна в творчестве Александра Блока. Будучи представленной в разных художественных решениях (Кармен, Незнакомка, Фаина, Светлая Жена, Невеста, Снежная маска, Прекрасная Дама), она везде сохраняет свою архетипическую основу: каждый образ — один из ликов России. Постоянная смена этих ликов (зачастую карнавальная, поскольку мир — это «Балаганчик»), невозможность остановить мгновение («Степная кобылица несется вскачь!»), порождает ощущение непознаваемости бытия, а «возникающие ассоциации современной России с далеким временем Куликовской битвы помогают передать движение истории, воплотить стихию движения, ощутить неизвестность собственной судьбы» 3. Женские образы несут на себе особую нагрузку: с ними связано представление о преодолении гнета «страшного мира».

В творчестве писателей-эмигрантов образ России будет играть совершенно особую роль. Стержневая философско-художественная идея начала ХХ века о Софии — Душе Мира переосмысливается в контексте актуализации национальной темы.

Писатель А. Н. Толстой последовательно идет по этому пути. Внося свою лепту в создание образа России как образа-мечты, несмотря на близкие апокалиптическим мотивы страдания и гибели, определяющие смысл заглавия будущей трилогии «Хождение по мукам», в женских образах первого ее романа автор актуализирует набор ностальгических тем (Россия — чистая, светлая невеста-жена). Но довоенная Россия предстает в романе не как невозвратное прошлое, а как настоящее, вечное, что способствует сокращению «пространственной» дистанции между автором и героями. 

Накануне Октябрьских событий 1917 года в журнале «Народоправство» А. Н. Толстой публикует «Рассказ проезжего человека», в котором отчетливо выявляет образные акценты понятия «Россия», которые определят его сущность в творчестве периода эмиграции: «Рождается новая Россия, невидимая, единая и белая, как Китеж выходит с озерного дна» 4. В этом тройном образном определении реализуется сквозная толстовская доминанта «русской идеи»: тайна, соборность и чистота. Именно эти составляющие образа России А. Н. Толстой будет развивать в эмигрантской публицистике.

Таинственность России в понимании А. Н. Толстого — на чем она покоится?

В ее иррациональной природе...

Соборность — в интуитивном стремлении русского человека «быть не одному», в преодолении им разумно-эгоистического комплекса.

Чистота — это женская сущность русской души, способная противопоставить тьме — свет, материи — дух, хаосу — гармонию и, тем самым, стать духовной основой сопротивления разрушительным анархическим процессам, ведущим Россию к «тьме египетской».

Писатель И. А. Бунин говорил, что А. Н. Толстой «все русское знал и чувствовал, как очень немногие» 5. По содержанию вся ранняя проза писателя оказалась на образном уровне очень созвучной так называемой «русской идее». Для понимания смыслового наполнения образа России в первых прозаических опытах А. Н. Толстого особую роль играют работы Н. А. Бердяева «Душа России» и «О вечно бабьем в русской душе», которые являются своеобразным философским контекстом, разрабатывающим женскую доминанту духовного образа России, последовательно реализованную А. Н. Толстым в персонажах произведений первого периода творчества: от повести «Мишука Налымов» (Вера Ходанская) до романа «Хождение по мукам» (Даша и Катя). 

Философ Н. А. Бердяев называет Россию женственной, пассивной и покорной, характеризует русскую религиозность как проявление коллективной национальной стихии, основанной не столько на понимании символа веры (в контексте христианской догмы), сколько на непосредственном чувстве «матери-земли». Поэтому вера русских — «не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт. <…> Мать-земля для русского народа есть Россия. Россия превращается в Богородицу» 6.

Женская доминанта определяет постановку вопроса «о свободе и рабстве души России, о ее странничестве и ее неподвижности», о взаимозаменяемости данных понятий, когда «безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество — вечным застоем, потому что мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией» 7. 

Двойственная природа славянской души проявляется в стремлении русского духа к пределам: ангельскому и зверскому («русский человек упоен святостью, и он же упоен грехом, низостью») 8.

Аналогичные мысли отмечаются в статье А. Н. Толстого «Нить Ариадны» — критического отзыва на роман французского писателя Клода Анэ «Ариадна». Писатель трудился над этой статьей в 1921 году в Париже. Совершенно в бердяевском смысле истолкованы отношения России — Ариадны и Запада — Тесея. Нить Ариадны помогает выходцу с Запада проникнуть в «темные извилины Славянского лабиринта». 

В основе образа России у писателя лежит символистская идея рациональной непознаваемости действительности (не случайно определяющую в структуре образа роль играет поэтика контраста: добро и зло, мужчина и женщина, светлое и темное и так далее), и именно с этим убеждением связан мотив «странной» любви к Родине в эмигрантской прозе А. Н. Толстого. 

Россия стоит «на перепутьи жизни и смерти» 9, поэтому ее сущность недоступна рациональному сознанию. В тютчевском смысле («Умом Россию не понять…») автором формулируется идея «бытия на вере». Символом веры для русских являются «коренные вещи, на которых бытие строится или бытие кончается», то есть — добро или зло 10. Так, например, в «Рассказе проезжего человека» резко противопоставлены два представления о России: рациональная убежденность толпы и интуитивное прозрение одинокого странника. Первое задано в тексте как ряд мнений, принадлежащих случайным людям, «утомленным <…> “газетными ужасами”: “Пропадем или не пропадем? Быть России или не быть? Будут резать интеллигентов или останемся живы?” Один уверял, что “вырежут всех и не позже пятницы”; другой говорил: “Оставьте, батенька, зачем нас резать? <…> А вот продовольственные магазины громить будут”; третий сообщал из достоверного источника, что “к первому числу город начнет вымирать от голода”. <…>. Затем <…> газетный писатель, мгновенно возбудившись, произнес <…> следующее: “<…> какая цель во всем этом миротрясении? — я спрашиваю. Мы устали! Дайте нам отдых! Мы не хотим ничего больше! Не верим. Истины изнасилованы! Идеалы заражены сифилисом! И как некогда погибли Содом и Гоморра, так и мы провалимся в тартарары”» 11. Этой тупиковой убежденности противостоит вера безымянного штабс-капитана, отражающая авторское представление о судьбе России: «Тяжко нам, неуютно, как под дождем на большой дороге, и кажется, — вот-вот от России останется одна липкая лужа; и уж сердце замерло, как в последнем часе, а час не последний, и там, в потемках, в паучиных мхах <…> собирается наша душа. И я верю, что через муки, унижение и грех, — верю через свою муку и грех, — каким-то несуразным, неуютным образом, именно у нас, облечется в плоть правда, простая, ясная, божеская справедливость» 12.

Для ищущих в русской жизни логических оснований Россия становится лабиринтом, выход из которого возможен только в том случае, если поверить в «бессмертное женское сердце» 13. «И запад, пришедший победить и соблазнившись ею, в ее грехе и пороке находит белоснежную Вечную Истину» 14.

«Это та самая идея России, которую не раз постигало художественное русское творчество от сказания о граде Китеже, через Достоевского до Александра Блока. <…> Это — Россия, опустившая белые стены святого города на дно темного озера, это — юродивая, преступная, черная, мученическая Русь с вечной тоской по искуплению <…>. Это Русь в кровавом безумии, со скрежетом зубов верящая, что из крови и пепла, из мутных вод поднимутся белые стены божьего города, и Правда засияет на непомраченных куполах храма» 15. Заметим в скобках, что образ града Китежа в художественной прозе и публицистике А. Н. Толстого конца 1910 — начала 1920-х годов претендует на роль символической константы образа России как святой земли, которая ограждает себя от поругания, погружаясь в воды озера Светлояр. Озеро символизирует идею очищения духа страны в трагических испытаниях (в плане исторической конкретики — это революция, Первая Мировая и гражданская войны). Но символическая перспектива образа позволяет увидеть в нем внеисторическое ментальное содержание: Китеж — скрытая Красота и нравственная истина, тайна, к разгадке которой устремлена русская душа.

Особую роль в становлении Толстого-писателя играло обращение к Александру Блоку и постижение через тематику и образность его творчества «русской идеи» в литературе начала ХХ века. В 1921 году в парижской газете «Последние новости» писатель опубликовал статью на смерть известного русского поэта «Падший ангел», в которой излагает свой взгляд на творческое его развитие, внутренне созвучный мнению Андрея Белого (статья «А. Блок» написана в 1917 году). Поэт Андрей Белый рассматривал блоковский трехтомник как три этапа эволюции в творчестве признанного мастера слова: тезис, антитезис и синтез. Они последовательно реализуют образное триединство: первый том — Прекрасная Дама, второй — Проститутка, третий — Россия. Писатель А. Н. Толстой синтезирует три заимствованных начала в образе Людмилы Павжинской в одном из военных рассказов («Прекрасная дама»).

Сквозная тема первого тома противостоит идейному содержанию второго, начинающегося признанием: «Ты уходишь <…> без возврата».

«Дух души Ее отлетел от поэта; душа Ее ему кажется Нежитью, незнакомкой и Маской; этой Маской завладели стихийные силы, шепнув поэту, что Она — Проститутка. Грех недолжного возведения Музы Блока во Владычицы Мира отягчается ныне грехом недолжного втоптания Ее в грязь; все это оттого, что она — ни София, ни Маска, а женственная душа нашей матери-родины, испытывающей муки рождения своего бытия в грядущих годах: Муза Блока — Россия. К открытию Ее имени Блок придет в третьей книге» 16.

Статья «Падший ангел», во многом вторящая интерпретации русской темы в творчестве Александра Блока Андреем Белым, интересна, в первую очередь, как самоидентификация Толстого-писателя с Александром Блоком в освоении русской темы. Основные этапы, выделяемые А. Н. Толстым в творческой биографии поэта, сопоставимы с временными периодами, которые намечаются в толстовском творчестве. Начало пути — обращение к теме «смертельно раненной русской души, которая начала разлагаться» 17. Блоковские мотивы «тоски глухой и пьяной жизни», «трагической и страшной судьбы России» пронизывают цикл «Заволжье» и тематически соотносимые с ним произведения.

Второй этап — попытка найти идеал, противопоставленный этому разложению:

«под покровом блестящей и шумной жизни — пахло гнилью. <…> Блок выпустил <…> книгу — “Незнакомка”. Это была иная книга, иного человека. Белоснежный призрак, улетевший ввысь из пылающей Купины, снова предстал поэту: с черного, звездного неба скатилась звезда и прекрасной Незнакомкой <…> появилась в улицах города» 18. Процитированная формула имеет прямое отношение к ранней толстовской прозе, поскольку здесь определены основные ориентиры его произведений середины 1910-х годов:

«В стихах о Прекрасной Даме говорилось о каких-то чудаках, слушающих “шорохи и стуки”; о предчувствии прихода Той, кого ждут, — Прекрасной Дамы; о трепете ожидания, когда уже чудятся Ее шаги и вот-вот раздастся стук в дверь; о восторге первого видения, когда из Горящей Купины, из сердца, появляется сияющий призрак и исчезает в выси; о молитвах влюбленности к улетевшей; о мечте улететь за нею в Горний Терем. В книге было неясно — кто же Прекрасная Дама? Пречистая, Непорочная Девственность, смерть?» 19.

Особое значение здесь получает собирательный образ русских как чудаков-мечтателей, даже в условиях распада и разложения верящих в «сияющий призрак» России, возрождающейся в «молитвах влюбленности».

Попытка определить содержание символического образа приводит писателя к выводу, что «“Стихи о прекрасной Даме” — это не просто книга о Возлюбленной, «пригрезившейся поэту в облике Прекрасной Дамы как источника и символа Вечной Женственности, Красоты, Добра и Света» 20.

Смысловые возможности этой поэтической книги гораздо глубже, поскольку за символистской многозначностью и неопределенностью женского образа автору статьи видится книга «о России, о бедной, доверчивой русской душе, снова и снова обольщенной призраком Всеобщего Счастья» 21. 

Писатель акцентирует бессознательное начало в реализации Александром Блоком этого смысла: «Блок ни минуты не думал, что писал книгу о России, он лишь переживал свою влюбленность и вещим, пронзительным взором видел, что она недостижима и невоплотима, потому что он был Поэт, потому что через него говорили миллионы голосов» 22. Таков способ освоения «русской идеи» у А. Н. Толстого. В его прозе Россия не является объектом интеллектуального освоения, а содержание этого образа «высвечивается», в первую очередь, на персонажном («русская душа») и топологическом («славянская равнина») уровне.

Интересна интерпретация поэмы «Двенадцать» в контексте развития символистской поэзии Александра Блока в ранний период его творчества: «Поэт, всю свою жизнь певший нам о нисхождении во тьму, о тоске и безнадежности русской, грешной ночи, — объявил, наконец, весть, радостней которой не было: Россия будет спасена; двенадцать разбойников, не ведавших, что творили, будут прощены. Пронзительным взором он проник в бездну бездн тьмы и там увидел не дьявола, но Христа, ведущего через мучительство разбойников ту, у которой плат окровавленный опущен на глаза» 23. Такая интерпретация финальной сцены поэмы выдвигает на первый план вслед за образом Христа блоковский образ России («плат <…> опущен на глаза»), который в данном контексте вплотную приближается к образу Богородицы (за счет мотива пути во времени и вечности рядом с Христом). Ее окровавленный плат и Его белый венчик — символы страдания и чистоты. Путь, по которому идут герои, — это не дорога на Голгофу, а через «мучительство разбойников» — к преображению духа Родины, жертвенной и всепрощающей, еще раз убеждая, что «и разбойники будут спасены». Эта тема найдет образное завершение в «Повести смутного времени» (Берлин, 1922). Поп из коломенской церкви Николая Чудотворца отказывается от сана и уходит в степь разбойничать. Он убежден в том, что «мы, русские люди, все проклятые. У нас дна нет» 24. Отсутствие меры — главная черта русского характера — толкает Наума к великому греху, но оно же ведет и к великой святости, когда бывший поп-расстрига превращается в блаженного старца Нифонта, к которому в Преображенскую пустынь приносят на благословение детей, приобщая их к таинству преображения. Настоящая и будущая судьба России воплощена здесь в образе разбойника-святого; автор «Повести смутного времени» вслед за Н. А. Бердяевым примиряет две крайности, увиденные в русском человеке: зверское и ангельское, «упоение грехом» и «упоение святостью».

Толстовский образ России устремлен в будущее, и в этом проявляется его специфика на фоне эмигрантской литературы, которая движется либо по пути идеализации прошлого, либо видит в происходящих в современной России событиях пророчество Нового Апокалипсиса.

Писатель А. Н. Толстой воспринимает раннее и позднее творчество Александра Блока как две крайние точки единого пути, позволяя читателю таким образом рассмотреть свое собственное творчество, в котором так же осознанно или неосознанно Россия, ее образ и историческая судьба всегда были главными темами, вне зависимости от того, был это социальный анализ современного состояния русской жизни («Заволжье» и рассказы начала 1910-х годов), символико-обобщенные картины народной жизни в фольклорной стилизации («За синими реками») или соединение реалистической и символистской образности в прозе середины — конца 1910-х годов. Проза А. Н. Толстого, так же, как и поэзия Александра Блока, все гда устремлена к идеалу, «никогда не достижимому и не воплотимому, но всегда путеводному» 25. 

В статье «Падший ангел» А. Н. Толстой не только акцентирует ностальгический пафос образа России, свойственный эмигрантской литературе в целом, но и выявляет еще одну доминанту национального характера, определяемую, в том числе и пространственно. Чувство тоски, характерное для русского человека, по мнению Н. А. Бердяева («О власти пространств над русской душой»), берет начало в бескрайности русских просторов: «Русские почти не умеют радоваться. <…> Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности» 26.

Мотив русской тоски, наследуемый от писателей XIX века (М. Ю. Лермонтов, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков), свойствен Александру Блоку («звенит тоской острожной глухая песня ямщика»), Максиму Горькому (система лейтмотивов «окуровского» цикла), Ивану Бунину («одна из самых удивительных черт русского характера, которой не устает поражаться Бунин, это абсолютная неспособность к нормальной жизни, экзистенциальная тоска» 27, Андрею Белому, еще в 1905 году опубликовавшем в «Весах» книгу статей «Луг зеленый», ведущая тема которой — тема русской тоски — позднее будет воплощена в образной структуре романа «Серебряный голубь» (написан в 1910 году). «Искони был вольный простор. <…> Верю в Россию. Она — будет. <…> Будут новые времена и новые пространства. Россия — большой луг, зеленый, зацветающий цветами. <…> И сидишь, успокоенный на зеленом лугу. Там… из села, раздаются звуки гармоники, и молодые голоса заливаются тоской на зеленом лугу: “Каа-к в стее-пии глуу-хоой паа-мии-раал ям-щиик”» 28.

Тема «русской тоски» будет поднята А. Н. Толстым в августе 1922 года в статье «Памяти Блока», где писатель сформулирует главный вопрос эмиграции: «Мы, живущие, разбивающие лицо об острый щебень дней, слишком спешим, чтобы прислушаться к полету вечности, слишком устали, чтобы любить, слишком обезображены, чтобы верить, слишком несчастны, чтобы надеяться на спасение. Чем оборонимся от дробления, распадения, вечной смерти? Чем победим?» 29.

Ответ на него писатель предложил читателю в романе «Хождение по мукам», предисловие к которому очень созвучно «Лугу зеленому» Андрея Белого: «Да будет благословенно имя твое — Русская Земля. <…> Не для смерти, не для гибели зеленая славянская равнина, а для жизни, для радости вольного сердца» 30.

В мире утраченных ценностей, в «развороченном бурей быте» А. Н. Толстой находит единственную опору в самом чувстве сопричастности национальным основам. Этим обусловлено его решение вернуться в Россию, из упорядоченной, рационально организованной западной жизни в родное пространство, для того чтобы продолжать «хождения по мукам» в поисках «нити Ариадны». Россия для писателя — это и лабиринт, опасный своими тупиками, и тайна обретения спасительного пути.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Бердяев Н. А. Судьба России. — М., 1990. — С. 296.

2 Руднев В. П. Энциклопедический словарь культуры XX века. — М., 2001. — С. 409.

3 Гордович К. Д. История отечественной литературы XX века. — СПб., 2000. — С. 117.

4 Толстой А. Н. Полн. собр. соч.: В 15-ти т. — Т. 4. — М., 1948. — С. 671.

5 Бунин И. А. «Третий Толстой» // Бунин И. А. Окаянные дни. — М., 1991. — С. 284.

6 Бердяев Н. А. Судьба России… — С. 301.

7 Там же. — С. 304.

8 Там же. — С. 311.

9 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10-ти т. — Т. 10. — М., 1985. — С. 21.

10 Там же. — С. 22.

11 Толстой А. Н. Полн. собр. соч.: В 15-ти т. — Т. 4. — М., 1948. — С. 664.

12 Там же. — С. 671.

13 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10-ти т. — Т. 10. — М., 1985. — С. 20.

14 Там же.

15 Там же.

16 Цит. по: Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской литературы. — М., 2001. — С. 117—118.

17 Смола О. П. А. Н. Толстой и А. А. Блок: К истории литературных отношений // А. Н. Толстой: Материалы и исследования. — М., 1985. — С. 200.

18 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10-ти т. — Т. 10. — М., 1985. — С. 33.

19 Смола О. П. А. Н. Толстой и А. А. Блок: К истории литературных отношений… — С. 198.

20 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10-ти т. — Т. 10. — М., 1985. — С. 33.

21 Там же.

22 Там же.

23 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10-ти т. — Т. 10. — М., 1985. — С. 39.

24 Толстой А. Н. Полн. собр. соч.: В 15-ти т. — Т. 4. — М., 1948. — С. 102.

25 Смола О. П. А. Н. Толстой и А. А. Блок: К истории литературных отношений… — С. 199.

26 Бердяев Н. А. Судьба России… — С. 65.

27 Мальцев Ю. Бунин. — М., 1994. — С. 164.

28 Белый А. Луг зеленый // Белый А. Символизм как миропонимание. — М., 1994. — С. 333—334.

29 Цит. по: Смола О. П. А. Н. Толстой и А. А. Блок: К истории литературных отношений… — С. 202.

30 Толстой А. Н. Хождение по мукам. — М., 2001. — С. 16.

А. В. Федорова. Образ России в эмигрантской публицистике А. Н. Толстого («Нить Ариадны», «Падший ангел») // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 601-620.