Русский язык в контексте времени

В. Н. Калиновская. 

Лексическая сочетаемость в русском литературном языке XVIII века как отражение культурной парадигмы: динамический аспект

Употребление каждого конкретного слова приобретает значимый характер только в связи с другими словами: только находясь в разнообразном общении с другими единицами лексической системы оно реализует свои возможности, и, прежде всего, возможности семантического развития. Лексические связи слова — это и указатель норм словоупотребления, и дополнительное средство его стилистической характеристики. Сопоставление типов употребления разных слов (при общности их значений) резко противопоставляет XVIII век другим периодам истории русского литературного языка и позволяет определить причины уникальности языкового состояния эпохи. Обращение к анализу языковых фактов именно этого времени в нашем докладе не случайно. XVIII век — начало процессов, которые привели к формированию современного русского литературного языка, процессов, которые во многом определялись сознательной языковой политикой как со стороны государства, так и со стороны отдельных личностей, влиятельных с точки зрения формирования норм словоупотребления. Понимание сущности исторических процессов в прошлом помогает нам адекватно оценить направление развития современного русского языка, позитивно вмешаться в нежелательные для литературного языка, для национальной культуры тенденции. 

«Открытость», характеризовавшая развитие русской культуры в рассматриваемый период, находила свое отражение в реализации новых фразеологических (в широком смысле) потенций слова. Активизации этих процессов способствовало снятие всяческих (жанрово-стилистических и функционально-стилистических) ограничений на сочетаемость слов. В формирование новых связей включалась лексика различного происхождения: традиционно книжная (славянизмы, церковно-славянизмы), иноязычная неология и большой пласт разговорной лексики, в понимании XVIII века — просторечия. 

Кардинальные изменения на уровне лексической сочетаемости привели в будущем к важным системным преобразованиям в русском литературном языке: к формированию широкой синонимии на основе семантической и стилистической дифференциации вариантов. Формирующийся на новых стилистических основаниях литературный язык не только сам менялся под воздействием экстралингвистических факторов (номинативные процессы, связанные с появлением новых жизненных реалий и понятий), но и сам менял действительность, заставляя думать и говорить по-другому, «на иную ногу», как сказали бы в XVIII веке. 

Существенным образом повлияли на смену языкового кода многочисленные иноязычные заимствования — как следствие петровского курса на «европеизацию» русской культуры. Процесс этот был длительным, неравномерным и неоднозначным на протяжении столетия. Особенно значимыми представляются не прямые заимствования (варваризмы), а случаи семантического калькирования, то есть примеры усвоения новых понятий. Процесс ментализации сопровождался выстраиванием новых системных отношений в языке, прежде всего, на лексико-семантическом уровне. Формирование новой терминологии проходило сложный путь семантизации при посредстве уже знакомых представлений и образов, заключенных в конкретных словах. Расшифровка языкового кода происходила благодаря возникающим в языке сочетаниям слов, которые помогали конструировать новые смысловые единицы и вводить их в привычную картину мира.

В данной статье материалом для наблюдений над лексической сочетаемостью в литературном языке послужили типичные для XVIII века употребления прилагательного общественный, особенности функционирования которого позволяют сделать вывод не только о социокультурной значимости самого слова, но и о существовании «идеологической нормы», проявляющейся в актуализации особого семантического признака при образовании целого ряда устойчивых лексических сочетаний.

Перефразируя известное выражение «homo sapiens, или человек разумный», актуальное для века Просвещения, скажем, что в русской культуре этого периода «человек разумный» приобретало значение «человек общественный». Актуальность понятия сохраняется вплоть до конца века, в конце столетия данная культурная парадигма обновляется новым сочетанием гражданственный человек (судя по определению прилагательного, данному Словарем русского языка XVIII века, это ‘сознательный член общества’) 1. О формировании этого культурного феномена в языковом сознании русского человека свидетельствует характер лексических связей слова общественный: общественная жизнь, общественный союз, общественная связь, общественные слова, общественное воспитание, общественное образование, общественное преступление, общественный человек, общественный порядок, общественное благо, общественный закон, общественная правда, общественное правление и т. д.

Само прилагательное общественный входит в русский литературно-письменный язык в конце первой трети XVIII века. Первую лексикографическую фиксацию нового слова обнаруживаем в трехъязычном Лексиконе 1731 года 2; в другом, также переводном, словаре находим прилагательное уже в составе словосочетания общественная курысть (в сравнении: нем. Das gemeine Beste) 3, не укоренившегося в русском языке, по-видимому, по нескольким причинам: собственно лингвистическим (архаизм в вариантном ряду выгода — корысть — интерес) и социокультурным — в русском языке намечалась тенденция к закреплению в семантике корня корыст- устойчивого оценочного компонента отрицательного характера, о чем можно судить по значениям новых слов, образующихся как по книжным моделям, так и с помощью просторечного суффикса корыстливой, корыстолюбивой, корыстолюбие (см. Словарь русского языка XVIII века, вып. 10). Словарь Академии Российской фиксирует употребление новых сочетаний общественное благо и общественная польза, к концу века закрепившихся в качестве устойчивых речений русского литературного языка. 4 Отметим значимость установившейся в языке нормы словоупотребления. Словарь как бы подчеркивает важность обозначаемых новыми сочетаниями базовых для национальной культуры понятий. Соединение в новой модели ключевых для русской ментальности понятий «добра» (благо) и «пользы» — свидетельство преемственности национальной культуры, какими бы путями она ни продвигалась по пути эволюции. 

Идея общественного в языковое сознание русского человека входила как идея государственного — именно этот актуальный смысл делал слово общественный и связанную с ним фразеологию книжно-литературного происхождения культурно значимой. Очевидно то, что словосочетания с прилагательным общественный явились важным «ментальным» звеном в понятийной цепочке, представляющей реализацию новой модели государственного устройства, на языке современных политиков — «вертикали власти»: государство — общество (народ) — гражданин (личность). К разрешению второй составляющей этой триады Россия подошла только к концу века, ее развитие завершилось серьезным противоречием, осмысленным современниками как проблема личности и народности и ставшим центральным конфликтом всей последующей эпохи. 

Прилагательным общественный в русском литературном языке XVIII века, как правило, переводились разные слова, в XIX веке давшие ряды важных общественно-политических терминов с корнями социал- и коммун-. Специфическое употребление слова в XVIII веке можно объяснить нерасчлененностью понятий «общественного» и «государственного», что связано с совмещением представлениий об «общем» и «общности», заключенных в корне общ-. Ту же закономерную связь с первичным образом наблюдаем в употреблении существительного общество.

Литературные источники XVIII века дают нам целый ряд лексических сочетаний с прилагательным общественный разной степени устойчивости, на примере которых можно наглядно проследить процесс моделирования нового типа общественного сознания, рассчитанного на укрепление и упорядочивание российской государственности. Подтверждением нового самоощущения может стать пример употребления терминологического словосочетания общественное состояние, которое является новацией XVIII века и как нельзя лучше передает актуальность переживаемого момента эволюции социума: Взаимное соотношение членов общества называется состояние Общественное, которому противуполагается состояние Естественное. (Кун. Право ест. § 238). 

Доминирование идеи «государственного» над «общественным» было объективно обусловлено характером проводимых в России реформ, что очень точно отразил А. С. Пушкин в своем посвящении Петру: «самодержавною рукой Он смело сеял просвещенье». Ни одно из других значений прилагательного общественный (‘государственный’) не дает примеров такой широкой устойчивой сочетаемости в текстах XVIII века, как это. Употребление слова именно в таком типичном для XVIII века значении позволяет ему установить синонимические отношения с другими единицами языка, вследствие чего образуются вариантные фразеологические ряды с прилагательными общенародный, государственный, народный (на периферии семантического поля — с прилагательным казенный). Просматривая динамику развития этих отношений, отметим, что в XIX веке намечается тенденция к семантической дифференциации вариантов: ср. государственное образование, народное образование, государственное преступление, народная правда, общественная жизнь, общественные здания и т. п. 

Что касается других примеров сочетаемости прилагательного общественный в языке XVIII века, то они представляются особенно интересными с точки зрения постепенного освоения русской ментальностью ценностей европейской цивилизации. Показателен в этой связи перевод с французского выражения, относящегося к сфере общественно-политической терминологии: ..общественная или государственная вольность <фр. ориг.: la liberte politique> не в том состоит, чтоб дЬлать все, что кому угодно.. (Наказ § 36). Характер перевода ясно указывает на то, что автор-переводчик, употребляя русские «эквиваленты», осуществляет вполне осознанный выбор: соположением прилагательных делает «общественное» и «государственное» равнозначными и ставит их в прямую связь. Понимая политическую свободу через призму государственных интересов, он стремится обозначить и понятийные границы нового термина. На то, что этот термин становится важным и значимым в системе «метафизического языка» (по известному определению А. Пушкина), указывает появление еще одного варианта на этапе ментализации нового понятия, ср.: Во всЬх благоучрежденных правлениях, законы служат порукою за общественную свободу (Гражд. общ. 8). Подобное варьирование языковых средств в русском литературно-письменном языке XVIII века, в том числе и в сфере терминологии, являлось отличительной чертой этого периода в истории языка и было свидетельством несформированности или неусвоенности самого понятия, объяснялось нечеткостью представлений о соответствующем предмете действительности. 

Рассматривая функционирование в русском литературном языке XVIII века прилагательного общественный в контексте культурных преобразований эпохи, нельзя не остановиться на некоторых других аспектах формирования нового типа общественного сознания. Как известно, одним из любимых самим Петром нововведений были ассамблеи: буквальное значение этого слова — ‘собрание’. Царь придавал исключительное значение этому мероприятию, поскольку именно через него русские люди приучались к общественной жизни, к свободному общению. Благодаря этому устанавливались общественные связи. Первоначальное назначение ассамблей было собрание с целью развлечения, увеселения, и что самое важное — совместного и непринужденного. Вот какое определение дает слову сам царь Петр: Волной приход всякому в чей дом в назначенное время для веселья кромЬ ужена. Петр I. (ЛВН, 2). 5 В другом источнике раскрывается не только смысл нового слова, но и обращается внимание на общественную значимость сего действа: Ассамблея слово французское, котораго на русском языкЬ одним словом выразить не возможно, но обстоятельно сказать: вольное, в котором домЬ собрание или съезд дЬлается не только для забавы, но и для дЬла; ибо тут может друг друга видЬть и о всякой нуждЬ переговорить, также слышать, гдЬ что дЬлается, притом же и забава (ПСЗ V 598).

Держать ассамблеи — было делом престижным, а для некоторых особо знатных и высокопоставленных лиц — делом чести: Такожде и политические ассамблеи держу наряду с другими послами (М. Бестужев, АВ II 354). Как известно, к концу века первоначально синкретичное (по функциональности) общественное предназначение ассамблей существенно ограничивается в связи с наметившимся перераспределением (дифференциацией) основных функций: появляются дворянские собрания, аглинские/английские/аглицкие клобы/клубы и светские балы. В связи с динамикой культурной парадигмы интерес представляет употребление глагола держать в словосочетании держать ассамблеи, семантика корня которого чрезвычайно значима в системе основных ценностей русской ментальности (ср. держава). Другое выражение, употребление которого приобрело в конце столетия устойчивый характер, — это держать (открытый) стол, являвшееся новацией в языке XVIII века и, скорее всего, заимствованное из французского языка, ср: Tenir table, держать. иметь стол. Tenir table ouverte, открытой стол держать 6 — как раз вписывается в традиционную систему ценностей. У глагола держать в составе новых этикетных формул его старая семантика ‘обладать властью’ актуализируется в значении ‘быть хозяином, устроителем чего-л.’. Светские (то есть «мирские») балы уже не держат, а дают, как дают представление, спектакль и т. п. Примером сходного по значимости, но более серьезного по своим последствиям развития культурной парадигмы является изменение в языке XVIII века привычной сочетаемости со словом дом (символ стабильности, покоя, защиты, очага …): включение в исконную парадигму глава, хозяин, владелец дома нового сочетания друг дома (ср. также: друг Отечества, друг Марса), представляющего собой кальку с фр. ami de la maison, приводит к важным последствиям не только в смысле динамики лексической сочетаемости в литературном языке этого времени, но и к определенным сдвигам в общественном языковом сознании.

Заметим, что отношения с новыми реалиями, например, с общественной жизнью, у русского человека всегда складывались не совсем простые. В сознании русского человека «общественная жизнь» не была делом столь уж безобидным, переводя на язык современной актуальной лексики, она ассоциировалась со светской «тусовкой», а любителя общественной жизни можно было бы назвать человеком «тусовочным». В одной из приводимых ниже цитат автор как раз назидательно предупреждает о скрытых опасностях такой «общественной жизни», автор другого текста прямо обличает ее плоды: Люди обращающиесь по большой части в компаниях ежедневными и часто вредными опытами узнают в других людях много лжи, обману и коварства, и сии не выгоды общественного жития и осторожность, чтоб не попадать в такие сЬти, принуждают их прилЬжно и крЬпко внимать других людей рЬчи и дЬла (Коз. ФП 151); Кто может поверить, чтобы суетность и пустота свЬтской и общественной жизни до толь высочайшаго степени возмогли загладить чувствования человЬколюбия (Сат. I 39). 

Важно отметить, что и в последующие периоды истории русского литературного языка словосочетание общественная жизнь наполнялось актуальным содержанием (ср.: общественная работа) в соответствии со временем, его потребностями и характером самой жизни. Идеологический и в каком-то смысле культовый характер этой этикетной формулы в советскую эпоху в XX веке приводил к абсурдным по сути последствиям — почти отрицанию личной жизни (ср. разг.: нет никакой личной жизни). Интересно, что в последнее десятилетие XX-го столетия употребление самого прилагательного общественный пошло на убыль, уход слова (а равно и его производных) в пассивный запас отмечен и словарями современного русского языка. 7

К периодическим проявлениям актуальности общественных связей, пожалуй, можно было бы отнести «достижение» последнего времени — популярную ныне профессию специалиста по связи с общественностью, то есть «пиарщиков» (от варваризма «public relations»). Как было уже замечено, «ростки нового» имели «глубокие корни в прошлом»: вошедшее в употребление в XVIII веке выражение общественные связи очевидно, уже содержало в себе прообраз современной социальной активности: Петр Первый, тронутый более блеском наружным общественной связи, нежели ее внутренним блаженством, обращал свои законы на торговлю, мануфактуры, морское и сухопутное войско (Радищев ПСС III 42).

Заслуживает отдельного комментария и встречающееся в переводных текстах словосочетание общественные слова, значимое для характеристики самой важной составляющей коммуникативного процесса (речевого диалога): Наконец получил он, .. Письмо врученное ему как от Цесаря. Но сверьх что написано Оно словами общественными <termes vagues> и Холодными довольно, почел за подлинное (Римск. ист. XIV 87); Однако на конец довольно себя превозмог, и отважился на нЬсколько слов общественных обращенных в высокомЬрныя учтивости (Т. Ионес I 259). Как явствует из контекстов, встретившаяся конструкция передает смысл современных выражений официальные, или казенные слова (ср. также: казенная речь, то есть «оплаченная из казны»). Словосочетание, появившееся в XVIII веке, и эквивалентные ему современные устойчивые выражения можно было бы выстроить в динамический (диахронический) ряд с варьирующимся компонентом общественный — официальный — казенный. Эта цепочка является неполной без хорошо знакомого нам устойчивого выражения общие слова ‘ничего не значащие, пустые’, где имеем дело с переносным значением прилагательного общий. На этом примере мы можем наблюдать как бы цепную реакцию расщепления одного семантического ядра: от синкретичной по смыслу производящей основы (корень общ-) к отсутствию всякого смысла. Возникающие по ходу развития варианты можно рассматривать как стилистические маркеры: официальные слова — функционально-стилистическая характеристика речи, а казенные слова (казенная речь) — характеристика, содержащая экспрессивно-оценочную информацию. Фразеологизм общие места (что значит ‘общепринятые, всем известные, опошленные частым повторением .. суждения’) 8 и вовсе лишает слово содержания — остается одно лишь «место» (речевой штамп). 

Переводя тему формирования понятия «общественного» в языковом сознании эпохи в несколько иную плоскость, важно отметить активность фразеологической модели с компонентом наш: осознанием своей (личной) причастности к веку, великим событиям, происходящим не только в России, но и в Европе (например, Великая французская революция) можно объяснить необыкновенно частотные по употребительности лексические сочетания с местоимением наш (наше время, наш век, наши люди, наш язык и др.). Рассмотрение этого ряда свободных сочетаний особенно актуально в связи с наметившимся в современном русском языке (опасном для национального самосознания) развитии культурно значимой оппозиции наш — этот (ср. этот народ, эта страна в употреблении некоторых персонажей современной истории России).

Завершим краткий обзор словами Сумарокова, одного из авторитетных писателей XVIII века, рассуждающего о том, кто может считаться членом общества: На что родится человЬк, Когда проводит он, во тунЬядствЬ вЬк? Он члЬн ли общества? моя на это справка, Внесенная во протокол: Не член он тЬла, бородавка; Не древо в рощЬ он, но изсушенный кол ... (Сум. Соч. 1787 I 253). 

Примечания

1 Словарь русского языка XVIII века. — Л. (СПб.), 1984. Вып. 1 и последующие (до 14-го). Все цитаты из текстов XVIII века приводятся либо по этому изданию, либо используются материалы картотеки Словаря; в целях экономии места наименования источников даны в соответствии с принятыми в этом Словаре сокращениями.

2 Вейсманнов. Немецко-латинский и русский лексикон. — СПб., 1731. С. 235.

3 Российский Целлариус, или этимологич. Российской лексикон, изданный Ф. Гелтергофом. — М., 1771. С. 353.

4 Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. — Ч. IV. — СПб., 1822. — Стлб. 148.

5 Лексикон вокабулам новым по алфавиту. [Нач. XVIII в.] /Сб. ОРЯС. — СПб., 1910. — Т. 88. — № 2. — С. 363-382.

6 Полной французской и российской лексикон, с последнего издания лексикона Французской академии на российской язык переведенный Собранием ученых людей. — СПб., 1786. — Т. II. — С. 575.

7 Толковый словарь русского языка конца XIX в. Языковые изменения. — СПб., 1998. — С. 433.

8 М. И. Михельсон. Ходячие и меткие слова. — СПб., II изд., 1986. — С. 278. 

В. Н. Калиновская. Лексическая сочетаемость в русском литературном языке XVIII века как отражение культурной парадигмы: динамический аспект // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 724-730.