Народное слово в живой речи

С. Н. Смольников. 

Антропонимы в детской дразнилке

Функциональный аспект изучения русской антропонимии требует ее рассмотрения в составе вербальных текстов, различающихся по назначению, сфере применения, имеющих разные прагматические установки, связанные с использованием имен собственных.

Обращение к фольклорному материалу дает исследователю возможность наблюдать над формированием культурной семантики имени, разнообразных «приращений смысла», «коннотаций», устойчивых и регулярно воспроизводимых в определенных коммуникативных ситуациях, в тех или иных сферах общения.

Областью научных исследований, в которой пересекаются интересы фольклористов и лингвистов, занимающихся проблемами имен собственных, является детский фольклор. В первую очередь это касается текстов, для которых использование антропонима является необходимым жанрообразующим признаком, а именно дразнилок и функционально близких к ним ситуативных высказываний, созданных по фольклорной модели и нередко воспроизводимых в устойчивой форме. Для обозначения данной совокупности текстов («дразнилки», «издевки» и т. п.) в отечественной фольклористике используется термин «детская сатирическая лирика», который был введен в научный оборот Г. С. Виноградовым [1]. Центральное положение в системе детских текстов-«издевок», по мнению исследователя, занимают высказывания двухкомпонентной структуры, в которых на первом месте находится имя лица, на втором — рифмующийся компонент, выражающий оценку лица или его имени: «Рыжий — бесстыжий», «Жадина-говядина», «Андрей-индей», «Архип — старый гриб», «Верка — табашна мерка», «Митька — коровья титька» и т. п.

Предметом рассмотрения в данной статье являются не все тексты дразнилок, а только те из них, которые связаны с личными именами.

Исследователи детского фольклора склонны рассматривать данные образования как тексты, дразнилки. Исследователи ономастики включают их в один ряд с прозвищами (номинативными единицами, употреблявшимися с целью идентификации лица в коллективе). Данное явление хорошо описано учеными, изучавшими состав современных прозвищ (З. П. Никулина и др.), в том числе и наиболее активных в детской аудитории (4–6 класс), например: Юля-Капризуля, Белан-Баран, Уханчик-Тараканчик, Сало-Мусало и др. [2]. Отмечено, что рифмующийся компонент часто может отрываться от личного имени или фамилии и функционировать как прозвище в качестве средства идентификации лица в коллективе. 

В детской речи паронимическая фигура, которая строится на звуковом повторе, преследует цель дискредитации личного имени. Дразнилка как фольклорный текст отражает достаточно архаичное по своей природе явление: причинение ущерба личному имени. 

Словесные манипуляции с личным именем с целью причинения вреда, ущерба его носителю отражают особенности архаического сознания, не проводящего четкого различия «между словами и вещами» [3], с позиций которого личное имя оценивается не как условный различительный знак, а как заместитель лица, полностью тождественный его носителю, что определяло различные запреты с употреблением личных имен в речи. Воплощенность имени собственного, его неразрывная связь с называемым предметом является обязательным признаком мифологического мышления и мифопоэтической картины мира [4].

Неоднократно высказывалась мысль о том, что детское сознание на определенной стадии развития является типично мифологическим, для него не существует границы не только между собственным и нарицательным именем, но и между именем и его денотатом: названия предметов в детской речи являются по своей сути собственными именами, а признаки и действия предметов оцениваются как состояния собственных имен [5].

Мифологизм детской дразнилки проявляется не только в особом отношении к личному имени, но и в актуализации архетипических моделей, ситуаций, признаков. Мир дразнилки — перевернутый мир. Его герой подчеркнуто лишен человеческих признаков, имеет нечеловеческое происхождение, внешность, поступки: «Алешка — лепешка, / Мать — картошка, / Отец — огурец» (ДФ, № 875) [6]; «Алеша-балеша / Мать нехороша, / Отец с кувшин, / Борода с аршин» (ДФ, № 275); телесные аномалии, изъяны в одежде: «Анна-банна, / Нога деревянна, / По полу ходила, / Таракан давила. / Таракан пищит, / Мать г…на тащит» (ДФ, № 1032). Характерным атрибутом героя дразнилки часто являются животные, которым традицией приписывается хтоническая или инфернальная природа: собака, кошка, мышь, таракан, вошь и др., на человека переносятся их действия: «Коля, Коля, Николай, / Сядь под лавку да залай!» (ДФ, № 957).

Детская логика объявляет неприличным все, что связано с представлениями о «телесном низе», естественных отправлениях, поедании несъедобного — экскрементов, гадов, падали: «Дядя Павел / В штаны наплавил» (ДФ, № 983); «Иван-болван / С колокольни упал, / Три года катился, / Г… подавился…» (ДФ, № 909); «Федя-едя / Съел медведя / Кошку драну / Мышь погану» (ДФ, № 1012). Формульность дразнилки связана с использованием устойчивых конструкций, варьирующихся лишь в рифмующемся элементе: «Миронья — дыра воронья» [7]; «Марья-каналья / Дыра тараканья» [8] или, например, в современном детском фольклоре: «Ирка, / В попе дырка»; «Светка-конфетка, / В попе сигаретка» и др., ср.: «Жадина-говядина, / В попе шоколадина».

Подобные тексты не характеризуют лицо, а наоборот, приписывают имени те или иные признаки, связанные с антиповедением. Дразнилки имеют не информативный, а инвективный характер.

Обнародование «скрываемого, потаенного» в рассматриваемых текстах представлено в риторических фигурах парадокса. Это свойственно как дразнилкам, бытовавшим в традиционной крестьянской среде, так и произведениям современного городского фольклора. Неадекватное поведение лица, названного именем собственным, и в текстах позднего происхождения является доказательством его особой сущности: «Лена-пена, дай полена, / Нечем печку затопить. / Лена бросила полено / И давай себя лупить»; «Таня-параня / Ходила на собранье, / Руки-ноги подняла, / Ничего не поняла».

Дразнилки в ряду других жанров детского фольклора выделяются прежде всего функциями, которые выполняет в них антропоним. 

Основной для антропонима в дразнилке является номинативно-адресная функция. Антропоним называет конкретное лицо, которому адресован текст и имеет конкретно референтную определенность. Имя в дразнилке — это не имя, общее для группы людей, оно лишено условности и обобщенности, как, например, в потешках или прибаутках: «Из-за лесу, из-за гор / Ехал дедушка Егор…»; «Сидор баню продает, / Сидориха не дает, / Сидорята верещат, / Под угор баню тащат» и т. п.

Оценочно-экспрессивная функция имени собственного (личного имени либо отфамильного прозвища) проявляется в активном использовании суффиксов субъективной оценки: «Васька-Васенок, худой поросенок», «Уханчик-тараканчик» и др. Однако данная функция антропонима для дразнилки не обязательна.

Более важной является креативная (рифмообразующая, ритмикообразующая, текстообразующая) функция. Звуковой облик имени определяет рифму, на которой строится развертывание текста: «Кузя-Кузя — / Вошь на пузе» (ДФ, № 968); «Сашка — промокашка, / Серая букашка» (ДФ, № 288); «Лена — Сопли до колена!» (ДФ, № 299) и т. п.

В тексте дразнилки имя собственное образует единую номинацию с рифмующимся компонентом, который может иметь различную природу: а) созвучное слово языка, ослабляющее в новой номинации свое лексическое значение (Светка-пипетка, Юралей-Бармалей, Лена-пена и др., ср.: рева-корова, ябеда-беда, плакса-вакса); б) окказиональное слово (Вадя-Бадя, Оля-Боля, Миша-Пиша-Калапиша, Федя-едя и др., ср.: ябеда-корябеда, плакса-макса).

Чаще всего рифмующийся компонент номинации имеет устойчивый характер, ассоциативная связь личного имени с другим словом языка или окказиональным образованием является традиционной: Алешка-лепешка, Андрей-воробей, Вася-карася, Витя-титя, Вовка-морковка, Лена-пена, Мишка-шишка, Нинка-картинка, Степа-растрепа и т. п.

Функции рифмующегося компонента в составе номинации лица разнообразны: усиление экспрессии (Игоренок-поросенок, ср.: рева-корова), создание оценочности у экспрессивно нейтрального имени (Иван-болван, Вадя-Бадя, Федя-едя) и др. 

Функция рифмующегося компонента в таких случаях близка функции экспрессивных суффиксов. Поэтому исследователи, обращавшиеся к рассмотрению подобных образований определяли их как редкое для русского языка явление агглютинации [9].

Риторический прием повтора-отзвучия активно используется не только в детской среде. Исследователи отмечают его широкое использование в разговорной речи взрослых, направленной на оценку называемых явлений (сахар-махор, танцы-шманцы, штучки-дрючки, фокус-покус). Но рифмование имени — это, видимо, характерное свойство именно детской речи. 

Обычно в тех случаях, когда имя рифмуется со словом или словосочетанием, выражающим оценку: «Фёкла — дура мокра»; «Марья — вралья»; «Мишка — еловая шишка»; «Матрёна — дура вострёна» [10], — для рифмующегося компонента характерна предикативная функция. Ср.: «Игоренок-поросенок, невоспитанный ребенок».

В ряде текстов наблюдается подчинение номинации следующей за ней устойчивой формуле, рифмование с ней: «Акулина-чепуха / задавила петуха» [11], «Катюха, Катюхá / Задавила петуха...» [12]; «Володя-Володенок, / Паршивый поросенок…» (ДФ, №929). Второй компонент номинации лица таким образом приспосабливает текст дразнилки к личному имени.

Креативный характер номинации лица в дразнилке обусловливает возможность ее развертывания в текст или присоединения к ней экспрессивно окрашенного текста. Первичность рифмованного прозвища по отношению к тексту дразнилки отмечалась еще Г.С. Виноградовым [13].

По особенностям связи с именем собственным можно выделить следующие группы текстов дразнилок.

а) Тексты, являющиеся устойчивой реакцией на имя или имя с рифмующимся компонентом: «Андрей-воробей, Не гоняй голубей…»; «Коля-Коля-Николай, Сиди дома, не гуляй…»; «Мишка-медведь, Научи меня реветь…»; «Федя-едя, / Съел медведя…» и т. п. Подобные произведения строго закреплены в сознании носителей фольклорной традиции за определенным личным именем. Обладая устойчивостью, они определяют семантику имени в национальной культуре, сообщают ему фоновые культурные коннотации, являются характерной реакцией на имя.

б) Универсальные тексты, которые могут быть прибавлены к любому имени. Главным образом, это дразнилки, не связанные с определенным именем, а адресованные человеку, имеющему те или иные недостатки: «Жадина-говядина, / Турецкий барабан, / Кто на нем играет? / (Имя)- таракан!» (ДФ, № 309). Дразнилка, высмеивающая жадность, обжорство: «Требушина, требуха, / Съел корову да быка…», — может являться и средством оценки личного имени: «Ах ты, Левка-требуха! / Съел корову да быка, / Овцу-яливицу, / Свинью-пакостницу, / Пятьдесят поросят, — / Одне ножки висят...» [14]; «Николашка требушка! / Съел корову да быка, / Семьсот поросят — / Одни лапочки висят» [15]; «Коля-моля-селенга / Съел корову да быка, / Пятьдесят поросят, / Одни косточки висят» [16].

К любому имени могут быть присоединены тексты: «Маша (Оля, Лена, Таня, и т. п.) — дура, / Хвост надула, / Полетела–запердела»; «Витя-титя (Коля-моля, Миша-пиша и т.п.) — карапуз / Съел у бабушки арбуз. / Бабушка ругается, / А Витя матюгается» и др. Ср. также: «Вовка-морковка, / Спереди винтовка, / Сзади барабан / По всем городам» (ДФ, № 930); «Зинка-корзинка, / Спереди резинка, / Сзади барабан — / По всем городам» (ДФ, № 1046)

в) Тексты, присоединение которых обусловлено ритмом, заданным сочетанием имени с рифмующимся компонентом и лексической или тематической связью номинации и текста: «Лиза-подлиза / Упала с карниза» (ДФ; № 1069); «Петька-петух / На курице протух!» (ДФ, № 985) и т. п.

Исследователи отмечают активное использование при создании дразнилок готовых песенных формул или импровизацию: «Нередко новые стихотворения получаются путем комбинирования отдельных частей разных текстов, когда старые формы и рифмы перестраиваются в иные, новые связи» Отмечается наличие в дразнилках реминисценций из книжной словесности, из сказок, песен, народной агиографии, частушек молодежи [17].

Текст дразнилки может заимствовать строки подблюдных песен: «Акулина свысока / Задушила гусака. / Гусак пищит, / Сто рублей тащит» [18]; закличек: «Лидка-улитка, / Вытяни рога, / Дам тебе хлеба, / Кусок пирога» (ДФ, № 1066), считалок: «Родивон — пошел вон» (ДФ, № 989) и др.

С другой стороны, дразнилки, связанные с личным именем, могут менять свою функциональную парадигму, пополняя тексты других жанров — потешек, прибауток, считалок, припевок. Например, М. Б. Едемский, описывая детский фольклор Кокшеньги, в числе дразнилок фиксирует текст: «Анна-кошева / Куриц гоняла, / Петуха замяла». Подобный текст представлен собирателем и в ряду потешек: «Анна-валява, / Кутёк гоняла, / Калачики пекла / Про великого Петра» [19]. Раздел «Рассчетки при играх» в рукописи Едемского включает текст: «Маша-дура / В лес ходила, / Серу ела, / Нам давала, / Мы не хочем, / Все хохочем» [20] (ср. аналогичные тексты дразнилок: ДФ, №№ 1034, 1099). Хороводная наборная песня, записанная Н. А. Иваницким в Вологодской губернии: «Сеня-Косеня! Не бегай по сеням, Не топай ногой, Не качай головой…» [21] — использует номинацию, сближающую ее с дразнилками. Этот ряд примеров может быть продолжен.

Изменение текстом дразнилки своей функции определяет и преобразование функций имени собственного, которое становится общим условным обозначением лица, не подразумевает связи с конкретным носителем имени, лишено адресной функции. Обращение, использующее имя, теряет коммуникативную функцию и приобретает риторический характер.

Общий набор формул для различных тестов детского фольклора определяет группировку текстов в формальные парадигмы, объединенные системой общих мест. Основываясь только на формальном признаке, невозможно провести четкую границу, отделяющую дразнилки от других текстов. П. В. Шейн, например, включил в число 68 «прибауток, которыми шаловливые ребятишки потешаются и друг над дружкою, и над взрослыми <...> часто без всякого даже повода, ради одной только забавы» [22] и тексты потешек, и тексты игровых припевок («Сидит Яша на лаковом стуле...»). Большое количество текстов песенного происхождения, использующих антропоним, включено в состав дразнилок А. Н. Мартыновой (ДФ): «Катя, Катя, Катерина, / Нарисована картина, / А с картины на портрет, / Лучше Кати нашей нет» (ДФ, №1051); «Катя с горки катится, / На ней бордово платьице, / Сбоку — лента, / Сбоку — бант, / Катю любит музыкант» (ДФ, № 1060). Способность быть устойчивой культурной реакцией на личное имя сближает данные произведения с дразнилками. Но, очевидно, что в данном случае следует говорить о функциональной вторичности таких текстов при адресации конкретному лицу, их особом месте в системе произведений рассматриваемого жанра. Все это свидетельствует о недостаточной изученности данного явления в фольклористике.

Вероятно, выделяя дразнилки в ряду других фольклорных текстов, адресуемых конкретному лицу, следует учитывать как функции текста в целом, так и особенности его языка, принципы текстообразования и в первую очередь функцию номинации лица. 

Семантика имени и специфика фольклорного текста оказываются очень тесно связанными. Анализ употреблений антропонимов в детской дразнилке показывает, что не любой фольклорный текст, включающий имя собственное, отражает его культурную семантику и может быть использован для описания коннотаций имени собственного в национальной культуре. 

Примечания

1 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика / Публ. А.Ф. Некрыловой и В. В. Головина // Русский школьный фольклор. От “вызываний” Пиковой дамы до семейных рассказов / Сост. А. Ф. Белоусов. — М., 1998. — С. 661.

2 Коханова Е. В. Мотивация, структура, функции прозвищ // Материалы XVII Всесоюзной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс». Филология. — Новосибирск, 1979. — С. 34.

3 Фрезер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. — М., 1980. — С. 277.

4 Стеблин-Каменский М. И. Древнеисландская топономастика как материал к истории имени собственного // Стеблин-Каменский М.И. Спорное в языкознании. — Л., 1974.

5 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф — имя — культура // Лотман Ю. М. Избранные статьи. — Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры. — Таллинн, 1992. — С. 65.

6 Studiorum slavicorum monumenta. — Т. 15. Детский поэтический фольклор: Антология / Сост. А. Н. Мартынова. — СПб., 1997. Далее в сокращениях — ДФ.

7 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 667.

8 Песни колыбельные и потешные, записанные М.Б. Едемским в Тотемском уезде Вологодской губ. // ЦГАЛИ. — Ф. 573. — Оп. 1. — Д. 100.

9 Янко-Триницкая Н. А. «Штучки-дрючки» устной речи (повторы-отзвучия) // Русская речь. — 1968. — № 4.

10 Песни колыбельные и потешные, записанные М.Б. Едемским в Тотемском уезде Вологодской губ. // ЦГАЛИ. — Ф. 573. — Оп. 1. — Д. 100.

11 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 700.

12 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 699.

13 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 668.

14 Шейн. П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Т. 1. — Вып. 1–2. — СПб., 1899. — С. 32.

15 Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах… — С. 33.

16 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 699.

17 Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика… — С. 665, 668.

18 Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах… — С. 151.

19 Песни колыбельные и потешные, записанные М.Б. Едемским в Тотемском уезде Вологодской губ. // ЦГАЛИ. — Ф. 573. — Оп. 1. — Д. 100.

20 Едемский М. Б. «Рассчетки при играх» // АГЛМ, КП 50715/1 [Арх. 4385/34], д. 17, № 8.

21 Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах… — С. 63.

22 Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах… — С. 29.

С. Н. Смольников. Антропонимы в детской дразнилке // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия / Гл. ред. Г. В. Судаков. Сост. С. А. Тихомиров. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 808-813.