Перед читателями и исследователями Н. С. Лескова, наверное, не раз вставал отнюдь не праздный вопрос: как, почему наш великий русофил, влюбленный в древнерусскую письменность и иконопись, обратился к раннехристианским житийным повестям, а родное житийное предание осталось им нетронутым.
Действительно, это так, но намерения написать о древнерусской старине у него были.
Так в письме П. К. Щебальскому на предложение принять участие в "Revue Slave" ("Славянское обозрение") Лесков отвечает: "Для Вас лично напишу что-нибудь из церковной жизни и пришлю с цензорским разрешением Александро-Невской лавры. Может быть, это будет образцовое жизнеописание русского святого, которому нет подобного нигде, по здравости и реальности его христианских возрений. Это Нил Сорский (Майков). Надеюсь, что это я могу сделать Вам в угоду, но более ничего обещать не могу" 1.
Намерение это не было исполнено Лесковым. Он увлекся раннехристианской легендой, выбирая сюжеты из Пролога, Патерика, Иосифа Флавия. Этой задачей он занят все восьмидесятые годы и, как мы знаем, достигнутым результатом не был удовлетворен. Ныне мы относимся к раннехристианским повестям Лескова несколько иначе, чем современники и сам автор, находя в них большие достоинства, в особенности, словесные. Но, безусловно, интерес к личности и деяниям древнерусского святого, "которому нет подобного", у него сохранялся, и это заставляет нас подробнее разобраться в его основаниях.
Почему же Лесков заинтересовался Нилом Сорским? С Нилом Сорским вообще не просто. Имя его никогда не забывалось, его называли и "великим старцем", и "преподобным", но канонизирован в Древней Руси он не был. Великий противник его Иосиф Волоцкий был канонизирован вскоре после кончины, а о "великом старце" словно бы забыли или, вернее, не спешили с официальным признанием. Но, хотя формально Нил Сорский не был внесен в списки, с течением времени это потеряло значение, поскольку в святости его никто не сомневался. Имя Нила Сорского появляется в официальном церковном документе только в 1903 г., в "Верном месяцеслове", издаваемом Св. Синодом (память 7/20 мая).
Конечно, из этого вовсе не следует, что имя великого старца было опальным. Предание и Устав его были официально признаны Священным Синодом и несколько раз переиздавались, неизменно называя Нила "преподобным". Но в восприятии современников пореформенной эпохи - не будем забывать этого обстоятельства - Нил выступал как первый, кто поднял голос против крепостного права, пусть пока в отношении монастырских сел, но слово было произнесено. Вспоминали также и последовавшие после выступления Нила репрессии против его сторонников, как бы предваряющие трагедию раскола. К расколу тоже было приковано общественное внимание того времени, в особенности после издания Жития протопопа Аввакума (1862) и публикации других исторических материалов. Аналогия была несомненной: и "нестяжатели", и ранние старообрядцы не были еретиками, а были православными церковными людьми. Но если у старообрядцев возникли канонические расхождения, то у "нестяжателей" таких не было. Они придерживались твердых евангельских истин, и как раз это привело их к конфликту с церковными властями.
Было и другое, на что обращали внимание писавшие о Ниле. Его смелое заявление о своих убеждениях на церковном соборе 1503 г., как и его сочинения, их искренность, сам дух их, казалось, позволяет говорить о свободе.
Исследователь XX в. рассуждает иначе, отставив политический аспект: "Следует помнить, что та "свобода", которой требует преп. Нил, означает вместе с тем и полное отсечение "самоволия"... Разногласие между иосифлянством и заволжским движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях внешней работы в нем или преодоление мира чрез преображение и воспитание нового человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать и путем культурного творчества".2
Два разных понимания личности и трудов Нила, которые не станем здесь обсуждать, свидетельствуют, по крайней мере, о значимости личности и трудов преп. Нила как для прошлого, так и для настоящего времени, и о возможности расширения темы. Слова Лескова о том, что этому святому "нет подобного", звучат и ныне весьма актуально.
Конечно, вызывает некоторое недоумение применение термина "новый человек", возникший не ранее XVIII в. (воспитанием в себе нового человека занимались масоны), как и приложение понятия "культуры" к взглядам древнерусского аскета. Важно и бесспорно, что и сочинения Нила, и его поступки определяются стремлением к праведной жизни. Он выражал чаяние древнерусского человека: "Как жить, чтобы праву быть?"
Если так, то Нил не мог не быть душевно близок Лескову, создателю галереи простецов-праведников. Так писатель и назвал свой цикл рассказов - "Праведники". Люди, живущие по Божьей правде. Им противостоят власть имущие. Столкновение с ними становится драматическим конфликтом ряда произведений писателя. Власти не живут по Божьей правде, травят и губят праведников. Такова судьба протопопа Туберозова в "Соборянах".
Первоначально роман назывался, как известно, "Чающие движения воды". Такое название звучало обличительно для Святейшего Синода. Подразумевало оно закостенелость церковной иерархии, чуждой и неспособной понять необходимость обновления церковной жизни. Чиновничья, бюрократическая власть Синода была бесконечно далека от верующего люда. В евангельском рассказе к больным и скорбящим слетал ангел, "возмущавший" воду источника и творя чудо. Но такого "движения воды" в своем времени писатель не видел. Может быть, отчасти и поэтому, помимо цензурных опасений, он отказался от первоначального названия.
Протопоп Туберозов, нетерпимый к неправде, стремящийся жить по евангельским заповедям, словом и действием служить людям, оказывается неугоден церковным властям. Власти не способны понять чистый порыв души, искренние поступки протопопа воспринимаются как нарушение бюрократических норм, протопопа арестовывают и губят. "Жизнь уже кончена, теперь начнется житие", - произносит он напоследок.
Конечно, Лесков не мог не вспомнить другого протопопа - великого бунтаря Аввакума и намеревался ввести в роман сцену видения Туберозовым призрака. Аввакума, который призывает "порадеть за Русь". Сцену эту он не ввел, возможно, тоже по цензурным соображениям, но она характерна для настроения писателя в его поисках праведников, а попросту достойных русских людей. Нил, начавший движение "нестяжания", осужденное церковными властями того времени, вплоть до репрессий над его сторонниками, безусловно, интересовал Лескова не менее чем Аввакум, но что-то помешало ему выполнить обещание, данное Шубинскому, но что? Возможно, заманил его красочный эллинистический мир, а, быть может, что-то еще? Об этом и наш "розыск", говоря словами Николая Семенова", этим всю жизнь мучался, кидаясь в разные стороны. Он сам был "церковным диссидентом", вечным несогласным. Бюрократическая машина Синода вызывала его неприятие, и, как он ни старался, скрыть этого в своем писательстве не мог. Равно и противоположная сторона не была к нему расположена. Последнее имело для него гибельное последствие. При известии о запрете очередного тома собрания сочинений с "Мелочами архиерейской жизни", Лескова хватил удар, от которого он уже не оправился.
До сих пор соображения наши касались идейной стороны вопроса. Но есть и соображения чисто литературные.
Как мы знаем, древнего списка Жития преп. Нила не существует, по преданию оно сгорело при нашествии казанских татар в 1538 г. Нам известно позднее Житие, первой трети XIX в., составленное, по-видимому, иноком Ниловой Пустыни Никоном Сухим, судя по его подписи в конце рукописи3.
К этому, изданному в недавнее время житию, приложены три чуда. Из них нас интересует первое - чудо о купце.
Содержание такое. Случилось это некоторое время спустя по преставлении старца (т.е. где-то в начале XVI в.). Некий купец царствующего града Москвы пленен был безбожными агарянами, или турками, и находился в пленении несколько лет в "велицем озлоблении и тесноте". Он усердно молился Богородице и святым угодникам и однажды в тонком сне ему явился некий старец в монашеском одеянии и сказал: "Чело-вече, обещайся написать образ преподобного Нила и будеши в дому твоем". Купец согласился, тем более что при следующем посещении преподобный дал ему свое изображение на листе. Но купец не знал, куда идти. Тогда ему был глас: "Человече, иди нощию в степь, и узриши звезду све-тосиянную. Той последуй...". Он последовал указанию и пошел ночью, призывая на помощь угодника Божьего Нила. Агаряне помчались за ним в погоню на конях и с собаками. Но чудесным образом погоня пронеслась мимо, его не заметив. Он подошел к широкой реке, текущей в море, через которую не было ни моста, ни переправы. Тут его заметили агаряне и бросились с обнаженными мечами. Беглец кинулся в бурные волны, а преследователи не решились. Волны не утопили беглеца, а вынесли на другой берег. Он пошел степью, питаясь по пути былием и кореньями, и так дошел до российских городов. Вернувшись домой, купец исполнил свое обещание святому, написал его образ и отдал в Нилов скит, где его положили на гробницу преподобного, и от образа начались чудесные исцеления в прославление преподобного.
Что-то напоминает нам этот житийный рассказ... Отбрасывая детали и интонации рассказа, мы, конечно, обнаружим сходство с "Очарованным странником", с побегом Флягина из плена степняков. Конечно, никакого чуда там не происходит, побег происходит без вмешательства высших сил.
Обычно, исследователи, комментируя эту сцену, вспоминают так называемые "восточные повести" и, конечно, трех "кавказских пленников" (третий "пленник" Л. Толстого ко времени написания повести уже был опубликован), а также "плен у киргизов" в малоизвестной поэме Н. Муравьева и в "Петре Выжигине" Ф. Булгарина. Но в трех знаменитых "пленниках" спасение пленнику приносит участливая женская душа, и бежит он от горцев, а не от степняков. Что до забытых или полузабытых произведений тридцатых годов, к тому же малопримечательных, то сомнительно, чтобы они оказали воздействие на Лескова, если, добавим, он их читал.
Но, в таком случае, резонно спросить: а читал ли он и мог ли читать Житие Нила Сорского, опубликованное только в наше время?!
Как ни покажется удивительным, но мог! Дело в том, что пересказ вышеприведенного эпизода из Жития, более подробно и красочно приведен в известной и поныне книге А. Н. Муравьева "Русская Фиваида на Севере" (СПб., 1855). Нилу Сорскому и его пустыне в этой книге уделено значительное место. Откуда взял, где вычитал или от кого услышал автор этот рассказ, в книге не говорится и остается только гадать. Но для нас не это важно, а то, что пересказ этот был опубликован и таким образом становился известным всем интересующимся родной стариной и ее преданиями. Лесков как раз был из их числа, даже из первых, и пройти мимо такой книги, разумеется, не мог. Да и не так много издавалось в то время подобных книг о Русском Севере.
Вопрос лишь в том, сколь достоверно можно утверждать, что именно этот отрывок дал толчок воображению Лескова? На наш взгляд, ничего невероятного в этом нет, как и в предположении о том, что название "Очарованный" в приложении к "страннику" (первоначально "Черноземный Те-лемак") он взял из Патерика, где содержится рассказ (чудо) о старце Иоанне и Очарованном корабле (корабль не могли совлечь в море, но Авва сделал это силой молитвы).
Быть может, рассуждения наши по отношению к другому русскому классику выглядели бы излишней натяжкой, но не к Лескову, который щедро черпал в своем творчества, говоря словами А. М. Ремизова, из "русской словесной казны".
Но сказанное нами, как видим, лишь косвенно относится к самому Нилу Сорскому. Если принять высказанное нами предположение, то окажется, что Лесков не только интересовался Житием Нила Сорского, но и использовал некоторые его сюжеты.
Теперь задумаемся над тем, что мог бы написать Лесков о преподобном, если бы взялся за перо? И что вообще можно написать о нем?
Внешне рассуждая, Житие Нила представляет для этого заманчивый материал. Нил Майков, книжный человек из Москвы, молодым пришел в Кириллов Белозерский, где принял постриг, будучи учеником старца Паисия Ярославова. Через десять лет, укрепившись в монашеском призвании, вместе с Иннокентием Охлябининым, отправился на Афон, где пробыл примерно десять лет. Вернувшись в Кириллов, он некоторое время жил в келье близ монастыря, затем ушел на речку Copy в двадцати верстах от Кириллова, в "место неутешно и блатисто", где и основал первый на Руси скит. (Обычно монашеские поселения - "пустыни" в Древней Руси по мере расширения превращались в общежительные монастыри, как Сергиев, как тот же Кириллов, но Нилова пустынь с самого начала строилась как скит со своей идеологией, с ограниченным числом иноков - двенадцать-четырнадцать).
Правила скитской жизни изложены Нилом в книге, называемой "Предание и Устав о жительстве скитском", первом на Руси сочинении такого рода. Это свод древних аскетических правил, ограничивающих как внешний, так и внутренний мир человека. Главное в нем -учение о помыслах. Помысел, приводящий к греху и погибели, проходит пять ступеней, начинаясь с внешне безобидного прилога, возникающих в нашем мозгу образов и мыслей, которые, по мере усиления, через сочетание, сложение приводят к пленению, увлечению помыслом, и переходят в страсть, что означает впадение во грех, рабство греху, вплоть до отпадения от Бога. Всего же страстных помыслов восемь: чревообъядение, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость.
Идеалом скитской жизни является бесстрастие, и потому скитник ограничивает встречи с "мирской чадью", женщины же вовсе не допускаются в скит, как было при Ниле и его преемниках. Главное - молитва, называемая "умным деланием". Скитники живут уединенно и только раз в неделю сходятся для общего богослужения. Труд допускается в той мере, в какой он необходим, поскольку "праздность - мать греха", но не для обогащения. Поощряется переписывание книг, написание икон. Переписыванием, помимо своего богословского труда, занимался и сам Нил, оставив три тома (к счастью, сохранившихся) житий раннехристианских и афонских святых, причем некоторые из них он переводил и редактировал. От Нила-книжника осталась замечательная фраза: "Писания бо многа, но не вся божественна суть". (Во времена Лескова исследователи, в частности А. Н. Пыпин, акцентировали эту фразу, как пример свободомыслия). Завещание Нила всецело отвечает древней аскетической традиции: "Молю вас, по скончании моем, тело мое грешное поверзите в пустыни, да изъядят е звери и птицы, понеже много согрешило есть и недостойно погребения. Аще же сице не восхощете сотворити, то на месте, идеже живем, ископавши ров, со всяким бесчестием погребите мя".
Так оказывается, что мы значительно больше знаем о духовной жизни преп. Нила, нежели о его земной жизни.
Действительно, перечисляя известные факты жития и добавляя легендарные, как посещение Иваном Грозным Ниловой пустыни (царь будто бы предлагал построить в пустыни каменную церковь, но преподобный отказался), можно сказать, что Нилу Сорскому "нет подобных" в древнерусской агиографии. Но что можно рассказать о человеке внутренней жизни, каким был Нил? Казалось бы, один Афон, Святая Гора среди голубого моря, сама удивительная монашеская республика, интересовавшая Томаса Мора при создании "Утопии", предоставляют исключительный материал. Но на этом красочном фоне наш паломник видится бессловесной тенью, и мы можем только говорить о пройденной им аскетической школе, но о местопребывании его на Афоне можем лишь предполагать. Также, как и о самом его путешествии от "северных пределов" до "области Царяграда".
Наконец, о самом его поступке, положившем начало долго не утихавшей распре. Вряд ли Нил хотел распри и вряд ли ради этого выступил на соборе 1503 г. По свидетельству современников (в так называемом "Письме о нелюбках"), Нил "нача глаголати... чтобы у монастырей сел не было, жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием. А с ним пустынники белозерские". Он высказал свое убеждение, следуя евангельским заповедям, и снова ушел в молчание. Вождем движения, каким его иногда пытались представить, он не был, да и быть не мог. Он был внутренним человеком, аскетом, а это область неизобразимого.
Наверное, это, тем или иным образом, ощутил Н. С. Лесков и на время отстранил заявленную тему, а позже к ней уже не вернулся.
1. Лесков Н. С. Собр. Соч. в 11 т. Т. 10. -М., 1958. - С. 455.
2 Флоровский Г. История русского богословия. - Париж, 1923. - С. 22.
3 См.: Прохоров Г. М. Житие и чудеса Нила Сорского в списке первой четверги XIX в. // ТОДРЛ. Т. 50. - СПб., 1997.