Предлагаем некоторые результаты полевых исследований на тему "Соловки в памяти поморов", проводившихся на Карельском, Летнем и Зимнем берегах Белого моря, а также в пос. Соловецкий на Соловецких островах в 1995, 1997 и 1998 гг.* Мы хотели охватить как можно больше информантов, чтобы установить разброс мнений. Нашей целью было не столько записать новые сюжеты, сколько зафиксировать типичные высказывания-оценки современных жителей Поморья о Соловках-монастыре и Соловках-тюрьме. Мы пытались выяснить: обнаруживается ли в религиозных знаниях поморов и в их современном мировосприятии влияние Соловецкого монастыря как центра православного просвещения.
* Экспедиции 1997-1998 гг. осуществлялись при финансовой поддержке РГНФ, грант N 97-04-18025. В них участвовала фольклорист и искусствовед Н. М. Ведерникова. См. ее статью в настоящем сборнике.
Прежде всего, трудно говорить о религиозных взглядах поморов как о чем-то однородном. В работе Т. А. Бернштам приводится предложенное С. Смирновым деление прихожан всех сословий в конце XVII-начале XVIII в. на три разряда по степени их взаимодействия с церковью: вообще не ходящих в церковь, редко ходящих на исповедь и причащение; крещеных и венчанных, но боящихся исповеди, и в этом смысле безусловно верующих. К этим разрядам Т. В. Бернштам прибавляет еще два: с одной стороны, истинно верующих и соблюдающих все церковные нормы, с другой - внешне соблюдающих православные ритуалы, а фактически находящихся вне православия 1. Таким образом, неоднородность религиозных взглядов была очевидна и во времена господства православия. Добавим, что советская власть насильственно "отменив Бога" и практически уничтожив церковную жизнь, упростила градацию верующих, выделив истинно верующих в особую преследуемую группу (и православных, и сектантов сделала примерно одинаковыми маргиналами) и сблизив маловеров всех уровней с атеистами. Если определить народное православие как сплав церковных норм и ритуалов, с одной стороны, с мифологизированными представлениями фрагментов христианского учения и христианской истории и, с другой стороны, христианизированными представлениями о населяющих мир мифологических существах, то эта вера уже по своей сущности не предполагала глубокого знания церковного книжного православия - оно шло "в народ", как справедливо указал Н. И. Толстой, в клишированных формах, соединявшихся с ритуалами2. В XX в. ритуалы были практически уничтожены, а клишированные формы остались в памяти наряду с традиционным фольклором.
Несмотря на ряд неблагоприятных факторов: утрату религиозных знаний, безотрадное восприятие жизни в последние годы и пр., полученный материал достаточно объемен и разнообразен.
Соловецкие острова осознаются почти всеми информантами как земля необыкновенная: "божественные острова", которые "в хорошую погоду из моря сами подымаются и их отовсюду видно".
Как сакральное место, Соловки больше всего осмысляются в народных рассказах о посещении монастыря по "обету" или в надежде получить исцеление. Так, соловецкие колокола предстают в рассказах как чудотворная сила. "Я до трех лет не говорил. Повезли на Соловки. Бабка водила под большой колокол - лестницы были темные. Как был на верху на самом - не помню. Колокол ударил. Не знаю, с этого ли - но заговорил" (Ф. А. Кузнецов, Сумпосад).
В паломничестве существенно было преодоление трудного пути-трудного от слова "труд", испытание дорогой, которая в народной культуре прочно соединена с опасностью4. Поэтому надо было большую или большую часть дороги идти пешком, а по морю ехать на веслах. Регулярно - каждое лето, как рассказывали во многих деревнях Карелии и Летнего берега, женщины на карбасах - на веслах ездили на Соловки "сдавать грехи": "Душу спасать ездили на карбасах. Тетя ездила сама. До Кеми ездят в лодке своей на парусе, а с Кеми - пароходом уж. Женщины одни. Весла болыиушшы... Овешшание такое делали. Перед святым. Мне ж охота грех сдать. Подарки везли - полотенца, платки. Ездили душу спасать. Накоплю-насплетничала, своровала что накопили грехи - есть возможность - поеду. Ездили своей силой. Мужики - одиночки ехали" (Р. В. Трофимова, Калгалакша). "Узнала о Соловках от своеймамы. Четыре раза та ездила на веслах. Грехи сдавали, каялись. В Калгалакшу не каялись, а на Соловки. По неделям там живут... Благодать там какая. По обету полагается ездить, слыхала" (М. В. Коновалова, Гридино).
Вот рассказ жительницы д. Кимжа Мезенского района: "Окулина Михайловна ездила, овещалася. Она моему-то мужу была тетка. Они все звали ей божат-кой. И вот она, бывало, ездила в Соловецкие острова, а тогда ездили на карбасах, наверно, наладках. Вперед-то проехали тихо, хорошо, мирно. А обратно-то поехали - шторм. И они не могли выехать. А потом капитан вышел, говорит:
"Слушайте: говорит, он их как назвал - граждане, как ли, - может кто какой овет не выполнил? Так выполните, говорит, а то нам отсюда не уйти". А одна и говорит: "Я, говорит, коротушку не отдала".. Кака-то женщина была, самой-то некогда было ехать, и она в овет послала коротушку, такие как полупальтишка, сборами носили и звали коротушки, а у ей-ото (женщины, которая поехала- С. Н.) ничего нет, и она не отдала, она себе взяла, чужую, овет-от не исполнила. Ну и вот от берега-то отойти не могли. И вот она пошла снова и эту коротушку снесла, по овету. Шторм стих и поехали". Интересно, что реакция моря (шторм) на неправильное поведение людей - типичное "общее место" в таких рассказах.
Ездили женщины и на заработки: "Когда монахи были, тетка Дунька ездила капитаном. С полой водой попадут через пять-шесть часов. На зиму брали полотно, шили портки и рубахи" (Ф. А. Петрова, Летняя Золотица).
В Соловецком монастыре крестьянские дети могли получить профессии. В поморских селах нам рассказывали об обучении печному и бондарному делу, о певческой соловецкой школе. В Летней Золотице нам удалось увидеть картины местного художника В. Л. Носова, учившегося этому искусству на Соловках.
Можно было предположить, что насельники Соловецкого монастыря несли в поморские села церковные знания, и что память об этом еще жива. Так, мы ожидали услышать рассказы о соловецких святых. Однако сведения об этом, в основном, довольно скудны.
История монастыря стала достоянием книжной литературы и Запечатлена в Соловецком патерике, о котором некоторые наши информанты слышали, но не читали. Очень мало народных преданий о соловецких угодниках - Германе, Зосиме, Савватии, Елеазаре Анзерском и др. Так, пожилая жительница Соловков сказала, что мужа дочери зовут Елеазар - "как святого анзерского". Многие информанты видели иконы с изображением Зосимы и Савватия или слышали их имена, однако мало кто знает, что они были основателями Соловецкого монастыря: "Зосима и Савватий? Да, наверно, что-то сделали, раз угодники были".
Зафиксированы краткие рассказы о том, как Зосима и Савватии приплыли к Соловкам на бревнах: "Мамина сестра рассказывала, что на бревне принесло Зосиму и Савватию. И сделали потом эту церковь. Откуда они - цё-то не сказала" (Р. Т. Трофимова, Калгалакша).
Ономастическая память сильнее фольклорной: в поморских деревнях до сих пор есть Зосимы и Савватии, вспомнили даже одного Зосиму Савватьевича. В пос. Сумпосад Савватий Рябов явился основателем этнографического музея.
В Яреньге и Пертоминске бытует легенда о соловецких иноках - Логгине и Иоанне, погибших во время бури: их тела были выброшены морем недалеко от Яреньги. "Мощи не знаю, куда делись. Святые стоят на фотографии - как икона. Тыща пятьсот каком-то году - все описано - они везли стройматериалы с города в Соловки, когда монастырь строили, а раньше суденышки-то были - они попали под шторм. Одного выкинуло между Лопшеньгой и Яреньгой, а другого между Яреньгой и Пертоминском. Одного сюда привезли, а того хотели в Лопшеньгу. Как повезут - шторм пойдет такой, что ни зги не видно. И потом повезли сюда, никакого шторма нет. Так здесь вдвоем лежали мощи. Это мама рассказывала... Как Ленин был замурован, так же и они были заделаны. Я бывала в часовенках, но уж давненько, наверно, лет двадцать прошло. Иоанн и Логгин их звали" (А. А. Калинина, Яреньга). "В Яреньге были мощи, их, когда разорили церковь, хотели перевезти в Архангельск, но не давалось: как повезут - погода, и обратно" (Ф. А. Петрова, Летняя Золотица).
Однако иногда их называют монахами Пертоминского монастыря и часто путают имена: Логгин превращается в Кирилла, а единичное событие - в общую закономерность: "в каждой деревне по угоднику выкидывало".
Народный способ почитания мощей практикуется под стенами Соловецкого монастыря: "Копали под госпиталь, атом церковь была и могила монаха. Выкопали, а он как живой. У нас было так заведено - на кладбище идем, перву очередь и к иму зайдем. Крупы насыплем, конфетки или печенюшку разломаем. Теперь его загородили в оградку, а раньше был по-за кладбищем. [Почему к нему заходите?] Цавношный монах. На общем теперь кладбище... Одной старушке приснился сон: монах говорит: "что же вы ходите, ко мне не приворачиваете, меня забываете?" Мы с этого времени стали перво к ему зайдем, потом на свою могилу)) (А. В. Алсуфьева, Соловки).
В этом коротком рассказе сконцентрированы такие типичные элементы народной веры, как вещие сны, поминание усопших оставлением еды на могилах. Последнее решительно осуждается православной церковью, однако эта языческая обрядовая процедура совершается повсеместно.
В Поморье очень силен культ Николы. Никольские часовни - самые распространенные: "От Онеги до Колы - тридцать три Николы". По мнению некоторых информантов, Никола крестил Христа. В с. Койда кроме двух церквей - старо- и новообрядческой - были еще и две Никольских часовни, куда обязательно направлялись рыбаки перед выходом в море. О происхождении одной из многочисленных Никольских часовен говорит следующая легенда: "Михнин Василий Ильич рассказывал: Ехал старичок с моря. Разбило карбас. Он попал на остров. На острове сидит и думает как добираться. И вдруг появился белый человек во всем белом. Он спрашивает: "Не знаю, как добраться до дома". - "Садитесь на это бревно и доберетесь". На острове лежало бревно. И он, говорит, сел на бревно и доплыл до берега. Шел-шел по берегу и дошел до дома. А тот в белом сказал, что дойдешь до дому, поставь святое место. Он потом часовню Никольскую поставил. Старичок назвал себя Николой" (В. А. Власова, Гридино).
В беседах мы задавали вопрос о происхождении и религиозном значении разных христианских праздников. В подавляющем большинстве ответов обнаруживалось отсутствие каких-либо знаний о смысле праздников, но сообщались клишированные формулы, из которых явствовало, что церковные праздники были для пожилых информантов прежде всего некоторыми хозяйственными и природными вехами: "На Егорья реки выйдут - на Николу-трава вырастет," "На Спаса - нет хода без запасу", "Здвиженье жди да репку рви" и т.д. Обычно на вопрос о том, почему конкретный праздник имеет такое название (Троица, Сретенье, Благовещенье и т.д.) информанты рассказывали, где этот праздник был престольным, из каких сел приезжали (об этом некоторые пожилые люди еще помнят), как его праздновали, какие в этот день были запреты и наказание за их нарушение. Вот несколько примеров, записанных от информантов возрастом от 60 до 80 лет: "Благовещенье не меньше, чем Пасха" (повсеместно). "Благовещенье - самый большой праздник. Три тяжелых праздника в году: Благовещенье заутреня, на Пасху и Троица. Рожество не такой тяжелый праздник (тяжелый - служба длинная)" (К. И. Петрова, Лопшеньга). В Благовещенье: "птица гнезда не вьет, красна девушка косы не плетет, хорошая хозяйка в руки решета не берет. Кто его знат, что случилось в этот праздник" (повсеместно).
Все знают, что в праздники, особенно в Благовещенье, нельзя работать, иначе ждет наказание ("Один парень в Благовещенье баню рубил -утонул"). "В Сретенье Господне тюлень родится - от чего и хлеб едим, не с поля, а с моря" (Н. А. Малыгина, Койда, 1998).
"Народная Библия" в поморских селах охватывает немного объектов и ситуаций: это отрывочные знания об Адаме, Еве, потопе, Иосифе Прекрасном, крещении и распятии Христа: "Первое время был потоп. 40 дней и сорок ночей дожди шли, потом все отошло... Про Ноя мне в Северодвинске рассказали... Про Адама и Еву знаю. Скушали яблоко. И дети у них были. Про Моисея и Иосифа Прекрасного слыхала, но не скажу - из ума вышла... Троица -это Богородица. У нас Двоица-Отец и сын. Это у Еговы - один)) (К. И. Петрова, Лопшеньга,). "Троица: Исус Христос, Богородица и Дух Святой" (В. П. Федоркова, Кимжа). "Христа крестил Никола, а мощи Христа в церкви лежат" (К. И. Петрова, Лопшеньга). "Христос сорвался с креста. Голову-то не заколотили. Руки приколотили - но он сорвался, а пятый гвоздь заколотили. А если бы голову заколотили - не вокрес бы" (М. Е. Крапивина, Койда). Если встречались какие-то более длинные и связные тексты о библейских событиях, то часто оказывалось, что об этом слышали от староверов.
Народная память сохранила картины разорения церквей и уничтожения икон. Практически в каждом селе рассказывают о том, как рушили церковь в 1930-е, иногда в 1940-е гг. Все рассказы, нами записанные, строятся по одной схеме: разорение - возмездие, причем о грядущем наказании верующие люди знают заранее и предупреждают разорителей: "Что обдираете Божий храм - Господь накажет". В этой всегда повторяющейся схеме рассказов - вера в высшую справедливость, в обязательность Божьего наказания за грех.
Заметим, что уничтожаемая властью вера ушла в подполье в виде совокупности народных христианских моральных норм, прежде всего, представлений о грехе и наказании за него5, и это явилось основой для создания нового жанра рассказов об осквернении и разорении святынь.
В рассказах о разорении церквей сам храм выступает как сила, которую трудно одолеть.
Подчеркивается прочность церкви, которую разорители никак не могут разрушить: сминаются топоры, не раскалываются брошенные кресты: "Церковь рушили в 35 году. Кум пол рубили. Вот тако (показывает размер - С. Н.) было бревно! Липа или кто его знает. Топором рубил. Парень молоды и рубил. Стукнул, крицит: "Топор смялся!". Там крицят: "Не ври". Он бросил. Три топора смялись. Так поверь: крест-от упал на полтора метра в землю - ни щепинки не отломалось. Его стали потом кацатъ - на веревках - три веревки - как кацяют - звивается - Ой - стонет! И упал. Ни одной щепки нет". (Р. М. Трофимова, Калгалакша).
Колокола при их снятии обычно издавали особые звуки: "ревело - ой как ревело!" и уходили в землю. Почти всегда оказывалось невозможным довезти снятые колокола до назначенного места: "Колоколы повезли в море - пал шторм - мужики два, а колоколы все потонули - двенадцать, А такой звон был во время службы!"
Возмездие могло наступить сразу, а могло быть отсрочено: Например, когда разорили церковь в Гридиной, этот человек - разоритель тот же день повесился, другой таскал иконы - этот в лагере помер", или "Тот кто разорял церковь, заживо сгнил, но не сразу". Мужчины более осторожны в связывании двух этих звеньев: "Разоритель потом в танке сгорел. А может, связано это".
События, связанные с разорением церквей, породили не только рассказы, но и стихи. В д. Погорелец Мезенского района Архангельской обл. от Р. К. Черномордиковой удалось записать стихотворный текст о судьбе разоренной церкви и ее икон. Здесь есть такие строки: "От времени выпали стекла, /Осталась открытая дверь, /По-прежнему есть колокольня, /Но звона не слышно теперь.../ Иконами грязь закрывали / ИМясо на складе рубили на них, - (Вывод страшен - С. И.): / Срубили всю веру, срубили, /Срубили, как все купола".
Молятся ли современные поморы? Многие пожилые женщины творят молитвы утром и вечером. Например, Г. Т. Киличкина (72 г., Гридино) утром читает "Отче наш", вечером "Да воскреснет Бог"; идя в лес, молится: "Помяни, Господи, царя Давыда, матерь Алену, отца Константина, брата Калистрата, сестру Соламониду, всю кротость его. Всяка тварь пройди сквозь землю, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и прЕсно (sic!) во веки веков Аминь. Аминь. Аминь". Далеко не всегда это канонические тексты. 3. Б. Ларионова (1923 г. р., Калгалакша), ложась спать, произносит: "Господи Благослови. Ложится раба твоя Зина на темную ночку господню. Святая вода выше хором".
Как известно, молитвами называются в народной культуре и многие полезные заговоры. Их на Севере и по сей день можно записать великое множество. Так, Анастасию Федоровну Дмитриеву (Поньгома) зовут "урядник по коровам". К ней ходят "ставить коров". Она рассказывает: "У меня мама очень много знала, но она по-карельски (мать - карелка), она не могла нам все передать. Грыжи, пупы, кровь остановить-все умела. Коровушку ставить - это серьезный вопрос. Четыре камешка в два угол очка ложу, где коровушка стоит и где ноги у нее. Берешь у ног, первый раз только у ног, и если она правую ногу поднимет, то снова надо корову ставить. Хвост беру у нее, кусочек отрезаю - волосинок несколько и в пазух у двери: "Святой Власий, помоги моей коровушке стать, как травушке, как водушке" - и крестишь. Начинаю - она брыкается, нажимаю на сиськи опять на эти слова: Коровий Бог Влас...". Заметим, что первый раз она обращается к святому Власию, второй раз называет его коровьим Богом Власом.
Мир в представлениях поморов населен мифологическими существами. Приведем только несколько примеров из сотни записанных в нашей экспедиции: Домашние духи: "Когда у меня этого сына забрали (два года ему дали), я вот так сидела, расстроилась, повалилась и слышу, как хозяйка подходит, сидит и плачет. Ревё-ёт хозяйка... Есть хозяин и хозяйка, в каждом доми есть. Даже в хлеве есть хозяйка. [А в бане?] И в бане есть. Хозяин. Я боюсь в бане долго мыться. [Слышали что-нибудь?] А не слышала, все равно боюсь. Некоторые до двенадцати нанимаются, я в семьуже бегу. Вот в Гридиной старуха мылась до двенадцати. Ей говорят (кто-то невидимый - С.Н.): "Ты долго будешь мыться?" -Она говорит: - "До двенадцати еще долго". А уж двенадцать было, а она моется. "Ты долго еще будешь мыться?" Ей три раза сказали. Как напустило полно пару байну, только успела выбежать из байны. Задохнулась бы" (Киличкина, Гридино).
Как представляется, народная вера живет теперь и жила много лет назад достаточно автономной, почти не зависимой от монастыря жизнью. "Оветы", которые, как и хозяйственные отношения, в наибольшей степени связывали жителей Поморья с монастырем, были построены по схеме "ты мне - я тебе". Что касается знаний церковного характера, по-видимому, в народной памяти оставалось то, что органично входило в пространство самодостаточной народной веры или естественным образом ей перерабатывалось. Разумеется, сказалось советское время - репрессии и воспитание. Сказывается и отсутствие у монастырей и шире - у православной церкви -установки на пропаганду православных знаний вне храма. Кроме того - и это весьма существенно - после разгрома Соловецкого монастыря как оплота старообрядчества, "с конца XVII в. духовное и церковное значение Соловков, а вместе с ним и Анзера, падает"6.
Однако память о Соловецком монастыре живет во многих легендах и меморатах старообрядцев. После разорения монастыря в 1676 г. войсками Алексея Михайловича оставшиеся в живых соловецкие иноки несли в народ "истинную веру". Об этом вспоминают во всех поморских, и не только поморских селах, где еще остались староверы. Так, из с. Койда на Зимнем берегу старообрядка белокриницкой церкви ездила на Соловки, ибо знала, что "старообрядческая вера пошла от соловецких чнохов" и что "земля там - святая". Об этом говорят и уральские староверы: "У нас вера древняя, из Соловецкого монастыря, наши предки из Заонежъя. Мой дед жил в Усть-Унье и ездал в Соповецкий монастырь, но ему мощи Зосимы и Саватия не показали"7.
Поморские старообрядцы сохранили в памяти отрывки из стиха о взятии Соловецкого монастыря, чего нет у не старообрядцев. Однако апокалипсические настроения старообрядцев, выраженные в жанре эсхатологических примет, присутствуют и в рассказах не старообрядцев. Так, М. В. Коновалова (Гридино), у которой свекровь была староверка, рассказывает: "Загорится вода и земля, сделается, как бумага, и некому буде ходить. Свекровь говорила: изменяется все, мужскую одежду носят женщины, в брюках-то вот это ходят, это же ужас, у меня внучка не ходит".
В настоящее время в некоторых селах восстанавливают церкви или строят их заново. И хотя мы слышали высказывания типа "молиться можно и в хлеве, лишь бы вера была", возрождение религиозных чувств и знаний связывают с открытием церквей: "Господа не понимам. Вот построят церковь - буду учиться. Только Господу верить начинам". Такие же надежды связаны и с возрождением Соловецкого монастыря.
1. Бернштам Т. А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян: учение и опыт церкви в народном христианстве.-СПб., 2000.-С. 333.
2 См.: Левкиевская Е. Е. Православие глазами современного севернорусского крестьянина //Российский православный Университет ал. Иоанна Богослова. Ученые записки, вып.4.-М., 1998.
3 См.: Панченко А. А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. - СПб., 1998.
4 См.: Щепанская Т. Б. Культура дороги на русском Севере//Русский Север, 1992.
5 О народной славянской интерпретации веры см.: Толстая С. М. Грех в свете славянской мифологии //Концепт греха в славянской и еврейской традиции. - М., 2000.
6 Лихачев Д. С. Соловки в истории русской культуры /Архитектурно-художественные памятники Соловецких островов. - М., 1980.
7 Цит по: Чагин Г. Н. Старообрядческий мир верховьев Колвы и Печоры //Уральский сборник. История, культура, религия. - Екатеринбург, 1998.