Сегодня мне кажется, что музыку Валерия Гаврилина я знала всегда. Даже когда она не существовала. Она жила в моем воображении, моих мечтах — яркая, оригинальная, современная, незапетая. Я искала такую во всевозможных нотных сборниках, на различных фестивалях, прослушиваниях, концертах, расспрашивала о ней знакомых. Мне нужен был мой композитор — из моего времени, с родственным миром переживаний, с которым бы я говорила на одном языке чувств, который бы помог мне полнее выявить себя как человека и певицу. Моим композитором был Прокофьев, я много и с большим удовольствием пела и записывала его вокальную музыку, моим композитором был, но, к сожалению, по разным причинам не стал Свиридов (я исполняла лишь некоторые его вещи)...
Когда у меня в руках оказались ноты «Русской тетради» неведомого мне ленинградского композитора Валерия Гаврилина, я была потрясена и счастлива: это было именно то, о чем я мечтала, что долго и настойчиво искала. Свежая, необычайно выразительная, глубокая, интересная вокально и драматургически музыка, разительно непохожая на мой прежний репертуар. Гаврилин сразу и навсегда стал моим композитором.
Помню, меня удивило и затем долго удивляло: как удалось молодому человеку, начинающему композитору так глубоко проникнуть в душу женщины, понять каждый ее изгиб, каждое движение? Лишь потом я узнала историю Валерия Александровича — о Воздвиженье под Вологдой, «женском селе», откуда все мужчины ушли на фронт, о его военном детстве, полном лишений и, одновременно, щедром на примеры людской доброты, отзывчивости, самоотверженности ...
Восторг «Русской тетрадью» разделила со мной и моя пианистка Нина Светланова. Наша увлеченность этим сочинением напоминала наваждение: «Ой, зима, зима», или "Дело было на гулянке" или «Сею-вею» не давали покоя ни на улице, ни концертах, ни дома. Я засыпала и просыпалась с мыслью об этой музыкe. Порой даже на репетиции, разучивая или повторяя какую-нибудь вещь из совершенно другой эпохи, несхожей стилистики, иного содержания, мы находили в ней нечто, что давало повод вновь взяться за заветные ноты.
Однако, при всем нашем азарте работа над «Русской тетрадью» шла не-легко. Она не сводилась к поиску и шлифовке отдельных деталей, решению только вокально-технологических задач. Важнее было осмыслить драматургию произведения, срежиссировать его, ведь «Русская тетрадь» — настоящий драматический спектакль, с динамичным, напряженным сюжетом, постоянной сменой ситуаций и настроения, с несколькими кульминациями. И в центре его — не какая-то голубая од- номерная героиня, а богатая, сильная, цельная женская натура из, честно говоря, малознакомого мне современного деревенского мира, которую нужно было представить себе, вылепить, сыграть.
«Русская тетрадь» требует сильного, богатого тембровыми краска-ми голоса, огромной эмоциональной и физической отдачи, умения найти равновесие между «простонародным» колоритом произведения и его сугубо концертной подачей. Любая фальшь, имитация или, с другой стороны, натурализм, истерия здесь совершенно невозможны, они сразу же разрушат и опошлят все. И мы с Ниной долго искали новые приемы, решительно переступая через то, что именуется школой, опытом, традициями...
С годами, исполняя «Русскую тетрадь» Гаврилина, я отметила для себя ее удивительное свойство: как цветок распускает лепестки, так и она всякий раз открывала свои новые грани, утаенные до поры до времени возможности. От концерта к концерту исполнение совершенствовалось, усложнялся образ, находились более выразительные краски, интонации. В жизни каждой женщины (да и мужчины тоже) есть что-нибудь, а то и многое, общее с судьбой героини Гаврилина. И каждый раз эта героиня оказывалась разной — в зависимости от моего настроения, самочувствия, от публики, заполнившей зал, даже от города или страны, где я пела это сочинение. В свою очередь она, эта женщина, ее переживания, характер, судьба влияли на мое отношение к миру, к искусству, к людям, к самой себе. Я была счастлива, когда чувствовала, что спела хорошо и увлекла слушателей произведением, добавила ему поклонников, и отчаивалась, когда понимала, что в чем-то «не дотянула».
«Русская тетрадь» сыграла огромную роль в моей жизни. Есть мнение, что исполнение ее — самая неожиданная моя победа на протяжении всей творческой карьеры. Очень может быть. Всюду, где бы я ни пела «Русскую тетрадь» — дома или за границей, в больших или маленьких залах, — публика горячо принимала ее, часто просила повторить целиком или какой-нибудь номер. Страсть героини пробивала любой языковой, социальный, культурный барьер, захватывала слушателей. Но, как признавались они, — хотя история и кончалась драматически, утратой любви, разлукой, она не поселяла в душе мрак, безысходность.
Валерий Александрович Гаврилин впервые услышал «мою» «Русскую тетрадь» в Большом зале Ленинградской филармонии 22 марта 1968 года (до этого я уже показала ее в Москве и других городах). После концерта он пришел за кулисы - фактически тогда мы и познакомились с ним.
Как я могла заметить в дальнейшие тридцать лет, Валерий Александрович отнюдь не принадлежал к числу так называемых светских людей — тех, кто любит суету, внимание к себе, славу и сам готов при случае польстить, «шаркнуть ножкой». Он был просто, (хотя это совсем не просто) добрым человеком. Очень искренним. Деликатным. Мудрым. И благодарным. Тем дороже и памятнее мне и Нине Светлановой теплые слова, сказанные нам после исполнения «Русской тетради».
При всей нашей взаимной симпатии, мы с Валерием Александровичем встречались совсем не часто. Я не решалась вторгаться в его жизнь, отнимать его от музыки — он, как мне казалось (и совершенно справедливо), жил только ею и сочинял ее внутри себя непрерывно. Валерий Александрович изредка приходил на мои концерты в Ленинграде, иногда звонил. И неизменно на протяжении многих лет, ко дню своего рождения в марте я получала от него и Наталии Евгеньевны открытку, с примерно одним и тем же текстом:
Какое счастье и какая милость,
Опять рожденье Ваше повторилось,
И Вы весенняя опять,
И время снова будто вспять.
И хотя время вовсе не собиралось идти вспять, даже напротив, ускоряло свой бег, эти безыскусные строчки всегда трогали. Накануне дня рождения я всякий раз с ожиданием заглядывала в почтовый ящик. В 1975 году, услышав вокальный цикл Гаврилина «Вечерок», написанный для женского дуэта, я, когда Валерий Александрович спросил меня о нем, безо всякой задней мысли сказала, что это мог бы быть и не дуэт... Трудно описать мое потрясение, когда через некоторое время я получила из Ленинграда ноты вокального цикла «Листки старинного альбома», переиначенного из «Вечерка» для одного голоса, с посвящением: Заре Долухановой.
Прелестное, тонкое, сугубо камерное произведение, абсолютно непохожее на взрывную «Русскую тетрадь». Оно требовало новых режиссерских решений, новой красочной палитры, нового «Опыта». Сразу почувствовала я и коварство этого произведения, — стоит при его исполнении чуть-чуть утратить меру, как элегические воспоминания о прошлом, сердечная грусть, вздохи о том, что «все прошло, прошло, прошло» превратятся в слезливость, в сентиментальность, слащавость. А это будет уже не Гаврилин, потому что музыка Гаврилина и безвкусица понятия несовместимые.
Я много слушала и слушаю музыку Гаврилина - его «Анюту», и «Военные письма», и «Землю», и фортепианные зарисовки, и безусловно гениальные «Перезвоны». Восторгаясь ею, я неизменно задумываюсь о том, что человечеством за долгую историю создано столько всевозможной музыки, профессиональной и любительской, сложной и примитивной, что какой-либо новой мелодии просто неоткуда взяться — всякая окажется лишь подражанием, вариацией. А Гаврилин — вот, нашел такую! Каким же мощным и самостоятельным талантом, своеволием, тончайшим внутренним слухом обладал он, что смог устоять перед всеми влияниями, подчас соблазнительными, и заговорил с Богом и людьми своим собственным языком!
Музыку Гаврилина отличает удивительная внутренняя и внешняя гармоничность, подлинность. Она в высшей степени профессиональна, изобретательна и вместе с тем естественна, как дыхание. Она рождена самой Россией, ее природой, исключительной и горькой историей, и мне кажется, являет собой неопровержимый пример духовного здоровья народа, его жизнестойкости, неиссякаемых возможностей. Она спасает человека от душевной смуты, одиночества, боли — врачует, поддерживает, возвышает.
Как хорошо, что сегодня у нас есть музыка Гаврилина, что она звучит и растет интерес к ней новых поколений. Когда недавно я предложила своим ученицам познакомиться с его поздними поэмами для голоса — «Осенью», «Скачут ночью кони», «Простите меня», они буквально вырвали ноты и, как я когда-то, тут же углубились в них. Для них Гаврилин бесспорный классик, история русской музыки.
А я счастлива, что могу считать себя современницей этого великого композитора, что встречи с ним украсили мою жизнь.
12 сентября 2000 г., Москва