Александр Александрович Архипов (1902-1973 гг.) - уроженец Тотьмы. До войны окончил школу землеустроителей. Работал в разных районах Вологодской и Архангельской областей. В 1941 году из Кубеноозерского района был мобилизован и отправлен us Череповца на фронт под Ленинград, где и попал в плен. В родной город вернулся только в 1947 году, работал в районном земельном отделе землеустроителем до выхода на пенсию в 1962 году. Воспоминания А. А. Архипова подготовил к публикации
Публикуемые воспоминания были написаны Александром Александровичем Архиповым после возвращения из плена в 1947 году. Долгое время они хранились в семье Архиповых. Обнаружены были случайно сотрудником музея Александрой Александровной Шиховой при просмотре фотографий в доме Нинели Григорьевны Жуковой, дочери автора воспоминаний. Она не сразу решилась передать тетрадь с рукописью своего отца, потому что и раньше предпринимались попытки опубликовать дневник, но они не увенчались успехом. Лишь в 1998 году воспоминания узника Дахау поступили на хранение в архив Тотемского краеведческого музея.
М. Д. Рябков.
22 июня 1941 года репродукторы разнесли по всей стране весть о том, что войска гитлеровской Германии без объявления войны, вероломно вторглись на нашу территорию.
Я работал в то время землеустроителем облсельхозуправления и находился в Усть-Кубинском районе в командировке. Являясь командиром запаса, я срочно отправился в Вологду в горвоенкомат, где получил назначение на должность помощника начальника 13-го полевого прачечного отряда, который формировался в городе Череповце.
Через месяц наш отряд погрузили в эшелон и отправили в Ленинград, а оттуда - в Гатчину. Пробыв в Гатчине дней пять-семь, отряд получил распоряжение продвигаться к станции Мшинской и расположиться около нее у деревни Сорочкино.
Принимая во внимание, что отряд не входил ни в какую часть, командование решило ходатайствовать о включении его в какую-нибудь воинскую часть, так как отряду стали отказывать в отпуске продуктов. Военный комендант станции Мшинской решил отправить отряд в сторону города Луги в район деревни Долговки в распоряжение 177-й стрелковой дивизии 41-го армейского корпуса. Отряд прибыл в указанное место. Но к тому времени город Луга уже был сдан.
Началось отступление, но не по шоссе на Ленинград, а на восток, по лесам и болотам. Решили пройти через деревню Чащу и выйти на железную дорогу Москва-Ленинград. Когда подошли к Чаще, она уже была занята немцами и путь на восток был отрезан. Тогда командование приказало изменить курс и двигаться на север, к Ленинграду.
Запасы горючего иссякли, машины и технику решено было уничтожить. Питанием служили сырое конское мясо и клюква.
Утомленные и истощенные бойцы, не спавшие несколько суток, еле двигались.
Наконец 10 сентября вышли к реке Оредеж, где и расположились лагерем. Вынужденная остановка продолжалась несколько дней. 15 сентября ранним туманным и холодным утром началась переправа. После форсирования реки образовались отдельные группы бойцов, которые и следовали дальше.
Силы меня покидали. Начал пухнуть, ноги подчинялись плохо, болел уже двадцать дней, во рту не было ни крошки хлеба, но надежда на соединение с нашими частями не угасала.
При подходе к городу Слуцку (г. Павловск) наша группа была обстреляна из минометов и пулеметов и рассеялась. Мне с четырьмя бойцами удалось пробраться в город. На следующий день в Слуцк вошли немцы. Было предпринято несколько попыток выхода из города, но безуспешно. Ноги сильно распухли и при ходьбе причиняли страшную боль. 22 сентября 1941 года при очередной попытке выбраться из города я оказался в руках фашистов. Это был самый черный день в моей жизни.
Всех пленных привели на площадь у бывшего царского дворца. Их было очень много. Стоять я уже не мог и сел прямо на мокрую землю. Ноги распухли, как бревна, да и лицо из-за опухоли стало неузнаваемым. Видя мое состояние, товарищи посоветовали зайти в здание, где был расположен лазарет для пленных, обслуживаемый пленными врачами.
Раненые и больные валялись на голом полу, прикрытые своими шинелями. Смертность была очень высокая. Все, кто мог передвигаться, принимали участие в похоронах умерших бойцов. Раскапывали дерн, укладывали умерших и этим же дерном прикрывали их, отчего получалось возвышение на размер лежащего человека.
Во дворце лазарет просуществовал два дня, а затем всех раненых и больных перевели в здание железнодорожной школы, где на голом полу без лечения они провалялись дней пятнадцать. Кормили исключительно кониной.
В первых числах октября лазарет эвакуировали в тыл. Раненых и больных посадили в грузовые машины и повезли в южном направлении, в деревню Выру. Большинство привезенных разместили в здании бывшей школы, а остальных - в крестьянских домах, предварительно выселив из них местных жителей. Территорию лазарета огородили колючей проволокой и поставили часовых. Я попал в здание школы. Сначала ни коек, ни нар не было. На полу постлали солому, на которой вповалку разместили раненых и больных, оставив между рядами узкий проход шириной не более метра.
14 октября выпал снег. В помещении лазарета было холодно. Раненых и больных лечили наши пленные врачи и сестры, а санитаров заменяли выздоравливающие бойцы. Работа врачей была под контролем немецкого врача.
В первое время бани не было, белье не менялось, да и менять было нечего. Солома не обновлялась. Все это породило вшивость. Перевязки на ранах делались через двенадцать дней. Инструментов для проведения операций тоже не было. Не было и посуды.
Умирали не только от ран и болезней, но и от голода. Дневной рацион состоял из ста двадцати пяти-ста пятидесяти граммов эрзац-хлеба и пятисот граммов воды, заправленной листьями зеленой капусты.
Вдобавок ко всем бедам появился еще сыпной тиф, косивший без разбора больных и здоровых, не забывая и охраняющих немцев. Я думал, что тоже заболею, но, видно, не судьба. Тифом не заболел потому, что еще в 1918 году болел им, и организм мог бороться с этой болезнью. Жизнь подходила к концу, а умирать не хотелось. Пришлось распрощаться с наручными часами, единственной вещью, напоминавшей о доме. Я продал их повару, за что получил: три буханки хлеба, пятьсот граммов сыру, двадцать граммов комбижиру, пятьдесят граммов крупы "Геркулес" и около килограмма фасоли. Это для меня было целым состоянием. К получаемому голодному пайку стал прибавлять из имеющихся у меня запасов и постепенно начал немного поправляться.
Утренние обходы лазарета делал врач-немец. Неизменным спутником ему служила суковатая можжевеловая палка, которую он ежедневно пускал в действие, пробуя ее крепость на телах раненых и больных, а иногда и на лечащих русских врачах. Этот изверг был в лазарете около шести месяцев, а потом его куда-то перевели.
После прибытия нового молодого немецкого врача в лазарете произошли некоторые перемены. Появились двухъярусные нары, началась борьба с вшивостью.
К тифу прибавилась новая, еще более страшная болезнь - дизентерия, так называемый токсический понос, от которого смертность составляла почти сто процентов.
Пришла весна 1942 года, снег растаял, и во дворе лазарета появилась громадная яма, заполненная доверху водой. Этой водой умывались больные, стирали в ней свое белье и выливали туда разные нечистоты. В этой яме развелась масса лягушек, а на берегу появились "рыболовы". Так, каждый рыболов-лягушатник, наловив штук пятьдесят, начинал варить "уху". Не всем нравилось подобное кушанье, большинство предпочитало корни подснежника и щавель.
В конце апреля двое выздоровевших пленных сумели бежать, их поймали и на глазах больных расстреляли на лазаретном кладбище.
В июне 1942 года в лазарет прибыло большое пополнение из-под Мясного Бора, из частей 2-й Ударной армии, которой командовал предатель Власов. С прибытием пополнения с питанием стало еще хуже. Однажды в пищу больным были отпущены консервы - копченые рыбки. Чтобы они не достались больным, немцы признали их непригодными в пищу и решили уничтожить. Консервные банки были распечатаны, а их содержимое высыпали в лазаретную уборную. Изголодавшиеся больные ночью выловили из уборной выброшенную рыбу, промыли водой из ямы и... съели.
Меня в числе тридцати пяти человек зачислили в рабочую команду для заготовки дров. Ежедневно в шесть часов утра команда выстраивалась и под конвоем отправлялась за пять-семь километров в лес. В деревянных колодках идти было невозможно, ноги растирались в кровь, приходилось снимать колодки и топать босиком. Нарубленные бревна носили на плечах. Брались за бревно человек пятнадцать и шли к месту складок, иногда метров за двести. Работа для истощенных людей была поистине каторжной. Наступила осень, погода становилась холодная, ноги мерзли, хотя и были обмотаны шинельными лохмотьями. Во время обеденного перерыва собирали грибы, а придя вечером в лагерь, варили из них суп.
Изнурительная работа в лесу и вечное недоедание снова подорвали мое здоровье. Я вновь опух и был отправлен в лазарет.
В начале февраля 1943 года лазарет облетела радостная весть о разгроме немцев под Сталинградом.
Группа из восьми человек, среди них был и я, стала готовиться к побегу. Все было готово, но рано утром, в день, назначенный для побега, нас всех забрали, повели на станцию Сиверскую, посадили в вагон и повезли в Эстонию.
Лагерь военнопленных, куда нас привезли, был громадный. Пленные работали на строительстве железной дороги и грузили в вагоны снаряды. В этом лагере меня не покидала мечта о побеге, о возвращении на Родину.
Я изъявил желание возить из леса дрова, для чего была выделена лошадь и назначен конвоир - пожилой немец. Так я стал возчиком дров. На пятый день работы решил бежать. Когда приехали в лес, то вместе с конвоиром стали собирать малину. Затем я попросил у конвоира разрешения оправиться. Отошел за куст, а потом бросился бежать в лес. Прозвучал выстрел, но я продолжал бежать. Побег удался.
Решил пробираться на восток - на Псковщину. Днем спал в кустарнике, а ночью шел. Питался хорошо. В колодцах находил молоко и масло, а иногда пробирался и в подвалы, где хранились разные продукты. Так продолжалось восемнадцать дней, а на девятнадцатый меня постигла неудача. Проходя поздно вечером около одного хутора, я набрел на группу эстонских мальчишек, собирающих малину. Детишки сообщили обо мне полицаям, находившимся на хуторе. Я был схвачен и доставлен обратно в лагерь Тапа.
За побег был избит и наказан карцером на двадцать один день. Мне выдавались сто граммов хлеба и кружка воды в сутки, поллитра "супа" на два дня.
В лагере Тапа я пробыл не более месяца, откуда нас всех, прибывших из лазарета, повезли в лагерь для военнопленных в местечке Вилейка, что в двенадцати километрах от города Вильно.
В Вилейке пленных рассортировали. Я с группой пешком был направлен в Вильно, где меня заключили в тюрьму. Работать в тюрьме не заставляли, что пленных вполне устраивало. В Виленской тюрьме я пробыл около месяца, после чего попал во вновь сформированную группу. Посадили нас в товарные вагоны, заперли. Эшелон направлялся в Германию. В каждый вагон набили столько заключенных, что совершенно не было места не только полежать, но даже и присесть. Единственная на вагон параша, вмещавшая пять ведер, быстро заполнилась испражнениями, которые стали разливаться по полу. На требования опорожнить ее немцы не обращали внимания. В пути находились три дня. За это время выпустили из вагонов только один раз - за получением двухсот граммов эрзац-хлеба и кружки эрзац-кофе. На этой остановке наконец-то была очищена параша.
И вот закончился тяжелый путь. Прибыли в город Гёрлиц в Германии.
Вывели за город. Вдали виднелись сторожевые вышки и бараки. Это был лагерь VIII-A. В нем размещались несколько тысяч военнопленных, главным образом русских.
Находились в этом лагере и пленные из других государств. Но они были отгорожены от русских колючей проволокой, и общение с ними категорически воспрещалось. Некоторые русские пленные все же пробирались к ним и доставали еду, так как кормили их значительно лучше русских, и к тому же они получали посылки от Красного Креста, чего русские были лишены.
В первое время вновь прибывшие работали на территории лагеря: подметали дворы, чистили уборные, возили песок и делали другие работы. Затем их стали выводить на работу и за пределы лагеря. Питание от прежнего отличалось тем, что кормили супом из турнепса.
Ничтожный паек, который выдавался на барак, делился старшим по бараку. Он присваивал часть себе, создавая запас, а потом продавал на сторону. Зная все это, прибывшие из Вильно решили силой забрать то, что предназначалось им. В один из вечеров старший по бараку был избит, запасы продуктов, найденные у него, изъяты и разделены между пленными, которые сразу же с ними я "расправились".
Через несколько дней после этого события пленные были построены на площади. Приехали какие-то штатские и стали осматривать их. Они заявили, что хотят набрать хорошую команду для работы на сахарном заводе. Было отобрано сорок два человека, в число которых попал и я.
Отобранных поместили в отдельный барак. Рано утром нас подняли, выдали по литру баланды, построили и под конвоем эсэсовцев повели на вокзал, посадили в вагоны. Ехали довольно долго. Прибыли в город Лигниц.
Построившись в колонну, прошли километра три-четыре и вышли к концлагерю.
На лагерной площади приказали раздеться догола и сложить одежду в кучки. Затем через два ряда колючей проволоки загнали в баню. В бане сбрили всю растительность, за исключением головы, сухой бритвой, отчего получились у всех кровавые ссадины, а на голове пробривали полосу шириной в два пальца. После бритья впускали в баню.
В душе пускали сначала ледяную воду, а затем - кипяток. Раздавались крики ужаса. Наконец прозвучала команда очистить баню. В предбаннике, где происходило бритье, опять процедура - большой кистью, обмакнутой в ведро с какой-то вонючей жидкостью, смазали у заключенных побритые места. Боль от ожогов, побоев и этой мази была просто нестерпимой.
Прежде чем одеться, приказали сдать личные вещи. Я пытался сохранить фото жены, за что был жестоко избит.
Наконец принесли лагерную одежду и приказали одеться. Заключенные впервые видели такую одежду. Это был гражданский костюм, вполне приличный, но со странностями. Красной масляной краской на брюках были сделаны "генеральские" лампасы шириной в два пальца, на спине - во всю спину, на рукавах - поперечные полосы, на кепке - крест. Обувь - брезентовые ботинки на деревянных подошвах. После одевания был проведен осмотр с записью особых примет. Затем началась "физзарядка". Отдавались команды: "бегом"... "ложись", "встать", "бегом"... "ложись", "встать", "кругом", "бегом"... "ложись"... и так в течение двух часов. Малейшее неточное исполнение команды влекло за собой жестокое избиение резиновыми дубинками. По окончании "физзарядки" разнесли пятидесятилитровые бачки с супом по баракам. Обедом в этот день новичков не кормили. В этот день они имели возможность познакомиться с лагерем. Лагерь "Гросс Розен", находившийся в Верхней Силезии, был обнесен несколькими рядами колючей проволоки, по которой пропущен электрический ток высокого напряжения. По углам лагеря возвышались сторожевые вышки с пулеметами и прожекторами. В концлагере было пять тысяч заключенных: русских, поляков и немцев-бандитов. Почти все немцы-бандиты занимали должности блоковых или капо.
Отличительными знаками служили нашивки на груди. Так, у русских - красный треугольник с буквой "R", у поляков - такой же треугольник с буквой "Р", у немцев-бандитов - зеленый треугольник. Кроме того, каждый заключенный имел присвоенный ему номер, который был нашит на груди под треугольником.
Размещались в громадных бараках-блоках по национальностям. В каждом блоке, кроме блокового, имелся капо - старшина на работах и немец-эсэсовец, носящий звание "блокфюрер". Блок имел комнату для сна и столовую. В спальне стояли трехъярусные одиночные койки. Посреди лагеря имелся водоем, примерно сто пятьдесят квадратных метров. В лагере были лазарет и крематорий. Для казни применялось средневековое сооружение: два вкопанных в землю столба с положенной на них перекладиной, через кольцо на перекладине пропущена цепь с громадным колуном на конце. Жертву ставили между столбами, отпускали цепь и колуном раскалывали голову.
Утренний рацион состоял из одной кружки эрзац-кофе и двухсот граммов немецкого хлеба. Мизерный паек немедленно уничтожался.
Основная работа в лагере - разработка каменных карьеров. Горы взрывали, а камни заключенные носили на плечах в лагерь, метров за четыреста-пятьсот. Крупные камни разбивали молотами, добиваясь, чтобы камень весил шестнадцать-двадцать килограммов, камни с меньшим весом возили на тачках.
Я был направлен на земляные работы. Товарищи порекомендовали побольше работать глазами, а не руками. Пояснили, что нужно, не работая, смотреть на конвоира, а когда тот начинает к тебе поворачиваться, то приступать к перекладыванию земли. Делали очень мало, но и побоев получали меньше.
На обед был суп из турнепса. Весь обед продолжался не более десяти минут, за это же время требовалось вымыть миску.
После работы шли в блок для прохождения осмотра на вшивость. Если вшей обнаруживали, то заключенного избивали до полусмерти. Затем шли спать. Несмотря на холод, достигающий зимой двадцати градусов мороза, во всем блоке выставлялись на ночь все рамы.
Однажды при мытье посуды после обеда была разбита миска. Обвинили в этом меня. Я был жестоко избит. Результат избиения - два сломанных ребра. Со сломанными ребрами, крепко перевязанными полотенцем, я продолжал ходить на работу, хотя и чувствовал себя прескверно. Каторжные работы, избиения и голод не проходили бесследно.
В один из ноябрьских дней после работы выстроили весь лагерь на площади для проверки. Как ни считали, а одного человека не досчитались. Тогда приказали снять головные уборы и объявили, что один человек сбежал и пока его не найдут, весь лагерь будет стоять на площади. Погода была холодная, лил мелкий осенний дождь. Как только стемнело, направили с вышек прожектора и предупредили, что кто сядет - будет убит. Некоторые заключенные падали и встать уже не могли, их оттаскивали в сторону. Так мы и стояли голодные и холодные в течение трех суток. За это время умерло 80 человек. Наконец привели сбежавшего. Желая убежать, он спрятался в каменоломне, которая находилась за пределами лагеря, но внутри наружных постов, выставляемых на время дневных работ. Посты не снимали до тех пор, пока не убеждались, что никто не сбежал. На глазах заключенных тут же на площади его повесили. Вот чем окончилась попытка побега из лагеря "Гросс Розен".
В лагере существовал еще и штрафной блок, куда помещались те заключенные, которые чем-то проштрафились. Они работали дольше обычного на три часа, на работу и с работы не ходили, а, лежа на земле, перекатывались, при этом сопровождающие конвоиры пинали их ногами.
Борясь со вшивостью, еженедельно мылись в "бане". Среди ночи строились в блоке, раздевались догола и, несмотря на снег и мороз, голыми бежали в баню, которая от блока находилась в трехстах метрах. В бане мытье происходило по одному сценарию: так же, как и в первый раз, когда прибыли в лагерь. После бани, не получив одежды, сырые бежали в блок. После получения нательного белья разрешалось ложиться спать.
Врачи-эсэсовцы, желая получить научную практику, проводили над заключенными разные эксперименты: заражали болезнями, замораживали в ледяной воде, проводили другие опыты.
При всех ужасах, происходивших в концлагере, видимо в насмешку, имелся духовой оркестр. Музыкантами были заключенные. Каждую субботу идущих с работы, а в воскресенье - и на работу в воротах лагеря встречал духовой оркестр, игравший марши.
В середине зимы 1943/1944 года для отправки в другой лагерь отобрали большую команду. В эту команду попал и я. Итак, в этом лагере смерти я остался жив, пробыв в невероятных условиях более четырех месяцев. Отобранным выдали сухой паек на четыре дня, то есть на весь путь следования. Получив паек, быстро с ним управились. Колонна заключенных под охраной эсэсовцев прибыла на станцию. Нас разместили в купированных вагонах. Ни хлеба, ни продуктов в пути не давали, и к концу дороги мы так проголодались, что еле могли встать с места. Наконец на четвертый день пути мы прибыли на станцию Дахау.
Со станции нас повели в лагерь, минуя сам город Дахау. Сразу по прибытии мы попали в громадную баню. Приказали раздеться, брили так, как в "Гросс Розен", но попутно обривали бороду и усы, а на голове подновляли "трассу". После помывки приказали идти на выход.
Удивительно было то, что в этот момент никого не били. При выходе помазали побритые места вонючей мазью из ведра. Затем принесли одежду: нательное белье, брюки, тужурку и арестантскую шапочку. Все это полосатое - белая и синяя полосы.
Привели в карантинный блок и разместили там всех вновь прибывших. На трехъярусных нарах заключенные легли вповалку, плотно прижавшись один к другому. Нам раздали номера с напечатанными цифрами и велели немедленно пришить их, один номер - на левую сторону груди, а второй - на правую штанину. Под номером на груди пришивался красный треугольник с буквой "R", что означало - русский политический.
Присвоенные номера приказали заучить на немецком языке. Мне присвоили № 63211, с этим номером я и возвратился на Родину. Когда номера были пришиты, заключенным разрешили ознакомиться с территорией лагеря.
Лагерь был обнесен проволокой с током высокого напряжения. В трех метрах до нее была протянута дополнительная проволока - предупредительная, к которой никто не имел права приближаться. Между предупредительной и основной проволокой - дорожка, посыпанная песком. За основной проволокой - бетонированный ров, заполненный водой, за ним - опять ряд проволоки. Вокруг лагеря понастроено много вышек с пулеметами и прожекторами, а между вышками патрулировали днем и ночью эсэсовцы с собаками.
Внутри лагеря располагались в несколько рядов блоки, в которых жили заключенные, главным образом военнопленные и немецкие солдаты, дезертировавшие из армии. Кроме них, были и дети. Как они попали в лагерь, неизвестно. Вдоль улиц посажены пирамидальные тополя, а у блоков разбиты цветочные клумбы, причем цветы рвать запрещалось. Имелся довольно большой стадион, где часто играли в футбол заключенные. В лагере имелись все "прелести" обихода этих "домов отдыха": два крематория, душегубка, карцер, лазарет и др. Был в лагере ларек, где продавался суп из костей, сигареты и другая мелочь. Покупать могли только те, кто имел лагерные боны - деньги, заработанные за работу вне лагеря. Работа в лагере заключалась в наведении чистоты как в блоках, так и на улицах, в перевозке и бутировке турнепса и картофеля, выращиваемых в подсобном хозяйстве лагеря, которое обрабатывалось заключенными. Заключенные-старожилы, видя состояние новичков, в первое время всячески их подкармливали.
В лагере Дахау заключенные впервые увидели американские бомбардировщики, которые летели бомбить Мюнхен и Аугсбург. Налеты стали повторяться. По-видимому, разрушения в Мюнхене достигли значительных размеров: кухне Дахау был дан приказ приготовить пищу и отправить эшелоном. Каково же было наше удивление, когда до нас дошли сведения, что жители Мюнхена, узнав, что пища приготовлена в концлагере, отказались от нее, и весь эшелон вернулся обратно в Дахау.
В эту ночь узники наелись досыта и почти у всех получилось расстройство желудка. Это был единственный раз за весь плен, когда я был сыт.
Ежедневно в лагере формировались команды в другие местности, так как лагерь Дахау являлся центральным и по всей Баварии были раскиданы его отделения. В одну из таких команд попал и я.
Команду нашу отправили в Чехословакию, в район города Лейттерида. Поместили в отдельно стоящий замок с толстыми каменными стенами и без окон на внешнюю сторону. Ежедневно водили на работы по прокладке новой шоссейной дороги. Дерн и почвенный слой снимали и складывали в кучи, которые затем на машинах увозили на крестьянские поля.
Поработав недолго на дорожных работах, я вновь серьезно заболел и работать не смог. Собрав несколько таких же больных, нас отправили обратно в лагерь Дахау и поместили в лазарет.
Как лечили и чем - неизвестно, но, пролежав недели две, я почувствовал себя значительно лучше и был выписан, а затем опять работал внутри лагеря.
Вскоре после выписки из лазарета я вновь попал в команду на отправку в другое место. На этот раз - в местечко Коттерн вблизи города Кемптен на юге Баварии. Там закладывался новый лагерь - отделение Дахау.
В. команду вошло около семисот человек, предназначенных для строительства нового завода. Спустя более суток с момента отъезда из Дахау, прибыли в город Кемптен, а оттуда, уже пешком, двинулись в Коттерн, находившийся примерно в пяти километрах от города Кемптена.
В Коттерне, куда прибыла наша команда, еще не было специального лагеря, поэтому разместили всех в здании бывшего завода. Помещались на втором этаже, в окна были вставлены железные решетки, а двери, окованные железом, запирались, и на охране их стоял часовой. Нижний этаж пустовал. Кроме заключенных, в строительстве завода принимали участие и гражданские лица. Близко соприкасаясь с гражданскими рабочими, проживавшими вне лагеря, заключенные быстро узнавали все новости дня.
Ежедневно в шесть часов утра нас уводили на работу: часть - на строительство завода, а другую часть - на строительство лагеря.
Мысль о побеге не оставляла узников. Мы знали, что завод, где проживали, не огорожен колючей проволокой. Однажды группа узников задумала бежать. Достали пилку, решили пропилить пол и через неохраняемый первый этаж выйти на свободу. Выпилили квадрат в полу и стали ждать удобного момента. По-видимому, есть неспокойные сердца, которые, не раздумывая, желают сразу же действовать, хотя для этого еще не настал нужный момент. Однажды ночью узник, бывший летчик, решил уйти. Товарищи его уговаривали, указывали на несвоевременность, но он ушел. На третий день его поймали, а на следующий день отправили в лагерь Дахау.
Вскоре здание, где мы жили, разбомбили американские летчики. Бомбежка была днем, и никто из нас не пострадал. В этот же день нас перевели в строящийся лагерь. Первым делом заставили вокруг лагеря вкопать бетонные столбы, построить сторожевые вышки, а затем опутать колючей проволокой. Как только была готова изгородь, по ней пропустили электрический ток.
Наконец лагерь был построен, заключенные размещены по баракам. За время пребывания в лагере я познакомился с заключенными югославскими товарищами. Они работали в копировальном цехе, размещавшемся на строительной площадке завода в щитовом бараке. В этом же бараке, кроме копировального, имелся еще и чертежный цех, в котором работали только гражданские немцы. Югославские товарищи сумели меня перетащить в копировальный цех. Там стояли две машины - одна копировальная, а другая проявляющая. Чертежи, изготавливаемые в чертежном цехе, поступали в копировальный для размножения. На чертежах вычерчивались отдельные детали самолетов с указанием размеров. Размноженные экземпляры рассылались на военные авиационные заводы Германии и Чехословакии, где и изготовлялись детали самолетов.
Проработав несколько дней, я решил сделать некоторые "поправки" в чертежах. Через югославов достал тушь и перо. Незаметно переправил единицу на четверку в одной из деталей на чертеже. Копии "исправленного" чертежа были разосланы по заводам, а спустя две недели они вновь поступили в чертежный цех, так как размеры детали, "исправленной" мною, по-видимому, не подошли. "Ошибка" была обнаружена, но кто в ней виноват, не удалось установить.
Однажды поступил в копировальный цех большой и срочный заказ. Используя конструктивные недостатки копировальной машины, мне удалось, не навлекая на себя подозрения, вывести ее из строя.
Заказ не был выполнен. В цехе работы остановились, всех перевели на подсобные работы по строительству завода. Возили на тачках щебень и песок из карьера.
Прошло дней семнадцать с тех пор, как разбился цилиндр на копировальной машине. Вновь сломать цилиндр было невозможно, так как сразу же было бы раскрыто вредительство, поэтому работники цеха старались как можно меньше давать продукции. Были частые остановки из-за отсутствия электроэнергии. Это уже делали иностранные рабочие по просьбе заключенных.
К концу лета 1944 года завод был построен и готов к пуску. Однажды в начале рабочего дня была объявлена воздушная тревога. Всех заключенных укрыли в бомбоубежище. Летела большая группа тяжелых бомбардировщиков, за ней вторая, третья... все небо заполнилось группами сверкающих на солнце самолетов. Но ни одной бомбы не было сброшено на завод и лагерь. Бомбили Мюнхен, Штутгарт и Аугсбург.
Вскоре появилась еще группа самолетов, которые стали бомбить местечко Коттерн и завод. Через два часа был дан отбой воздушной тревоги и было приказано выходить из убежища. От нового, только что построенного завода остались одни развалины, кругом бушевало пламя, горело и местечко Коттерн. Нас отвели в лагерь. В лагере был разрушен один барак и повреждено здание лазарета. Бомбежка не причинила заключенным ни малейшего вреда.
Вновь началась работа по расчистке и восстановлению разбитого завода. Для этого количество заключенных пополнили новой партией из центрального лагеря Дахау и вольнонаемными рабочими разных национальностей. Уходили работать на завод в шесть часов утра и возвращались с работы в семь вечера. Перед входом в лагерь всех заключенных обыскивали. Разрешалось проносить в лагерь только дрова и щепки для отопления бараков.
Наступил вечер 24 апреля 1945 года. Была подана команда на построение с одеялами и котелками. На площади - вся охрана лагеря, вооруженная автоматами. Построились.
Комендант лагеря объявляет, что лагерь эвакуируется в сторону Австрии и Италии, а передвижение будет производиться только в ночное время. Отсчитали сотню заключенных, окружили их автоматчиками с собаками и подали команду на выход, затем через каждые десять- пятнадцать минут так же отправляли следующие сотни. В десять часов вечера лагерь Коттерн опустел. Двигались всю ночь. На рассвете в нескольких метрах от шоссе в небольшом лесочке сделали привал. Люди мгновенно заснули. Днем получили паек хлеба и литр супа-баланды. С наступлением сумерек звучал приказ на построение и движение продолжалось.
Утром 26 апреля - снова привал, на этот раз заняли высотку вблизи шоссе, но подошла какая-то воинская часть и прогнала нас. Конвой приказал заключенным подняться и перебраться на другое место, отстоящее от высотки на пятьсот метров. Не прошло и часа, как в небе появились американские самолеты. Заметив на высотке войска, самолеты развернулись и начали бомбить. Когда самолеты улетели, высотка представляла собой печальное зрелище, мало кому из солдат удалось остаться в живых.
Дневка окончена. Опять в путь. Один из конвоиров сообщил, что нас ведут в Альпы и есть приказ командования лагеря Дахау о расстреле всех заключенных в местах, где нет населения. Настроение стало прескверным.
Колонны вошли в город Фронтен, который расположен у самого подножья Альп, и остановились на центральной площади. Впереди виднелась горная речка с переброшенным через нее мостом. И вот, когда на площади собралась почти вся колонна, из окна одного дома раздался крик: "Американские танки!". По-видимому, крик немца о приближении американских танков сбил с толку охрану, и она сразу же собралась в отдельную группу. Заключенные, воспользовавшись некоторым замешательством охраны, бросились бежать в разные стороны, стараясь уйти куда-нибудь подальше от зазевавшихся охранников.
По бегущим раздались автоматные очереди, и некоторые заключенные остались лежать на улицах города. Я с группой товарищей бросился бежать в горы. По городу бежали недолго, но никто не пытался остановить бегущих "полосатиков". Голодные, измученные, мы совершенно не заметили, как оказались в горах. Решили отдохнуть. Разостлав одеяла прямо на снегу, легли, плотно прижавшись друг к другу.
Скоротав кое-как ночь, ничуть не отдохнув, утром 27 апреля решили спуститься с гор, так как дальнейшее пребывание в Альпах грозило голодной смертью. Спускались очень долго. Внизу по дороге шли машины с красными капотами. Это наступали американские войска.
Наконец-то наступила свобода. Наша группа вышла на окраину того города, откуда мы вчера бежали. Я и мои товарищи сразу же вооружились валявшимися автоматами убитых фашистов. Зашли в магазин, где за прилавком были бывшие заключенные. Взяли продуктов столько, сколько могли съесть. Выйдя из магазина, поели, но немного, так как знали, что сразу есть много нельзя. Наконец голод был утолен.
Решили идти вместе с американцами добивать врага. Американцы, видя наше состояние, предложили вернуться в тот лагерь, откуда мы были эвакуированы. Пришлось подчиниться. Вышли из города Фронтена и направились в свой лагерь Коттерн. В одном направлении с нами шли бывшие заключенные, вооруженные пистолетами и автоматами. Навстречу двигались машины с американскими солдатами, которые приветствовали нас и угощали сигаретами и шоколадом. Вот и местечко Коттерн, место бывшего лагеря, а теперь - место концентрации бывших заключенных.
Заняв одну из комнат в помещении, принадлежавшем ранее охране лагеря, я и мои товарищи расположились на отдых. Утром пошли в столовую, где уже хозяйничали бывшие заключенные. На завтрак были поданы хлеб, сыр, колбаса, появился бочонок с вином - все это достали из разбомбленных военных складов.
В международный праздник солидарности трудящихся провели церемонию подъема флагов стран, представителями которых были бывшие узники. В этот день раздобыли восемь радиоприемников и установили их в больших комнатах. Стали "ловить" Москву, и вот полились родные звуки. Бывшие узники ликовали...