- О чем это вы толкуете? - спросил лорд Генри, подойдя к столу и ставя свою чашку.-- Надеюсь, Дориан рассказал вам, Глэдис, о моем проекте все окрестить поновому?.. Это замечательная мысль.
      - А я вовсе не хочу менять имя, Гарри, - возразила герцогиня, поднимая на него красивые глаза.-- Я вполне довольна моим, и, наверное, мистер Грей тоже доволен своим.
      - Милая Глэдис, я ни за что на свете не стал бы менять такие имена, как ваши и Дориана. Оба они очень хороши. Я имею в виду главным образом цветы. Вчера я срезал орхидею для бутоньерки, чудеснейший пятнистый цветок, обольстительный, как семь смертных грехов, и машинально спросил у садовника, как эта орхидея называется. Он сказал, что это прекрасный сорт "робинзониана"... или что-то столь же неблагозвучное. Право, мы: разучились давать вещам красивые названия, - да, да, это печальная правда! А ведь слово - это все. Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только к словам... Потому-то я и не выношу вульгарный реализм в литературе. Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею -только на это он и годен.
      - Ну а как, например, вас окрестить поновому, Гарри? - спросила герцогиня.
      - Принц Парадокс, - сказал Дориан.
      - Вот удачно придумано! - воскликнула герцогиня.
      - И слышать не хочу о таком имени, - со смехом запротестовал лорд Генри, Садясь в кресло.-- Ярлык пристанет, так уж потом от него не избавишься. Нет, я отказываюсь от этого титула.
      - Короли не должны отрекаться, - тоном предостережения произнесли красивые губки.
      - Значит, вы хотите, чтобы я стал защитником трона?
      - Да.
      - Но я провозглашаю истины будущего!
      - А я предпочитаю заблуждения настоящего, - отпарировала герцогиня.
      - Вы меня обезоруживаете, Глэдис! - воскликнул лорд Генри, заражаясь ее настроением.
      - Я отбираю у вас щит, но оставляю копье, Гарри.
      - Я никогда не сражаюсь против Красоты, - сказал он с галантным поклоном.
      - Это ошибка, Гарри, поверьте мне. Вы цените красоту слишком высоко.
      - Полноте, Глэдис! Правда, я считаю, что лучше быть красивым, чем добродетельным. Но, с другой стороны, я первый готов согласиться, что лучше уж быть добродетельным, чем безобразным.
      - Выходит, что некрасивость - один из семи смертных грехов?воскликнула герцогиня.А как же вы только что сравнивали с ними орхидеи?
      - Нет, Глэдис, некрасивость - одна из семи смертных добродетелей. И вам, как стойкой тори, не следует умалять их значения. Пиво, Библия и эти семь смертных добродетелей сделали нашу Англию такой, какая она есть.
      - Значит, вы не любите нашу страну?
      - Я живу в ней.
      - Чтобы можно было усерднее ее хулить?
      - А вы хотели бы, чтобы я согласился с мнением Европы о ней?
      - Что же там о нас говорят?
      - Что Тартюф эмигрировал в Англию и открыл здесь торговлю.
      - Это ваша острота, Гарри?
      - Дарю ее вам.
      - Что я с пей сделаю? Она слишком похожа на правду.
      - А вы не бойтесь. Наши соотечественники никогда не узнают себя в портретах.
      - Они - люди благоразумные.
      - Скорее хитрые. Подводя баланс, они глупость покрывают богатством, а порок - лицемерием.
      - Всетаки в прошлом мы вершили великие дела.
      - Нам их навязали, Глэдис.
      - Но мы с честью несли их бремя.
      - Не дальше как до Фондовой биржи. Герцогиня покачала головой.
      - Я верю в величие нации.
      - Оно - только пережиток предприимчивости и напористости.
      - В нем - залог развития.
      - Упадок мне милее.
      - А как же искусство? - спросила Глэдис.
      - Оно - болезнь.
      - А любовь?
      - Иллюзия.
      - А религия?
      - Распространенный суррогат веры.
      - Вы скептик.
      - Ничуть! Ведь скептицизм - начало веры.
      - Да кто же вы?
      - Определить - значит, ограничить.
      - Ну, дайте мне хоть нить!..
      - Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте.
      - Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом.
      - Вот превосходная тема - хозяин дома. Много лет назад его окрестили Прекрасным Принцем.
      - Ах, не напоминайте мне об этом! - воскликнул Дориан Грей.
      - Хозяин сегодня несносен, - сказала герцогиня, краснея.-- Он, кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса, видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки.
      - Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня?-- со смехом сказал Дориан.
      - Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда сердится.
      - А за что же она на вас сердится, герцогиня?
      - Изза пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине девятого.
      - Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня.
      - Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту, в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие шляпы создаются из ничего.
      - Как и все хорошие репутации, Глэдис, - вставил лорд Генри.-- А когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас одна лишь посредственность - залог популярности.
      - Только не у женщин, Гарри! - Герцогиня энергично покачала головой.-- А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы "любим ушами". А вы, мужчины, любите глазами... Если только вы вообще когда-нибудь любите.
      - Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, - сказал Дориан.
      - Ну, значит, никого не любите понастоящему, мистер Грей, -отозвалась герцогиня с шутливым огорчением.
      - Милая моя Глэдис, что за ересь! - воскликнул лорд Генри.-- Любовь питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой. Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение переживать как можно чаще.
      - Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? - спросила герцогиня, помолчав.
      - Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, - ответил лорд Генри.
      Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно.
      - А вы что на это скажете, мистер Грей? - спросила она.
      Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой.
      - Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри.
      - Даже когда он не прав?
      - Гарри всегда прав, герцогиня.
      - И что же, его философия помогла вам найти счастье?
      - Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.
      - И находили, мистер Грей?
      - Часто. Слишком часто. Герцогиня сказала со вздохом:
      - А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться, я его лишусь на сегодня.
      - Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, -воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи.
      - Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, - сказал лорд Генри своей кузине.-- Берегитесь! Чары его сильны.
      - Если бы не это, так не было бы и борьбы.
      - Значит, грек идет на грека?
      - Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.
      - И потерпели поражение.
      - Бывают вещи страшнее плена, - бросила герцогиня.
      - Эге, вы скачете, бросив поводья!
      - Только в скачке и жизнь, - был ответ.
      - Я это запишу сегодня в моем дневнике.
      - Что именно?
      - Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню.
      - Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы.
      - Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не пытаетесь улететь от опасности.
      - Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое ощущение.
      - А вы знаете, что у вас есть соперница?
      - Кто?
      - Леди Нарборо, - смеясь, шепнул лорд Генри, - она в него положительно влюблена.
      - Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас, романтиков.
      - Это женщиныто - романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных методов!
      - Нас учили мужчины.
      - Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели.
      - Нука, попробуйте охарактеризовать нас! - подзадорила бго герцогиня.
      - Вы - сфинксы без загадок. Герцогиня с улыбкой смотрела на него.
      - Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду.
      - Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис.
      - Это было бы преждевременной капитуляцией.
      - Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента.
      - Но я должна обеспечить себе путь к отступлению.
      - Подобно парфянам?
      - Парфяне спаслись в пустыню. А я этого не могу.
      - Для женщин не всегда возможен выбор, - заметил лорд Генри. Не успел он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан Грей в глубоком обмороке.
      Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату.
      - Что случилось?спросил он.А, вспоминаю! Я здесь в безопасности, Гарри? - Он вдруг весь затрясся.
      - Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное, переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю.
      - Нет, я пойду с вами в столовую, - сказал Дориан, с трудом поднимаясь.-- Я не хочу оставаться один.
      Он пошел к себе переодеваться.
      За обедом он проявлял беспечную веселость, в которой было что-то отчаянное. И только по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая тот миг, когда увидел за окном оранжереи белое, как платок, лицо Джеймса Вэйна, следившего за ним. ГЛАВА XVIII
      Весь следующий день Дориан не выходил из дому и большую часть времени провел у себя в комнате, изнемогая от дикого страха; смерти, хотя к жизни он был уже равнодушен. Сознание, что за ним охотятся, что его подстерегают, готовят ему западню, угнетало его, не давало покоя. Стоило ветерку шевельнуть портьеру, как Дориан уже вздрагивал. Сухие листья, которые ветер швырял в стекла, напоминали ему о неосуществленных намерениях и будили страстные сожаления. Как только он закрывал глаза, перед ним вставало лицо моряка, следившего за ним сквозь запотевшее стекло, и снова ужас тяжелой рукой сжимал сердце.
      Но, может быть, это только его воображение вызвало из мрака ночи призрак мстителя и рисует ему жуткие картины ожидающего его возмездия? Действительность - это хаос, но в работе человеческого воображения есть неумолимая логика. И только наше воображение заставляет раскаяние следовать по пятам за преступлением. Только воображение рисует нам отвратительные последствия каждого нашего греха. В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются. Сильному сопутствует успех, слабого постигает неудача. Вот и все.
      И, наконец, если бы сторонний человек бродил вокруг дома, его бы непременно увидели слуги или сторожа. На грядках под окном оранжереи остались бы следы - и садовники сразу доложили бы об этом ему, Дориану. Нет, нет, все это только его фантазия! Брат Сибилы не вернулся, чтобы убить его. Он уехал на корабле и погибнет где-нибудь в бурном море. Да, Джеймс Вэйн, во всяком случае, ему больше не опасен. Ведь он не знает, не может знать имя того, кто погубил его сестру. Маска молодости спасла Прекрасного Принца.
      Так Дориан в конце концов уверил себя, что все это был только мираж. Однако ему страшно было думать, что совесть может порождать такие жуткие фантомы и, придавая им видимое обличье, заставлять их проходить перед человеком! Во что превратилась бы его жизнь, если бы днем и ночью призраки его преступлений смотрели на него из темных углов, издеваясь над ним, шептали ему что-то в уши во время пиров, будили его ледяным прикосновением, когда он уснет! При этой мысли Дориан бледнел и холодел от страха. О, зачем он в страшный час безумия убил друга! Как жутко даже вспоминать эту сцену! Она словно стояла у него перед глазами. Каждая ужасная подробность воскресала в памяти и казалась еще ужаснее. Из темной пропасти времен в кровавом одеянии вставала грозная тень его преступления.
      Когда лорд Генри в шесть часов пришел в спальню к Дориану, он застал его в слезах. Дориан плакал, как человек, у которого сердце разрывается от горя.
      Только на третий день он решился выйти из дому. Напоенное запахом сосен ясное зимнее утро вернуло ему бодрость и жизнерадостность. Но не только это вызвало перемену. Вся душа Дориана восстала против чрезмерности мук, способной ее искалечить, нарушить ее дивный покой. Так всегда бывает с утонченными натурами. Сильные страсти, если они не укрощены, сокрушают таких людей. Страсти эти --либо убивают, --либо умирают сами. Мелкие горести и неглубокая любовь живучи. Великая любовь и великое горе гибнут от избытка своей силы.
      Помимо того, Дориан убедил себя, что онжертва своего потрясенного воображения, и уже вспоминал свои страхи с чувством, похожим на снисходительную жалость, жалость, в которой была немалая доля пренебрежения.
      После завтрака он целый час гулял с герцогиней в саду, потом поехал через парк па то место, где должны были собраться охотники. Сухой хрустящий иней словно солью покрывал траву. Небо походило на опрокинутую чашу из голубого металла. Тонкая кромка льда окаймляла у берегов поросшее камышом тихое озеро.
      На опушке соснового леса Дориан, увидел брата герцогини, сэра Джеффри Клаустона, - он выбрасывал два пустых патрона из своего ружья. Дориан выскочил из экипажа и, приказав груму отвести лошадь домой, направился к своему гостю, пробираясь сквозь заросли кустарника и сухого папоротника.
      - Хорошо поохотились, Джеффри? - спросил он, подходя.
      - Не особенно. Видно, птицы почти все улетели в'поле. После завтрака переберемся на другое место. Авось там больше повезет.
      Дориан зашагал рядом с ним. Живительный аромат леса, мелькавшие в его зеленой сени золотистые и красные блвки солнца на стволах, хриплые крики загонщиков, порой разносившиеся по лесу, и резкое щелкание ружей - все веселило его и наполняло чудесным ощущением свободы. Он весь отдался чувству бездумного счастья, радости, которую ничто не может смутить.
      Вдруг ярдах в двадцати от них, изза бугорка, поросшего прошлогодней травой, выскочил заяц. Насторожив уши с черными кончиками, вытягивая длинные задние лапки, он стрелой помчался в глубь ольшаника. Сэр Джеффри тотчас поднял ружье. Но грациозные движения зверька неожиданно умилили Дориана, и он крикнул:
      - Не убивайте его, Джеффри, пусть себе живет!
      - Что за глупости, Дориан! - со смехом запротестовал сэр Джеффри и выстрелил в тот момент, когда заяц юркнул в чащу. Раздался двойной крик -ужасный крик раненого зайца и еще более ужасный предсмертный крик человека.
      - Боже! Я попал в загонщика! - ахнул сэр Джеффри.-- Какой это осел полез под выстрелы! Эй, перестаньте там стрелять! - крикнул он во всю силу своих легких.-- Человек ранен!
      Прибежал старший егерь с палкой.
      - Где, сэр? Где он?
      И в ту же минуту по всей линии затихла стрельба.
      - Там, - сердито ответил сэр Джеффри и торопливо пошел к ольшанику.-Какого черта вы не отвели своих людей подальше? Испортили мне сегодняшнюю охоту.
      Дориан смотрел, как оба нырнули в заросли, раздвигая гибкие ветви. Через минуту они уже появились оттуда и вынесли труп на освещенную солнцем опушку. Дориан в ужасе отвернулся, подумав, что злой рок преследует его повсюду. Он слышал вопрос сэра Джеффри, умер ли этот человек, и утвердительный ответ егеря. Лес вдруг ожил, закишел людьми, слышался топот множества ног, приглушенный гомон. Крупный фазан с меднокрасной грудью, шумно хлопая крыльями, пролетел наверху среди ветвей.
      Через несколько минут, показавшихся расстроенному Дориану бесконечными часами муки, на его плечо легла чья-то рука. Он вздрогнул и оглянулся.
      - Дориан, - промолвил лорд Генри.-- Лучше я скажу им, чтобы на сегодня охоту прекратили. Продолжать ее как-то неудобно.
      - Ее бы следовало запретить навсегда, - ответил Дориан с горечью.-Это такая жестокая и противная забава! Что, тот человек...
      Он не мог докончить фразы.
      - К сожалению, да. Ему угодил в грудь весь заряд дроби. Должно быть, умер сразу. Пойдемте домой, Дориан.
      Они шли рядом к главной аллее и молчали. Наконец Дориан поднял глаза на лорда Генри и сказал с тяжелым вздохом:
      - Это дурное предзнаменование, Гарри, очень дурное!
      - Что именно? - спросил лорд Генри.-- Ах да, этот несчастный случай. Ну, милый друг, что поделаешь? Убитый был сам виноват - кто же становится под выстрелы? И, кроме топимы-то тут при чем? Для Джеффри это изрядная неприятность, не спорю. Дырявить загонщиков не годится. Люди могут подумать, что он плохой стрелок. А между тем это неверно: Джеффри стреляет очень метко. Но не будем больше говорить об этом.
      Дориан покачал головой.
      - Нет, это дурной знак, Гарри. Я чувствую, что случится что-то страшное... Быть может, со мной, - добавил он, проводя рукой по глазам, как под влиянием сильной боли.
      Лорд Генри рассмеялся.
      - Самое страшное на свете - это скука, Дориан. Вот единственный грех, которому нет прощения. Но нам она не грозит, если только наши приятели за обедом не вздумают толковать о случившемся. Надо будет их предупредить, что это запретная тема. Ну а предзнаменования - вздор, никаких предзнаменований не бывает. Судьба не шлет нам вестников - для этого она достаточно мудра или достаточно жестока. И, наконец, скажите, ради бога, что может с вами случиться, Дориан? У вас есть все, чего только может пожелать человек. Каждый был бы рад поменяться с вами.
      - А я был бы рад поменяться с любым человеком на свете! Не смейтесь, Гарри, я вам правду говорю. Злополучный крестьянин, который убит только что, счастливее меня. Смерти я не боюсьстрашно только ее приближение. Мне кажется, будто ее чудовищные крылья уже шумят надо мной в свинцовой духоте. О господи! Разве вы не видите, что какой-то человек прячется за деревьями, подстерегает, ждет меня?
      Лорд Генри посмотрел туда, куда указывала дрожащая рука в перчатке.
      - Да, - сказал он с улыбкой, - вижу садовника, который действительно поджидает нас. Наверное, хочет узнать, какие цветы срезать к столу. До чего же у вас нервы развинтились, мой милый! Непременно посоветуйтесь с моим врачом, когда мы вернемся в город.
      Дориан вздохнул с облегчением, узнав в подходившем садовника. Тот приподнял шляпу, смущенно покосился на лорда Генри и, достав из кармана письмо, подал его хозяину.
      - Ее светлость приказала мне подождать ответа, - промолвил он вполголоса.
      Дориан сунул письмо в карман.
      - Скажите ее светлости, что я сейчас приду, - сказал он сухо. Садовник торопливо пошел к дому.
      - Как женщины любят делать рискованные вещи! - с улыбкой заметил лорд Генри.-- Эта черта мне в них очень нравится. Женщина готова флиртовать с кем угодно до тех пор, пока другие на это обращают внимание.
      - А вы любите говорить рискованные вещи, Гарри. И в данном случае вы глубоко ошибаетесь. Герцогиня мне очень нравится, но я не влюблен в нее.
      - А она в вас очень влюблена, но нравитесь вы ей меньше. Так что вы составите прекрасную пару.
      - Вы сплетничаете, Гарри! И сплетничаете без всяких оснований.
      - Основание для всякой сплетни - вера в безнравственность, - изрек лорд Генри, закуривая папиросу.
      - Гарри, Гарри, вы ради красного словца готовы кого угодно принести в жертву!
      - Люди сами восходят на алтарь, чтобы принести себя в жертву.
      - Ах, если бы я мог кого-нибудь полюбить! - воскликнул Дориан с ноткой пафоса в голосе.-- Но я, кажется, утратил эту способность и разучился желать. Я всегда был слишком занят собой - и вот стал уже в тягость самому себе. Мне хочется бежать от всего, уйти, забыть!.. Глупо было ехать сюда. Я, пожалуй, телеграфирую Харви, чтобы яхта была наготове. На яхте чувствуешь себя в безопасности.
      - В безопасности от чего, Дориан? С вами случилась какаянибудь беда? Почему же вы молчите? Вы знаете, что я всегда готов помочь вам.
      - Я не могу вам ничего рассказать, Гарри, - ответил Дориан уныло.-И, наверное, все - просто моя фантазия. Это несчастье меня расстроило, я предчувствую, что и со мной случится чтонибудь в таком роде.
      - Какой вздор!
      - Надеюсь, вы правы, но ничего не могу с собой поделать. Ага, вот и герцогиня! Настоящая Артемида в английском костюме. Как видите, мы вернулись, герцогиня.
      - Я уже все знаю, мистер Грей, - сказала герцогиня.-- Бедный Джеффри ужасно огорчен. И, говорят, вы просили его не стрелять в зайца. Какое странное совпадение!
      - Да, очень странное. Не знаю даже, что меня побудило сказать это. Простая прихоть, вероятно. Заяц был так мил... Однако очень жаль, что они вам рассказали про это. Ужасная история...
      - Досадная история, - поправил его лорд Генри.-- И психологически ничуть не любопытная. Вот если бы Джеффри убил его нарочно, - как это было бы интересно! Хотел бы я познакомиться с настоящим убийцей!
      - Гарри, вы невозможный человек! - воскликнула герцогиня.-- Не правда ли, мистер Грей?.. Ох, Гарри, мистеру Грею, кажется, опять дурно! Он сейчас упадет!
      Дориан с трудом овладел собой и улыбнулся.
      - Это пустяки, не беспокойтесь, герцогиня. Нервы у меня сильно расстроены, вот и все. Пожалуй, я слишком много ходил сегодня... Что такое Гарри опять изрек? Что-нибудь очень циничное? Вы мне потом расскажете. А сейчас вы меня извините - мне, пожалуй, лучше пойти прилечь.
      Они дошли до широкой лестницы, которая вела из оранжерея на террасу. Когда стеклянная дверь закрылась за Дорианом, лорд Генри повернулся к герцогине и посмотрел на нее в упор своими томными глазами.
      - Вы сильно в него влюблены? - спросил он. Герцогиня некоторое время молчала, глядя на расстилавшуюся перед ними картину.
      - Хотела бы я сама это знать, - сказала она наконец. Лорд Генри покачал головой.
      - Знание пагубно для любви. Только неизвестность пленяет нас. В тумане все кажется необыкновенным.
      - Но в тумане можно сбиться с пути.
      - Ах, милая Глэдис, все пути ведут к одному.
      - К чему же?
      - К разочарованию.
      - С него я начала свой жизненный путь, - со вздохом отозвалась герцогиня.
      - Оно пришло к вам в герцогской короне.
      - Мне надоели земляничные листья.
      - Но вы их носите с подобающим достоинством.
      - Только на людях.
      - Смотрите, вам трудно будет обойтись без них!
      - А они останутся при мне, все до единого.
      - Но у Монмаута есть уши.
      - Старость туга на ухо.
      - Неужели он никогда не ревнует?
      - Нет. Хоть бы раз приревновал!
      Лорд Генри осмотрелся вокруг, словно ища чегото.
      - Чего вы ищете? - спросила герцогиня.
      - Шишечку от вашей рапиры, - отвечал он.-- Вы ее обронили.
      Герцогиня расхохоталась.
      - Но маска еще на мне.
      - Изпод нее ваши глаза кажутся еще красивее, - был ответ.
      Герцогиня снова рассмеялась. Зубы ее блеснули меж губ, как белые зернышки в алой мякоти плода.
      А наверху, в своей спальне, лежал на диване Дориан, и каждая жилка в нем дрожала от ужаса. Жизнь внезапно стала для него невыносимым бременем. Смерть злополучного загонщика, которого подстрелили в лесу, как дикого зверя, казалась Дориану прообразом его собственного конца. Услышав слова лорда Генри, сказанные с такой циничной шутливостью, он чуть не лишился чувств.
      В пять часов он позвонил слуге и распорядился, чтобы его вещи были уложены и коляска подана к половине девятого, так как, он, уезжает вечерним поездом в Лондон. Он твердо решил ни одной ночи не ночевать больше в Селби, этом зловещем месте, где смерть бродит и при солнечном свете, а трава в лесу обрызгана кровью.
      Он написал лорду Генри записку, в которой сообщал, что едет в Лондон к врачу, и просил развлекать гостей до его возвращения. Когда он запечатывал записку, в дверь постучали, и лакей доложил, что пришел старший егерь. Дориан нахмурился, закусил губу.
      - Пусть войдет, - буркнул он после минутной нерешимости. Как только егерь вошел, Дориан достал из ящика чековую книжку и положил ее перед собой.
      - Вы, наверное, пришли по поводу того несчастного случая, Торнтон? -спросил он, берясь уже за перо.
      - Так точно, сэр, - ответил егерь.
      - Что же, этот бедняга был женат? У него есть семья? - спросил Дориан небрежно, - Если да, я их не оставлю в нужде, пошлю им денег. Сколько вы находите нужным?
      - Мы не знаем, кто этот человек, сэр. Поэтому я и осмелился вас побеспокоить...
      - Не знаете, кто он? - рассеянно переспросил Дориан.-- Как так? Разве он не из ваших людей?
      - Нет, сэр. Я его никогда в глаза не видел. Похоже, что это какой-то матрос, сэр. Перо выпало из рук Дориана, и сердце у него вдруг замерло.
      - Матрос? - переспросил он.-- Вы говорите, матрос?
      - Да, сэр. По всему видно. На обеих руках у него татуировка... и все такое...
      - А нашли вы при нем что-нибудь ? - Дориан наклонился вперед, ошеломленно глядя на егеря.-- Какой-нибудь документ, из которого можно узнать его имя?
      - Нет, сэр. Только немного денег и шестизарядный револьвер - больше ничего. А имя нигде не указано. Человек, видимо, приличный, но из простых. Мы думаем, что матрос.
      Дориан вскочил. Мелькнула безумная надежда, и он судорожно за нее ухватился.
      - Где труп? Я хочу его сейчас же увидеть.
      - Он на ферме, сэр. В пустой конюшне. Люди не любят держать в доме покойника. Они говорят, что мертвец приносит несчастье.
      - На ферме? Так отправляйтесь туда и ждите меня. Скажите кому-нибудь из конюхов, чтобы привел мне лошадь... Или нет, не надо. Я сам пойду в конюшню. Так будет скорее.
      Не прошло и четверти часа, как Дориан Грей уже мчался галопом, во весь опор, по длинной аллее. Деревья призрачной процессией неслись мимо, и пугливые тени перебегали дорогу. Раз добыла неожиданно свернула в сторону, к знакомой белой ограде, я чуть не сбросила седока. Он стегнул ее хлыстом по шее, и она понеслась вперед, рассекая воздух, как стрела. Камни летели изпод ее копыт.
      Наконец Дориан доскакал до фермы. По двору слонялись двое .рабочих. Он спрыгнул с седла и бросил поводья одному из них. В самой дальней конюшне светился огонек. Какой-то внутренний голос подсказал Дориану, что мертвец там. Он быстро подошел к дверям и взялся за щеколду.
      Однако он вошел не сразу, а постоял минуту, чувствуя, что вот сейчас ему предстоит сделать открытие, которое --либо вернет ему покой, --либо испортит жизнь навсегда. Наконец он порывисто дернул дверь к себе и вошел.
      На мешках в дальнем углу лежал человек в грубой рубахе и синих штанах. Лицо его было прикрыто пестрым ситцевым платком. Рядом горела, потрескивая, толстая свеча, воткнутая в бутылку.
      Дориан дрожал, чувствуя, что у него не хватит духу своей рукой снять платок. Он кликнул одного из работников.
      - Снимите эту тряпку, я хочу его видеть, - сказал он и прислонился к дверному косяку, ища опоры.
      Когда парень снял платок, Дориан подошел ближе. Крик радости вырвался у него. Человек, убитый в лесу, был Джеймс Вэйн!
      Несколько минут Дориан Грей стоял и смотрел на мертвеца. Когда он потом ехал домой, глаза его были полны слез. Спасен! ГЛАВА XIX
      - И зачем вы мне твердите, что решили стать лучше? - говорил лорд Генри, окуная белые пальцы в медную чашу с розовой водой.-- Вы и так достаточно хороши. Пожалуйста, не меняйтесь.
      Дориан покачал головой.
      - Нет, Гарри, у меня на совести слишком много тяжких грехов. Я решил не грешить больше. И вчера уже начал творить добрые дела.
      - А где же это вы были вчера?
      - В деревне, Гарри. Поехал туда один и остановился в маленькой харчевне.
      - Милый друг, в деревне всякий может быть праведником, - с улыбкой заметил лорд Генри.-- Там нет никаких соблазнов. По этойто причине людей, живущих за городом, не коснулась цивилизация. Да, да, приобщиться к цивилизации - дело весьма нелегкое. Для этого есть два пути: культура или так называемый разврат. А деревенским жителям то и другое недоступно. Вот они и закоснели в добродетели.
      - Культура и разврат, - повторил Дориан.-- Я приобщился к тому и другому, и теперь мне тяжело думать, что они могут сопутствовать друг другу. У меня новый идеал, Гарри. Я решил стать другим человеком. И чувствую, что уже переменился.
      - А вы еще не рассказали мне, какое это доброе дело совершили. Или, кажется, вы говорили даже о нескольких? - спросил лорд Генри, положив себе на тарелку красную пирамидку очищенной клубники и посыпая ее сахаром.
      - Этого я никому рассказывать не стал бы, а вам расскажу. Я пощадил женщину, Гарри. Такое заявление может показаться тщеславным хвастовством, но вы меня поймете. Она очень хороша собой и удивительно напоминает Сибилу Вэйн. Должно быть, этим она вначале и привлекла меня. Помните Сибилу, Гарри? Каким далеким кажется то время!.. Так вот... Гетти, конечно, не нашего круга. Простая деревенская девушка. Но я ее искренне полюбил. Да, я убежден, что это была любовь. Весь май - чудесный май был в этом году! - я ездил к ней дватри раза в неделю. Вчера она встретила меня в саду. Цветы яблони падали ей на волосы, и она смеялась... Мы должны были уехать вместе сегодня на рассвете. Но вдруг я решил оставить ее такой же прекрасной и чистой, какой встретил ее...
      - Должно быть, новизна этого чувства доставила вам истинное наслаждение, Дориан? - перебил лорд Генри.-- А вашу идиллию я могу досказать за вас. Вы дали ей добрый совет и разбили ее сердце. Так вы начали свою праведную жизнь.
      - Гарри, как вам не стыдно говорить такие вещи! Сердце Гетти вовсе не разбито. Конечно, она поплакала и все такое. Но зато она не обесчещена. Она может жить, как Пердита, в своем саду среди мяты и златоцвета.
      - И плакать о неверном Флоризеле, - докончил лорд Генри, со смехом откидываясь на спинку стула.-- Милый мой, как много еще в вас презабавной детской наивности! Вы думаете, эта девушка теперь сможет удовлетвориться любовью человека ее среды? Выдадут ее замуж за грубиянавозчика или крестьянского парня. А знакомство с вами и любовь к вам сделали свое дело: она будет презирать мужа и чувствовать себя несчастной. Не могу сказать, чтобы ваше великое самоотречение было большой моральной победой. Даже для начала это слабо. Кроме того, почем вы знаете, - может быть, ваша Гетти плавает сейчас, как Офелия, где-нибудь среди кувшинок в пруду, озаренном звездным сиянием?
      - Перестаньте, Гарри, это невыносимо! То вы все превращаете в шутку, то придумываете самые ужасные трагедии! Мне жаль, что я вам все рассказал. И что бы вы ни говорили, я знаю, что поступил правильно. Бедная Гетти! Сегодня утром, когда я проезжал верхом мимо их фермы, я видел в окне ее личико, белое, как цветы жасмина... Не будем больше говорить об этом. И не пытайтесь меня убедить, что мое первое за столько лет доброе дело, первый самоотверженный поступокна самом деле чуть ли не преступление. Я хочу стать лучше. И стану... Ну, довольно об этом. Расскажите мне о себе. Что слышно в Лондоне? Я давно не был в клубе.
      - Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила.
      - А я думал, что им это уже наскучило, - бросил Дориан, едва заметно нахмурив брови и наливая себе вина.
      - Что вы, мой милый! Об этом говорят всего только полтора месяца, а обществу нашему трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, - на такое умственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне ему очень повезло. Столько событий - мой развод, самоубийство Алана Кэмпбела, а теперь еще загадочное исчезновение художника! В Скотландярде все еще думают, что человек в сером пальто, уехавший девятого ноября в Париж двенадцатичасовым поездом, был бедняга Бэзил, а французская полиция утверждает, что Бэзил вовсе и не приезжал в Париж. Наверное, через неделюдругую мы услышим, что его видели в СанФранциско. Странное дело - как только кто-нибудь бесследно исчезает, тотчас разносится слух, что его видели в СанФранциско! Замечательный город, должно быть, этот СанФранциско, и обладает, наверное, всеми преимуществами того света!
      - А вы как думаете, Гарри, куда мог деваться Бэзил? - спросил Дориан, поднимая стакан с бургундским и рассматривая вино па свет. Он сам удивлялся спокойствию, с которым говорил об этом.
      - Понятия не имею. Если Бэзилу угодно скрываться, - это его дело. Если он умер, я не хочу о нем вспоминать. Смерть - то единственное, о чем я думаю с ужасом. Она мне ненавистна.
      - Почему же? - лениво спросил младший из собеседников.
      - А потому, - лорд Генри поднес к носу золоченый флакончик с уксусом, -- что в наше время человек все может пережить, кроме нее. Есть только два явления, которые и в нашем, девятнадцатом, веке еще остаются необъяснимыми и ничем не оправданными: смерть и пошлость... Давайте перейдем пить кофе в концертный зал, - хорошо, Дориан? Я хочу, чтобы вы мне поиграли Шопена. Тот человек, с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория! Я был к ней очень привязан, и без нее в доме так пусто. Разумеется, семейная жизнь только привычка, скверная привычка. Но ведь даже с самыми дурными привычками трудно бывает расстаться. Пожалуй, труднее всего именно с дурными. Они - такая существенная часть нашего "я".
      Дориан, ничего не отвечая, встал изза стола и, пройдя в соседнюю комнату, сел за рояль. Пальцы его забегали по черным и белым клавишам. Но когда подали кофе, он перестал играть и, глядя на лорда Генри, спросил:
      - Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли убить?
      Лорд Генри зевнул.
      - Бэзил очень известен и носит дешевые часы. Зачем же было бы его убивать? И врагов у него нет, потому что не такой уж он выдающийся человек. Конечно, он очень талантливый художник, но можно писать, как Веласкес, и при этом быть скучнейшим малым. Бэзил, честно говоря, всегда был скучноват. Только раз он меня заинтересовал - это было много лет назад, когда он признался мне, что безумно вас обожает и что вы вдохновляете его, даете ему стимул к творчеству.
      - Я очень любил Бэзила, - с грустью сказал Дориан.-- Значит, никто не предполагает, что он убит?
      - В некоторых газетах такое предположение высказывалось. А я в это не верю. В Париже, правда, есть весьма подозрительные места, но Бэзил не такой человек, чтобы туда ходить. Он совсем не любознателен, это его главный недостаток.
      - А что бы вы сказали, Гарри, если бы я признался вам, что это я убил Бэзила?
      Говоря это, Дориан с пристальным вниманием наблюдал за лицом лорда Генри.
      - Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не в своей роли. Всякое преступление вульгарно, точно так же, как всякая вульгарность -преступление. И вы, Дориан, не способны совершить убийство. Извините, если я таким утверждением задел ваше самолюбие, но, ейбогу, я прав. Преступники -всегда людп низших классов. И я их ничуть не осуждаю. Мне кажется, для них преступление - то же, что для нас искусство: простонапросто средство, доставляющее сильные ощущения.
      - Средство, доставляющее сильные ощущения? Значит, повашему, человек, раз совершивший убийство, способен сделать это опять? Полноте, Гарри!
      - О, удовольствие можно находить во всем, что входит в привычку, - со смехом отозвался лорд Генри.-- Это один из главных секретов жизни. Впрочем, убийство - всегда промах. Никогда не следует делать того, о чем нельзя поболтать с людьми после обеда... Ну, оставим в покое беднягу Бэзила. Хотелось бы верить, что конец его был так романтичен, как вы предполагаете. Но мне не верится. Скорее всего, он свалился с омнибуса в Сену, а кондуктор скрыл это, чтобы не иметь неприятностей. Да, да, я склонен думать, что именно так и было. И лежит он теперь под мутнозелеными водами Сены, а над ним проплывают тяжелые баржи, и в волосах его запутались длинные водоросли... Знаете, Дориан, вряд ли он мог еще многое создать в живописи. Его работы за последние десять лет значительно слабее первых.
      Дориан в ответ только вздохнул, а лорд Генри прошелся из угла в угол и стал гладить редкого яванского попугая, сидевшего на бамбуковой жердочке. Как только его пальцы коснулись спины этой крупной птицы с серыми крыльями и розовым хохолком и хвостом, она опустила белые пленки сморщенных век на черные стеклянные глаза и закачалась взад и вперед.
      - Да, - продолжал лорд Генри, обернувшись к Дориану и доставая из кармана платок, - картины Бэзила стали много хуже. Чего-то в них не хватает. Видно, Бэзил утратил свой идеал. Пока вы с ним были так дружны, он был великим художником. Потом это кончилось. Изза чего вы разошлись? Должно быть, он вам надоел? Если да, то Бэзил, вероятно, не мог простить вам этого -- таковы уж все скучные люди. Кстати, что сталось с вашим чудесным портретом? Я, кажется, не видел его ни разу с тех пор, как Бэзил его закончил... А, припоминаю, вы говорили мне несколько лет назад, что отправили его в Селби, и он не то затерялся по дороге, не то его украли. Что же, он так и не нашелся? Какая жалость! Это был настоящий шедевр. Помню, мне очень хотелось его купить. И жаль, что я этого не сделал. Портрет написан в то время, когда талант Бэзила был в полном расцвете. Более поздние его картины уже представляют собой ту любопытную смесь плохой работы и благих намерений, которая у нас дает право художнику считаться типичным представителем английского искусства... А вы объявляли в газетах о пропаже? Это следовало сделать.
      - Не помню уже, - ответил Дориан, - Вероятно, объявлял. Ну, да бог с ним, с портретом! Он мне, в сущности, никогда не нравился, и я жалею, что позировал для него. Не люблю я вспоминать о нем. К чему вы затеяли этот разговор? Знаете, Гарри, при взгляде на портрет мне всегда вспоминались две строчки из какой-то пьесы - кажется, из "Гамлета"... Постойте, как же это?..
      Словно образ печали, Бездушный тот лик...
      Да, именно такое впечатление он на меня производил.
      Лорд Генри засмеялся.
      - Кто к жизни подходит как художник, тому мозг заменяет душу, -отозвался он, садясь в кресло.
      Дориан отрицательно потряс головой и взял несколько тихих аккордов на рояле.
      - Словно образ печали Бездушный тот лик...-- повторил он.
      Лорд Генри, откинувшись в кресле, смотрел на него изпод полуопущенных век.
      - А между прочим, Дориан, - сказал он, помолчав, - что пользы человеку приобрести весь мир, если он теряет... как дальше? Да: если он теряет собственную душу?
      Музыка резко оборвалась. Дориан, вздрогнув, уставился на своего друга.
      - Почему вы задаете мне такой вопрос, Гарри?
      - Милый мой.-- Лорд Генри удивленно поднял брови.-- Я спросил, потому что надеялся получить ответ, - только и всего. В воскресенье я проходил через Парк, а там у Мраморной Арки стояла кучка оборванцев и слушала какого-то уличного проповедника. В то время как я проходил мимо, он как раз выкрикнул эту фразу, и меня вдруг поразила ее драматичность... В Лондоне можно очень часто наблюдать такие любопытные сценки... Вообразите -дождливый воскресный день, жалкая фигура христианина в макинтоше, кольцо бледных испитых лиц под неровной крышей зонтов, с которых течет вода, - и эта потрясающая фраза, брошенная в воздух, прозвучавшая как пронзительный истерический вопль. Право, это было в своем роде интересно и весьма внушительно. Я хотел сказать этому пророку, что душа есть только у искусства, а у человека ее нет. Но побоялся, что он меня не поймет.
      - Не говорите так, Гарри! Душа у человека есть, это нечто до ужаса реальное. Ее можно купить, продать, променять. Ее можно отравить или спасти. У каждого из нас есть душа. Я это знаю.
      - Вы совершенно в этом уверены, Дориан?
      - Совершенно уверен.
      - Ну, в таком случае это только иллюзия. Как раз того, во что твердо веришь, в действительности не существует. Такова фатальная участь веры, и этому же учит нас любовь. Боже, какой у вас серьезный и мрачный вид, Дориан! Полноте! Что нам за дело до суеверий нашего века? Нет, мы больше не верим в существование души. Сыграйте мне, Дориан! Сыграйте какой-нибудь ноктюрн и во время игры расскажите тихонько, как вы сохранили молодость. Вы, верно, знаете какой-нибудь секрет.
      Я старше вас только на десять лет, а посмотрите, как я износился, сморщился, пожелтел! Вы же поистине очаровательны, Дориан. И сегодня более чем когда-либо . Глядя на вас, я вспоминаю день нашей первой встречи. Вы были очень застенчивый, но при этом довольно дерзкий и вообще замечательный юноша. С годами вы, конечно, переменились, но внешне - ничуть. Хотел бы я узнать ваш секрет! Чтобы вернуть свою молодость, я готов сделать все на свете - только не заниматься гимнастикой, не вставать рано и не вести добродетельный образ жизни. Молодость! Что может с ней сравниться? Как это глупоговорить о "неопытной и невежественной юности". Я с уважением слушаю суждения только тех, кто много меня моложе. Молодежь нас опередила, ей жизнь открывает свои самые новые чудеса. А людям пожилым я всегда противоречу. Я это делаю из принципа. Спросите их мнения о чемнибудь , что произошло только вчера, - и они с важностью преподнесут вам суждения, господствовавшие в тысяча восемьсот двадцатом году, когда мужчины носили длинные чулки, когда люди верили решительно во все, но решительно ничего не знали... Какую прелестную вещь вы играете! Она удивительно романтична. Можно подумать, что Шопен писал ее на Майорке, когда море стонало вокруг его виллы и соленые брызги летели в окна. Какое счастье, что у нас есть хоть одно неподражательное искусство! Играйте, играйте, Дориан, мне сегодня хочется музыки!.. Я буду воображать, что вы - юный Аполлон, а я - внимающий вам Марсий... У меня есть свои горести, Дориан, о которых я не говорю даже вам. Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым... Я иногда сам поражаюсь своей искренности. Ах, Дориан, какой вы счастливец! Как прекрасна ваша жизнь! Вы все изведали, всем упивались, вы смаковали сок виноградин, раздавливая их во рту. Жизнь ничего не утаила от вас. И все в ней вы воспринимали как музыку, поэтому она вас не испортила. Вы все тот же.
      - Нет, Гарри, я уже не тот.
      - А я говорю - тот. Интересно, какова будет ваша дальнейшая жизнь. Только не портите ее отречениями. Сейчас вы - совершенство. Смотрите же, не станьте человеком неполноценным. Сейчас вас не в чем упрекнуть. Не качайте головой, вы и сами знаете, что это так. И, кроме того, не обманывайте себя, Дориан: жизнью управляют не ваша воля и стремления. Жизнь наша зависит от наших нервных волокон, от особенностей нашего организма, от медленно развивающихся клеток, где таятся мысли, где родятся мечты и страсти. Вы, допустим, воображаете себя человеком сильным и думаете, что вам ничто не угрожает. А между тем случайное освещение предметов в комнате, тон утреннего неба, запах, когда-то любимый вами и навеявший смутные воспоминания, строка забытого стихотворения, которое снова встретилось вам в книге, музыкальная фраза из пьесы, которую вы давно уже не играли, - вот от каких мелочей зависит течение нашей жизни, Дориан! Браунинг тоже где-то пишет об этом. И паши собственные чувства это подтверждают. Стоит мне, например, ощутить гденибудь запах духов "белая сирень", - и я вновь переживаю один самый удивительный месяц в моей жизни. Ах, если бы я мог поменяться с вами, Дориан! Люди осуждали нас обоих, но вас они всетаки боготворят, всегда будут боготворить. Вытот человек, которого наш век ищет... и боится, что нашел. Я очень рад, что вы не изваяли никакой статуи, не написали картины, вообще не создали ничего вне себя. Вашим искусством была жизнь. Вы положили себя на музыку. Дни вашей жизни - это ваши сонеты.
      Дориан встал изза рояля и провел рукой по волосам.

К титульной странице
Вперед
Назад