Представляется возможным отметить итоги кампании в двух отношениях. Во-первых, в результате кампании были опустошены многие устюженские храмы (см. приложение 2). По мнению современных историков, большинство из изъятых тогда у Русской православной церкви ценностей не были использованы для помощи голодающим. Государство оставило умирать миллионы людей, потратив полученные средства на формирование государственного фонда, а также на финансирование пребывания советских дипломатов на Генуэзской конференции [80]. Во-вторых, события 1921 – 1922 годов нарушили сложившийся в Устюженском уезде благоприятный климат для возможного сотрудничества местной власти и церковных структур. Теперь и те и другие почувствовали себя по разные стороны «баррикад».

      После 1922 года роль конфискационного элемента в государственной антицерковной политике снизилась, вследствие чего более стабильными стали имущественные отношения между властью и религиозными общинами, особенно в 1925 – 1926 годах – времени так называемого «религиозного НЭПа». Тем не менее благополучным положение религиозных обществ считать не стоит. «Бесплатное и бессрочное» пользование религиозными общинами церковным имуществом на деле оказалось не столь уж длительным и потребовало от приходских общин значительных расходов. С общин взималось два вида налогов: земельная рента и налог со строений, причем в 1930-е годы наблюдается тенденция к их росту. Например, если в 1931 году налог со строений, взимаемый с соборной общины города Устюжны, составлял 689 рублей, то уже в 1932 году он возрос до 918 рублей [81]. Нередкими были заявления общин с просьбами об освобождении от уплаты налогов, однако они решались строго и однозначно – «в просьбе отказать». В конце 1920-х – начале 1930-х годов государственные органы Устюженского района пытались даже собирать налоги за исполнение в стенах храмов авторских хоровых песнопений и с торговли свечами [82], пока подобные попытки не были пресечены соответствующим циркуляром ВЦИК от 20 июня 1930 года как незаконные [83]. Своеобразным налогом было и добровольное страхование. Его добровольный характер был не более чем условностью. Инструкция президиума Леноблисполкома от 9 сентября по этому поводу гласила: «Задолженность по социальному страхованию независимо от лица страхователя, а следовательно и с религиозных общин, взыскивается в бесспорном порядке» [84]. Продолжились и изъятия церковного имущества. Циркуляр губернского финотдела от 29 ноября

      1926 года предлагал уездным финотделам произвести изъятие церковного имущества, «не используемого общинами верующих». Вскоре появились жалобы религиозных обществ на возобновившиеся изъятия [85]. Тем не менее они продолжались и в дальнейшем.

      Религиозные общины подвергались тщательному контролю со стороны власти в вопросах пользования имуществом. Первоначально этот контроль на районном уровне осуществлялся губюстом, затем административным отделом уисполкома, то есть теми же органами, что осуществляли и административный контроль. В 1926 году циркуляром Наркомфина РСФСР от 19 июля № 70/т функции наблюдения за церковными зданиями и переданным по договору имуществом находились в ведении уездных финотделов [86]. Таким образом, к концу 1920-х годов происходит разделение функций контроля между разными государственными управлениями районного уровня, что, по-видимому, связано с завершением формирования системы контроля за религиозными общинами в целом. С этого времени финотделы обязаны были вести учет зданий культа и списков имущества, а также курировать деятельность городских и волостных органов в этом отношении. Непосредственный же надзор осуществляли горсовет, волисполкомы и местные отделения милиции. Эти органы обязывались следить за соответствием числа лиц, подписавших договор, числу, требуемому законодательством, за своевременной выплатой налогов и страховки, за внесением общиной поступающих в ее ведение предметов (купленных и пожертвованных) в хозяйственную документацию. Регулярными были проверки имущества, причем при осмотре инструкции предписывали обследовать все церковные помещения, вплоть до чердаков [87]. В 1930-е годы религиозные общества оказались несвободными и в вопросах распоряжения поступавшими от верующих финансовыми средствами. Циркуляр Комиссии по вопросам культов при Леноблисполкоме в сентябре 1933 года обязывал религиозные общины «все денежные добровольные пожертвования (средства)... вносить через казначея в государственную кассу на текущий счет» [88]. Посредством циркуляра государственные органы решали сразу две задачи: во-первых, получали, хоть и незначительные, финансовые вливания в государственную казну, во-вторых, ставили под свой контроль любую финансовую деятельность религиозных общин. Ревизионные комиссии религиозных общин обязывались производить ревизии финансовых средств обществ не реже одного раза в месяц. Помимо всего прочего, за властью оставалось право предъявлять религиозным общинам судебные иски в случае растраты имущества, утраты его в силу стихийных бедствий и даже в случае его кражи (в 1920-е – 1930-е годы последние были делом нередким). Таким образом, обладание религиозными общинами имуществом оказывалось во все больших и больших тисках государственного контроля.

      Наблюдение за историческими памятниками по-прежнему оставалось в ведении секции по охране памятников искусства и старины, однако характер ее деятельности с конца 1920-х годов принципиально изменился. С этого времени секция, возглавляемая новым руководителем Б. М. Яковцевским, резко активизировала свою антицерковную деятельность. Неоднократно (в 1929, 1931, 1936, 1937 гг.) проводились массовые проверки храмов с целью выявления имущества, имеющего музейную ценность. Многие из выявленных предметов изымались из ведения приходских обществ [89]. Сотрудники комиссии приняли непосредственное участие и в закрытии храмов Устюженского района.

      Еще одной крупной антицерковной акцией власти, прошедшей в конце 1920-х – первой половине 1930-х годов, стала антиколокольная кампания. Эта кампания имела свой подтекст. В ходе начавшейся индустриализации государственная промышленность ощутила нехватку в цветных металлах, которую и решено было частично восполнить за счет колокольной бронзы. Существовал даже отдельный план по ее сбору. В течение пятилетки предполагалось собрать до 90 тысяч тонн колокольной бронзы [90]. Следовательно, антиколокольная кампания стала не чем иным, как очередной акцией конфискационного порядка. Началась антиколокольная кампания в Устюженском районе, по-видимому, как и в целом по стране, с осени 1929 года. В воспоминаниях первых пионеров содержится информация о том, что в 1929 – 1930 годах они, собирая металлолом, приняли участие в закрытии храмов, вынося из последних кресты и колокола [91]. Однако это были лишь «первые ласточки» грядущих событий. Систематические мероприятия по изъятию колоколов на Устюженской земле начались несколько позже. В ходе кампании можно выделить несколько этапов. На первом власти провели учет количества находящихся в храмах колоколов и их веса. В Устюженском районе подобная акция была проведена в соответствии с циркуляром Леноблисполкома в 1933 году. Всего в храмах Устюженского района райисполкомом был выявлен 131 колокол общим весом более 33 тонн [92]. Следующим шагом стало запрещение колокольного звона. Еще в 1932 году областной комиссией по вопросам культов был издан циркуляр «О регулировании колокольного звона». Однако первоначально каких-либо конкретных действий по его проведению в жизнь предпринято не было. В январе 1934 года президиум Леноблисполкома предписывал Устюженскому райисполкому обсудить вопрос о прекращении колокольного звона, а также добиться на массовых собраниях граждан его положительного решения. Вскоре на заседании 28 июня президиум Устюженского горсовета постановил: «Ежедневный колокольный звон, как пережиток старого, мешает нормальным занятиям в школьных учреждениях, действующий на подрастающее поколение как разлагающее средство, нарушающий трудовую деятельность населения и его отдых» [93]. Горсовет ходатайствовал о снятии колоколов, которое вскоре и было произведено. Колокольный звон в районе был запрещен непосредственно решением президиума Леноблисполкома лишь в октябре 1934 года [94]. Следует также отметить, что местные органы власти с большой неохотой относились к проведению антиколокольных акций, справедливо опасаясь протеста верующих. Лишь прямые предписания «сверху» заставили их приступить к более активным действиям. Таким образом, 1934 год стал еще одним промежуточным рубежом во взаимоотношениях власти и верующих.

      В 1930-е годы вместе с закрытием храмов завершается растянувшийся более чем на два десятилетия процесс национализации церковного имущества. Объявленное юридически государственным еще в 1918 году, имущество церквей теперь на практике перешло в ведение государственных органов. Многие изымаемые из храмов вещи уничтожались на месте как «не имеющие ценности». Другие шли на продажу. Поразителен факт, но между различными государственными органами даже возникали споры из-за изъятых при закрытии храмов предметов. Так, после закрытия Богородице-Рождественского собора представители музея и райфо обращались в Ленинград к своему областному начальству с вопросом, как поступить с изъятыми при закрытии собора ценностями: реализовывать ли в соответствии с полученными ранее указаниями или передать их представителю НКВД, который требовал передачи их в свое ведение [95]. Но даже то, что осталось в Устюженском музее, первоначально было убрано от людских глаз, чтобы ничего не напоминало человеку о Боге, не могло зажечь душевный огонь истинной веры. Примечательна в этом отношении судьба чудотворной иконы Богоматери Смоленской. В соответствии с указаниями НКВД музей обязывался «хранить [ее] в фонде музея, недоступном обозрению посетителей, без оглашения места хранения» [96]. Лишь много позднее к жителям Устюжны уже в качестве экспонатов выставок в музее стали возвращаться прекрасные произведения древнерусской живописи и искусства.


      Закрытие храмов


      К концу 1920-х годов произошло оформление новой модели системы государственно-церковных отношений. Официальными документами, отразившими произошедшие изменения, стали, с одной стороны, знаменитая декларация митрополита Сергия (Страгородского) 1927 года, фактически подчинившая церковь советской власти, с другой – постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» от 28 апреля 1929 года. В это же время государство переходит к политике систематического уничтожения структуры Церкви, выразившейся на местах в кампании по закрытию храмов.

      Принципы храмозакрытий были определены постановлением «О религиозных объединениях» [97]. Закон 1929 года разделял понятия: «ликвидация церковного здания» и «расторжение договора с общиной на право пользования зданием церкви». Под ликвидацией понималась «передача здания культа, находящегося в пользовании верующих, для других надобностей», то есть окончательное прекращение его использования в традиционных целях. Расторжение договора предполагало лишь его изъятие из пользования одной общины, что юридически оставляло за верующими других религиозных объединений возможность заключить новый договор на право пользования данным зданием церкви. Расторжение договора применялось в случае «несоблюдения религиозным объединением условий договора», «в случае неисполнения каких-либо распоряжений» административных органов (о перерегистрации, ремонте и т.п.), а также при угрозе обвала здания, подтвержденной актом технической комиссии. При ликвидации требовался сбор значительного количества документов. Циркуляры Комиссии по вопросам культов требовали следующие материалы: ходатайство райисполкома или горсовета о ликвидации здания, сведения о самом храме (тип постройки, историческое и научное значение церкви, ее фотоснимок, расстояние до ближайшего храма, акт технической комиссии о состоянии здания), сведения о приходской общине (религиозное направление, данные о выполнении договора по пользованию церковью), сведения об отношении местного населения к предполагаемому закрытию (протоколы собраний граждан отдельных населенных пунктов, колхозов, служащих организаций), предложения по дальнейшему использованию здания (план переоборудования (сноса), источники средств для этого мероприятия, смета работ) [98]. Однако в практике тех лет эти многочисленные требования неоднократно нарушались, и в принципе сами государственные органы вынуждены были признать, «что многие работники на местах момент расторжения договора отождествляют с моментом закрытия здания культа» [99]. Решение о ликвидации и расторжении договора принимали краевые, областные и губернские комитеты. Однако в случае угрозы обвала здания приостановить проведение богослужений в нем могли районные органы и даже сельские советы. В практической деятельности местных органов власти это обстоятельство приводило к широкой спекуляции. Апелляционной инстанцией по вопросу о закрытии храмов выступал Президиум ВЦИК. В итоге, не будучи достаточно подробным в деталях, постановление «О религиозных объединениях» дало местным органам власти широкие возможности для произвола в своих действиях.

      На практике сам факт закрытия распадался на несколько составляющих. Первый этап был связан с подготовкой властями почвы для закрытия и поиском официальных поводов. Ему сопутствовало проведение технических осмотров церквей и собраний граждан. На этом этапе главными действующими лицами со стороны власти выступали технические комиссии и местные органы власти (сельсоветы, горсоветы, ячейки безбожников). Нередко он заканчивался закрытием церкви в административном порядке. Второй этап был связан с формированием райисполкомом всего комплекса материалов относительно закрытия и оформлением официального ходатайства перед облисполкомом. Третий этап – с принятием надлежащего решения на областном уровне, после чего церковь официально могла считаться закрытой. Четвертый этап можно назвать апелляционным. Он наступал в случае, если верующие подавали жалобу в вышестоящие органы (ВЦИК) относительно неправомерных действий властей на первом этапе. В этом случае проходило повторное рассмотрение дела. Райисполком же и местные органы занимались сбором дополнительных материалов. Итогом этого этапа было утверждение решения облисполкома во ВЦИК или Комиссии по вопросам культов. На пятом этапе происходило непосредственное исполнение решения о закрытии, когда комиссией составлялась опись имущества и здание церкви окончательно переходило в руки государственных органов (райфо). Однако следует учитывать, что, с одной стороны, нередкими в 1930-е годы были закрытия храмов административными методами, то есть без постановления надлежащих органов. С другой стороны, часто и после официального закрытия церкви облисполкомом община продолжала действовать и подавала свои протесты в различные органы власти. Таким образом, закрытие многих храмов не представляло по сути какого-то единовременного события и носило продолжительный характер.

      Изменения, произошедшие в центре, быстро отразились на развитии государственно-церковных отношений в Устюженском районе. В мае 1929 года на собрании районного совета безбожников предшествующая деятельность этой организации была подвергнута серьезной критике: слабость руководства, нехватка антирелигиозной литературы, отсутствие подготовленных кадров для антирелигиозной работы, организационная слабость ячеек союза. На этом собрании обсуждались вопросы о закрытии храмов, о том, какие принимать меры там, где «попы настроили население на ремонт и постройку церкви, как использовать закрытую церковь, если в данном месте культурно-просветительское учреждение уже есть». Подобные формулировки вопросов позволяют предположить, что на собрании обсуждались подробные механизмы закрытия. В итоговом постановлении среди ряда мер по активизации союза звучало следующее: «Вести антирелигиозную работу о закрытии церквей» [100]. На активизации антирелигиозной борьбы настаивали также делегаты 4-й районной партконференции; агиткомиссия РК ВКП(б), Череповецкий окружной комитет Союза воинствующих безбожников [101]. Вскоре эти лозунги из области деклараций стали переходить в повседневную деятельность местных властей. Массовое закрытие храмов было развернуто.

      Первым в Устюженском районе в 1926 году, то есть еще до вышеуказанных событий, был закрыт Дмитриевский храм города Устюжны. Община верующих попыталась обжаловать это решение во ВЦИК, но безуспешно. Не дожидаясь окончательного решения «сверху», Устюженский горсовет начал переоборудование здания церкви под спортивный клуб. Во всех просьбах общины подождать с начатыми в храме работами до прихода ответа из ВЦИК ей было отказано [102]. Следующим в октябре 1928 года стало закрытие Александровского храма в деревне Орел [103]. В том и другом случае в распоряжении обеих общин осталось еще по одному храму. Летом 1929 года в целях закрытия Воскресенской церкви города было проведено несколько собраний горожан, на которых были высказаны предложения церковь закрыть. В июне 1929 года РИК поставил вопрос о закрытии этой церкви перед облисполкомом, который в октябре того же года решил его положительно [104]. В ведении общины, как и в предыдущих случаях, остался еще один храм – церковь Благовещения Пресвятой Богородицы. В ноябре РИК возбудил ходатайство о закрытии церкви Иоанна Предтечи в селе Осиновик, однако собранные им для ликвидации церкви материалы оказались недостаточными, и весной 1930 года дело было возвращено облисполкомом на доработку. Следующим объектом внимания стала деревня Крутец, в которой находились три церкви: Никольская, Ильинская кладбищенская и построенная в 1912 – 1913 годах Воскресенская. Первой в декабре 1929 года была закрыта Никольская церковь. Официальной причиной послужило то, что «церковь общиной не используется, здание не ремонтируется, не охраняется, вследствие чего имущество систематически расхищается». Через два месяца, 1 февраля 1930 года, было принято решение о закрытии Ильинской церкви, которую, по всей видимости, в ведение государственных органов вынуждены были передать сами верующие ради сохранения религиозной жизни в последнем, Воскресенском, храме [105]. 1 февраля 1930 года была закрыта также приписная к собору Рождества Пресвятой Богородицы устюженская Крестовоздвиженская церковь (якобы вследствие ее разрушения) [106]. Стоит сказать, что власти не только не приложили никаких сил к ее ремонту, но вскоре после ее изъятия из ведения верующих отдали распоряжение разобрать храм на кирпичи. В июле 1931 года на основании решения облисполкома был расторгнут договор с Никифоровской общиной на право пользования церковью Благовещения Пресвятой Богородицы в силу постановления «О религиозных объединениях», по которому одна община могла использовать в своей деятельности лишь один храм. Сама община только через год, на собрании 12 июня 1932 года, согласилась признать это решение и передать храм с условием недопущения его слома [107]. В эти же годы были также закрыты Преполовенский храм города Устюжны [108], храм святых бессребреников Косьмы и Дамиана в деревне Долоцкое и уже упомянутая церковь в деревне Осиновик.

      Закрытых храмов в конце 1920 – 1930-х годах в Устюженском районе было гораздо меньше, чем, к примеру, в некоторых соседних районах. Так, в Вологде только за один год, с марта 1929 по март 1930 года, было закрыто 32 приходских храма, а действующими с того времени оставались только 4 [109]. В Устюжне, городе с гораздо меньшим количеством населения, действующими оставались 10 приходских церквей. Всего же в Ленинградской области, к которой в то время относился Устюженский район, с 1931 по 1932 год, по подсчетам М. И. Одинцова, было закрыто 355 храмов, из них официально – только 32 [110]. Для Устюженского района было характерно то, что власти, как правило, не желали обострять ситуацию. Вследствие этого они выбирали в качестве объекта воздействия или приходы, в которых находилось по несколько церквей, или же малочисленные общины. Закрытие проводилось в местностях, где, как правило, помимо закрываемых храмов, имелись церкви в соседних приходах. Подобная выборочная тактика была определена требованиями высших и региональных органов власти не допускать «чрезмерного форсирования вопросов о закрытии сразу нескольких церквей». В соответствии с директивами окружного административного отдела в целях «безболезненной ликвидации» церквей предлагалось первоначально выявить, у каких религиозных обществ имеются две или более церкви, и только затем производить закрытие из расчета оставления по одной церкви на общину [111], что соответствовало нормам постановления 1929 года. Такая тактика позволяла сгладить возможные противоречия. Другое дело, что во многих районах подобные инструкции не соблюдались. Чиновничество Устюженского района предпочло путь компромисса, а не конфронтации. Возможно, именно потому в эти годы не возникло ярких форм протеста (им суждено было проявиться впоследствии) против закрытий.

      В конце 1933 – начале 1934 года государственные органы Устюженского района нанесли очередной удар сразу по нескольким религиозным обществам. Под их административным давлением было прекращено совершение богослужений в храмах Спасо-Катской, Хрипилевской, Даниловской, Соболевской и ряда других общин района. Официальными причинами прекращения служб считались: неуплата налогов, невыполнение ремонтов и угроза обвалов зданий церквей. Государственными органами, как и прежде, в целях избежания конфликта были выбраны, по-видимому, более «слабые», на их взгляд, общества верующих: те, за которыми числилось не по одному храму (Хрипилевское, Перское, Сретенско-Никольское города Устюжны); общины, у которых отсутствовали собственные священники и богослужения в храмах совершались нерегулярно (Благовещенская, Соболевская, Даниловская); те из общин, чьи храмы пострадали от пожаров (Хрипилевская). В отличие от предыдущей волны закрытий, на сей раз власти пошли на сознательную подтасовку фактов, иногда прибегая к правонарушениям. Так, от Соболевской религиозной общины РИК требовал подачи заявления в случае любого требоисполнения, в том числе и отпевания умерших, за две недели до его проведения [112]. Хорошо известно, что по православной традиции отпевание проводится на третий день после смерти усопшего. Храмы Хрипилевской религиозной общины были закрыты для богослужения по причине отсутствия стекол (что само по себе возможным обвалом зданию никак не угрожало) и невыплаты налога, который только предполагалось наложить на общину [113]. Технический осмотр Даниловской церкви проводился без участия членов правления общины [114].

      Произвол местных представителей власти и прекращение в ряде случаев литургической жизни вызвали острый отклик в среде верующих, началось петиционное движение. Верующие ряда общин (Хрипилевской, Соболевской, Даниловской, Сретенско-Преображенской и других) начали обращаться в различные ведомственные инстанции (прокуратуру, райисполком, Комиссию по вопросам культов, ВЦИК) с заявлениями и жалобами относительно притеснения их представителями властных органов. Они просили приостановить творящееся беззаконие, возобновить богослужение в своих храмах. Протест верующих породил проверки действий райисполкома и сельсоветов. Но несмотря на все проверки действий органов местной власти и их объяснительные, закрытия так и не прекратились.

      Первым в ходе новой волны был закрыт Соболевский храм в конце 1934 года [115]. Наряду с ним готовились закрытия церквей: Преображения Господня на Пере и Благовещения Пресвятой Богородицы в Устюжне. Последнюю власти сначала предполагали разобрать на кирпичи, затем хотели приспособить под зернохранилище. В этих условиях, понимая всю обреченность церкви, представительница Благовещенской религиозной общины С. У. Сипягина (сестра известной пианистки В. У. Сипягиной-Лилиенфельд) решилась на достаточно неординарный шаг. Она взяла обязательство передать здание церкви в пользование Устюженского музея местного края, оставляя за общиной лишь один из приделов. Однако 15 апреля 1935 года облисполкомом было принято решение о закрытии Благовещенской церкви [116]. Правда, следует сказать, что первоначально храм музею не достался, а был передан под хозяйственные цели, однако вмешательство Главнауки не позволило разрушить эту древнюю святыню. В апреле 1935 года, несмотря на жалобы верующих, по ставшим уже типичными поводам (наличие у общины другой церкви, отказ от проведения ремонта, желание населения) был закрыт Перский Преображенский храм [117]. В конце этого года была закрыта Сретенская церковь города Устюжны, которую власти пытались «прибрать к рукам» еще с начала 1930-х годов. О ее закрытии появилась статья в газете «Вперед» [118].

      Наконец, в начале 1936 года была закрыта главная православная святыня города – собор Рождества Пресвятой Богородицы. Около года государственные организации принимали различные меры, стремясь лишить православное население древнейшего храма Устюжны. Первоначально предполагалось, закрыв собор, приспособить его под Народный дом, разместив внутри эстраду, зрительный зал, комнату для театрального инвентаря, библиотеку, спортзал и др. Техник Устюженского РИК, проведший осмотр собора по этому поводу, отмечал: «Состояние здания удовлетворительное ... дает возможность для эксплуатации церкви для культурных целей». 15 апреля 1935 года президиумом облисполкома было принято решение о закрытии собора. Однако верующие опротестовали это решение. В ответ в июне 1935 года власти произвели новый осмотр технического состояния Богородице-Рожде-ственского собора, в результате которого комиссия пришла к выводу о необходимости выполнения ряда ремонтных работ. Объем этих работ в денежном эквиваленте составлял 7981 рубль 52 копейки [119]. Для скромного бюджета общины тех лет подобная нагрузка была непосильной. Вероятно, именно это обстоятельство послужило поводом для окончательного закрытия собора. Уже в марте 1936 года уполномоченный по охране памятников при Леноблисполкоме сообщал председателю Устюженского РИК о том, что решение облисполкома утверждено Президиумом ВЦИК, и указывал срок ликвидации собора как религиозного объекта (до 5 апреля 1936 года) [120]. В 1936 году были закрыты Лентьевская Введенская и Даниловская Спасская церкви [121]. Последним из актов, относящихся к этой волне закрытий, можно считать закрытие церкви Великомученицы Параскевы в селе Никифорово 25 марта 1937 года. Тем не менее Никифоровская община не прекратила своего существования. Верующие перенесли центр своей духовной жизни в соседнюю церковь (по-видимому, Благовещения Пресвятой Богородицы), несмотря на препятствия, чинимые представителями райисполкома в вопросе о переносе церковного имущества [122]. В целом к концу 1936 года на территории РСФСР открытыми оставались 35 процентов храмов [123], тогда как в Устюженском районе этот показатель равнялся соответственно 60,5 процента.

      С 1937 года постепенно начинается новая волна закрытий. Отличительными ее признаками стали массовость и всеобщий охват (всех религиозных течений того времени). Ей предшествовала широкая репрессивная кампания, в ходе которой пострадали, по выявленным на сегодняшний день данным, члены Моденской Спасо-Преображенской, Веницкой, Казанской городской общин [124]. Возможно, репрессивная политика коснулась и других приходских сообществ Устюженского района. Во всяком случае, при обосновании закрытия храмов в ходе этой волны властью нередко как предлог указывалось то обстоятельство, что церковные двадцатки многих храмов не существуют с 1937 года. К числу таких общин относились Парковская, Веницкая, Вознесенско-Растороповская, Спасо-Катская, Казанская городская и Филаретова. Можно предположить, что члены этих приходов или были репрессированы, или, боясь за свою жизнь, прекратили внутрицерковную деятельность. Относительно ее всеобщности показательным может быть факт закрытия Казанской церкви города Устюжны, которая, в силу своей принадлежности к обновленческому направлению, раньше не затрагивалась властными органами. Теперь же ситуация была иной, и договор на право пользования Казанской церковью с обновленческой общиной был расторгнут в 1937 году. Однако окончательно закрыть Казанский храм властям первоначально так и не удалось. Дело в том, что еще в 1926 году в связи с уходом прихода в обновленчество от него отделилась часть верующих, не желавшая изменять традициям канонического православия. Они изъявили желание взять в свое пользование освободившийся теперь от обновленцев храм. Подобный переход здания от одной общины к другой был предусмотрен постановлением « О религиозных объединениях», однако не входил в планы власти, поэтому представителю верующих А. Н. Прокофьеву было отказано даже в разрешении провести собрание для выборов новой двадцатки. В итоге Казанский храм был окончательно закрыт 7 июня 1939 года [125]. Примерно такая же судьба постигла и все остальные устюженские храмы (см. приложение 3).

      Наверное, нет необходимости рассказывать о закрытии каждой церкви отдельно, поэтому обратимся к статистике. По нашим подсчетам, в 1938 году был закрыт 1 храм, в 1939 – 19, в 1940 – 5, в 1941 – 2 [126]. Как видно из приведенных данных, своего пика эта волна закрытий достигла в 1939 году, когда были закрыты Вознесенская и Спасо-Преображенская церкви в Устюжне, церковь Воскресения Христова в деревне Веницы, Спаса Преображения в деревне Оснополье, Николая Чудотворца в деревне Орел, пророка Илии в Подольском сельсовете и многие другие. В этот год на местных безбожников и представителей власти обрушился поток критики со стороны областного начальства, появилось несколько критических заметок в газете. Так, в мае 1939 года газета «Вперед» писала о слабой организации в ячейках Союза воинствующих безбожников и низкой их активности: «Такое состояние антирелигиозной работы терпимым дальше быть не может». Слышались призывы к «каждодневной антирелигиозной работе» всех коммунистов, комсомольцев и советской интеллигенции [127]. Боязнь личной ответственности за невнимание к делу закрытия церквей заставила местные органы власти активизировать разрушительную машину. Интересно, что современными исследователями, в частности М. В. Шкаровским, в целом по стране отмечается спад в антицерковной политике государства в эти годы, заключавшийся в амнистировании части духовенства, сокращении численности Союза воинствующих безбожников, уменьшении активности антирелигиозной пропаганды [128]. В Устюженском районе интенсивность гонений остается на достаточно высоком уровне. В конце 1930-х – начале 1940 года власти не только притесняли общины всевозможными путями (требование ремонтов, налоги и прочее), но и сами стали препятствовать осуществлению требуемых мер. Это вызвало особый накал страстей. В 1938 – 1939 годах резко возрос поток жалоб верующих на действия государственных органов. Однако он не мог изменить ситуации, и к 1940 году петиционное движение себя исчерпало. Другой формой протеста стало распространение среди верующих слухов о скором падении советской власти и колхозной системы. Тайно распространялась и нелегальная религиозная литература. Так, верующие Казанского прихода передавали друг другу запрещенные властью «Протоколы сионских мудрецов», за что некоторые из них были привлечены органами НКВД в 1937 году к уголовной ответственности за «антисоветскую агитацию» [129]. В отдельных случаях верующие открыто отказывались подчиняться представителям власти. Например, члены Ильинской религиозной общины Подольского сельсовета отказались открыть двери храма приехавшей в январе 1940 года для ликвидации храма комиссии. Впрочем, этот акт не остановил последних. Взломав замки, они все же произвели опись имущества [130]. В начале 1940-х годов общины фактически не имели возможности нормально функционировать, поэтому последние годы закрытия храмов прошли относительно спокойно. Власти закрывали уже бездействующие храмы. Последними были закрыты в Устюжне церковь Рождества Христова (17 февраля 1941 г.), в районе – церковь Покрова Пресвятой Богородицы в селе Тяжино (1 апреля 1941 г.) [131]. Этими событиями и завершилась более чем десятилетняя кампания храмозакрытий. После закрытия церковные здания нередко продавались местным колхозам и другим организациям, приспосабливались под какие-либо хозяйственные или культурные цели, а иногда разбирались на кирпичи, необходимые для строительства. Из 39 храмов, указанных в списке 1944 года, разрушенными или разобранными на кирпичи числились 14, еще 3 находились в полуразрушенном состоянии, 10 были заняты под хозяйственные цели (склады, заводы, пекарни и т.д.), в 9 размещались учреждения культуры и образования (школы, музеи, клубы) и, наконец, в двух располагались советские органы, по использованию одной церкви райисполком информации не имел [132]. Под воздействием времени (нередко не без помощи человека) храмы постепенно разрушались. Кое-где и сейчас еще смотрят с упреком на нас их одинокие остовы, оказавшиеся последними призраками уходящей в прошлое бурной эпохи.


      Государственно-церковные отношения в Устюженском районе: общее и особенное


      Анализ практики взаимоотношений местных государственных органов и церковных общин Устюженского района за 1917 – 1941 годы показывает определяющую роль первых в развитии процессов государственно-церковных отношений в районе. Местные органы советской власти, опираясь на диктуемые сверху идеологические постулаты и конкретные инструкции, уже с первых лет своего существования развернули широкую антирелигиозную и антицерковную пропаганду. Результатом ее в отношении приходских сообществ стало полное прекращение их деятельности в Устюженском районе к началу Великой Отечественной войны. Однако не стоит сводить всю государственную политику в отношении Церкви лишь к репрессиям и гонениям. Все, разумеется, было гораздо сложнее. Анализ ситуации, сложившейся в 1920-х – 1930-х годах в Устюженском районе, выявил наличие по меньшей мере четырех компонентов государственной антицерковной политики: контрольно-регулирующего (наблюдение за правопорядком деятельности церковных структур, их внутренней организацией и составом верующих – кампании по регистрации религиозных обществ, осуществление административного контроля за их деятельностью), конфискационного (меры, направленные на лишение Церкви ее материальных ценностей, – изъятие церковных ценностей, налогообложение, конфискация имущества духовенства), функционально-ограничительного (политика, направленная на ограничение роли Церкви в социокультурной жизни общества – сферах образования, благотворительности, учета населения) и репрессивно-запретительного (меры, направленные на прекращение литургической жизни и уничтожение служителей Церкви – закрытие храмов, аресты духовенства).

      На наш взгляд, преобладание тех или иных компонентов в государственной политике может стать надежным критерием для периодизации регионального аспекта государственно-церковных отношений. В соответствии с этим в развитии государственно-церковных отношений на территории Устюженского района прослеживаются два значительных периода: 1) 1918 – 1927 годы; 2) 1928 – 1941 годы.

      В ходе первого периода в практике органов власти в Устюженском районе примерно в равной степени присутствовали три компонента: контрольно-регулирующий, конфискационный и функционально-ограничительный. Репрессивно-запретительный компонент, напротив, был выражен весьма слабо. На втором этапе доминировать в действиях местных государственных органов стал именно он. Прочие компоненты тоже сохранились, однако они претерпели значительную эволюцию в функциональном плане. Административный контроль, налоги, осмотры и т.д. стали не чем иным, как инструментом прекращения приходской жизни, то есть фактически все действия местных властей в церковном вопросе оказались подчинены репрессивно-запретительному компоненту. Произошло это в связи с изменением целей государственной практики. Если в 1920-х годах объективными задачами органов власти на местах были формирование системы государственного контроля за религиозными объединениями и ограничение роли Церкви в жизни общества, то с конца 1920-х годов государственные органы в Устюженском районе переходят к планомерному уничтожению церковных структур.

      Подтверждают эти наблюдения и изменения в характере реакции Церкви на государственное воздействие. Если в 1920-е годы прихожане и духовенство Устюженского района в большинстве случаев стремились исполнять предписания власти, то с конца 1920-х годов, вследствие усиления государственного давления, адаптивные механизмы местных церковных структур оказались исчерпаны. В 1930-е годы власти стали грубо вторгаться в их деятельность, ставя под угрозу саму возможность исполнения христианами литургической жизни. Именно поэтому в среде верующих и духовенства начинает формироваться протест, формами которого становятся распространение слухов самого разного толка, саботирование предписаний власти, петиции. Если в 1920-е годы петиционный протест возникал лишь в крайних случаях, например в 1922 году при изъятии церковных ценностей, то в 1930-х он стал явлением повсеместным. Наверное, не было такой религиозной общины, которая не обращалась бы в органы власти с жалобами на завышенные налоги, ограничения религиозной жизни и, наконец, по поводу закрытия храмов. В итоге еще одной отличительной чертой указанных выше периодов можно считать различный уровень конфликтности в процессах государственно-церковного взаимодействия.

      Таким образом, в развитии государственно-церковных отношений в Устюженском районе отразились общие, присущие всей системе черты. Вместе с тем имелся и ряд особенностей. К ним можно отнести практически полное (за исключением единичных случаев) отсутствие на первом этапе в государственной политике репрессивно-запретительного компонента. В Череповецкой губернии, не говоря уж о ситуации в целом по стране, он был представлен гораздо шире, хотя тоже не доминировал. В 1930-е годы, когда государственная антицерковная политика приобрела большую жесткость и даже жестокость, ход разрушительных процессов в Устюженском районе все-таки значительно отставал как от общероссийской, так и от местной динамики. В этом отношении показательна кампания по закрытию храмов. Фактически пик храмозакрытий в районе пришелся на 1939 год, в то время как в целом по стране, по данным современных исследователей, шло уже сокращение антицерковной активности власти. Просто государство к тому времени в целом по стране выполнило программу разрушения Церкви. Устюженский район в этом отношении центральной властью отмечался как отстающий. Одной из причин замедления сроков закрытия храмов был петиционный протест верующих. Последний в Устюженском районе тоже имел свои особенности. Так, особой широты протестная активность верующих в крае достигла в ходе третьей из выделяемых современными исследователями волн общественно-религиозной активности – в 1934 – 1939 годах, тогда как в целом по Европейскому Северу она была более характерна для волны 1929 – 1930 годов. Важно отметить и количественный размах движения конца 1930-х годов в Устюженском крае, которое по своим масштабам перекрывало движение за открытие храмов 1940-х годов, тогда как в целом на Севере России волна 1930-х годов была самой слабой [133]. Можно также отметить, что, несмотря на наличие ряда острых конфликтных ситуаций во взаимоотношениях между органами власти и Церковью, государственно-церковные отношения в Устюженском районе были достаточно спокойными и мирными. Нам не известны какие-либо случаи широких столкновений между властью и верующими, когда бы проливалась кровь, гибли люди, хотя в других районах страны это случалось.

      В чем же причины подобной специфики государственно-церковных отношений в Устюженском районе? Думается, что свою роль в данном случае сыграли объективные факторы. К их числу следует отнести географическое, социально-экономическое, политическое положение Устюжны. Город находился в стороне от крупных политических центров страны. На территории района отсутствовали железные дороги, грунтовые отличались соответственно широко известным «русским» качеством. Слаборазвитой была промышленность. Рабочих было немного. Абсолютное большинство населения составляли крестьяне, стойкие в присущем им традиционализме. Таким образом, почва для распространения безбожия оказалась весьма неподготовленной. На набожность устюжан в сравнении с жителями других городов указывали приезжавшие в Устюжну гости города еще в начале XX века [134]. События 1920-х – 1930-х годов подтвердили это положение. Православное население края с трудом подвергалось влиянию церковных расколов и нестроений. Так, не прижилось в районе обновленческое движение, несмотря на то, что Череповецкая губерния была одним из крупнейших его центров в стране, а власти оказывали ему значительную поддержку. Фактически на протяжении большей части исследуемого периода в районе действовала лишь одна обновленческая община – Казанская городская. Все остальные со второй половины 1920-х годов твердо сохраняли приверженность патриаршей юрисдикции. О многом говорит и стойкость верующих, проявившаяся в деле защиты храмов от притязаний власти. Практически все общины приняли участие в петиционном движении. Важно учитывать и еще один фактор. Местное чиновничество было связано посредством личных, семейных, дружеских и профессиональных контактов с церковными структурами. Наши данные свидетельствуют о том, что еще в начале 1920-х годов одни и те же лица могли осуществлять функции управления как в приходских советах религиозных обществ, так и в магистратурах органов советской власти. Разумеется, со временем под воздействием государственной антицерковной политики происходило все большее и большее удаление политического и религиозного полюсов общественной жизни на местах [135]. Наличие подобных взаимосвязей личного уровня, очевидно, до определенного момента не способствовало радикализации государственно-церковных отношений в районе.

      Пройдя страшную годину гонений, когда, казалось бы, стали явью слова Иисуса Христа, произнесенные перед апостолами: «Тогда будут предавать вас, и убивать вас, и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое» (Мф. 24.9), – Церковь, несмотря на все тяготы и лишения, смогла выжить и возродиться. В этом отношении важно отметить и то, что одним из первых вновь открываемых в Вологодской епархии храмов стала церковь Во имя иконы Казанской Божией Матери города Устюжны (октябрь 1943 г.)136. Нам представляется, что это событие было определено не столько слепой волей судьбы, а скорее закономерным стечением обстоятельств, истоки которых лежали в событиях предшествующей этому эпохи 1920-х – 1930-х годов. Впрочем, это уже отдельная научная проблема, выходящая за рамки заявленной темы. Поэтому оставим ее без нашего комментария, предоставив возможность самому читателю спокойно подумать над этим.


      ПРИМЕЧАНИЯ

      1 См. основные работы: Одинцов М. И. Государство и Церковь (история взаимоотношений. 1917 – 1938 гг.) М., 1991; Цыпин В. История Русской православной церкви 1917 – 1990. М., 1994; Васильева О. Ю. Русская православная церковь и Советская власть в 1917 – 1927 годах / / Вопросы истории. 1993. №8; Васильева О. Ю. Русская православная церковь в 1927 – 1943 годах / / Вопросы истории. 1994. № 4; Кашеваров А. Н. Государство и Церковь (из истории взаимоотношений Советского государства и Русской православной церкви в 1917 – 1945 гг.). СПб., 1995; Фирсов СЛ. Время в судьбе: святейший Сергий патриарх Московский и всея Руси. К вопросу о генезисе «сергианства» в русской церковной традиции XX века. СПб., 1999; Митрофанов Г. История Русской православной церкви 1900 – 1927. СПб., 2002; Шкаровский М. В. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. М., 2000; и др.

      2 Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений). М., 1997. С. 7 – 21; Цыпин В. Взаимоотношения Церкви и государства. Канонические принципы и историческая действительность / / Исторический вестник. Научный журнал. 2000. № 5. С. 49 – 63; Фирсов С. Л. Синодальная модель церковно-государственных отношений / / Там же. С. 70 – 79; Кедров Н. Г. О перспективах изучения регионального аспекта государственно-церковных отношений в СССР периода 1920 – 1930-х годов // Вузовская наука – региону. Вологда, 2003. С. 574 – 576.

      3 Хрусталев М. Ю. Храмы Устюжны Железопольской // Устюжна: Историко-литературный альманах. Вып. 2. Вологда, 1993. С. 16 – 41; Хрусталев М. Ю. Николо-Моденский монастырь: страницы истории // Устюжна: Краеведческий альманах. Вып. 3. Вологда, 1995. С. 166 – 198; Хрусталев М. Ю., Гусев О. А. Митрополит Петроградский Иосиф (Петровых) в сонме Новомучеников и Исповедников Российских / / Устюжна: Историко-литературный альманах. Вып. 2. Вологда, 1993. С. 147 – 152.

      4 Кедров Н. Основные направления государственно-церковных отношений в Устюженском уезде (районе) в 1920 – 1930 годы // Сборник научных работ студентов и аспирантов ВГПУ Вып. 7. Вологда, 1999. С. 73 – 82; Беляев Л. А. Противостояние священнослужителей и атеистов Устюженского края в первые годы Советской власти. СПб., 2001. Рукопись (архив автора); Кедров Н. Г. Взаимоотношения местного чиновничества и верующих в 1920 – 1930-х годах: некоторые аспекты проблемы (по материалам Устюженского района) / / Крестьянство и власть на Европейском Севере. Вологда, 2003.

      5 Кедров Н. Г. Хозяйственное состояние и деятельность Николо-Моденского монастыря в 1920-е годы (к истории хозяйственно-культурных центров) // Историческое краеведение и архивы. Вып. 8. Вологда, 2002. С. 64 – 71.

      6 Кедров Н. Г. История общины верующих при церкви Вознесения Господня в Устюжне // Устюжна: Краеведческий альманах. Вып. 4. Вологда, 2000. С. 111 – 132; Кедров Н. Из истории Богородице-Рождественского собора (1930-е годы) // Вперед [г. Устюжна]. 2001. № 57 – 58; Ворошилова О. Перский православный приход в эпоху перемен (1840 – 1940-е годы) // Вперед. 2002. 31 мая.

      7 Валдаева Л. И угас, словно свечка // Вперед. 1993. 19 октября; Чугунов В. Памяти заслуженного протоиерея // Благовестник [г. Вологда]. 1997. №3; Лебедева Н.,Храмцова Г.,Смирнова А. Протоиерей Михаил (Смирнов) // Вперед. 1999. 1 сентября; Кедров Н. Архимандрит Варлаам – последний настоятель Николо-Моденского монастыря // Вперед. 2000; № 5 – 6; Колышкин Н. Братья Яковцевские (священнослужители) // Вперед. 2000. № 27.

      8 ГАВО. Ф. 1232. Оп. 1] Д. Л. 65, 73, 82,101.

      9 Материалы для оценки городских недвижимых имуществ Новгородской губернии. Том IX. Г. Устюжна. Новгород, 1903.

      10 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 32. Л. 7 – 8.

      11 Доклад комиссии по ведению всеобщего обучения в Устюженском уезде Земскому собранию очередной сессии 1896 г. Новгород, 1897.

      12 Декреты Советской власти. Т. 1. М., 1957. С. 247 – 249.

      13 УКМ.Ф.З(Ц). К. И. Д. 2/20. 14ЧЦХД. Ф. 14. Оп. 1. Д. 36. Л. 2.

      15 Там же. Д. 2. Л. 71.

      16 УКМ. Ф. 3(Ц). К. 60. Д. 102.

      17 Воротынцева Е. А. Историческая справка. Краткая история топонимики города Устюжны. Устюжна, 1993. С. 3. Рукопись (архив УКМ).

      18 Об этом говорят хотя бы следующие факты. Так, по постановлению Поместного собора Русской православной церкви всякое участие в проведении в жизнь декрета «Об отделении церкви от государства» каралось церковным наказанием, вплоть до отлучения от Церкви. Соборное определение от 19.02 1918 г. настаивало на признании церковного брака светской властью, а определение «О охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания» объявляло о том, что все храмы и часовни находятся в исключительном обладании Церкви (Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной российской церкви. Вып 2. М., 1994. С. 46; Вып. 3. М., 1994. С. 28). Кроме того, за день до принятия декрета патриарх Тихон предал гонителей Церкви анафеме, а несколько позже осудил заключение Брестского мира.

      19 Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М.,

      20 См. подробнее: Цыпин В. История Русской православной церкви. 1917 – 1990. ... С. 30 – 42; Красный террор в годы Гражданской войны. По материалам Особой следственной комиссии // Вопросы истории. 2001. №7 – 10.

      21 Окунева А. С. Из истории религиозных общин Череповецкой губернии 20-х годов / / Русская православная церковь: история и современность. Тезисы докладов городской научно-практической конференции. Череповец, 2000. С. 24. Стоит отметить, что в приводимом положении этой работы автор не идет далее цитирования школьного учебника для 9 класса, причем без необходимой при этом библиографической ссылки и заключения текста в кавычки. Ср.: Данилов А. А., Косули-н а Л. Г. История России. XX век: Учебное пособие для 9 кл. общеобразовательных учреждений. М., 1996. С. 161.

      22 Леонова Г. Н. Государственно-церковные отношения в Череповецкой губернии в 1918 – 1924 гг. // Традиции в контексте русской культуры. Вып. 2. Сборник научных статей. Череповец, 1999. С. 187. Следует отметить, что в избранный автором данного исследования период прошла не одна, а две кампании по регистрации религиозных обществ: первая – в 1919 – 1920 гг. и вторая, связанная с появлением новых инструкций НКВД и регистрацией так называемого «Нормального устава религиозных общин», – в 1923 – 1924 гг. Также автор выпускает из поля зрения кампанию по изъятию церковных ценностей 1922 г. и ряд других крупных антицерковных действий советской власти, как, например, начавшееся закрытие монастырей в Череповецкой губернии.

      23 ЧЦХД. Ф. 14. Оп. 1. Д. 1. Л. 29.

      24 Там же. Д. 2. Л. 1.

      25 Уездное захолустье Устюжна // Коммунист [г. Череповец]. 1920. 13 мая. (№ 103). Автор выражает искреннюю благодарность устюженскому краеведу Л. А. Беляеву за оказанную помощь в поиске материалов периодики 1920-х гг.

      26 ЧЦХД. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2. Л. 6,11.

      27 Там же. Ф. 15. Оп. 1. Д. 26. Л. 56 – 58; Д. 36. Л. 6 об – 7 об; Д. 50. Л. 2 – 3; Д. 54. Л. 6 – 7 об; Д. 55. Л. 12 об – 13; Д. 59. Л. 51; УКМ Ф. 3 (Ц). К. И. Д. 2/20; Адрес-календарь Череповецкой губернии 1921 г. Череповец, 1921.

      28 ГАНО. Ф. 481. Оп. 1. Д. 119. Л. 1 – 4.

      29 Воротынцева Е. А. Устюженский уезд в 1917 – 1919 годах. Лекция. Устюжна, 1997. Рукопись (архив УКМ).

      30 ГАВО. Ф. 1009. Оп. 1. Д. 413. Л. 91 об; УКМ. Ф. 3 (Ц). К. 40. Д. 21/12.

      31 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 48. Л. 1. В вышеуказанной статье Г. Н. Леоновой, несмотря на высказанное мнение, не приводится каких-либо аргументов в пользу того, что регистрация религиозных обществ в Череповецкой губернии началась в 1918 г.

      32 Там же; Леонова Г. Н. Государственно-церковные отношения... С. 188.

      33 УКМ. Ф. 3 (Ц). К. И. Д. 2/20.

      34 Следует отметить, что еще более позднее заключение договора между Перским сельсоветом и Варлыгинской религиозной общиной 29 мая 1923 г., по всей видимости, связано с выделением последней из состава Перского прихода, что не позволяет включить этот факт заключения договора в канву первой кампании по регистрации (ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 29. Л. 1 – 3).

      35 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 39. Л. 2.

      36 Там же. Д. 48. Л. 24 – 25.

      37 Там же. Д. 34. Л. 34.

      38Николин А. Церковь и государство... Приложение XXV. С. 380 – 381.

      39 Беляев Л. А. Противостояние священнослужителей и атеистов Устюженского края в первые годы Советской власти (по материалам уездной газеты «Устюжанин» и губернской газеты «Коммунист»). ... С. 2 – 3. Рукопись (архив автора).

      40 ЧЦХД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 10. Л. 47.

      41 Там же. Ф. 18. Оп. 3. Д. 30. Л. 43, 48, 49, 58, 74, 76, 79, 97 – 97 об; Архив Управления ФСБ по Вологодской области. Фонд следственных дел Д.П. – 3694. Л. 106 – 108; Леонова Г. Н. Из истории публичного поминовения патриарха Тихона в Череповецкой губернии в 1924 году / / Русская православная церковь: история и современность. Череповец, 2000. С. 38 – 39.

      42 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 33. Л. 34; Д. 34. Л. 28.

      43 УКМ. Ф. 3 (Ц). К. 39. Д. 21/9. Следует отметить, что сумма сбора, наложенного на монастырь, была значительно большей, чем обычный сбор при перерегистрации религиозных обществ, который составлял 3 руб. 35 коп. Возможно, дело состояло в том, что монастырь во время настоящей регистрации вынужден был изменить форму своей организации с трудовой артели, которая существовала при нем с 1920 г., на обычную религиозную общину. Следовательно, регистрацию он проходил не как уже существующая, а как вновь создаваемая община, что и определило дополнительные расходы.

      44 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 33. Л. 34; Коммунист [г. Череповец]. 1924. 17 сентября. (№ 213).

      45 Там же. Ф. 18. Оп. 3. Д. 10. Л. 260 – 269 об.

      46 См. например: ЧЦДХ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 28. Л. 60 – 60 об.

      47 УКМ. Ф. 3 (Ц). К И. Д. 2/20.

      48 ЧЦДХ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 47. Л. 41 – 42.

      49 Васильева О. Ю. Русская православная церковь в 1927 – 1943 годах... С. 38; Николин А. Указ. соч. С. 170 – 171. Так, последний автор, например, указывал, что после принятого постановления 1929 г. «к прежним жестким ограничениям на деятельность общин были добавлены новые». Однако приводимые автором в доказательство этого ограничительные положения (требование регистрации, предписание универсальной формы управления, запрет благотворительной и просветительской деятельности общин, ограничения в области отправления обрядов) существовали ранее. О. Ю. Васильева и вовсе пишет, что «нововведением стала обязательная регистрация религиозных объединений и их членов», что ни в коей мере не соответствует действительности.

      50 ЧЦДХ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 33. Л. 84.

      51 Там же. Д. 46. Л. 5.

      52 Там же. Л. 104 – 104 об., 168 – 169 об.

      53 Там же. Д. 49. Л. 143 – 144.

      54 Там же. Д. 37. Л. 94.

      55 Там же. Д. 36. Л. 176.

      56 Там же. Д. 26. Л. 202; Д. 31. Л. 111,114; Д. 34. Л. 125 – 125 об.

      57 Цыпин В. История Русской православной церкви 1917 – 1990... С. 30.

      58 Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений). ... С. 371 – 373.

      59 См., например: УКМ. Ф. 3. К. И. Д. 2/20.

      60 Декреты Советской власти. Т. 3. М., 1964. С. 399-

      61 УКМ. Ф. 9. Оп. 1. Д. 1. Л. И, 12,16.

      62Хрусталев М. Ю. Храмы Устюжны Железопольской... С. 17.

      63 УКМ. Ф. 3(A). К. 1.Д. 3/1.

      64 Там же. Ф. 9. Оп. 1. К. 1. Д. 3.

      65 Подобные оценки активной роли верующих в развитии процесса государственно-церковных отношений появляются только сегодня (См.: Ф и р с о в СЛ. Власть и верующие: из церковной истории начала 1920-х годов // Нестор. 2000. № 1. С. 205 – 236). Советские историки видели в этом, прежде всего, «подстрекательство контрреволюционного духовенства» во главе с патриархом Тихоном. Зарубежные и постсоветские авторы сделали все возможное, чтобы показать аполитичность позиции Церкви в возникшем конфликте.

      66 Последнее достаточно убедительно показано в современной историографии. См.: Васильева О. Ю. Русская православная церковь и Советская власть в 1917 – 1927 годах... С. 43 – 45; Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. ... С. 105 – 106; Востры шев М. Патриарх Тихон. М., 1997; Ш к а р о в-с к и й М. В. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. ... С. 80 – 83; Шкаровский М. В. История изъятия церковных святынь и ценностей в Петрограде. 1918 – 1922 гг. Новые источники // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. XXV. СПб., 1994. С. 203 – 204.

      67 УКМ. Ф. 3 (Ц). К. И. Д. 2/20; ЧЦХД. Ф. 406. Оп. 1. Д. 5. Л. 39.

      68 Беляев Л. А. Указ. соч. С. 2. 69ЧЦХД. Ф. 406. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.

      70 УКМ. Ф. 3 (Ц). К. 47. Д. 76.

      71 ЧЦХД. Ф. 406. Оп. 1. Д. 5. Л. 44, 49.

      72 Там же. Д. 4. Л. 4.

      73 Там же.

      74 Там же. Д. 5. Л. 39.

      75 Там же. Л. 47.

      76 Там же. Л. 71.

      77 Там же. Д. 4. Л. 7.

      78 Там же. Л. 8.

      79 Там же. Д. 5. Л. 80.

      80 См. литературу, указанную в сноске 66. Показателен также анекдот того времени: «Как расплачиваются в Генуе в ресторане представители разных держав? Англичанин заплатил золотом. Француз дал несколько бумажек. Австриец подал кельнеру, вынимая из чемодана, целый ворох бумажек. Русский запустил руку в карман и, вынимая горсть золотых и серебряных вещей, сказал небрежно кельнеру: "Выбирайте любую!"» (Веселовский СБ. Дневники 1915 – 1924, 1944 / / Вопросы истории. 2000. № 11 – 12. С. 74).

      81 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 26. Л. 139 – 139 об., 229 – 229 об.

      82 См., например: УКМ. Ф. 3 (Ц). К. 11. Д. 2/20. Николин А. Указ. соч. С. 173.

      84 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 350. Л. 4.

      85 Там же. Ф. 397. Оп. 1. Д. 15. Л. 142.

      86 Там же. Л. 36.

      87 Там же. Ф. 18. Оп. 3. Д. 10. Л. 256 об. – 266.

      88 Там же. Ф. 15. Оп. 1. Д. 350. Л. 6.

      89 УКМ. Ф. 9. Оп. 1. К. 1. Д. 30, 39.

      90 Васильева О. Ю. Русская православная церковь в 1927 – 1943 годах... С. 38.

      91 УКМ. Ф. 3 (СП). К. 171. Д. 29/8.

      92 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 349. Л. 7, 27 – 27 об.

      93 Там же. Л. 102.

      94 Там же. Л. 151.

      95 УКМ. Ф. 3 (А). К. 1. Д. 3/2.

      96 Там же.

      97 Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений). ... Приложение XXVI. С. 182 – 193.

      98 См. например: ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 36. Л. 230.

      99 Там же. Л. 244.

      100 ВОАНПИ. Ф. 2264. Оп. 1. Д. 65. Л. 22 – 23 об.

      101 Там же. Д. 41. Л. 8; Д. 64. Л. 18; Д. 94. Л. 2 – 3.

      102 ЧЦХД. Ф. 1395. Оп. 1, Д. 4. Л. 5 об.

      103 Там же. Ф. 15. Оп. 1. Д. 48. Л. 62.

      104 Там же. Д. 31. Л. 72.

      105 Там же. Д. 37. Л. 118, 119.

      106 Там же. Д. 26. Л. 207, 222.

      107 Там же. Д. 46. Л. 93.

      108 В работе М. Ю. Хрусталева указано, что Преполовенская и Дмитриевская церкви были разрушены в 1939 г. (см.: Хрусталев М. Ю. Храмы Устюжны... С. 36, 38). Однако документальные материалы ЧЦХД свидетельствуют о том, что эти церкви были уничтожены несколькими годами ранее. В списке церквей г. Устюжны, датируемом 17 августа 1935 г., они указаны как закрытые и разобранные на кирпичи (ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 26. Л. 254).

      109 Спасенкова И. В. Церковная жизнь Вологды 1920-х – 1930-х годов // Вологда: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 2000. С. 265 – 266.

      110 Одинцов М. И. Указ. соч.

      111 ЧЦХД. Ф. 2. Оп. 1. Д. 34. Л. 55 – 58.

      112 Там же. Д. 350. Л. 129 – 130.

      113 Там же. Л. 48 – 50.

      114 Там же. Д. 34. Л. 156 – 157,165 – 166.

      115 ГАВО. Ф. 1300. Оп. 14. Д. 1. Л. 86 – 86 об.

      116 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 31. Л. 80 – 83.

      117 Там же. Д.48. Л. 195.

      118 Там же. Д. 54. Л. 215 – 280; Закрывается Петровская церковь / / Вперед. 1936. 16 января (№ 13).

      119 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 26. Л. 255, 262 – 269, 272.

      120 УКМ. Ф. 3(A). К. 1.ДЗ/2.

      121 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 34. Л. 172; Д. 391. Л. 145.

      122 Там же. Д. 46. Л. 127.

      123 Н и к о л и н А. Указ. соч. С. 173.

      124 Архив Управления ФСБ по Вологодской области. Фонд следственных дел. Д. 13580; 14646.

      125 ЧЦХД. Ф. 15 Оп. 1. Д. 36. Л. 237 – 240 об., 244 – 245, 255; УКМ. Ф. 3(A). К. 1. Д. 3/2.

      126 Там же. Д. 27. Л. 133; Д. 29. Л. 99 – 100; Д. 30. Л. 180; Д. 32. Л. 149; Д. 33. Л. 97; Д. 35. Л. 14; Д. 36. Л. 255; Д. 37. Л. 211; Д. 39. Л. 97; Д. 41. Л. 64; Д. 42. Л. 237; Д. 45. Л. 193; Д. 47. Л. 152; Д. 48. Л. 243; Д. 53. Л. 123; Д. 54. Л. 215; Д. 55. Л. 184; Д. 56. Л. 160; Д. 57. Л. 149; Д. 60. Л. 160; Д. 345. Л. 9.

      127 Усилить антирелигиозную пропаганду // Вперед. 1939. 13 мая (№113).

      128 Шкаровский М. В. Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве. ... С. 95 – 119. Эти данные послужили для Михаила Витальевича основанием для выделения периода 1939 – 1943 гг. в качестве отдельного этапа государственно-церковных отношений в СССР.

      129 Архив Управления ФСБ по Вологодской области. Фонд следственных дел. Д. № 13997. Л. 29 – 33, 38 об., 40 – 41, 69 – 70, 74.

      130 Устюженский районный архив. Ф. 12. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 – 1 об.

      131 ЧЦХД. Ф. 15. Оп. 1. Д. 57. Л. 149; Д. 345. Л. 9.

      132 ГАВО. Ф. 1300. Оп. 14. Д. 1. Л. 86 – 86 об.

      133 Ср. наши данные (К едров Н. Г. Власть и верующие Устюженского района в 1930-х годах // Устюжна: Краеведческий альманах. Вып. 5. Вологда, 2002) с северорусскими показателями активности верующих (Камкин А. В., Спасенкова И. В., Тимофеева Я. Б., Бахтенков Е. В. Общественно-религиозная активность сельского православного населения Европейского Севера в 1918 – начале 1950-х годов / / Северная деревня в XX веке: актуальные проблемы истории. Вологда, 2000.С. 36 – 51).

      134 Воротынцева Е. А. Социально-экономическое и культурное развитие Устюжны и уезда в конце XIX – начале XX века / / Устюжна: Историко-литературный альманах. Вып. 1. Вологда, 1992. С. 47.

      135 Подробнее см.: Кедров Н. Г. Взаимоотношения местного чиновничества и верующих в 1920 – 1930-х годах...

      136 ГАВО. Ф. 1300. Оп. 14. Д. 1. Л. 86 – 86 об. В современных краеведческих публикациях нередко указывается неверная датировка этого события – 1946 г. См.: Чугунов В. Памяти заслуженного протоиерея ...; Лебедева Н., X р а м-цова Г., Смирнова А. Протоиерей Михаил (Смирнов) ...


      Приложение 1

      СВЕДЕНИЯ О РЕГИСТРАЦИИ РЕЛИГИОЗНЫХ ОБЩЕСТВ УСТЮЖЕНСКОГО РАЙОНА В 1919 - СЕРЕДИНЕ 1930-х гг.*

     

К титульной странице
Вперед
Назад