Cветлой памяти Софьи Уаровны Сипягиной,
сохранившей для устюжан бесценный архив своей
сестры.
Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь - мелодия...
А. С. Пушкин.
Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд. Имя этой пианистки конца XIX - начала XX веков, чья судьба тесно связана с Устюженским краем, по прошествии семидесяти с лишним лет после её смерти почти ничего не говорит большинству устюжан. Вряд ли оно известно широкому кругу специалистов-музыковедов. Только местные краеведы, старожилы Устюжны и некоторые филологи вспоминают о том, что жила когда-то в нашем городе "старая барыня", которая хорошо играла на рояле и, говорят, знала самого А. И. Куприна. Ещё при жизни имя Веры Сипягиной оказалось окруженным всевозможными тайнами и легендами. В воспоминаниях М. К. Куприной-Иорданской (Годы молодости. М., 1960) Сипягина предстает несчастной "пожилой и некрасивой" женщиной, безнадежно влюбленной в молодого соседа-помещика, несколько одаренной, но в общем-то довольно ординарной натурой. Она вызывает скорее презрительную жалость, чем уважение. А ведь последнее чувство более нормально и естественно по отношению к известной артистке и незаурядной личности, какой и была Вера Уаровна. Об этом свидетельствует её большое эпистолярное наследие, оставленное нам в виде писем, дневников, мемуаров, рабочих записей. В смерти Сипягиной тоже многое было неясно. Никто не мог доподлинно сказать, когда она умерла и где похоронена. Некоторые старожилы хорошо помнили сестру Веры Уаровны - Софью, которая прожила в Устюжне почти до Великой Отечественной войны и давала местным детям уроки музыки. Софья Уаровна в то время говорила о том, что в Ленинграде у неё живет сестра. Благодаря этому упоминанию у некоторых устюжан, бывших в 1930-е годы детьми и не знавших о существовании третьей сестры Сипягиных - профессиональной певицы Ольги Заваровой, сложилось мнение о том, что Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд, которую ещё помнили старшие, до войны жила в городе на Неве и, наверно, там и умерла. Однако документы архива Сипягиных, переданные в 1939 году в Устюженский краеведческий музей Софьей Сипягиной, указывали на то, что Вера Сипягина умерла в январе 1923 года. Сотрудники музея начали поиски, результатом которых стало установление памятника на могиле В. У. Сипягиной-Лилиенфельд на Казанском кладбище Устюжны в ноябре 1992 года и предлагаемая читателям альманаха статья о жизни и творчестве некогда популярной пианистки и устюженской помещицы.
Автор данной работы не претендует на серьёзное научное изучение проблемы. Единственная цель, которая преследовалась при написании этой статьи, состоит в том, чтобы на основе материалов личного архива В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, хранящегося в фондах Устюженского краеведческого музея, восстановить хотя бы основные этапы биографии Веры Уаровны, устранив странные несоответствия отдельных фактов и утверждений. Кто она такая? Какого рода? Кто были её близкие? Чем она была знаменита? Чем жила? Архив В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, хранящийся в Устюженском краеведческом музее, видимо, является не единственным, но, по всей вероятности, самым крупным документальным фондом рода Сипягиных. Он практически не изучен. Часть документов этого архива (личные дела, дневники, мемуары, программы и афиши концертов, хозяйственные документы Сипягиных и проч.) была введена в оборот при написании предлагаемой статьи. Серьезного научного изучения требует раздел фонда "Переписка В. У. Сипягиной-Лилиенфельд". Материалы этого раздела частично использованы в данной работе и, несомненно, хранят ещё немало интересных и ценных исторических фактов. Изучение архива В. У. Сипягиной-Лилиенфельд и его докомплектование за счет материалов центральных архивов страны в будущем будут продолжены. Биография В. Сипягиной является интересным материалом для написания не только небольшой статьи, но и серьёзного научного исследования или романа. Талантливая пианистка, яркая неординарная личность, интересная женщина В. У. Сипягина-Лилиенфельд этого достойна.
Семья Сипягиных относилась к одной из ветвей старинного русского дворянского рода. "Родословный сборник русских дворянских фамилий" (Т. 1. СПб, 1886. С. 365-370) указывает, что род Сипягиных вел свое начало от Калиники Любимовича Сипягина, бывшего становщиком в шведском походе 1549 года. Его сын, Демид Сипягин, носивший почему-то прозвище Поспел, жил в конце XVI века. Внук Демида Поспела, Матвей Тимофеевич Сипягин, был дворянином и "головой" московских стрельцов в 1673 году. За отличие в походах на Литву ещё при царе Алексее Михайловиче Матвею Сипягину и жене его Дайе в 1677 году были пожалованы имение и земли, позднее вошедшие в состав Бежецкого уезда Тверской губернии. Дед Веры Сипягиной, Семен Гаврилович Сипягин, был женат на девушке известного рода Кузьминых-Караваевых, а бабка по матери, Ольга Степановна Маслова, в девичестве носила фамилию Мусиной-Пушкиной.
Вера Уаровна Сипягина родилась 1 февраля 1861 года. Её отец, Уар Семенович Сипягин, в 1861 году имел звание штабс-капитана, был потомственным и кадровым военным. Получив домашнее образование в доме своего родителя, помещика Весьегон-ского уезда Тверской губернии отставного штабс-капитана Семена Гавриловича Сипягина, Уар Семенович в 1837 году шестнадцатилетним юношей был отправлен в Санкт-Петербургский дворянский полк (Константиновское военное училище), где находился до 1842 года. В военных сражениях ему участвовать не довелось. Почти вся военная биография Уара Семеновича прошла в провинциальных и столичных полках, в военных училищах Смоленска, Тулы и Санкт-Петербурга, где он преподавал военную гимнастику. За безупречную 15-летнюю службу У. С. Сипягин был награжден Памятным знаком. Кроме того, имел бронзовую медаль на Андреевской ленте в память войны 1853- 1854 годов.
23 августа 1858 года Уар Семенович Сипягин женился на Александре Яковлевне Масловой, родившей ему впоследствии девятерых детей, из которых в живых остались только три девочки - Ольга, Вера и Софья. В год рождения средней дочери Веры Уар Семенович Сипягин проходил службу в Санкт-Петербургском Константиновском военном училище. Его семья проживала в одном из корпусов при училище, где и появилась на свет маленькая Вера. Главный начальник военно-учебных заведений Великий Князь Михаил Николаевич пожаловал новорожденной образ Божией Матери и стал её крестным отцом.
Родовое имение Сипягиных находилось в Тверской губернии, но своей настоящей родиной Вера и её сестры считали Устюжну и имение Свистуны, расположенное в Круглицкой (позднее Никифоровской) волости. Усадьба Свистуны, получившая свое название по наименованию села, в котором она находилась, в конце XIX - начале XX веков принадлежала старинному дворянскому роду Мусиных-Пушкиных. Ольга Степановна Мусина-Пушкина, ставшая женой бежецкого помещика Якова Маслова, матерью Александры Масловой и бабкой Веры Сипягиной, принесла Свистуны в приданое мужу. Позднее, после её смерти, в 1848 году имение было переписано на Александру Яковлевну Маслову. 2 июня 1849 года устюженский уездный предводитель дворянства князь Ухтомский выдал справку о том, что за А. Я. Масловой "состоит в Устюженском уезде сельце Свистунах тридцать семь мужского пола душ". Свистуны Александра Яковлевна и принесла в приданое Уару Семеновичу Сипягину.
Молодые супруги не жили здесь постоянно, посещая усадьбу в основном летом, но Уар Семенович полюбил имение и заботился о его благоустройстве. В 1870-е годы по его распоряжению старый барский дом был отремонтирован и значительно перестроен. Восточный фасад "для красоты и правильности" украсили ложными окнами, соединили старый флигель с новым, построив ещё одну комнату. С северной стороны дома появилась светлая галерея, ведшая в подсобные помещения. Над галереей пристроили светелку с модным тогда балкончиком. Под балконом соорудили парадное крыльцо с двухстворчатой дверью. Дом обшили тесом, украсив фасад большой аркой на пилястрах. Уар Семенович усердно занимался земледелием и скотоводством, вел расходные книги по имению, заключал с крестьянами договоры на полевые работы "исполу". Александра Яковлевна переехала ради образования детей в Петербург и жила там постоянно. Уар Семенович к тому времени вышел в отставку и поселился в Свистунах, не желая оставлять имение без присмотра. Супруги вели регулярную переписку. После своего более чем десятилетнего "правления" Сипягин оставил дочерям хорошо устроенное имение в 282 десятины земли, с пашнями, сенокосом, лесом и выгонами. Свистуны никогда не относились к числу самых богатых усадеб Устюженского уезда, но Уар Семенович сумел превратить их в крепкое налаженное хозяйство, бывшее всегда одним из основных источников дохода его семьи. Этим он надеялся обеспечить будущее материальное благополучие дочерей с тем, чтобы они могли заниматься искусством, не думая о куске хлеба. От отца к сестрам Сипягиным перешла по наследству любовь к музыке, театру, литературе. Уар Семенович, который всю жизнь занимался муштрой солдат в пехотных полках либо преподавал военную гимнастику в училищах, был, как писала о нем средняя дочь, "артистом в душе и по натуре". Он любил хорошую музыку, "пописывал" стихи и мечтал об артистической карьере дочерей. Вера вспоминала, как отец был горд, когда на одном из её детских домашних концертов слушатели поздравили его с талантливой дочерью. А когда Вера Уаровна выслала ему газету с восторженной рецензией критиков на один из её концертов, отец ответил ей стихами:
Рецензией такой об Вере я горжусь!
Читаю каждый день её, чтоб помнить наизусть,
В ней все с такой рельефностью...
В созвучьи музыкальных слов
Все дышит справедливостью.
Оценка безкорыстная! Её талантов и трудов.
Все последующие годы, до самой смерти Уара Семеновича, сестры Сипягины регулярно сообщали отцу о своих сценических успехах. Александра Яковлевна подробно писала мужу о музыкальных занятиях дочерей, их удачах, ошибках, мнениях преподавателей об учебе. Её отношения с мужем, имевшим упрямый характер и грешившим карточной игрой, не были безоблачными, но они сходились в одном - в необходимости музыкального образования для дочерей, так как оба были поклонниками музыкального искусства.
Александра Яковлевна Сипягина (урожденная Маслова) родилась 16 февраля 1828 года в семье мелкопоместных дворян Тверской губернии и была младшей из трех сестер. В семимесячном возрасте она потеряла мать. Отец вскоре женился на другой, у него почти не оставалось времени на дочерей. Впрочем, Яков Маслов тоже, видимо, ненамного пережил свою первую жену, и над сиротами было установлено опекунство.
Александра Яковлевна получила образование в Павловском институте, что наложило особый отпечаток на её характер и манеру поведения. Вера Сипягина писала впоследствии, что её мать отличалась некоторой конфузливостью и "до конца жизни осталась институткой". Александра Яковлевна с детства любила музыку, однако её опекун, устюженский помещик И. И. Перский, посчитал расточительным затрачивать средства на музыкальное образование девушки, за что заслужил от неё едкий стишок: "Иван Перский - человек мерзкий". Именно тогда Александра Яковлевна поклялась, что если у неё когда-то будут дети, то она обязательно станет обучать их музыке. После окончания Павловского института А. Я. Маслова жила "под крылышком" мачехи - Е. А. Измайловой, в имении Макарове Устюженского уезда.
В жизни Александры Яковлевны это были, пожалуй, самые беспечные годы. "Хорошенькая Сашенька" была желанным гостем на всех пикниках и кавалькадах, устраиваемых дворянской молодежью уезда. В этот период она и познакомилась с молодым офицером Уаром Сипягиным, владевшим имением Якушино в соседней Тверской губернии, стала его женой. Вся последующая жизнь Александры Яковлевны - подвиг матери. Из своих девяти детей пятерых она похоронила во младенчестве. Сын Михаил умер подростком. Частые переезды, рождение, болезни и смерть детей, материальные проблемы выработали у Александры Яковлевны вечную озабоченность и постоянный страх перед "черным днем". По словам Веры Уаровны, её мать никогда не знала "беспечности и полного довольства", но именно она стала главным инициатором претворения в жизнь идеи профессионального обучения дочерей музыке, а это требовало значительных средств.
Глава 2. Три сестры
Сестры Сипягины, все три, получили консерваторское образование. Старшая, Ольга, стала профессиональной оперной певицей и была известна под псевдонимом Уварова. В 1880 году она дебютировала в Санкт-Петербургском Александрийском театре. В разные годы гастролировала в Харькове, Тифлисе, Вильно, Гельсингфорсе. Во время гастролей в Симбирске восхищенная публика завалила певицу цветами и подарками. Среди прочих был чудный, усыпанный бриллиантами браслет с платиновой пластинкой, на которой Ольга Уварова изображалась в семи своих лучших ролях. Среди прочих - в "Царской невесте" и "Псковитянке" Н. А. Римского-Корсакова, в "Русалке" А. С. Даргомыжского и др. Поэт Д. Садовников посвятил ей стихи:
Несу на память - Вам не роз живой букет,
Не внешней прелестью взволнованное чувство,
А полной радости рифмованный привет
Талантливой поклоннице искусства...
Младшая из сестер, Софья, закончила Петербургскую консерваторию с серебряной медалью, стала пианисткой и певицей. Профессора А. Г. Рубинштейн и К. Я. Лютш очень благосклонно отзывались о её фортепианном исполнении. Председатель Русского музыкального общества Великий Князь Константин Николаевич, посещавший концерты учащихся консерватории, прослушав однажды выступление Софьи, сказал Вере Уаровне, к тому времени уже известной пианистке: "Ваша сестра очень хорошо играла и много обещает в будущем". Софья не сделала такой карьеры, как старшие сестры. В основном она занималась преподавательской работой. В 1920-1930-е годы она преподавала музыку и в Устюжне.
На фоне талантливых сестер ярко горела звезда Веры Сипягиной. Она выделялась тонким музыкальным слухом, удивительным вкусом и прекрасной техникой игры на рояле. Уже с детских лет стало ясно, что средняя дочь Сипягиных станет профессиональной пианисткой. Самым ярким впечатлением детства был рояль, за который её посадили, когда малышке исполнилось два с половиной года. Маленькая Вера не доставала до клавиш, поэтому её держал на руках Франц - денщик отца, её любимая нянька. Когда Вера Сипягина пошла в гимназию (в то время семья жила в Смоленске), Александра Яковлевна отдала её в обучение "барышням-танцовщицам для хороших манер и ловкости". Верочке даже сшили особые балетные туфельки, но балерины из неё не получилось.
Осенью 1870 года Уар Семенович, заработавший на военной службе жестокий ревматизм, подал в отставку и семья переехала из Смоленска в Устюженский уезд, где поселилась в Свистунах. Общительная Вера быстро перезнакомилась с окрестными крестьянами, часто приходившими в усадьбу с разными просьбами. Особенно досаждали Александре Яковлевне, которая, ухаживая за собственными больными детьми, научилась немного врачевать и теперь лечила крестьянских ребятишек. Маленькая Вера проводила в усадьбе лето, а на зиму её отдавали в городские пансионы Козлинской и Е. Я. Немченко в Устюжне, где она продолжила начатое домашними учителями музыкальное обучение. Несколько позднее Сипягина посещала Устюженское двухклассное уездное училище, которое закончила в 1873 году. В 12 лет она уже прекрасно музицировала. Своим первым учителем музыки Вера Уаровна считала Логина Ивановича Линева. Л. И. Линев был сыном известного художника, автора последнего портрета А. С. Пушкина. В доме Сипягиных Линева называли "бывшим богачом". Когда-то у него был собственный дом в Петербурге и родовая усадьба Линево-Дуброво в Растороповской волости Устюженского уезда. К тому времени, когда он стал преподавать музыку юной Сипягиной, от некогда большого состояния Линевых почти ничего не осталось. Верочка Сипягина слышала от старших, что Логин Иванович окончательно разорен и живет теперь в Устюжне. Однако это не мешало ей обожать своего учителя, который был не только музыкантом, учеником знаменитого пианиста Джона Фильда, но и прекрасным архитектором и живописцем. В Линеве-Дуброве он выстроил "церковь дивной красоты", написал для неё иконы. Впоследствии, став почитаемой и известной, Сипягина с восхищением и благоговением вспоминала "незабвенного" Логина Ивановича Линева. Позднее Вера Уаровна часто исполняла певучие ноктюрны Д. Фильда, любовь к которым привил ей Линев. Судьба Л. И. Линева трагична. Впоследствии он окончательно разорился и умер в полной нищете в одной из петербургских богаделен. В конце 60-х - начале 70-х годов XIX века, когда он занимался музыкой с юной Верой Сипягиной и играл в четыре руки вместе с ней в домашних концертах, ему уже было к шестидесяти. На уроки из Свистунов за ним посылали "шарабанчик", хотя он "ещё не так давно ездил четверней в коляске". Уар Семенович и Александра Яковлевна всю жизнь были благодарны Л. И. Линеву, заметившему искру таланта в их средней дочери.
Глава 3. Консерваторские годы
Дальнейшее музыкальное образование Веры, о необходимости которого говорил родителям Л. И. Линев, требовало значительных средств. Их у семьи не было, тем более, что недавно, в марте 1873 года, Сипягины выдали замуж красавицу Ольгу, которой Александра Яковлевна с большим трудом "справила" приличное приданое. Но, посоветовавшись, родители решили попытаться собрать необходимую сумму. Александра Яковлевна энергично взялась за дело. Она уговорила Уара Семеновича продать пустоши Заручевье и Борки, вытребовала какие-то старые долги, купила дочери приличный инструмент (до сих пор брали напрокат у знакомых), вела переписку с "важными родственниками" из Петербурга. Вера, стараясь помочь родителям, в свои 12 лет начала давать платные уроки. Наконец, все было подготовлено, и летом 1873 года Александра Яковлевна с Верой выехали в Петербург. Старшая Сипягина, желая поступления дочери в консерваторию, преследовала две цели. Во-первых, осуществлялась её заветная мечта и мечта её дочери, желавшей стать профессиональной пианисткой. Во-вторых, двенадцатилетней Вере необходимо было продолжить общее образование, которое она могла получить на научно-музыкальных курсах при консерватории, куда в общем-то и приехала поступать. Кроме того, плата за обучение была здесь не столь высока, как, например, на Высших женских курсах или в других институтах, что для Сипягиных имело немаловажное значение.
Юная Сипягина держала экзамен и в августе 1873 года была зачислена на научно-музыкальные курсы при Санкт-Петербургской консерватории. После этого Александра Яковлевна сняла в столице квартиру, куда перебралась с дочерью из гостиницы, и с этого времени целиком и полностью посвятила себя образованию сначала Веры, а позднее и Софьи.
Обучающиеся на консерваторских курсах мальчики и девочки обязаны были каждый день учить уроки и отвечать их разным преподавателям. Кроме занятий в классах фортепиано, сольфеджио, элементарной теории музыки, изучали и общеобразовательные предметы: арифметику, географию, историю, закон божий, русский, французский и немецкий языки. Обязательным было участие в консерваторском хоре, руководил которым А. И. Рубец1. Александр Иванович, кроме всего прочего, был известен как фольклорист, составивший ряд сборников русских и украинских народных песен. Как знать, не его ли влияние привело позднее к тому, что В. Сипягина начала собирать и записывать частушки Устюженского уезда (опубликованные в историко-литературном альманахе "Устюжна", № 1, с. 178-184). Рубец вел в консерватории и теорию музыки. По классу фортепиано в первые годы обучения её преподавателем стал К. Я. Лютш2. Он был представителем музыкальной школы известного композитора, педагога и пианиста А. Л. Гензельта, основу репертуара которого составляли произведения музыкантов-романтиков: Вебера, Листа, Шопена. Особенную любовь к последнему пианистка Сипягина пронесла через всю жизнь. Недаром один из поклонников её таланта однажды заметил, что "Сипягину нельзя представить себе без кружев, цветов и Шопена".
Поступив в консерваторию, Вера с головой окунулась в музыкальный мир Петербурга, бывая не только в театрах и концертных залах, но и в музыкальных салонах. Сама Сипягина делила эти салоны на двенадцать категорий в зависимости от того, насколько здесь, по её мнению, умели понимать и ценить настоящую музыку и как относились к артисту. К салонам первой величины она относила музыкальные вечера, устраиваемые у А. Г. Рубинштейна, К. Ю. Давыдова, М. П. Азанчевского, А. В. Вержбиловича и других известных деятелей русской музыкальной культуры. Покровительствовали музыкантам многие писатели, художники, врачи и т. д., Ь такие, как известный юрист А. Ф. Кони, писатель И. Н. Потапенко, известный поэт Я. П. Полонский, скульптор Н. И. Лаверецкий. Часто В. Сипягина посещала музыкальный салон одной из самых близких своих подруг меценатки Софьи Доминиковны Хитрово. Самые роскошные артистические салоны Петербурга того времени имели возможность не только приглашать модных "заезжих знаменитостей", но и устраивали музыкальные вечера с участием местных, как известных, так и молодых, начинающих артистов. Благодаря последнему обстоятельству юная пианистка В. Сипягина смогла показать утонченной публике свое мастерство. Уже в первый год обучения в консерватории она побывала на таких собраниях, устраиваемых в доме тогдашнего директора консерватории, музыкального деятеля, композитора М. П. Азанчевского3. "Мне довелось сразу окунуться в море звуков, прослушав и квартеты, и титанов-солистов",- вспоминала позднее Вера Уаровна. В доме Азанчевских Сипягина познакомилась с К. Ю. Давыдовым4, в то время профессором консерватории по классу виолончели. В 1876 году Карл Юльевич стал директором консерватории. Сипягина, как и большинство учащихся, преклонялась перед ним. Общепризнанный музыкант сумел стать, по её словам, "идеальным директором". При Давыдове в учебных классах консерватории произошли изменения, появились занятия по аккомпанементу и фортепианной педагогике. Давыдов всячески поощрял учащихся к педагогической практике, давая наиболее талантливым рекомендации в дома своих знакомых. Сипягина тоже стала его "протеже". Частной практикой она занималась и раньше ради заработка, необходимого ей для дальнейшего проживания в Петербурге и обучения в консерватории. Жизнь Сипягиных в столице требовала значительных средств, которых у семьи всегда не хватало, и трудолюбивая Вера пыталась разрешить эту проблему своими силами, давая платные частные уроки. Часто её ученицы были намного старше своей учительницы, но рекомендации Лютша и Давыдова открывали ей двери во многие петербургские дома, где желали бы обучиться "хорошей методе". Юная Сипягина работала не покладая рук, разъезжая по столице и обучая барышень из различных семей. Она давала уроки музыки в домах архитектора Ф. Л. Миллера и юриста В. В. Петрова, сенатора М. Мартынова и генерала А. Ф. Волкова. Кстати, у последнего Вера познакомилась с известным литератором, автором романа "Юрий Милославский" M. H. Загоскиным. О талантливой юной учительнице заговорили, давая ей протекции из дома в дом. Сипягину начали приглашать на платные концерты. Так, например, она часто стала бывать в роскошном особняке страстного любителя музыки и живописи, мецената В. Н. Карамзина, сына знаменитого историка, выступая здесь перед самой изысканной и утонченной публикой.
В общем, педагогическая и исполнительская деятельность Сипягиной в консерваторские годы "била ключом", и новый директор консерватории К. Ю. Давыдов весьма приветствовал такое начинание. Он выделял её среди других учениц как подающую надежды пианистку и как талантливого педагога. "Выдающийся метаморфист, спокойный, выдержанный, с благородной красивой фигурой и наружностью, всегда корректный, добрый, умный, отзывчивый человек",- писала о нем Вера Уаровна. Сипягина стала одной из тех его учениц, которые часто бывали на музыкальных вечерах в доме Давыдовых. В сезон 1881 -1882 годов в салоне Давыдова Сипягиной посчастливилось слышать чудное контральто солистки Мариинского театра Е. А. Лавровской5. Здесь Сипягина слышала пианистку А. Н. Есипову6, которая выступала тогда в трио со знаменитым виолончелистом А. В. Вержбиловичем7 и профессором Петербургской консерватории, известным дирижером и скрипачом-виртуозом Л. С. Ауэром8. У Давыдовых Сипягина познакомилась со знаменитой "художницей силуэтов" акварелисткой Е. М. Бем, талантливым юристом А. Ф. Кони.
В 1879 году К. Ю. Давыдов предложил Сипягиной принять непосредственное участие в одном из концертов, устраиваемых в его доме. Вера Уаровна исполнила одно из произведений Бетховена, заслужив шумные аплодисменты публики и благосклонность прессы. Карл Юльевич выразил восхищение безукоризненной техникой исполнения пианистки словами: "Ну, Сипягина, я думал, нас всех сегодня "вихрем" унесет!" Неудивительно, что дирекция консерватории старалась привлекать юную пианистку к концертам лучших учащихся. Некоторые из этих концертов устраивались Санкт-Петербургским отделением Русского музыкального общества, и участие в них было особенно почетным и лестным для юной консерваторки. О том, насколько преподаватели ценили талант В. Сипягиной, можно судить по составу выступающих в таких программах, ибо К. Ю. Давыдов очень строго отбирал учеников для публичных выступлений. Сипягина концертировала вместе с виолончелистом А. Э. Гленом9, пианистом В. И. Сафоновым10, певцом И. В. Тартаковым11, со скрипачом К. К. Горским12. Все эти известные в будущем музыканты, как и сама Сипягина, были посетителями петербургских музыкальных салонов. В них, по словам Веры Уаровны, "можно было создать и поддержать художественную атмосферу, в которой так охотно вращались все выдающиеся современники всевозможных профессий". В жизни самой Сипягиной, в становлении её духовной личности большую роль сыграл дом Ф. Г. Тернера. Тернер был известным финансистом и правоведом, членом Государственного совета и сенатором. В свое время он давал уроки правоведения юному Александру III. Вера Уаровна познакомилась с Федором Густавичем в 1875 году, когда он пришел в консерваторию, в пианистический класс Лютша для выбора претендентки на специальную, учрежденную им же стипендию в память умершей жены, пианистки-любительницы. Тернер любил и понимал музыку. После того, как он прослушал в консерватории несколько уроков, его выбор пал на Сипягину. Они познакомились, и Федор Густавич пригласил юную пианистку к себе в дом. Именно здесь обычно сдержанная Сипягина показывала многочисленной семье Тернеров программы своих будущих выступлений или проигрывала старые полюбившиеся им вещи, садясь за старенький "Беккер", на котором "не один раз игрывал сам Антон Рубинштейн"13. Вера Уаровна всегда с удовольствием приходила в этот дом, где было не только "все красиво и удобно устроено", но и царила атмосфера доброжелательности и взаимопонимания. Кроме того, как и у Давыдовых, у Тернеров бывали интересные люди, и не только музыканты. В доме Тернеров Сипягина познакомилась с известным художником-маринистом И. К. Айвазовским, художником Цианглинским и другими. Собрания в доме Тернеров, где "рисунком являлась музыка", Вера Уаровна называла "незаурядными разговорами при обществе незаурядных личностей". Её дружеские отношения с Тернерами сохранились на долгие годы. Федор Густавич был посаженным отцом на свадьбе В. Сипягиной. Он присутствовал на многих её концертах. На самом первом сольном концерте в 1880 году Сипягина получила от него в дар золотой браслет "узлом". Тернер, будучи не только отличным финансистом и автором ряда трудов в этой области, был ещё и философом, увлекавшимся изучением христианских воззрений на жизнь и смерть. Именно Федора Густавича Тернера Сипягина впоследствии назвала своим духовным отцом, превратившим её в женщину-философа. Как-то Тернер, ознакомившись с её многочисленными очерковыми записями, одобрил занятия Веры Уаровны в этой области и посоветовал, не бросая музыки, уделить литературе должное внимание. Сам с головой погруженный то в разработку "переселенческого" вопроса, то в изучение истории "крестьянского" законодательства, Федор Густавич находил время встречаться с молодой пианисткой и беседовать на различные темы. И, кажется, это общение приносило обоим истинное духовное наслаждение. Впрочем, учась в консерватории, Сипягина бывала не только в признанных салонах меценатов. Консерваторская молодежь устраивала свои "салоны", которые называла просто "вечеринками". На вечеринках собирались как артистическая молодежь, так и студенты различных вузов, курсанты, начинающие архитекторы, врачи, чьи-то братья и сестры, чьи-то кузены и кузины.
Чаще других собирались на квартире Курвуазье. Мария Курвуазье - "смуглянка, с красивым, но несколько тусклым голосом, близорукими глазами, вечно ежащаяся в пуховом пензенском платке"- была однокашницей Сипягиной и её приятельницей. Вера любила бывать в этой квартире, где собиралось много молодежи и всегда царила дружески-непринужденная атмосфера. Здесь она познакомилась со скрипачом Н. В. Дехтяревым, с которым впоследствии вместе выступала.
Часто Сипягина бывала и на квартире другой своей однокашницы - Ольги Чистович. Вера была дружна с Ольгой, любила её за приветливость, остроумие, веселый нрав и большую начитанность. Отец и брат Ольги Яковлевны были известными врачами, и в доме Чистовичей собиралась в основном "медицинская" молодежь, но были и представители мира искусства. У Чистовичей Сипягина познакомилась с двумя кузинами Ольги - будущей художницей Самакиш-Судковской и очаровательной Ольгой Федоровной Эвальд, ставшей впоследствии женой знаменитого виолончелиста А. В. Вержбиловича.
Бурная, насыщенная событиями петербургская жизнь, которую вела Сипягина в период своих консерваторских лет, не заслонила, однако, от неё главного - учёбы. Мечта стать профессиональной пианисткой никогда не покидала её, а с преподавателями ей везло. В 1877 году Сипягина перешла в класс профессора Т. Лешетицкого14. Она, как и многие другие учащиеся, уже давно мечтала брать уроки у известного маэстро. У него Вера Уаровна прошла хорошую школу пианистического мастерства. Создатель собственной системы разучивания музыкальных произведений, отвергнувший часть методов предшествующих школ (например, принцип чисто пальцевой игры), Лешетицкий уделял большое внимание посадке ученика, положению его локтей, запястья и т. д. Профессор требовал от учеников тщательности и изящества в отделке деталей музыкального произведения. При совершенствовании техники он не менее важное место отводил формированию личности музыканта. По словам одного из его выпускников, все обучение у профессора происходило в процессе "влюбления в музыку". Т. Лешетицкий был учеником австрийского пианиста и композитора Карла Черни, который, в свою очередь, учился у Аюдвига ван Бетховена, поэтому неудивительно, что именно Лешетицкий привил Сипягиной любовь к бетховенским произведениям. Впрочем, не меньшее внимание профессор уделял навыкам работы над музыкальными сочинениями Шумана, Шуберта, Шопена и Листа. Сипягина занималась у Лешетицкого вплоть до его отъезда в Вену в 1878 году. Позднее усилиями и тщанием К. Ю. Давыдова в консерваторию был приглашен известный в то время Луи Брассен15. Вскоре она и многие другие ученики Лешетицкого перешли в фортепианный класс Брассена. Новый профессор не только продолжил традицию Лешетицкого в пропаганде Бетховена, но и пополнил репертуар своих учеников собственными транскрипциями музыки Вагнера, в то время малоизвестными в России. "Заклинание огня" из "Валькирии" стало одним из любимейших произведений Сипягиной. Брассен окончательно отшлифовал технику исполнения пианистки. В 1879 году пресса, сообщая об одном из консерваторских концертов, отмечала, что игра ученицы Брассена В. Сипягиной отличается "тонкой отделкой, фразировкой, мягкостью туше и грациозностью".
23 мая 1881 года в Санкт-Петербургской консерватории состоялось публичное выступление, посвященное очередному выпуску. В нем принимали участие наиболее талантливые воспитанники. Сипягина играла 2-ю и 3-ю части концерта фа-минор Шопена. Газета "Петербургский листок" писала тогда о Вере Уаровне: "Г-жа Сипягина, ученица профессора Брассена, выказала необходимый лиризм и певучесть тона, шик, блеск, размах и цепкость пальцев, осиливая трудности, чаруя той искрой дара Божья, которая бьет широким ключом в её исполнении. Она вполне овладела инструментом и подчинила его себе... Мощный, выдающийся, подкупающий слушателя талант". В дипломе на звание свободного художника, выданном В. У. Сипягиной Художественным Советом Санкт-Петербургской консерватории Императорского Русского Музыкального общества 20 мая 1882 года, были отмечены особенные способности молодой пианистки, благодаря которым она была награждена малой золотой медалью. Диплом подписали директор консерватории К. Ю. Давыдов и члены Совета Л. Брассен, А. И. Рубец, К. Лютш, Н. А. Римский-Корсаков и др.
Глава 4. Таланты и поклонники
15 февраля 1883 года в Санкт-Петербургском зале Кредитного общества состоялся первый после выпуска из консерватории авторский концерт В. У. Сипягиной-Лилиенфельд, на котором присутствовали Л. Брассен, К. Ю. Давыдов и кумир музыкального мира А. Г. Рубинштейн. Сипягина совместно с А. В. Вержбиловичем с большим волнением исполнила сонату для фортепиано и виолончели А. Рубинштейна. В концерте принимала участие и певица О. А. Скальковская-Бертензон. В программе концерта были произведения Баха, Моцарта, Шумана, Шопена, Листа, Рубинштейна. Газеты особо отметили, что молодая пианистка исполнила "малоизвестную вещь Вагнера". Это был отрывок из цикла транскрипций Вагнера - Брассена "Кольцо Нибелунгов", который особенно понравился публике и был исполнен на "бис". Позднее Сипягина не раз открывала русским слушателям новые музыкальные имена и произведения Тарутина, Алькана, Синдинга и др. Она давала концерты в Петербурге, Вильно. Уже в июне 1881 года, вскоре после выпускных экзаменов в консерватории, выезжала за границу. Шуберт, Бетховен, Бах, Мендельсон, Скарлатти, Лист - этим авторам пианистка была верна всю свою музыкальную жизнь. Неизменными в её репертуаре остались "Нибелунги" Вагнера - Брассена и музыка А. Рубинштейна. Например, об одном из концертов в Вильно в 1896 году газеты с восторгом сообщали: "Благодаря г-же Сипягиной, Вильна услышала в первый раз "Танцы Кашемирских невест" из оперы "Фериморс" А. Рубинштейна". Сипягина в то время концертировала с композитором и виолончелистом А. Портеном, бывшим ранее профессором Петербургской консерватории. Их совместные концерты в Санкт-Петербурге, Вильно и Самаре пользовались постоянным успехом у публики. Сипягина вообще очень хорошо знала репертуар виолончелистов, поэтому её часто приглашали на их концерты в качестве аккомпаниатора. Кроме А. Портена и А. В. Вержбиловича, она выступала с А. Э. Гленом, В. М. Таротиным, В. С. Семеновым и др. В этот период Вера Уаровна особенно много и плодотворно работала. Она выступала с симфоническим оркестром консерватории под управлением Л. С. Ауэра, с придворным оркестром. Вплоть до 1917 года её имя не сходило с газетных страниц и афиш многочисленных концертов. Критики неизменно отмечали тонкий вкус и темперамент исполнительницы. Хорошей школой для неё стало общение с коллегами - пианистами, скрипачами, виолончелистами, музыковедами. Позднее она записала в своих дневниках: "В консерватории училась, в жизни доучивалась". Круг её знакомств в этот период был чрезвычайно широк, в него входили такие люди, как А. Н. Измайлов - директор-учредитель музыкальной школы им. Глинки, "король" хормейстеров А. А. Архангельский, композитор Д. И. Кайгородов, виолончелист А. В. Вержбилович и, конечно, А. Г. Рубинштейн, который с 1887 года вновь стал директором Петербургской консерватории и предлагал Сипягиной место преподавателя в ней. В нотной библиотеке Веры Уаровны стали появляться музыкальные сочинения композиторов М. М. Ипполитова-Иванова, Н. О. Куплеваского, А. А. Тарутина, Д. И. Кайгородова, посвященные ей. В среде профессиональных музыкантов искусство В. У. Сипягиной ценили высоко. Позднее Д. И. Кайгородов, придя в восторг от одного из музыкальных вечеров Веры Уаровны, надписал ей в дар свою фотографию: "От глубокоблагодарного за многие часы высокого музыкального наслаждения". Музыкальные круги были тесно связаны с другими представителями мира искусства. Сипягина играла для Я. П. Полонского и Д. С. Мережковского, была хорошо знакома и дружна с семьей скульптора Н. И. Лаверецкого.
Находясь на гребне славы и популярности, Вера Уаровна не забывала и Устюжну. Она давала концерты в уездном дворянском собрании, в женской гимназии, реальном училище и др. В начале XX века в Устюжне был открыт Народный дом, который стал культурным центром города.
Здесь выступали А. И. Куприн и Ф. Д. Батюшков, воспитанница писателя Н. С. Лескова В. И. Долина, занимавшаяся мелодекламацией, гастролировали цирковые и опереточные труппы, приезжавшие в город, ставились спектакли, устраивались концерты с привлечением всех местных и заезжих знаменитостей. Местные энтузиасты, конечно, не могли упустить из виду того, что почти ежегодно в Устюжну приезжала знаменитая пианистка Вера Сипягина. Веру Уаровну приглашали выступать с концертами, и она не отказывалась. Устюжанам посчастливилось слышать в её исполнении произведения Шумана, Шопена, Листа, Чайковского, Рубинштейна, Римского-Корсакова, Брассена и др. Софья Сипягина, приехав летом 1910 года в Свистуны и увидев, как "отдыхает" от концертной деятельности сестра, сочла своим долгом присоединиться к ней, украсив концерты исполнением песен, романсов и обожаемых ею псалмов. В нескольких устюженских выступлениях Сипягиных принимали участие чтец А. Н. Боголюбский, певцы С. Морозов и Б. П. Бельтенев. Концерты привлекали большое количество слушателей, особенно студенческой молодежи, съезжавшейся в родной город и окрестные имения на каникулы. Имя В. У. Сипягиной многим было знакомо по петербургским концертам, и они восторженно встречали знаменитую пианистку.
И снова грешною мечтой
Невольный постник, я взволнован,
Как прежде, Вашею игрой,
И в эти дни я очарован...
Так писал Сипягиной один из восхищенных слушателей. И везде Веру Уаровну сопровождали восхищение, поклонение, слава. В восхищении и поклонении к ней пришла и любовь.
Глава 5. Что такое выйти замуж?
Его звали Николаем Васильевичем Лилиенфельдом. Сама Вера Уаровна описывала его так: "Слышу звук его голоса - тихий и мирный, взгляд его вижу вдумчивый, ласковый, вижу эту скорбную складку брови, эту едва заметную родинку на левой стороне его чудного лба, эти посветлевшие от дыма, красиво обрамляющие его симпатичный рот усы, эту красивую бороду, не требовавшую особого ухода, чтобы быть таковой, вижу всю его стройно-спокойную фигуру". Блестящий лейтенант Санкт-Петербургского 8-го флотского экипажа, потомок обрусевших немецких баронов произвел на Верочку Сипягину неизгладимое впечатление. Когда, где и при каких обстоятельствах они познакомились - неизвестно, но уже в 1881 году влюбленные вели активную переписку. Судя по записям этого периода, семья Лилиенфельдов была недовольна романом сына с пианисткой, хотя последняя была дворянского происхождения. У Николая Васильевича были сестра Вера и брат Александр. Сестра имела на него большое влияние. Когда она узнала о переписке брата с Сипягиной и его желании жениться на ней, то между ними произошел какой-то конфликт, в котором принимала участие и мать Николая Васильевича. Трудно предположить, что произошло. Возможно, Лилиенфельдов просто испугало быстрое развитие событий и сила вспыхнувшего чувства молодых людей. Они боялись скорого разочарования. Однако ни просьбы, ни уговоры не помогли. Николай Васильевич, покорно признавая себя "плохим сыном", от Веры, однако, не отказался. Та, в свою очередь, узнав о конфликте в семье Лилиенфельдов, рискнула писать к сестре Николая Васильевича, прося не вмешиваться в их личную жизнь. Ей ответили с некоторой долей раздражения, но вежливо и корректно. Твердость молодых людей заставила их противников отступить. Все осталось по-прежнему, а вскоре с холодного "Вы" они перешли на ласковое "ты". В июне 1885 года Николай Васильевич сделал официальное предложение, просив руки дочери у Александры Яковлевны, все ещё жившей в Петербурге. Уару Семеновичу Лилиенфельд направил в Свистуны почтительное письмо: "...Мне остается только просить Вашего согласия на наше будущее счастье. В том, что мы действительно можем быть счастливы, Вам послужит порукой наша собственная уверенность". Уар Семенович, знавший уже всю историю этого романа от Александры Яковлевны, благословил молодых: "Я верю, Николай Васильевич,.. что при доброй разумной воле, искреннем желании, любви и полном согласии - все возможно!.. Я надеюсь, что Вы и Вера будете счастливы..."
В этот период Вера Уаровна почти постоянно жила в Петербурге, выезжая только на гастроли. Николай Васильевич служил в Кронштадте и Ревеле. Изредка они встречались. В 1884 году, например, Сипягина ездила в Кронштадт. В мае того же года Лилиенфельд посетил её в столице. В их отношениях было много сложностей из-за того, что молодые люди слишком редко виделись. Почти весь многолетний роман был, что называется, романом в письмах. Кроме того, Сипягина очень строго относилась к себе, занимаясь почти болезненным самокопанием и самобичеванием. Например, её огорчала собственная неяркая внешность, на что она не преминула обратить внимание своего избранника. Влюбленный Лилиенфельд ответил: "Вы были бы ужасны, если бы были красивы". Впоследствии Николай Васильевич не раз мечтал хотя бы единожды увидеть свою Веру в такой момент, когда она действительно полностью счастлива и довольна собой. Нервная, впечатлительная натура, она моментально реагировала на любое проявление холодности с его стороны и на собственные промахи. За два года до своего замужества Сипягина после одного из свиданий с Николаем Васильевичем в отчаяньи писала: "Мы были более, чем чужие, мы были чужды друг другу. Как это случилось? Отчего так пришлось, что Вы чувствовали себя связанным у меня, тогда как я знаю, почти все бывающие у меня чувствуют себя легко и свободно". Во всех катаклизмах их отношений Сипягина винила только себя и умоляла Николая Васильевича относиться к ней построже, как она говорила: "Не прощать глупостей". Лилиенфельд в одном из писем этого периода в смущении просил не превозносить его достоинств, "не хвалить без причины". Однако похвалы его избранницы были ненавязчивы, приятны, и молодой офицер умолял свою "неоценимую" писать ему ещё и ещё, с радостью отвечая на каждое её послание. Молодых людей тяготила разлука.
Лилиенфельд был связан службой и рвался в Петербург, уверяя, что в Ревеле он одинок и оттого все здесь "опостылело" ему "до гадливости". При малейшей возможности Николай Васильевич навещал Веру. Молодая музыкантша стала для него не просто любимой женщиной, он скоро понял, что судьба свела его с глубокой и неординарной натурой. Он оценил её философский склад ума, прямой честный характер, верность и преданность. В своих письмах Лилиенфельд обращался к ней не просто как к любимой женщине, своей избраннице, но как к близкому другу. Он удостоверился, что Вера не только сможет понять его мысли, но сумеет стать интересным собеседником. Николай Васильевич доверял невесте многие сокровенные мечты и мысли, какие невозможно доверить духовно чуждому человеку. Он нес ей все: радость, страхи, боль, надежды,- не отдавая себе отчета в том, что постепенно подпадает под влияние этой более цельной и сильной натуры. Даже письма свои он стал подписывать символическим и лаконичным местоимением "Твой". А Вера? "Что такое выйти замуж?" - рассуждала она, думая о перспективах своей будущей жизни. И неожиданно отвечала сама себе так: "Оставить свою индивидуальность, самостоятельность... Для девушки со специальным образованием, имеющей пред собой карьеру, обеспечивающую и сохраняющую её самостоятельность, выйти замуж ещё дело вопроса, т. к. не есть уже дело вопиющей необходимости". Вера начала нервничать. Её вдруг испугала потеря свободы. Красивый роман в письмах грозил превратиться в обычное супружество, а её артистическая натура противилась всякой обыденности. На одном из свиданий с женихом она, не сдержавшись, назвала их предстоящий брачный союз "глупостью", чем сильно расстроила и обидела Николая Васильевича. "Что это, неужели искренняя, настоящая скорбь?"- вопрошал он. Одно резкое слово с его стороны, один неправильный шаг - "подвиг", как шутливо называла любое противодействие со стороны жениха на собственные поступки сама Сипягина, могли в этот момент привести к краху их отношений. Создается впечатление, что Вера словно провоцировала разрыв, замучив Николая Васильевича мелкими стычками. Случись такое в первое время их знакомства, Лилиенфельд быстро оставил бы свою "самую хорошую". Но теперь он успел достаточно узнать её и оценить. Сипягина принадлежала к той редкой породе женщин, которые, не обладая особыми внешними данными, умеют покорять. И Николай Васильевич, терпя всё, покорно дожидался решения своей судьбы. А Вера? Зима 1886-го года была одной из самых счастливых в её жизни. Она была в расцвете своей сценической славы. Она любила и была любима. Все тернии на многолетнем пути их знакомства, наконец, отступили. "Сколько воспоминаний дурных и светлых связано с этим временем,- писала позднее Вера Уаровна,- ...сколько и драмы, и поэзии, сколько жизненной правды и словно в романе сочиненном". Отбросив, наконец, сомнения в целесообразности собственного замужества, Сипягина вела себя как героиня модного романа, наслаждаясь своим "неземным чувством". Успокоенный Николай Васильевич предложил ей составить "письменный контракт", где жених и невеста с шутливой торжественностью поклялись в вечной любви и дружбе.
Время шло. Приближалась осень 1886 года, а с ней и свадьба. "Я так совсем бодра,- писала она Лилиенфельду 15 сентября,- играю, хлопочу, устраиваюсь, думаю о будущем". Но чем ближе подступало это будущее, становясь настоящим, тем больше Вера понимала, что, несмотря на взаимную любовь и духовную близость, их пара идеальной не будет. "Ну, отчего, скажи на милость, наши роли никогда не звучат так согласно, не имеют того созвучия, как наши письма?" - спрашивала она у своего жениха. Сипягиной не хотелось отдавать себе отчета в том, что она взваливает на плечи мягкого, бесхарактерного человека такой груз, который сама несла, не замечая тяжести. Она была талантлива. Перед ней открылись врата того земного рая, который зовется великим искусством. Но за вход нужно было платить постоянным трудом, самоограничениями, самопожертвованиями. То же самое требовалось от её близких. Её мать уже принесла жертву на этот "алтарь", на долгие годы расставшись с мужем ради музыкального образования дочери. Теперь настал черед Николая Васильевича, но он вряд ли отдавал себе в этом отчет. Вера, понимая его неведение, пыталась подготовить Николая Васильевича к роли мужа известной артистки. "Тебе следовало смекнуть, каким нужно было стать, чтобы иметь право на какие бы то ни было отношения со мной",- писала она Лилиенфельду. Но к себе она относилась ещё более жестко и строго, решив, что должна сделать все "для сближения и за сближение" с будущим мужем. Вера Сипягина была, несомненно, удивительно цельной натурой. Именно поэтому её музыкальный талант мог подняться до такой высоты. То же самое касалось её отношений с друзьями, родными и близкими. Так же она попыталась относиться к своему избраннику. Однако уже незадолго до своей свадьбы она написала Николаю Васильевичу: "При моем характере, требованиях, при моих душевных и наружных качествах тебе со мною счастливу быть невозможно!" Но обманываться было сладко. "Дорога мне стала наша любовь, всю свою жизнь, все свои силы посвящу для поддержки её,- уверяла она себя и своего избранника.- Даю слово, мой дорогой, вот теперь - перед Богом и совестью - слово быть твоей женой, твоим верным другом и спутницей твоей новой жизни".
12 ноября 1886 года Вера Уаровна Сипягина и Николай Васильевич Лилиенфельд обвенчались в Санкт-Петербургской церкви Святого Спиридония (Адмиралтейство). Так известная пианистка стала Сипягиной-Лилиенфельд.
Глава 6. Что такое любовь?
Итак, многолетний роман в письмах, казалось, закончился самым счастливым образом. Вера, верная своему решению положить все силы "для поддержки" своей любви, несколько отошла от концертной деятельности и много внимания и заботы уделяла мужу. Прошел год, и случилось то, чего она не ожидала. Николай Васильевич, привыкший до брака жить свободно и бесконтрольно, начал тяготиться ролью заботливого мужа. Он стал подолгу исчезать из дома, кутил, транжирил деньги, и вскоре Вера Уаровна почувствовала, что муж начинает спиваться. Ни мольбы, ни уговоры, ни даже угрозы не помогали. Он утихал на короткое время, а потом начиналось все сначала. "Господи, вразуми его! - молилась несчастная женщина.- Всесильный, останови его на пути неправом, защити от соблазнов, внуши мысль добрую вернуться домой, раскаяться, стать новым человеком". Но все оставалось по-прежнему. В сентябре 1887 года на Веру Уаровну обрушилась новая беда - тяжело заболел горячо любимый отец. Лилиенфельды выехали в Устюжну. Вера была сильно встревожена, и Николай Васильевич почувствовал укоры совести, начал опекать жену. Приехав в Свистуны, они оставались здесь до тех пор, пока Уару Семеновичу не стало лучше. Живописное месторасположение усадьбы, тишина и размеренность деревенской жизни оказали на Николая Васильевича самое благотворное влияние. Вера Уаровна с радостью заметила, что "у него так и чешутся руки начать хозяйничать, приводить все в порядок". Однако "деятельности" хватило ненадолго. Вскоре они вернулись в Петербург, и все возвратилось "на круги своя". Прошло ещё несколько лет, и Вера, не жалея собственных чувств, наконец, нашла в себе силы посмотреть правде в глаза. "Трудно встретить большее ничтожество, чем мой муж,- с горечью признавалась она себе,- ни характера, ни самолюбия, ни чести. Талантов не имеется, потребность трудиться отсутствует". Её цепкий, поистине мужской аналитический ум говорил одно, но вот сердце, женское сердце... Боже, сколько в этой хрупкой женщине было ласки и терпения, сколько любви и сострадания к порокам ближнего. Годы бежали за годами, надежды на то, что Николай Васильевич "опомнится", оставалось все меньше, но Вера Уаровна подбадривала сама себя: "Я должна твердо надеяться, что жизнь наша ещё будет счастлива!.. Я должна верить в его любовь". Стараясь сохранить хоть каплю уважения к мужу, она пыталась смотреть на него, как на упрямого и капризного, избалованного ребенка, требующего определенного снисхождения. Усилием воли Сипягина сдерживала вспышки раздражения, но отношения не налаживались. По прошествии восьми лет супружеской жизни Вера Уаровна с горечью призналась, что муж фактически оставил её. За эти годы ей пришлось перенести и ещё один удар. 5 апреля 1890 года в Свистунах умер Уар Семенович Сипягин. Вере запомнились ночной приезд в усадьбу, удивительно заботливое внимание к ней мужа, похороны с хоругвями, послепасхальная деревня с разноцветной яичной шелухой на снегу и холодное, удивительно одинокое лицо отца в гробу. Похоронили Уара Семеновича на погосте с. Парково. Пройдет несколько лет, и этот страшный день 5 апреля вновь больно ударит её по сердцу.
В апреле 1894 года Николай Васильевич был в отъезде, очевидно, в усадьбе, которой он после смерти Уара Семеновича уделял внимание. Вера Уаровна не могла сопровождать его, так как давала в Петербурге частные уроки. От тоски и одиночества её спасала работа, друзья и маленький белый пушистый шпиц Бианка. Детей у Лилиенфельдов не было, и веселая ласковая Бианка заняла в сердце Веры зияющую пустоту одиночества. Она брала собачку на прогулки. Та встречала её дома, когда Сипягина поздно вечером возвращалась с концертов или от друзей. Вера всегда побаивалась тёмных улиц и пустых подъездов, не любила входить одна в свою опустевшую квартиру. Теперь она знала, что дома её всегда с нетерпением ждет преданное существо, которому она по-настоящему нужна. Днем были дела, люди, концерты - свои и чужие. Вечером Сипягина оставалась одна, и только Бианка была свидетелем удивительных музыкальных вечеров, проходивших в пустой петербургской квартире. Вера, наслаждаясь музыкой, мечтая и грезя, часами не отходила от рояля, выражая в мелодиях всю усталость, досаду, разочарования и все ещё не угасшую надежду. "После вспышки гнева и отчаянья,- писала она о себе,- является полный упадок сил и угнетенное состояние, которое может вылиться в "Мазурке" Шопена... Душа стремится к чему-то благородному, жаждешь облика мыслей, чего-то светлого, чего-то сложного...- словами не выразишь..." Ей оставалась только музыка...
Свободное время Сипягина проводила в Свистунах, записанных после смерти отца на её имя, или в Быково - имении её знакомых в Киевской губернии. Николай Васильевич редко сопровождал её. К этому периоду отношения супругов стали таковы, что они не часто виделись и в Петербурге. Лилиенфельд, когда-то так не любивший Ревель, предпочитал теперь жить там. Вновь возобновилась переписка, только теперь она носила совсем иной характер. Слишком много было пережито, слишком мало нажито. "Двенадцать лет прошло,- писала Вера Уаровна,- а мы стоим все на той же точке". С его стороны она видела то цинизм, то раскаяние, то отчаяние и продолжала уповать на судьбу. Беспокоило её и ухудшающееся состояние здоровья мужа, вызванное его беспорядочной жизнью и частыми запоями. "Ты губишь себя, Коля. Ты идешь верными и скорыми шагами к смерти... Если ты считаешь жизнь за благо,- береги её",- умоляла она мужа, заботливо ухаживая, когда он в очередной раз попадал на больничную койку. Она оплачивала его долги, выкупала проданные им в скупку вещи. А Николай Васильевич жил своей жизнью, своими страстями и проблемами и вряд ли ценил ту удивительную безраздельную преданность, которую дарила ему жена. Вера и сама не могла понять, любит она мужа или только выполняет свой долг по отношению к нему. "Что такое любовь?" - спрашивала она у себя и сама себе отвечала: "Любовь не есть что-то чувственное, случайное, преходящее. Она никогда не загорается и никогда не угасает и только возможна между двумя твердыми существами, одинаково мыслящими, чувствующими и действующими, которые с первой минуты, как встретятся, уже знают, что они принадлежат друг другу".
В феврале 1898 года, наконец, произошло то, что давно уже предчувствовала Вера Уаровна и чего втайне страшилась. Николай Васильевич тяжело заболел и не мог уже подняться с постели. Жена полтора месяца не отходила от него. 4 апреля 1898 года православные говели перед Пасхой. Вера Уаровна позднее вспоминала: "Какое странное настроение было у меня в тот вечер - скорбно-покорное. Я была ласкова с ним. Я не торопясь одевалась к заутрене. Перед зеркалом долго не могла справиться с прической. Он сидел в кресле. Я подошла к нему, села на ручку кресла и с чувством прижала его голову к своей груди. Это была моя последняя ласка... Он нуждался в ней ещё на другой день, но я была как слепая... Смерть оправдала его..." Николай Васильевич Лилиенфельд скончался 5 апреля 1898 года в 4 часа дня под торжественный благовест пасхальных колоколов Исаакиевского собора, хорошо слышный в их маленькой квартире. Ах, это роковое 5 апреля...
Глава 7. Философ в юбке
Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд прожила с мужем 12 лет, знакомы они были около двадцати. Несмотря на неудавшееся семейное счастье, она очень тяжело переживала его смерть. "Я помню свое ощущение на выставке собак через десять дней после его кончины,- вспоминала Сипягина те дни после похорон Николая Васильевича, когда, будучи не в силах оставаться дома, бесцельно бродила по улицам Петербурга, прихватив с собой верную Бианку.- Я приходила туда каждый день, и в этом шуме, гаме, вое, лае я ещё яснее слышала свое одиночество и ещё глубже уходила в себя, разве по инерции ещё принимая какое-нибудь участие в окружающей жизни". Под влиянием ударов судьбы склонность к философствованию, замеченная у неё ещё Ф. Г. Тернером, начала развиваться с новой силой. Отгороженная от всех своим несчастьем, не умеющая "поплакаться в жилетку" даже самым близким, Сипягина "ушла в себя". Это душевное состояние обострило её мысли, чувства, виденье мира. Она не только "по инерции" принимала участие в окружающей жизни, но научилась смотреть на людей и на вещи как бы со стороны, из-под "маски". "Я научилась надевать маску спокойствия и даже веселости",- признавалась Сипягина. Вера Уаровна начала записывать сценки, увиденные в различных обыденных ситуациях, на которые раньше просто не обратила бы внимания. Однажды, прогуливаясь по улице, она увидела двух подвыпивших мастеровых. Один упал на мостовую, второй тщетно пытался его поднять. Вера Уаровна, неожиданно для самой себя подошла к ним: "Как же это ты дал ему так нализаться?" "Да пинжак новый спрыскивал, вот и натрескался",- было ей ответом. "А где же пинжак?" - "Да-а... товарищ один унес с собой..."
В другой раз Сипягина заметила на прогулке гордо прошествовавшую мимо красивую даму, холодно оглядывавшую дома и прохожих, и в её дневнике появилась меткая и лаконичная характеристика: "Ей не хватает только быть порочной, чтобы стать гениальной!" Обратив внимание на унылую фигуру извозчика-ломовика, загнавшего тяжело груженную лошадь, Сипягина записала такую "картинку": "Так и остался он, держась за оглоблю, с рукой, только что поощрительно мотавшей вожжами перед глазами лошади, напрягавшей последние усилия, чтобы с разбегу перемахнуть с тяжелым возом дров через рельсы. Худощавая фигура в бараньем тулупе попятилась, рот удивленно полураскрылся, в широко распахнутых глазах - не то скорбь, не то досадливое отчаянье. Руки и вожжи беспомощно опустились..." "Другой образ тревожит мое воображение,- писала Сипягина через некоторое время.- Седая, косматая, в засаленной юбке неопределенного цвета, в грязной ночной кофте без пуговиц, пристегнутой у груди одной булавкой, с открытой морщинистой шеей стоит она в окне крошечного солдатского домика в слободке и, теребя трясущимися руками край кофты, шамкает слова благодарности своим беззубым, с двумя торчащими желтыми клыками, ртом... Это страшное, жалкое, грязное существо - учительница, воспитавшая целое поколение юношества. Она только не позаботилась пристроиться к казенному учреждению..."
Многие из ярких, сочных характеристик, живо описанных ситуаций, которые запечатлены в дневниковых записях Сипягиной этого периода, схожи с рабочими заметками профессионального литератора. Неудивительно, что многие советовали ей заняться литературным творчеством, помимо музыкального. Впрочем, точные характеристики Сипягина умела давать не только случайным прохожим. В круг её знакомых входили некоторые общественные деятели, занимающие видное положение в обществе. Музыкантша Сипягина стала интересоваться политикой, размышлять о судьбах России и о людях, вершащих эти судьбы. Вот какую характеристику она давала известному государственному деятелю царской России, члену Государственного совета и обер-прокурору синода К. П. Победоносцеву, находящемуся в то время на гребне своей славы и популярности: "Победоносцев - это тормоз России.., карьерист, сумевший занять прочную позицию, с высоты которой нещадно тормозит страну в её естественном беге самосознания и саморазвития... Узкоколейный государственный деятель". Жизнь подтвердила это сипягинское определение.
Тревожили Сипягину размышления о характере и судьбах русского народа, и она делала в дневнике такую запись: "Черты русского характера: добродушие, беспечность, склонность к созерцательности. Отсюда фатализм, наше русское "авось" и "ничего". Мы по природе трудолюбивы и добросовестны. Мы талантливы. Но мы не знаем себе цены и не умеем хотеть. Мы умеем отстаивать чужие интересы и всегда "провороним" свои. Мы способны на подвиги самопожертвования и не обладаем уступчивостью в мелочах житейской прозы. Мы доверчивы, конфузливы и легко даем наступать себе на ногу, сами ещё и извиняясь при этом. Мы редко умеем воспользоваться обстоятельством и в критический момент всегда отстраняемся, давая выгодную позицию занять другим". Сипягину волновала судьба её Родины, взаимоотношения "необтесанной", но богатой талантами и огромными скрытыми потенциальными возможностями России с цивилизованной Европой. Волновали её и судьбы других народов. Балканы. В начале XX века они, как никогда, занимали умы и сердца всех "братьев славян". Стонущие под турецким игом народы балканских стран поднялись на борьбу за свое освобождение. Сипягина от всей души сочувствовала им. А русско-японская война 1904-1905 годов, столь несчастливая для России? Здесь деятельная натура Сипягиной могла не только посочувствовать. Вера Уаровна стала активной участницей многих благотворительных организаций и союзов. Летом 1905 года, приехав в Свистуны, она, как член Устюженского местного комитета Красного Креста, занималась организацией сбора пожертвований "в пользу раненых и больных воинов". И все-таки всего этого ей было мало. Она признавалась, что никак не может сбросить с себя того странного оцепенения, которое нашло на неё после смерти мужа. Ее мучило одиночество. Даже постаревшая верная Бианка в 1905 году навсегда покинула свою хозяйку, которая горько оплакивала её кончину. "Одна... одна! Все мои духовные, физические, нравственные силы получили такой "мак" от судьбы, что я чувствую себя не надломленной, а словно все во мне стряхнуто... У меня подорваны чувства...",- жаловалась Вера Уаровна самой себе. У неё было много друзей, поклонников её таланта. Она нежно любила мать, была привязана к сестрам, но "одна привычная любовь к матери не может насытить душу... Необходим для поддержания бодрости духа вечно новый, живым ключом бьющий интерес к людям". Так размышляла она и, наконец, решила: "И все-таки надо жить!"
Глава 8. Надо жить
За годы своего замужества Сипягина реже стала выступать с концертами, на что сетовали газетные критики. И вот в феврале 1906 года афиши объявили о новом авторском концерте Веры Уаровны с участием арфиста Д. Андреева. Концерт состоялся в зале Санкт-Петербургской музыкальной школы. Среди привычных в репертуаре пианистки музыкальных произведений Шопена, Рубинштейна, Брассена и пр. появились новые - А. Скрябина, А. Гречанинова, Б. Гродского. Вообще, при всей своей верности ряду авторов, Сипягина считала, что "музыкальные вещи, как батистовые платья, мнутся от употребления", и потому вводила в свои программы новые произведения. С 1906 года Вера Уаровна давала серию новых концертов, каждый из которых она называла "Музыкальным (или камерным) утром". Одно из них было посвящено Шопену и Рубинштейну, другое - композиторам А. Скрябину, А. Гречанинову, А. Тарутину. Последующие (всего сохранилось семь программ) представляли из себя "концерты-экспромты", где Сипягина исполняла наряду с произведениями Баха, Шумана и Шуберта сочинения М. М. Ипполитова-Иванова, А. Д. Кайгородова и других современных ей композиторов. В некоторых из этих концертов принимали участие сестры Сипягиной. Софья играла на рояле и пела, Ольга декламировала. Газеты отмечали, что концерты Сипягиной серии "Камерное утро" очень интересны, "как в художественном отношении, так и в смысле программы". Газета "Новое время" от 17 апреля 1915 года сообщала: "Сестры госпожи Сипягины, пианистка и певица, устроили камерное утро, посвященное русским композиторам. Хорошая мысль выполнена с горячей заботливостью об успехе дела. Программа была составлена так, чтобы все выбранные произведения обязательно дали известную градацию художественного настроения, своего рода движущуюся панораму звуковых настроений".
Свободное время, остающееся между концертами, Вера Уаровна стремилась заполнить бурной общественной деятельностью. Впрочем, первое часто не исключало второе. Это, прежде всего, касалось её участия в различных объединениях и обществах. Например, Сипягина являлась активным участником общества "Маяк", деятельность которого была направлена на содействие "нравственному, умственному и физическому развитию молодых людей". "Маяк" находился под почетным попечительством принца А. П. Ольденбургского. Среди многочисленных мероприятий, проводимых под эгидой общества, были многочисленные концерты, в организации и проведении которых Сипягина-Лилиенфельд принимала участие как член музыкальной комиссии "Маяка". Наряду с Сипягиной в концертах общества выступали хормейстер А. И. Теплов, скрипач В. Г. Стругков, певцы Е. Н. Армашевская, Вржосек, Н. Ф. Валендо, Л. Н. Герман, О. В. Фролова, А. Н. Чичагова и др. Во многих концертах выступал виолончелист В. М. Таротин. Кстати, он был не единственным артистом Императорских театров, участвовавших в работе музыкальной комиссии "Маяка". На одном из концертов читал басни Крылова актер Д. X. Пашковский, в качестве аккомпаниатора выступал пианист Б. И. Душинов. Оркестром мандолистов и гитаристов общества руководил артист Придворного оркестра В. И. Степанов. Петербургские газеты неизменно отмечали успех концертов, устраиваемых музыкальной комиссией "Маяка", собиравших большое количество молодежи.
В конце XIX - начале XX веков в Санкт-Петербурге большой популярностью стали пользоваться различные кружки - литературно-художественные, литературно-музыкальные и проч. В. У. Сипягина каждую среду аккуратно посещала заседания комитета Первого Дамского художественного кружка и участвовала во многих его мероприятиях. Элегантные борцы за женское равноправие в декабре 1908 года организовали в столице проведение 1-го Всероссийского женского съезда. В. Сипягина принимала участие в концерте, состоявшемся в помещении Русского женского взаимно-благотворительного общества. Общество вспомоществования нуждающимся ученицам Санкт-Петербургской Коломенской женской гимназии, общество содействия подъему земледелия, сельского хозяйства и народной трудоспособности "Русское Зерно" - вот неполный перечень союзов и объединений, в работе которых принимала участие В. У. Сипягина-Лилиенфельд. Но, пожалуй, самым любимым её местопребыванием был литературно-музыкальный кружок им. Я. П. Полонского, организованный в 1899 году. Сипягина стала не только его активным участником, но и учредителем. Семья Полонских была очень близкой и дорогой для Веры Уаровны. После смерти Николая Васильевича Полонские опекали артистку и часто приглашали её к себе. Яков Петрович высоко оценивал пианистическое искусство Сипягиной, уважал её как интересную, талантливую личность. Однажды он подарил ей свою книгу с напечатанной в ней юмористической поэмой "Собаки" (СПб., 1892), которую надписал так: "Мне надоел собачий вой - хотел бы музыки иной". Нежная душа поэта-идеалиста была полна сострадания к несчастливой женской судьбе Сипягиной. Полонские, сам Яков Петрович и его жена - известный скульптор-любитель Жозефина Антоновна Рюльман-Полонская, окружили Веру Уаровну вниманием и заботой, понимая, что этой, в сущности очень одинокой, женщине не хватает домашнего тепла и ласки. Сипягина вспоминала, как однажды, вскоре после смерти мужа, она заехала к Полонским вместе с Бианкой.
Зная привязанность пианистки к своему шпицу, хозяева, стараясь угодить гостье, баловали её собачку лакомыми кусочками. Но в этот раз так случилось, что Бианка, испугавшись соседского пса, выскочила из квартиры Полонских на улицу и тут же затерялась в толпе. Вера Уаровна была в отчаяньи. Я. П. Полонский, которого называли "одним из главных русских поэтов послепушкинской эпохи", бросил все дела и поспешил к своему другу, известному издателю А. С. Суворину. Вскоре на первой странице газеты "Новое время" появилось "Воззвание", подписанное Полонским, в котором он просил вернуть бедной артистке её собачку, суля за это награду и "самую сердечную привязанность". К ночи того же дня Бианка была дома. Яков Петрович, узнав об этом, был счастлив едва ли менее, чем сама хозяйка шпица. Ровно через полгода после этого случая Полонского не стало. Вера Уаровна писала тогда: "...в своем горе об этом несравненном человеке, в полном смысле этого слова, я готова была на какие угодно жертвы, чтобы ещё хоть на полгода удержать эту благородную душу на нашей планете". Неудивительно, что когда появилась идея о создании очередного столичного литературно-музыкального кружка, Сипягина предложила дать ему имя Полонского. В литературно-музыкальном кружке им. Я. П. Полонского собирались начинающие и известные уже поэты, писатели, музыканты, актеры, критики. Почетной хозяйкой кружка была Ж. А. Рюльман-Полонская. Члены и гости кружка собирались для того, чтобы почитать стихи, послушать музыку, насладиться интересным общением. Однако попасть на заседание кружка новому человеку было не так-то просто. Он должен был иметь особые рекомендации от одного из членов кружка. Если эти рекомендации признавали удовлетворительными, то Жозефина Антоновна выписывала гостю специальный бланк - входной билет на посещение. Кружок не имел постоянного пристанища, его члены собирались чаще в помещении Санкт-Петербургской музыкальной школы (Невский, 16) и в зале б. Петровского училища (Фонтанка, 62). На заседаниях кружка делал доклады профессор А. Ф. Кони, выступал известный музыкальный критик и композитор M. M. Иванов, читали свои стихи поэт А. И. Плещеев и граф А. А. Голенищев-Кутузов. Здесь звучала музыка Даргомыжского, Римского-Корсакова, Листа, Моцарта. Верная себе Сипягина исполняла произведения Рубинштейна и Вагнера. Вера Уаровна очень серьёзно относилась к этому объединению. "Пора перестать смотреть на артистов, как на элемент забавы",- писала она в этот период. Главной задачей кружка Полонского Сипягина считала объединение "в одну семью" разнообразной "по своим составным элементам" интеллигенции при условии "тщательного сбережения этой семьи от аппетитов могущих в ней появиться "хищников". Под "хищниками" она подразумевала бездарных представителей мира искусства, которые, однако, по некоторым причинам смогли завоевать популярность и тем самым приобрести силу и вес в обществе. Бездарность всегда преследует талант, ибо на его фоне она особенно заметна. Спасти пробивающие себе дорогу таланты от этих преследований, не дать им погибнуть Сипягина считала важным и необходимым делом. Кружок им. Я. П. Полонского она образно называла тем "ульем", от которого в будущем может образоваться сильный и могучий "отроек" - новое поколение талантливых представителей мира искусства. Имя Полонского, по её мнению, как нельзя более соответствовало выполнению этой задачи. Сипягина писала: "Полонский пьет хоть из маленького бокала, но из своего!" Так охарактеризовал музу Полонского Тургенев. То же могли бы сказать те, кто знал Полонского, про все, что его касается. Все, начиная с мелочей до его поэзии включительно, носило свой собственный отпечаток, не имеющий ничего шаблонного, заимствованного, навязчивого. И это происходило не из желания выделиться, оригинальничать, а самым естественным образом, просто и искренне. В Петербурге того времени существовало большое количество кружков и объединений самого разного характера, но, как знать, может быть, та самая "нешаблонность" и способствовала удивительной живучести кружка Я. П. Полонского. Он пережил первую мировую войну и две революции. Только Октябрь 1917 года прекратил его существование.
Жизнь В. У. Сипягиной-Лилиенфельд этого периода лучше характеризуется словами самой Веры Уаровны: "Как артистка и... неглупая женщина имею доступ в самые интересные круги общества и живу среди поэзии, музыки, науки, не лишена общества и труда, т. е. самостоятельности". И ... кто поймет женское сердце? "Насколько полнее была эта жизнь при жизни мужа, сколько счастья он унес с собой..." Кем же была Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд? Известной пианисткой, педагогом, неутомимой общественницей, философом? Прежде всего она была женщиной, одинокой и начинающей стареть. Постепенно прошлое стало вырисовываться в её воображении все более радужными красками. Покойный муж с годами превращался в "идеального", а она сама - в глупую, черствую, неблагодарную "мудрую жену", повинную во всех грехах "милого Коли", которому она недостаточно "сострадала". "И все это фальшь! Самообман? - не щадила себя Сипягина.- Мужской склад ума, пристрастие к рассуждениям, умствованиям, отвлеченным разговорам... да, все это есть, но... куда при этом девать остаток запаса женственности, того инстинкта быть поглощенной "чувством", а не "идеей". Зачем эти руки, когда они подымаются распускать прическу, как только задерживаются над головой, словно выжидая упоительно сладкого момента закругленно опуститься и обвить крепкими путами чью-то покорную шею и притянуть к себе чью-то дорогую голову. Без мыслей, без рассуждений, слиться в общем чувстве, в общих ощущениях. Вот оно, блаженство, недостаточно мною ценимое. О, как слаба женщина, в конце концов, ласка нужна ей, а не сухая философия".
Глава 9. "Книга позора" "божественной Веры"
Летом 1904 года Сипягина, как обычно, приехала в Свистуны. С годами усадьба, с которой было связано столько дорогих воспоминаний, все больше тянула к себе стареющую музыкантшу. Она по-настоящему полюбила деревенскую тишину, живописные окрестности усадьбы, неброскую природу среднерусской полосы. "Какая ночь! Тихая, теплая. Она живет, она звучит... Ни один листок не шелохнется - природа дремлет, отдыхая от дневного зноя... Аромат ночных фиалок раздражает и туманит голову... Чувствуешь, что все живет для чего-то, во всем чувствуешь что-то целесообразное, здоровое, что-то близкое к природе. Хотелось бы "с природой этой слиться", и больно становится одиночество, и безумные рыдания подступают к горлу..." Она так любила Свистуны...
10 сентября 1905 года вдова капитана 2 ранга дворянка Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд и крестьянин деревни Выголово Делединской волости Весьегонского уезда Тверской губернии Федор Тимофеевич Кашталов заключили договор на арендное содержание имения Свистуны с пустошью Исакове, "со всею пахотной, сенокосной, лесной и проч. землей в количестве 285 десятин со всеми находящимися на земле постройками, исключая дом, сроком на 9 лет за плату в 300 рублей в год". Что это? Финансовые дела Сипягиной были не в таком плохом состоянии, чтобы отдавать имение в аренду. Она никогда не принадлежала к тому типу беспомощных женщин, которые не умеют разбираться в хозяйственных делах без помощи мужчины. Шесть лет Вера Уаровна жила без мужа и прекрасно управлялась со всеми делами по усадьбе. В длительный отъезд Сипягина не собиралась. Что же случилось?
13 мая 1906 года Вера Уаровна взяла в руки новенький блокнот в мягком бархатном переплете цвета морской волны и сделала в нем первую запись: "Это будет книга моего позора и унижения. Я третий день у себя в усадьбе, куда рвалась, стремилась, как никогда. Я выехала совсем больная, но уже на лошадях, с каждой верстой уменьшавшегося расстояния, я чувствовала, как восстанавливаются мои физические силы, как растет бодрость духа. Прочь все прошлое и все предстоящие невзгоды: я ехала к любимому человеку..."
Федору Кашталову было тогда 23 года. Он был молод, красив, но женат, обременен большой семьей, которую нужно было кормить. Кроме того, он был крестьянином и не получил воспитания и образования, которое открывало доступ в круги, где вращалась сама Сипягина. Никаких особых талантов, могущих обратить на себя внимание известной пианистки, у Кашталова тоже не было. В чем же дело? Сипягиной исполнилось в ту пору 44 года. Она была известна и любима многими ценителями музыкального искусства, но личная жизнь её не сложилась. Молодой авантюрист с красивыми глазами, с копной темно-каштановых волос и притягательным обаянием молодости, Кашталов обладал достаточной напористостью для того, чтобы привлечь внимание стареющей барыни и завладеть её сердцем. Для Сипягиной он стал последней любовью и последней надеждой на счастье. Для Кашталова владелица Свистунов была неплохим подарком судьбы, приближавшим его к заветной цели - разбогатеть. Роковое свидание произошло темным сентябрьским вечером 1905 года, когда новоиспеченный арендатор пришел в комнату хозяйки с докладом. Но вместо привычного отчета по имению, он протянул ей свернутую записку. Сипягина развернула её. Это было объяснение в любви, словно бы взятое из дешевенькой книжки бульварного романа: "...Ваш прелестный вид и очи, а вдобавок всего этого надрывающая сердце музыка окончательно очаровали меня.., и я сегодня решаюсь придти.., обняв хотя разочек Вас... Прошу простить..." Как посмел Кашталов решиться на такую дерзость? Являясь не глупым человеком, он понял, что нравится барыне и что арендный договор может стать для него началом блестящих перспектив. Что окончательно покорило Сипягину - наивность послания или темные кудри автора? Они провели вместе три ночи, и Вера Уаровна уехала в Петербург. Трудно себе представить, что такая умная, умудренная жизненным опытом женщина не понимала того, что с ней произошло. "Я полюбила волею судеб несвободного и отдалась без брака только за то, что избранник сердца моего так молод, что трудно предположить даже, что он-то увлекся мною.., следовательно, остается думать, что это "малый - не промах" и что он в качестве арендатора может ловко устраивать свои дела, играя на запоздалой страсти фаустовской старой дуры!" И все-таки Сипягина не оборвала этого романа в самом начале, не попыталась обратить все в мимолетное романтическое приключение. Являясь по натуре человеком увлекающимся, она была не способна на случайные связи, полагая, что "блаженство может быть именно в привычной, а не думаю, чтобы в случайной любви". Понимая всю безнадежность превращения "случайной" любви в "привычную", Сипягина символично называла своего возлюбленного "Тристаном". Однако по сути сельский "Тристан" сильно смахивал на авантюриста, но, ослепленная своим чувством, она старалась гнать от себя эти мысли, мечтая: "Вера К.....а! Конечно! Ведь я же телом и душой принадлежу ему! Я не смею произнести его имени, т. к. это имя принадлежит другой женщине - матери его детей. А что, если... А что, если судьба пошлет мне счастье самой стать матерью его ребенка?" Так в ней проснулась глубоко спрятанная и оберегаемая ото всех и ото вся, безнадежно похороненная когда-то мечта. Для Сипягиной началось то, что она сама называла "жизнью сердца". "Ты понимаешь,- писала она Кашталову в октябре 1905 года,- что со своей молодостью, со своим будущим ты предо мною стоишь, как интересная загадка, я в тебе вижу целый новый мир! Что из тебя выйдет при всех твоих хороших задатках? Как ты поведешь борьбу с жизнью? Как выйдешь из разных осложнений жизни?" Письма Кашталова к ней этого периода настороженно-почтительны. Он словно пробовал под ногами зыбкую почву - устоит или провалится?
Арендатор сообщал о делах в имении и исподтишка выпрашивал у неё то отсрочки платежей, т. к. он задумал построить себе дом, то сообщал, что хотел бы пораньше продать жеребят и т. д. "Белыми нитками шитая" хитрость возлюбленного раздражала прямую по натуре Сипягину, и она нервным почерком делала свои заметки на его посланиях: "Продам (жеребят), когда вздумаю..." и т. д. Но совсем другой Вера Уаровна была в письмах к Кашталову и в своих дневниках. Она по-прежнему жила в мире музыки, театра, общения с интересными людьми. Ей хотелось любить и быть любимой. Даже страшные события первой русской революции, разворачивающиеся в столице, почти не затрагивали её души. "Какое ужасное время! - писала Сипягина в октябре 1905 года.- А у меня, что притворяться, "птички поют на душе"... Я одна, вокруг смуты, ужасы, опасности, но я не чувствую себя больше одинокой! Я знаю, что там, далеко, бьется сочувственно другое сердце, и мне хорошо, радостно. Я не возмущаюсь даже, не негодую, но мне только жаль, глубоко жаль всех этих людей, дышащих враждой и злобой ко всему и ко всем". В Петербурге было неспокойно, бастовали железнодорожники, и из столицы было практически невозможно выехать. Сипягина приказала кухарке закупить побольше хлеба и крупы, чтобы не умереть с голода, в том случае, если закроются магазины. На улицах вспыхивали митинги и короткие стычки с полицией. Вера Уаровна не испытывала страха, продолжала ездить в театры, на концерты. Вместе с С. Д. Хитрово она посещала богадельни и различные другие учреждения "общественного призрения". Однако Кашталову Сипягина писала: "Я бы охотно была теперь под Вашею охраной в Свистунах". Между тем и в Устюженском уезде было неспокойно. Уже в июле 1905 года начались выступления крестьян Никифоровской волости, в которой располагались Свистуны. Крестьяне требовали отчуждения помещичьих земель. В октябре крестьянские волнения в Никифорове повторились, а через несколько месяцев в Устюженском уезде были случаи захватов и даже поджогов крестьянами усадебных построек помещиков.
К лету 1906 года обстановка в уезде оставалась тревожной. Сипягина знала об этом и все же в мае, как обычно, приехала в имение. Свистуны встретили её холодно. Кучер долго колотил вожжами в окна старого дома, пока из флигеля, где поселилась семья арендатора, не выглянула жена Кашталова - Александра. Она и встретила хозяйку. Сам "Тристан" изволил выйти позже и сухо поздоровался с барыней. Для Веры Уаровны начались мучительные дни тоски и одиночества. "Я рвалась к наслаждениям, а меня крепко сковала скорбь души". Постаревшая пианистка по вечерам прогуливалась по усадебному саду, возвращалась в пустой барский дом и садилась за рояль, изливая свою печаль в музыке. Кашталов, "малый - не промах", не спешил возобновить с хозяйкой прежние отношения. Однако отнюдь не раскаяние мучило его душу. К тому времени Александра Кашталова уже знала об отношениях мужа с хозяйкой Свистунов и не мешала супругу устраивать свои дела, понимая истинные намерения мужа. Сельский "Тристан" действовал спокойно и расчетливо, справедливо полагая, что излишней горячностью быстро надоест хозяйке. Более того, скоро помещица начала ощущать некоторую урезанность в пище. Но она терпела, как терпела одиночество, свое непривычное затворничество в усадьбе, свою болевшую уже несколько лет ногу. Она терпела, хотя и признавалась сама себе, что её положение "трагикомическое" и что "во всем сама виновата". Между тем Кашталов принес ей один за другим несколько проектов "переустройства Свистунов". Все они сводились, в конечном итоге, к тому, что арендатор должен был стать полновластным хозяином имения Сипягиных. Понимая, чего он добивается, и вполне верно оценивая сущность своего сельского "Тристана" ("душа рвется к любимому человеку - встречаю какой-то чурбан"), Сипягина, однако, зашла уже слишком далеко для того, чтобы прогнать его от себя. Любовь к молодому человеку, страх однажды уже испытанного одиночества, надвигающаяся старость - все это подтолкнуло её на отчаянный шаг. Понимая, что удержать своего возлюбленного можно только деньгами, Сипягина составила завещание: "Если я умру до конца срока аренды, то я желаю, чтобы Ф. Т. Кашталов пользовался арендой без платы (уплачивая лишь земские и другие налоги и страховку) и кроме того завещаю ему пустошь Коровино. Если же он мне доставит иллюзию семейной жизни и по окончанию срока аренды до моей кончины, то, вероятно, я пожелаю, чтобы он владел Свистунами, выплатив все, что я потребую в завещании". По всей вероятности, старшая сестра Сипягиной Ольга была извещена о тексте этого завещания, ранее написанного в пользу её детей, так как между сестрами установились весьма натянутые отношения. Александра Яковлевна в это время жила в семье Заваровых и, искренне жалея среднюю дочь, все-таки несколько отошла от её жизни. В результате Вера осталась один на один со своими проблемами, которые должна была разрешать по собственному усмотрению. Друзей у неё было много, но доверить кому-либо из них такую тайну, как незаконная связь с молодым человеком крестьянского происхождения, она не могла. В тех кругах общества, где она вращалась, такой роман мог показаться не только позорным, но и смешным. Однако Сипягина начала чувствовать почти физическую потребность излить перед кем-нибудь свою душу. И вдруг в июле того же 1906 года она узнала, что в имении Батюшковых в селе Даниловском гостят Александр Иванович Куприн с женой и дочерью. Марию Карловну Вера Уаровна знала с юных лет. Она была приемной дочерью директора Петербургской консерватории К. Ю. Давыдова, в доме которого Сипягина часто бывала в консерваторские годы. Теперь, узнав о приезде Куприных в Устюженский уезд, Вера Уаровна решила возобновить знакомство и навестила Даниловское.
Хозяин имения Ф. Д. Батюшков хорошо знал и ценил Сипягину как замечательную пианистку и как педагога (Вера Уаровна давала уроки музыки его племянницам M. H. и E. H. Батюшковым). На Александра Ивановича Куприна, умевшего ценить хорошую музыку, игра Сипягиной произвела большое впечатление, и он называл пианистку не иначе, как "божественной Верой". Приятное времяпрепровождение в Свистунах неожиданно вызвало у Куприна взрыв поэтического вдохновения:
В мирно-сонных Свистунах
Раздаются звуки рая,
В зачарованных сердцах
Мир восторгов вызывая...
Подкрепясь у самовара,
Съев изысканных сластей,
Снова жаждут дщерь Уара
Гости слышать поскорей.
...Приехав в Свистуны,
вдвоем слагаем оду.
(Наливки нам даны,
мы пьем вино, не воду!).
Но скучно нам без Вас,
божественная Вера,
и киснут, точно квас,
два бравых кавалера...
В Марии Карловне, напротив, ни сама Сипягина, ни ее музыкальные способности никогда не вызывали особенного восхищения. Позднее в книге "Годы молодости" М. К. Куприна-Иорданская, вспоминая о Вере Уаровне, писала: "Я слушала ее игру и раньше - в концертах, и здесь, дома. Исполнение ее при безукоризненно высокой технике было бездушно и не трогало". Не вызывала у нее сочувствия и нелепая, неизвестно откуда взявшаяся легенда о том, что муж Сипягиной застрелился на следующий день после брачной ночи. Однако почему-то именно Марию Карловну Сипягина избрала в качестве своего духовного исповедника, поделившись с ней сердечной тайной, но умолчав о крестьянском происхождении своего "Тристана".
Куприны и Ф. Д. Батюшков стали часто бывать в Свистунах. Федор Дмитриевич в тон Куприну посвятил этим встречам несколько стихотворений. (Стихотворение Ф. Д. Батюшкова "За лесочком, на горушке..." было опубликовано в статье А. В. Боброва "А. И. Куприн в Даниловском. Хроника". Устюжна. Историко-литературный альманах, № 1. Вологда, 1992. С. 156-157). Один из вечеров, проведенный в Свистунах, надолго запомнился Куприным и Батюшкову удивительным исполнением Верой Уаровной бетховенской "Аппассионаты". Даже Мария Карловна, наконец, подпала под обаяние мастерства пианистки. Посвященная в тайну Сипягиной, Куприна писала: "В этот вечер она вложила в свою игру то трагическое чувство, каким была ее последняя безнадежная любовь, страдание, которое она должна была глубоко от всех таить. Так, как в этот вечер, никогда раньше она не играла. Ее лицо, освещенное свечами, стоявшими на рояле, было бледно, по щекам катились слезы. Ее игра потрясла всех...". Ее игра дала Куприну толчок к работе, и в знаменитом "Гранатовом браслете" это нашло свое отражение. А Сипягина в тот вечер записала в дневнике: "Сегодня удивительный вечер. Я играла "Аппассионату". Вероятно, хорошо. M. К. (Мария Карловна - E. В.), обняв ствол ясеня, плакала. Мужчины долго молчали". Восхищение слушателей, как всегда, было приятно, но в этот период стареющая женщина жила совсем другим. Даже ее обширная некогда переписка значительно уменьшилась. Сипягина замкнулась в себе, и только дневники отражали истинный душевный настрой артистки. "Пусть же отражает меня дневник,- писала она,- всю без утайки, вот какая я есть или вернее стала!.." Для кого же писала она все это? Ведь в ее дневниках было много личного, интимного, того, чего нельзя доверять чужому глазу. Вера Уаровна сама отвечала на этот вопрос так: "Неужели так велика потребность "высказаться", что делаешь это так же инстинктивно, как растет трава в глухом уголку, где не будет она ни съедена, ни скошена, ни порадует чей-либо взор и завянет, и забросают ее в свое время снежным покровом. Ни пользы, ни удовольствия может быть не суждено ей доставить, а растет она, потому что силы даны ей на это и ... кто знает, не утолит ли она голода заблудшей овцы, когда та будет кидаться от выпаленной солнцем нивы к свежим местам.., не даст ли отраду путнику, который вспомнит забытые уголки своей родины и сравнит свои всходы с этими. "Всходы души"... Несомненно, они интересны, чьи бы они ни были, лишь были бы действительными всходами, посеянными жизнью, а не буреломом, попавшим от прежних посевов... Дневники, мемуары пишутся, всегда имея в виду третье лицо, которое будет их читать...". Но здесь вставал вопрос: "Достаточно ли искренен человек, понимающий, что пишет для "третьего лица"?". "Этим третьим лицом,- отвечала Сипягина,- можешь быть сама в будущем. Себя не обманешь, значит нет никакого интереса быть неточной или неискренней...". Описывая те унижения, которые испытывала она, добровольно отдав себя на поругание человеку, бывшему во всех отношениях ниже ее, Сипягина отнюдь не питала никаких иллюзий в том, что молодой Кашталов с годами может полюбить ее. "Между двумя поцелуями я как бы слышу теперь: "Ну, а как же - имение достанется мне?.. Когда вижу его, то (чувствую - Е. В.) лишь какой-то "страх себя" и легкое презрение к себе... Я имею дело с форменным жуликом". Однако этот "страх себя", когда за одно ласковое слово и взгляд молодого арендатора она прощала ему многое - грубость, пренебрежение, сплетни прислуги, откровенные намеки со стороны его жены, полнейшую бесхозяйственность и неумение вести дела,- оказался для нее непреоборимым. Она собственными руками в течение нескольких лет поддерживала этот нелепый мезальянс. Нужно отдать должное "Тристану": его терпению и целеустремленности не было предела. 19 января 1908 года Сипягина записала: "Святотатство свершено. Имение, которое для нас берегли родители, над которым работал муж, перешло в руки проходимца, ловкого парня-хвата...". Земли Свистунов перешли во владение семьи Кашталовых. Заплатить нужную сумму (имение оценивалось в 10 тысяч рублей) арендатор, конечно, не мог. Сипягина ссудила ему 5 тысяч рублей на покупку у нее ее же собственного имения, "простила" еще 2 тысячи. Оставшиеся 3 тысячи Кашталову дал отец. Он же обязался постепенно вернуть полученные от Сипягиной деньги в течение 30 (!!!) лет. Со стороны Веры Уаровны эта сделка была безумной, ведь Свистуны, по сути, являлись единственным постоянным источником ее дохода. После их передачи (ибо продажей этот акт назвать трудно) ее финансовое положение оказалось настолько сложным, что она однажды была вынуждена смирить свою всегдашнюю гордость и принять от матери тысячу рублей. Эти деньги были, пожалуй, единственным наследством, которое Александра Яковлевна решила оставить средней дочери. Вера всегда любила и жалела мать, но в последние годы между ними не было взаимопонимания. Вряд ли Александра Яковлевна, тяжело заболевшая и прикованная к постели с января 1907 года, знала все о событиях в Свистунах. Скорее всего она была уверена, что средняя дочь всегда будет обеспечена, имея прекрасное имение в Устюженском уезде, поэтому фактически отказывала ей в части того небольшого наследства, которое завещала двум другим дочерям. Александра Яковлевна Сипягина скончалась 5 декабря 1907 года. "К маме у меня, что скрывать, такое чувство обиды,- писала Вера Уаровна вскоре после смерти матери.- Не пожалела меня! Не вгляделась в меня, не подметила моей измученности, утомленности.., я как отпихнутая, отшвырнутая от семьи. Я не имею права ни на одну вещь после нее". Но она недооценила мать. Перед смертью Александра Яковлевна, словно предчувствуя беду, вручила Ольге вышеупомянутую тысячу рублей, взяв со старшей дочери слово, что она передаст эти деньги Вере, когда для той наступит самая тяжелая минута. Ольга выполнила посмертное желание матери, передав деньги вскоре после того, как ее сестра оформила купчую на Свистуны на имя Кашталова и фактически осталась без средств существования. Милостивая помощь родных больно ударила по самолюбию гордячки, но не принять ее она уже не могла. Вырученных от уроков денег было явно недостаточно для нормального существования. Концерты тоже не приносили больших доходов. "Я спускаюсь и спускаюсь всячески - нравственно, физически, материально, духовно...",- признавалась она сама себе и все-таки каждое лето приезжала в Свистуны, где оставила за собой старый барский дом. Кашталов не порвал связи с ней, ведь купчая была хоть и оформлена, но фактически не оплачена. Бывшая хозяйка могла "подать к взысканию", и ему пришлось бы платить неустойку. Однако у него не хватило терпения довести дело до конца. Почувствовав себя хозяином, он уже не скрывал перед дворней связи с Сипягиной и даже всячески подчеркивал ее. Жена Кашталова открыто шельмовала бывшую владелицу Свистунов. Однако не унижения, которые терпела Вера Уаровна, сыграли последний завершающий аккорд в этой трагикомедии. Дело в том, что Кашталов был далеко не идеальным хозяином, и Сипягина могла наблюдать изо дня в день, как постепенно приходит в упадок все усадебное хозяйство - результат многолетних трудов и забот отца и мужа. "Я... я на "полюбовника" промотала все плоды трудов и забот моего мужа и свои за 15 лет. В пять лет "временщины" удалого молодца все пошло прахом...",- восклицала Сипягина в запоздалом раскаянии. 10 июня 1909 года Вера Уаровна писала к жене Кашталова: "Я не знаю, известно ли Вам, Александра Васильевна, что в силу того, что Ф. Т. (Федор Тимофеевич Кашталов - Е. В.) до сей поры не сделал ни только майского, но и декабрьского взноса, я нахожусь уже давно в правах подать к взысканию закладной и векселя и, таким образом, войти вновь во владение имением? Я, однако, не желаю зла ни Ф. Т., ни Вашей семье... Я предлагаю Вам решить теперь же добровольно и безоговорочно - продолжать или кончить всю эту затею... одним махом пера?" Сипягина предложила Александре уговорить Кашталова переселиться на хутор в 20 десятин земли, чем "переносить соседство какой-то "барыни" и терпеть, чтобы муж выполнял все взятые на себя обязательства". Неизвестно, ответила ли Кашталова на это письмо, но супруги сразу почувствовали неладное и решили действовать. Однако ни срочно участившиеся ночные посещения "Тристана" при приездах Сипягиной в имение, ни его угрозы, ни поломанная им в приступах гнева мебель - ничто уже не могло восстановить "авторитета" бывшего арендатора. Имение ускользало из его рук. В марте 1911 года непреклонная Сипягина передала нотариусу для "раскрепления" все документы на Свистуны, оформленные в 1908 году.
Кашталов оставлял после себя полуразоренное хозяйство, неоплаченные долги, откровенно сетуя на то, что не продал с осени из имения весь скот и корма. 12 июня 1911 года все документы на Свистуны были переоформлены, и усадьба вернулась к законной владелице. "Вся рухлядь, вся рвань, вся гниль, все принято",- записала Сипягина в своем дневнике. Мало того, она обязалась вернуть бывшему арендатору выплаченные ей при оформлении купчей 3 тысячи рублей, заплатив при этом все долги Кашталова. Однако ее материальное положение в это время уже было таково, что Сипягина настояла на рассрочке платежа в 100 рублей ежегодно. Бывший возлюбленный возражать не посмел. Получив первый взнос и забрав семью, он отбыл в д. Выголово, где на "вырученные" за время своего арендаторства деньги попытался открыть собственную лавку. Окончательно "прогорев" и на этом поприще, Кашталовы вскоре уехали в с. Сухареве Ярославской губернии. Вера Уаровна вскоре потеряла их из виду, но 19 ноября 1913 года Кашталов прислал ей письмо в Петербург. К тому времени он окончательно запутался в долгах, и ему срочно понадобились деньги. Веру Уаровну поразило 16-страничное послание, но, прочитав его, она все поняла. "Да, дорогая Вера Уаровна,- писал Кашталов,- вероятно, небу было угодно поставить меня в такие жизненные рамки что приходится в жизни более говорить об нужде чем о самой жизни ... конек мой делает усиленный прыжок спотыкается на колена и издыхает оставляя своего седока т. е. меня в самой средине нужды! не правда ли? Вы наверное догадываетесь кто вручил мне таких ненадежных коньков - если нет то я Вам подскажу: это мой покойный отец ... и Вы!" Отец Кашталова скоропостижно скончался, не успев сделать завещания в пользу сына, и ежегодные платежи за имение по акту 1908 года прекратились. Кашталов упрекал Сипягину в том, что она, хотя и не "допекала выгонкой за неплатеж судебным порядком", но, в конце концов, все-таки поставила свои интересы выше его - кашталовских. И вот теперь он влез в долги, взяв в рассрочку участок земли, чтобы прокормить семью. Кашталов не постеснялся выслать едва не погубленной им женщине бланки банковских документов, по которым он был обязан заплатить свои долги. Письмо заканчивалось угрозой: "...естли Вы напишите что ни можете помочь мне так или иначе то безусловно Вы будете виноваты в продаже земли с торгов и мне ни более ни менее остается тогда своею семьею вернуться в "Свистуны". А там вы с ней делайте что хотите...". Однако "пилюлю" требовалось подсластить, и Кашталов намекнул бывшей возлюбленной о возможности возобновления прежних отношений: "... напишите поскорее об етом так или иначе. И тогда мы с Вами или прекратим всякий разговор или же поговорим и о жизни и пр. и пр..." Судя по характеру Сипягиной, Кашталов не мог бы написать ничего лучшего для того, чтобы она, если у неё ещё и оставалась капля нежного чувства к бывшему возлюбленному, могла теперь найти в себе силы окончательно порвать с ним.
Сипягина ответила на письмо развенчавшего себя "Тристана" кратко, корректно и вежливо, но с явной ноткой презрения, наотрез отказав ему и в деньгах, и в хлопотах о каком-либо месте, которое просил подыскать для себя в Петербурге Кашталов. "Возвращаю бумаги из банка,- писала она.- У меня довольно своих бумаг. Письмо Ваше весьма интересно и картинны сравнения, но слегка смахивает на шантаж... Всего хорошего. Вера Сипягина-Лилиенфельд". Так закончилась "Книга позора".
Глава 10. Радости, горести...
После истории с "продажей" имения Кашталову финансовые дела В. У. Сипягиной оказались весьма расстроенными. Помощи ей было ждать неоткуда. У сестер больших денег никогда не было. Друзьям или родственникам мужа пришлось бы как-то объяснять причину того, почему некогда вполне благополучное имение дошло до почти плачевного состояния. Гордый характер Сипягиной, которую друзья прозвали "американкой" и "забиякой", не позволял этого сделать. Оставался один выход - постараться наладить дела в имении собственными силами. Вера Уаровна взялась за дело. Кажется удивительным то, что эта женщина, живущая в мире искусства, могла сама вычерчивать планы земельных владений, знала поименно весь скот в усадьбе, урожайность зерновых и льна. Почти со скаредной дотошностью она считала и записывала количество кринок с молоком, кадок, сковород, ухватов, топоров, кос, сбруй, лопат, веревок. Учитывались каждый рубль, каждая копейка доходов и расходов. Она знала, в какой срок должны опороситься свиньи, чем болеют жеребята, когда лучше заколоть бычка. С рабочими Сипягина была справедлива, но строга. Сохранились ее записи, озаглавленные "Провинности Леонтия - старосты 1911 -1912 гг.": "Сдал пахать овес "через груду", имея в амбаре семена - убыток... В тарантасе "парой" с Марьей на свадьбу ездил - запретила, но простила... Стал набивать ледник за 2 руб. 50 коп.- простила, но сделала выговор...". Вера Уаровна, сама отличная хозяйка, и в других не терпела расхлябанности, бесхозяйственности.
Сипягина стала торговать мукой и овсом, продавала поросят и телят, выращенных в имении. Решив взять под контроль все усадебные расходы, она ввела строгий учет каждому фунту сахара, каждой "осьмушке" чая, каждой коробке спичек, выданных работникам. Строгий контроль за расходами, рачительный уход за скотом и землей вскоре дали первые результаты, но до полного благополучия и достатка было еще далеко. Между тем жизнь продолжалась, и Вера Уаровна жила не только заботами о Свистунах.
7 ноября 1911 года В. У. Сипягина приняла участие в очень интересном литературно-музыкальном вечере, который был устроен Литературным фондом и посвящен памяти А. Н. Толстого. Вступительное слово на вечере было предоставлено Ф. Д. Батюшкову. О проектах памятника Л. Н. Толстому рассказал И. Е. Репин. В программе принимали участие артисты императорских театров К. Яковлев, М. Потоцкая, Ю. Озаревский, Г. Ге и др. Одну из ролей в представленной сцене из пьесы Л. Толстого "Плоды просвещения" сыграл граф А. Толстой. В. У. Сипягина заслужила шумные аплодисменты исполнением музыки Бетховена.
Ни финансовые трудности, ни плачевная история с Кашталовым не могли убить в ней то, что она сама называла "жизнью сердца". Сипягина разменяла шестой десяток лет, часто чувствовала себя больной и усталой, но ничто не могло истребить в ней женщину. Она признавалась: "Женщина в кружевах, женщина - артистка, женщина - мыслитель, ценитель, человек, общественный деятель - все это тускнеет, спадает и остается - женщина". Сипягина душой и телом вернулась в тот мир, в котором привыкла жить раньше. Она наслаждалась музыкой, литературой, живописью, любила посещать Мариинский и Александрийский театры, Большой зал Санкт-Петербургской консерватории. Вера Уаровна, будучи сама талантливой, умела увидеть талант в других. 7 января 1912 года, возвратившись с концерта известного пианиста А. И. Зилоти, она записала свое впечатление: "На этот раз это был не захват страсти, не было и выдержанного благородства стиля... Это не впечатление от игры великого артиста...
Это гашиш музыкальных ощущений... это та игра, от которой остерегал Толстой в своей "Крейцеровой сонате"!"
В 1913 году музыкальная общественность Санкт-Петербурга отмечала 30-летний юбилей исполнительской деятельности пианистки В. У. Сипягиной-Лилиенфельд. Об этом событии писала русская и зарубежная пресса. Сипягина дала по этому случаю два юбилейных концерта. Первый состоялся 18 февраля и был посвящен не только ее юбилею, но и 100-летию Вагнера. Второй концерт состоялся в апреле в зале училища Святого Петра. "Зал полон,- писали "Биржевые ведомости" 3 апреля 1913 года,- и публика приветствовала концертантку, награждая ее шумными аплодисментами... Программа была составлена интересно. Первое отделение посвящено Вагнеру в транскрипциях Брассена и Листа, далее следовали Мендельсон, Шопен, Скрябин, Аист, Бетховен, Шуман, Рубинштейн... Слушатели получили художественное удовольствие". "В передаче этой разнообразной программы,- писала газета "Речь" от 4 апреля,- концертантка проявила не только прекрасную школу, понимание характера каждой вещи, но и артистическое увлечение". То, что она предложила в своем концерте,- писали немецкие газеты,- служит свидетельством, как далеко она продвинулась в своем искусстве и идет в ногу с современностью". Пианистку буквально завалили цветами и подарками. Среди прочих подношений корреспонденты называли чудесную акварель Бенуа и портрет маслом, изображающий В. Сипягину за роялем. Газета "Вечернее время" напечатала большую фотографию юбилярши, окруженной друзьями и поклонниками ее таланта. Среди прочих на концерте присутствовали композитор А. Тарутин, скульптор А. В. Вернер, поэтесса И. Гриневская. Последняя посвятила юбилею Сипягиной стихи:
Ах, тридцать лет -
Не мимолетное мгновенье!
Из тех, кто слушал Вас,-
Теперь уж многих нет...
Но все ж - Вы не одна... Да, тридцать лет!
О, сколько надобно труда, терпенья,
Чтоб море переплыть борьбы и зла,
Чтоб в нем не утонуть. То подвиг и не малый!...
Вас вера жаркая спасала...
Радости, горести... Между тем жизнь продолжалась. Наступило лето 1914 года, и Вера Уаровна, как обычно, приехала в Свистуны. С годами ее тянуло сюда все сильнее и не только хозяйственные заботы были тому виной. Усадьба, с которой было связано столько радостных и горьких воспоминаний, была для Сипягиной родным домом. Появившаяся по ее вине угроза потери этого дома и новое его обретение только усилили любовь к дорогому для нее краю.
Провинциальная деревенская глушь таила для артистки массу прелестей и наслаждений. Сипягина с восхищением писала о здешней природе: "Чудный майский вечер! Воздух напоен ароматом яблонь и сирени. Как песнь торжествующей любви из кустов акации и сирени в тенистом саду оглашает окрестность дивное, упоительное рокотание соловья. Как артист, чуя в слушателях знатоков, изощряется он в несчетных коленцах. Нет сил запомнить, только слушаешь, восторженно прижав руки к. груди, затаив дыхание и улыбаясь чему-то, "принимая дивное пение "певца любви", как дар небес".
Хлопоты по имению отнимали у Сипягиной много времени, но она с удовольствием погружалась в них с головой, вникала в мельчайшие детали ведения хозяйства. Лето 1914 года выдалось жарким. Трава на свистуновских покосах жухла и чернела. Вера Уаровна почти каждый день выходила в поле для того, чтобы самый проверить работу наемных косарей. Возвращаясь домой, она делала хозяйственные пометки в усадебных книгах и литературные зарисовки в своих дневниках:
"- Эк, их! Ровно японские окопы у кротов понаделаны,- отплевывается солдат, контуженный на сопках Маньчжурии, останавливаясь точить свою косу на длинном прокосе лога, изрытого оригинальными рисунками кучек земли, тупящей косу.
- Уж не иначе это, как к голоду либо к войне, как перед японской кампанией было,- вспоминает средних лет инвалид, присаживаясь бить косу".
А через несколько дней по окрестным деревням прокатилась страшная весть - война. Началась мобилизация людей и лошадей. Сипягина, побывав в Устюжне, записала:
"20 июля. 4 часа вечера. Устюжна.
Ровно ярмарка... Что твоя конная! Это все "принятые"... от винного завода до кладбищенской Казанской и по ограде выстроились, от богадельни к острогу тоже ряд начат - самых породистых (лошадей - Е. В.). Ровно конная. Стоят только эти кони без хозяев, к столбикам привязанные, проволочкой отчерченные. На что-то обреченные... Как смерчь налетела мобилизация. В трое суток подхватила по уезду, смела как в воронку к одному пункту все лучшие, здоровые рабочие силы, закрутила и понесла их куда-то в неизвестность... в какую пучину бедствий вторгается Россия... Рыдают глупые бабы, повесили головы старики, целые семьи остаются без работника-кормильца... Война!"
В сентябре из Устюженского уездного "по воинской повинности присутствия" в Свистуны пришло "объявление" о призыве ратников из усадьбы. Заголосили бабы. Война. А через некоторое время потянулись в усадьбу письма из действующей армии. У Сипягиной не было родных на фронте, ей писали друзья, знакомые, в том числе и крестьяне, которым она помогала, чем могла. "Милостивая государыня, Вера Уаровна,- писал бывшей хозяйке солдат Федор Семенов 5 июня 1915 года,- посылку Вашу получили и сердечно Вас благодарим. На этих днях от Всех Вам напишут мои товарищи и кому что досталось, а какие пакеты были на кого адресованы я передал... Все Вам желаем от господа Бога доброго здравия".
"Милостивая государыня Вера Уаровна от запасного солдата Алексея Тимофеева первым делом спешу послать я Вам мое нижайшее почтение и ниской поклон... спешу я Вас уведомить что посылочку от Вас получил за что всепокорнейше я Вас благодарю за Вашу ко мне добродетель... Благодарю сердечно что Вы меня не забываете.
Я получил от Вас следующие вещи 2 рубашки 1 кальсоны портянки коропку печенья и 1 карандаш... у нас очень жарко и белье очень дерется... очень очень я доволен Вашей посылочкой... есть в родной России добрыя и благородныя люди которыя не забывают нас..."
"Милостивая сударыня кланяюсь я Вам и от души желаю доброго здоровья и честь имею покорнейше благодарить Вас за ваших 4 рубля которые я получил... то бы я без хлеба сидел... честь имею покорнейше благодарить и просить будьте настолько добры потрудитесь нащет... пособия... Раненый Павел А. Луцк".
Вера Уаровна собирала посылки, хлопотала о пособиях для раненых и изувеченных, писала командирам в полки, прося о краткосрочных отпусках для своих подопечных. В списках ее фронтовых адресатов числилось более тридцати имен. Это либо жители Устюжны, либо крестьяне Никифоровской волости. Барыне сообщали обо всем, начиная от описания боевых действий и заканчивая жалобами на отмороженные щеки и плохо заживающую рану. Обращались к ней за помощью вдовы и сироты. Сипягина находила время помогать всем, старалась выполнить любую просьбу, тратя на это время, деньги, а порою и нервы. Известная артистка не боялась никакой работы, начиная от участия в заседаниях комитета по обследованию положения сирот и беспризорных детей Устюженского уезда и заканчивая покупкой папирос для больных и раненых Николаевского военного госпиталя в Петербурге. Она считала, что обязана всем этим заниматься, что по другому нельзя, что это ее скромный вклад в общее дело. Война...
Глава 11. Февраль 1917 года
В феврале 1917 года в России произошла революция. Сипягина всегда скептически относилась ко всякого рода партиям и организациям политического толка. Еще в 1906 году она писала: "Политических партий образуется столько, сколько окажется желающих стать "вожаками" и "главарями". И вот теперь эти самые "вожаки" и "главари" пришли к власти. "Зверя же в человеке вы выпустили на свободу",- так охарактеризовала Вера Уаровна действия нового правительства. В этот период, когда люди, измученные и запутанные лозунгами и призывами многочисленных партий и союзов, перестали разбираться в том, где ложь, а где правда, когда патриотизм и псевдопатриотизм поменялись местами, Сипягина четко разделяла для себя понятия "любви к Родине" и "преданности узкопартийным интересам". После июльского кризиса она с возмущением записала: "Спасайте революцию!" После постыдного бегства - отступления с единственного клочка чужой земли, удержанной за три года, огласило Россию во всеуслышание всего мира: "Спасайте Революцию!" Не Россию, не Родину, не Отечество, нет... драгоценную революцию с Марсельезой! От кого? И для кого?" Сипягина была дочерью своего времени и своего класса. Уничтожение монархии в стране она считала "обезглавливанием России". По ее мнению, революция ввергла страну в хаос, а попытки некоторых лидеров "оставить за бортом" всю буржуазию, интеллигенцию, помещичий класс Сипягина воспринимала как призыв "к продолжению анархии". "Народу надо очухаться,- писала она,- вспомнить Родину-мать, Бога вспомнить, а ему кричат "Спасайте революцию!", т. е. то, что его довело до угара!" Правительство "Милюкова и К°" Сипягина называла "демократией, засевшей во дворцах". Последствия политики этой "демократии" скоро стали сказываться и на Свистунах. Вера Уаровна жаловалась одной из своих знакомых: "Счастье еще, что я по природе не знаю страха. Но состояние испуга я испытываю беспрерывно. Когда открывается калитка или слышу голоса, у меня сжимается сердце, что мне несет это появление? Какую еще неприятность получу? Какую гнусность, охальство услышу? Самое ужасное, изводящее - это систематический загон скота "суседями" (каждый раз, когда им надо добиться покоса или выгона для своего скота на даровщинку, или отлынуть от договоренного за это отработка) и самая беззастенчивая травля усадебного овса их скотом, которого нам при нашем малолюдии не только в хлев загонять, но и просто выгнать трудно".
В уезде появилось много дезертиров, и время от времени они стали посещать Свистуны. "Изматывает нервы также периодически появление солдат с "умными разговорами" за панибрата",- вздыхала Сипягина. "Умные разговоры" порой заканчивались плачевно, и в усадебном доме недосчитывались той или иной вещи. "Плутовство старое, а нахальство новое,- удивлялась Вера Уаровна,- в общем проявляются так черты свободного гражданина, что становится стыдно за русских". Сипягина, налаживавшая хозяйство в своей усадьбе много лет, считала, что та политика на уничтожение помещичьего землевладения, которую пропагандировали лидеры некоторых партий, пагубна для России. Образцовые помещичьи хозяйства, принадлежащие не только дворянам, но и купцам, акционерным обществам и даже крестьянам, она называла "житницей России". "Ущерб, который приносят разнуздавшиеся граждане в моем мизерном хозяйстве, не идет в сравнение с тем злом, которое причинено грандиозному образцовому хозяйству, а через это государству и гражданам. Если житница России не допроизведет - чем будут питаться обыватели?" - спрашивала помещица. А обыватели получили свободу. Большинство из них вряд ли представляли, что это такое. Сипягина недаром именовала себя "более философом, чем женщиной" и в определении понятия "свобода" придерживалась собственной позиции. То, что Керенский и Чхеидзе называли "завоеваниями революции", она определяла как "свободу бесчинствовать, грабить, захватывать". Проявление этих "свобод" Вера Уаровна все больше и больше испытывала на себе. Из усадьбы тащили все - сено, зерно, масло, инвентарь, а в сентябре 1917 года хозяйку Свистунов едва не убили раменские крестьяне, которых она застала за кражей кормов со своего поля. Рассвирепевший при ее появлении работник бросился на Веру Уаровну с колом в руках, и только спокойствие и самообладание "барыни" заставили его с руганью отступить. Сипягина понимала, что воруют крестьяне не от хорошей жизни и пыталась как-то оправдать их в собственных глазах: "Читаешь молитву оптинских старцев и стараешься "с душевным спокойствием принимать все события прошедшего дня" и "тяготы и утомление наступающего".
В это тяжелое время Вера Уаровна, вынужденная обстоятельствами оставаться в Свистунах, остро чувствовала оторванность от людей своего круга. "В тисках хозяйства,- писала Сипягина,- нам некогда видаться. Неделями не с кем привычного типа фразой обменяться... Мы, та интеллигенция, которая не рвется к рулю правления.., мы оказываемся окруженными (особенно в деревне, буквально на десятки верст) этой "темной обнаглевшей силой". Благодаря своему социальному положению Сипягина оказалась "по ту сторону баррикады", но она была, прежде всего, одной из представительниц русской интеллигенции, а уж во вторую очередь дворянкой и помещицей. Именно поэтому старую русскую артистку более, чем судьба собственного имения, волновало будущее российской культуры и ее представителей. "Да, да, вы угадали,- писала она в сентябре 1917 года,- это она, наша интеллигенция, сама так часто шедшая на заклание для блага других, оказалась скрученной по рукам и ногам, это ей надавали пинков, ее всенародно бичевали, пощекотав "свободой слова", заставили прикусить до боли язык, над нею глумятся на потеху кровожадного воронья... Для товарища Ленина она (интеллигенция- Е. В.) стала не более как свиньей на убой..." Произошедшую в стране революцию Сипягина восприняла как общенациональное бедствие. "Россия! - писала она.- Это гигантская туша, разлегшаяся на двух материках! Эта туша, расцененная Германией, взвешенная "по объему" союзниками. Великая Россия!.. Тебя предали, живьем предали, на глазах врага изумленного в беспощадные, жадные Революции руки тебя предали! Живую... тебя схватили, поволокли..."
Надвигался Октябрь 1917 года...
Глава 12. Свистуновская коммунарка
Октябрь 1917 года в жизни Веры Уаровны Сипягиной-Лилиенфельд провел непреодолимый рубеж между прошлым и будущим. Многие ее друзья и знакомые эмигрировали, другие были в армии. Сама она, великая труженица, превратилась в "бывшую", в "барыньку", в "буржуйку". 23 декабря 1917 года Никифоровский волостной земельный комитет принял на учет все, что было в ее усадьбе: землю, скот, постройки, инвентарь, зерно и сено. 16 апреля 1918 года на базе имения была организована коммуна. В тот злополучный день Сипягина ездила в Устюжну и вернулась только во второй половине дня, когда члены волостного исполкома уже заканчивали принимать по описи скот и инвентарь от ее служащего, бывшего солдата Александра Леонтьева. У нее потребовали ключи от амбара. Вера Уаровна пришла в смятение, но нашла в себе силы, сломила дворянскую гордость, долго беседовала с членами волисполкома и будущими коммунарами, излагая свои проекты и планы по хозяйственному устройству усадьбы. Она с облегчением узнала, что ей разрешили быть членом коммуны на общих правах и что А. Леонтьев и бывшая скотница Дуняша согласны ей помогать "за харчи" и жалованье. В одном из своих дневников этого периода Сипягина писала:
"Пускай же извлекают всю возможную пользу с земли именно эти мозолистые руки, которые будут на ней трудиться ...мне радостно будет смотреть, как закипит дело.., только бы дело наладилось и дружно двинулось... С открытой душой иду я навстречу новому строю".
Итак, Свистуны более не принадлежали ей. Однако 282 национализированные "как народное достояние" десятины земли были для Веры Уаровны не просто пашней, сенокосом, рощей, но прежде всего являлись для нее "тем уголком русской земли, где жил и умер горячо любимый отец". Усадьба была для нее родным домом, и Сипягиной на старости лет не хотелось ее покидать. Вот почему, имея возможность вернуться в Петроград и попытаться оттуда перебраться за границу, где у нее были друзья, Сипягина все-таки рискнула остаться в Свистунах. Однако скоро ее надежды на то, что дело в имении "закипит", стали медленно таять. Вера Уаровна с удивлением заметила, что коммунары, по ее словам, следовали правилу "кушай до отвала, спи, пока не проснешься, работай с прохладцей". Впервые за все время существования усадьбы в ее амбарах к посеву не оказалось семенного овса, т. к. им вволю кормили не только лошадей, но и коров с овцами. В забытую, кем-то не закопанную картофельную яму свалилась лошадь, переломала себе ноги так, что ее пришлось пристрелить. Переломанная ограда, ранее окружавшая свистуновский сад, более не удерживала желающих полакомиться плодами, что не преминуло сказаться на плодородии яблонь и кустов смородины. Сипягина, вряд ли рискуя возмущаться открыто, изливала душу на бумаге, с грустной иронией удивляясь действиям "свободных от ответственности граждан". Кончилось все это тем, что председатель свистуновской коммуны, бывший усадебный кучер Иван Морозов, видя, что дело налаживается плохо, пришел на поклон к старой хозяйке. Сипягина не отказала. Вместе они отправились в поле, обсуждая планы посевной. Пошла Вера Уаровна и в волостной земельный отдел просить семена взамен потравленных, хлопотала о пароконном плуге и косилке для коммуны, работала в огородах. И, не считая мелких стычек, свистуновские коммунары зажили дружно. Морозов на общих правах выделил Сипягиной участок земли и покос. Ключи от амбара после казуса с семенным овсом тоже решили оставить у бывшей владелицы Свистунов. Вера Уаровна воспрянула духом, в ее воображении рисовалась идеальная картина совместной работы помещика с "обчеством" без всяких трений, забастовок, "во благо кусочка края, в обеспечение хотя бы двух разумных деревень и усадьбы из грядущей голодовки, которой не избежать". Все надежды рухнули с развалом первой свистуновской коммуны, просуществовавшей год. Позднее на совещаниях Устюженского уездного земельного управления, созданного в первые годы Советской власти, коммунисты указывали, что причиной распада первых коммун и товариществ в уезде было то, что объединения такого типа быстро "съедали" свой основной капитал, нанося этим ущерб государству. Кроме того, представители уездного земельного управления считали, что у членов этих объединении быстро развиваются "собственнические тенденции, что весь-ма вредно отражается на хозяйстве и в то же время разлагающе действует на членов, портя в корне их взаимоотношения". Так или иначе первая свистуновская коммуна развалилась довольно быстро, однако Никифоровский волостной земельный отдел получил из уезда приказ о ее воссоздании. "Бывших" в новые списки коммунаров решено было не включать. Сипягиной предложили выехать из усадьбы. Для Веры Уаровны это был тяжелый удар. Впоследствии она, живя в Устюжне, несколько раз пыталась получить разрешение вернуться в Свистуны, хлопотала о получении "усадебной оседлости" незадолго до своей смерти. В 1922 году
Устюженское уездное земельное управление вынуждено было признать, что бывшее имение Сипягиной доведено до "плачевного состояния", однако и тогда в земельном наделе "бывшей" отказали, разрешив лишь "как работнице науки" взять запущенный и никому уже не нужный сад.
Глава 13. "Пионерка музыкального дела"
В период коммунарства в Свистунах Сипягина не оставляла главного в ее жизни дела - музыки. Но теперь ее целью стала не артистическая карьера. "Стану насаждать музыку",- решила она, лелея планы "широкого музыкального развития в городе и уезде". В Устюжне в то время существовало Общество сценических деятелей, в которое входили самодеятельные певцы Б. П. Бельтенев, Семухин, Е. Портнаго, скрипач В. П. Павлов, балерина З. Н. Скворцова, актер П. М. Третьяков. С некоторыми из них Сипягина была знакома еще в дореволюционные годы. Вера Уаровна только всячески приветствовала стремление провинциальных артистов к самосовершенствованию, но и оказывала им профессиональную помощь пианистки и аккомпаниатора. 20 декабря 1918 года Вера Уаровна ездила в Петроград для того, чтобы, используя былую известность и связи с некоторыми друзьями, начавшими сотрудничать с "Советами", заручиться поддержкой своих начинаний "по музыкальному развитию в глубинке". Через два месяца она вернулась в Устюжну, полная радужных надежд. Ее деятельность была одобрена в музыкальном отделе Петроградского "Севпроса". Более того, Вере Уаровне удалось настолько заинтересовать специалистов своими планами, что ей выдали бумагу, подтверждающую обещание музотдела в материальной поддержке "музыкальных начинаний" устюжан. В "Севпросе" Сипягиной намекнули, что она могла бы возглавить культурную работу во всей губернии, но Вера Уаровна отказалась. "Я буду отныне пионеркой музыкального дела в уезде,- писала она,- во всем уезде стану насаждать музыку". Дело оставалось за малым. Необходимо было заручиться поддержкой местных властей. Однако получить аудиенцию у председателя Устюженского уездного исполнительного комитета Я. Ф. Кедрова "бывшей" было непросто. Потеряв надежду попасть в его кабинет, Сипягина написала ему письмо, объясняющее ее настойчивость: "...Мне важно заручиться поощрением местной Власти, если это дело будет ею признано желательным и полезным для нашего города и уезда. Поощрением, которое естественным образом расчистит мой путь от некоторых терниев, служащих помехой для плодотворной и спокойной работы". Сипягина в сущности даже не просила помощи, но желала, чтобы ей хотя бы не мешали.
Накануне революции Вера Уаровна купила в Устюжне небольшой дом (Левая набережная, 22, современный адрес - Набережная Декабристов, 20) для себя и сестры Софьи, жившей тогда в Петрограде, но, видимо, хотевшей с годами перебраться в Устюжну. В сентябре 1917 года Вера Уаровна, словно предчувствуя грядущие события, перевезла сюда из Свистунов чудесный рояль фабрики "Беккер", один из двух, находившихся в усадьбе. Здесь, в этом домике, прозванном устюжанами за окраску стен "Белым", с февраля 1918 года Сипягина начала давать (бесплатно всем желающим) концерты фортепианной музыки, которые она сама называла "Ассамблеями". В "Белый домик" потянулись люди, особенно много было молодежи. Можно сказать, что в течение почти года, вплоть до открытия в Устюжне Пролетарского клуба 8 ноября 1918 года, дом Сипягиной был единственным культурным центром города. Он соединял в себе концертный зал, дом культуры, музыкальную школу, лекторий. К годовщине Октябрьской революции в Устюжне был торжественно открыт Пролетарский клуб (пл. 25 Октября, 13). Из дома Иконниковых (Карла Маркса, 3) сюда "национализировали" роскошный белый рояль. К открытию клуба был подготовлен концерт с участием всех творческих сил города. Сипягина не только выступала здесь сама, но помогала готовить номера другим артистам. Репетиции, конечно, проходили в "Белом домике". Все это отнимало массу времени и сил. Вере Уаровне исполнилось 57 лет, но ее энергичности и неистребимому оптимизму могли позавидовать более молодые коллеги. Взяв на себя нелегкую миссию "пионерки" музыкального дела в городе и уезде, Сипягина одновременно была вынуждена делить с устюжанами все тяготы и невзгоды жизни провинциального городка послеоктябрьской поры. Скромный паек, который ей выдавали как "работнице науки", мог, конечно, обеспечить ей самой полуголодное существование, но на плечи Веры Уаровны свалились заботы о родственниках мужа, приехавших в Устюжну из Петрограда вскоре после революции. Комгорхоз в пайках им отказал. В "Белом домике" была корова, лошадь, куры, но не было хлеба, не было кормов для скота. Даже в период свистуновского коммунарства бывшая помещица получала "на долю" столько муки, что не в состоянии была прокормиться сама. После развала коммуны исчез и этот источник. В просьбе выделить ей хотя бы десятину свистуновских покосов, чтобы обеспечить сеном лошадь и корову, Никифоровский волостной земельный отдел отказал, переправив прошение в Устюженский уездный исполком, где оно и "погибло" под спудом прочих бумаг. Дров тоже было мало, и "Белый домик" приходилось отапливать нерегулярно. В таких условиях Сипягина продолжала дело "насаждения музыки". Кроме непрекращающихся "Ассамблей" в "Белом домике", а с 1918 по 1921 год их было проведено более ста, Вера Уаровна давала бесчисленные концерты в Народном доме и Пролетарском клубе. Ей удалось заинтересовать своими идеями заведующего Устюженским отделом народного образования П. Н. Знаменского. Он даже составил особую смету "для развития музыкального дела в Устюжне и уезде", которую отвез в Петроградский отдел народного образования, но там она и пропала, поэтому оплачивать львиную долю работы пианистки было некому. Сипягина за неимением средств работала бесплатно. Она помогала организовывать школьные вечера в разных классах устюженской гимназии и реального училища, а вскоре ей вменили в обязанность и преподавание музыки во всех четырех школах города. Она оказывала большую помощь в проведении репетиций и концертов Устюженского детского и смешанного балета, которым руководила талантливая балерина 3. Н. Скворцова. В апреле 1920 года Вера Уаровна организовала музыкальные "поминки" в память о СР. Д. Батюшкове. Кроме всего прочего, у нее хватило сил для того, чтобы на "базе" "Белого домика" собрать музыкально одаренных детей и организовать из них первый в Устюжне детский музыкальный класс. В сентябре 1919 года 25 ее учеников держали первый экзамен перед строгой преподавательницей. В числе своих воспитанников Вера Уаровна упоминала Белоусова, Баданина, Гольберга, Жемчужину и др. Музыкальному образованию детей Сипягина придавала большое значение. "Уроки идут своим чередом,- писала она осенью 1919 года.- Интерес к ученикам растет. Стремление, как магнитом притянуть своею игрой все талантливое.., заставляет меня заинтересоваться намеченным на открытие детским садом". Вера Уаровна не только приняла участие в концерте, состоявшемся по случаю открытия детсада в Устюжне 27 июня 1919 года, но и подарила малышам один из своих трех роялей, который до этого "гулял" по домам интересующихся музыкой устюжан.
Сипягина мечтала об открытии в Устюжне детской музыкальной школы. Летом 1920 года ее мечта, казалось, начала осуществляться. Приехавший в это время в Устюжну представитель губернского отдела народного образования т. Чащин поразился, узнав, что здесь проживает "артистка Сипягина-Лилиенфельд". Все попытки "перетащить" известную пианистку в Череповец ни к чему не привели. Он махнул рукой и санкционировал просьбу Сипягиной об организации в Устюжне музыкальной студии. Вера Уаровна совместно с бывшей начальницей устюженской женской гимназии М. А. Никольской энергично взялась за дело. Для студии выделили помещение (Карла Маркса, 3), приобрели два рояля, в октябре провели вступительные экзамены, выявившие более сотни желающих обучаться фортепианному искусству. Наконец, в январе 1921 года начались первые концерты-лекции. "Значение ""студии",- писала Сипягина в этот период,-...не в том, чтобы действительно обучить всех музыке, но чтобы, предоставляя широкую возможность обучения всех слоев общества, глубже копнуть того "пласта", в котором скрываются золотые "песчинки" и "самородки". Иными словами, Вера Уаровна видела значение студии в том, чтобы не дать погибнуть молодым талантам в глухой провинции, а выявить их и помочь на первых порах становления мастерства. Сколько сил и нервов она отдала организации этой студии, которая просуществовала два с небольшим месяца. В марте 1921 года музыкальную студию выдворили из занимаемого ею помещения, которое срочно понадобилось типографии. Педагогам отказали в зарплате даже за проведенные ранее уроки. Вере Уаровне вновь дали почувствовать, что с "бывшими" никто церемониться не будет.
Итак, музыкальной секции не стало, но оставался еще "Белый домик". Его "Ассамблеи" продолжали собирать всех желающих - учащихся и учителей, представителей интеллигенции различных профессий, духовенство, заезжих "инструкторов и инспекторов", которым дом Сипягиной показывали как местную достопримечательность. Теплыми летними вечерами Вера Уаровна садилась за рояль, распахивая все окна "Белого домика". Постепенно на звуки чарующей музыки собирался народ, особенно много было вездесущих детей. Прямо в раскрытые окна к ногам пианистки летели букеты полевых цветов. "Отцы" города понимали, что не учитывать тягу людей к Сипягиной нельзя, однако ее талант, ее энергичность и неуспокоенность в деле "насаждения музыки", в конце концов, ее гордый и независимый нрав не укладывались в привычные рамки провинциального "шкраба". Она выделялась среди других и чувствовала это сама, признаваясь с горечью: "Мою педагогическую и музыкально-просветительскую деятельность не находят в какую форму уложить и возятся (с ней. - Е. В.), как со шляпной картонкой". В горниле войны и революции ковалась новая идеология, появление которой пугало Сипягину. "Иссякает тот магнетизм духа, который притягивал ко мне родственные по стремлениям к самоуглублению, самоанализу и самоусовершенствованию души, независимо от их социального положения, пола, возраста. "Металл" в душах постепенно исчез, как и металл из денежного обращения. В "обращении" появились крупные суммы "ассигнаций" всяческих забот о перемещениях в зависимости от пайков, а не от призваний... Золото души, у кого и осталось, тщательно зарыто в землю. В "обращении" его нет! Никто его не обнаружит..." Этот философ в юбке уже тогда, в начале 1920-х годов, поняла, как опасно для будущих поколений исчезновение этого "золота души" - совести и чести людей. Ведь старики еще помнили о существовании этого "золота", хотя оно теперь и "зарыто в землю", а молодежь может о нем просто и не узнать. "Молодежь г. Устюжны,- писала Сипягина в этот период,- как и молодежь всякого другого города в государстве, где существует "черта оседлости", представляет из себя семена тыквы, вымоченные, давшие ростки, но вместо простора хорошо обработанного поля, где на свободе она могла бы нормально развиваться (на почве науки), зреть (на солнцепеке искусств), широко раскидывая свои листы (в общении с себе подобными),- она Тжучена в одну грядку, из которой вытягивает все соки, не достаточные, однако, для ея развития... Она лишена солнца науки, искусства, новизны, свежести впечатлений-, чтобы созреть душою". Вера Уаровна по мере сил и возможностей пыталась помочь этой молодежи "созреть душою". Где она брала силы? Откуда черпала энергию?
С марта по июнь 1919 года В. У. Сипягина-Лилиенфельд дала в Устюжне четыре сольных концерта, в которых звучала музыка разных стилей. В 1920 году она организовала по уезду 75 концертов. К участию в них Вера Уаровна привлекала многих самодеятельных и профессиональных артистов. Например, в 35 ее концертах выступал талантливый скрипач В. П. Павлов. Члены Общества сценических деятелей Устюжны были постоянными участниками сипягин-ских "агитбригад". Выступления проходили, как правило, в сельских школах или в старых усадебных домах, где сохранились рояли. Первые выезды Вера Уаровна и ее коллеги совершили самостоятельно, без мандатов и указов уездного начальства, что иногда пугало волостные исполкомы, опасавшиеся "нелегальных собраний". Концертная аудитория была самая разнообразная: крестьяне, сельские учителя, работники волостных исполкомов, рабочие только что созданных совхозов, бывшие владельцы усадеб, не успевшие или не пожелавшие уехать из родных мест. Шуклино, Хрипелево, Хвастово, Загорье, Веницы, Даниловское, Свистуны - это только один из маршрутов поездок Сипягиной по Устюженскому уезду в тот период. Избираемый ею репертуар был выдержан в традициях музыкальных салонов дореволюционного Петербурга. Одна из программ, например, была составлена так:
Шопен. Прелюдия ля-мажор.
Чайковский. Фрагмент из балета "Спящая красавица".
Мендельсон. Песнь волны.
А. Рубинштейн. Звездная ночь.
Алькан. Ветер.
Избранный Сипягиной репертуар был довольно сложным для неподготовленной аудитории, но на этот счет у нее существовали свои принципы. Вера Уаровна полагала, что настоящий артист никогда не будет пытаться "опуститься" до уровня понимания непрофессиональных слушателей, а наоборот, постарается "поднять" их уровень до своего. Эта позиция резко расходилась с установками новых идеологов, которых Сипягина обвиняла в том, что они "кормят" народ "музыкальной пищей, которую бы можно было поглощать не пережевывая, не уходя, очевидно, дальше "Соколиков-ореликов", "Калины-малины".., оставляя "Аппассионату", Шопена и всю фортепианную литературу за бортом и открывая в дальнейшем возможность инструкторства и пропаганды музыки музыкальным посредственностям, не ушедшим дальше "калины-малины", "казачков" и "Бури на Волге"... Система ясна. При этой системе к новой дойной коровушке - "искусству" может примоститься всякий, получивший хотя бы музыкальные азы!" Для Сипягиной такая деградация русской музыкальной культуры, для возвышения и преумножения которой она работала всю жизнь, была мучительна и унизительна. Она сопротивлялась по-своему, исполняя для крестьян сочинения Шопена и Рубинштейна. Понимали ли ее слушатели? Сама Сипягина в этот период писала о том, что концерты в деревнях приносили ей "немалое удовлетворение артистического самолюбия, т. к. чувствовать впечатление, произведенное на профанов.., в душе у которых, однако, теплится искорка любви к искусству.., не менее дорого, чем принимать восторги знатоков". Секретарь рабочего комитета совхоза "Спасское" в благодарственном письме за проведение концерта писал к Вере Уаровне: "Посетители концертов в большинстве своем были рабочие совхоза и граждане окружающих деревень, многие из них в первый раз услышали игру на рояле в опытных руках. В начале концерта шумные и недисциплинированные посетители постепенно гипнотизировались чудною игрою Вашей и увлеченные музыкой обращались во внимательных слушателей. Несмотря на усталость после 11-часового рабочего дня с удовольствием слушали продолжительные концерты до конца, обращаясь с неоднократными просьбами об исполнении того или другого нумера".
Постоянно находясь в разъездах по деревням, что в ее возрасте было нелегко ив условиях гражданской войны небезопасно, Сипягина не только давала концерты. Она выявляла, где и какие имеются инструменты, ноты, литература по истории и теории музыки. На каждое выступление Вера Уаровна обязательно составляла программку. Это было не только данью привычке. Вписывая в программку фамилии участников концертов, как профессионалов, так и самодеятельных артистов, Сипягина таким образом пыталась составить список музыкально одаренных людей города и уезда. "Наличность талантливых местных сил, таким образом, на учете",- писала она. Большая загруженность пианистки, казалось, должна была сказаться на качестве ее исполнительского мастерства. Сипягина владела большим музыкальным репертуаром, причем большинство произведений знала наизусть, ее удивительная, не по годам цепкая память впитывала в себя новые фортепианные переложения опер, симфоний, хоров, песен и т. д. Сказывалось академическое музыкальное образование, сорокалетний стаж эстрадной и педагогической деятельности. Сипягина признавалась, что главное в её требованиях к себе самой, к коллегам и ученикам не количество изученных произведений, а все-таки "художественность исполнения". Глава 14. "Картина"
Лето 1920 года Вера Уаровна встретила, находясь в постоянных разъездах по деревням и мечтая об открытии в уезде своего музыкального центра. С идеей создания такого центра в дорогих ей Свистунах она не раз обращалась к "отцам" города, зная, что запущенный и отчасти уже разрушенный старый барский дом покинут коммунарами. Наконец, её просьба была удовлетворена. В июне Сипягина навестила имение, убедившись, что стоявший здесь рояль цел, хотя и расстроен. Теперь необходимо было оборудовать дом под учебные классы и концертный зал, который мог вместить одновременно до 250 человек. Все это было вполне осуществимо, и Сипягина, полная радужных надежд, вернулась в Устюжну, не предполагая, какой удар постигнет её через две недели. Это произошло в ночь с 4 на 5 июля 1920 года. Жестокий пожар за несколько часов уничтожил дом и постройки - плод многолетней работы двух поколений Сипягиных. "Ум мутится,- писала Вера Уаровна, узнав о гибели Свистунов,- сердце как-то заполоснуло. Словно клинок тупой пронзает мою душу... и не выкатится спасительная слеза. Обугленное место там, где жизнь прошла. Обугленные камни и куча мусора!.. Эти липы на моих глазах выросли, эта сирень, в окна смотревшая, всю мою жизнь наблюдала..." Едва оправившись от удара и до конца не веря в несчастье, Сипягина выехала в усадьбу. То, что она здесь увидела, подтвердило самые ужасные слухи. Старого дома Сипягиных более не существовало. Крестьяне окрестных деревень рассказали ей, что "дом горел, как костер, словно изнутри или со всех концов подожженный". Особенно жалела Вера Уаровна о сгоревшем рояле, купленном когда-то для усадьбы на заработанные от концертов и уроков деньги: "У меня вечно перед глазами груда кирпичей на месте дома, обгорелые липы вокруг... и металлическая дека... все, что осталось от фортепиано, когда-то чаровавшего звуками... Какая полоса жизни сметена огнем..."
Впервые вместе с гибелью Свистунов в душе старой оптимистки зазвучали пессимистические ноты. До сих пор она стоически выносила все - голод и холод, соседство пьяных квартирантов в "Белом домике", которых она пустила ради денег, обидное урезывание пайка по ее хлебной карточке, унизительные выпрашивания аудиенций в кабинетах местных властей, известие о попытке "национализации" ее петроградской квартиры и конфискации одного из роялей, боли от развивающейся в груди опухоли. Свистуны стали последней "каплей", и Сипягина впервые усомнилась в правильности и необходимости добровольно взятой на себя миссии - нести культуру в народ. "С этой болью в душе,- писала она,-- с этим клинком предательского оружия в сердце... Для граждан, которые могут видеть эти издевательства над своей артисткой и молчать... во славу правительства, которое не может оградить меня от новых и новых ударов?". Однако беда пришла не одна. 7 октября 1921 года Устюженским Политбюро "по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией" в "Белом домике" был произведен обыск. С чем это было связано? Возможно, чекистов насторожили "Ассамблеи" в "Белом домике", на которые собиралась в основном интеллигенция, либо причиной обыска послужил пожар в Свистунах, повлекший много слухов и сплетен. Так или иначе, но дом старой пианистки был подвергнут обыску, в результате которого у Сипягиной изъяли часть ее черновиков и переписки. Здесь были рукописные заметки по разным поводам, неотосланные письма и черновики отосланных, копии заявлений к различным должностным лицам и организациям, литературно-художественные наброски. Сипягина почувствовала себя оскорбленной. "Это моя собственность,- с возмущением писала она,- на которую я никогда не воображала, чтобы кто-нибудь мог посягнуть, которою я по частям, при случае, могла одаривать лишь избранников, которым интересно было мое мнение по тем или другим вопросам". Сипягина не понимала, в чем ее обвиняют и по всегдашней склонности к философствованию решила завести на себя "дело", которое озаглавила так: "Дело политической преступницы, гидры контрреволюции, расшатывающей основы Власти". Сама себе она вынесла обвинительный акт, язвительно признаваясь, что называла мерзавцами свистуновских коммунаров, по вине которых, по ее мнению, погибла усадьба, отказывалась от звания "гражданки" и "товарища", "обзывала господами отдельных граждан", называла "Интернационал" вашим гимном", ходила в церковь и молилась ("не о перевороте ли?") и прочее, и прочее, все в таком же духе. Сколько ей пришлось испытать мытарств - неизвестно, но через двадцать дней после обыска в "Белом домике" ответственный секретарь Череповецкого губкома А. Шелепуг направил устюженским чекистам "отношение", в котором говорилось: "Настоящим удостоверяю, что Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд в политическом отношении благонадежна и потому прошу, если возможно, возвратить отобранные у нее рукописи... они ценны, как исторический материал". Вскоре после этого случая, стоившего Вере Уаровне тяжелого нервного приступа, она стала замечать, как небольшая опухоль на груди начала быстро увеличиваться в размерах. Однако, как всегда, на свои дела у нее не было времени и, когда опухоль начинала мешать игре на рояле, она разминала ее своими сильными пальцами. Так прошел год. В декабре 1921 года Вера Уаровна почувствовала себя настолько плохо, что, наконец, решила обратиться к врачу и попала на прием к известной уже тогда М. И. Адриановой, которая хорошо знала и глубоко уважала пианистку. Страшный диагноз поразил обеих - рак груди. Адрианова со слезами умоляла Веру Уаровну прооперироваться в Петрограде, но Сипягина, поняв, что дни ее сочтены, не торопилась с поездкой. Играть она пока могла, и она играла. Была и еще одна причина, по которой Вера Уаровна не спешила попасть в Петроград. На поездку нужны были деньги, а после закрытия музыкальной секции Сипягина осталась без работы и без пайка. Были дни, когда она голодала. О старой пианистке побеспокоились врачи. 17 июня 1922 года устюженский отдел здравоохранения ходатайствовал перед уездным отделом соцобеспечения "об отпуске средств в размере 60 млн. руб. на проезд до Петрограда и обратно свободной музыкальной художнице (пианистке) Сипягиной-Лилиенфельд, нуждающейся в оперативном лечении". Неизвестно, ездила Сипягина на операцию или не смогла этого сделать, но зимой 1922 года она по-прежнему находилась в Устюжне и была уже настолько больна, что вызвала из Петрограда Софью Уаровну, которая тут же приехала и поселилась вместе с сестрой в "Белом домике". Сипягина всегда любила младшую сестру больше старшей, хотя ее раздражала откровенная ранимость, незащищенность последней перед жизненными неурядицами. В тяжелые послереволюционные годы Вера Уаровна помогала Софье, чем могла, высылая в голодный Петроград продукты, которых сама в изобилии не имела. Почувствовав приближающийся конец, Сипягина поняла, что без ее поддержки сестре придется плохо и попыталась по мере сил устроить будущую жизнь Софьи Уаровны. 24 декабря 1922 года Вера Уаровна оформила в пользу сестры дарственную на "Белый домик", передав ей все свое небольшое имущество, семейные портреты, вывезенные когда-то из Свистунов, свою нотную библиотеку, архив и коллекцию кружев, которую собирала сама. Исполнив то, что она считала своим долгом, Вера Уаровна принялась за последний труд. Она писала воспоминания, посвященные музыкальным салонам Санкт-Петербурга конца XIX - начала XX веков и известным деятелям русской музыкальной культуры, с которыми свела ее жизнь. Она писала о коллегах, учителях, друзьях, о родных и близких. Сипягина, верная своей склонности к философствованию, пыталась проанализировать события, произошедшие в сфере культуры и идеологии послереволюционной России. Одна из ее записей этого периода представляет из себя полумистическое, полусатирическое описание жизни старой русской провинциальной артистки послеоктябрьской поры и носит наименование "Картина". Повествование в "Картине" ведется от первого лица и обусловлено автобиографическим характером написания этого произведения.
"В наступившие сумерки жизни,- писала Вера Уаровна в "Картине",- никому больше не нужная, всеми как-то покинутая, брела я с единственной навязчивой спутницей-болезнью к последней светившейся цели, чтобы с высоты ея, оглянувшись на все пройденные жизненные этапы, благословить и утро дня, и солнца свет, и красу вечерней зари, и со спокойным духом чего-то завершенного воспарить в царство вечного света или погрузиться в вечную тьму, которой душа, однако, не чувствует и с которой не мирится.
Тьма становилась все гуще и гуще. Я шла, спотыкаясь о препятствия. Одни (люди - Е. В.), обгонявшие меня, спешившие к своей собственной цели, отпихивали меня со своего пути, другие гоготали и издевались, иные, озоруя, сбивали с пути, и никто, никто не протягивал руки помощи. Я шла изнемогая с опиравшейся на мою руку назойливой спутницей, но я знала, что цель недалеко, что она ясна и достижима. Я уже мысленно отдыхала под кущей старинных берез, я вдыхала живительный аромат полей, я не могла дорваться до целебного воздуха "отчизны", где мне дала бы передышку моя спутница-болезнь, где среди других новых забот и удовлетворений она заняла бы не первенствующее место. А пока мои ноги спотыкались о пни на вырубках, еле вытаскивала ноги я из песков зыбучих или вязла в болотах, дыша их миазмами. Грозные тучи нависали во мраке, делая его непроглядным. И вдруг,- когда я уже чувствую, что погрязаю в трясину,- ослепительный зигзаг молнии перерезает тьму и повторяется несколько раз... При первом просвете молнии я увидела юношу со светлым челом, стойко державшегося на самом краю трясины, в которой я уже беспомощно барахталась. В его руке были "весы правосудия", но глаза смелого юноши не были по традиции завязаны. Нет, его ясный взор был устремлен вдаль - в сторону "пролетариата", как-то потерявшего свои характерные контуры, и от одного этого лицезрения весы как-то колебались и клонились в одну сторону. Коснувшись взглядом меня, юноша безмятежно сказал: "Как? Ты все барахтаешься? Вперед продираешься, ровно понять не хочешь, что у тебя нет будущего, а все, что в прошлом для нас, людей будущего, ровно никакой цены не представляет и значения не имеет. Пора уходить! Пойми же, что в наступившем светлом царстве свободы, равенства и братства ты являешься пережитком крепостничества, пойми, что ты лишняя. Если же не желаешь внять голосу рассудка, то ...гляди, что тебе уготовано и ...попробуй продолжать стремиться жить... Смотри!" И при втором, более продолжительном просвете молнии во мне запечатлелось несколько незабываемых картин. Первое, что мне врезалось в глаза,- это на пригорке стоящий Крест с надписью: "Се, бывшая знаменитость". И у креста какое-то шипение, рев и ржание. Тут и змеиные головы, и медные лбы, и щупальцы спрутов, и ослиные копыта, и кабаньи клыки, и лисьи хвосты, тут "трио крыловское" и чаша с ядом, завещанная "Сальери" всем ненавистникам "Моцартов". О, ужас!.. Что это там озарилось на полянке? Эшафот! Да, и целый плакат у него с надписью: "Побившей рекорд эгоизма, мегере XX века, эксплуататору". Тут все, кто внес свою лепту в мою болезнь, кто капля за каплей вливал яд разочарования в людях в мою душу, до последних "благодетелей" включительно, все, кто сделал мою жизнь здесь невыносимой маятой и борьбой.
Юноша: "Ты видишь эту общую ненависть сих достойных пролетариев, которых ты довольно эксплоатировала... И ты собираешься еще жить! Смотри дальше. Ты видишь, как страшно, как радостно складывают костер с флагом "Бывшей барыне"... Под звуки "Интернационала" движется толпа взрослой молодежи и под строфы "а паразиты никогда" главарь у них поджигает костер, символически сжигая все "барство"...
Ах, что за картина при свете костра..."
Короткий эпилог
Вышеуказанная запись была сделана Сипягиной в декабре 1922 года. Страшная "Картина", привидевшаяся больной, умирающей женщине, стала реальностью через несколько лет после ее смерти, когда по всей России запылали костры, сложенные из икон и книг, когда к ногам новых идеологов полетели купола веками стоявших златоглавых православных храмов, когда в застенках ГУЛАГа погибли лучшие представители русской интеллигенции. Вера Уаровна Сипягина-Аилиенфельд не дожила до этих событий, она умерла в январе 1923 года, унося с собой горечь того, что оказалась "лишней" в новом "светлом царстве свободы, равенства и братства".
"...Масса могил и сколько знакомых, "захлестнутых" при "коренной ломке". Кому они мешали - эти Ф. Д. Батюшков, К. К. Арсеньев16, А. А. Парланд17 и другие? Они ушли незамененные..."
(В. У. Сипягина-Лилиенфелъд. Картина. 1922 год).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Рубц, Александр Иванович (1838-1913) - русский музыкальный теоретик, фольклорист, педагог. Составитель сборников русских и украинских народных песен. Автор романсов и других музыкальных сочинений, статей о музыкальном фольклоре, учебников по элементарной теории музыки, сольфеджио и др. Преподавал в Петербургской консерватории в 1866-1885 годах (с 1879 года - профессор).
2 Лютш Карл Яковлевич. (1839-1899) - русский пианист, педагог, немец по национальности. Работал в России. Автор фортепианных этюдов, составитель и редактор сборников инструктивных пьес и этюдов. Преподавал в Петербургской консерватории в 1868-1887 годах (с 1880 года-профессор).
3 Азанчевский Михаил Павлович (1839-1881) - русский музыкальный деятель, композитор, ученик Ф. Листа. В 1870-1876 годах - председатель дирекции Петербургского отделения Русского Музыкального Общества, одновременно (в 1871 - 1876 годах) был директором Петербургской" консерватории.
4 Давыдов (Давидов) Карл Юльевич (1838-1889) - русский виолончелист, композитор, дирижер, педагог. Ученик К. Б. Шуберта. В 1862-1887 годах был профессором Петербургской консерватории, в 1876-1887 - её директором.
5 Лавровская Елизавета Андреевна (1845-1919) - русская певица (контральто). Солистка Мариинского и Большого театров. Концертировала в России и за рубежом. С 1888 года - профессор Московской консерватории. Подала П. И. Чайковскому мысль о написании оперы на сюжет "Евгения Онегина".
6 Есипова Анна Николаевна (1851 -1914) - русская пианистка, педагог. Ученица Т. Лешетицкого. Концертировала в России и за рубежом. С 1893 года преподавала в Петербургской консерватории (с 1901 года - профессор). Создала одну из крупнейших русских пианистических школ.
7 Вержбилович Александр Валерианович (1849/50-1911) - русский виолончелист, педагог. Ученик К. Ю. Давыдова. Автор ряда пьес для виолончели. В 1882-1885 годах и с 1887 года был преподавателем (с 1890 года-профессором) Петербургской консерватории.
8 Ауэр Леопольд Семенович (1845-1930)-скрипач, педагог, дирижер. Родился в Венгрии, в 1868-1917 годах жил в России, с 1918 года - в США. Скрипач-виртуоз, крупнейший педагог. В 1868-1917 годах был профессором Петербургской консерватории.
9 Глен Альфред (Константин) Эдмдндович (1858-1927)-: русский виолончелист, педагог. Ученик К. Ю. Давыдова. С 1890 года был профессором Московской консерватории. С 1925 года - профессором консерватории Клиндворта-Шарвенки в Берлине.
10 Сафонов Василий Ильич (1852-1918) -русский пианист, педагог, дирижер, музыкальный общественный деятель. В 1885-1905 годах - профессор Московской консерватории (с 1889 года - директор). В 1906-1909 годах был главным дирижером Нью-Йоркского филармонического оркестра. В 1906-1909 годах был директором Национальной консерватории в Нью-Йорке. Внес существенный вклад в развитие русской пианистической школы.
11 Тартаков Иоаким Викторович (1860-1923)-советский певец (баритон), педагог. Заслуженный артист республики (с 1923 года). В 1882-1884 и с 1894 года был солистом, а с 1909 года - одновременно главным режиссером Мариинского театра в Петербурге. С 1920 года - профессор Петроградской консерватории.
12 Горский Константин Константинович (1859-1924)-скрипач, композитор, педагог. По национальности поляк. С 1919 года работал в Польше концертмейстером оркестра Оперного театра в Познани.
13 Рубинштейн Антон Григорьевич (1829-1894) - русский пианист, композитор, дирижер, музыкальный общественный деятель. По его инициативе в России в 1858 году была создана Певческая академия, в 1859 году - Русское музыкальное общество, в 1862 году - Петербургская консерватория. В 1862-1867, 1887- 1891 годах Антон Григорьевич был профессором и директором этой консерватории. Автор опер, ораторий, симфоний, концертов и т. д.
14 Лешетицкий Теодор (Федор Осипович) (1830-1915) - польский пианист, педагог, композитор. Один из крупнейших фортепианных педагогов Европы, создатель всемирно известной пианистической школы. В 1862-1878 годах был профессором Петербургской консерватории.
15 Брассен Луи (1840-1884) - французский пианист, композитор. Концертировал как солист и ансамблист. Был известен как пропагандист творчества Л. Бетховена. Профессор и преподаватель Петербургской консерватории в 1878-1884 годах.
16 Арсеньев Константин Константинович (1837-1919)-известный русский публицист, юрист и критик, писатель, общественный и земский деятель. Сотрудничал в популярных журналах "Русский Вестник", "Вестник Европы", "Отечественные записки" и проч. Автор ряда монографий в области юриспруденции, критических статей о русских писателях и поэтах конца XIX - начала XX веков, о западных романистах. В 1889-1891 годах был председателем Литературного фонда. Почетный академик Российской академии наук, почетный доктор государственного права Петербургского университета, почетный член Московского и Казанского университетов.
17 Парланд Альфред Александрович (1842-1920) - известный русский архитектор конца XIX - начала XX веков, автор проектов храма Воскресения Христова в Троице-Сергиевой пустыни, храма Воскресения Христова ("На крови") в Петербурге и ряда др. Академик\ профессор Санкт-Петербургской академии художеств.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Устюженский краеведческий музей (УКМ). Фонд 3. Шифр - ДП (материалы по истории края досоветского периода).
Коробка (К) 4. Дело (Д) 35 (1).
Сипягина-Лилиенфельд. Изображения индивидуальные разных лет. Д. 35 (3).
Сипягина-Лилиенфельд. Личные документы и вещи. Д. 35 (6).
Места пребывания В. У. Сипягиной. Д. 35 (7).
Окружение (записные книжки с адресами). Д. 35 (8).
Окружение (Устюжна и уезд). Д. 35 (9).
Окружение (Санкт-Петербург и окрестности). Д. 35 (10).
Окружение (музыканты, литераторы, художники). К. 5. Д. 35 (12).
Сипягина-Лилиенфельд. Родословная. Д. 35 (13).
Масловы. Д. 35 (14).
Сипягина (Маслова) Александра Яковлевна. Д. 35 (15).
Сипягин Уар Семенович. Д. 35 (16).
Сипягина Софья Уаровна. Д. 35 (17).
Заварова (Сипягина) Ольга Уаровна. Д. 35 (18).
Лилиенфельд Николай Васильевич. Д. 35 (19).
Лилиенфельды. К. 6. Д. 35 (20).
Сипягина-Лилиенфельд. Концертная деятельность. Документы по организации концертов периода до 1917 года. Д. 35 (21).
Концертная деятельность. Программы и афиши концертов периода 1879-1917 годов. Д. 35 (22).
Концертная деятельность. Документы по организации концертов периода 1917-1922 годов. Д. 35 (23).
Концертная деятельность. Программы и афиши концертов периода 1917-1922 годов. Д. 35 (24).
Концертная деятельность. Рукописи, рабочие записи. Д. 35 (25).
Концертная деятельность. Заметки в прессе. Д. 35 (26).
Концертная деятельность. Благодарственные письма. Д. 35 (27).
Программы и афиши концертов и литературных вечеров, посещаемых В. У. и С. У. Сипягиными. Д. 35 (28).
Сипягина-Лилиенфельд. Педагогическая деятельность. Д. 35 (29).
Общественная деятельность за период 1884-1916 годов. Д. 35 (30).
Общественная деятельность за 1918-1922 годы. К. 7. Д. 35 (31).
Хозяйственные документы Сипягиных, Масловых и Лилиенфельдов за период до 1917 года. Д. 35 (32).
Хозяйственные записки Сипягиных, Масловых и Лилиенфельдов за период до 1917 года. Д. 35 (33).
Хозяйственные документы Сипягиных за период после 1917 года. Д. 35 (34).
Хозяйственные записки Сипягиных за период после 1917 года. Д. 35 (35).
Судебные тяжбы и разбирательства Масловых, Сипягиных и Лилиенфельдов. К. 8. Д. 35 (36).
Материалы по усадьбе Свистуны (Круглицкая / Никифоровская / волость). Без дат. Д. 35 (37).
То же за период до XIX века. Д. 35 (38). То же за период 1800-1859 годов. Д. 35 (39).
То же за период 1860-1869 годов. Д. 35 (40).
То же за период 1870-1889 годов. Д. 35 (41).
То же за период 1890-1899 годов. Д. 35 (42).
То же за период 1900-1909 годов. Д. 35 (43).
То же за период 1910-1917 годов. Д. 35 (44).
То же за период после 1917 года. К. 9. Д. 35 (45).
Сипягина-Лилиенфельд В. У. Дневниковые записи периода 1870-1889 годов. Д. 35 (46).
То же периода 1890-1899 годов. Д. 35 (47).
То же периода 1900-1917 годов. Д. 35 (48).
То же в блокнотах периода 1899-1913 годов. Д. 35 (49).
То же периода 1910-1917 годов. К. 10. Д. 35 (50).
Сипягина-Лилиенфельд В. У. Дневниковые записи периода до Октября 1917 года (предположительно). Д. 35 (51).
То же за период 1917-1923 годов. Д. 35 (52).
То же за период 1917-1923 годов (предположительно). Д. 35 (53).
Рукописи очеркового характера В. У. и С. У. Сипягиных. К. 14. Д. 35 (73).
Письма В. У. Сипягиной-Лилиенфельд к А. Я. Сипягиной без дат и за период 1877-1906 годов. Д. 35 (74).
Письма В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от А. Я. Сипягиной без дат и за период 1881-1906 годов. Д. 35 (75).
Переписка А. Я. Сипягиной. Д. 35 (76).
Письма В. У. Сипягиной-Лилиенфельд к Н. В. Лилиенфельду за период 1882-1898 годов. Д. 35 (77).
Письма В. У. Сипягиной-Лилиенфельд от Н. В. Лилиенфельда без дат и за период 1881 -1898 годов. Д. 35 (78).
Переписка Н. В. Лилиенфельда за период 1883-1896 годов. К. 15. Д. 35 (79).
Переписка В. У. и Н. В. Лилиенфельдов со служащими усадьбы Свистуны в 1889-1917 годах. Д. 35 (80).
Письма к В. У. Сипягиной-Лилиенфельд из действующей армии в период первой мировой войны (1914-1917 годы). Д. 35 (82).
Переписка В. У. Сипягиной-Лилиенфельд с различными учреждениями и организациями за период 1909-1922 годов. Д. 35 (83).
Переписка У.,С. Сипягина. Д. 35 (84).
Переписка С. У. Сипягиной. Д. 35 (86).
Переписка Заваровой (Сипягиной) О. У. Фонд 3. Шифр С П (материалы по истории края советского периода). К. 173.
Протоколы совещания уездного земельного управления от 08.02.1923 года.
2. Объявина И. В. Жизнь и творчество В. У. Сипягиной-Лилиенфельд. Курсовая работа студентки Вологодского педагогического института и доклад на педагогических чтениях представителей детских музыкальных школ и школ искусств западной зоны Вологодской области. Рукопись. 1989-1990.
3. Бобpов А. В. А. И. Куприн в Даниловском. Хроника // Устюжна. Историко-литературный альманах. № 1. Вологда, 1992.
4. Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. М., 1960.
5. Pуммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Т. 1. СПб., 1886. 6. Музыкальный энциклопедический словарь. М., 1990.
7. Большая советская энциклопедия (второе издание). Т. III. М., 1950. Т. XXXII. М., 1955.