Итак, дорогие читатели, вы закрыли последнюю страницу этой книги и убедились, как много в библиотечной профессии удивительных личностей, каждая со своей неповторимой судьбой.
Но важно знать, что не каждому из тех, кто мог бы быть библиотекарем, судьба предоставила такую возможность. Поведаем в заключение об одной из таких личностей.
Меня давно занимал вопрос, почему Пушкин не занимал почетнейшей в его время должности библиотекаря в Императорской публичной библиотеке, несмотря на все располагающие к тому данные. Я начал интересоваться подробностями его биографии и нечаянно установил, что с этой Библиотекой, а точнее с ее руководителем, а еще точнее — с его дочерью была связана глубочайшая жизненная драма поэта — может быть самая глубокая из всех свалившихся на его голову напастей. Она-то и полностью исключила возможность его библиотекарской карьеры, оставив глубокую личную обиду за допущенную к нему несправедливость, что косвенно отразилось на всех его отношениях с Императорской публичной библиотекой. На вопрос «Почему Пушкин не стал библиотекарем ?» отвечаю сразу: Шерше ля фам.
А теперь прошу вашего внимания к разъяснению подробностей. Дальнейший текст представляет перепечатку моей статьи «Пушкин, любовь и... библиотека», опубликованной к пушкинскому юбилею журналом «Библиотековедение» (1999. — №3. —С. 4-22).
Ю.Н. Столяров
В связи с пушкинским юбилеем библиотеки самыми разными способами освещали самые различные стороны яркой и трагической жизни поэта, самые разнообразные оттенки его гениального творчества. Вихрь пушкинианы захватил и меня. Мне захотелось коснуться вопроса, который непосредственно связан с библиотечным делом, — вопроса о взаимоотношениях А.С. Пушкина с Императорской публичной библиотекой. Вопрос этот: почему начиная с 1829 г. Пушкин не доставлял туда свои книги, хотя это предписывалось строгими правилами об обязательном экземпляре?
Согласно утвержденному Александром I Положению об управлении Императорской публичной библиотекой (1810), ей даровалось право получать по два экземпляра каждой вновь издаваемой книги из всех типографий, в империи состоящих. С 1828 г. их количество, по Цензурному уставу, было сокращено до одного.
Пушкин, исправно посылавший дотоле в библиотеку по два экземпляра, теперь вдруг правилом пренебрегает. Не странно ли?
За исполнением Положения тщательно наблюдали сотрудники библиотеки Крылов, Сопиков, Загоскин. При необходимости они напоминали нарушителям о предписании царя невзирая на лица: герою Отечественной войны М.Б. Барклаю де Толли — генерал-фельдмаршалу и князю, президенту Вольного экономического общества А.А. Нартову и т.п. Не был исключением и Пушкин. И.А. Крылов докладывал директору библиотеки А.Н. Оленину: от АС. Пушкина не получены «Полтава» 1829 г. издания, «Евгений Онегин», глава 7 (1830 г.), «Бахчисарайский фонтан» (1830 г.). Автору направлялись вежливо-официальные напоминания типа: «По приказанию господина директора Императорской Публичной библиотеки канцелярия оной на основании дарованного права Библиотеки и самого устава о цензуре просит его высокоблагородие Александра Сергеевича Пушкина печатанные им книги его сочинения 1) Евгений Онегин 2) Полтава и 3) Историю о Пугачевском бунте доставить ныне в Библиотеку и впредь какие будут издаваться сочинения доставлять. 22 марта 1835 г.».
Эта просьба, как и предыдущие и последующие, была адресатом проигнорирована. В 1836 году помощник И.А. Крылова И.П. Быстров жаловался: «Пушкин не доставил Истории Пугачевского бунта. К нему писано было не однажды, но ответа не получено».
В чем дело?
Начинаю выстраивать версии.
Может быть, Пушкин, в творческих эмпиреях витавший, не придавал значения прозаическому порядку? Да и что ему цензурный устав, если его личным цензором был сам император?
Отпадает эта версия. До времени Пушкин был вполне послушен и свой долг соблюдал. Первая глава «Евгения Онегина» (написана в 1823 г.) кончается такой строфой (выделено полужирным курсивом здесь и далее — мной):
Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам:
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Мало того, Пушкин был прекрасно осведомлен о том, кто персонально в Императорской библиотеке отвечает за полноту обязательного экземпляра: в «Воображаемом разговоре с Александром I» (написан в 1824—1825 гг.) поэт советует царю прочесть «Руслана и Людмилу», «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан», «Онегина», который печатается: буду иметь честь отправить два экз. в библиотеку Вашего величества к Ив. Андр. Крылову».
Поэт вообще с должным уважением относился к библиотеке, тонко чувствовал аромат этого слова. В «Повести из римской жизни», где действие происходит в 65 году н.э., чтобы подчеркнуть почтенный возраст персонажа, Пушкин вкладывает в его уста устаревшее кХ1Х в. произношение слова «библиотека»: «Старый управитель повел его в «вивлиотеку», где осмотрели мы несколько свитков...». Главный же герой, человек более молодой, называет ее по-современному: «Солнце клонилось к западу; я пошел к Петронию. Я нашел его в библиотеке». К слову, ударение в этом слове тогда еще было на «о»: в «Евгении Онегине» читаем:
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей...
Может быть, отказ Пушкина предоставлять свои книги библиотеке объясняется скупостью автора? Такая версия имеет хождение в литературе: «Пушкин не хотел тратить свои деньги на покупку книг для библиотеки. Косвенным доказательством этого может служить его письмо писателю Н.И. Хмельницкому, организовавшему библиотеку в Смоленске и просившему поэта прислать свои книги. 6 марта 1831 года Пушкин писал: «Я бы за честь себе поставил препроводить сочинения мои в Смоленскую библиотеку, но вследствие условий, заключенных мною с Петербургскими книгопродавцами, у меня не осталось ни единого экземпляра, а дороговизна книг не позволяет мне и думать о покупке».
Отметим, что возлагать на автора бремя покупки собственных книг и их пересылки желающим, хотя бы это была и библиотека, неэтично. В сложившейся же ситуации Пушкина тем более легко понять: ну нет у него в данный момент свободных экземпляров и почему он должен сам за ними куда-то ехать, покупать и посылать? Тем более что запрос Н.И. Хмельницкого совпал со свадебными хлопотами Пушкина и с действительной его финансовой озабоченностью в целях для него в тот момент куда более важных. В конце концов, Н.И. Хмельницкий мог быть утешен тем, что увековечил свое имя и имя своей библиотеки уже самим фактом получения собственноручного письма Пушкина.
И последнее: одно дело невесть откуда взявшаяся библиотека и совсем иное Императорская публичная, куда Пушкин обязан был сдавать свои книги, прекрасно об этом знал и до 1829 г. считал выполнение этой обязанности для себя честью.
Остается последнее предположение: не пробежала ли между Пушкиным и библиотекой черная кошка? Если это так, то к кому персонально может относиться неприязнь Пушкина? Выяснять это логично с вопроса: были ли какие-нибудь связи у Пушкина с директором и другими сотрудниками библиотеки, и если были, то какие именно?
На пути к ответу на последний вопрос исследователя ожидает богатейшая информация.
Выясняется, что А. С. Пушкин еще с юного возраста прекрасно знал семью директора библиотеки А.Н. Оленина, был принят в ней «как свой человек и, по семейным преданиям, часто беседовал с А.Н. Олениным об искусстве» (по словам пушкиноведа П.В. Анненкова). Салон Оленина Пушкин посещал с 1817 года по апрель 1820-го — до ссылки на юг. Под влиянием оленинского кружка у него возник интерес «к преданьям старины глубокой», первым результатом которого было появление «Руслана и Людмилы», а затем и многих других произведений. Для издания «Руслана и Людмилы» Оленин, среди многих талантов обладавший и художническим даром, нарисовал виньетку, которую Пушкин оценил так: «сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности».
В салоне Оленина Пушкин познакомился с другими сотрудниками библиотеки, и в дальнейшем его связывали с ними тесные дружеские и практически ничем не омраченные отношения. Библиотекарь Н.И. Гнедич на правах «дружеского попечения» был первым издателем «Руслана и Людмилы», тираж «Кавказского пленника» складывался в его квартире, т.е. в Императорской публичной библиотеке (для ее сотрудников А.Н. Оленин построил «библиотечный дом»). С другой стороны, А.С. Пушкин посвящал Гнедичу свои стихи, его перевод «Илиады» Гомера назвал «великим подвигом» и опубликовал на него в «Литературной газете» рецензию (1830 г.).
Пушкинские стихи адресованы также К.Н. Батюшкову, А.И. Дельвигу, другим собратьям по перу и одновременно сотрудникам Императорской публичной библиотеки.
Пушкин был первым, кто записал рассказ библиотекаря Ивана Андреевича Крылова о его юных годах, и это свидетельство тем дороже, что баснописец не оставил по себе ни одной автобиографической строки, умудрился практически никому ничего о себе не рассказать и даже не «вымарать, что заблагорассудится» из своей биографии, написанной П.П. Каменским. Сослуживцу-библиотекарю и литератору М.Е. Лобанову Крылов по этому поводу отписал: «Прочел, ни поправлять, ни вымарывать ни времени, ни охоты нет». Как же он доверял Пушкину, если с ним одним поделился фактами своей биографии!
У Крылова поэт был за день или два до своей дуэли, Иван Андреевич присутствовал при последних мгновениях жизни Пушкина и собственноручно закрыл ему глаза.
Библиотекарю, писателю, музыковеду князю В.Ф. Одоевскому принадлежит крылатая фраза «Солнце русской поэзии закатилось», а так можно сказать лишь испытывая глубочайшее почтение к поэту.
Библиотекарь, а также филолог, поэт и будущий академик А.Х. Востоков среди прочих подал свой голос за избрание Пушкина в члены Российской академии...
Естественно, что по возвращении в Петербург из ссылки в 1828 г. Пушкин снова посещает дом Олениных и вновь принимается там весьма радушно. Летом семья Олениных выезжала на дачу в Приютино, что в 16 верстах от Санкт-Петербурга, на зиму возвращалась в город, и Пушкин везде постоянный и желанный гость.
Оленин считал литературные труды составной частью работы в руководимой им библиотеке и в представлениях своих сотрудников к повышению по должности, награждению и т.п. особо отмечал: «за усердную службу и за немаловажные труды в пользу русской словесности». Работа в библиотеке считалась очень почетной. Так, может быть, Пушкин был обижен на Оленина за то, что столь престижное место не было предложено ему?
Но возможно, что оно и не могло быть ему предложено в силу недостаточной знатности происхождения? Все же одно дело прямой потомок Рюриковичей князь В.Ф. Одоевский и совсем иное — «просто русский мещанин», как сам себя аттестовал Александр Сергеевич.
Это предположение легко опровергнуть: в Библиотеке работали мелкопоместный дворянин из Малороссии Н.И. Гнедич, который, к тому же, как он писал, от колыбели остался в печальном мире сиротой; И.А. Крылов — тоже сирота с десяти лет и сын бедняка-офицера, сбежавший в Петербург из Твери с должности канцеляриста и выбившийся в люди самостоятельно: B.C. Сопиков, В.Г. Анастасевич и некоторые другие сотрудники не были даже дворянами.
Может быть, в библиотеке ко времени второго появления Пушкина в Петербурге уже не было вакансий?
Однако, например, литератор И.П. Быстрое впервые познакомился с И.А. Крыловым в марте 1829 г., а уже в мае в качестве библиографа составлял указатель к русским периодическим изданиям. Так что при желании место и должность для Пушкина могли бы быть найдены, тем более что в этот период он был не у дел.
К сожалению, не располагаю на этот счет никакими сведениями. Было бы любопытно знать, заходил ли об этом разговор между Пушкиным и Олениным и каково было отношение Пушкина к возможности стать библиотекарем. Этот сюжет еще ожидает своего исследователя.
Но даже если такой вопрос стоял и решился для Пушкина отрицательно, есть основания полагать, что была куда более важная причина размолвки между Пушкиным и Олениным.
...Итак, она звалась Анет — на принятый в той среде французский манер. Это была Анна Алексеевна Оленина, младшая дочь директора библиотеки. В истории отношений ее и поэта и следует искать причину резко изменившегося в конце 1829 г. отношения Пушкина к Олениным, а из-за них — и к Императорской публичной библиотеке.
Как писала в дневнике сама А.А. Оленина (о себе в третьем лице), «Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она пылко восхищалась его увлекательной поэзией».
Вернувшийся с юга в Петербург Пушкин увидел в Анне двадцатилетнюю девушку, живую и обаятельную, блиставшую умом, вкусом и образованием. И страстно в нее влюбился. Через несколько месяцев предложил руку и сердце. Но брак не состоялся.
Есть несколько объяснений на этот счет.
Согласно одному из них, предложение Пушкина отклонила мать Анет Елизавета Марковна, урожденная Полторацкая, — двоюродная тетка Анны Петровны Полторацкой, которая известна как Анна Петровна Керн.
Наиболее распространена версия, в соответствии с которой Пушкин получил отказ от А.Н. Оленина: «Для того чтобы завоевать «милости государя», которые ставились им превыше всего, Оленин старался служить ему верой и правдой. И, естественно, Оленин не мог допустить, чтобы Пушкин, за которым был установлен Государственным советом (28 июня 1828 г.) «секретный надзор», стал его зятем. С точки зрения Оленина, дать согласие на сватовство Пушкина значило скомпрометировать себя в глазах царя»; «Преуспевающий сановник, принадлежащий к высшим кругам петербургского общества, тонкий царедворец, А.Н. Оленин не считал неблагонадежного поэта подходящей партией для своей дочери» и т.д.
Звучит убедительно, особенно если учесть, что А.Н. Оленин, кроме прочего, был государственным секретарем, т.е. особой, приближенной к императору.
Но множество свидетельств современников протестует против этой версии. Исключительная литературная терпимость Оленина позволяла его салону быть открытым домом для членов царской семьи, высших сановников, будущих декабристов и одновременно для крепостного художника. Между прочим, среди людей, причастных к тайным обществам, был сын Алексея Николаевича — Алексей Алексеевич Оленин. И хотя Оленин действительно осуждал участников восстания, это нимало не отразилось на его либеральном отношении к участникам салона. В 1832 г., уже после разрыва Пушкина с Анной Олениной, А.Н. Оленин, будучи Президентом Российской академии, дал согласие на избрание Пушкина членом этой академии. Оленин и Пушкин встретились на похоронах их общего любимца — Н.И. Гнедича (1833 г.), Пушкин участвовал в пожертвованиях на памятник Гнедичу и имел за это письменную благодарность от А.Н. Оленина. Контакты между ними, — правда, уже куда более прохладные, — продолжались и впоследствии. После смерти Пушкина его бюст был установлен Олениным в библиотеке. Иными словами, со стороны Оленина неприязнь к Пушкину отсутствовала, опасение быть скомпрометированным в глазах царя — тоже.
Не подтверждается также версия, по которой брак Анет и Пушкина расстроил портретист и ровесник Пушкина Карл Павлович Брюллов. По его словам, Анет «бросала мне такие взгляды, что я чуть-чуть не женился». Однако художник заболел «и более месяца пролежал в постели, но зато оставил ее свободной и от болезни, и от любви».
На поверку эта версия оказывается курьезом или мистификацией: Брюллов с 1823 по 1835 год был в Италии.
Еще одно объяснение состоит в том, что Пушкин сам отказался от брака — правда, по неизвестным причинам. В доказательство приводятся его нелестные строки о семействе Олениных в черновике к 8-й главе «Евгения Онегина» и воспоминания художника М.И. Железнова: «Пушкин посватался и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов, но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и наконец предложил гостям сесть за стол без него.
Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, окончившихся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха».
К первому аргументу (черновик 8-й главы «Онегина») вернемся позже, а второй заслуживает анализа здесь. Действительно, тот факт, что Оленин устроил званый обед, свидетельствует: Пушкин не был отвергнут ни родителями Анет, ни ею самой. Что же случилось в последний момент? «Жених не явился», а где же была невеста? Не происходило ли между ними в этот последний момент решительное объяснение, в ходе которого Пушкин был отвергнут своей избранницей? Ведь если бы от женитьбы отказался он сам, зачем бы ему было приходить «после обеда, довольно поздно»? Можно представить, какой у него был вид, если Оленин «взял его под руку» и повел в кабинет для объяснений. Можно предположить, что Пушкин пришел для того, чтобы ухватиться за последнюю соломинку — убедить отца приказать дочери выйти за него замуж. Отец же на это не пошел, что оскорбило Пушкина в его лучших чувствах еще больше.
Психологически такое развитие событий и их финал представляются наиболее естественными. Дело остается за тем, чтобы это доказать. Самыми убедительными были бы свидетельства первоисточников. К ним и обратимся.
Лучший свидетель — сам Пушкин. Точнее, его лирика той поры. Попробуем прочесть его стихотворения под углом зрения развития взаимоотношений с Анет, памятуя, конечно, что стихи — это не следственные показания, но и имея также в виду, что в стихах личность выявляет свою душу куда тоньше и глубже, чем в документальных свидетельствах.
Пушкин появился в Петербурге с настроением хуже некуда. Он и вообще-то не любил этот город, который приносил ему больше неприятностей, чем отрады.
В день своего рождения (26 мая 1828 г.) поэт осмысливает свою жизнь в следующих выражениях:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал?
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
По приезде в Петербург в Пушкине происходит душевный перелом, вызванный вспыхнувшим чувством к Анет. В мае 1828 г. семья Олениных, Пушкин, Грибоедов и Вяземский совершили прогулку на пароходе (тогда это только-только входило в моду) из Санкт-Петербурга в Кронштадт. В этот день произошел эпизод, о котором Анет записала в дневнике: «Анна Алексеевна ошиблась, говоря Пушкину ты, и на другое воскресенье он привез эти стихи»:
Ты и Вы
Пустое Вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с нее нет силы,
И говорю ей: как вы милы,
И мыслю: как тебя люблю!
Среди прочих салон Оленина посещал в ту пору англичанин Дау, поставивший целью создать карандашные портреты выдающихся лиц Петербурга. В их числе был и Пушкин. Обращаясь к художнику, поэт пишет:
Зачем твой дивный карандаш
Рисует мой арапский профиль?
Хоть ты векам его предашь,
Его освищет Мефистофель.
Рисуй Олениной черты:
В жару сердечных вдохновений
Лишь юности и красоты
Поклонником быть должен гений.
За легкой самоиронией здесь проглядывает и то, что тревожит Пушкина: свой почти тридцатилетний возраст он уже ощущает как бремя, а «арапский профиль» — как несчастливое наследие.
Тем не менее все развивается благополучно. Пушкин в последующих стихах обращается к предмету своей любви на «ты».
Волненьем жизни утомленный,
Оставя заблуждений путь,
Я сердцем алчу отдохнуть,
И близ тебя, мой друг бесценный...
Однажды Пушкин появился у Олениных в тот момент, когда Анет получает урок пения у М.И. Глинки — разучивает грузинские напевы, привезенные А.С. Грибоедовым. Пушкин не остался пассивным слушателем:
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный...
Оленина показала это стихотворение М.И. Глинке, и тот написал известный романс.
Пушкин использовал любой повод, чтобы воспеть свою любовь. В честь А.О. Смирновой-Россет П.А. Вяземский написал стихотворение «Черные очи», которые сравнивал со звездами:
Южные звезды, черные очи!
Неба чужого огни!
Вас ли встречают взоры мои
На небе хладном бледной полночи?
Пушкин был с нею тоже знаком довольно коротко, но стихи Вяземского парировал своими:
Ее глаза
Она [Смирнова-Россет]
мила — скажу меж нами —
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей,
Но сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля —
В них скромных граций торжество,
Поднимет — ангел Рафаэля
Так созерцает божество.
Пушкин, как видим, уже считает Оленину «своей». В одном из черновиков он представил себе, как будет выглядеть ее имя после свадьбы, написав по-французски: Анет Пушк'ин. Эта надпись густо зачеркнута, — думаю, после разрыва отношений между ними.
Оптимизм поэта оказался преждевременным. Он начинает обостренно чувствовать тревогу по этому поводу. Вот два свидетельства: «Приметы» и «Предчувствие».
Приметы
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны...
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
Обратим внимание на отчужденное «к вам»: дистанция между поэтом и тем, к кому он ехал, резко увеличилась. А ехал он «прочь» — уже даже не «от вас»: дистанция увеличилась еще больше. Судя же по примете, эта дистанция грозит стать бесконечной...
Предчувствие
Снова тучи надо мною
Собралися в вышине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду...
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
Тема предчувствия, на мой слух, кончается словами: «Я спешу в последний раз». Далее развивается новый сюжет: лирический герой смирился со своей участью; все, чего он просит, — хотя бы трогательное, душевное прощание («взор свой нежный подыми иль опусти», не будь только бесчувственной, равнодушной). Предчувствие — еще не реальность. Поэт не оставляет надежды достучаться до сердца возлюбленной. Если до нее не доходят прозаические речи, он готов бросить на чашу весов последнюю возможность — использовать свой поэтический дар:
Увы, язык любви болтливой,
Язык неполный и простой,
Своею прозой нерадивой
Тебе докучен, ангел мой.
Но сладок уху милой девы
Честолюбивый Аполлон.
Ей милы мерные напевы,
Ей сладок рифмы гордый звон.
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвешь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтешь.
И вот здесь тоже поднятая тема исчерпывается. Дальше следует обращение к своему поэтическому дару, имеющее сверхзадачу: разжалобить адресата, посетовать на несчастливую судьбу, — а что еще остается делать бедному влюбленному:
Благословен же будь отныне,
Судьбою вверенный мне дар.
Доселе в жизненной пустыне
Во мне питая сердца жар,
Мне навлекал одно гоненье,
Иль лицемерную хулу,
Иль клевету, иль заточенье,
И редко хладную хвалу.
У поэта, как видим, нет претензий к любимой, нет слов осуждения — винить в несложившейся взаимности некого. Ему остается только сравнивать свой удел с более удачливыми счастливчиками:
Счастлив, кто избран своенравно
Твоей тоскливою мечтой,
По ком любовью млеешь явно,
Чьи взоры властвуют тобой;
Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову ревниво,
Признанья слушает твои.
Какие признанья, признанья в чем? По ком «любовью млеешь явно», т.е. не скрывая ее от того, кто слушает эти признанья? Но даже «сгорая пламенем любви», поэт отмечает независимость — «своенравность» собеседницы, характеризует ее мечту как «тоскливую» — убийственная характеристика!
Момент окончательного выяснения отношений Пушкина с Анет нашел отражение в принадлежащих ему сатирических изображениях Олениной (в альбоме Е.Н. Ушаковой, декабрь 1828 — январь 1829 г.) и строках приписываемых ей восклицаний: «Прочь! прочь отойди! — Какой беспокойный! — Прочь! прочь! — Отвяжись, — руки недостойный». О содержании разговора между Пушкиным и А.Н. Олениным можно судить по писавшейся в это время поэме «Тазит», где герой:
...не властный превозмочь
Волнений сердца, раз приходит
К ее отцу, его отводит
И говорит: «Твоя мне дочь
Давно мила. По ней тоскуя
Один и сир, давно живу я.
Благослови любовь мою.
Я беден, но могуч и молод.
Мне труд легок. Я удалю
От нашей сакли тощий голод.
Тебе я буду сын и друг,
Послушный, преданный и нежный,
Твоим сынам кунак надежный,
А ей — приверженный супруг».
В черновиках присутствует и ответ отца:
«Какой безумец, сам ты знаешь,
Отдаст любимое дитя!
Ты мой рассудок иссушаешь
Иль празднословя, иль шутя.
Ступай, оставь меня в покое».
Глубоко в сердце молодое
Тяжелый врезался укор,
Тазит сокрылся — с этих пор
Ни с кем не вел он разговора
И никогда на деву гор
Не возводил несчастный взора.
Рисунки профилей Анет и Алексея Николаевича Олениных на полях черновика «Тазита» подсказывают, кем и какими обстоятельствами навеяны эти строки.
Обсуждать на этом фоне вопрос о службе в библиотеке было, конечно, абсолютно исключено...
Отношения выяснены. Оснований для отказа Пушкин не признает. «Пламень любви» гасится в нем пламенем ревности и оскорблённости в лучших чувствах* (Я полагал, что из-за личной обиды Пушкин и перестал посылать свои книги в Публичную библиотеку. Ц.И. Грин и Т.Н. Суздальцева в книге «Публичная библиотека и лучший поэт России» (СПб, 2000. — С. 23) выдвинули более убедительную версию. Снимаю свое предположение, благодарю специалистов более авторитетных в этом вопросе, чем я, и горячо рекомендую прочесть их замечательную книгу), и этот порыв он выплескивает на страницы черновика 8-й главы «Евгения Онегина»:
Annet Olenine тут была
Уж так [жеманна], так мала!
Так бестолкова, так писклива,
Что вся была в отца и мать.
Оленину в другом черновике досталось еще больше:
Тут был отец ее пролаз,
Нулек на ножках...
Несправедливость этих строк так и бросается в глаза: ну кто бы упрекал Анет в малом росте, только не Пушкин, и сам весьма малорослый. «Бестолковость» — это, по-видимому, ее нежелание внять уговорам и доводам Пушкина.
Остыв, он и сам понял несправедливость своей минутной вспышки, и эти строки были им решительно вычеркнуты.
Но обида, в особенности на главу семьи А.Н. Оленина, осталась. Своему упорству (упрямству) Пушкин остался верен и в последующем, а значит нанесенная ему рана не заживала, несмотря на то, что внешне все выглядело благополучно: появилась жена-красавица Наталья Гончарова, образовалась семья, рождались дети...
Анне же Алексеевне он все простил. Его чувство к ней осталось по-прежнему трепетным и нежным.
Окончив «Полтаву», он пишет посвящение, адресованное, по свидетельству А.Н. Олениной, ей (1849 г.):
Тебе — но голос музы томной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Легко представить, какие слухи и кривотолки будоражили высший свет после скандального званого обеда. Пушкина они больно ранят, но еще больнее ему оттого, что они задевают честь возлюбленной, а он не в силах ей помочь:
Когда твои младые лета
Позорит шумная молва,
И ты по приговору света
На честь утратила права;
Один, среди толпы холодной
Твои страданья я делю
...
Не пей мучительной отравы,
Оставь блестящий, душный круг;
Оставь безумные забавы:
Тебе один остался друг.
Пушкин все еще рассчитывает остаться хотя бы другом. Но на его долю не остается и этого. И он прощается со своей любовью бессмертными стихами:
Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Шедевр не комментируют.
Позднее, в 1833 году, Пушкин сделал под этим стихотворением приписку «давно прошедшее» (по-французски). Любовь к тому времени, возможно, была вытеснена, но ощущение несправедливости сохранилось — отношение к Императорской публичной библиотеке тому свидетельство.
Когда стало окончательно ясно, что эта любовь безответная и безнадежная, свет Пушкину стал не мил, и он был готов умчаться из постылого Петербурга куда глаза глядят:
К подножию ль стены великого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец...
Но от себя не убежишь, и Пушкин прекрасно это понимает:
... Поедем... но, друзья,
Скажите, в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу,
Как дань привычную, любовь я принесу?
В октябре 1828 г. Пушкин покидает Петербург, оставляя о нем такое впечатление:
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит —
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.
А.А. Оленина записывала в дневнике, что ее нога «действительно очень мала, и почти никто из ее подруг не мог надеть ее туфель. Пушкин заметил это преимущество, и его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножками молодой Олениной».
Как известно, Пушкин очертя голову поехал не в Китай и не в Италию, а на Кавказ, где шли бои.
Но мысли об Олениной действительно тревожат Пушкина и вдали от Петербурга:
На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, тобой одной... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Новая любовь — это уже чувство к Наталье Гончаровой.
К новому 1830 г. А.С. Пушкин задумал разослать знакомым свои визитные карточки. В составленном с этой целью списке была и фамилия Олениных, но по размышленьи здравом Пушкин ее вычеркнул:
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...
На самом деле это в его сердце продолжала жить память...
Рискну высказать догадку: «Евгений Онегин» закончен 25 сентября 1830 г. — столь внезапно, едва ли не на полуслове, под влиянием замужества Олениной (которая с 1830 г. стала носить фамилию Андро). В романе Пушкин — Оленина была поставлена последняя точка. В феврале 1831 г. состоялась свадьба и самого Пушкина, причем со своей будущей женой он был знаком с того же столь памятного для него 1828 года.
В первой главе «Евгения Онегина» автор намеревался написать «поэму песен в двадцать пять», а окончил ее всего лишь восьмой главой. Поначалу он «даль свободного романа... еще не ясно различал», но затем установка рассудочной Татьяны: «Я другому отдана; я буду век ему верна» (Анет Оленина вышла замуж в 1830 г.!) — мгновенно высветила суть коллизии и сделала продолжение романа излишним. К тому же это было и слишком мучительно — снова, «в минуту злую для него», погружаться сердцем «в бурю ощущений». У него нет сил описывать и ту, «с которой образован Татьяны милый идеал». «О много, много рок отъял!» — вот и все, на что хватило поэта. Судьба замужней Татьяны уже его не интересует.
Говоря все это, я отдаю отчет в полном внешнем различии сюжета «Онегина» и описываемой сердечной драмы Пушкина. А все же внутренняя душевная их перекличка чувствуется — по крайней мере мною.
Вот, кажется, и решена поставленная задача. И можно ставить точку.
Однако пока что перед нами, так сказать, лишь косвенные свидетельства. А вдруг в этом анализе есть натяжки, домыслы? Как это проверить?
Такая возможность имеется. Есть ведь и другой участник этой драмы. Это Анет. А она вела дневник, в том числе и в 1828—1829 гг. Хотела, по собственному признанию, уничтожить его, когда выйдет замуж, но потом решила оставить в назидание дочерям: чтобы они понимали ход ее мыслей, понимание супружеского долга. Дневник оказался в Варшаве, потом в Париже. В 1936 г. он был там издан, но ограниченным нумерованным тиражом. Ознакомиться с ним мне долгое время не доводилось. Когда же это представилось возможным (сейчас оригинал хранится в Пушкинском доме), выяснилось, что все так и было, как я себе представлял по психологическому анализу пушкинских стихотворений.
Итак, audiatur et artera pars: пусть будет выслушана и другая сторона.
Анет отдавала Пушкину должное, признавая, что Бог даровал Пушкину « Гений единственный », называла его самым интересным человеком своего времени. Внимание знаменитого поэта ей, конечно, льстило. Ее привлекали живость, находчивость, остроумие, темперамент, отзывчивость Пушкина.
Но одно дело — Пушкин как литературный гений, и совсем другое — Пушкин-муж, Пушкин-отец ее будущих детей. Здесь Оленина проявляет осторожное благоразумие, не по летам холодную рассудочность. Окруженная толпой поклонников, она имела возможность сравнивать и выбирать. Пушкин не был ей симпатичен:
«Бог ...не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, который был виден в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль («Зачем твой дивный карандаш рисует мой арапский профиль» — помните?)... не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава и неограниченное самолюбие»... и т.д. Ну можно ли выходить замуж за столь отталкивающую личность?
И.А. Крылов, самый близкий друг всей семьи Олениных, как-то попенял Анне за то, что она «пренебрегала хорошими партиями, думая выйти за генерала». Оленина возражала, но вместе с тем выразила уверенность в том, что Крылов не пожелал бы ей выйти замуж «за Краевского или за Пушкина». Она доверяет дневнику следующий ответ Крылова: «Боже избави, — сказал он, — но я желал бы, чтобы вы вышли за Киселева, и, ежели хотите знать, он сам того желает. Но он и сестра говорят, что нечего ему соваться, когда Пушкин того же желает».
Так что ее отказ Пушкину, и отказ твердый, категорический, был предрешен изначально, приметы и предчувствия, как видим, его не обманывали. Мало того, Оленина была уверена, что ее отказ встретит в обществе понимание и одобрение.
А вот ее рассуждения, достойные повзрослевшей Татьяны Лариной. 7 июля 1828 г. (в разгар пушкинской любви к ней) она размышляет, как будет реагировать, если получит предложение от брата своей тетушки Варвары Дмитриевны Полторацкой: «Думаю, что выйду за него. Буду ли я счастлива? Бог весть! Но сомневаюсь. Перейдя пределы отцовского дома, я оставляю большую часть счастья за собою [позади]. Муж, будь он ангел, не заменит мне все то, что я оставляю. Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что перед престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться CMV. По страсти ли я выйду? Нет! Потому что 29 марта я сердце свое схоронила... и навеки. Никогда уже не будет во мне девственной любови, и ежели выйду замуж, то будет любовь супружественная» — и т.д.
Так что Пушкину изначально надеяться было не на что. Но характерно, что сначала Оленина пережила такую же пылкую и безответную любовь к князю А.Я. Лобанову-Ростовскому, что и юная Татьяна Ларина к Евгению Онегину, — так что сюжет Пушкин избрал типичнейший!
Через десять дней Оленина укрепляется в своем миропонимании: «Я хотела было, ежели бы вышла замуж, сжечь мой журнал. Но теперь думаю, что не сделаю того. Пусть все мысли мои в нем сохранятся, пусть мои дети, особливо мои дочери, узнают, что страсти не ведут к счастью, а что путь истинного благополучия есть путь благоразумия». И далее: «...Я сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям. Пора, пора мне со двора. Хотя это будет ужасно! Оставив дом, где была счастлива, я войду в ужасное достоинство жены! ...Как часто придется мне вздыхать из-за того, кто перед престолом Всевышнего получил мою клятву повиновения в любви; как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности, как часто будет любить других, а не меня! Но я? Преступлю ли законы долга, будучи пренебрегаема мужем? Никогда! Жизнь не вечна, и хоть она будет несносна, я знаю, что после нее есть другой мир — мир блаженства. Для этого мира и ради долга перенесу все несчастья жизни до самой смерти, которая спасет меня от горя» (17 июля 1828 г.).
Остается установить, далек ли был от истины Пушкин, выдавая свою героиню Татьяну Ларину замуж за генерала.
...Избранником Анны Алексеевны Олениной стал граф, полковник лейб-гвардии гусарского полка. Современники сообщают: «Хотя он имел весьма доброе сердце, но тяжелый нрав, вспыльчивый, обидчивый, не терпевший возражений». Ну что же, Анет получила то, на что шла.
Да, Анна Алексеевна намного превосходила Александра Сергеевича в благоразумии, но настолько же отставала от него в сердечности и душевной чуткости, ранимости, страстности. Как говорится. Бог ей судья. Она вышла замуж по расчету и, кажется, была довольна жизнью. На долю поэта, как и положено, остались страдания. Но и бессмертная слава его стихов, воплотивших его любовь...
Пушкинский долг библиотеке в меру сил вернули его прямые потомки. Особенно преуспел в этом старший сын — Александр Александрович (1833—1914), боевой генерал, который имел «все русские ордена до ордена Александра Невского с бриллиантовыми украшениями включительно и многие иностранные». Он передал в Румянцевский музей бесценные рукописи Пушкина, причем упросил младшую сестру — Наталью Александровну — расстаться с самым дорогим, что у нее было: перепиской отца и матери.
Румянцевский музей, таким образом, кумулировал в своем фонде самое полное рукописное и опубликованное собрание произведений Пушкина (издания его сочинений начали поступать туда в качестве обязательного экземпляра с 1862 г., дары рукописей — с 1870-х гг.).
К 100-летию со дня смерти А.С. Пушкина по решению Совнаркома СССР все эти бесценные сокровища были переданы в Пушкинский дом, образовав самую ценную часть его древлехранилища.
Григорий Александрович Пушкин (1835—1905) в 1899 г., к 100-летию со дня рождения А.С. Пушкина, продал Михайловское государству «для устройства в нем дома престарелых литераторов и библиотеки-читальни имени А.С. Пушкина». Жаль ему было уезжать оттуда: он «много плакал и убивался, а как пришло время садиться в карету, стал на колени, перекрестился до земли дедовской усадьбе, рощам и саду и сказал: «Прощайте, милые мои, навсегда». В том же 1899 г. Московская городская управа решила увековечить 100-летие со дня рождения Пушкина сооружением народной аудитории с читальнею при ней. По предложению городского головы князя В.М. Голицына для заведования этим учреждением была избрана старшая дочь А.С. Пушкина — фрейлина Мария Александровна, в замужестве Гартунг (1832—1919). К описываемому моменту она была вдовой, так как генерал Леонид Николаевич Гартунг в 1877 г., будучи ложно обвинен в присвоении казенных денег, согласно офицерскому и дворянскому кодексу чести, не дожидаясь итогов расследования, застрелился. Сейчас московская библиотека имени А.С.Пушкина находится в прежнем здании — возле метро «Бауманская».
Таким образом, к библиотекам оказались причастны все четверо детей А.С. Пушкина. А внук его — Григорий Александрович Пушкин (1868—1940), с 1923 г. получавший персональную пенсию за деда, тот просто был сотрудником библиотеки — Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина (с 1936 по 1940г.)!
Дел же самых разных, осуществленных библиотекарями в честь А.С. Пушкина, счесть невозможно. Одним из первых и наиболее значительных было торжественное заседание Общества любителей русской словесности памяти А.С. Пушкина в Колонном зале Благородного собрания (Москва, 1899 г.). Вел заседание председатель этого общества библиотекарь Московского публичного и Румянцевского музеев Н. Стороженко. Директор этих музеев М. Веневитинов опубликовал тогда же статью о московском доме своих предков, где А.С. Пушкин впервые ознакомил «мыслящую Москву» с «Борисом Годуновым».
Пусть же и эти наброски войдут в копилку библиотечной пушкинианы.