От составителя
Перед тобой, дорогой читатель, удивительная книга, которую, я уверен, ты прочтешь на одном дыхании, не стесняясь собственных слез.
Эта книга – о чудесной русской женщине, натуре поэтической и возвышенной, человеке, совершившем на земле нравственный, патриотический и воспитательный подвиг.
Я, ее ученик, никогда не перестану восхищаться ее мужеством, благородством, силой духа, добротой и стремлением к правде. Я осознаю себя счастливым, потому что на свете живут такие люди, как Нина Ивановна Кузнецова. Легче становится на душе и хочется жить с верой в будущее.
С низким поклоном к герою этой книги – Николай Шашуков, учитель словесности
Н. И. Кузнецова
* * *
Ой, кукует кукушка
На крутом берегу!
В рощу, полную света
Поскорей побегу.
Ох, кукушка-вещунья,
Пожалей ты меня:
Покукуй мне, родная.
Как разлука длинна.
Ты же знаешь, кукушка,
Что мой милый в бою;
Я, в разлуке страдая,
Слезы горькие лью.
Запах белых черемух.
Трепет юных берез
Красотою волнует
И тревожит до слез.
Здесь с любимым прощалась,
Обещала писать,
Ждать его неустанно,
Ждать любимого, ждать!
Много дней миновало,
С фронта весточки жду,
Я пишу ему часто.
Потому что люблю.
Жив ли мой ненаглядный,
Боль и нежность моя?
Прокукуй мне, кукушка,
Ничего не тая.
Может, ранен любимый, –
Беспощадна война, –
Пусть надеется милый:
Я навеки верна.
Буду ждать неустанно.
Буду верность хранить.
Что бы с ним ни случилось –
Обещаю любить.
И любить, и лелеять,
И гордится любя...
Ты, война, беспощадна,
Мы ж сильнее тебя!
Будут дети и внуки,
Будет счастье любви?
Отвечай мне, вещунья,
Ничего не таи, ничего не таи!
В ПАМЯТИ ВЕЧНО...
(Николай Шашуков, по праву ученика)
* * *
И вновь ей припомнился тот зимний вечер из далекого далека... А был ли он?.. Конечно же, был.
В сознании вырисовывается этот эпизод явственнее, чем другие. Как старый добрый фильм, прокручивает его по-юному светлая память.
Усталая и разбитая, накрывшись чуть согревающей шинелькой, после тяжелого фронтового дня, лежала она в прохладной землянке. Хотелось забыться и заснуть. Но она пересиливала себя, не давая предаться пусть и тревожному, но всё равно сладкому сну, чтоб на короткое время побывать дома, как наяву, пройтись северным лесом, по-мирному осыпать себя снегом, тревожа любимые ели.
«Не буду спать!» – повторяла она про себя. А внутренний голос вел спор: «Зачем? Никто же не вспомнит. Да просто некому об этом знать!» Стало обидно и досадно, как в детстве, даже прикусила губу.
На улице захрустел снег под чьими-то тяжелыми шагами. Хруст слышался все отчетливее. Вот широко распахнулась дверь в землянку, обдав ее холодным густым паром. Дрогнуло пламя свечи. Старшина со свертком под мышкой загадочно улыбался. Его немолодой простуженный голос заставил всех приподняться:
– Что ж это, девчата, получается? Завалились спать, забыв о празднике.
– Каком?.. – Не понимая, девушки переглянулись.
– Сегодня у нашей Нины – день рождения! – торжественно объявил старшина, подходя к «виновнице» вечера. – Поздравляю, дочка!
Старшина обнял ее, по-отцовски прижав к груди, и вручил подарок, дороже которого она не получала никогда ни в прошлом, ни в будущем. А были то солдатские ботинки, на два размера меньше тех, огромных, что носила она. Примерила с обмотками – оказались почти впору. Какое счастье: хоть танцевать иди!
На столе появился горячий чай, нашелся даже шоколад, сухари. Настоящий пир! А потом -целовались, плакали и пели... Мечтали о мирном будущем.
Вспомнили. Да, вспомнили и «шикарно», совсем по-домашнему, отпраздновали тогда фронтовым вечером сорок третьего день рождения. Самый памятный.
Только вот как узнал о нем пожилой старшина – навсегда останется загадкой для Нины Ивановны Сохрановой-Кузнецовой.
«Я ПРИШЛА В ОКОПНЫЕ КРАЯ...»
Она и сегодня проснулась рано, как всегда, словно спеша на уроки. Привычка, выработавшаяся годами. Уверенной легкой походкой подошла к зеркалу, улыбнулась доброй улыбкой учителя, не смущаясь своих морщинок. И с грустью подумала, что торопиться некуда. Поставила на газовую плиту чайник. И вновь нахлынули воспоминания. Воспоминания о юности.
...Молоденькая симпатичная учительница бродила по городку, разыскивая почтовый ящик, чтобы отправить письмо родным, написанное уже несколько дней назад. Оно лежало в сумочке среди стопок ученических тетрадей. Нина Сохранова проверяла себя на твердость: сможет ли она принять то единственное для себя решение, над которым мучалась долгие ночи.
Постояла у одного ящика. Подумала: «Дойду до следующего, тогда сомнений не будет!»
Конверт проскользнул в щелку почтового ящика, легко простучав о его металлическое дно. Всё, иначе быть не могло...
Письмо содержало всего несколько строк, писала же их она много раз, комкая листы и бросая в печку. В конце концов нашла нужные слова, разместившиеся красивым ровным почерком посередине страницы: «Дорогие мои, не расстраивайтесь из-за меня, я ушла на фронт».
И сейчас кажется: по-другому бы и не сказать.
Призывной пункт. Строгий, придирчивый взгляд военкома. Вспомнила себя той поры и грустно улыбнулась. На ум пришли строчки Юлии Друниной, любимой трагической поэтессы, чья судьба так схожа:
Худенькой, нескладной недотрогой
Я пришла в окопные края,
И была застенчивой и строгой
Полковая молодость моя...
В КЛАСС ВОШЛА...
Так было много раз. Накануне Дня Победы Нина Ивановна надевала темное строгое платье с нагрудными колодками и, волнуясь, шла в свой класс. Наперед знала, что тему урока подскажут ее ученики, оттого и переживала, хотя старалась казаться обычной.
Чуть дрожит классный журнал в учительских руках и чаще обычного протираются незапотевшие очки в золотистой (по случаю праздника) оправе.
Но вот взгляд добрых глаз окидывает притихших мальчишек и девчонок. Поднимается из-за нарты самый бойкий (а может, самый любящий) парнишка и преподносит ветерану цветы, неумело собранные в букет, и книжку со стихами. Первая незаметная слезинка, прячась от ребят, катится из глаз учителя.
Непроизвольно, сам собой, начинается рассказ, негромкий, неторопливый, о войне, больше не о себе, а о фронтовых друзьях-товарищах.
А для ребят, затаивших дыхание, учитель облекается легендой. И видится им, как «светло-косый солдат», комсорг Нина Сохранова из пекла смертельного боя выносит раненых, спасая им жизнь.
Их чуткому воображению представляется горящая Волга, городские развалины Сталинграда, обгоревшие трупы солдат...
Нина Ивановна читает стихи:
Кто-то бредит, кто-то злобно стонет,
Кто-то очень, очень мало жил...
На мои замерзшие ладони
Голову товарищ положил...
Это и про нее, «сестренку», согревающую раненых бойцов в землянке после боя, облегчавшую им боль, читавшую стихи, сообщавшую в письмах родным, что они живы...
У школьников всегда есть вопросы, от которых никуда не уйти, и ответить на них надо честно, ибо распахнутые настежь ребячьи души не простят полуправды, тем более лжи.
Часто спрашивали: «Почему же вы пошли на фронт?» Ответ исходил не банальный, не игривый, а от сердца солдата-добровольца: «Мне казалось, что если я пойду на фронт, то победа приблизится хотя бы на час, на мгновение...»
Всего тяжелее было ответить на главный ребячий вопрос: «Страшно ли на войне?» И тут на помощь приходит друг-поэт:
Я только раз видала рукопашный, –
Раз – наяву и тысячи – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Приближался день памяти любимого поэта – незабвенной Юлии Друниной. Не почтить ее Нина Ивановна не могла. В какую школу поехать? И решила – в Чучково. Она знала, что там ее помнят и всегда ждут.
Эти места дороги сердцу Нины Ивановны по-особому: долгие годы учительствовала она в бывшей Никольской восьмилетке. Здесь остались ее ученики, которым подарила она частичку души.
... Они, оставшиеся без учителя литературы, отчетливо помнят, как вошла в шестой класс в конце сентября учительница, вдохнувшая пробуждение.
На первом уроке литературы познавали великий мир поэзии Пушкина. Незнакомая учительница открыла учебник и голосом артиста, знающего цену слова гения, начала читать «Полтаву». И сразу поразила, и навсегда.
В ребячьем воображении ясно представилась Полтавская баталия, они увидели, как несся среди российских полков Петр Великий, «могущ и радостен, как бой», на них устремились его глаза, излучавшие победу.
С тех пор уроки русского языка и литературы из скучных, нелюбимых превратились в интересные, желанные, долгожданные.
Ребята были поражены и обрадованы: что за добрый волшебник из сказки подарил им такого учителя?! Ведь в их душах, околдованных неизведанным миром родного языка и тайнами литературы, перевернулось всё. Один за другим открывались неведомые до того писатели, а школа превратилась в своеобразную «литературную гостиную», притягивая к себе, как магнитом, любителей словесности...
ВОСПОМИНАНИЯ ХРАНЯ
Идут письма от друзей-однополчан, оставшихся в живых. Они не дают успокоиться, охладеть. Письма зовут в дорогу.
Чаще в школы – сеять «разумное, доброе, вечное».
К сыну, в Сибирь, к любимым и любящим внукам и правнукам. Нина Ивановна так сумела согреть из души, что старшая внучка пошла бабушкиным путем – стала учителем литературы.
Конечно же, к фронтовым товарищам. Не раз ездила в Беларусь, к боевому комиссару, которому обязана жизнью. Везет ему необходимые лекарства, нашу северную лесную целительницу клюкву, книги. Помогает оформить нужные документы. Везет и свою верную память фронтовой молодости. Им есть что вспомнить в долгие часы беседы на обожженной белорусской земле.
Не могла Нина Ивановна после войны не побывать на Мамаевом кургане, чтобы поклониться своим друзьям, навсегда оставшимся там, у матушки-Волги. Она помнит их всех, по ним сверяет свой шаг. Она – как бы связная между живыми и теми, кто отнят войной.
«НЕ ЗНАЮ, ГДЕ Я НЕЖНОСТИ УЧИЛАСЬ...»
Женщина и война... Понятия, казалось бы, несовместимые. Не случайно сказано: «У войны не женское лицо...»
Никогда не перестану поражаться, как она, перенесшая весь ад военного лихолетья, сумела сохранить в себе чуткость, нежность, великую любовь к людям?! Верно, оттого, что защищала она прежде всего наше счастливое детство, спокойное, здоровое материнство, мир на земле, и осталась в живых, чтобы нести людям свет, тепло, радость, любовь. Да и фамилия-то девичья у нее от Бога – Сохранова (Спаси и Сохрани!).
– Так где же Вы, Нина Ивановна, нежности учились?
– «Не знаю, где я нежности училась... Быть может, на дороге фронтовой...» – цитирует она строки любимой Юлии Друниной. Точнее не скажешь...
А в жизни ей приходится нелегко, так как таких бескомпромиссных людей не все понимают и любят: се идеалы – Правда, Честь, Совесть.
НЕУГАСИМАЯ ЛАМПАДА
Я представляю, как и сегодня она подходит к почтовому ящику, чтобы взять свежие газеты. И в нем, конечно, будут письма. Долго не погаснет свет в этот вечер в ее окне. Она станет читать и перечитывать послания близких ей людей.
Волнением переполнится прекрасное сердце, умеющее всех любить.
И пусть ей вспомнится тот зимний вечер из сорок третьего года и повеет теплом и радостью.
А свет в окне – как та, самая яркая путеводная звезда северного неба, что не устает гореть долгие-долгие годы. Как неугасимая лампада.
Н. И. Кузнецова
ПОМНИШЬ?
Помнишь Вислу? Сполохи разрывов,
Рокот самолетов в дымной мгле –
Я тебя увидела впервые
На чужой, неласковой земле.
Ты казался выходцем из сказки –
То же благородство, простота,
И к тебе доверчиво, открыто
Потянулась девичья душа...
Много лет прошло, как мы расстались,
Разошлись дороги навсегда,
И другая женщина глядела
Ласково и нежно, как жена.
Та, другая, на тебя глядела
Ласково, с любовью.. Что ж? – Жена.
Это я тебя бесстрашно и сурово
Той, другой, навеки отдала:
Не могла обидеть незнакомку,
Ее сына сделать сиротой –
Отошла в сторонку. Будь счастливым, милый,
Будь навеки счастлив, дорогой!
Лишь работа наполняла годы:
Книги, планы, лекции, стихи.
Без любви женой другого стала.
Ты меня за это не суди:
Жизнь – не сказка, сердце горько плачет,
А губы улыбаются, шутя.
Почему же, почему, скажи мне,
Позабыть тебя я не смогла?
Может быть, и ты все эти годы,
Тоненькую девушку любя,
Помнил с затаенною печалью
Ласковые серые глаза?
Я хочу тебя увидеть снова,
Как и прежде, заглянуть в глаза.
Где ты, моя юность? Где ты, мой любимый?
Где ты? Отзовись! Молю тебя!
Я, твоя земная Аэлита,
Память сердца, нежность не тая,
Умоляю безнадежно дали:
«Где ты?!
Отзовись,
любовь моя!»
Вспомни Вислу, сполохи разрывов.
Рокот самолетов в дымной мгле,
И огонь любви, что нас согрела
На чужой, неласковой земле.
Н. И. Кузнецова
НЕВЕСТА ВОЙНЫ (исповедь)
Приходит любовь былая,
Встает из забытых дней,
Садится ко мне, рыдая,
И я рыдаю с ней.
Генрих Гейне
Решила записать свои стихи. Стихи? Нет, это не стихи, а боль сердца. Они далеки от совершенства, эти строки, хотя просты, искренни, переполнены тоской и печалью.
Вероятно, так раньше рождались песни-плачи, выражавшие тоску о любимых.
... Я ушла добровольцем в армию 13 июня 1942 года, закончив свой первый год работы учителем начальной школы. Не могла больше оставаться в тылу: невыносимо было читать о том, что фашисты идут и идут по нашей земле, а похоронки приходят в семьи моих учеников. Страшное горе клонит головы осиротевших матерей, жен, невест, сестер, детей погибших защитников Родины.
Мне казалось, что не хватает только моей силы, чтобы остановить и погнать прочь фашистскую нечисть... Ведь бывает же так: застрянет тяжелый воз, кони бьются в бессилии, изнемогая, люди толкают воз, пытаясь помочь – всё напрасно... Но вот подбежал ребенок, уперся ручонками в застрявший воз, – и воз тронулся, пошел и пошел... Все облегченно вздохнули... Пойду! Может, не хватает только моих сил, чтобы задержать их, проклятых!
Я не боялась: убьют – обо мне некому плакать (я круглая сирота); ранят – поправлюсь, я же молоденькая; искалечат – застрелюсь, чтобы не быть в тягость людям... Да, только юность так решительна и категорична в своих планах!
Пошла на кладбище, чтобы попрощаться с родными, их было здесь много, ушедших из жизни... Долго сидела у могилы мамы, не плакала. Мне казалось, что она меня понимает и гордится мною: выучилась, стала учителем, за работу хвалят...
Я смутно помню маму: мне было полтора года, когда она умерла. Но я помнила и помню сейчас ее ласковый, нежный голос: она, качая люльку, пела мне свою любимую колыбельную:
Баю-баюшки, бай-бай,
Спи, родная, засыпай,
Спи, моя кровиночка,
Дочка-серебриночка!
Спи, любимая моя,
Я, родимая твоя,
Буду Господа молить
Мою дочку защитить...
Сестрам сказала, что пойду в Сокол, в РОНО: нужны методички для работы в четвертом классе Пельшемской семилетней школы, куда перевели меня из Княжевской начальной школы...
Война – это тяжелый труд, это не женское дело, но всё может человек! И мое личное «я» тоже не хотело спать, но так как я робка, нерешительна в вопросах дружбы и любви (этому способствовала и бедность – спутница моя с младенчества), вот из-за этого и жила мечтой, надеждой на счастье, любовь и радость. Очень хотелось иметь рядом надежного друга, чтобы его и мои взгляды были почти одинаковы.
Но на войне всё зыбко, изменчиво. Как-то в песне прозвучали верные по времени, но не по сути, слова: «В короткую дружбу сводила война». (как Судьба!) Но я такого понятия не принимала. Где-то в душе жили образы девушек Тургенева, и я видела себя без таинственных нарядов и грима. Собственно, я была серенькой птахой, единственное (начитанность, песенная душа, страстная вера в собственное бессмертие) – мой внутренний мир, а это не каждый видит.
Я до1944 года ни с кем из мальчишек не дружила. Да, были влюбленные в меня, но я видела других девчонок в их постепенном падении. Вульгарность, обнаженность стремлений приземлить Любовь меня ужасали, рассказы девчонок просто пугали. Вот и жила на войне недотрога...
Но в армии пришла и ко мне Любовь, чистая, светлая, трепетная. Лишь семь (!) дней мы были вместе, семь дней! А в сердце и в уме она живет и не меркнет... Петр Никитович Махнёв, гвардии лейтенант, командир взвода, политрук роты, сибиряк... Он возвращался из госпиталя с группой выздоровевших бойцов. Они застряли в деревне Трофимовке, на Украине, так как фронт был в движении.
Меня поразило, как пели они, и песни их были судьбоносны (в моих глазах):
Не для меня сады цветут,
Не для меня Дон разольется,
И сердце радостно забьется
Восторгом чувств не для меня!
Я была потрясена: вместо разухабистых слов и мелодий звучали такие слова, слова-предчувствия трагических судеб...
А я пела свои, иные песни:
Я на подвиг тебя провожала,
Над страною гремела гроза...
Голосок был нежный и чистый, он долго сохранял свою красоту. Я всю жизнь любила петь (еще до школы). Вот и понял гвардии лейтенант, что эта серенькая птаха – его соловей...
... Цвели черемуха, вишня – всё цвело и благоухало, и сердце замирало от любви...
Через семь дней ушла группа лейтенанта. Мой любимый, мой жених! Я была вся в тревоге ожидания письма. Ждала, ждала, ждала... А письма не было; прошел май, июнь, июль, август...
В сентябре сбежала из части Катя Попова, спасаясь от вожделения старика – солдата, мастера сапожного дела. Сбежала, голосовала у регулировщика, машина остановилась, и ее втя1гули в кузов трехтонки. Там ехали из госпиталя выздоравливающие, еще в повязках, но фронт требовал пополнения – и оно ехало. Ехал и мой сибиряк после второго ранения. Оказалось, что его ранило в тот же день когда он с бойцами уходил из Трофимовки. В семи километрах от меня попали под бомбежку, его ранило, контузило, засыпало землей, но бойцы откопали своего офицера, он был без сознания. Осколком перебило ремень планшетки, все документы, мой адрес (полевая почта – 07309) оказались в засыпи, там и остались...
Спасибо Кате – она дала мой адрес, и я в сентябре (сентябре! Через сто пятнадцать дней ожидания!) получила письмо. Я эти дни и ночи ожидания писала в уме, писала и писала. Так появилось первое мое стихотворение, сочиненное в мае 1944 года в пути, под Винницей, отправленное адресату лишь в сентябре 1944-го. Далеко до моего послания и Вульфу, и Языкову, и самому Дельвигу! Писала Любовь. Вера, Тревога.
Улыбайтесь, это стоит улыбки, снисходительной и чуть печальной.
Мне сегодня не спится опять,
Мой единственный, нежный, прекрасный,
Я грущу о тебе, ясноглазый солдат,
Отзовись, отзовись, ненаглядный!
Я грущу оттого, что не вижу тебя,
Что речей твоих милых не слышу...
Что же писем не пишешь, жалея, любя?!
Отчего? Я подумать не смею!
Нет, ты жив и здоров, мой родной,
Злая пуля тебя не заденет,
И осколок шальной пролетит стороной,
Он ужалить тебя не посмеет!..
Сердце ноет, тоскою сжимается грудь...
Что же воздух, росой напоенный,
Весь пропитан дыханьем цветов,
Пеньем птиц, красоты ликованьем?!
Мет, не радует сердце ни зелень листвы,
Изумрудные краски природы.
Ни заливчато-нежная песнь соловья,
Ни река, ни цветы, ни закаты...
Я желаю тебе в эту чудную ночь
Вспомнить ту, что любил ты когда-то,
Чтобы сердце твое сжала властно любовь,
Чтоб, как прежде, оно трепетало!
Мать-Природа, влюбленных защитницей будь:
Ты всесильна,
добра, благородна,
Сбереги дорогого, его сохрани, не меня;
Без него я слаба,
одинока,
несчастна!
Мать-Природа, родная моя!
Помоги,
сбереги дорогого,
его сохрани, не меня!
Сохрани, сохрани, сохрани!
Умоляю тебя!
Конечно, в треугольнике армейском было два письма: одно – сердитая проза, другое – трепетная поэзия.
Ответ был прекрасен, тоже два послания: одно – восторженная проза («Благодарю тебя, Ниночка, за посвященную мне поэму!»), второе – стихи, полные глубокой любви, нежности и веры, что мы встретимся, уцелеем в мясорубке войны. Эти строчки помогли мне выжить.
Подруга родная! Из милого края
Письмо я твое получил.
Письмо дорогое, до боли родное,
В окопе своем я раскрыл.
Ты пишешь, подруга, далекому другу,
Что ждешь, ожидаешь ответ.
Тебе отвечаю, тебе направляю
С переднего края привет.
Тебе отвечаю с переднего края,
Что радость победы близка.
За землю родную, тебя дорогую,
Я бью беспощадно врага.
По тяжким, тернистым военным дорогам
Еще предстоит нам с боями пройти,
Пусть образ твой милый, родной и любимый.
Мне звездочкой светит в пути!
И скоро с победой к тебе я приеду,
Как радостен будет тот час!
И снова, как прежде, любовь и надежда,
И радость вернется для нас!
(Сентябрь 1944 рода.)
... Были дни, когда он писал мне дважды: до боя и после боя, чтобы я не тревожилась, знала бы, что он жив и здоров...
Петр Никитович Махнёв погиб в ночном бою в шестидесяти километрах от Берлина. Нужно было удержать крупное соединение фашистов, не пропустить их к Берлину. В неравном бою лейтенант П. Н. Махнёв был ранен в руку, в ногу, в живот, и умер в медсанбате, не приходя в сознание.
... Мать его звала меня в Новосибирск, звала, как дочь, как невесту сына. Но я не поехала: у меня кроме шинели ничего не было, да и образование было минимальное – учитель начальных классов!.. Три раза я выезжала на поиски братской могилы, но не нашла могилы любимого: война перепахала места боев. Его друг, товарищ и брат лейтенант Васильев написал мне о гибели своего самого близкого человека... Солнце померкло! Матушка писала мне о его доброте, благородстве, духовной чистоте, успокаивала меня и себя глубокой верой: «Такие люди и Богу 1гужны!» А я упрекаю судьбу в несправедливости: живут же на земле миллионы негодяев, а лучшие из лучших погибли, не оставив после себя детей, семьи. Упрекаю и себя. Что не согласилась стать его женой, чтобы иметь дитя любви. О, Господи! Ничего и никого не осталось!..
В Новосибирске жили его мать, брат, ослепший в результате ранения, двоюродная сестра II. Н. Махнёва. Теперь уже никого нет! Я одна...
ПАМЯТИ ЛЮБИМОГО (поэма)
Где твоя безвестная могила.
Воин мой отважный, дорогой,
Чтобы ноги резвые любимой
Побежали ближнею тропой?
Сердцем отыщу твою могилу,
Бережно цветами уберу,
На цветы раздумья и печали
Все свои надежды положу...
Слышишь ли ты голос мой, любимый?
Чувствуешь гнетущую печаль?
Помнишь ли, как девушкой любимой,
Ангелом-хранителем назвал?
Не сердись, что долго ожидаешь
Верного свидания со мной!
Я осталась прежнею девчонкой
С нежной и доверчивой душой...
Где твоя безвестная могила,
Воин мой отважный, дорогой,
Чтобы ноги резвые любимой
Побежали ближнею тропой?!
* * *
Ты остался лежать, мой любимый солдат,
Далеко от родимой земли...
Подкосила война в двадцать лет и меня:
Сердце помнит
тебя одного.
Я теперь бы пришла на могилу твою,
Убрала б полевыми цветами,
И черемухи цвет окропил бы тебя,
По не знаю, родной,
где могила твоя!
Было много тяжелых годин,
Было множество братских могил, –
Я бы рада найти, я бы рада придти,
Но безвестна
могила твоя!
* * *
Я растила цветы, заглушая тоску,
Загружала работой себя,
Чтобы вытеснить боль,
Чтобы жить и творить,
Чтобы жить и творить,
Как мечтали тогда...
* * *
Теперь себя могу утешить лишь тем,
Что, может быть, вдали
Цветы нашли твою могилу,
Любовь и нежность принесли,
Мою любовь, мою тревогу,
мою тоску, мою печаль.
Мой милый, мой погибший мальчик,
Мне очень жаль,
мне очень жаль...
Мне жаль, что в горести душевной
Я не одна, нет, – не одна:
Таких, как я, – нас миллионы,
Что обездолила война...
Мы шли дорогою житейской,
Скрывая горечь и печаль,
Любовь и нежность раздарили
Чужим детишкам и друзьям...
Шли годы. Убывали силы.
А я одна, одна, одна...
Таких, как я, – нас миллионы...
О, будь же проклята, война!
* * *
Я тебя искала, милый,
Много-много лет...
Шли дожди, свистели вьюги,
А тебя всё нет!..
* * *
Я хочу тебя увидеть снова,
Как и прежде, заглянуть в глаза.
Где ты, моя юность? Где ты, мой любимый?
Где ты? Отзовись! Молю тебя!
Я, твоя земная Аэлита,
Память сердца, нежность не тая,
Умоляю безнадежно дали:
«Где ты?!
Отзовись,
любовь моя!»
* * *
Мое уходит поколенье...
Наказ наш горек,
как укор:
Не дайте Русь на растерзанье,
На разграбленье и позор!
Не дайте Русь на растерзанье,
На разграбленье и позор!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
... Написала свои «стихи», я понимаю, что они далеки от совершенства. Я не поэт, я просто учитель русского языка и литературы, я просто женщина, пережившая трагедию тех, кого война обездолила. Гибель любимых тяжело пережили миллионы женщин: матери, сестры, жены и невесты погибших защитников Родины...
Да, трагична судьба женщин, чью любовь загубила война. Миллионы их, войной обездоленных, не имели даже детей, чтобы растить их в память о любимых! Мои «стихи» – это попытка излить печаль, пгубокую боль, тоску и нежность... «Плач Ярославны» читали, заучивали, понимали ее глубокое горе... А мы, Ярославны XX века, всю жизнь оплакивали своих любимых и милых, но горькие слезы лились в тиши одиноких холодных ночей, безрадостных дней без любви и нежности – без Солнца!.. «Мало слов, а горя – реченька, горя – реченька бездонная!» – как верно написал Некрасов.
Мне хорошо было лишь на работе, среди моих учеников. Глядя в доверчивые, пытливые глаза детей, я забывала о себе, о своем неизбывном горе. Я с радостью рисовала и печатала: газеты, стенды, плакаты помогали увлечь детей великой русской литературой. Огромную внеклассную работу я вела с радостью, и мои предметы – русский язык и литературу – любили мои ученики!
Спасибо вам, дорогие мои, за любовь, за душевную чуткость и верность, спасибо за талант, спасибо за добрую память обо мне, простой учительнице!
А я по-прежнему (в свои 78 лет) живу по законам Совести и Чести!
Н. И. Кузнецова
О РОССИЯ, РОДНАЯ МОЯ!
О, память сердца!
Ты сильней рассудка
памяти печальной...
К. Н. Батюшков
Сотни лет мой народ
Приучали не жить – выживать...
Помогите, поэты, нам выжить опять,
Не продаться и не предать!
О Россия, родная моя!
За тебя бы я душу и жизнь отдала.
Чтоб народ наш не знал
ни нужды, ни беды,
Жил бы в мире,
труде и любви!..
Сколько добрых сердец,
Сколько светлых умов
Отошло в мир иной,
Просияв над страной!
Пушкин, Лермонтов, Гоголь,
Есенин, Рубцов,
Николай Гумилев, Маяковский –
Не счесть тех, кто рано ушел,
Так трагически рано ушел!..
...Мы читали стихи,
И над каждой строкой
и судьбой
Сердце болью сжимается,
скорбью,
тоской:
Как тернист, как тяжел
Путь поэтов-певцов,
Чьи сердца и умы
неподкупно честны!..
Отравился Радищев,
Рылеев в петле задохнулся, в петле!
В тридцать лет замолчал Соловей,
Замолчал наш Есенин Сергей!
Не фашистская пуля [Эти строки посвящены Юлии Владимировне Друниной, поэту-фронтовику, жизнь которой оборвалась трагически.]
Убила тебя,
Светлокосый солдат.
Боль и нежность моя!..
Русских можно убить,
Русских можно убить, –
На колени поставить нельзя,
На колени поставить нельзя!
Помним всех поименно,
Жалея, ценя и любя.
Это ж Ганин! Он чист и талантлив,
Правдив и велик
в дружбе, мужестве и любви.
Вспомяни же его, вспомяни!
Вот сегодня над нами витает одна
Потрясенная радостью, счастьем душа:
Наш поэт, наш земляк –
Может видит он,
слышит и говорит?!
Рад, что память о нем ожила...
Засиял он Полярной звездой над тобой,
надо мной,
над родной стороной!
Может, слышат нас Ганин, Есенин и Райх, –
Ведь смеялись, гуляли и пели они
Вот на этих зеленых лугах?!
... Годы, годы прошли над страной,
Нет давно уж деревни родной.
Где стояли когда-то дома в два ряда,
Только памятник-камень,
густая трава-мурава!..
Пусть стихи их живут,
Пусть звучат на устах
сокольчан, вологжан,
кадниковцев и череповчан!
Эту землю любили, воспели они,
Будем помнить об этом и мы!
О Россия, родная моя!
За тебя я бы душу
и жизнь отдала,
Чтоб народ наш не знал
ни нужды,
ни беды,
Жил бы в мире, труде и любви!
Сотни лет мой народ [Данное стихотворение посвящено юбилею Алексея Ганина, который отмечался 26.08.95. в г. Соколе и на родине поэта-земляка. В нем – «взволнованное раздумье о судьбе и беззащитности талантливых людей, гордых, мужественных .. и обреченных, о судьбе России». (Н. И. Кузнецова.)]
Приучали не жить – выживать...
Помогите, поэты, нам выжить опять,
Не продаться и не предать!