Осенью 1955 года Николая призвали на военную службу. Четыре года он служил на эскадренном миноносце Северного флота в звании матроса, старшего матроса, а к концу службы — старшины второй статьи. Видимо, теперь, наконец-то, сбылась его романтическая, из детства, и связанная с морем мечта, о которой он не раз вспоминал в стихотворениях, в частности, в одном из них под характерным названием — "Начало любви":
Помню ясно,
Как вечером летним
Шел моряк по деревне —
и вот
Первый раз мы увидели ленту
С гордой надписью
"Северный флот".
Среди шумной ватаги ребячьей, Будто с нами знакомый давно, Он про море рассказывать начал, У колодца присев на бревно. Он был весел и прост в разговоре, Руку нам протянул: "Ну пока!" ... Я влюбился в далекое море, Первый раз повстречав моряка!
Служба на боевом корабле с ее суровыми буднями стала для Николая настоящей школой жизни, важным этапом проверки себя, мужания и становления характера. Но это же время было и существенной вехой в формировании его духовного мира, тем более что оно совпало с временем "оттепельных" надежд, возросшего интереса к литературе, поэзии, творчеству крупнейших поэтов XX века: Александра Блока, Сергея Есенина и других. "Морская романтика", отразившаяся во многих тогдашних стихах Рубцова, по мере приближения срока демобилизации заметно уступала место другим, более стойким жизненным впечатлениям, привязанностям и ориентирам.
Весной 1959 года в письме из мурманского госпиталя своему другу и однокашнику Валентину Сафонову, с которым он служил на Северном флоте, Рубцов пишет: "Ночами часто предаюсь воспоминаниям. И очень в такие минуты хочется вырваться наконец на простор, поехать куда-нибудь, посмотреть на давно знакомые памятные места, послоняться по голубичным болотам да и по земляничным полям или посидеть ночью в лесу у костра и наблюдать, как черные тени, падающие от деревьев, передвигаются вокруг костра, словно какие-то таинственные существа.
Ужасно люблю такие вещи" (1, 396).
Эта тяга домой, к истокам, на "малую родину", в "страну детства", еще нескоро смогла реализоваться. Осенью 1959 года Николай демобилизовался и начал работать на Кировском заводе в Ленинграде — сначала кочегаром, затем слесарем и шихтовщиком. В это время он учится в вечерней школе, занимается в литературном объединении "Нарвская застава", знакомится с молодыми ленинградскими поэтами: Глебом Горбовским, Виктором Кривулиным, Константином Кузьминским, Александром Кушнером, Борисом Тайгиным, Эдуардом Шнейдерманом и др.
Характерно, что, в отличие от того места, которое занимала в его стихотворениях 50-х годов "Морская служба" (это название одного из них), заводская или рабочая тема никак не отозвалась в его поэтических опытах, кроме, быть может, единственного стихотворения "В кочегарке" (1959). Вообще за годы учебы в техникумах, работы на заводах, службы на Северном флоте Рубцов писал стихи, которые, конечно же, не сводились к узко и поверхностно понимаемой "современности" и требованиям момента.
Ранний этап литературно-поэтических занятий отмечен прежде всего поисками себя. Это было еще во многом время ученичества, связанного с обращением к самому разному художественному опыту и традициям. За небольшим исключением выходившее из-под пера Рубцова не выделялось из общего стихотворного потока тех лет — поры массового увлечения стихами, эстрадного поэтического "бума", возникшего в условиях хрущевской "оттепели".
В эту пору, во второй половине 50-х — начале 60-х годов, Рубцов начинает печататься в газетах "На страже Заполярья" и "Трудовая слава", в коллективных сборниках и альманахах "На страже Родины любимой" (1958), "Полярное сияние" (1959), "Первая плавка" (1961), "И снова зовет вдохновенье" (1962) и др. Одно из опубликованных во флотской газете стихотворений — "Отпускное" — уже с первых строк воспроизводит образный ряд, мелодику и интонацию написанных ранее задушевных "Деревенских ночей" (1953) и одновременно несет следы казенной риторики, усугубляющейся тем, что речь в нем идет от лица условного лирического "я", которое трудно соотнести с судьбой и личностью самого поэта:
Над вокзалом — ранних звезд мерцанье.
В сердце — чувств невысказанных рой.
До свиданья, Север!
До свиданья,
Край снегов и славы боевой!
Еду, еду в отпуск в Подмосковье!
И в родном селении опять
Скоро, переполненный любовью,
Обниму взволнованную мать.
Стихи молодого Рубцова привлекали своим задором, шутливой интонацией ("Я весь в мазуте, весь в тавоте, / Зато работаю в тралфлоте!"; "Дышу натруженно, как помпа!.."). В них, нередко в самих названиях, отразились характерные для молодости автора мотивы: перипетии любовного чувства ("Не пришла", "Повесть о первой любви", "Я тебя целовал...", "Соловьи"), романтика моря ("В океане", "Шторм", "Мое море", "Утро на море", "Весна на море" и т. п.).
Стихотворения эти различны по содержанию и настроению. В одних сама фактура, звуковая организация стиха, его ритмика и графическое построение, внешне воспроизводящее "лесенку" Маяковского, призваны передать динамику и экспрессию работы моряков в условиях разбушевавшейся стихии:
Забрызгана
крупно
и рубка,
и рында,
Но час
отправления
дан!
И тральщик
тралфлота
треста
"Севрыба"
Пошел
промышлять
в океан...
Совсем в иной тональности и освещении предстает умиротворенная морская стихия в стихотворении, где смена времен года, дня и ночи передана в образах-олицетворениях, несущих в себе идею обновления природы, торжества ее животворящих начал, а само море, смирив свой буйный нрав, выступает нежным и ласковым одушевленным существом:
Вьюги в скалах отзвучали.
Воздух светом затопив,
Солнце брызнуло лучами
На ликующий залив!
Свет луны ночами тонок,
Берег светел по ночам,
Море тихо, как котенок,
Все скребется о причал...
Конечно, среди стихов, связанных с "Морской службой", можно найти немало "производственно"-описательных ("В дозоре", "Возвращение из рейса", "Учебная атака", "На вахте") и официально-риторических ("Матросская слава", "Сердце героя"). Несомненной данью официозу звучат буквально сошедшие с агитплакатов из комнаты политического просвещения казенные строки: "Зари коммунизма взлет / Все пламенней над страной. / И нынче на страже мира / Нас образ отцов ведет".
Тем дороже встретить среди ранних стихов, датированных 1953-1957 годами, такие подлинно рубцовские стихотворения, как "Деревенские ночи", "Первый снег", "Березы", "Воспоминание", в которых отчетливо выразились черты лирической индивидуальности большого русского поэта. Они захватывают и покоряют чистотой и непосредственностью, острым драматизмом чувства, выраженного, казалось бы, самыми простыми и обычными, но от этого тем более действенными словами:
Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез.
Слушаю — и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.
Все очнется в памяти невольно,
Отзовется в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно,
Будто кто-то шепчет о любви.
Некоторые стихи Рубцова, относящиеся к 1957-1962 годам, непосредственно связаны с особенно ранившими его переживаниями: разлукой и любовной драмой. Первое из них, озаглавленное "После разлуки" (1957), с посвящением "Т.С." (Тае Смирновой), исполнено такой горечи от измены любимой, от нарушения ею обещания вечной любви, что он готов обрушить на нее самые страшные проклятья: "Мне клятвенных слов не надо!.. / Все ясно... / Три года тебе, подлюге, / Письма писал напрасно!"
И как отголосок этого бурного всплеска эмоций, как свидетельство того, что боль не утихла, как воспоминание о любимой, не дождавшейся его и поспешившей выйти замуж, появляется через пять лет, в 1962 году, сразу несколько стихотворений: "Повесть о первой любви", "Соловьи", "Пора любви среди полей...", где столь близкая его сердцу тема решается уже гораздо мудрее и просветленнее: "А любовь не вернуть, / как нельзя отыскать / Отвихрившийся след корабля!"
В период отрочества и юности Рубцов проходит стремительную эволюцию от первых стихотворных опытов к зрелым и самобытным произведениям 60-х годов. Об этом хорошо сказал исследователь его творчества и автор книг о нем Василий Оботуров: "От деревенского детства Николай Рубцов ушел к широким океанским просторам, в тесноту городов с пестротой их быта, чтобы снова вернуться к русской деревне и оттуда увидеть, с учетом всего своего опыта, весь мир и человека в нем" (2, 281).