«Перезвоны»
// В. Ганичев. Русские версты. – М., 1994. – С. 205-211.

Как часто, читая о культурной жизни в прошлом, мы встречаем восторженные отклики очевидцев: «это гениально», «мы присутствовали при необычном явлении», «событие века»...

В наше время таких ярких оценок почти не слышишь. Неужели выдающихся явлений в нашем искусстве не наблюдается? А может, критики стали боязливы, и мы привыкли к иронии, нередко заменяющей искренность в оценках? И не бывает ли так, что громыхающие барабаны эстрадно-телевизионной массовки присваивают себе и сверхгромкие оценки, порой заслоняя собой истинные явления искусства?

Не редкость к тому же и очевидная эстетическая неграмотность, когда специалист с высшим образованием не знает отечественной литературы и живописи и не стесняется этого, а студент предпочитает книге «мультяшку», отмахивается от классической музыки. В таких случаях закономерна зыбкость критериев, нетрудно утвердить мнение о гениальности абстрактной несуразности или полноценности рок-дребезга.

Очевидно, однако, что за последние годы произошло некоторое приобщение в культуре к истинному и возвышенному, к красоте подлинной и великой. И, может быть, все больше поистине выдающихся произведений находит благодарных слушателей и зрителей.

На наших глазах в отечественной музыке произошло событие очень значительное: в крупнейших концертных залах страны и по Центральному телевидению прозвучали «Перезвоны» Валерия Гаврилина. «Симфония-действо» — так назвал композитор свое сочинение, подчеркнув этим его хоровую сущность. Замечательным исполнителем «Перезвонов» стал уникальный музыкальный коллектив — Московский камерный хор, руководимый Владимиром Николаевичем Мининым. В «Перезвонах» перед нами раскрывается музыкальная панорама, в которой все выпукло, объемно, осязаемо. И эта панорама, как и панорама изобразительная, состоит из отдельных картин и эпизодов, но все они сплавлены в единое идейное целое.

Многое из прозвучавшего обращено в прошлое, но все — созвучно мыслям нашей эпохи. В подзаголовке своего творения композитор поставил: «По прочтении Шукшина». Что же здесь от Шукшина? Да многое: детское простодушие, лукавинка и злость, злость — непримиримость к ерунде, к безобразию, к подлости. А еще — размах богатырский, истовость. Искренняя сыновья любовь. Дума, дума высокая! И глубокая вера в народ наш, в его силы.

Вспоминаю, как Василий Макарович сказал мне незадолго до смерти: «Хочу выпустить книгу: «Ванька, не зевай». В этой книге Шукшин думал обратить внимание на то, что не должен терять человек сегодня: слово отцов, песню народа, свою самобытность, свою малую Родину, ибо потеря этого может привести к небрежению, а то и к забвению нашей великой Родины. «Перезвоны» Гаврилина пронизаны токами родной земли, они шукшинские по настроению. Не случайно композитор по приглашению М.Ульянова писал музыку к спектаклю «Степан Разин» по кинороману «Я пришел дать вам волю» в Театре имени Вахтангова. В «Перезвоны» вошли два фрагмента из партитуры спектакля.

Вообще Гаврилин — композитор, чуткий к русской литературе, ищущий в ней моральной поддержки и утверждения своего музыкального слова. О «Перезвонах» он рассказывал, что создавались они не только в связи с чтением Шукшина, но и под большим впечатлением от «Севастопольских рассказов» Л.Толстого, где один из погибающих в атаке солдат вспоминает всю свою жизнь, счастливые мгновения детства, короткие минуты нежности и света, выпавшие на его долю. Поэтому-то вспыхивают в «Перезвонах» судьбы-озарения, выплывают трагические ситуации, как бы высвечивающие путь человека.

Эти строки — не анализ профессионального музыкального критика, просто душевные впечатления, реакция чувств на животворную, светоносную музыку. Музыку не передашь словами, не перескажешь, на нас прежде всего действует ее форма, гармония, насыщенность. У каждого слушателя могут быть свои впечатления, мне хочется поделиться своими.

В симфоническом действии у композитора главное место отведено самому совершенному музыкальному инструменту — голосу. И может быть, поэтому, как мне кажется, столь приближенно и ясно различимо содержание музыки, и ее философская основа, определенность конфликта.

Радости без страдания не бывает, и, слушая симфонию, мы постоянно переходим от одного радостного состояния к другому, но — через скорбь, через муки, раздумья и печаль.

Валерий Гаврилин любит движение, он начинает и кончает симфонию его символами: «Поехали» и «Дорога».

«Поехали!» — сказал первый космонавт земли, отрываясь от планеты. «Поехали!» — говорили тысячу лет русские мужики, отправляясь в дальние дали, добираясь до Сибири, Тихого океана, до Аляски. Несущееся время — так назвал бы я первый музыкальный образ, рожденный композитором, — время, пробирающееся сквозь тучи летучие, карканье воронья, хохот сатаны. Словно из глубин времени летит звук! Посвист несется над равнинами. Стронулась со своего места земля! Поехали! Поехали!..

Но вот сноп радостных музыкальных молний пронизывает зал: воскресное утро. Разливается, разгорается жизнь. Спокойное земное счастье овладевает нами. Хор создает фон: «Не родись красивым, а родись счастливым!» Плывет над лесами и долами праздничная песня, звучит пастуший рожок, заливает все своими добрыми лучами солнце. Благодать! И снова тревожная мелодия. Издалека, из прошлого возникает голос, голос разбойника. Погулял разбойник, потешился, пришел и смертный час. Задумался он, скорбит. Знаем мы, что разбойник на Руси не всегда был убийцей, но становился и вершителем возмездия, суда над людьми неправедными, имущими, да к тому же бывал он храбрым и удалым молодцем.

Суровыми волнами прокатывается музыка, пришел к разбойнику смертный час, ничто больше не страшит его, лишь мучает вопрос: можно ли отпустить ему грехи, снять с него проклятие?..

Гремит голос певца, уходит из жизни человек, и возникает другая уже тема — надежда, светлая пастораль в переливе колоколов, приветствует новое рождение. Чистотой и девичьей лиричностью одаривает нас музыка в «Посиделках». Горит лучина, шуршит веретено, тихо постукивает прялка, вьется нить. И тянется-вьется нежная лирическая песня. Грусть переплетается с надеждой, лукавство с ожиданием. Вступают в игру мужские голоса, игривые и самонадеянные. Отвечают им женские. Отходчиво девичье сердце, но все-таки неспокойно на душе, вздохи словно колышут огонек...

Знакомо все это откуда-то, близко к сердцу укладывается. Как же глубоко заложена в наших духовных генах песенная традиция, с какой быстротой восстанавливается она в памяти!

Сумятицей, путаницей, музыкальной колобродицей входит в нас новая музыкальная картина. Кажется, вот уже установился порядок, гармония, звуки приобретают очертания кадрили. И вдруг все взбалтывается, разворачивается и пускается неведомым путем в обратную сторону. Туды-сюды! Сюды-туды! Туды-сюды болтается жизнь, перебрасывают бумаги подьячие, перегоняют обалдевших мужиков с места на место. Туды-сюды болтается мелодия. Ерунда какая-то, болтовня, сплетня, мелочные заботы, ложная мудрость, лицемерное глубокомыслие... И тут Минин одним взмахом тормозит всю эту разноголосицу.

Ночь... Бескрайние пространства. И над всем миром разносится голос матери. Он первоверховный из всех звуков, первородный, ибо исторгается с рождением человека. Голос этот, лаская, направляет первые детские шаги, усыпляет, будит, посылает в дальние походы. Голос матери! С него начинается песня, с него началась музыка. Как истинна в материнской тревоге солистка мининского хора Наталия Герасимова, как жалостливо-трогательна она, как трепетно-возвышенна!

Скажи, скажи, голубчик!
Что ты поешь?
Где ты живешь?

А человеку, сыну ее, нелегко. Иссякают у него силы. Нелегкую думу думает... И лишь материнская песня омоет его душу, восстановит силы, увядающий дух.

И снова тревожно, страшно становится в музыке — скрежет слышен, лязг. Все холодеет и цепенеет. Буря темных чувств несется на нас. Деформируется музыка, дергается мелодия, исчезает гармония и слаженность. Исчезает лад! Торжествует потеха! Но не так уж прочна она, смывается колокольным звоном, испускает дух.

Снова веселье, светлая радость — и вновь трагическая судьба. Уже не песня, а громовой голос чтеца доводит зал до высшего нравственного напряжения. Задыхаешься под водопадом музыки «Перезвонов» и слов поучения Владимира Мономаха. Битва высоких страстей и сомнений наполняет своды зала. Не укрыться от нее, не заслониться!

Сталкиваются глыбы слов, утверждающих покой и тонкий прозрачный хрусталь истины. Громоподобное вопрошение к душе, к ее обязанностям наполнено верой и убеждением, но слышна тут и обида на непонятливость души, терзающейся и мятущейся. Музыка истово и проникновенно-страстно говорит о болях людских, и главенствующей темой становится утверждение правды. Нет, не может не смущать человека душа его, чувства его. И чем совершеннее он, чем тоньше, тем страдания его глубже, тем больнее ему...

Едва ли не самой захватывающей частью симфонии является это философское обращение человека к себе, стремление передать свой опыт, пустив по длинной реке жизни огонь знания для потомков. И потому так требователен и одновременно умоляющ голос, так тревожна мелодия, сопровождающая слова: «Матка-река — не гаси свечу!»

Свечой духовной жаждет осветить мир киевский русич, и трепетное ее пламя срывается и несется к нам на волнах музыки, освещая закоулки наших сердец и мысли наши. И исторгается восторг и благодарность за это духовное очищение и приобщение к высокому беспокойству за человека, его совесть и долг. И вот уже близок финал симфонии — мчимся мы в вихре гаврилинской музыки по дороге. Почему-то мне казалось — по зимней бесконечной дороге. С бубенцами, с мелькающими верстами, с бьющим в лицо студеным ветром, с клочьями низко несущихся туч. Как размашиста и волнующа она, эта дорога, как песенна! Не случайно беспредельно много мелодий о неизведанных путях, о трудных тропах, о дальних дорогах у русского народа. Ибо есть в дороге и устремленность, и неизведанность, есть радость ожидания нового и печаль уносящегося навсегда прошлого. С дороги все начинается и ею все кончается. В «Дороге» — последней, завершающей симфонию части — композитор собирает в узел все мелодические звучания. Дорога гармонизирует их, вершит все действо, унося нас в дальние дали. Накручиваются на оси километры, свистит в ушах уханье придорожных вещунов вослед, а вот уже звучит и размашистая угроза врагу, слышится требовательное: «Эй, уступи дорогу!» И несутся вдаль то ли кибитки, то ли это уже силуэты поездов, машин и ракет, рвутся они вперед, глотая километры и расстояния.

Стихает мелодия, исчезает санный след, льдинки музыки звякают и скользят в зал с последним дирижерским взмахом Минина.

Но чу! Чу! Что там вдали? Кто мчится навстречу? С какой вестью? Вновь возрождается мелодия, проносится мимо. И опять змеится вдаль путь-дороженька, звучит грусть и радость в симфонии, невозможно ею пресытиться. Прочь мелкие сомнения, прочь боязливость. В путь, в дорогу!

Звучит музыка, забываемся мы, все ближе и ближе друг другу становятся люди в зале. Не в этом ли и есть истинное предназначение искусства?

Струны, которых коснулся в нас Гаврилин, звучат долго. Может быть, мы и сами не подозревали, что можно так сыграть на них. Но Гаврилин трепетным слухом своим услышал звучащую в душах людей музыку, потянул за ниточку мелодии, вплел их в разноцветную музыкальную ткань. Вроде была твоя музыка, а сейчас общая, но и твоя, сердечная. Спасибо тебе, мастер, за то, что берешь ты у мира и отдаешь ему во сто крат больше!

1985 г.