Серова Н. Валерий Гаврилин – человек на все времена

Серова Н.
Валерий Гаврилин – человек на все времена
/ Н. Серова // «Этот удивительный Гаврилин…» : [сборник]. – СПб., 2008. – С. 324–334.

Раннее тусклое зимнее утро в Санкт-Петербурге. Вместе с Татьяной Дмитриевной Томашевской и организатором гаврилинских музыкальных фестивалей в Вологде Виктором Александровичем Шевцовым приехала на похороны Валерия Гаврилина. В машине Александра Белинского мчимся по улицам пустынного, не слишком освещенного города без людей. Не сразу понимаешь, что еще слишком рано. Мгновенно чувствуешь: Валерия Александровича больше нет. Неожиданно острое чувство утраты открывает очевидное: он одушевлял этот город, был его главным жителем для многих земляков. Он ушел, и город показался осиротевшим.

Земляк, идеальный собеседник

В 60-70-е годы ушедшего века областная молодежная газета «Вологодский комсомолец» была самым популярным и востребованным изданием в области. Азартная профессиональная команда молодых журналистов, живой интерес к происходящему, большая свобода и раскованность в подаче материалов, чем в старшем брате – партийном «Красном Севере», привлекали к ней всех: от пионеров до пенсионеров. О культуре в ней писали от случая к случаю. «Ты вроде в музыке сечешь, ну и бери ее себе, – прозвучало из уст редактора. – В Вологде сейчас популярный композитор-песенник Валерий Гаврилин, наш земляк; кстати, возьми-ка у него интервью».
В двух городских тогдашних гостиницах ответили, что такой не проживает. Художественный руководитель филармонии Геннадий Соболев на мое недоумение ответил: «Какие гостиницы?! Он живет всегда у своей учительницы музыки Татьяны Дмитриевны».
Хозяйка дома сразу пригласила прийти: «Валерий Александрович сейчас гуляет по своим любимым вологодским местам, но скоро вернется». Она упустила из виду, а я и вовсе не знала, что Гаврилин редко и неохотно общается с прессой и интервью не дает. О грядущем визите юнкора его поставили перед фактом.
В крохотной тесной прихожей встречает шумный гостеприимный хозяин, в прошлом артист филармонии Николай Дмитриевич Петушков: «Молодых впускаем и не выпускаем». Получилось, что эти слова на многие годы сразу определили наши отношения. В первый момент в полутемной прихожей именно импозантный, артистичный хозяин дома и показался знаменитым композитором из Ленинграда, вполне соответствовавшим моим понятиям об известном музыканте. В комнату, где я расположилась с громадным тогда магнитофоном, незаметно вошел невысокий, худенький, тихий человек в тонком темно-сером свитере, сел спиной к окну так, что лицо оказалось в тени. Очень знакомое по телеэкранам лицо – Гаврилин! С первых фраз беседы куда-то ушло волнение, вместе с ним и тщательно продуманные, подготовленные вопросы. Сам собой пошел легкий, свободный, живой разговор в атмосфере открытости, доброжелательности, искренности и безыскусности. Мой собеседник внимательно вслушивался в вопросы, словно стараясь понять их не присутствовавшую тогда глубину, и подробно, охотно отвечал на них. Человека, впервые в жизни бравшего интервью, он сразу поднял на собственный уровень: своими ответами, сообщая вопросам, полным общих мест, штампов и благоглупостей, неожиданный реальный подтекст.
Было странное ощущение, что это дежурное общение ему интересно и важно, а незнакомый собеседник – человек значительный и интересный. Из разговора, длившегося более двух часов и под конец изредка прерываемого появлением хозяев в дверях (гость, видимо, не успел пообедать перед встречей), исчезла вся злоба дня, касавшаяся, конечно же, советской эстрады. Мы говорили о жизни, об искусстве, о литературе, о Вологде. Я забыла о том, что надо было спросить у композитора Гаврилина, просто сидела, смотрела ему в рот и старалась не помешать ходу его рассуждений, вдруг, для самой себя, решив со всей очевидной прямотой, что передо мной умнейший человек нашего времени.
Из этого хлебосольного дома промозглым осенним днем шла окрыленной. Как здорово, оказывается, брать интервью! Самое интересное занятие на свете. Совсем скоро пришло отрезвляющее открытие: здорово было брать интервью только у Гаврилина! За долгие десятилетия журналистской работы случилось два-три таких разговора с другими людьми, которые остались в памяти и в жизни как события. Просто Валерий Александрович был идеальным собеседником, для которого встреча, разговор тоже становились актом мгновенного сосредоточенного творчества.

Его музыка, соприродная тишине

Среди заготовок к нашему первому разговору в памяти осталась едва ли не единственная, огласить которую боялась, так как она, как мне казалось, могла обидеть композитора. У кого-то из знаменитых кинорежиссеров вычитала и выписала мысль о том, что идеальная музыка – это тишина, это пространство между нотами. Внимательно выслушав это суждение, Валерий Александрович согласился с ним сразу. Именно так. Это и есть идеальная музыка. Когда она равновелика тишине.
Первая личная встреча буквально подтолкнула к музыке Гаврилина. Какой там композитор-песенник! Им были написаны уже столь разные и серьезные сочинения, соответствовавшие масштабу его редкого дарования. Но известны, звучали и были популярны именно, и по преимуществу, песни. К другой музыке Гаврилина было непросто пробраться, выискивая по радио и телепрограммам ее концертные исполнения.
На областном радио в Вологде над моей «гаврилиоманией» подсмеивались в открытую. Весьма искушенный музыкальный редактор на пару с известным музыковедом пытались остудить пыл неофита: «Ну какая это серьезная, да еще классическая, музыка? Девочка, это просто фольклорный лубок!» Спорить было несолидно. Не хватало встречных наукообразных аргументов. Было обидно до слез. Когда они просыхали, возвращалось упрямство молодого возраста: «Поживете – увидите, что он великий композитор! Это просто пока вы заблуждаетесь». Как это ни забавно, но именно так и произошло. Смешно думать, что неискушенной девочке что-то открылось первой, скорее, искушенный музыковед легче влился в волну всеобщего почитания, официально признанного на вологодской земле корифеем отечественной музыки – Гаврилина.

Гаврилин в Вологде

Он приезжал нечасто, реже, чем ему самому всегда хотелось. Каждый приезд, длиной в несколько дней, становился событием. Хотелось общаться и встречаться, просто побыть рядом. Для этого не упускалось из виду ничего, даже возможность довезти Гаврилиных с вокзала до дому Татьяны Дмитриевны. Редакционную «Волгу» для Гаврилина предоставляли сразу. Пожилой шофер, скорее всего не знавший даже его песен, как-то неожиданно спустя некоторое время спросил:
– А когда снова приедет этот значительный человек из Ленинграда?
– Почему значительный?
– Да никто так в город не вглядывается. Сидит рядом со мной и так смотрит, будто все это его родное...
Похоже, редакторский водитель не ошибался. Все ему было здесь родное, соприродное. Со всем, по точному слову обожаемого им поэта Николая Рубцова, он чувствовал «самую смертную, самую кровную связь».
Его немногие дни в Вологде, где он мечтал иметь свой деревянный домик или отдельную квартиру с инструментом, где он мог бы сочинять, были потаенны, лишены шумихи и случайных встреч. Он приезжал к своему родному городу, обходил пешком свои самые любимые места, общался с Татьяной Дмитриевной и ее тесным дружеским кругом. Говорил мало, слушал охотно, внимательно, так, словно любая случайность, происшествие, событие в вологодской жизни были чем-то архиважным, значительным и судьбоносным. Его касалась каждая мелочь, иногда удостаивавшаяся озорного и точного, вовсе не обидного комментария. «Ох, какой красный у вас пиджак, хоть на демонстрацию иди...» – смутил он меня, отметив мой модный в ту пору прикид. И заметив, что я покраснела, как пиджак, снял напряжение, мгновенно рассказав, с какой важностью кто-то из его коллег появился в кумачовом пиджаке в филармонии и выглядел там крайне нелепо. Он казался всевидящим и всеслышащим, не пропускавшим в жизни без внимания ничего. Он был фантастическим ее участником и созерцателем в том высоком смысле, который никогда не доступен судорожно живущему большинству.

В Воздвиженье и Перхурьеве

Его военное детство прошло под Вологдой в двух деревнях, расположенных по краям дороги на Кириллов. В храме Воздвиженья расположился детский дом, где его мама работала директором. В крепком, высоко стоящем над округой деревянном доме в Перхурьеве жила семья Гаврилиных. Валерия Александровича тянуло сюда всегда. Всякий раз по его приезде брали машину и ехали сюда.
В одну из таких поездок с Наталией Евгеньевной и Татьяной Дмитриевной обошли современное Воздвиженье. У запертого тогда на замок храма Валерий Александрович незаметно отделился от нас. Обошел храм, как-то по-особому пристально вглядывался во все мелочи. Было странно и непонятно, что он нашел в каком-то заросшем бурьяном и дикими цветами пригорке, бывшем, возможно, когда-то клумбой. Склонившись над разнотравьем, он как-то избирательно и трепетно сорвал несколько высоких метелок, именуемых в просторечье Божьими слезками. Импровизированный букет держал так, словно он состоял из лучших в мире цветов.
Хотел войти в храм, где в войну рядами стояли железные кровати детдомовских детей, но замок на дверях помешал. Медленно брели по дороге к магазину сельпо, у которого стояла наша машина. Она, по-видимому, вызвала интерес у нескольких сельчан: кто и зачем приехал из города? Поздоровались, кто-то из женщин не сразу, но признал Валерия Александровича. Оказалось, что одна из них, с виду настоящая старуха, – почти ровесница композитора. Этот возрастной перепад очень поразил тогда.
– Валерка, неужели это ты?
Такое простецкое обращение казалось абсолютно естественным и единственно возможным в той ситуации.
Валерий Александрович называл имена, фамилии одноклассников и односельчан. Удивительно, что спустя годы он помнил их так ясно. «Умер, погиб, спился, пропал», – горестно звучало из уст женщин как приговор его бывшим товарищам по играм. Лицо Валерия Александровича мрачнело. Было видно, как тяжело ему знать, как обезлюдел некогда родной ему деревенский мир.
Женщины продолжали бойко расспрашивать гостя: «Как в Ленинграде-то живешь? Женат? Сколько детей?» Так общаются только со своими, с теми, о ком важно знать все самое главное. Всю обратную дорогу в машине Валерий Александрович молчал. Казалось, радость встречи с родными местами перевесили горечь и печаль. Его малая, как тогда было модно говорить, родина переживала не лучшие времена. А сам он при своей внешне благополучной и устроенной жизни в северной столице, казалось, так и не прервал какую-то незримую связь с этой сирой землей.

Встречи в Ленинграде и Петербурге

Когда случается, что кто-то, как для многих вологжан Гаврилин, становится значительной и значимой частью самой жизни, каждая возможность встретиться и пообщаться с ним ожидается как праздник. Все дни всегда кратких визитов в Питер неизменно решительно перекраивались под возможные встречи с Валерием Александровичем. В этом теплом, хлебосольном и гостеприимном доме по старой русской традиции гостей вначале всегда вкусно и сытно кормили. На Пестеля, на 7-й Советской и на Галерной на кухне у Гаврилиных затевался подробный разговор о жизни. Так хотелось расспросить хозяина о его новых сочинениях, премьерах, событиях культурной жизни города, но он всегда незаметно и целеустремленно переводил разговор на Вологду.
Эти разговоры с Валерием Александровичем производили ошеломляющее впечатление. Приходишь к Гаврилиным с ощущением, что про вологодскую жизнь знаешь все, в деталях и подробностях, а в ходе беседы обнаруживается, что Валерий Александрович знает больше и глубже. «Вот сегодня радио России передало или вчера Багатурия сказал, что во многих районах области во время уборки проблемы с горючим и запчастями». Удивишься, подумав: ну не сидит же он весь день у приемника, отлавливая вести с родной земли! Не сидел, конечно, но знал много и подробно. Получалось, он жил жизнью своей вологодской родины, как воздухом дышал, без пафоса и подчеркнутой внимательности знатного земляка.
Его фантастическая образованность, начитанность поражали постоянно. Было непонятно, когда он успевает так много, основательно и вдумчиво читать. «Вот, кстати, в новом номере "Нашего современника" напечатали очень серьезную, глубокую книгу Савеличева. Кстати, нашего вологжанина. Не читали?» Не читала и даже не знала о таком писателе.
Если свободное, заинтересованное внимание к художественной литературе казалось у него естественным, то вкус к текущей публицистике никак не рифмовался в моем понимании с сочинением его прекрасной музыки. Как после такого горящего сонмом бед чтения, которое он всегда точно и глубоко анализировал, он вообще может писать музыку! Да еще такую!
Он ставил меня, ничего не понимавшую в тогдашней аграрной политике России, в тупик своими вопросами: «Как относитесь к позиции Черниченко? А вот у Стреляного читали?» Не читала. Конечно, не читала.
Эти вопросы и разговоры не сразу, но делали очевидной его постоянную неутихающую тревогу за судьбу земли, деревни, народа. Видимо, он сам, погружаясь в эту специальную литературу, искал правильный путь для своей страны, понимая, что без решения вечного вопроса о земле в ней по-настоящему ничего с мертвой точки не сдвинется. Как-то, почувствовав, что очередная моя пауза слишком затянулась, Валерий Александрович, не торопя, ждал ответа. Смутившись, выпалила что-то несусветное вроде: «Как же музыку-то пишете после таких статей?» Улыбнулся, отшутился. Со временем пришло понимание, что только серьезное, сыновнее отношение к Родине и к жизни и дает писать такую музыку, какую Бог посылал ему за его великий дар сочувствия и сострадания.
Общение с Валерием Александровичем почему-то воскрешало в памяти строчки Анны Ахматовой, написанные, впрочем, по другому поводу: «...и я была с моим народом, где мой народ, к несчастью, был». Он всегда был со своим народом, но никогда бы не позволил себе об этом как-то публично заявить. В трудные годы так называемой перестройки, когда за работу не платили месяцами, сложно было всем. Тогда в столичных газетах прошла волна сообщений о благодеяниях власти. Президент Ельцин подписал какие-то списки виднейших деятелей культуры и искусства, которым ежемесячно выплачивалась некая сумма помощи от государства. Случайно довелось узнать, что Валерий Александрович отказался от неожиданной денежной подпитки. Мотив был прост: он не мог позволить себе жить лучше, чем жили люди вокруг. Такое достойное поведение распрямляет душу, тогда подачки не унижают.

Последний приезд в Вологду

Он случился в апреле 1997 года (а в январе 1999-го он уже ушел из жизни). Моя газета «Красный Север» вместе с тогдашним управлением культуры затеяла проводить для вологжан встречи в рамках просветительского проекта «Открытая трибуна». Писатели, художники, кинорежиссеры выходили к залу и вели с ним диалог о самом главном, наболевшем, о буднях и праздниках.
Два авторских вечера в залах Воскресенского собора областной картинной галереи были отданы музыке Валерия Гаврилина. На них сошлись все – от Ольги Фокиной, Василия Белова, Виктора Коротаева до бывших соучеников композитора по вологодскому детскому дому. Его музыку играли вологодские музыканты. Он охотно мастерски играл сам.
Но концерт не был некоей самоцелью. Удивило, как органично он вытекает из общения, продолжая его. Молодой фортепианный дуэт Людмилы Андреевой и Ирины Кокиной интересно исполнил несколько миниатюр для фортепиано в четыре руки. Тут же сразу, у рояля, Валерий Александрович стал увлеченно объяснять молодым музыкантам, как лучше, точнее играть то или иное место. Просто они были товарищами – маститый мастер и начинающие музыканты. Они творили одну музыку, которая не кончалась с последним аккордом.
После одной из встреч телегруппа городского телеканала пожелала записать интервью с композитором. Коллеги, стеснявшиеся сами расспрашивать выдающегося композитора, передоверили это мне. Пожелание у них было одно: пусть скажет о модной тогда витавшей в воздухе идее – национальной идее. Как ее найти? И что это такое, высокое и непонятное.
Валерий Александрович, сев перед камерой, заговорил об очевидном: «Самое главное сейчас – спасти народ, детей. Это и есть национальная идея, которую не надо искать. Ее надо как можно скорее воплощать в жизнь, ведь смертность среди населения катастрофически растет». Он говорил об этом четко, тихо, внятно, с нескрываемой болью. По лицу молодой коллеги за камерой видела, как она разочарована услышанным. Выйдя из кадра, подошла успокоить ее и услышала: «Не это же было надо. Ведь говорили же, что он очень образованный. Неужели не мог что-нибудь философское сказать...». Он философское и сказал. Только так, чтобы все и сразу поняли.

Вологда без Гаврилина

Удивительно, как быстро мы свыклись с его именем как знаком сопричастности вечности. Филармония имени Гаврилина, фестиваль имени Гаврилина, юношеский международный конкурс имени Гаврилина... Он стал неотъемлемой частью вологодской жизни, теперь уже навсегда. Но как мало в ней живого присутствия! Того живого чувства присутствия почти совершенного, гармоничного, доброго в лучших проявления русского человека. Если чудом случится, что многим его землякам откроется такой Гаврилин, вологодская жизнь неминуемо станет лучше, чище, красивее. Как бы хотелось, чтоб так и было в память и в знак благодарности ему – нашему Валерию Гаврилину.

10 апреля 2005 г., Вологда