Владикавказская дорога.
Ищем злоумышленников!
Министр путей сообщения произносит речь, обращенную к администрации дороги, и, выражая ей сочувствие, надеется, что «несправедливые нападки на дорогу не ослабят энергии тружеников, и они будут помогать управляющему высоко держать знамя владикавказской жел. дор».
Управляющий дорогой Кригер-Войновский сообщает, что покушений на крушение поездов злоумышленниками за год было 18.
И вдруг фельдшер Лопухов, оказывавший помощь пострадавшим, заявляет, что главным злоумышленником является управляющий дорогой Кригер-Войновский.
Министр говорит: «Труженик!»
Фельдшер говорит: «Злоумышленник!»
И фельдшер сказал это в тот самый момент, когда управляющий дорогой трудился, осматривая путь на месте крушения, конечно, окруженный свитой своих ближайших помощников-тружеников.
Насколько прав фельдшер, сказавший свое жестокое обвинение, выяснится впоследствии, так как его слова запротоколены.
Министр же сказал совершенную правду, назвав ближайших помощников управляющего владикавказской дороги — тружениками.
Труды инженеров этой дороги видны всем посетителям курортов. Ведь владикавказская дорога совсем особенная, правда, и преимущества у нее особенные, и особенная высшая администрация.
Это объясняется, во-первых, географическим положением дороги, а во-вторых, ее родственной связью с далеким, но близким для нее, в силу этой связи, Петербургом. Последнее заключается в том, что хозяевами дороги состоят петербургские сановники, владеющие акциями.
Последнее дает возможность высшим чинам администрации дороги чувствовать себя на высоте призвания чуть не полубогами.
Первое дает им возможность в глазах сановников, приезжающих на курорты, казаться тружениками.
— Хороший чиновник всегда в виду у начальства! А они всегда на виду во время сезона.
Лето, когда идут главные работы на линии, все высшее начальство дороги в мундирах и орденах служат свою службу на дебаркадерах курортных вокзалов, встречая и провожая то сановников других ведомств, то свое ближайшее начальство, то власть имущих своих акционеров, с мая по сентябрь включительно.
Инженеров этой дороги то и дело видишь на всех курортах, то кого-нибудь сопровождающих в курзалах «по делам службы». А то с кем-нибудь пирующих, когда на огромной линии идет перемена шпал — самые горячие летние работы. Не разорваться же этим поистине труженикам, мечущимся на виду у того или другого начальства в суете курортной жизни! Не могут же они одновременно быть и на курортах, и наблюдать за кладкой шпал, и уследить, чтобы шпалы все подряд, где нужно, клались новые, а не одна новая на десяток старых.
Именно это указание приходится делать потому, что пассажиры, привезшие с прошлого крушения гнилые шпалы, рядом с ними находили и новые.
Когда встречаешь на курортах инженеров блестящих и расфранченных, сразу видишь:
— Им не до шпал!
Вот злоумышленников разыскивать они еще могут, потому что это дело, не требующее постоянного и упорного труда.
Чуть крушение — заявляй: — Злоумышленники!
Как же не поддерживать того инженера, который сумел доказать, что не гнилые шпалы, а злоумышленники причина крушения!
И встреча такого инженера с сиятельным акционером на курортах будет самой взаимно-приятной встречей. Одновременно и служба, и удовольствие.
И эти труженики в глазах начальства, конечно, являются заметными и получают высшие назначения, как лично известные, умеющие служить и... услужить.
Услужить его превосходительству, лечащему печенку, услужить ее превосходительству — спускающей или нагуливающей жир.
А там, где-нибудь, в глухой степи следить за тем, как кладут шпалы, дело хоть, может быть, и почтенное, но не выгодное: никто не заметит, не обратит внимания, никто и знать не будет имени безвестного труженика...
И не в одном министерстве путей сообщения существуют курортные труженики, которые делаются известными и возвышаются потому, что умеют показаться кому следует и любезно услужить кому следует.
Передо мной повесть из курортной жизни, написанная несколько лет тому назад и не попавшая в печать «по независящим обстоятельствам». Название повести «Труженики». Одну из глав этой повести позволю себе привести.
На огромной, крытой террасе санатория-гостиницы в Ессентуках, содержателями которого являются чиновная особа и молодой доктор, должно быть, по случаю сильного ливня или, может, потому, что еще рано, столы были заняты не все.
Катя и Шиллер поместились невдалеке от длинного стола, сервированного необычно роскошно: серебряные вазы с огромными, свежими розами, розы у приборов, дорогой хрусталь.
— Ахмет, это для кого? — спросил Шиллер старого слугу-татарина.
— Какие-то особы из Петербурга. Сами их превосходительство рано утром приходили и обед заказывали для них...
— Министра ждут?
— Не могу знать... Да разве одних министров наш-то ублажает... Ему все там, которые важнее, нужны. Сами изволите знать... Уж и хлопот у нашего-то: того встреть, другого угости... Всем угодить надо... Труженик-с!
Ахмет подал шашлык и шепнул:
— Идуть-с!
Из двери, сгибаясь в полтуловища и извиваясь задом, пятилась длинная, тонкая фигура. Катя взглянула на его желтое, длинное лицо, оживленное пронизывающими глазами и разрезанным пополам улыбавшимся ртом с тонкими губами.
— Змий! — шепнула Катя Шиллеру.
Вошла полная, красивая дама под руку с важным толстяком в чесунчевой паре. Сзади шли блестящие кителя гражданских ведомств. Все это уместилось вокруг стола с цветами. Метрдотель и лакеи засуетились.
— Катя! Мы в раю, не правда ли? — улыбнулся Шиллер.
— Еще бы: цветы, благоуханье...
— Нет, ты уж очень хорошо его змием назвала... Какой-то гибкий, лезучий... Положительно рай... Помнишь, в священном писании ты учила грехопадение? Все налицо: и змий, и Адам, и Ева... Видишь, как змий то к Еве, то к Адаму... Больше, однако, к Еве...
— Только змий в очках...
— Ну, что же! Очковый... Помнишь, в священной истории люди змию, властителю до них рая, мешали? Он знал, что придет время, когда человек наступит пятой на голову змия, и, желая от этого избавиться, решил задобрить Еву: дал ей яблоко...
— С запретного дерева?
— Да, а она половину яблока сама скушала, а другую Адаму отдала, да еще и змия представила как весьма любезного и почтенного господина... И пришлось с той поры Адаму потерять надежду наступить пятой на главу змия... Может быть, Адам и хотел бы пятой наступить на главу змия, зная весь его вред, но яблоком попользовавшись, стало быть, нельзя! А там из рая попросили, и остался змий один властителем... Каялся, должно быть, Адам:
— Через супругу согрешил! Ее змий уговорил, а меня она...
Катя смеялась.
За соседним столом пили шампанское пополам с нарзаном.
Змий успевал всех разговором занимать, всем стаканы наливал и улыбался широким ртом на все четыре стороны.
— Вот, Федя, насчет змия-то правильно, а насчет Евы и Адама не совсем: всех одинаково угощает и никакого яблока Еве не подносит...
До них долетали отдельные фразы:
— Четвертого номера стакана не достанешь!
— Вереницами больные стоят... Часами дожидаются...
— Неужели? — сложив губки бантиком, удивленно и недовольно прошептала дама в белом.
— А ведь ей именно четвертый номер нужен,— прибавил сановник.
Змий как-то изогнулся и исчез, бросив на ходу с той же улыбкой:
— Не извольте беспокоиться...
Исчез в коридоре на одну минуту и опять очутился рядом с дамой.
— Правда, что в эти часы четвертый номер на замке?
— Заперт-с...— улыбался змий.— В четыре отопрут...
И снова наливал нарзан в шампанское и шампанское в нарзан.
Вошел человек с огромным графином и передал его змию. Тот поставил графин перед дамой и что-то сказал. Что сказал — ни Шиллер, ни Катя не слыхали, но дама опять сделала удивленное лицо, губки бантиком и протянула жалостно:
— Неужели?!
— Так точно-с…
— Да ведь теперь заперто...
— Только не для вас... Для вас нет ничего запретного...
Шиллер позвал Ахмета и, платя по счету, спросил:
— Что это за графин принесли?
— Ее превосходительству номер четвертый воды-с...
— Ну вот, Катя, теперь можешь наблюдать и полную картину грехопадения! Только, конечно, Адам и Ева не пострадают, а змий себя сохранит! Разбираясь же юридически, змий совершил преступление по службе: растратив из личных выгод доверенный ему материал, добыв его через соучастников из-под замка, и 2-е — вовлек особу в невыгодную сделку, пользуясь слабостью женщины.
— При чем здесь слабость женщины! Я бы так же поступила. Я ей завидую! Если бы я была жена этого сановника, а не бедного адвоката, так пила бы четвертый номер у себя дома, а не жарилась бы по четыре часа на солнце!..
— А я что бы делал тогда? Мирволил змию!.. Эх ты... Ева!