Раздался последний звонок к отходящему почтовому поезду, за ним свисток обер-кондуктора, два ответных свистка машиниста, и паровоз, пыхтя и шумно выбрасывая белые клубы дыма, потащил за собой длинный ряд вагонов...
— Ну?
— Ничего, ни одного подходящего рыла... За одним я в вагон вошел, уж очень подозрителен... сперва так и думал, что из тех, да оказался причетник со священником едет... А ты?
— Ничего. Не могу и представить, где они теперь... Ударимся в ночлежные, может, там что добудем... А работа громил, — такой верный удар насмерть, опять взломы чистые и коловорот цел...
Так разговаривали двое мужчин в пальто и чуйке, за несколько минут перед тем смотревшие пристально в лицо каждого пассажира, проходившего в вагоны.
— Так поехали?
— Да, только пойдем выпьем по рюмке, а то глотка пересохла.
У буфета, когда они подошли к нему, стоял пьяный немолодой мужчина и ел бутерброд.
— Разве поезд ушел? А? — обратился к лакеям стрелой влетевший молодой человек в коротеньком пальто и, не дождавшись ответа, пробежал к толстяку с бутербродом.
— Вася, ты куда? — спросил его тот.
— Сюда... надо съездить недалечко, да опоздал, скверно...
— А ты куда?
— Обедать собрался... в трактир куда-нибудь думаю... Домашнее все надоело.
— В трактир? Ну поедем вместе... Селяночку со свежей рыбкой...
— Ну, а как дела? — продолжал толстяк, расплачиваясь за бутерброд.
— Ничего... дельце наклюнулось... На Садовой... и хорошее, капитальное... коловорот, я тебе скажу...— продолжал на ходу вошедший.
Чуйка и пальто толкнули друг друга локтем, расплатились, перешепнулись и пошли.
До них долетели слова молодого: «одним ударом... череп вдребезги... крови лужа... и три тысячи кроме мелочи... три тысячи! А?».
— А? Каково? Нет, ты скажи, каково? А все рюмка водки сделала. Говорил ведь я, что не Сережка...
— Это что-то новое... Молодого-то я видал где... А кто толстяк... Ну счастье!.. Слушай же: ты поезжай в Татарский и жди, а я, чтоб не навлечь подозрения, отправлюсь за ними. Так?
— Так? Дурак? А если они разделятся, тогда как? Нет, уж ехать вместе, ежели что — один за одним, а другой за другим... Якши?
— Якши...
Они взяли извозчика и, не выпуская из виду толстяка и молодого, быстро мчавшихся на маленьких санях, поехали за ними.
— Позвольте узнать ваше имя и фамилию! — подойдя к толстяку, аппетитно уписывавшему в трактире селянку, спросил виденный нами на вокзале мужчина в пальто.
— Это зачем вам и кто вы?
— Не ваше дело: я у вас спрашиваю имя, фамилию и звание.
— Как, черт побери, не мое дело? Да ведь имя-то мое, так, значит, мое и дело... Вася!
— А? — не глядя на него, бросил спрашиваемый, продолжая что-то быстро писать на полулистке бумаги.
— Ну-с, отвечайте...
— Да на каком основании вы спрашиваете?
— Вот на каком.— «Пальто» вынул из кармана свою фотографическую карточку за стеклом, с надписью, и показал ее.
— Ну так что же?
— Если не ответите, я вас обоих приглашу куда следует...
— Что такое? — кончив писать и складывая бумагу, обратился Вася.
— Позвольте узнать, что вы написали?.. Дайте бумагу...
— Вася, что же это? Я ровно ничего не понимаю... Нас хотят пригласить «куда следует»... За какие такие радости?
«Вася» посмотрел на карточку, потом на «пальто» и расхохотался...
— Э-эх, горе! Нате, читайте!..
«Пальто» с жадностью начал читать... Лицо его изменялось все более и более, и, наконец, он, низко поклонившись, рассыпался в извинениях и вышел на улицу, где ждал его и чуйка:
— Ну, распорядился об?..
— Кукиш с маслом распорядился об... ты все, дурак, виноват!.. Убийцы, убийцы!.. Приезжие убийцы!.. Еще слава богу народ не скандальный, а то было бы...
— А кто же? Откуда они все знают до подробности? — Откуда? Были там и знают... Разнюхали!.. Читал
я их заметку... То есть так расписал, так расписал, будто собственноручно убивал и грабил, до последней мелочи... Положение трупа, величина раны и даже самый предсмертный стон изображен... все!
— Да кто же они? Кто?
— Кто? Кто? Репортеры газетные, вот кто!..