С. 715 – 764

Театральные рецензии

«Казнь». Пьеса Ге

Из ржавого гвоздя не сваришь киселя. Но вчера мы видели чудо: из старого, выгнутого временем, расплющенного пролетарским молотом гвоздя – пьесы Ге «Казнь» был сварен нашей комедийной артелью расчудеснейший кисель. Был ли он ядрен, народен – это когда-нибудь и в другом месте, а все-таки в тараканьем вытегорском житьишке Осоргина и Годунов радость большая.
Наши обывательские, подвздошные и нутряные чирьи пластырем-радостью и лечить.
Кому-кому, а Осоргиной-Рославлевой первый блин.
Годунову же писаная ложка к киселю – игре сладкой и упоительной.
Есть в Осоргиной дрожжи – большое понимание себя и подмостков.
Есть в Годунове яркость, налива какая-то разноцветная, что-то от русской ярмарки, хорошо обтесанное долгой выучкой, перетертое терками личной душевной муки, актерским крестоношением.
Тараканы разных мастей, до пуги набившие в вечер «Казни» вытегорский потешный терем, долго не забудут пурпурового гишпанца – Годунова, того, как он целовал письмо старушки-матери и говорил о родном далеком домике, увитом пиренейским виноградом (это весьма трудно выразить публично); Осоргину – ее волчьего, стальным холодом пронзающего душу рыдания.
Будем радоваться об искусстве.

Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 14 апр. №40 (рубрика «Театр и искусство», без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 146-147 (публ. С.И. Субботина).
Черновой и беловой автографы (без заголовка) – ИР ЛИ. P. I. Оп. 12. Ед. хр. 687.
Мелодрама Г.Г. Ге «Казнь» (опубл. 1897) вскоре стала одной из самых репертуарных пьес русского театра. Замечание о «пролетарском молоте» по-видимому, связано с каким-то послереволюционным печатным отзывом о «Казни». Этот отзыв не выявлен.
В рецензируемом спектакле, состоявшемся 13 апр. 1921, главную женскую роль кафешантанной певицы Кэт исполняла П.Л. Осоргина-Рославлева, а в главной мужской роли «испанско-французского певца и танцора» Годды был И.Я. Годунов.
П.Л. Осоргина-Рославлева ранее играла в Смоленске, Туле, Перми, Одессе, Астрахани, Тюмени и других городах (амплуа – молодая и сильная героиня). Эти сведения почерпнуты из картотеки Русского Театрального Общества (далее сокращенно: картотека РТО), хранящейся в Научной библиотеке ВТО (Москва). По завершении осенне-весеннего сезона 1920/1921 года актриса уехала из Вытегры.
И.Я. Годунов начал сценическую деятельность в 1907 в Театре B.Ф. Коммиссаржевской на Офицерской под руководством В.Э. Мейерхольда (письмо И.Я. Годунова к В.Э. Мейерхольду: РГАЛИ. Ф. 998. Oп. 1. Ед. хр. 1393). Позднее играл на провинциальных сценах. Стал не только актером, но и главным режиссером вытегорской труппы в следующем летне-осеннем сезоне 1921 года (Трудовое слово. Вытегра, 1921. 7 июня. №61. C. 2). Предположительные сведения о датах его жизни (см. указ. имен) сообщены АЛ. Розиной (архив С.И. Субботина). Его настоящая фамилия, как и собственные фамилии других участников вытегорской труппы, установлены с помощью той же картотеки РТО.
Рецензия заканчивается откликом на игру актеров в последней картине пьесы.
До пуги (от слова «пуга» в значении «тупик», «закоулок») – до отказа.

Питерские просветители и утешители

(Концерт агиттруппы Водотранспорта)

Приблизительно с полудня 20 июля среди наших театральных завсегдатаев-тараканов началось необычное волнение. Прибыла агиттруппа петроградских государственных артистов... Очередной спектакль в театре отменен... Повалили посмотреть и поучиться, а в результате недоуменно развели руками, да так и порешили, что выступавшие гости просто-напросто... расклеивали в Питере театральные афиши.
Вытегоров на мякине не проведешь. Они по достоинству оценили эту «труппу братьев Зайцевых», нагло совавших в нос публики свои питерские родословцы.
Правда, в их чахлой программке было два очень удачных агитационных номера, но они потонули в невыразимых перлах красноречия завгосагитпароходом, бессвязно говорившего о продналоге с горячечным жаром, выдавшим поверхностное знакомство оратора с сущностью темы.
Приходится дивиться, что в момент разрухи транспорта, в момент великого бедствия в Поволжье, кто-то и где-то находит лишние пароходы, на которые сажают людей, без сомнения, больше занятых заботами о легком жирном пайке, чем о действительном просвещении темной народной массы.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 23 июля. №80 (рубрика «Наш театр», без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 147 (публ. С.И. Субботина).
«Труппа братьев Зайцевых» – здесь: саркастическая переадресовка названия пародийной интермедии «Хор братьев Зайцевых», созданной в Интимном театре (Петроград) артистом Иваном Вольским. Премьера интермедии состоялась в середине нояб. 1916 (Театр и искусство. 1916. 20 нояб. №47. С. 947-948). Номер с большим успехом шел в театре по февр. 1917. В то время (с конца дек. 1916) Клюев жил в Петрограде.

«Обыватели». Комедия В. Рышкова

Спектакль 21 июля

Рышков – писатель вовсе не рыжий, не попка с орешком, и пьеса его «Обыватели» – орех, и по нынешним временам каленый.
Нужно бы скорлупу с мякоти очищать с треском, ибо скорлупа и есть обывательщина, удавленник в сюртуке, в наитоскливейшей манишке, погасившей свет жизни подобно чугунной плите на могиле. Но обывателю манишка – идол, знамя всесветного мещанства, такого тепленького, с женой – своей посудиной, с дипломом докторским на право отращивать себе брюшко и на почетное место в кладбищенской ограде с казенной надписью: «Здесь покоится тело раба божия титулярного советника Моппы Мопповича Вонючкина».
Нужно бы скорлупу с рышковского ореха очищать с треском помазать вытегоров по усам соком обывательщины: нате, мол, поглядите и восчувствуйте, не будьте Вонючкиными в сюртуках и визитках.
Ничего подобного в комедийстве наших актеров, как мы ни таращили зенков, не усмотрели.
Запомнили розвалень-диван в квартире столичного доктора (пусть режиссеру икнется) больше тех, кто на нем сидел; телефон на столе – больше, чем Чарскую, актрису по случайности; стулья и столы на первом плане сцены, отчего актеры кажутся без ног, двигаясь за ними; ненужного мертвяка Николаева с басом, как лошадиный овод, и с руками-безменом. И ведь дал же бог развязности людям с таким золотом лезть на сцену, учить народ пониманию красоты!
Самсонова и Годунов – пара; далеко не уйдут, не перешагнут по таланту Рышкова. За большое возьмутся – поблёкнут, как листья осенние, листья печальные, и особливо если обзабудутся, что театр ныне мужицкий, а не обывательский.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 23 июля. №80 (рубрика «Наш театр», без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. № 4. С. 147-148 (публ. С.И Субботина).
Черновой автограф – Музей ИР ЛИ, КП № 84223 (1/2), с разночтениями относительно печатного текста. В частности, после слов «Самсонова и Годунов – пара» в рукописи Клюева следует: «...как говорится, два сапога, но порядочно поистертые с закаблучья».
Роли в этом спектакле исполняли: доктор Неустроев – И.Я. Годунов; Вера Павловна, его жена, – Н.К. Чарская; Щеголев Павел Петрович, его друг, – В.А. Николаев; Ознобишина Валентина Юрьевна – Е.Л. Самсонова.
Биографические сведения о Чарской и Николаеве не выявлены. О Е.Л. Самсоновой известно, что она выступала на сценах Гродно, Орла, Киева, Красноярска, Новгорода, Воронежа, Вологды и др. (картотека РТО). Театральные рецензенты тех лет в целом одобрительно отзывались о ее игре (см., напр.: Малюченко Г.С. Театральный Воронеж (1914-1917): Воспоминания. – РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 4. Ед. хр. 23. Л. 123, 128, 130). На вытегорской сцене была ведущей актрисой труппы. Год ее рождения установлен по материалам фонда Рижского податного управления (б. ЦГИА Латвийской ССР. Ф. 1394. Oп. 1. .Д. 1932. Л. 90). Время кончины предположительно; устанавливается (см. указ. имен) на основании письма невестки актрисы, Е.Н. Кранерт, к С.И. Субботину от 23 июня 1982 (архив адресата).
В предпоследнем абзаце рецензии описана декорация первого действия пьесы (см. ее текст: Рышков В.А. Обыватели. СПб., 1909).
Титулярный советник Моппа Моппович (в автографе Клюева: Мопа Мопович) Вонючкин – образ, возникший в воображении автора. Обращает внимание, что имя и отчество Вонючкина (особенно в клюевском написании) созвучны слову, которым именуется часть топографического телесного низа, испускающая вонь. И это вряд ли случайно: по-видимому, таким образом Клюев как бы «зарифмовывает» имя выдуманного им героя с его фамилией.

Среда, 3-го <августа>

Фиалки цветут недолго – от первой проталинки до первого жаворонка.
Как они живут и гибнут, знают лишь апрельские звезды.
Фиалки – души человеческие, распускаются только в лиловые зори апреля.
Зеленый май, маковый и сладострастный июнь, ржаной смуглый июль и румяный здоровьем август – уже не их пора.
Непомерный труд выразить поэзию фиалок на глухой, полутемной сцене пропащего городишка. Но любящие преодолевают глухоту и тьму.
Вечер в среду пахнул на нас фиалковым холодком подлинного актерства, доказал, как тоскуют по чуду, по красоте лицедеи «Нашего театра».
Из пошлой, купеческой «небели», из табачных занавесей, некогда реквизнутых для нужд театра от местных лабазников, Годунов, при радении, создал мираж уюта, характерную картину жилища тонкой, одухотворенной артистки, чем и была в этот вечер Самсонова.
Еще недавно какой-то малый брякнул, что Годунов и Самсонова – пара, что они не перешагнут чиновника Рышкова. От большой образованности чего к языку не льнет.
Но спасибо Самсоновой, спасибо Годунову, Пановской, Извольскому за радость пережитого в «Девушке с фиалками».
В гнойном вытегорском житии что найдешь лучше!
Милые наши актеры, порадуйте нас и в будущем, чтоб не завоняли мы вовсе, копошась в теплой жиже обыденности под крылышком нашей разлюбезной Вытегры.
Ах, фиалки, фиалки! Осыпать бы вами Самсонову в сцене объяснения с Годуновым (I акт), поднести бы вас, серебристых от лесной росы, Пановской, сочному Извольскому!
Но теперь уже август. Август в Советской России, и голодная осень глядит через прясло.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 6 авг. №85 (рубрика «Наш театр»; подпись:»Веюлк»). Заголовок «Среда, 3-го июля» – с очевидной опечаткой (вместо «июля» нужно «августа»). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 145-146 (публ. С.И. Субботина).
Черновой автограф – ГЛМ. Ф. 99. Ед. хр. 19 (№Р97), с названием газетной рубрики «Наш театр» как заголовком. Описано архивистами как «[очерк], без конца». На самом деле это полный текст рецензии.
«Девушка с фиалками» («Барышня с фиалками», «Кулисы»; 1912) – мелодрама Т.Л. Щепкиной-Куперник. Историк театра пишет: «В этой изящной пьеске был мотив чеховской «Чайки»: главная героиня, актриса Лесновская, говорит о зависимости таланта художника от жизненных невзгод» (Алътшуллер А.Л. Александрийский театр // Русская художественная культура конца XIX – начала XX века (1908-1917). М.: Наука, 1977. Кн. 3: Зрелищные искусства. Музыка. С. 100). В вытегорской постановке главные роли исполняли: Лесновская – Е.Л. Самсонова; адвокат Нерадов – И.Я. Годунов; антрепренер Пороховщиков – Н.В. Извольский; «девушка с фиалками» Нелли Чемезова – П.С. Пановская.
Сценическая деятельность Н.В. Извольского охарактеризована в заметке Клюева «Юбилей НВ. Извольского» (см. с. 722 наст, кн.), а также в упомянутых мемуарах Г.С. Малюченко. Год рождения актера установлен по материалам фонда Рижского податного управления (б. ЦГИА Латвийской ССР. Ф. 1394. Oп. 1. Д. 1932. Л. 90), а дата кончины – по материалам Ленобл-горархива ЗАГС (справка №1210 от 25 нояб. 1982; архив С.И. Субботина).
П.С. Пановская выступала в амплуа инженю (письмо И.Я. Годунова к В.Э. Мейерхольду – РГАЛИ. Ф. 998. Oп. 1. Ед. хр. 1393). В 1929 была в составе труппы Петрозаводского государственного театра (Жизнь искусства. 1929. №29. С. 12). Год ее рождения установлен по тому же письму И.Я. Годунова, а предполагаемое время ухода из жизни – по свидетельству А.Л. Розиной.
«Малым», отрицательно отозвавшимся об игре Самсоновой и Годунова (в спектакле по пьесе В. Рышкова «Обыватели»), был сам Клюев (см. предыдущую рецензию). Причина, почему поэт пытается здесь отмежеваться от собственных слов, объяснима – не поступаясь принципиальными соображениями, ему в то же время хотелось каким-то образом смягчить (возможно, к тому времени уже возникшее) обострение личных отношений между ним (как рецензентом) и актерами.

«Всех скорбящих»

Воскресенье, 28 августа

Если бы плясало морское солнце в окне домика пастора, если бы веяло крыльями чаек за его стенами, если бы дверь в церковь была бы одета «страшной святостью веков», хотя бы намеком на поэзию, если бы Годунов не был так вял и тяжел в движениях (ему, вероятно, неизвестно, что вялость и тяжесть у безбрачных католических священников считается дурным признаком), если бы Самсонова в данном случае поучилась у юного Кранерта играть на полутенях, разламывая и срывая самые сильные слова с высоких нот на бархатный шелест сердца, на хрустальный колокольчик, что должен звенеть под ложечкой у каждого истинного актера, – спектакль «Всех скорбящих» был бы поразителен по новизне, по содержательности, по самой ударной гамме.
Юный Кранерт. Всякий в его роли выскочил бы на сцену «унтером с крейсера «Рюрик», но один матросский воротник поверх обветренной кожаной чуйки родил чувство рыбачьей тресковой шхуны.
В этом высокохудожественном мотиве, в придачу к юношеской шкиперской бородке, было больше поэзии и таланта, чем в целых картинах пьесы.
Подлинностью и уверенной игрой веяло от фигуры пономаря с корзиной гробовой щепы, от его парика цвета свежей могильной земли.
«Всех скорбящих» – пьеса, нужная в наши злые дни, она полна чистых слов и прекрасных устремлений.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 1 сент. №95 (рубрика «Наш театр», подпись: «Неграмотный»). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 148 (публ. С.И. Субботина).
Рецензия на спектакль по драме Г. Хейерманса «Всех скорбящих» (1905). Главные роли в нем исполняли: пастор Нансен – И.Я. Годунов; Рита – Е.Л. Самсонова; муж Риты – Г.Н. Кранерт. Роль «пономаря» (в печатном тексте пьесы он именуется: псаломщик Лангебир), скорее всего, играл Н.В. Извольский. В начале рецензии в общих чертах представлена обстановка первого действия спектакля.
Г.Н. Кранерт, сын Н.В. Извольского и Е.Л. Самсоновой, в ранней юности участвовал в Гражданской войне – был красноармейцем, демобилизован (1921) и в том же году вместе с родителями служил в театрах Новгорода и Вытегры. В конце 1920-х – начале 1930-х был организатором Вологодского ТЮЗа. Во второй половине 1930-х снимался в кино. Затем служил в ленинградских театрах (в конце жизни – в Театре им. В.Ф. Коммиссаржевской). Сведения взяты из автобиографии Г.Н. Кранерта (1965; архив С.И. Субботина).
Слова «страшной святостью веков» – из седьмой строки стихотворения А.А. Блока «Бегут неверные дневные тени...» (1902), а под «унтером с крейсера «Рюрик»«, возможно, подразумевается изображение моряка с этого судна на одной из тогдашних тиражированных открыток.

Юбилей Н.В. Извольского

В пятницу 16 сентября в нашем театре состоится спектакль по случаю исполнившегося 35-летия непрерывной сценической деятельности актера и режиссера Николая Васильевича Извольского. Свою сценическую деятельность, после окончания Московского театрального училища, Н.В. начал под режиссерством известного А.А. Яблочкина, в антрепризе М.В. Лентовского. Работа в качестве актера его не удовлетворила; он мечтал о серьезной самостоятельной режиссерской работе, и вот в 1891 г. Н.В. направляется в Вену в академию искусств и там под руководством проф. Келлера (известного трагика и режиссера) заканчивает свое художественное образование. Н.В. работал и в столицах, работал и в провинции. Он исколесил всю матушку Россию вдоль и поперек, не исключая Кавказа, Сибири, Дальнего Востока (между прочим, он первый привез труппу на остров Сахалин).
Немало было сделано Н.В. за этот долгий срок для русского театра; немало актеров под его режиссерством стало украшением русской сцены.
Для своего юбилея Н.В. ставит бессмертную комедию Н.В. Гоголя «Ревизор», в которой он выступит в роли Городничего.
Многотруден актерский путь Н.В. Но мы, вытегоры, изумлены непреходящей молодостью этого оборотня сцены. Важный генерал или работник из «Власти тьмы» – Извольский сочен и мальчишески свеж нутром.
Будьте здоровы, искренно почитаемый Н.В.! Капля вашей крови горит багряным рубином в сокровищнице русского искусства, сугубо страдного и святого в наши крестные, но и прекрасные дни.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 15 сент. №101 (рубрика «Наш театр», без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. № 4. С. 148-149 (публ. СИ. Субботина).
Н.В. Извольский дебютировал в московском театре «Скоморох» (сезон 1890/1891). По окончании образования в Вене он играл, в частности, в Таганроге, Красноярске, Киеве и многих других городах России (картотека РТО). Поездка его на Сахалин подтверждается воспоминаниями Е.Н. Кранерт (письмо к С.И. Субботину от 23 июня 1982; архив адресата).

Концерт в Пролетклубе

Свежие люди, люди из гущи обыденности, всей душой рвущиеся к свету, к красоте. Неловкое положение, неумелая, робкая речь, но за всем этим бьющая буйным ключом молодость – вот этот новый, оригинальный концерт. Была прекрасная музыка, ослепительный танец юного Ивана Черняева, в каждом движении которого столько пока неосознанных вкуса, силы и влюбленности. Мы искренне любовались этой нежданной, пламенной Турцией, силой несомненного таланта перенесенной в нашу серую, дождливую Вытегру. Работайте, товарищи, не унывайте. Пострадайте за искусство, и оно сторицей воздаст вам!
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1921. 15 сент. №101 (рубрика «Наш театр», без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 149 (публ. С.И. Субботина).
По отзывам мемуаристов (письма С.И. Субботину от А.Л. Розиной (11 сент. 1982) и В.А. Соколова (7 окт. 1982); архив адресата), И.А. Черняев вообще был человеком незаурядных дарований. В 1930-е он был близок балетным кругам Ленинграда.

«Подснежник»

Давно говорилось, что вытегорская молодежь дальше вонючей цигарки, лихо задранной шапки и мордоворотов не пойдет. Пропала молодёжь, загноилась она душевно. Так думалось, и совесть мучила.
Однако же «Подснежник» на вытегорском снегу вырос воочию. Мы видели кусочек светлого чуда на подмостках нашего театра. Свыше пятидесяти человек подростков, почти детей, руководимых любящей рукой, взволновали нас глубоко, изобразив в лицах сказку «Подснежник».
Юные артисты свежи, трогательны, их игра и чистые голоса обновляют сердце.. Драгоценны в жизни масс такие вечера!
Печально то, что наш Комсомол, пользующийся поддержкой и особым покровительством, не взрастил ни одного, хотя бы и худенького, цветочка искусства, не проявил себя как светлую силу в уездной тьме, силу насущную и ценную для юности.
Спектакль «Подснежник», прекрасно оборудованный сторонними руками, – живой урок Комсомолу.
Взволнованными и просветленными разошлись посетившие театр 14 января.
Хорошее дело сделано: красная молодая травка говорит нам о том, что где-то в глубинах жизни таинственно зреет весна красоты.
Талантливы и энергичны бр<атья> Марковы, спасибо Любо-мирскому, спасибо Тамаре Ивановой за постановку танцев!
Неожиданно выдержанна и стильна юная артистка – подснежник, прелестное дитя Михайлова в танце цветов...
Прекрасный святочный вечер.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1923. 18 янв. № 39 (рубрика «Наш театр», без подписи). Републиковано: Слово. 1990. №4. С. 66 (публ. С.И. Субботина). Атрибутировано Клюеву К.М. Азадовским (см. об этом: Русские советские писатели: Поэты: Биобиблиогр. указ. М.: Книжная палата, 1988. Т. 11. С. 52, примечание).
Рецензируемый спектакль был анонсирован «Трудовым словом» (1923. 12 янв. №38).: «В воскресенье, 14 января, в гор<одском> театре состоится спектакль и костюмированный вечер. Группой учащихся школы II ступени будет поставлена сказка «Подснежник» с прологом, пением и танцами».

Заметки

Музей в опасности
Каждому мало-мальски грамотному человеку стыдно за животное в «галифе», которое, наевшись желудей (досыта, до отвала) с золотого дуба Коммуны, продравши глаза, начинает подрывать у дуба-кормильца его червонные корни.
Искусство – это корни жизни, та драгоценная капля, в которой отражается Красное Солнце истории, сердце родного народа. К ужасу и возмущению, мы узнаём, что какие-то развязные молодые люди устроили меблирашки в нежном, овеянном поэзией 18-го века доме купцов Маниных, предназначенном стать музеем, тихим пристанищем всего, что было прекрасного в былой России, всего, в чем запечатлены пути народного Духа.
Слишком дорого приходится расплачиваться нашей революции за вольное и невольное попрание родной красоты, которого никогда не простит народ и которое никогда не остается неотомщенным.
Это должны зарубить себе на носу не по разуму усердные в революции молодые люди.
Впервые – Звезда Вытегры. 1919. 15 июня. №29. С. 4 (без подписи). Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 144 (публ. С.И. Субботина).
Вытегорский уездный отдел по народному образованию принял 13 нояб. 1918 постановление об организации в Вытегре естественно-исторического музея (ЦГА Республики Карелия. Ф. 28. Oп. 1. Ед. хр. 22/170. Л. 88). Судя по всему, реплика Клюева появилась в печати, когда решался вопрос, какое же помещение отдать музею. Старожил Вытегры Н.Д. Перуанская вспоминает: «С 1918 г. музей местной фауны некоторое время был при реальном училище. Но... решили музей отделить от корпусов училища, и его поместили по проспекту Ленина (д. №56)» (Перуанская Н.Д Справка о деятельности реального училища и о создании музея в г. Вытегре (1972). – Фонды Вытегорского РКМ). По указанному мемуаристкой адресу как раз и находится бывший дом купца М.Т. Манина, о котором говорится в клюевской заметке. В конце 1970-х этот дом получил статус памятника архитектуры первой трети XIX в. См. его внешний вид и архитектурную характеристику в кн.: Рыбаков А. Устюжна. Череповец. Вытегра. (Архитектурно-художественные памятники). Л.: Искусство, 1981. С. 162-163, 165. По словам А.А. Рыбакова, этот дом «до сих пор является украшением главной улицы Вытегры». (Там же. С. 165).
В первом абзаце заметки пересказывается (применительно к ситуации) начало басни И.А. Крылова «Свинья под дубом» (1795).

Скоро будет радость

На Нарвском фронте 24 ноября убит тов. председателя Вытегорского Уездного Комитета Р.К.П. Василий Александрович Грошников

Скоро будет радость – какие безумные слова в наши жуткие дни! Кругом такая бурная ночь, так все сердца утратили всякую опору, утеряли все пути, и носится жизнь в каком-то небывалом зловещем вихре, под которым как будто гибнет всё лучшее, что было добыто в течение долгих веков. Во всем мире слышен треск разрушающейся жизни. И сердце спрашивает себя: «Не задавили ли обломки самую жизнь, «семя» жизни, которое, может быть, не пробьется наружу новыми сильными всходами?»
Но радость стоит у порога. Такая солнечная, несказанная, что душа почти не в силах ей верить.
И пока род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, для нас, коммунистов, не может быть иного знамения, кроме цены пролитой братской крови.
Крови искупительной, крови неприступной, крови неприкосновенной.
И вот еще кровь – молодая, неподкупная, огненная.
На Нарвском фронте убит товарищ Василий Александрович Грошников. В красном кругу Вытегорской коммуны разбито лучшее, алмазное звено.
Брат наш любимый опочил навеки.
Кровь его на нас и на детях наших... Она – залог грядущей красной радости. Коммунисты, будьте достойны огненной чаши! Воистину победим! Воскреснем!
Впервые – Звезда Вытегры.. 1919. 18 дек. №106. С. 1 (без подписи). Текст помещен в траурной рамке. Републиковано с атрибуцией: Русская литература. 1984. №4. С. 143-144 (публ. С.И. Субботина).
В некрологе – две необозначенные цитаты из Евангелия от Матфея: XII, 39 (с перестановкой двух слов) и XXVII, 25.
На смерть своего земляка Клюев также написал и опубликовал стихотворение «Памяти товарища Василия Грошникова, убитого на Нарвском фронте» (Звезда Вытегры. 1919. 27 дек. №ПО. С. 2).

Не ропщи – всё от бога...

Вытегоры перед отъездом в Питер вполне резонно запасаются хлебом на неделю. Путь нелегкий и долгий, исполненный всяких треволнений и сюрпризов от водного начальства.
Не так давно, во едину из суббот, на пристани появилось объявление, предлагавшее вытегорам, желающим в кратчайший срок прибыть в Питер, погрузиться на следующее утро со своими манатками. Загрузили пароход, довольные небывалым в наших краях вниманием к пассажирам.
В пятом часу дня сияющие подъехали к Вознесению. Через две минуты физиономии вытянулись, глаза помутились: пароход «Володарский» изволил отбыть в Питер за полчаса до их прибытия.
Возмущенные бросились к начальству, прося остановить пароход, а их доставить на буксирах. Но напрасно просили грозных Тритонов... Пришлось околачиваться на пристани до среды. Зато на вокзале служащие пристани благодушно потирали руки и посматривали, как проклинавшие вытегоры раскрывали кошельки у стойки их буфета.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1922. 13 сент. №10. С. 2 (рубрика «Местная жизнь»; подпись: «Проезжий»). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. №4. С. 65 (публ. С.И. Субботина).

В более теплые края...

В свое время отцы города и уезда приложили немало стараний, чтобы обзавестись гимназией и реальным училищем. Сумели построить даже лучшее каменное здание в городе, привезли квалифицированных педагогов с высшим и специальным образованием, словом, превратили городишко в северные Афины.
Сейчас из средних учебных заведений осталась одна школа II ступени, и это бы не беда, да вот загвоздка: педагоги, тщетно вопившие о своих нуждах, тишком да молчком покинули насиженные гнёзда, разбрелись по теплым краям.
В результате не Афины – а разбитое корыто.
И надеяться на солидный подбор педагогов не приходится: только дурак поедет теперь из Питера в тараканий городишко.
Папаши чешут в затылке и думают трудную думу о судьбе своих чад милых.
Ликвидированный Олонецкий губоно больше заботился о себе, мало вникая по заведенной традиции в нужды уездов, и при случае старался не помочь, а стянуть из уезда что-нибудь, либо надуть.
Вот и получилась картинка.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1922. 16 окт. №18. С. 4 (рубрика «Местная жизнь»; подпись: «О.»). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. №4. С. 65 (публ. СИ. Субботина).
Упомянутая здесь ликвидация Олонецкого губернского отдела народного образования (наряду с другими учреждениями Олонецкой губернии) состоялась в 1922 вследствие изменения территориального деления, в результате которого Вытегра отошла к Петроградской губернии.

Вяземская академия

Пропад всегда остается пропадом, и кобель резедой не пахнет.
Не пахнут букетом и вытегорские заведения, т. е. они и пахнут, но тем духом, в котором, как говорится, хоть топор вешай.
Если читатель не боится ни рвоты, ни чирьев, пусть он зайдет в просветительное заведение имени Цейгера. Лекции в этой академии читаются на двенадцати языках, на тему «в рот и напролет», и усваиваются с необычайной легкостью. На зимний сезон предположено пригласить, по слухам, лучшие «художественные» силы: Ваську-Отмычку, Ваську Обуха с Машкой Рыжей, а также и работников по спиртовой кооперации.
Академия процветает, как маков цвет, и снискала заслуженное уважение и славу среди махровых носов и ночных студентов.
Советуем милиции ознакомиться поподробнее со знаменитой академией, которой нужна хорошая метла и ведро карболовой кислоты.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1922. 28 окт. №21. С. 2 (рубрика «Наш фельетон»; без подписи). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. №4. С. 65 (публ. С.И. Субботина).
В заметке идет речь о вытегорской чайной-столовой, владельцем которой был А. Цейгер. См. также материал А.В. Богданова «Как нельзя хозяйничать!» (Трудовое слово. 1922. 21 сент. №12. С. 2; рубрика «Судебные силуэты»; подпись: Семен Вечерний).
Заголовок заметки намеренно перекликается с названием «Вяземская лавра», которым в конце XIX – начале XX в. жители Петербурга иронически окрестили ночлежку, именуемую также «домом Вяземского» (находился вблизи Сенной площади; подробнее см. кн.: Петербургские Вяземские трущобы и их обитатели: Оригинальный очерк с натуры, написанный Н. Свешниковым. СПб., 1900). В этой книге, рассказывающей о быте «отребьев общества», населяющих ночлежку, отмечается, в частности, что там «торгуют водкою и ведут эту торговлю настолько ревностно, что не прекращают ее ни днем, ни ночью».

Челобитная

Караул! Сходим с ума!
На рынке плюшки да ситный, а уснуть целой улицей полгода не можем.
Едва наступает вечер, как со дна многоводной Вяньги поднимается вся нечистая сила и собирается у кладовых отмесхоза править шабаш.
Это так думалось нам, пока мы, не собрав для острастки всех бабушек и дедушек, не сходили на это заклятое место.
Оказалось, что это не черти, а просто-напросто ражий детина здоровенным аншпугом лупит по несчастной будке от сутемок до белого света.
Ни чертям, ни ворам от этого не страшно, а добрым людям покоя нет.
Весь квартал у местхоза валится в ноги начальству с челобитной: заменить свирепый аншпуг разумной колотушкой, какая и полагается ночным сторожам.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1922. 28 окт. № 21. С. 2 (рубрика «Наш фельетон»; подпись: «А.»). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. № 4. С. 65 (публ. СИ. Субботина).
Вянъга – ручей, приток р. Вытегра; отмесхоз – отдел местного хозяйства; аншпуг – жердь, большая палка, кол (см.: Архангельский областной словарь. М.: Изд-во МГУ, 1980. Вып. 1. С. 72).

Где чёрт валяется, там шерсть останется

Тьма в Вытегре большая, не только на улицах, но и в головах. Уличная тьма фонаря боится, а мрак, что голову мутит, фонарем, даже если его и под глаз взбучишь, – не разгонишь. Тьма и черти света боятся.
Помнит это крепко наш «Дом Просвещения»: библиотекой и разными кружками с чертями борется.
Но уездный чёрт увертлив, когтист, а главное – пакостник.
«Дом Просвещения» как в дуду дудит: «Нет, мол, ни бога, ни чёрта!»
А обыватель на сие только в бороду ухмыляется. Спроси его невзначай, как, мол, насчет нечистого? Обыватель взъерошится, борода – мочалкой и очи – самые преподобные:
«Разные, – говорит, – бывают черти; и что они у нас под боком, тому резонов много.
К примеру, на шестовской мельнице недавно мучной бес объявился.
В свое время его одернули, и он пакостить прекратил, а теперь опять началось озорство: и граждане и организации получают с мельницы муку с хорошей порцией дресвы.
Шестовскому чёрту, может быть, и по зубам хлеб с песком (лукавому что ни дай – всё слопает), а гражданам Советской республики такая закуска не по нутру.
Это – чёрт мучной. А вот чёрт масляный.
Сдавали вытегорские мужики в продком масляный налог, сдавали и пеняли: «Масло-то что искра, как налимья майка!»
И взаправду, масло, как говорится, духом кормило, кошелевским ситным не подменишь.
Но за чистым делом завсегда нечистый сидит.
Попало это масло в Военком и при выдаче служащим оборотилось в чёртовы потроха: и чего только в нем не обретается – плева коровья, сало, от которого душу воротит, добавком же на каждый фунт совок соли вбухан».
Слушаешь обывателя и поневоле в чёртову веру перейдешь.
Прежних чертей крестом да ладаном пугали, а нынешние, видимо, и Исправдома не гораздо пужаются.
Зато живут мучнисто и масляно!
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1922. 9 дек. №31. С. 2 (рубрика «Наш фельетон»; без подписи). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. №4. С. 65 (публ. С.И. Субботина).
«Дом Просвещения» – культурно-просветительное учреждение, открытое 5 нояб. 1922 (Трудовое слово. Вытегра, 1922. 11 нояб. №23; рубрика «Местная жизнь»); шестовская мельница – мельница в с. Шестово вблизи Вытегры; майка – здесь: рыбьи молоки; кошелевский ситный – хлеб, продававшийся в вытегорской хлебной лавке И.Ф. Кошелева.
Спустя двадцать дней после появления клюевской статьи Н.И. Архипов (тогда – редактор «Трудового слова») дал ей такую оценку: «Редакция не порицает упомянутого фельетона, так как он дал положительные результаты. Товарищи красноармейцы вполне это оценят» (Трудовое слово. Вытегра, 1922. 28 дек. №35. С. 2).

«Лишь мы работники...»

Покой нашего уездного болота, где еще вольготно живется разным уголовным чертягам, вновь будет нарушен рядом судебных процессов строителей личного благополучия «в интересах и за счет Республики».
Наши следственные органы начинают вытаскивать из преисподней разжиревших на советских харчах леших, огневиков, оборотней и т. д.
Вся эта нечистая сила, наповал орущая где выгодно: «Лишь мы работники всемирной...», – на деле же когтями и зубами подрывающая корни советвластия, будет торжественно усажена на скамью подсудимых.
О, долгожданный час, пробей скорей!
На последнем заседании исполкома делал доклад т. Яковлев командированный в Андому для ревизии вспомогательного пункта и заготконторы.
Обнаружены хищения... весь материал передан в уголовный розыск.
Желаем последнему твердости и неуклонности в борьбе с хищниками и бронированными мошенниками.
Эту, подлинно контрреволюционную, нечисть надо выжечь дотла.
Впервые – Трудовое слово. Вытегра, 1923. 6 янв. №37. С. 2 (рубрика «Местная жизнь»; без подписи). Републиковано с атрибуцией: Слово. 1990. №4. С. 65-66 (публ. С.И. Субботина). Заголовком заметки является часть одной из строк русского текста международного пролетарского гимна «Интернационал» (ср.: «Лишь мы, работники всемирной / Великой армии труда...»).
А.А. Яковлев, инспектировавший учреждения Андомы (одного из сёл Вытегорского уезда) был тогда одним из должностных лиц уездного центра (Трудовое слово. Вытегра, 1922. 25 окт. №20. С. 2).

Письма и заявления

1. В.В. Вересаеву

<Москва, 2 ноября 1912>
Извините за беспокойство, но мне необходимо узнать – не найдет ли возможным «Товарищество писателей» переиздать мою книгу «Сосен перезвон».
Адрес: Москва, Пименовская улица, дом №31, кв. 28. Николаю Клюеву.
Примите уверение в ист<инном> уважении.
Николай Клюев.
2 октября – 1912 г.

РГАЛИ. Ф. 1041. Оп. 4. Ед. хр. 272 (автограф). Публикуется впервые. Датируется по почтовому штемпелю (см. ниже; в письме Клюев ошибся месяцем).
Конверт с адресом рукой Клюева: «Здесь, Девичье поле, Божениновский переулок, дом Давыдовых, Викентию Викентиевичу Вересаеву» (правильное название переулка – Боженинский). Почтовый штемпель отправления: Москва. 2.11.12 (дважды).
Речь идет о товариществе «Книгоиздательство писателей в Москве», председателем правления которого (с 1912) был Вересаев. Обращение к нему Клюева было предпринято в дни, когда поэт еще не знал, что по просьбе А.Н. Толстого на выпуск сборников «Лесные были» и «Сосен перезвон» решился другой издатель – К.Ф. Некрасов (см. об этом с. 66-67 и 652 наст. кн.). О встречных деловых пожеланиях поэта см. в его письме к К.Ф. Некрасову от 28 нояб. 1912 (СД. С. 202).

2. Иванову-Разумнику

<Петроград, между 7 и 20 декабря 1915>
Многоуважаемый Разумник Васильевич.
Зная, что Вы состоите в комитете Литературного фонда, обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне получить ссуду из упомянутого фонда, так как в настоящий тяжелый год я не могу прожить своим стихотворным заработком, к тому же я имею на своих руках 75-тилетнего отца и пошатнувшееся после недавней смерти матери хозяйство. Заслуги же мои перед литературой, как Вам известно, следующие:

книги стихов –
«Сосен перезвон»,
«Братские песни»,
«Лесные были»

и скоро имеющая быть выйти в свет книга «Мирские думы». Печатаюсь я в журналах: «Русская мысль», «Северные записки», «Ежемесячный журнал», газета «Речь», «Бирж<евые> ведомости», «Огонек» и протчее.
Адрес мой: Мариинское почтовое отделение, Олонецкой губернии, Вытегорского уезда, Николаю Алексеевичу Клюеву.
Сумма вспомоществования по моим расчислениям и для того, чтобы мне иметь возможность иметь некоторый досуг для писания, должна выражаться в сумме трехсот рублей единовременно или помесячно.
Петроградский мой адрес: Фонтанка, 149-9, где я пробуду до марта месяца сего <1916> года.
ИР ЛИ. Ф. 155. Журнал заседания комитета Литературного фонда, 1916 <так на обл. журнала>. № 6. Л. 38-39 об. (автограф). Печ. по: Николай Клюев: образ мира и судьба: [Сб. статей] / Томск, гос. ун-т. Томск: Сибиряка, 2005. Вып. 2. С. 210 (публ. СИ. Субботина).
Заседание, в котором рассматривалась просьба Клюева о вспомоществовании, состоялось 21 дек. 1915 под председательством Ф.Д. Батюшкова в присутствии членов комитета Литфонда М.И. Ганфмана, Иванова-Разумника, Н.И. Кареева, Л.Ф. Пантелеева и А.В. Пешехонова. Двадцать четвертым пунктом заседания было заслушано «прошение поэта Н.А. Клюева о ссуде в размере 300 руб.» и определено: «Выдать в б<ессрочную> ссуду 150 руб. Ордер №130». (Там же. Л. 2 об.). По дате этого заседания устанавливается верхняя граница написания комментируемого письма. Его нижняя граница определяется по упоминанию Клюевым публикации его стихов в газете «Речь». В этом издании поэт печатался лишь однажды (6 дек. 1915), когда там появилось его стихотворение «Что ты, нивушка, чернёшенька...».
Сводный перечень публикаций Клюева в периодике тех лет см. в кн.: Русские советские писатели. Поэты: Биобиблиогр. указ. М., 1988. Т. 11. С. 43-45.

3. С.А. Венгерову

<Петроград, не позднее второй половины июня – первой половины июля 1916>
Господин профессор.
Я не считаю себя за писателя или ученного, а потому и не подхожу для вашего словаря – все же сведения обо мне, со стороны писанные, устные, как и печатные, не заслуживают внимания как пустяки.
Н. Клюев
ИРЛИ. Ф. 377 (2-е собр. автобиографий). Ед. хр. 353. Л. 1 (автограф; красные чернила, почерк частично стилизован под полуустав). Печ. по оригиналу с расстановкой запятых, полностью отсутствующих в тексте письма. Ранее (вразбивку, без обращения и подписи) оно цитировалось К.М. Азадовским (ЛО. 1987. № 8. С. 102).
Там же (л. 3) – конверт от этого письма с адресом рукой Клюева (красными чернилами): «Здесь Загородный, 21 С.А. Венгерову». Почтовый штемпель на конверте почти полностью утрачен.
К.М. Азадовский безоговорочно датировал это письмо 1914 годом (ЛО. 1987. №8. С. 102). Между тем, согласно помете «Здесь», с которой начинается адрес на конверте, оно было написано Клюевым в Петрограде, где ни в указанном году, ни до 7 или 8 сент. 1915 он не бывал ни разу. Это означает, что письмо было отправлено адресату не в 1914-м, а в один из дней 1915 или 1916, когда Клюев находился в столице.
Поэт жил в Петрограде (после 7 или 8 сент. 1915) до конца года и в первой половине следующего (1916) года с перерывами на поездку в Москву совместно с Есениным (с 4 по 23 или 24 янв. 1916; см.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина: В 5 т. М.: ИМ ЛИ РАН, 2003. Т. 1. С. 308, 314) и на гастрольное турне, к участию в котором он был приглашен певицей Н.В. Плевицкой. Эта поездка началась около 20 апр. 1916 и продлилась примерно до конца первой декады мая (свод откликов прессы на это событие см.: Русские советские писатели. Поэты: Биобиблиогр. указ. М., 1988 Т. 11. С. 86). По возвращении в Петроград Клюев находился там, по крайней мере, до отъезда Есенина на родину, т. е. до 16 июня 1916 (ср.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 1. С. 374, 377).
К упоминаемым Клюевым сведениям из его биографии, которые, по его словам, «не заслуживают внимания как пустяки», можно отнести не только данные, обнародованные (в 1912) С.М. Городецким и И.Л. Брихничёвым, на которые ссылается К.М. Азадовский (см.: ЛО. 1987. №8 С. 102), но и то, что было написано о поэте уже в 1916 (см.: Сакулин П.Н. Народный златоцвет // Вестник Европы. 1916. №5; этот номер вышел в свет 31 мая, согласно объявлению в газете «Речь», №147, от того же числа).
Не исключено также, что под сведениями, «со стороны писанными», может подразумеваться анкета для составлявшегося С.А. Венгеровым «Краткого биографического словаря писателей и ученых», сохранившаяся в его архиве. Ответы на вопросы о Клюеве вписаны в типографский бланк этой анкеты тем же П.Н. Сакулиным:

Фамилия Клюев
Имя Николай
Отчество Алексеевич
Когда родился (день, месяц, год) 1887 г.
Где родился Олонецкая губ., река Андома
Кто были родители Крестьяне-раскольники; дядя по матери – «самосожженец».
Вероисповедание Сектант (спасался в Соловках; был Давидом в хлыстовском корабле; у скрытников и т.д.)
Где получил образование Сельская школа
Звание, должность или занятие Занимается крестьянским хозяйством
Особенно замечательные события в жизни <не заполнено>
В каких периодических изданиях по преимуществу участвовал и по какому отделу Первые напечатанные стихотворения были помещены в «Золотом Руне».
Перечень отдельно изданных книг (желательно указать год, место издания, формат, число страниц)
1) Сосен перезвон (с посвящением Александру Блоку и с предисловием Вал. Брюсова). 2 издания.
2) Лесные были.
3) Братские песни.
4) Мирские думы.
П. Сакулин (со слов Н.А. Клюева).

(ИРЛИ. Ф. 377 (2-е собр. автобиографий). Ед. .хр. 353. Л. 4). Все эти сведения Сакулин использовал в упомянутой статье.
Исходя из вышеизложенного, при датировке письма ныне приходится указывать лишь ее ориентировочную верхнюю границу.
Имеющееся в письме слово «ученного» написано именно так, что наводит на мысль о его произнесении с ударением на первом слоге, т. е. как «ученного».

4. Д.Н. Ломану

<Петроград, январь – начало (?) февраля 1917>
Бисер малый от уст мужицких

Государь и милостивец. Брат Сергей поведал мне пресладостную весть о том, что Вам положил Бог на душу желание предать тиснению купно мои и Сергеевы писания. Усматривая в таковом душевном желании Вашем веяние Духа Животворящего, пекущегося о всякой правде и красоте и под тем или иным видом укрепляющего в вечном свитке русско-народного творчества дела слабых рук наших и словеса наших грешных уст, я, Ваш, Государя моего, покорнейший слуга, имею честь доложить Вам, от совести моей, следующее: Всякая книга достигает до высокого и до низкого, до сильного и до дрожащего, наипаче же книга, отразившая в себе век, веру или дух народа и его природы; такой, всосавшей в себя жизнь и родную природу, книгой являются писания брата Сергея Александровича Есенина. Говорю сие не для слов, а от ясных осознанности и духовного прозрения златоустного лика Есенина в ряду таких жизнеписателей, как Андрей Рублёв, Гурий Никитин с товарищи и протч<ие>.
От Киевских пещер до Соловков тянется, незримая для гордых глаз, золотая тропа русско-народного творчества. Те люди, которые протоптали эту тропу, много страдали, много трудились, много пролили крови... Теперешние же писатели и художники думают что они родились сами по себе, скроенные из разрозненных лоскутьев западной мысли и дела. У них есть так называемая литература, они гордятся сказанным миру новым, будто бы русским, словом, но то, что кажется последним достижением их мысли, давно родилось в стихийной душе народа. Доказательством же сего и служит медовое искусство брата Сергия.

О красном вечере задумалась дорога,
Кусты рябин туманней глубины...

И еще:

Голубиный Дух от Бога,
Словно огненный язык,
Завладел моей дорогой,
Заглушил мой слабый крик.

Ведь это то же самое, что в гурьевских росписях церкви Златоуста, что на Коровниках, в Ярославле.
Ведь это те же фрески, и в них открывается совершенно новый эстетический мир, необыкновенно поучительный для понимания русской души. Но и помимо этой поучительности есть в них еще власть даже над утратившей веру душой: незримые нити возвращают блудного сына к воспоминаниям детства, пробуждают что-то вечно дремлющее в низинах души. Так, живя в столице, погрузившись с головой в деловую, сухую суету, всё же встрепенешься и вспомнишь о чем-то родном и далеком при звоне пасхальных колоколов. С итальянских озёр, где вечно празднует природа, всё же тянет русского человека домой, на лесную опушку, в тенистый овраг за селом или в ржаное поле, откуда видны золотые маковки. Необычайное словесное многообразие Есенина дало повод левинсоновским наборщикам и Сладкопевцеву обозвать его футуристом. Такое определение есенинского художества наборщиками не заслуживало бы и обсуждения, и упомянуть про него можно лишь в связи с именем Сладкопевцева, который просто на время забыл, что поэтичности и образности требует национальная стихия русского языка. Так было, так будет, и никакие соблазны на иные пути не дадут вечных ценностей.
Поэзия Никитина и Спиридона Дрожжина не есть русская поэзия; их стих, где голая фабула и тенденциозность, пришедшие от немецкого мещанского искусства, далек нашей душе. Мы же с Есениным, как и далекие наши братья, древние изографы, умеем облекать свои мысли в образы в затейную, как арабская вязь, форму. Для нас, как и для наших художественных предков, задачи декоративные так же близки и дороги, как и задачи повествовательные. В искусстве не одна, а тысячи ценностей, но ничего не стоящее в нем – это так называемый реализм:

«Вот» моя деревня,
Вот» мой дом родной,
«Вот» качусь я в санках
По горе крутой.
(С. Дрожжин)

Ведь так сложит, вымыв руки и повязав чистый передник, любая из Ваших судомоек.
Нам же с Есениным, как носителям таинственного инстинкта – воли народа, творящей в нас красоту, стыдно за такое трехсаженное – вот, вот, вот...
Языческо-папитское понимание искусства не допускает, напр., петь про Христа, сидящего на завалинке. Но Христос на завалинке, как и росписная мужицкая дуга, в которую впряжен огненный коренник, возносящий пророка Илию на небо, понятны лишь пчелиному сердцу юноши-христианина, для которого просто недопустимы без Христа мужицкий обиход и вся русская природа. Дуга на небесном кореннике и вятский колоколец под ней кажутся неуместными и кощунственными для известной породы людей, не способных ни на духовное, ни на просто житейское дерзание, не верующих в общение земли с небом, доверяющих больше градуснику, чем голубю – вестнику того, что земля суха, стихли ветры и масличное дерево зеленеет по-прежнему. Где же больше правда, в градуснике или в голубе? Я и Сергей веруем в голубя. И как художники-христиане благословляем блаженные персты, изобразившие русскую дугу на иконе – знак того, что земля и небо – кровная родня.
Вятский колоколец, восхищенный на небо, звенит доселе, и горе русской земле, если он сорвется в бездну, – тогда осыплется золотое дерево церкви и искусства, останутся лишь Дрожжин, Копыткин с Ядыткиным да клеветнический рассказ о том, что поет маляр на высоте шестого этажа.
Существует тайное народное верование, что Русь не кончается здесь на земле, что всё праведное на Руси воссоздается и на небе. Иначе и быть не может. Верите же Вы фотографической пластинке, запечатлевающей внешнюю жизнь, почему же не поверить и в то, что Ваша Трапезная палата – плод чистой мысли и устремления – отражена в сферах небесных. Есенин и я веруем в это крепко. Когда утихнет военная буря, очистится от щепного и человеческого мусора новопостроенный Вами Китеж, замерцает в ободе его врат доброочитый Спас с Егорием, сгинут из теремов биллиарды и рояли, а взамен их войдет в терем белица-тишина, Вам будет понятно, что Вы свили гнездо Фениксу, посадили златодревный дуб, под которым явится Рублёвская Троица. Ибо только тогда Русь вышлет к Вам новых Рублёвых, Иоаннов Кронштадтских, трудников чистого слова, мысли и молитвы. И каким бы высоким счастьем почел я лично надеть вериги и в костромском кафтане, с бородой по локоть, с полупудовым узорным ключом – быть привратником у такого Феникс-града!
Верьте, Государь мой, что только творческая белая тишина крепко обяжет людей на чистое поведение в стенах Ваших теремов: никто не посмеет в них закурить, плюнуть на пол, рассказать похабный анекдот. Скажу Вам правду: «Святой Руси» угрожает нашествие мещанства.
Английско-франко-немецкая перечница сыплет в русскую медовую кутью зеленый перец хамства, пинкертоновщины, духовного осатанения. Вербовка под стяг Сатаны идет успешно. Что же нерушимая стена, наш щит от всего этого? Ответ один: наша нерушимая стена – русская красота.
На желание же Ваше издать книгу наших стихов, в которых бы были отражены близкие Вам настроения, запечатлены любимые Вами Феодоровский Собор, лик Царя и аромат храмины Государевой – я отвечу словами древлей рукописи:
«Мужие книжны писцы золотари заповедь и часть с духовными приемлют от Царей и архиереев и да посаждаются на седалищах и на вечерях близ святителей с честными людьми».
Так смотрела древняя церковь и власть на своих художников. В такой атмосфере складывалось как самое художество, так и отношение к нему. Дайте нам эту атмосферу, и Вы узрите чудо. Пока же мы дышим воздухом задворок, то, разумеется, задворки и рисуем. Нельзя изображать то, о чем не имеешь никакого представления. Говорить же о чем-либо священном вслепую мы считаем великим грехом, ибо знаем, что ничего из этого, окромя лжи и безобразия, не выйдет.

Остаюсь Вас Государя моего покорнейший слуга и молитвенник Николай Алексеев Клюев.

Фотокопия автографа (почерк частично стилизован под полуустав; частное собрание). Печ. по этому источнику в современной орфографии.
В 1960 – 1970-е письмо не раз цитировалось В.А. Вдовиным в его работах о Есенине, однако при жизни исследователя оно так и не увидело свет целиком. Впервые полностью (с сохраненными элементами написания некоторых слов по старой орфографии и без комментариев) оно появилось в кн.: Вдовий В.А. Факты – вещь упрямая: Труды о С.А. Есенине / Сост. А.А. Вдовиной и Н.Г. Юсова; Коммент. Н.Г. Юсова. М.: [Новый индекс], 2007. С. 550-553. Выражаю глубокую признательность Н.Г. Юсову, предоставившему мне источник текста непосредственно.
Письмо Клюева адресовано Д.Н. Ломану, приближенному царской семьи (крестным отцом одного из его сыновей был Император Николай II, а крестной матерью другого – Императрица Александра Феодоровна). Ломан являлся Уполномоченным по Царскосельскому военно-полевому санитарному поезду № 143 имени Императрицы Александры Феодоровны. Благодаря хлопотам царедворца (в т. ч. по ходатайству Клюева) Есенин был причислен к этому воинскому подразделению, где проходил военную службу (см. об этом: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 1. С. 311 – 312, 326 – 329, 344, 347-351 и др.). Одновременно Ломан вел административно-хозяйственные дела Феодоровского Государева Собора в Царском Селе, будучи его ктитором, а также занимался организацией деятельности «Общества возрождения художественной Руси», созданного в марте 1915 под патронажем Императорского Двора (выдержки из устава Общества см.: Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 1. С. 213-214). В Российском государственном историческом архиве сохранилось немало архивных документов, свидетельствующих, что Ломан ведал издательскими делами Общества, печатная продукция которого выпускалась исключительно в московской типографии «Товарищество скоропечатни А.А. Левенсон» – предприятии, имеющем статус Поставщика Двора Его Императорского Величества.
Между тем в комментируемом письме упомянуты как раз рабочие указанной типографии – «левинсоновские <так у Клюева> наборщики» которые, говоря опять же по-клюевски, «обозвали» Есенина «футуристом» Но это могло произойти лишь в случае, если стихи Есенина набирались «у Левенсона»...
Известно, что под маркой этой московской типографии ни одна из книг Есенина не выходила. Однако еще в 1926 В.Ф. Ходасевич (в широко известном ныне очерке «Есенин») вспоминал:
«...летом 1918 года один московский издатель, библиофил и любитель книжных редкостей, предлагал мне купить у него или выменять раздобытый окольными путями корректурный оттиск второй есенинской книги «Голубень». Книга эта вышла уже после февральской революции, но в урезанном виде. Набиралась же она еще в 1916 году...» (Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М.: Согласие, 1997. Т. 4. С. 130).
Хотя название типографии, откуда вышел этот корректурный оттиск, здесь и не указано, сейчас (приняв во внимание слова Клюева, о которых только что шла речь) можно уверенно заключить, что сборник Есенина «Голубень» первоначально был отдан для набора в скоропечатню А. Левенсона.
Это вполне согласуется с другими документальными данными об этапах работы Есенина над «Голубенью» и о сдаче книги в печать.
20 нояб. 1916 он отправляет ИИ Ясинскому письмо со словами: «Сейчас готовлю книгу вечерами для печатания...», а в декабрьском письме М.В. Аверьянову упоминает ее название: «Впредь буду обязан Вам «Голубенью»...». До 5 дек. 1916 Есенин просит Иванова-Разумника отозвать из Литературного фонда свое сентябрьское прошение о материальной помощи, поскольку, по его словам, он «продал право на свои произведения за 600 р.». 5 дек. поэт отправляет отцу открытку (очевидно, отвечая на пожелание приехать к нему): «Сейчас меня задерживает книга. А пока ее не напечатают, мне ехать нельзя. Если после 15 числа издатель не выпустит, то я пошлю денег» (Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 1 С. 402-404). Таким образом, к моменту отправки этой открытки книга Есенина была сдана в набор, и поэт даже получил за нее деньги.
Клюева же в то время в Петрограде не было – он участвовал в гастрольной поездке Н.В. Плевицкой по городам Кавказа и Центральной России и вернулся вместе с ней в столицу лишь 17 дек. 1916 (De visu. 1993. №3. С. 42), как раз в день убийства Г. Распутина, которое всколыхнуло всю Россию. Это обстоятельство, по-видимому, повлияло на то, что встреча Клюева с Есениным после 17 дек. произошла не сразу, а через некоторое время – 28 дек. 1916 (Летопись жизни и творчества С.А. Есенина. Т. 1. С. 406).
Эта встреча состоялась после нескольких месяцев перерыва в отношениях поэтов (заметим также, что их тогдашняя переписка неизвестна, – скорее всего, просто потому, что в это время они друг другу не писали), так что впечатление читателей – наборщиков скоропечатни А. Левенсона – от поэзии Есенина могло стать для Клюева свежей новостью лишь в конце дек. 1916.
Таким образом, Клюев не мог написать комментируемое письмо в сроки, которые (в разное время) указывал В.А. Вдовин, – ни летом 1916 (см.: Вдовин В.А. Факты – вещь упрямая. С. 513), ни в октябре того же года (см.: Есенин С.Л. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. литература, 1980. Т. 6. С. 437). Оно могло появиться под пером поэта никак не ранее 29 дек. 1916. Этот вывод и был положен в основу датировки письма.
Процитировав стихотворения Есенина «О красном вечере задумалась дорога...» (1916) и «Чую радуницу Божью...» (1914), Клюев затем ставит их в единый ряд с росписью одной из ярославских церквей XVII в., выполненной Гурием Никитиным. Впрочем, фресковая живопись Никитина (1680-1681) к началу XX в. сохранилась в Ярославле не в церкви Иоанна Златоуста, указанной Клюевым, а в церкви Ильи Пророка.
Об общении Клюева и Есенина с В.В. Сладкопевцевым см. также с. 661 наст. кн.
Стихотворная строфа, приписанная в «Бисере...» С. Дрожжину, на самом деле открывает стихотворение И.З. Сурикова «Детство» (1865 или 1866).
Что стало поводом к полемическим замечаниям Клюева «про Христа, сидящего на завалинке» (т. е. про героя есенинского стихотворения «Исус младенец» (1916); ср.: «Боженька маленький / Плакал на завалинке...»), и в чей адрес эта полемика направлена, не установлено.
Третьестепенный поэт С.А. Копыткин, с которым Клюеву доводилось в те годы вместе выступать публично, «зарифмован» в «Бисере...» с одним из персонажей повести Е. Замятина «Уездное» (1913) – поэтом-графоманом Костей Едыткиным.
Трапезная палата входит в комплекс сооружений Федоровского городка в Царском Селе. Строительство Трапезной шло в 1914-1916, а отделочные работы продолжались вплоть до Февральской революции 1917.
Относительно фрагмента «древлей рукописи», цитируемого Клюевым в финале письма, можно констатировать следующее. В 1990 К.М. Азадовский, приводя в своей книге это место «Бисера...», ввел туда (между словами «духовными» и «приемлют») еще несколько слов, а именно: «...считали своим великим грехом, что...» (Азадовский К. Николай Клюев: Путь поэта. С. 180). Сославшись на работу В.А. Вдовина (1964) как на источник цитаты, исследователь оговорил, что она дается им «с уточнением» (Там же. С. 181), не сообщив при этом, на чем базируется его Конъектура. Во втором издании биографии поэта та же цитата приводится уже безоговорочно (Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. СПб., 2002. С. 135). Однако в оригинале клюевского письма слов, инкорпорированных в него биографом, нет (см. факсимиле: Вдовин В.А. Факты – вещь упрямая, 7-й вкл. л. между с. 560 и 561).

5. В издательство «Скифы»

<Петроград, 13 августа 1918>
За стихи по втором сборнике Скифов получил сполна триста восемьдесят восемь рублей Николай Клюев. 13 августа 1918 г.
ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 4. Ед. хр. 95. Л. 61 (автограф; орфография старая). Публикуется впервые.
Согласно гонорарной ведомости второго сборника «Скифы», за опубликованные в нем произведения («Песнь Солнценосца» и цикл «Избяные песни») Клюеву полагалось в общей сложности 438 руб. (ИРЛИ. Ф. 79. Oп. 1. Ед. хр. 45). Из них 250 руб. были отправлены ему 31 июля 1918 переводом, что обозначено в приходно-расходной ведомости издательства «Скифы» (ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 4. Ед. хр. 95. Л. 25). Там же зафиксировано, что 13 авг. 1918 «выдано Клюеву в окончательный расчет 138 <руб.>«. Причина, почему поэту в итоге было выплачено на 50 руб. меньше изначально причитавшейся ему суммы гонорара, не установлена.

6. Н.Н. Ильину

<Вытегра, 3 мая 1920>
Умоляем прислать посылку пшеничных сухарей пшена Вытегра Клюеву
Клюев

ИР ЛИ. Ф. 385. Ед. хр. 21 (телеграмма; рукописный подлинник). Печ. по: Клюев Н. Собр. соч.: [В 2 т.]. [Miinchen], 1969. Т. 1. С. 204 (публ. Г. Маквея, с неточной датой и без указания года).
На телеграфном бланке обозначены также адрес («Ильину Симбирск Малая Казанская 26») и даты подачи и приема телеграммы («3/5 и 4/5», т. е. 3 мая и 4 мая).
Год устанавливается с учетом пометы П.Я. Заволокина («Получено 26 июня 1920 г.») на недатированном письме Н.Н. Ильина к нему, где сообщается: «В члены Симбирского Дома Народного Творчества вступил поэт Николай Клюев – недавно получил телеграмму от него такого содержания: умоляю выслать пшеничных сухарей... Где же сухарей пшеничных?! Очень жаль!» (РГАЛИ. Ф. 1068. Oп. 1. Ед. хр. 69. Л. 18).

7. Н.Н. Ильину
<Вытегра, 6 (?) июля 1920>

Я, грешный человек, не отказался бы от мальчишки коричне-вотелого и с глазами ребят-дикарей, но я сейчас болен и думаю о том, когда Вы возьмете на себя труд выслать мне пшена. Красноармейцы могут посылать беспрепятственно. Умоляю Вас об этом. Я Вас не знаю, но мне бы хотелось, чтобы Вы хотя немножко любили меня. Это так редко теперь бывает, а между тем необходимо для Души.
Приветствую Вас поцелуем крепким.
Н. Клюев.

ИРЛИ. Ф. 385. Ед. хр. 21 (автограф; орфография новая). Печ. по оригиналу. Впервые (с пропуском нескольких слов) – Клюев Н. Собр. соч.: [В 2 т.]. [Miinchen], 1969. Т. 1. С. 203 (публ. Г. Маквея).
Открытка с адресом рукой Клюева: «Симбирск Мало-Казанская 26 Николаю Николаевичу Ильину»; почтовый штемпель отправления: 6 (?).7.20.
Удалось ли адресату выполнить просьбу поэта, неизвестно.

8. С.Д. Мстиславскому
<Вытегра, 13 декабря 1922>

Дорогой Сергей
Митриевич.
Разумник Васильевич сообщил мне, что Вы поместите Мать Субботу в Основах. Посылаю ее Вам. Неописуемо нуждаясь, усердно прошу выслать не мешкая деньги по миллиону за строку.
Жизнь Вам и крепость. Николай Клюев, г. Вытегра. Петр<оградской> губ.
Желательно получить Основы. Мать Субботу печатайте не позжр январской книги. Хотя и неизвестно, когда она выйдет отдельной книгой, но поторопиться не мешает.
Н.К.

13 декабря.

РГАЛИ. Ф. 306. Оп. 8. Ед. хр. 339. Л. 1-1 об. (автограф; почерк стилизован под полуустав, орфография старая). Публикуется впервые без сохранения указанных особенностей оригинала.
Год отправки письма устанавливается по содержанию: комплектование журнала «Основы», предполагавшегося к изданию в Москве под редакцией С.Д. Мстиславского, шло в нояб.-дек. 1922 (см. перечень авторских рукописей, поступивших редактору: РГАЛИ. Ф. 306. Oп. 1. Ед. хр. 271. Л. 10-12).
Хотя рукопись поэмы Клюева «Мать Суббота» дошла до С.Д. Мстиславского (и даже сохранилась в его архиве: РГАЛИ. Ф. 306. Oп. 1. Ед. хр. 323; авторизованный список рукой неустановленного лица), в упомянутом перечне она не значится. Это бесспорно связано с переменой общей ситуации – к моменту получения клюевской поэмы С.Д. Мстиславский уже отказался от намерения издавать журнал.
Напомним, что с Ивановым-Разумником и Клюевым его связывало сотрудничество в таком общем деле, как составление и издание в Петрограде сборников «Скифы» (1916-1917): Иванов-Разумник и Мстиславский были соредакторами этих сборников, а Клюев – одним из авторов. Однако попытка возобновления сотрудничества бывших «скифов» после пятилетнего перерыва потерпела неудачу. В позднейшей «Объяснит<ельной> записке» об «Основах» С.Д. Мстиславский высказался об этом так:
«В начале 1923 года я убедился окончательно, что с журналом ничего не выйдет <...> по причинам чисто органического порядка. До революции – было мыслимо содружество «Скифов»: содружество «одиноких», объединяемых одним признаком – отрицанием старого режима, мещанской «культуры». Талант давал каждому такому «одинокому» собственное лицо, и это многоразличие лиц лишь усиливало интенсивность и дружественность общения. Тогда – мыслимо было видеть на «скифских вечерах» в нашей столовой рядом – Сологуба и Есенина, Л. Андреева и Клюева, Пришвина и Белого, Ремизова и Веру Фигнер. В 1922 <году> подбор «по скифскому признаку» был нелеп: «одиночество» мыслилось только в формах «дурного одиночества», и люди, пять лет назад дружно сидевшие за одним столом, – разошлись по разным дорогам, всё дальше уходя друг от друга, – даже по разные стороны баррикады» (РГАЛИ. Ф. 306. Oп. 1-Ед. хр. 271. Л. 5; подчеркнуто автором).
В приписке к письму Клюев дает понять, что его поэма готовится к выпуску отдельным изданием («хотя и неизвестно, когда»). Видимо, в день 13 дек. 1922, находясь на родине, он еще не знал, что «Мать Суббота» уже вышла в свет книгой (информацию об этом см.: Записки Передвижного театра П.Л. Гайдебурова и Н.Ф. Скарской. Пг., 1922. № 41. 4 дек. С. 5; рубрика «Литературная хроника»).

9. Неустановленному лицу
<Ленинград, середина 1920-х>

Уважаемый профессор!
По доброму указанию Владимирова, я обращаюсь к Вам с усердной просьбой дать заработок очень хорошо грамотному и отчаянно нуждающемуся юноше. Прося прощения за беспокойство, остаюсь заранее благодарный Николай Клюев.
Адрес ул. Герцена 45, кв. 8.
РНБ. Ф. 150. Ед. хр. 536 (автограф; орфография новая). Печ. по оригиналу с восстановлением орфографической нормы в слове, написанном как «заранние». Датировка ориентировочна. Впервые – Russian Literature Triquarterly. Arm Arbor, 1979. № 16. P. 284 (публ. Г. Маквея).
Кому адресовано письмо и о ком ходатайствует поэт, не установлено. При первой его публикации (со ссылкой на безымянного сотрудника архива) было высказано предположение, что адресатом мог быть Ф.Д. Батюшков. Это, однако, противоречит фактам – ведь Батюшков умер в 1920, когда Клюев жил не в Петрограде, а в Вытегре; к тому же улица Герцена тогда еще носила название «Большая Морская».

10. А.Г. Мовшенсону

<Ленинград, середина 1920-х>

Загородный 12 квартира 6
Мовшензону
Я убедительно
прошу Вас одолжить подателю сего на его крайнюю нужду! Как только у меня будут деньги, я Вам возвращу с приложением. С прив<етом> Н. Клюев.
ИР ЛИ. Ф. 840 (автограф; орфография новая). Публикуется впервые.
Датируется ориентировочно.
Имя лица, направленного поэтом адресату, неизвестно.

11. И.И. Садофьеву

<Ленинград, 26 октября 1926>

Милый друг.
Поговори с подателем этой записки – о делах газетных и стихотворных. Я, сам знаешь, не мастер давать специальные советы... Жизнь тебе и крепость.
Н. Клюев.

ИРЛИ. P. I. Оп. 12. Ед. хр. 356 (автограф; орфография новая). Публикуется впервые. Дата – рукой адресата (см. ниже).
На обороте рукой Клюева: «Илье Садофьеву». Здесь же – записка адресата И.А. Оксёнову: «Дорогой Иннокентий Александрович! Этого товарища ко мне направил Клюев, поговори с ним насчет литературных статей в вечерней <т.е. в вечернем выпуске «Красной газеты»>. Твой И. Садофьев. 26/ X – 26».
О ком идет речь в записках Клюева и Садофьева, не установлено.

12. И.А. Оксёнову

<Ленинград, 1926 или 1927>

Милый друг!
Кланяюсь тебе низко и прошу усердно устроить прилагаемое стихотворение в вечерней Красной Газете. Я очень нуждаюсь в этом. По рублю за строчку, как газета платила мне до сего. Буду очень благодарен.
Еще раз низко кланяюсь.
Н. Клюев.

ИРЛИ. P. I. Оп. 12. Ед. хр. 355 (автограф; орфография новая). Публикуется впервые. Датируется временем сотрудничества Клюева в газете.
На обороте рукой поэта: «Фонтанка 57 / Редакция Вечерней Красной Газеты / для / Иннокентия Оксёнова».
Какое клюевское стихотворение было приложено к этой записке, неизвестно.

13. П.И. Чагину

<Ленинград, не позднее мая 1927>

Т<оварищ> Чагин, присылаю Вам самые любопытные для вечернего читателя стихи. Желательно бы напечатать их в одном номере Вашей газеты – они скорей бы запомнились.
Низко Вам кланяюсь.
Н. Клюев.

Частное собрание (автограф). Печ. по: Рог Борея. СПб., 2003. Вып. XVIII. С. 102-103 (публ. А.И. Михайлова).
По словам публикатора (Там же. С. 103), к записке были приложены стихотворения поэта «Юность» и «Повешенным вниз головою...». В «Красной газете», редактором которой был в то время П.И. Чагин, эти стихи не появились.
Граница датировки записки устанавливается предположительно, принимая во внимание время публикации стихотворения «Юность» в другом издании – журнале «Звезда» (1927, №5, май).

14. В Литературное бюро при Федерации объединений советских писателей

<Ленинград, 30 ноября 1927>

Уведомление
На предложение Литературного бюро <за> № 133-м о выступлениях по пункту 1, 2, 3, 4 уведомляю, что я располагаю пятнадцатью днями в месяц для публичного чтения своих произведений и на все условия Лит-бюро совершенно согласен.
Николай Клюев.
30 ноября 1927 г.

ИРЛИ. Ф. 291 (автограф). Печ. по: Рог Борея. СПб., 2003. Вып. XVIII. С. 102 (публ. АИ. Михайлова).

15. С.А. Клычкову

<Ленинград, конец декабря 1928 – до 7 января 1929>

Мой светлый брат Сергей Антонович! Кланяюсь тебе низко и благодарю крепко за твою любовь ко мне и теплую заботу! Чем только я заслужил всё это перед тобою. Поздравляю тебя с наступающим праздником Рождества Христова и Новым Годом! Желаю тебе груду лунного золота – из какого создан Чертухинский Балакирь. И жемчугов-хризопразов народных. Я живу по-старому, т. е. в бедности и одиночестве. Зима эта очень тяжелая – нет самого необходимого, что можно было продать – продано, и если я сообразно твоего письма заслуживаю персональную пенсию, то возьми на себя труд и милосердие собрать подписи писателей и ученых в Москве, а на подписном листе выработай соответствующий заголовок. Копию же с листа пошли в Питерскую федерацию с указанием от Московского центрального Союза писателей присоединить подписи писателей и ученых к основному Московскому листу! Копия может быть и без перечисления Московских подписей, а только с заголовком – изложением причины и повода собрания подписей. Я же в свою очередь вышлю тебе мое заявление с приложением медицинских свидетельств. Я перенес две операции и тяжело болен сердцем и болезнью вен. Средств же для существования никаких. У меня написано за это время четыре поэмы. Но навряд ли их можно издать, хотя бы и в «Круге».
Если бы можно переиздать Львиный Хлеб – книга эта на три четверти не вышла из типографии, и в продаже ее – по крайне<й> мере, в Питере – нигде нет. Книгу эту можно было бы и дополнить. Если собрать мои поэмы: Четвертый Рим, Мать Суббота, Деревня, Заозерье, Плач о Сергее Есенине и большую поэму «Погорельщина», то тоже бы получилась хорошая книжка. Но, повторяю, навряд ли это возможно.
Что за выступление Орешина? И что ему надо от нас – его подлинных братьев?
Если я написал тебе в этом письме что-либо несоуразное и путаное, то прости, милый! Не соберешься ли ты сам в Петербург ко мне в келью. Успокоил бы я тебя и послужил бы тебе, как мог. Постель у меня для тебя есть – перина. Келью я держу в опрятности, и один-одинешенек, к писателям не хожу и они ко мне также. Приходит только узбек-юноша, споет песню про бедного верблюда, поплачет о своей Персии верблюжьими слезами. Я часто плачу... Ты знаешь – о чем. Ах, если бы мне дали ежемесячное вспомоществование! Ведь во всех школах и вузах учатся по моим стихам. Много моих песен переложено на музыку, существуют переводы и на европейские языки...
Недавно в Питере в бывшей Императорской Капелле шла моя поэма Песнь Солнценосца – очень красивый был вечер. Хор 200™ человек, оркестр – струнный, человек сто... Но мне не причиталось ни копейки. Расходы капеллы далеко превысили доходы. Одних нот нужно было переписать рукой до тысячи листов. Музыка подлинно русского человека Андрея Пащенко. Значит, я тебе пришлю мое заявление с приложением свидетельства от врача-профессора. Низко кланяюсь, крепко целую. Справедливость и русская поэзия будут тебе благодарны.
Н. Клюев.
Морская 45 кв. 8 СПБ.

Архив семьи адресата (автограф; орфография старая). Публикуется впервые (публ. Н.В. Клычковой). Датируется по содержанию.
Является ответом на не известное ныне письмо С. Клычкова. Этот обмен письмами положил начало хлопотам Клюева о назначении ему персональной пенсии (см. также п. 16, 17, 20 и с. 451 и 699-700 наст. кн.).
Роман С. Клычкова «Чертухинский балакирь» в те годы выходил в Москве отдельными изданиями дважды (1926 и 1928). Клюев не раз высказывался об этом произведении в том же духе, что и в данном письме (см., напр., с. 433 и 552 наст. кн.).
Четыре поэмы, написанные «за это время», Клюев называет ниже сам – это «Деревня», «Заозерье», «Плач о Сергее Есенине», «Погорелыци-на». Переиздать сборник «Львиный хлеб» (1922) ему так и не удалось.
Под «выступлением Орешина», вероятнее всего, имеется в виду его поэма «Моя библиотека» (Красная нива. 1928. №48. 28 нояб.). Содержащаяся в ней декларация автора: «Я больше не мужик-поэт!» – подкрепляется выпадами против «подлинных братьев» автора (см. с. 380-381 наст. кн.).
На приглашение Клюева приехать к нему в гости Клычков откликнулся в марте 1929 (см. след. письмо и коммент. к нему).
Из прижизненных музыкальных произведений на клюевские слова можно назвать героическую поэму А. Пащенко «Песнь Солнценосца», об исполнении которой (18 нояб. 1928) говорится в данном письме, и кантату А. Канкаровича «Ленин» (1920).
Известные Клюеву языки, на которые переводились его стихи он позднее перечислит в своем обращении в Главискусство (27 февр. 1930) по поводу персональной пенсии: «немецкий, английский, японский, итальянский, финский, сербско-хорватский, украинский» (СД. С. 47). К тому времени произведения Клюева были переведены также и на армянский латышский, французский и чешский языки. Стоит, впрочем, заметить, что упомянутые поэтом финские и сербско-хорватские переводы его стихов исследователями пока не выявлены.

16. С.А. Клычкову

<Ленинград, после 28 марта 1929>

Милый Сереженька – почто – ты уехал, не дождав меня? – я через полчаса после твоего ухода из моей кельи прибыл – с горя заплакал – чем я тебе не угодил<?> Кума меня задержала с блинами. Это дом и семья художника Щербакова, людей необычайно чистых и добрых – они всю зиму меня кормят и поят и в баню водят. По сим данным я не мог им отказать быть у них в вечер твоего внезапного и ничем не оправды<ваемого> отъезда. Или ты так издерган в Москве – но думаю, что к такому беспокойству, какое ты носишь в себе – нужны исключительные причины. Искренне и горячо желаю тебе покоя и мира, на которые ты имеешь Царственное право! Получил Сахарного Немца с ободрившей меня надписью: – «на вечную дружбу» – конечно, так – и никак иначе, я всегда и до гроба принимал и чувствовал тебя – милый даже больше, чем дружески. Власов – очень пригорюнился, что ты не увидел его творений – он нежно предан тебе через твои стихи и Балакиря, и ты бы въявь убедился в этом, взглянув на его картины. Луна-лось плывет над купальским лесным озером. Крылатая изба с мыслящими и многоочитыми березами – разве это не твоя любовь? Прошу тебя, напиши ему по адресу: Ленинград. Гавань. Опочинина ул., дом 13, кв. 25, Сергею Алексеевичу Власову – он будет утешен в своей нежности к тебе. Еще раз прошу тебя усердно написать мне – высылать ли тебе документы и заявление в Главискусство. Если ты не остыл в желании оказать мне помощь и тем спасти меня от надвигающегося голода и смертной печали – то потрудись сообщить немедля письмом и приложи форму заголовка заявления. Прошу и молю тебя нашей вечной дружбой!
Еще о книге Кирилловой прошу тебя: если тебе Бог положит на сердце благословить ее мне – то я в долгу не останусь. Я очень после тебя захворал сердцем. Если бы ты знал мои болезни – то был бы снисходительней ко мне. Видеть баню во сне, напр<имер>, вовсе не к худу, а к гостю трефовому королю с дальней дороги. Я справлялся у очень опытной гадалки. Она приехала с Карелии и гадает – одно удивление. Я все-таки думаю приехать в Москву, к тебе – на первое день-другой. Мне бы хотелось сердечно повидать Нестерова, Аполлинария Васнецова, резчика по кипарису Хрусталёва, поплакать и проститься с Сереженькиной могилой. Кланяюсь тебе земно и люблю крепко.
Жду письма вскорости.
Н. Клюев.

Архив семьи адресата (автограф; орфография новая). Публикуется впервые (публ. Н.В. Клычковой).
Граница датировки устанавливается в соответствии со словами из письма А. Яр-Кравченко отцу (28 марта 1929): «От нас на днях уехал гостивший москвич – поэт и писатель Сергей Антонович Клычков» (Кравченко Т., Михайлов А. Наследие комет. С. 28).
«Сахарный немец» – роман С. Клычкова, незадолго до этого вышедший вторым изданием (М., 1929). Экземпляр с дарственной надписью автора, упомянутой Клюевым, ныне неизвестен.
О хлопотах поэта относительно персональной пенсии см. также п. 15, 17, 20 и с. 451 и 699-700 наст. кн. Его приезд в Москву состоялся примерно через семь месяцев (в конце первой декады нояб. 1929), а возвращение в Ленинград – в начале третьей декады янв. 1930 (см. также коммент. к след. письму).
Т.н. «Кириллова книга» – старопечатное издание (М., 1644), составленное в основном из западнорусских полемических трактатов («Книга о вере единой, святой и апостольской Церкви» и др.), направленных против католиков и протестантов.
Под «Сереженькиной могилой» подразумевается место захоронения
С. Есенина на Ваганьковском кладбище.

17. Вс. Вяч. Иванову

<Ленинград, февраль – июнь 1930>

Низко Вам кланяюсь, уважаемый Всеволод Вячеславович. Усердно прошу Вас не замедлить с ответом о следующем: Будете ли Вы в Ленинграде и когда?
И можно ли надеяться, что Вы не прочь приобрести у меня прекрасный мой и заветный складень? Я тяжело болен, погибаю от нищеты. Вы, покупая складень, ничего не теряете, вещь изумительная и Вам доставит большую радость. И еще горькая просьба к Вам:
Не можете ли Вы узнать, как обстоит дело с моей пенсией? Все документы вновь посланы в Наркомпрос.
Помогите.
Н. Клюев.
Адрес мой: Ленинград, ул. Герцена 45 кв. 8.

Архив семьи адресата (автограф; орфография старая). Публикуется впервые (публ. Е.А. Папковой).
Датируется по содержанию с учетом времени тогдашнего пребывания Клюева в Ленинграде. Письмо Наркомпроса о возобновлении утерянных там документов о назначении поэту пенсии, обращенное в писательскую организацию, имеет дату: 3 дек. 1929 (Кравченко Т., Михайлов А. Наследие комет. С. 250-251). Тогда Клюев был в Москве, где встречался, в частности, и с Вс. Ивановым (в т. ч. на вечере в редакции журнала «Новый мир»; см. с. 552 наст. кн.). Поэт вернулся в Ленинград в 20-х числах янв. 1930 и продолжал оставаться там по июнь того же года.
О хлопотах Клюева о персональной пенсии см. также п. 15, 16, 20 и с. 451 и 699-700 наст. кн.
Ответ адресата неизвестен.

18. Е.Ф. Никитиной

<Ленинград, 23 апреля 1930>

Евдокия Федоровна! Посылаю Вам две фотографии с портрета, изображающего Есенина, работы Яр-Кравченко. Оригинал приобретен Пушкинским Домом в Ленинграде. Художник согласен издать с упомянутого портрета открытые письма – Никитинские Субботники ничего бы от издания таких открыток не потеряли и не были бы в убытке. Портрет удивителен по чистоте и нежности и снимает с образа Есенина гнусный мариенгофский налёт, что очень важно. Никитинские Субботники сделали бы доброе дело, издав такой портрет открытыми письмами!
Две фотографии – одна порезче, другая помягче.
Усердно прошу об ответе.
Адрес Ленинград Улица Герцена 45 кв. 8. Ник. Алек. Клюеву
Н. Клюев.

ГЛМ. Ф. 135. Оп. 2. Ед. хр. 355 (автограф;, орфография старая). Публикуется впервые. Датируется по почтовому штемпелю (см. ниже).
Конверт с адресом рукой Клюева: «Заказное Москва Тверской бульвар 24 кв. 8 Евдоксии Федоровне Никитиной от Н.А. Клюева Ленинград Герцена 45 кв. 8». Почтовые штемпели отправления: Ленинград 23.4.30 (дважды на лицевой стороне конверта) и 24.4.30 (на оборотной стороне конверта); почтовый штемпель получения: Москва 25.4.30 – 2 час.
В самом письме имя адресата названо неточно («Евдокия»),
О подробностях покупки портрета Есенина работы А. Яр-Кравченко Пушкинским Домом см. с. 474-475 наст. кн.. Под «мариенгофским налётом» на образе Есенина подразумеваются здесь тон и характер описания поэта в «Романе без вранья» А. Мариенгофа.
Ответ адресата на это письмо (с сожалением, что по внешним причинам портрет Есенина не может быть издан) см. в воспоминаниях Б.Н Кравченко (с. 474 наст. кн.).
Обмену письмами между Клюевым и Е.Ф. Никитиной предшествовал обмен письмами между А. Яр-Кравченко и И.Н. Розановым.
30 марта 1930 художник написал московскому профессору такое письмо:
«Глубокоуважаемый Иван Никанорович! Посылаю Вам с этим письмом фотографию с эскиза к портрету Сергея Есенина. Напишите, как он мне удался, или нет, и в чем недостатки. Я писал эскиз, руководствуясь своим чувством и пониманием Есенина как поэта. Много мне помогла книжка «Есенин о себе и других», а также и другие Ваши воспоминания. Жалко, что я не мог застать Вас дома, будучи в Москве. Вы бы мне многое рассказали о Есенине, разговор очевидца помогает больше при создании образа, чем что другое.
Сейчас пишу большую картину «Крестьянские писатели» – Клюев, Есенин, Клычков, Орешин и Чапыгин. Клычков и Клюев почти сделаны, а на Есенине еще работаю. Задание – разрешить профиль, которого я не вид<е>л на фотографиях. Пришлось пользоваться маской. В работе главным образом помогает Клюев. Только через Николая Алексеевича я почувствовал во многом, кроме человека, дух человеческий.
Помните, Иван Никанорович, когда после чтения мы возвращались от С.А. Толстой, Вы говорили, что можно было бы издать Есенина открыткой в «Никитинских субботниках». Научите, как это сделать и можно ли? К кому обратит<ь>ся? Николай Алексеевич хотел написать, но не знает адреса. Посоветуйте, пожалуйста.
Кланяюсь Вам ни<з>ко и передаю поклон Николая Алексеевича Клюева. Он Вам, наверное, скоро напишет.
С приветом и трепетом в ожидании ответа.
Анатолий Яр-Кравченко» (РГБ. Ф. 653. Карт. 38. Ед. хр. 52).
В ответном письме, приведенном в воспоминаниях Б.Н. Кравченко, И.Н. Розанов высказал свое мнение о работе художника и сообщил адрес Е.Ф. Никитиной (см. с. 472 и 474 наст, кн.; автором этого письма мемуарист ошибочно посчитал Иванова-Разумника). Именно по сообщенному Розановым адресу и отправил Клюев комментируемое письмо. .
Работу над картиной «Крестьянские писатели» Яр-Кравченко не завершил.
Письма Клюева И.Н. Розанову неизвестны.

19. Ю.М. Соколову

<Ленинград, до 24 апреля 1930>

Извините за беспокойство, но с реки Могли, Олонецкого края, ко мне приехал дивный песенник. Знает 70 песен луговых, кружальных, постройных, беседных наигрышей множество. Если угодно, он может приехать к Вам в Москву при условии его платных выступлений. А послушать есть что. Серебряная свирель, нежнейшая и неслыханная. Жду ответа. Адрес: Ленинград ул. Герцена 45 кв. 8. Н. Клюев.
РГАЛИ. Ф. 483. Oп. 1. Ед. хр. 1389 (автограф; орфография старая). Полностью публикуется впервые. Частично процитировано в статье КМ. Азадовского «Ю.М. Соколов и Н.А. Клюев» (Русский Север: Проблемы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики. Л.: Наука, 1986. С. 218).
Граница датировки письма устанавливается в соответствии с пометой адресата на нем: «Ответил 24/IV 1930». Сам этот ответ неизвестен.
В одном из адресных блокнотов Клюева значится: «Село Смоленское / проспект села / Смоленского / дом 69 – 31 / Иван Клемен/тьевич / Моисеев / песенник»; ранее там же записан еще один (скорее всего, предыдущий) адрес местожительства этого человека: «Иван Клементьевич / Моисеев / Мошинское почтовое / отд. Няндомского / округа, деревня / Парфеновская» (РГАЛИ. Ф. 1685. Оп. 2. Ед. хр. 15. Л. 30 об. и 15, соответственно). Из сопоставления этих записей с содержанием данного письма явствует, что именно об этом «песеннике» и сообщал Клюев своему корреспонденту-фольклористу.
Состоялась ли поездка И.К. Моисеева в Москву, неизвестно. Но в Ленинграде он свое искусство продемонстрировал, причем, кажется, не только одному Клюеву. Это, на наш взгляд, косвенно подтверждается еще одной клюевской записью (без указания фамилии исполнителя): «Певец / в четверг в 6 ча/сов в кабинет / писателей / в субботу / вечер в / 9 вечера». (Там же. Л. 26 об.) Даты и обстоятельства этих выступлений не установлены.

20. С.А. Клычкову

<Ленинград, до 1 ноября 1930>

Ленинград ул. Герцена 45, кв. 8.
Мой светлый брат!
Кланяюсь тебе низко и целую крепко. Был в Москве три дня – проезжал из Кавказа, но не хватило сердца, чтобы прийти к тебе. Не сердись на меня за это. Я очень болен. Прошу тебя – узнай, если возможно, кто из Москвы в августе месяце прислал мне 48 руб. Я их не получил – потому что по повестке пришел на почту только в октябре, когда приехал из деревни. Деньги отправили назад. Очень жаль. Я бедствую. Есть нечего. Болезнь делает свое дело. Коренев обещал мне узнать о пенсии, но, видимо, как водится, забыл. Что делать – не знаю. Помоги, чем можешь! Еще раз приветствую.
Н. Клюев.

Архив семьи адресата (автограф; орфография новая). Публикуется впервые (публ. Н.В. Клычковой).
Граница датировки устанавливается в соответствии с дневниковой записью Р. Ивнева от 1 нояб. 1930, где идет речь о данном письме (см. с. 557 наст. кн.).
В Москву с Кавказа Клюев приехал 6 авг. 1930 {Кравченко Т., Михайлов А. Наследие комет. С. 65).
О хлопотах поэта относительно персональной пенсии см. также п. 15-17 и с. 451 и 699-700 наст. кн.

21. В правление Всероссийского союза писателей

<Москва, 25 сентября 1931>

Правлению Всероссийского союза писателей
Поэта Николая Клюева

Заявление
По болезни и крайней нужде прошу союз о единовременном пособии.
Николай Клюев.

25 сент. 1931 г.
ИМЛИ. Ф. 157. Oп. 1. Ед. хр. 39. Л. 383 (автограф, орфография новая). Публикуется впервые.
На заявлении помета карандашом: «На правление». Протокол заседания правления ВСП, где рассматривалась эта просьба Клюева, выявить в архиве Союза не удалось. Однако о тогдашнем решении правления можно судить по резолюции одного из его членов (И.В. Евдокимова) на более позднем заявлении Клюева (янв. 1932) с аналогичной просьбой: «Месяц назад выдано уже. При решении выдава<ть?> в последний раз. Отказать. 13/1-32» (Клюев Н. Соч.: [В 2 т. Мюнхен], 1969. Т. 1. С. 205; публ. Г. Маквея).

22. Н.Э. Грабарю

<Советск, лето 1932>

Дорогой Игорь Эм<м>ануилович. Низко Вам кланяюсь с сизой и купавной реки Ижмы – простите за беспокойство, но Толечка озабочен – как ему устроиться в московскую академию или вуз художеств! Как прием? И что нужно предпринять, чтобы поступить и быть принятым? От всего сердца прошу Вас помочь юноше! Будет благодарен, как солнцу, которое он безмерно любит. Такого светолюбца я встречаю первый раз в жизни. Адрес: Ниж – край Советск до востребования Анатолию Кравченко.
Жизнь Вам!
Н. Клюев.

Отдел рукописей Государственной Третьяковской галереи. Ф. 106. Ед. хр. 6077 (автограф, орфография новая). Печ. по оригиналу с учетом современных норм правописания. Впервые – Русская литература. 2006. №3. С. 238-239 (публ. В.В. Перхина).
Год отправки письма устанавливается по помете на нем (рукой неустановленного лица, возможно, адресата): «Н. Клюев. 1932 г.».
В названии реки, на которой стоит г. Советск (бывш. слобода Кукарка), Клюев опустил первую букву – на самом деле это не Ижма, а Пижма. Отклик Грабаря на просьбу поэта не выявлен. А.Н. Яр-Кравченко станет студентом Всероссийской академии художеств (в Ленинграде) в 1934.

23. Н.С. Голованову

<Москва, конец 1933>

Извините за беспокойство, Николай Степанович. Но я не нахожу возможным предложить свои заветные вещи, не показав их Вам! К собранию Вашему глубоко бытовых и мистических икон: «Недреманное око», София – весьма уместны «Лоно Авраамово» и «Царь Димитрий Иоан<н>ович, что в Угличе». Вещи подлинные и редкие по изображению. Цена по сту руб<лей> за каждую. Я очень болен и в большой нужде. Кланяюсь Вам с сердечной преданностью. Милосердие и русское искусство будут Вам благодарны.
Н. Клюев.

ТЛДМ, 4395/971 (автограф, орфография новая). Печ. по: Новый мир. 1988. №8. С. 172-173 (публ. СИ. Субботина) с размещением обращения и подписи относительно основного текста в соответствии с оригиналом.
Датируется предположительно на основании местоположения документа. Он вклеен в альбом НС Голованова, куда дирижер помещал различные материалы, полученные им от других лиц, в хронологическом порядке.
Обращаясь к адресату, Клюев ошибся в его отчестве (правильно – Семенович). Отклик на просьбу, содержащуюся в письме, неизвестен.
О взаимоотношениях Клюева с Н.С. Головановым и его женой А.В. Неждановой см. с. 555 и 703-704 наст. кн.

24. Е.П. Пешковой

<Колпашево, 15 июня 1934>

Екатерине Пешковой от поэта Клюева Николая Алексеевича
Двадцать пять лет я был в первых рядах русской литературы. Неимоверным трудом, из дремучей поморской избы вышел, как говорится, в люди. Мое искусство породило целую школу в нашей стране. Я переведен на многие иностранные языки, положен на музыку самыми глубокими композиторами. Покойный академик Сакулин назвал меня Народным златоцветом, Брюсов писал, что он изумлен и ослеплен моей поэзией, Ленин посылал мне привет как преданнейшему и певучему собрату, Горький помогал мне в материальной нужде, ценя меня – как художника. За четверть века не было ни одного выдающегося человека в России, который бы прошел мимо меня без ласки и почитания. Я преследовался царским правительством как революционер, два раза сидел в тюрьме, поступаясь многими благами в жизни. Теперь мне пятьдесят лет, я тяжело и непоправимо болен, не способен к труду и ничем, кроме искусства, не могу добывать себе средств к жизни. За свою последнюю поэму под названием Погорельщина, основная мысль которой та, что природа выше цивилизации, за прочтение мною этой поэмы немногим избранным художникам и за три-четыре безумные и мало продуманные строки из моих черновиков – я сослан московским ОГПУ по статье 58, пункт десять, в Нарым, в поселок Колпашево, на пять лет. В этом случайном, но невыносимо тяжком человеческом несчастии, где не приложимы никакие традиции и пригодна лишь одна простая человечность, я обращаюсь к Красному Кресту со следующим:
1) Посодействовать применению ко мне минуса шесть или даже минуса двенадцать с переводом меня до наступления зимы из Нарымского края, по климату губительного для моего здоровья, в отдаленнейший конец быв<шей> Вятской губернии, в селение Кукарку, в Уржум или в Краснококшайск, где отсутствие железных дорог и черемисское население, мало знающее русский язык, в корне исключают возможность разложения его моей поэзией, но где умеренный сухой климат, наличие жилища и основных продуктов питания – неимение которых в Нарыме грозит мне прямой смертью.
(Не всегда появляющиеся продукты сказочно дороги.)
2) Посодействовать охране моего имущества в Москве, по Гранатному переулку, дом №12, кв. №3,
3) Оставлению за мной моей писательской пенсии, которую я не получаю со дня ареста второго февраля 1934 г.
4) Вытребовать из Бюро медицинской экспертизы в Ленинграде пожизненное удостоверение о моей инвалидности. (Удостоверение упомянутого бюро у меня имеется, но осталось по аресте в Москве в моей квартире, заложенное в древнюю немецкую библию. – Приметы последней: готический переплет, вес один пуд.)
5) Оказать мне посильную денежную помощь, так <как> я совершенно нищий.
Справедливость, милосердие и русская поэзия будут Вам благодарны.
Николай Клюев
Адрес: поселок Колпашев, северно-западной Сибири, Томского округа.
15 июня 1934 г.

ГАРФ. Ф. 8409. Oп. 1. Ед. хр. 1218. Л. 84-85 (автограф; орфография новая). Печ. по оригиналу с сохранением особенностей пунктуации. Впервые – Звезда. 2006. № 9. С. 160-161 (публ. и коммент. К. Азадовского).
На конверте рукой Клюева (Там же. Л. 86): «Заказное / Москва Кузнецкий / мост дом 24 / Красный Крест помощи / заключенным Екатерине / Пешковой / от Клюева Н.А. Поселок Колпашев, / Томского округа Север<о>-Запад<ной> Сибири до / востребования». Почтовые штемпели неразборчивы.
Выше первой строки письма проставлены регистрационный номер (17169) и дата (9 VII 34 г.) его поступления в организацию «Помощь политическим заключенным», которую возглавляла Е.П. Пешкова. В левом верхнем углу (поверх текста письма) – ее резолюция: «Съездить на квартиру, выяснить о вещах. Запросить заявл<ение> о см<далее часть слова нрзб>. Перевести 5 р. Торгсин. Е.П. 10/VIII <так; возможно, описка в месяце> 34».
Хронологически первое из известных в настоящее время развернутых обращений Клюева «в инстанции» об облегчении его положения ссыльного. В его более поздних заявлениях на ту же тему (см., напр., заявление во ВЦИК от 12 июля 1934, опубликованное нами (Новый мир. 1988. №8. С. 171), или след. текст) формулировки данного письма нередко повторяются. В этой связи (здесь и ниже) некоторые пояснения первых комментаторов этих текстов не дублируются; с ними можно ознакомиться в указанных журнальных публикациях.
О переводах стихов Клюева на другие языки и о музыкальных произведениях на его слова см. в коммент. к п. 15; о статье П.Н. Сакулина «Народный златоцвет» (1916) см. также коммент. к п. 3.
Привет Ленина Клюеву письменно не зафиксирован. Но он мог быть передан ему устно через Н.И. Архипова, который в 1921, исполняя просьбу поэта, отдал Н.К. Крупской (для передачи мужу) клюевский цикл «Ленин». Об отношении В. Брюсова и М. Горького к Клюеву см. в т. ч. с. 653 и 659 наст, кн., соответственно.

25. М.И. Калинину

<Колпашево, 12 июля 1934>

Председателю Всерос<с>ийского Центрального Исполнительного Комитета
Михаилу Ивановичу Калинину Административно ссыльного в Нарымский край, в поселок Колпашево, поэта Клюева Николая Алексеевича Заявление
После двадцати пяти лет моей поэзии в первых рядах русской литературы, я за безумные непродуманные строки из моих черновиков, за прочтение своей поэмы, основная мысль которой та, что природа выше цивилизации, сослан московским ОГПУ в Нарым на пять лет.
Глубоко раскаиваясь, сквозь кровавые слёзы осознания нелепости своих умозрений, невыносимо страдая своей отверженностью от общей жизни страны, ее юной культуры и искусства, обязуясь все силы своего существа и таланта отдать делу социализма, я прошу у Вас помилования!
Если же помилование ко мне применено быть не может, то прошу о смягчении моего крайне бедственного положения. Я инвалид второй группы. Климат Нарыма, повальная малярия, отсутствие специальной медпомощи, непосильная дороговизна бытовой стороны грозят мне неизбежной смертью.
Если я недостоин помилования, то усердно прошу уменьшить мне срок ссылки, дать мне минус шесть или даже минус двенадцать, без прикрепления к одному месту.
Всё это спасло бы меня от преждевременной гибели и дало бы мне, переживающему зенит своих художнических способностей, новыми песнями искупить свои поэтические вины.
Справедливость и русская поэзия будут Вам благодарны.
Николай Клюев.
12 июль 1934 г.
Адрес: Северно-запад<ная> Сибирь, поселок Колпашево.

Частное собрание (автограф; орфография новая). Печ. по: The Slavonic and East European Review. London, 1989. Vol. 67. №4. P. 598 (публ. Г. Мак-вея) с учетом современных пунктуационных норм.
См. также коммент. к п. 24.

26. Е.П. Пешковой

<Колпашево, 11 августа 1934>

Глубоко благодарен за помощь – три рубля через Торгсин, которая пришла в разгар моей нужды. Еще раз благодарю. Поэт Н. Клюев.
Сев<еро->Запад<ная> Сибирь, поселок Колпашево.
ГАРФ. Ф. 8409 (автограф; шифр не выявлен). Печ. по: Политический журнал. 2005. №29 (80). 12 сент. С. 94 (публ. Я.В. Леонтьева).
Открытка с адресом рукой Клюева: «Москва Кузнецкий мост 24 Красный Крест Е.Л. Пешковой»; почтовый штемпель отправления: 11.8.34, почтовый штемпель получения: 22.8.34. Выражаю признательность Я.В. Леонтьеву за сообщение этих данных.
Торгсин – Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами (1931-1936), сеть магазинов которого в 1932-1936 была создана и на территории Западно-Сибирского края. По сведениям историка, каждый из этих магазинов имел секретный отдел, через который велась переписка относительно тех или иных финансовых операций не только с местными, но и с центральными органами, в т.ч. с ОГПУ-НКВД (см.: Павлова И.В. Торгсины в Западно-Сибирском крае // ЭКО. Новосибирск, 2003. №3. С. 165-166).

Приложения
Из текста письма явствует, что распоряжение Е.П. Пешковой о посылке Клюеву денег через Торгсин (см. с. 761) было выполнено. Имеющуюся в сумме «вспомоществования» разницу (три рубля вместо пяти обозначенных Е.П. Пешковой) можно, к примеру, объяснить тем, что на каком-то из этапов пересылки денег их часть оказалась удержанной.

27. В Томский городской отдел НКВД

<Томск, 1 декабря 1935>

Уполномоченному Томск<ого> Сек<тора> НКВД Адмоссыльного Клюева Николая Алексеевича Заявление
Прилагая при сем копию с Акта Бюро Врачебной Экспертизы, по крайне тяжелому болезненному состоянию – сердечных припадков с потерей сознания, склероза мозговых сосудов и закупорки вен в правой ноге, – усердно прошу разрешить мне являться на регистрацию один раз в месяц. Николай Клюев.
1-го Декабря 1935 года.
Архив Управления внутренних дел Томской обл. Д. №Р-37092. Л. 7 (автограф; орфография новая). Печ. по факсимиле документа, приведенному в сб.: Николай Клюев: образ мира и судьба. Томск: Сибирика, 2005. Вып. 2. С. 303 (публ. В.А. Доманского).
Адмоссыльный – административно-ссыльный. К заявлению поэт приложил копию свидетельства о своей инвалидности от 25 февр. 1930, присланного ему В.Н. Горбачевой в середине марта 1935 (впервые опубликовано: Новый мир. 1988. №8. С. 184; затем – СД. С. 404). Факсимиле копии документа (рукой В.Н. Горбачевой) см.: Николай Клюев: образ мира и судьба. Вып. 2. С. 301-302 (публ. В.А. Доманского).
По существующим правилам, ссыльный был обязан лично являться в органы НКВД дважды в месяц – 1 и 20 числа. По свидетельству В.А. Доманского, «документальных сведений о том, была ли удовлетворена просьба поэта, в деле не имеется» (Там же. С. 238).