Поэмы

420.

ЧЕТВЕРТЫЙ РИМ 

Николаю Ильичу Архипову

А теперь хожу в цилиндре 
И в лаковых башмаках...
Сергей Есенин

Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и в лаковых башмаках,
Предстану миру в песню одетым,
С медвежьим солнцем в зрачках,
С потемками хвои в бородище,
Где в случке с рысью рычит лесовик!
Я сплел из слов, как закат, лаптище
Баюкать чадо – столетий зык.
В заклятой зыбке седые страхи,
Колдуньи дремы, горбун низги...
Мое лицо – ребенок на плахе,
Святитель в гостях у бабы-яги.
А сердце – изба, бревна сцеплены в лапу,
Там горница – ангелов пир,
И точат иконы рублевскую вапу,
Молитв молоко и влюбленности сыр.
Там тайны чулан, лавка снов и раздумий,
Но горница сердца лобку не чета:
О край золотых сенокосов и гумен!
О ткацкая радуг и весен лапта!
К тебе притекают искатели кладов –
Персты мои – пять забубённых парней,
И в рыжем полесье, у жил водопадов
Буравят пласты до алмазных ключей.
Душа – звездоперый петух на нашесте,
Заслушалась яростных чмоков сверла...
Стихи – огневища о милой невесте,
Чьи ядра – два вепря, два лютых орла.

Не хочу укрывать цилиндром 
Лесного чёрта рога! 
Седым кашалотам, зубаткам и выдрам 
Моих океанов и рек берега!
Есть берег сосцов, знойных ягодиц остров, 
Долина пахов, плоскогорье колен; 
Для галек певучих и раковин пестрых 
Сюда заплывает ватага сирен. 
Но хмурится море колдующей плоти, 
В волнах погребая страстей корабли, 
Под флейту тритона на ляжек болоте 
Полощется леший и духи земли. 
О плоть – голубые нагорные липы, 
Где в губы цветений вонзились шмели, 
Твои листопады сгребает Архипов 
Граблями лобзаний в стихов кошели! 
Стихов кошели полны липовым медом, 
Подковами радуг, лесными ау... 
Возлюбленный будет возлюблен народом 
За то, что баюкал слезинку мою. 
Возлюбленный – камень, где тысячи граней, 
В их омуте плещет осетр-сатана, 
В змеиной повязке, на сером кабане, 
Блюдет сладострастье обители сна. 
Возлюбленный – жатва на северном поле, 
Где тучка – младенчик в венце гробовом, 
Печаль журавиная русских раздолий, 
Спрядающих травы и звезды крестом.

Не хочу цилиндром и башмаками 
Затыкать пробоину в барке души! 
Цвету я, как луг избяными коньками, 
Улыбкой озер в песнозвонной тиши. 
И верен я зыбке плакучей, родимой, 
Могилушке маминой, лику гумна; 
Зато, как щеглята, летят серафимы 
К кормушке моей, где любовь и весна. 
Зато на моем песнолиственном дубе 
Бессмертная птица и стая веков, 
Варить Непомерное в черепа срубе 
Сошлись колдуны у заклятых котлов. 
В котлах печень мира и солнца вязига, 
Безумия перец, укроп тишины... 
Как первенец ясный, столикая книга 
Лежит на руках у родимой страны.
В той книге страницы – китовьи затоны. 
На буквенных скалах лебяжий базар, 
И каркают точки – морские вороны, 
Почуя стихов ледовитый пожар. 
В той книге строка – беломорские села 
С бревенчатой сказкою изб и дворов, 
Где темь – медвежонок, и бабы с подола 
Стряхают словесных куниц и бобров. 
Кукует зегзицею Дева-обида 
Над слезкой России (о камень драгий!..) 
Когда-нибудь хрустнет небесная гнида – 
Рябой полумесяц под ногтем стихий. 
И зуд утолится, по ляжек болотам 
Взойдет чистоты белоснежный ирис, 
Заклятым стихам отдадут словно сотам 
Мед глаз ярославец, вогул и киргиз.

Не хочу быть лакированным поэтом 
С обезьяньей славой на лбу! 
С Ржаного Синая багряным заветом 
Связую молот и мать-избу. 
Связую думы и сны суслона 
С многоязычным маховиком... 
Я – Кит Напевов, у небосклона 
Моря играют моим хвостом. 
Блюду я, вечен и неизменен, 
Печные крепи, гумна пяту. 
Пилою-рыбой кружит Есенин, 
Меж ласт родимых ища мету.

Пилою-рыбой прослыть почестно 
У сонных крабов, глухих бодяг... 
Как дед внучонка, качает вёсны 
Паучьей лапой запечный мрак. 
И зреют вёсны: блины, драчены, 
Рогатый сырник, пузан-кулич... 
«Для варки песен – всех стран 
Матрены Соединяйтесь!» – несется клич. 
Котел бессмертен, в поморьях щаных 
Зареет яхонт – Четвертый Рим:
Еще немного, и в новых странах 
Мы желудь сердца Земле вручим. 
В родных ладонях прозябнет дубом 
Сердечный желудь, листва – зрачки... 
Подарят саван заводским трубам 
Великой Азии пески. 
И сядет ворон на череп Стали – 
Питомец праха, судьбы маяк... 
Затмит ли колоб на звездном сале 
Сосцы ковриги, – башмачный лак?

Не хочу быть «кобыльим» поэтом,
Влюбленным в стойло, где хмара и кал!
Цветет в моих снах геенское лето,
И в лязге строк кандальный Байкал.
Я вскормлен гумном, соловецким звоном,
Что вьет, как напевы, гнезда в ушах.-
Это я плясал перед царским троном
В крылатой поддевке и злых сапогах.
Это я зловещей совою
Влетел в Романовский дом,
Чтоб связать возмездье с судьбою
Неразрывным красным узлом,
Чтоб метлою пурги сибирской
Замести истории след...
Зырянин с душой нумидийской,
Я – родной мужицкий поэт. –
Черномазой пахоты ухо
Жаворонковый ловит гром –
Не с того ль кряжистый Пантюха
Осеняет себя крестом.
Не от песни ль пошел в присядку
Звонкодугий лихой Валдай,
И забросил в кашную латку
Многострунный невод Китай.
На улов таращит Европа
Окровавленный жадный глаз,
А в кисе у деда Антропа
Кудахчет павлиний сказ.

Анафема, Анафема вам 
Башмаки с безглазым цилиндром! 
Пожалкую на вас стрижам, 
Речным плотицам и выдрам.

Попечалюсь родной могилке, 
Коту, горшку-замарашке, 
Чтобы дьявольские подпилки 
Не грызли слезинок ляшки.

Чтоб была как подойник щедра 
Душа молоком словесным... – 
Не станут коврижные недра 
Калачом поджарым и пресным.

Не будет лаковым Клюев, 
Златорог – задорным кутёнком! 
Легче сгинуть в песках Чарджуев 
С мягкозадым бачей-сартёнком.

В чай-хане дремать на цыновке 
В полосатом курдском халате, 
И видеть, как звезд подковки 
Ныряют в небесной вате.

Как верблюдица-полумесяц 
Пьет у Аллы с ладони... 
У мускусных перелесиц 
Замедлят времени кони.

И сойду я с певчей кобылы, 
Кунак в предвечном ауле... 
Ау, Николенька милый – 
Живых поцелуев улей!

Ау! Я далеко, далеко... 
Но в срок как жених вернуся, 
Стихи – жемчуга востока – 
Сложить перед образом Руси.

(1922)

421.

МАТЬ-СУББОТА

Николаю Ильичу Архипову – 
моей последней радости!

Ангел простых человеческих дел 
В избу мою жаворонком влетел, 
Заулыбалися печь и скамья, 
Булькнула звонко гусыня-бадья, 
Муха впотьмах забубнила коту: 
«За ухом, дяденька, смой черноту!»

Ангел простых человеческих дел 
Бабке за прялкою венчик надел, 
Миром помазал дверей косяки, 
Бусы и киноварь пролил в горшки. 
Посох вручая, шепнул кошелю: 
«Будешь созвучьями полон в раю!»...

Ангел простых человеческих дел 
Вечером голуб, в рассветки же бел, 
Перед ковригою свечку зажег, 
В бороду сумерек вплел василек, 
Сел на шесток и затренькал сверчком: 
«Мир тебе, нива с горбатым гумном, 
Мир очагу, где обильны всегда 
Звездной плотвою годов невода!..»

Невозмутимы луга тишины – 
Пастбище тайн и овчинной луны, 
Там небеса как палати теплы, 
Овцы – оладьи, ковриги – волы; 
Пищным отарам вожак – помело, 
Отчая кровля – печное чело.

Ангел простых человеческих дел 
Хлебным теленьям дал тук и предел.

Судьям чернильным постылы стихи, 
Где в запятых голосят петухи, 
Бродят коровы по злачным тире,
Строки ж глазасты, как лисы в норе. 
Что до того, если дедов кошель – 
Луг, где Егорий играет в свирель, 
Сивых, соловых, буланых, гнедых 
Поят с ладоней соборы святых: 
Фрол и Медост, Пантелеймон, Илья – 
Чин избяной, луговая семья.

Что до того, если вечер в бадью 
Солнышко скликал: «тю-тю да тю-тю!» 
Выведет солнце бурнастых утят 
В срок, когда с печью прикурнет ухват, 
Лавка постелет хозяйке кошму, 
Вычернить косы – потемок сурьму.

Ангел простых человеческих дел 
Певчему суслу взбурлить повелел.

Дремлет изба, как матерый мошник 
В пазухе хвойной, где дух голубик, 
Крест соловецкий, что крепче застав, 
Лапой бревенчатой к сердцу прижав. 
Сердце и Крест – для забвенья мета... 
Бабкины пальцы – Иван Калита 
Смерти грозятся, узорят молву, 
В дебрях суслонных возводят Москву...

Слышите ль, братья, поддонный трезвон 
Отчие зовы запечных икон!? 
Кони Ильи, Одигитрии плат, 
Крылья Софии, Попрание врат, 
Дух и Невеста, Царица предста 
В колосе житном отверзли уста!

Ангел простых человеческих дел 
В персях земли урожаем вскипел.

Чрево овина и стога кресцы – 
Образов деды, прозрений отцы. 
Сладостно цепу из житных грудей
Пить молоко первопутка белей, 
Зубы вонзать в неневестную плоть – 
В темя снопа, где пирует Господь. 
Жернову зерна – детине жена: 
Лоно посева – квашни глубина, 
Вздохи серпа и отжинок тоску 
Каменный пуп растирает в муку.

Бабкины пальцы – Иван Калита 
Ставят помолу капкан решета. 
В пестрой макитре вскисает улов: 
В чаше агатовой очи миров, 
Распятый Лебедь и Роза над ним... 
Прочит огонь за невесту калым, 
В звонких поленьях зародыши душ 
Жемчуг ссыпают и золота куш... 
Савское миро, душисто-смугла 
Входит Коврига в Чертоги Тепла.

Тьмы серафимов над печью парят 
В час, как хозяйка свершает обряд: 
Скоблит квашню и в мочалки вихор 
Крохи вплетает, как дружкин убор. 
Сплетницу муху, пройдоху кота 
Сказкой дивит междучасий лапта.

Ангел простых человеческих дел 
Умную нежить дыханьем пригрел.

Старый баран и провидец-петух, 
Сторож задворок лохматый лопух 
Дождик сулят, бородами трепля... 
Тучка повойником кроет поля, 
Редьке на грядке испить подает – 
Стала б ядрена, бела наперед. 
Тучка – к пролетью, к густым зеленям, 
К свадьбам коровьим и к спорым блинам. 
В горсти запашек опару пролив, 
Селезнем стала кормилица нив.

Зорко избе под сытовым дождем 
Просинь клевать, как орлице, коньком, 
Нудить судьбу, чтобы ребра стропил 
Перистым тесом хозяин покрыл, 
Знать, что к отлету седые углы 
Сорок воскрылий простерли из мглы, 
И к новоселью в поморья окон 
Кедровый лик окунул Елеон, 
Лапоть Исхода, Субботу Живых...

Стелют настольник для мис золотых, 
Рушают хлеб для крылатых гостей 
(Пуду – Сергунька, Васятке – Авдей). 
Наша Суббота озер голубей! 
Ангел простых человеческих дел 
В пляске Васяткиной крылья воздел.

Брачная пляска – полет корабля 
В лунь и агат, где Христова Земля.

Море житейское – черный агат 
Плещет стихами от яростных пят. 
Духостихи – златорогов стада, 
Их по удоям не счесть никогда, 
Только следы да сиянье рогов 
Ловят тенета захватистых слов. 
Духостихи отдают молоко 
Мальцам безудным, что пляшут легко. 
Мельхиседек и Креститель Иван 
Песеннорогий блюдут караван.

Сладок Отец, но пресладостней Дух – 
Бабьего выводка ястреб – пастух, 
Любо ему вожделенную мать 
Страсти когтями как цаплю терзать, 
Девичью печень, кровавый послед 
Клювом долбить, чтоб родился поэт. 
Зыбка в избе – ястребиный улов 
Матери мнится снопом васильков; 
Конь-шестоглав сторожит васильки, – 
Струнная грива и песня-зрачки.

Сноп бирюзовый – улыбок кошель 
В щебет и грай пеленает апрель, 
Льнет к молодице: «сегодня в ночи 
Пламенный дуб возгорит на печи, 
Ярой пребудь, чтобы соты грудей 
Вывели ос и язвящих шмелей: 
Дерево-сполох кудрявый Федот 
Даст им смолу и сжигающий мед!»

Улей ложесн двести семьдесят дней 
Пестует рой медоносных огней... 
Жизнь-пчеловод постучится в леток; 
Дескать, проталинка теплит цветок!.. 
Пасеке зыбок претит пустота – 
В каждой гудит как пчела красота. 
Маковый ротик и глазок слюда – 
Бабья держава, моя череда.

Радуйтесь, братья, беременен я 
От поцелуев и ядер коня! 
Песенный мерин – багряный супруг 
Топчет суставов и ягодиц луг, 
Уды мои словно стойло грызет, 
Роет копытом заклятый живот. 
Родится чадо – табун жеребят, 
Музыка в холках и в ржании лад.

Ангел простых человеческих дел 
Гурт ураганный пасти восхотел.

Слава ковриге и печи хвала, 
Что Голубую Субботу спекла, 
Вывела лося – цимбалы рога, 
Заколыбелить души берега!

Ведайте, други, к животной земле 
Едет купец на беляне-орле! 
Груз преисподний: чудес сундуки, 
Клетки с грядущим и славы тюки! 
Пристань-изба упованьем цветет,
Веще мурлычит подойнику кот, 
Птенчики зерна в мышиной норе 
Грезят о светлой засевной поре;

Только б привратницу серую мышь 
Скрипы вспугнули от мартовских лыж, 
К зернышку в гости пожалует жук, 
С каплей малюткою лучиков пук. 
Пегая глыба, прядя солнопек, 
Выгонит в стебель ячменный пупок. 
Глядь, колосок как подругу бекас 
Артосом кормит лазоревый Спас...

Ангел простых человеческих дел 
В книжных потемках лучом заалел.

Братья, Субботе Земли 
Всякий любезно внемли: 
Лишь на груди избяной 
Вы обретете покой!

Только ковриги сосцы – 
Гаг самоцветных ловцы, 
Яйца кладет, где таган 
Дум яровой пеликан...

Светел запечный притин – 
Китеж Мамелф и Арин, 
Где словорунный козел 
Трется о бабкин подол.

Там образок Купины – 
Чаша ржаной глубины; 
Тела и крови Руси, 
Брат озаренный, вкуси!

Есть Вседержитель гумна, 
Пестун мирского зерна, 
Он, как лосиха телка, 
Лижет земные бока, 
Пахоту поит слюной 
Смуглый Господь избяной.

Перед Ним Единым, 
Как молокой сом, 
Пьян вином овинным, 
Исхожу стихом.

И в ответ на звуки 
Гомонят улов 
Осетры и щуки 
Пододонных слов,

Мысленные мрежи, 
Слуха вертоград, 
Глуби Заонежий 
Перлами дарят.

Палеостров, Выгу, 
Кижи, Соловки 
Выплескали в книгу 
Радуг черпаки.

Там псаломогорьем 
Звон и чаек крик, 
И горит над морем 
Мой полярный лик.

Ангел простых человеческих дел 
В сердце мое жаворонком влетел. 
Видит, светелка как скатерть чиста, 
Всюду цветут «ноготки» и «уста», 
Труд яснозубый тачает суму – 
Слитки беречь рудокопу Уму, 
Девушка Совесть вдевает в иглу 
Нити стыда и ресничную мглу... 
Ткач пренебесный, что сердце потряс, 
Полднем солов, в вечеру синеглаз, 
Выткал затон, где напевы-киты 
Дремлют в пучине до бурь красоты... 
Это – Суббота у смертной черты. 
Это – Суббота опосле Креста... 
Кровью рудеют России уста, 
Камень привален, и плачущий Петр 
В ночи всемирной стоит у ворот...

Мы готовим ароматы 
Из березовой губы, 
Чтоб помазать водоскаты 
У Марииной избы.

Гробно выбелим убрусы, 
И с заранкой-снегирем 
Пеклеванному Исусу 
Алавастры понесем.

Ты уснул, пшеничноликий, 
В васильковых пеленах... 
Потным платом Вероники 
Потянуло от рубах.

Блинный сад благоуханен... 
Мы идем чрез времена, 
Чтоб отведать в новой Кане 
Огнепального вина.

Вот и пещные ворота, 
Где воркует голубь-сон, 
И на камне Мать-Суббота 
Голубой допряла лен.

(1922)

422.

ЗАОЗЕРЬЕ

Памяти матери

Отец Алексей из Заозерья – 
Берестяный светлый поп, 
Бородка – прожелть тетерья, 
Волосы – житный сноп.

Весь он в росе кукушей 
С окуньим плеском в глазах, 
За пазухой бабьи души, 
Ребячий лоскутный страх.

Дудя коровьи молебны
В зеленый Егорьев день,
Он в воз молочный и хлебный
Свивает сны деревень.

А Егорий Поморских писем 
Мчится в киноварь, в звон и жуть, 
Чтобы к стаду волкам и рысям 
Замела метелица путь,

Чтоб у баб рожались ребята 
Пузатей и крепче реп, 
И на грудах ржаного злата 
Трепака отплясывал цеп.

Алексею ружит деревня, 
Как Велесу при Гостомысле. 
Вон девка несет не креня 
Два озера на коромысле.

На речке в венце сусальном 
Купальница Аграфёна, 
В лесах зарит огнепально 
Дождевого Ильи икона.

Федосья – колосовица 
С Медостом – богом овечьим, 
Велят двуперстьем креститься 
Детенышам человечьим.

Зато у ребят волосья 
Желтее зимнего льна... 
В парчевом плату Федосья, – 
Дозорит хлеба она.

Фролу да Лавру работа – 
Пасти табун во лесях; – 
Оттого мужичьи ворота 
В смоляных рогатых крестах.

Хорошо зимой в Заозерьи: 
Заутренний тонок звон, 
Как будто лебяжьи перья 
Падают на амвон.

А поп в пестрядиной ризе, 
С берестяной бородой, 
Плавает в дымке сизой, 
Как сиг, как окунь речной.

Церквушка же в заячьей шубе 
В сердцах на Никона-кобеля: – 
От него в заруделом срубе 
Завелась скрипучая тля!

От него мужики в фуражках, 
У парней в раскидку часы! 
Только сладко в блинах да олашках, 
Как в снопах, тонуть по усы.

А уж бабы на Заозерьи – 
Крутозады, титьки как пни, 
Все Мемёлфы, Груни, Лукерьи, 
По верётнам считают дни!

У баб чистота по лавкам, 
В печи судачат горшки, – 
Синеглазым Сенькам да Савкам 
Спозаранка готовь куски.

У Сеньки кони – салазки, 
Метель подвязала хвост... 
Но вот с батожком и в ряске 
Колядный приходит пост.

Отец Алексей в притворе 
Стукает об пол лбом, 
Чтоб житные сивые зори 
Покумились с мирским гумном.

Чтоб водились сиги в поречьи, 
Был добычен прилет гусей... 
На лесного попа, на свечи 
Смотрит Бог, озер голубей.

Рожество – звезда золотая, 
Воробьиный ребячий гам, – 
Колядою с дальнего края 
Закликают на Русь Сиам.

И Сиам гостит до рассветок 
В избяном высоком углу: – 
Кто не видел с павлинами клеток, 
Проливающих яхонт во мглу?

Рожество – калач златолобый, 
После святки – вьюг помело, – 
Вышивают платки зазнобы 
На морозное глядя стекло.

В Заозерьи свадьбы на диво, – 
За невестой песен суслон, 
Вплетают в конские гривы 
Ирбитский, Суздальский звон.

На дружках горят рубахи 
От крепких, девичьих губ, 
Молодым шептухи да свахи 
Стелют в горнице волчий тулуп.

И слушают избы и звезды 
Первый звериный храп, 
У елей, как сев в борозды, 
Сыплется иней с лап.

Отцу Алексею руга 
За честной и строгий венец... 
У зимы ослабла подпруга, 
Ледяной взопрел жеребец.

Эво! Масленица навстречу, 
За нею блинный обоз!.. 
В лесную зыбель и сечу 
Повернул пургача мороз.

Великие дни в деревне – 
Журавиный плакучий звон, 
По мертвой снежной царевне 
Церквушка правит канон.

Лиловые павечерья, 
И, как весточка об ином, 
Потянет из Заозерья 
Березовым ветерком.

Христос Воскресе из мертвых, 
Смертию смерть поправ!.. 
И у елей в лапах простертых 
Венки из белых купав.

В зеленчатом сарафане 
Слушает звон сосна. 
Скоро в лужицу на поляне 
Обмокнет лапоток весна.

Запоют бубенцы по взгорью, 
И как прежде в тысячах дней, 
Молебном в уши Егорью 
Задудит отец Алексей.

(1927)

423-425.

ПЛАЧ О ЕСЕНИНЕ

(а)
Младая память моя железом погибает, 
и тонкое мое тело увядает...
(Плач Василька, князя Ростовского)

Мы свое отбаяли до срока – 
Журавли, застигнутые вьюгой. 
Нам в отлет на родине далекой 
Снежный бор звенит своей кольчугой.

Помяни, чортушко, Есенина 
Кутьей из углей да омылков банных! 
А в моей квашне пьяно вспенена 
Опара для свадеб да игрищ багряных.

А у меня изба новая – 
Полати с подзором, божница неугасимая. 
Намел из подлавочья ярого слова я 
Тебе, мой совенок, птаха моя любимая!

Пришел ты из Рязани платочком бухарским, 
Нестираным, неполосканым, немыленым, 
Звал мою пазуху улусом татарским, 
Зубы табунами, а бороду филином!

Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка, 
Слюной крепил мысли, слова слезинками, 
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка, 
Ушел ты от меня разбойными тропинками!

Кручинушка была деду лесному, 
Трепались по урочищам берестяные седины, 
Плакал дымом овинник, а прясла солому 
Пускали по ветру, как пух лебединый.

*

Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами 
Протянулась окаянная пьяная стежка. 
Следом за твоими лаковыми башмаками 
Увязалась поджарая дохлая кошка.

Ни крестом от нее, ни пестом, ни мукой, 
(Женился ли, умер – она у глотки, 
Вот и острупел ты веселой скукой 
В кабацком буруне топить свои лодки!
А все за грехи, за измену зыбке, 
Запечным богам Медосту и Власу. 
Тошнехонько облик кровавый и глыбкий 
Заре вышивать по речному атласу!

*

Рожоное мое дитятко, матюжник милый, 
Гробовая доска – всем грехам покрышка. 
Прости ты меня, борова, что кабаньей силой 
Не вспоил я тебя до златого излишка! 

Златой же удел – быть пчелой жировой,
Блюсти тайники, медовые срубы.
Да обронил ты хазарскую гривну – побратимово слово,
Целовать лишь ковригу, солнце да цвет голубый.

С тобою бы лечь во честной гроб, 
Во желты пески, да не с веревкой на шее!.. 
Быль иль не быль то, что у русских троп 
Вырастают цветы твоих глаз синее?

Только мне горюну – горынь-трава... 
Овдовел я без тебя, как печь без помяльца, 
Как без Настеньки горенка, где шелки да канва 
Караулят пустые, нешитые пяльца!

*

Ты скажи, мое дитятко удатное, 
Кого ты сполохался-спужался, 
Что во темную могилушку собрался? 
Старичища ли с бородою, 
Аль гуменной бабы с метлою, 
Старухи ли разварухи, 
Суковатой ли во играх рюхи? 
Знать, того ты сробел до смерти, 
Что ноне годочки пошли слезовы, 
Красны девушки пошли обманны, 
Холосты ребята все бесстыжи!

*

Отцвела моя белая липа в саду, 
Отзвенел соловьиный рассвет над речкой. 
Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду 
Изведать ятагана с ханской насечкой!

Умереть бы тебе, как Михаиле Тверскому, 
Опочить по-мужицки – до рук борода!.. 
Не напрасно по брови родимому дому 
Нахлобучили кровлю лихие года.

Неспроста у касаток не лепятся гнезда, 
Не играет котенок веселым клубком... 
С воза, сноп-недовязок, в пустые борозды 
Ты упал, чтобы грудь испытать колесом.

Вот и хрустнули кости... По желтому жнивью 
Бродит песня-вдовица – ненастью сестра 
Счастливее елка, что зимнею синью, 
Окутана саваном, ждет топора.

Разумнее лодка, дырявые груди 
Целящая корпией тины и трав... 
О жертве вечерней иль новом Иуде 
Шумит молочай у дорожных канав?

*

Забудет ли пахарь гумно, 
Луна – избяное окно, 
Медовую кашку – пчела, 
И белка – кладовку дупла?

Разлюбит ли сердце мое 
Лесную любовь и жилье, 
Когда, словно ландыш в струи, 
Гляделся ты в песни мои?

И слушала бабка-Рязань, 
В малиновой шапке Кубань, 
Как их дорогое дитя 
Запело, о небе грустя.

Напрасно Афон и Саров 
Текли половодьем из слов, 
И ангел улыбок крылом 
Кропил над печальным цветком.

Мой ландыш березкой возник, – 
Берестяный звонок язык, 
Сорокой в зеленых кудрях 
Уселись удача и страх.

В те годы Московская Русь 
Скидала державную гнусь, 
И тщетно Иван золотой 
Царь-Колокол нудил пятой.

Когда же из мглы и цепей 
Встал город на страже полей – 
Подпаском, с волынкой щегла, 
К собрату березка пришла.

На гостью ученый набрел, 
Дивился на шитый подол, 
Поведал, что пухом Христос 
В кунсткамерной банке оброс.

Из всех подворотен шел гам: 
Иди, песноликая, к нам! 
А стая поджарых газет 
Скулила: кулацкий поэт!

Куда не стучался пастух – 
Повсюду урчание брюх. 
Всех яростней в огненный мрак 
Раскрыл свои двери кабак.

*

На полете летит лебедь белая,
Под крылом несет хризопрас-камень.
Ты скажи, лебедь пречистая, –
На пролетах-переметах недосягнутых,
А на тихих всплавах по озерышкам
Ты поглядкой-выглядом не выглядела ль,
Ясным смотром-зором не высмотрела ль,
Не катилась ли жемчужина по чисту полю,
Не плыла ль злат-рыба по тихозаводью,
Не шел ли бережком добрый молодец,
Он не жал ли к сердцу певуна-травы,
Не давался ли на родимую сторонушку?
Отвечала лебедь умная:
На небесных переметах только соколы,
А на тихих всплавах – сиг да окуни,
На матерой земле медведь сидит,
Медведь сидит, лапой моется,
Своей суженой дожидается.
А я слышала и я видела:
На реке Неве грозный двор стоит,
Он изба на избе, весь железом крыт,
Поперек дворище – тыща дымников,
А вдоль бежать – коня загнать.
Как на том ли дворе, на большом рундуке,
Под заклятой черной матицей
Молодой детинушка себя сразил,
Он кидал себе кровь поджильную,
Проливал ее на дубовый пол.
Как на это ли жито багровое
Налетали птицы нечистые –
Чирея, Грызея, Подкожница,
Напоследки же птица-Удавница.
Возлетала Удавна на матицу,
Распрядала крыло пеньковое,
Опускала перище до земли.
Обернулось перо удавной петлей...
А и стала Удавна петь-напевать,
Зобом горготать, к себе в гости звать:

«На румяной яблоне
Голубочек,
У серебряна ларца
Сторожочек.
Кто отворит сторожец, 
Тому яхонтов корец!

На осенней ветице
Яблок виден, –
Здравствуй, сокол-зятюшка –
Муж Снафидин!
У Снафиды перстеньки – 
На болоте огоньки!

Угоди-ка вежеством,
Сокол, теще,
Чтобы ластить павушек
В белой роще!
Ты одень на шеюшку 
Золотую денежку!»

Тут слетала я с ясна-месяца, 
Принимала душу убойную 
Что ль под правое тепло крылышко, 
Обернулась душа в хризопрас-камень, 
А несу я потеряжку на родину 
Под окошечко материнское. 
Прорастет хризопрас березынькой, 
Кучерявой, росной, как Сергеюшко. 
Сядет матушка под оконницу 
С долгой прялицей, с веретенышком, 
Со своей ли сиротской работушкой, 
Запоет она с ниткой наровне 
И тонехонько и тихохонько:

Ты гусыня белая,
Что сегодня делала? 
Баю-бай, баю-бай, 
Елка челкой не качай!

Али ткала, али пряла,
Иль гусеныша купала? 
Баю-бай, баю бай, 
Жучка, попусту не лай!

На гусеныше пушок, 
Тега мальчик-кудряшок –
Баю-бай, баю-бай,
Спит в шубейке горностай!

Спит березка за окном 
Голубым купальским сном – 
Баю-бай, баю-бай, 
Сватал варежки шугай!

Сон березовый пригож, 
На Сереженькин похож!
Баю-бай, баю-бай,
Как проснется невзначай!

(б)

Мой край, мое поморье, 
Где песни в глубине! 
Твои лядины, взгорья 
Дозорены Егорьем 
На лебеде-коне!

Твоя судьба – гагара 
С Кащеевым яйцом, 
С лучиною стожары, 
И повитухи-хмары 
Склонились над гнездом.

Ты посвети лучиной, 
Синебородый дед! 
Гнездо шумит осиной, 
Ямщицкою кручиной 
С метелицей вослед.

За вьюжною кибиткой 
Гагар нескор полет... 
Тебе бы сад с калиткой 
Да опашень в раскидку 
У лебединых вод.

Боярышней собольей 
Привиделся ты мне, 
Но в сорок лет до боли 
Глядеть в глаза сокольи 
Зазорно в тишине.

Приснился ты белицей – 
По бровь холстинный плат, 
Но Алконостом-птицей 
Иль вещею зегзицей 
Не кануть в струнный лад.

Остались только взгорья, 
Ковыль да синь-туман, 
Меж тем как редкоборьем 
Над лебедем Егорьем 
Орлит аэроплан.

(в). УСПОКОЕНИЕ

Падает снег на дорогу – 
Белый ромашковый цвет. 
Может, дойду понемногу 
К окнам, где ласковый свет? 
Топчут усталые ноги 
Белый ромашковый цвет.

Вижу за окнами прялку, 
Песенку мама поет, 
С нитью веселой вповалку 
Пухлый мурлыкает кот. 
Мышку-вдову за мочалку 
Замуж сверчок выдает.

Сладко уснуть на лежанке... 
Кот – непробудный сосед. 
Пусть забубнит в позаранки 
Ульем на странника дед, 
Сед он, как пень на полянке –
Белый ромашковый цвет.

Только б коснуться покоя, 
В сумке огниво и трут, 
Яблоней в розовом зное 
Щеки мои расцветут, 
Там, где вплетает левкои 
В мамины косы уют.
Жизнь – океан многозвенный – 
Путнику плещет вослед. 
Волгу ли, берег ли Роны – 
Все принимает поэт…
Тихо ложится на склоны 
Белый ромашковый цвет.

1926

426.

ДЕРЕВНЯ

Поэма Валентину Михайловичу Белогородскому

Будет, будет стократы 
Изба с матицей пузатой, 
С лежанкой-единорогом, 
В углу с урожайным Богом: 
У Бога по блину глазища, –
И под лавкой грешника сыщет,
Писан Бог зографом Климом
Киноварью да златным дымом.
Лавицы – сидеть Святогорам,
Кот с потемным дозором,
В шелому чтоб роились звезды...
Вот они, отчие борозды –
Посеешь усатое жито,
А вырастет песен сыта!
На обраду баба с пузаном –
Не укрыть извозным кафтаном,
Полгода, а с телку весом.
За оконцами тучи с лесом,
Всё кондовым да заруделым...
Будет, будет русское дело, –
Объявится Иван Третий 
Попрать татарские плети, 
Ясак с ордынской басмою 
Сметет мужик бородою!
Нам любы Бухары, Алтай, – 
Не тесно в родимом крае, 
Шумит Куликово поле 
Ковыльной залетной долей. 
По Волге, по ясной Оби, 
На всяком лазе, сугробе, 
Рубили мы избы, детинцы, 
Чтоб ели внуки гостинцы, 
Чтоб девки гуляли в бусах, 
Не в чужих косоглазых улусах!

Ах девки – калина с малиной, 
Хороши вы за прялкой с лучиной, 
Когда вихорь синебородый 
Заметает пути и броды! 
Вон Полоцкая Ефросинья, 
Ярославна – зегзица с Путивля, 
Евдокию – Донского ладу 
Узнаю по тихому взгляду!
Ах парни – Буслаевы Васьки, 
Жильцы из разбойной сказки, 
Всё лететь бы голью на Буяны 
Добывать золотые кафтаны! 
Эво, как схож с Коловратом, 
Кучерявый, плечо с накатом, 
Видно, у матери груди – 
Ковши на серебряном блюде! 
Ах, матери – трудницы наши, 
В лапотцах, а яблони краше, 
На каждой, как тихий привет, 
Почил немерцающий свет! 
Ах, деды – овинов владыки, 
Ржаные, ячменные лики, 
Глядишь и не знаешь – сыр-бор 
Иль лунный в сединах дозор!

Ты Рассея, Рассея матка, 
Чаровая, заклятая кадка! 
Что там, кровь или жемчуга, 
Иль лысого чорта рога?
Рогатиной иль каноном
Открыть наговорный чан?
Мы расстались с Саровским звоном –
Утолением плача и ран.
Мы новгородскому Никите
Оголили трухлявый срам, –
Отчего же на белой раките
Не поют щеглы по утрам?

Мы тонули в крови до пуза,
В огонь бросали детей, –
Отчего же небесный кузов
На лучи и зори скупей?
Маята как змея одолела,
Голову бы под топор...
И Сибирь, и земля Карела
Чутко слушают вьюжный хор. 
А вьюга скрипит заслонкой, 
Чернит сажей горшки... 
Знаем, бешеной самогонкой 
Не насытить волчьей тоски! 
Ты Рассея, Рассея матка, 
На мирской смилосердись гам: 
С жемчугами иль с кровью кадка, 
Окаянным поведай нам!

На деревню привезен трактор – 
Морж в людское жилье. 
В волсовете баяли: «Фактор, 
Что машина... Она тое...» 
У завалин молчали бабы, 
Детвору окутала сонь, 
Как в поле межою рябой 
Железный двинулся конь. 
Желты пески расступитесь, 
Прошуми на последках полынь! 
Полюбил стальногрудый витязь 
Полевую плакучую синь! 
Только видел рыбак Кондратий, 
Как прибрежьем, не глядя назад, 
Утопиться в окуньей гати
Бежали березки в ряд. 
За ними с пригорка елки 
Раздрали ноженьки в кровь... 
От ковриг надломятся полки, 
Как взойдет железная новь. 
Только ласточки по сараям 
Разбили гнезда в куски. 
Видно к хлебушку с новым раем 
Посошку пути не легки!

Ой ты каша, да щи с мозгами – 
Каргопольской ложке родня! 
Черноземье с сибиряками 
В пупыре захотело огня! 
Лучина отплакала смолью, 
Ендова показала течь, 
И на гостя с тупою болью 
Дымоходом воззрилась печь. 
А гость, как оса в сетчатке, 
В стекольчатом пузыре... 
Теперь бы книжку Васятке 
О Ленине и о царе. 
И Вася читает книжку, 
Синеглазый как василек. 
Пятясь, охая, на сынишку 
Избяной дивится восток. 
У прялки сломило шейку, 
Разбранились с бёрдами льны, 
В низколобую коробейку 
Улеглись загадки и сны. 
Как белица, платок по брови, 
Туда, где лесная мгла, 
От полавочных изголовий 
Неслышно сказка ушла. 
Домовые, нежити, мавки – 
Только сор, заскорузлый прах... 
Глядь, и дед улегся на лавке 
Со свечечкой в желтых перстах. 
А гость, как оса в сетчатке,
Зенков не смежит на миг... 
Начитаются всласть 
Васятки Голубых задумчивых книг.

Ты Рассея, Рассея теща,
Насолила ты лихо во щи,
Намаслила кровушкой кашу –
Насытишь утробу нашу!
Мы сыты, мать, до печёнок,
Душа – степной жеребенок
Копытом бьет о грудину, –
Дескать, выпусти на долину
К резедовым лугам, водопою...
Мы не знаем ныне покою,
Маята-змея одолела
Без сохи, без милого дела,
Без сусальной в углу Пирогощей...

Ты Рассея – лихая теща! 
Только будут, будут стократы 
На Дону вишневые хаты, 
По Сибири лодки из кедра, 
Олончане песнями щедры, 
Только б месяц, рядяся в дымы. 
На реке бродил по налимы, 
Да черемуху в белой шали 
Вечера как девку ласкали!

(1926)

427.

ПОГОРЕЛЫЦИНА

Наша деревня – Сиговый Лоб 
Стоит у лесных и озерных троп... 
Где губы морские, олень да остяк, 
На тысячу верст ягелевый желтяк. 
Сиговец же ярь и сосновая зель, 
Где слушают зори медвежью свирель, 
Как рыбья чешуйка свирель та легка,
Баюкает сказку и сны рыбака. 
За неводом сон – лебединый затон, 
Там яйца в пуху и кувшинковый звон... 
Лосиная шерсть у совихи в дупле, 
Туда не плыву я на певчем весле!

Порато баско весной в Сиговце, 
По белым избам, на рыбьем солнце! 
А рыбье солнце – налимья майка, 
Его заманит в чулан хозяйка, 
Лишь дверью стукнет, – оно на прялке 
И с веретенцем играет в салки. 
Арина баба на пряжу дюжа, 
Соткет из солнца порты для мужа, 
По ткани свекор, чтоб песне длиться, 
Доской резною набьет копытца, 
Опосле репки, следцы гагарьи... 
Набойки хватит Олехе, Дарье, 
На новоселье и на поминки... 
У наших девок пестры ширинки, 
У Степаниды, веселой Насти 
В коклюшках кони живых брыкастей, 
Золотогривы, огнекопытны 
Пьют дым плетёный и зоблют ситный. 
У Прони скатерть синей Онега, – 
По зыби едет луны телега, 
Кит-рыба плещет и яро в нем 
Пророк Иона грозит крестом.

Резчик Олеха – лесное чудо, 
Глаза – два гуся, надгубье рудо, 
Повысек птицу с лицом девичьим, 
Уста закляты потайным кличем. 
Когда Олеха тесал долотцем 
Сосцы у птицы, прошел Сиговцем 
Медведь матерый, на шее гривна, 
В зубах же книга злата и дивна. – 
Заполовели у древа щеки, 
И голос хлябкий, как плеск осоки, 
Резчик учуял: «Я – Алконост, 
Из глаз гусиных напьюся слез!»
Иконник Павел – насельник давний 
Из Мстер великих, отец Дубравне, 
Так кличет радость язык рыбачий... 
У Павла ощупь и глаз нерпячий: – 
Как нерпе сельди во мгле соленой, 
Так духовидцу обряд иконный. 
Бакан и умбра, лазорь с синелью 
Сорочьей лапкой цветут под елью, 
Червлец, зарянку, огонь купинный 
По косогорам прядут рябины. 
Доска от сердца сосны кондовой – 
Иконописцу, как сот медовый, 
Кадит фиалкой, и дух лесной 
В сосновых жилах гудит пчелой.

Явленье Иконы – прилет журавля, – 
Едва прозвенит жаворонком земля, 
Смиренному Павлу в персты и в зрачки 
Слетятся с павлинами радуг полки, 
Чтоб в роще ресниц, в лукоморьях ногтей, 
Повывесть птенцов – голубых лебедей, – 
Их плески и трубы с лазурным пером 
Слывут по Сиговцу «доличным письмом». 
«Виденье Лица» богомазы берут 
То с хвойных потемок, где теплится трут, 
То с глуби озер, где ткачиха-луна 
За кросном янтарным грустит у окна. 
Егорию с селезня пишется конь, 
Миколе – с крещатого клена фелонь, 
Успение – с перышек горлиц в дупле, 
Когда молотьба и покой на селе. 
Распятие – с редьки: как гвозди креста, 
Так редечный сок опаляет уста. 
Но краше и трепетней зографу зреть 
На птичьих загонах гусиную сеть, 
Лукавые мёрды и петли ремней 
Для тысячи белых кувшинковых шей. 
То Образ Суда, и метелица крыл – 
Тень мира сего от сосцов до могил. 
Студеная Кола, Поволжье и Дон 
Тверды не железом, а воском икон.

Гончарное дело прехитро зело. 
Им славится Вятка, Опошня село; – 
Цветет Украина румяным горшком, 
А Вятка кунганом, ребячьим коньком, 
Сиговец же Андому знает реку, 
Там в крынках кукушка ку-ку да ку-ку, 
Журавль-рукомойник курлы да курлы, 
И по сту годов доможирят котлы... 
Сиговому Лбу похвала – Силиверст, 
Он вылепил Спаса на Лопский погост, 
Украсил сурьмой и в печище обжег, – 
Суров и прекрасен глазуревый Бог. 
На Лопский погост (лопари, а не чудь) 
Укажут куницы да рябчики путь: – 
Не ешь лососины и с бабой не спи, 
Берестяный пестер молитв накопи, 
Волвянок-Варвар, Богородиц-груздей, 
Пройдут в синих саванах девять ночей, 
Десятые звезды пойдут на-потух, 
И Лопский погост – многоглавый петух 
На кедровом гребне воздынет кресты: 
Есть Спасову печень сподобишься ты. 
О, русская сладость – разбойника вопь –
Идти к красоте через дебри и топь. 
И пестер болячек, заноз, волдырей 
Со стоном свалить у Христовых лаптей! 
О, мед нестерпимый – колодовый гроб, 
Где лебедя сон – изголовице сноп, 
Под крылышком грамота: «чадца мои, 
Не ешьте себя ни в нощи, ни во дни!»
*
Порато баско зимой в Сиговце! 
Снега, как шапка на устьсысольце, 
Леса – тулупы, предлесья – ноги, 
Где пар медвежий да лосьи логи. 
По шапке вьются пути-суземки, 
По ним лишь душу нести в котомке 
От мхов оленьих до кипарисов... 
Отец «Ответов» Андрей Денисов, 
И трость живая Иван Филипов
Суземок пили, как пчелы липы. 
Их черным медом пьяны доселе 
По холмогорским лугам свирели, 
По сизой Выге, по Енисею 
Седые кедры их дымом веют... 
Но вспять сказанье! Зимой в Сиговце 
Помор за сетью, ткея за донцем, 
Петух на жердке дозорит беса, 
И снежный ангел кадит у леса, 
То киноварный, то можжевельный, 
Лучась в потемках свечой радельной. 
И длится сказка... Часы иль годы. 
Могучей жизни цветисты всходы. – 
За бородищей незрим Васятка, – 
Сегодня в зыбке, а завтра – надь-ка! – 
Кудрявый парень, как пена зубы, 
Плечистым дядям племянник любый! 
Изба – криница без дна и выси 
Семью питает сосцами рыси: 
Поет ли бахарь, орда ли мчится, 
Звериным пойлом полна криница, – 
Извечно-мерно скрипит черпуга... 
Душа кукует, иль ноет вьюга, 
Но сладко, сладко к сосцам родимым 
Припасть и плакать по долгим зимам!

«Не белы снеги да сугробы
Замели пути до зазнобы,
Ни проехать, ни пройти по проселку
Во Настасьину хрустальную светелку!
Как у Настеньки женихов
Было сорок сороков,
У Романовны сарафанов
Сколько у моря туманов!..

Виноградье мое со клиною, 
Выпускай из рукава стаю лебединую!

Уж как лебеди на Дунай-реке, 
А свет Настенька на белой доске, 
Не оструганной, не отесанной, 
Наготу свою застит косами!
Виноградье мое, виноградьице, 
Где зазнобино цветно платьице?

Цветно платьице с аксамитами 
Ковылем шумит под ракитами!

На раките зозулит зозуля: 
«Как при батыре-есауле»... 
Ты зозуля, не щеми печенки 
У гнусавой каторжной девчонки! 
Я без чести, без креста, без мамы, 
В Звенигороде иль у Камы 
Напилась с поганого копытца. 
Мне во злат шатер не воротиться! 
Ни при батыре-есауле, 
Ни по осени, ни в июле, 
Ни на Мезени, ни в Коломне, 
А и где, с опитухи не помню, 
А звалася свет – Анастасией!»...

Вот так песня, словеса лихие, 
Кто пропел ее в голубый вечер 
На дремотном веретенном вече!?

И сказал Олеха: это ели 
Стать смолистым срубом захотели, 
Или сосны у лесной часовни 
Запряглися в ледяные дровни, 
Чтоб бежать от самоедской стужи, 
Заглядеться в водопой верблюжий! 
Нет, сказала кружевница Проня, 
Это кони в петельной погоне 
Расплескали бубенцы в коклюшках, 
Или в рукомойнике кукушка 
Нагадала свадьбу Дорофею! 
Знать, прогукал филин к снеговею, 
Молвил свекор, или гусь с набойки 
Посулил леща глазастой сойке! 
Силиверст пробаял: то в гончарной 
Стало рябому котлу угарно, 
Он и стонет, прасол нетверёзый!..
Светлый Павел, утирая слезы, 
Обронил из уст словесный бисер: 
Чадца, теля не от нашей рыси; – 
Стала ялова праматерь на удои, 
Завывают избы волчьим воем, 
И с иконы ускакал Егорий, – 
На божнице змий да сине море!..

Неусыпающую в молитвах Богородицу 
Кличьте, детушки, за застолицу!

«Обрадованное Небо – 
К Тебе озера с потребой, 
Сладкое Лобзание – 
До Тебя их рыдание! 
Неопалимая Купина – 
В чем народная вина? 
Утоли Моя Печали – 
Стань березкой на протале! 
Умягчение Злых Сердец – 
Сядь за теплый колобец! 
Споручница Грешных – 
Спаси от мук кромешных!»

Гляньте, детушки, за стол – 
Он стоит чумаз и гол; 
Нету Богородицы 
У пустой застолицы!

Вы покличьте-ка, домочадцы, 
На Сиговец к студеному долу 
Парусов и рыбарей братца – 
Святителя теплого – Миколу! 
Он, кормилец, в ризе сермяжной, 
Ради песни, младеня в зыбке, 
Откушает некуражно 
Янтарной ухи да рыбки!

«Парусов погонщик Миколае, 
Объявился змий в родимом крае, 
Вороти Егорья на икону – 
Избяного рая оборону!
Красной ложкой похлебай ушицы, 
Мы тебе подарим рукавицы, 
И на ноженьки оленьи пимы... 
Свете Тихий, Свет Незаходимый! 
Русский сад – мужики да бабы, 
От Норвеги и до смуглой Лабы 
Принесем тебе морошки, яблок... 
Ты воспой, наш сладковейный зяблик.

Правило веры и образ кротости,
Не забудь соборной волости!
В зимы у нас баско, –
Деды бают сказки,
Как потемок скрыни
Сарафаны сини,
Шубы долгоклинны,
Лестовицы чинны!
По моленным нашим
Чирин да Парамшин,
И персты Рублева
Словно цвет вербовый!
По зеленым веснам
Прилетает к соснам
На отцов могилы
Сирин песнокрылый.
Он, что юный розан,
По Сиговцу прозван
Братцем виноградным,
В горестях усладным!

Ти-ли, ти-ли – 
Плывут корабли – 
Голубые паруса 
Напрямки во небеса. 
У реки животной 
Берег позолотный, 
Воды-маргариты 
Праведным открыты.
Кто во гробик ляжет 
Бледной, лунной пряжей, 
Тот спрядется Богом 
Радости залогом! 
Гробик, ты мой гробик, 
Вековечный домик, 
А песок желтяный – 
Суженый желанный!»
Гляньте, детушки, на стол – 
Змий хвостом ушицу смел!.. 
Адский пламень по углам: – 
Не пришел Микола к нам!

*

Увы, увы, раю прекрасный!.. 
Февраль рассыпал бисер рясный, 
Когда в Сиговец, златно-бел, 
Двуликий Сирин прилетел. 
Он сел на кедровой вершине, 
Она заплакана поныне, 
И долго, долго озирал 
Лесов дремучий перевал. 
Истаевая, сладко он 
Воспел: Кирие елейсон! 
Напружилось лесное недро, 
И как на блюде, вместе с кедром, 
В сапфир, черемуху и лен 
Певец чудесный вознесен.

В тот год уснул навеки Павел, – 
Он сердце в краски переплавил, 
И написал икону нам: 
Тысячестолпный дивный храм, 
И на престоле из смарагда, 
Как гроздь в точиле винограда, 
Усекновенная глава. 
Вдали же никлые березы, 
И журавлиные обозы, 
Ромашка и плакун-трава.

Еще не гукала сова, 
И тетерев по талой зорьке 
Клевал пестрец да ягель горький, 
Еще медведь на водопое 
Гляделся в зеркальце лесное 
И прихорашивался втай, – 
Стоял лопарский сизый май, 
Когда на рыбьем перегоне, 
В лучах озерных, легче соний, 
Как в чаше запоны опал, 
Олеха старцев увидал. – 
Их было двое светлых братий, 
Один Зосим, другой Савватий, 
В перстах златые копей... 
Стал огнен парус у ладьи, 
И невода многоочиты, 
Когда сиянием повиты. 
В нее вошли озер Отцы. 
«Мы покидаем Соловцы, 
О, человече Алексие! 
Вези нас в горнюю Россию, 
Где Богородица и Спас 
Чертог украсили для нас!» 
Не стало резчика Олехи... 
Едва забрезжили сполохи, 
Пошла гагара на утек, 
Заржал в коклюшках горбунок, 
Как будто годовалый волк 
Прокрался в лен и нежный шелк. 
Лампадка теплилась в светелке, 
И за мудреною иголкой 
Приснился Проне смертный сон: 
Сиговец змием полонен, 
И нет подойника, ушата, 
Где б не гнездилися змеята. 
На бабьих шеях, люто злы, 
Шипят змеиные узлы, 
Повсюду посвисты и жала, 
И на погосте кровью алой 
Заплакал глиняный Христос... 
Отколе взялся Алконост,
Что хитро вырезан Алешей, – 
«Я за тобою по пороше! 
Летим, сестрица, налегке 
К льняной и шелковой реке!» 
Не стало кружевницы Прони... 
С коклюшек ускакали кони, 
Лишь златогривый горбунок, 
За печкой выискав клубок, 
Его брыкает в сутеменки... 
А в горенке по самогонке 
Тальянка гиблая орет – 
Хозяев новых обиход.

*

Степенный свекор с Силиверстом 
Срубили келью за погостом, 
Где храм о двадцати главах, 
В нем Спас в глазуревых лаптях. 
Который месяц точит глина, 
Как иней ягодный крушина, 
Из голубой поливы глаз 
Кровавый бисер и топаз. 
Чудно, болезно мужичью 
За жизнь суровую свою, 
Как землянику в кузовок, 
Сбирать слезинки с Божьих щек!

Так жили братья. Всякий день, 
Едва раскинет сутемень 
Свой чум у таежных полян, 
В лесную келью, сквозь туман, 
Сорока грамотку носила: 
Была она четверокрыла, 
И, полюбив налимье сало, 
У свекра в бороде искала. 
Уж не один полет воочью 
Сильверст за пазухой сорочьей 
Худые вести находил, – 
Писал их столпник, старец Нил: 
Он на прибрежии Онега 
Построил столп из льда и снега,
Покрыл его дерном, берестой,
И тридцать лет стоит невестой
Пустынных чаек, облаков
И серых беличьих лесов; –
Их немота роила были,
Что белки столпника кормили.
Он по мирскому стольный князь,
Как чешуей озерный язь,
Так ослеплял служилым златом
Любимец царские палаты.
Но сгибло всё: Нил на столпе –
Свеча на таежной тропе,
В свое дупло, как хризопраз,
Его укрыл звериный Спас!

*

Однажды птица прилетела 
Понурою, отяжелелой, 
И не клевала творожку. 
Сильверст желанную строку 
У ней под крылышком сыскал: 
«Готовьтесь к смерти», Нил писал. 
Ударили в било поспешно... 
И как опалый цвет черешни, 
На новоселье двух смертей 
Слетелись выводки гусей; 
Тетерева и куропатки, 
Свистя крылами, без оглядки, 
На звон завихрились из пущ... 
И молвил свекор: «Всемогущ, 
Кто плачет кровию за тварь! 
Отменно знатной будет гарь; 
Недаром лоси ломят роги, 
Медведи, кинувши берлоги, 
С котятами рябая рысь, 
Вкруг нашей церкви собрались... 
Простите, детушки, убогих! 
Мы в невозвратные дороги 
Одели новое рядно... 
Глядят в небесное окно 
На нас Аввакум, Феодосий...
Мы вас, болезные, не бросим, 
С докукою пойдем ко Власу, 
Чтоб дал лебедушкам атласу 
А рыси выбойки рябой!... 
Живите ладно меж собой: 
Вы, лоси, не бодайтесь больно, 
Медведихе-княгине стольной 
От нас в особицу поклон – 
Ей на помин овса суслон, 
Стоит он миленький в сторонке... 
Тетеркам пестрым по иконке, – 
На них кровоточивый Спас, – 
Пускай помолятся за нас!»

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко»
Воспела в горести великой
На человечьем языке
Вся тварь, вблизи и вдалеке.
Когда же церковь-купина
Заполыхала до вершины,
Настала в дебрях тишина,
И затаили плеск осины.
Но вот разверзлись купола,
И въявь из маковицы главной,
На облак белизны купавной
Честная двоица взошла
За нею трудница сорока
С хвостом лазоревым, в тороках...
Все трое метятся писцом
Горящей птицей и крестом.

Не стало деда с Силиверстом... 
С зарей над сгибнувшим погостом 
Рыдая, солнышко взошло, 
И по надречью, по-над логом, 
Оленем сивым, хромоногим 
Заковыляло на село. 
Несло валежником от суши, 
Глухою хмарой от болот, 
По горенкам и повалушам 
Слонялся человечий сброд.
И на лугу перед моленной, 
Сияя славою нетленной, 
Икон горящая скирда: – 
В окне Мокробородый Спас, 
Успение, коровий Влас... 
Се предреченная звезда, 
Что в карих сумерках всегда 
Кукушкой окликала нас!

Да молчит всякая плоть человеча: 
Уснул, аки лев, 
Великий Сиг!
Икон же души, с поля сечи, 
Как белый гречневый посев, 
И видимы на долгий миг, 
Вздымались в горнюю Софию... 
Нерукотворную Россию 
Я – песнописец Николай, 
Свидетельствую, братья, вам. 
В сороковой полесный май, 
Когда линяет пестрый дятел, 
И лось рога на скид отпятил, 
Я шел по Унженским горам. 
Плескали лососи в потоках, 
И меткой лапою с наскока 
Ловила выдра лососят. 
Был яр, одушевлен закат, 
Когда безвестный перевал 
Передо мной китом взыграл. 
Прибоем пихт и пеной кедров 
Кипели плоскогорий недра, 
И ветер, как крыло орла, 
Студил мне грудь и жар чела. 
Оледенелыми губами, 
Над россомашьими тропами, 
Я бормотал: «Святая Русь, 
Тебе и каторжной молюсь!.. 
Ау, мой ангел пестрядинный, 
Явися хоть на миг единый!» 
И чудо! Прыснули глаза 
С козиц моих, как бирюза,
Потом, как горные медведи,
Сошлись у врат из тяжкой меди.
И постучался левый глаз,
Как носом в лужицу бекас, –
Стена осталась безответной.
И око правое – медведь
Сломало челюсти о медь,
Но не откликнулась верея, –
Лишь страж, кольчугой пламенея,
Сиял на башне самоцветной.
Сластолюбивый мой язык,
Покинув рта глухие пади,
Веприцей ринулся к ограде,
Но у столпов, рыча, поник.
С нашеста ребер, в свой черед,
Вспорхнуло сердце – голубь рябый,
Чтобы с воздушного ухаба
Разбиться о сапфирный свод.
Как прыснуть векше, – голубок
В крови у медного порога!..
И растворились на восток
Врата запретного чертога.
Из мрака всплыли острова,
В девичьих бусах заозерья,
С морозным Устюгом Москва,
Валдай – ямщик в павлиньих перьях,
Звенигород, где на стенах
Клюют пшено струфокамилы,
И Вологда, вся в кружевах,
С Переяславлем белокрылым.
За ними Новгород и Псков –
Зятья в кафтанах атлабасных,
Два лебедя на водах ясных –
С седою Ладогой Ростов.
Изба резная – Кострома,
И Киев – тур золоторогий
На цареградские дороги
Глядит с Перунова холма!
Упав лицом в кремни и гальки,
Заплакал я, как плачут чайки
Перед отплытьем корабля: –
«Моя родимая земля, 
Не сетуй горько о невере, 
Я затворюсь в глухой пещере, 
Отрощу бороду до рук, – 
Узнает изумленный внук, 
Что дед недаром клад копил, 
И короб песенный зарыл, 
Когда дуванили дуван!.. 
Но прошлое, как синь туман: 
Не мыслит вешний жаворонок 
Как мертвен снег и ветер звонок.

Се предреченная звезда, 
Что темным бором иногда 
Совою окликала нас!.. 
Грызет лесной иконостас 
Октябрь – поджарая волчица, 
Тоскуют печи по ковригам 
И шарит оторопь по ригам 
Щепоть кормилицы-мучицы. 
Ушли из озера налимы, 
Поедены гужи и пимы, 
Кора и кожа с хомутов, 
Не насыщая животов. 
Покойной Прони в руку сон: 
Сиговец змием полонен, 
И синеглазого Васятку 
Напредки посолили в кадку. 
Ах, синеперый селезень!.. 
Чирикал воробьями день, 
Когда, как по грибной дозор, 
Малютку кликнули на двор. 
За кус говядины с печенкой 
Сосед освежевал мальчонка, 
И серой солью посолил 
Вдоль птичьих ребрышек и жил. 
Старуха же с бревна под балкой 
Замыла кровушку мочалкой. 
Опосле, – как лиса в капкане, 
Излилась лаем на чулане. 
И страшен был старуший лай,
Похожий то на баю-бай, 
То на сорочье стрекотанье. 
Ополночь бабкино страданье 
Взошло над бедною избой 
Васяткиною головой. 
Стеклися мужики и бабы: 
«Да, те ж вихры и носик рябый!» 
И вдруг за гиблую вину 
Громада взвыла на луну. 
Завыл Парфен, худой Егорка, 
Им на обглоданных задворках 
Откликнулся матерый волк... 
И народился темный толк: 
Старух и баб сорокалеток 
Захоронить живьем в подклеток, 
С обрядой, с жалкой плачеей 
И с теплою мирской свечей; 
Над ними избу запалить, 
Чтоб не достались волку в сыть!

*

Так погибал Великий Сиг. 
Заставкою из древних книг, 
Где Стратилатом на коне 
Душа России, вся в огне, 
Летит ко граду, чьи врата 
Под знаком чаши и креста! 
Иная видится заставка: – 
В светлице девушка-чернавка 
Змею под створчатым окном 
Своим питает молоком: 
Горыныч с запада ползет 
По горбылям железных вод! 
И третья восстает малюнка: 
Меж колок золотая струнка, 
В лазури солнце и луна 
Внимают как поет струна. 
Меж ними костромской мужик 
Дивится на звериный лик, 
Им, как усладой, манит бес 
Митяя в непролазный лес!

Так погибал Великий Сиг, 
Сдирая чешую и плавни!.. 
Год девятнадцатый, недавний, 
Но горше каторжных вериг! 
Ах, пусть полголовы обрито, 
Прикован к тачке рыбогон, 
Лишь только бы шелками шиты 
Дремали сосны у окон, 
Да родина нас овевала 
Черемуховым крылом, 
Дымился ужин рыбьим салом, 
И ночь пушистым глухарем 
Слетала с крашеных палатей 
На осьмерых кудрявых братий, 
На становитых зятевей, 
Золовок, внуков-голубей, 
На плешь берестяную деда 
И на мурлыку-тайноведа: 
Он знает, что в тяжелой скрыне, 
Сладимым родником в пустыне, 
Бьют матери тепло и ласки... 
Родная, не твои ль салазки, 
В крови, изгрызены пургой, 
Лежат под Чертовой Горой?!

Загибла тройка удалая, 
С уздой татарская шлея, 
И бубенцы – дары Валдая, 
Дуга моздокская лихая, – 
Утеха светлая твоя!

«Твоя краса меня сгубила» – 
Певал касимовский ямщик, 
«Пусть одинокая могила 
В степи ненастной и унылой 
Сокроет ненаглядный лик!

Калужской старою дорогой, 
В глухих олонецких лесах, 
Сложилось тайн и песен много 
От Сахалинского острога 
До звезд в глубоких небесах».

Но не было напева краше 
Твоих метельных бубенцов!.. 
Пахнуло молодостью нашей, 
Крещенским вечером с Парашей, 
От ярославских милых слов!

Ах, неспроста душа в ознобе, 
Матерой стаи чуя вой! – 
Не ты ли, Пашенька, в сугробе, 
Как в неотпетом белом гробе, 
Лежишь под Чертовой Горой?!

Разбиты писаные сани, 
Издох ретивый коренник, 
И только ворон на-заране, 
Ширяя клювом в мертвой ране, 
Гнусавый испускает крик!

Лишь бубенцы – дары Валдая 
Не устают в пурговом сне 
Рыдать о солнце, птичьей стае, 
И о черемуховом мае 
В родной далекой стороне!

*

Кто вы – лопарские пимы 
На асфальтовой мостовой? 
«Мы сосновые херувимы, 
Слетели в камень и дымы 
От синих озер и хвои. 
Поведайте, добрые люди, 
Жалея лесной народ, – 
Здесь ли с главой на блюде, 
Хлебая железный студень, 
Иродова дщерь живет? 
До нее мы в кошеле рысьем 
Мирской гостинец несем: 
Спаса рублевских писем, 
Ему молился Анисим 
Сорок лет в затворе лесном! 
Чай, перед Светлым Спасом
Блудница не устоит, 
Пожалует нас атласом, 
Архангельским тарантасом, 
Пузатым, как рыба кит! 
Да еще мы ладили гостинец: – 
Птицу-песню пером в зарю, 
Чтобы русских высоких крылец, 
Как околиц да позатылиц, 
Не минуть и богатырю! 
Чай, на песню Иродиада 
Склонит милостиво сосцы, 
Поднесет нам с перлами ладан, 
А из вымени винограда 
Даст удой вина в погребцы!»

Выла улица каменным воем, 
Глотая двуногие пальто. – 
«Оставьте нас, пожалста, в покое!»... 
«Такого треста здесь не знает никто!.. 
Граждане херувимы, прикажете авто?!». 
«Позвольте, я актив из КИМ'а!»... 
«Это экспонаты из губздрава!»... 
«Мильционер, поймали херувима!»... 
«Реклама на теплые джимы?»... 
«А!.. Да!.. Вот... Так, право!!»... – 
А из вымени винограда 
Даст удой вина в погребцы!!..

Это последняя Лада, 
Купава из русского сада, 
Замирающих строк бубенцы! 
Это последняя липа 
С песенным сладким дуплом; 
Знаю, что слышатся хрипы, 
Дрожь и тяжелые всхлипы 
Под милым когда-то пером! 
Знаю, что вечной весною 
Веет березы душа, 
Но борода с сединою, 
Молодость с песней иною, 
Слезного стоят гроша!
Вы же, кого я обидел 
Крепкой кириллицей слов, 
Как на моей панихиде, 
Слушайте повесть о Лидде, 
Городе белых цветов! –

Как на славном Индийском помории, 
При ласковом князе Онории, 
Воды были тихие, стерляжие, 
Расстилались шелковою пряжею. 
Берега – все ониксы с лалами, 
Кутались бухарскими шалями, 
Еще пухом чаиц с гагарятами, 
Тафтяными легкими закатами. 
Кедры-ливаны семерым в обойм, 
Мудро вышиты паруса у сойм, 
Гнали паруса гуси махами, 
Селезни с чирятами кряками, 
Солнышко в снастях бородой трясло, 
Месяц кормовое прямил весло, 
Серебряным салом смазывал – 
Поморянам пути указывал. 
Срубил князь Онорий Лидду-град, 
На синих лугах меж белых стад. 
Стена у города кипарисова, 
Врата же из скатного бисера. 
Избы во Лидде – яхонты, 
Не знают мужики туги-пахоты. 
Любовал Онорий высь нагорную 
Повыстроить церковь соборную. – 
Тесали каменья брусьями, 
Узорили налепами да бусами, 
Лемехом свинчатым крыли кровлища, 
Закомары, лазы, переходища, 
Маковки, кресты басменили, 
Арабской синелью синелили, 
На вратах чеканили Митрия, 
На столпе писали Одигитрию. 
Чаицы, гагары встрепыхалися,
На морское дно опускалися, 
Доставали жемчугу с искрицей – 
На высокий кокошник Владычице.

А и всем пригоже у Онория,
На славном Индийском помории,
Только нету в лугах мала цветика,
Колокольчика, курослепика,
По лядинам ушка медвежьего,
Кашки, ландыша белоснежного.
Во садах не алело розана,
Цветником только книга прозвана.
Закручинилась Лидда стольная:
«Сиротинка я подневольная!
Не гулять сироте по цветикам,
По лазоревым курослепикам,
На Купалу мне не завить венка,
Средь пустых лугов протекут века...
Ой, верба, где ты сросла? –
Твои листыньки вода снесла!»...
Откуль взялась орда на выгоне, –
Обложили град сарацыняне.
Приужахнулся Онорий с горожанами,
С тихими стадами да полянами:
«Ты, Владычица Одигитрия,
На помогу нам вышли Митрия,
На нем ратная сбруна чеканена, –
Одолеет он половчанина!»
Прослезилася Богородица:
«К Моему столпу мчится конница!..
Заградили Меня целой сотнею,
Раздирают хламиду золотную,
И высокий кокошник со искрицей...
Рубят саблями лик Владычице!!»
Сорок дней и ночей сарацыняне 
Столп рубили, пылили на выгоне, 
Краски, киноварь с Богородицы 
Прахом веяли у околицы.
Только лик пригож и под саблями, 
Горемычными слезками бабьими,
Бровью волжскою синеватою, 
Да улыбкою скорбно сжатою. 
А где сеяли сита разбойные 
Живописные вапы иконные, 
До колен и по оси тележные 
Выростали цветы белоснежные. 
Стала Лидда, как чайка, белешенька, 
Сарацынами мглится дороженька, 
Их могилы цветы приукрасили 
На Онорья святых да Протасия!

Лидда с храмом белым, 
Страстотерпным телом 
Не войти в тебя! 
С кровью на ланитах, 
Сгибнувших, убитых, 
Не исчесть любя.

Только нежный розан, 
Из слезинок создан, 
На твоей груди. 
Бровью синеватой, 
Да улыбкой сжатой 
Гибель упреди!

Радонеж, Самара, 
Пьяная гитара, 
Свилися в одно... 
Мы на четвереньках, 
Нам мычать да тренькать 
В мутное окно!

За окном рябина, 
Словно мать без сына 
Тянет рук сучье. 
И скулит трезором 
Мглица под забором – 
Темное зверье.

Где ты, город-розан, – 
Волжская береза, 
Лебединый крик, 
И ордой иссечен 
Осиянно вечен 
Материнский Лик?!

Цветик мой дитячий, 
Над тобой поплачет 
Темень да трезор. 
Может им под тыном 
И пахнёт жасмином 
От Саронских гор!

ПОЯСНИТЕЛЬ К «ПОГОРЕЛЫЦИНЕ»
(Словарик, составленный и переданный автором профессору Этторе Ло-Гатто, Рим)

1) Порато баско – весьма прекрасно.
2) Майка – рыбьи молоки.
3) Коклюшки – палочки с головками, употребляемые при плетении кружев.
4) Набойка – ткань, набитая в узор резной доской, смоченной жидким раствором растительной краски того или иного цвета.
5) Заполовели – вспыхнули румянцем или заревым огнем (яблоня в цвету, розан, мак и всякий цвет малиновой нежной окраски).
6) Доличное письмо – у иконописцев все, что раньше пишется лица, – палаты, древеса, горы, тварь... После же всего пишется Виденье лица.
7) Пестер – род сумы – сплетенной из полосок особо вылощенной бересты – носится за спиной на лямках-помочах. То же что и кошель.
8) Мёрды – конусообразные плетушки для загона рыбы. Приготовляются из ивовых тонких прутьев.
9) Дюжий – преисполненный крепости, силы и исключительных качеств.
10) Кросна – ткацкий станок, непременно украшенный резьбой и раскраской, иногда золоченый.
11) Парамшин, Рублев и Чирин – древние русские зографы-иконописцы. Их иконы необычной гармонии, глубины и нежности. Почти все чудотворные.
12) Аввакум – борец за древлее православие и за церковно народную красоту. Сожжен на костре в Пустозерске, при царе Феодоре Алексеевиче.
13) Феодосии – инок-основатель особого феодосьевского согласия со строгим аскетическим уставом и воздержанием от вступления в брак, породивший бесчисленные самосжигательства в северном Помории.
14) Денисов Андрей – основатель знаменитой Выговской обители на реке Выге, в нынешнем Повенецком уезде. Пламенный борец против новин патриарха Никона, написавший удивительную книгу, неоспоримо доказывающую непорочность древнего православия. Книга носит название «Поморские ответы».
15) Иван Филипов – бытописатель Выговской обители. Его книга – «Виноград россшеский» – потрясающей словесной силы и похвал самосожжению.
16) Выбойка – то же, что и набойка, только по бумажной ткани, в отличие от набойки, обыкновенно льняной.
17) Нерпа – тюлень пятнистый, средней величины.
18) Кондовый – выросший на песчаном сухом грунте, подобный сплаву красной меди.
19) Волвянка – рыжик нежно телесной окраски, покрытый пушком – делающим его похожим на ухо молодой девушки или юноши блондина.
20) Зозуля – кукушка – птица.
21) Обрадованное Небо, Сладкое Лобзание, Неопалимая Купина, Утоли Моя Печали, Умягчение Злых Сердец, Споручница Грешных – названия православных икон Пресвятыя Богородицы, различно изображаемых.
22) Ягель – мох белый, которым питаются олени.
23) Сутемень – легкие сумерки сизо-лилового цвета.
24) Мстеры – знаменитое по иконописанию село Владимирской губернии Вязниковского уезда.
25) Ялова – недойная, переставшая обильно давать молоко корова.
26) Суслон – десять снопов овса, из которых девять ставятся в кружок, соединяясь зерновыми метелками в один пук, десятый же служит им как бы покровом, – образуя род крыши, предохраняющей нижние снопы от дождя.

назад | содержание | вперед