Однажды я застал у Чапыгина гостя.

Неуклюжий, широкий в кости, с чуть рыжеватыми большими волосами и бородой. Насупленные брови над маленькими бегающими глазами. Одет в старинную синюю поддёвку. Мягкие сапоги с голенищами в гармошку. Это был поэт Николай Клюев. На меня он посмотрел искоса, недружелюбно. Я приехал в служебную командировку и был в полной форме, в портупее, с наганом. Позднее я узнал, что Клюев не любил военных и милицию.

– Николай Алексеевич, это мой земляк, начинающий поэт, – представил меня Чапыгин.

Тот немного потеплел и нараспев протянул:

– Клюев я, Миколай – раб божий. Они продолжали прерванную беседу. Разговор шел о Есенине, его недавней смерти.

– Шутник он был большой и любил мистифицировать. Когда я сказал ему, что прежде чем писать «Разина» [1], три года рылся, как крот, в архивах, Сергей рассмеялся: «Что ты долго? Вот я писал Пугачева, так кроме «Капитанской дочки», ничего не читал». Я выразил сомнение: «Не ври, брат!» Есенин начал божиться и признался, что еще заглядывал в «Историю Пугачева» того же Пушкина. Но и это было неправдой. По самой поэме видно, что он знаком со многими различными источниками.

– Отошел от меня Серега, отошел, – жаловался Клюев. – И в стихах своих насмехался, и когда бывал у меня, спорили и ругались чуть ли не до драки. Змию зеленому был подвержен и табачник. Бывало, чуть отвернусь, а он, злодей, от лампадки прикуривает, на псалтыре моем написал похабные стишки. Матушка-покойница меня по нему грамоте учила. Насилу вытравил я срамоту эту. Потом я в Никольском соборе освятил снова Псалтырь мой заветный.

Говорил Клюев монашески елейно, чувствовалась наигранность. Я с комсомольским задором спросил Клюева:

– Вот вы, Николай Алексеевич, любите деревню, стихи о ней пишете, а почему сами не живете в деревне?

– Жил я, дитятко, долго жил, да меня оттуда выпроводила милиция, а так я люблю сельскую благость и тишину песновейную.

Я недоверчиво смотрел на него и чувствовал, что всё это он сочиняет. Неожиданно быстро он спросил меня:

– А тебе, дитя мое, сколько лет-то?

– Двадцать два!

Клюев, укоризненно качая головой дал мне понять, что молод, мол, спрашивать.

– А меня вот зовут земляки в деревню [2], дом мне новый строят, – с гордым удовольствием сказал Чапыгин. – Только б дождаться весны – я сразу в родные места.

– Олексеюшко, молю, – вскинулся Клюев, – заверни ты в Вытегру, у меня там сватья, чайку да белой мучки просит, завези ты малость.

– Не могу, не по пути мне, и неудобство большое.

– А сватья-то, сватья-то какая. Восемь пудов весом, румяна, бела да волоока...

– Как хочешь, Николай, сердись не сердись, а не могу, бог с ней, с твоей сватьей.

Клюев обиженно поднялся, низко поклонился и, не подавая руки Алексею Павловичу, ушел.

– Большой мастер стиха, но нарочито отгораживается от подлинной жизни.

Стада носорогов в глухом Заонежье,
Бизоний телок в ярославском хлеву [3].

Охочусь я на зверя много лет, да не встречал в Заонежье ни носорогов, ни бизонов. Выдумывает всё неизвестно зачем...

В 1927 году, уволившись из Красной Армии, я приехал на жительство в Ленинград.

Примечания:

Чуркин Александр Дмитриевич (1903-1971) – поэт. Первая кн. стихов «Выход весны» (1931) определила его путь поэта-песенника. Лучшие стихи Ч. отмечены музыкальностью, лиризмом, связаны с традициями русской народной поэзии.
Воспоминания впервые опубликованы в Зв. 1973, №3, по тексту которого и печатаются в наст. изд.

1 Имеется в виду исторический роман Чапыгина «Разин Степан» (1926-1927). 

2 Чапыгин был родом из дер. Большой Угол Каргопольского уезда Олонецкой губернии.

3 Из ст-ния Клюева «Стада носорогов в глухом Заонежье...» (1918 или начало1919).