(Из дневника) 
20-30 сентября 1932 г.

<...>

Художник встречает нас в белом рабочем халате, забрызганном красками.

– Ах, Ефим Федорович!

– Вот познакомьтесь, это – Семёновский [2], старый друг Алексея Максимовича, он гостил у него в Финляндии целое лето.

Павел Дмитриевич Корин [3] – на вид совсем юноша. С таким же скромным и болезненно-педантичным в своей скромности я познакомился с ним несколько лет назад, в его арбатской мансарде... Он нисколько не изменился, и полуденное солнце Италии никак не отразилось на его одухотворенно-сосредоточенном лице. <...>

Потом садимся в углу и долго разговариваем с художником о его путешествии. <...>

Разговор перебрасывается от Палеха [4] к Парижу, от Парижа к Чудовому монастырю [5], о котором печалится Павел Дмитриевич, потом Митя Семёновский вспоминает о Николае Клюеве. Корин говорит, что он знаком с ним и часто бывает у него.

– Читает он прекрасно, но после чтения хочется говорить простым человеческим языком, а он всё притворяется. Я не раз говорил ему: «Николай Алексеевич, давайте теперь говорить попросту». Нет. Как это не надоело ему играть роль... Однажды мне пришла мысль написать его портрет. Но он встал в такую нарочитую позу, что я понял, что портрет у меня не получится. Мне хотелось изобразить его таким, каким он бывает в тот момент, когда читает, когда он больше всего похож на самого себя. <...>

Для меня наступает тихий вечер. Для того, чтобы приучить себя к усидчивости, я беру картотеку палехской тематики и начинаю перестукивать ее на машинке в алфавитном порядке. Но вскоре раздается звонок, и ко мне вваливаются – совсем неожиданно – пьяненькие свояки – Александр Иванович Зубков [6] и Александр Александрович Глазунов [7]. <...>

Загадочный его свояк, Глазунов, ставит на стол недопитую бутылку. Этот Глазунов непонятен, как Клюев. Он типичный представитель старого мира, в котором заключена вся его жизнь. Такие люди вобравшие в себя большую и чуждую нам культуру, которая всё же ценна для нас, сложны и таинственны. Он говорит порой иносказательно, порой прямо, но никогда не искренне хотя и с большой страстностью. Ум его извилист, как лабиринт, из которого не знаешь, как выйти, где правда и где ложь. <...> ...он знаток старообрядчества, знаток, каких мало. И лик его – круглый, с дымчатой бородкой.

Во время разговора раздается еще один звонок, и входит Митя Семёновский. Он читает стихи. Но больше он слушает. Он умеет слушать, умеет молчать и время от времени умеет бросать золотые слова. Глазунова он видит впервые – поэтому слушает и молчит больше, чем всегда. А когда пришло время расходиться, Митя говорит:

– А хорошо бы свести Глазунова с Клюевым, в них много общего. И мы сообща уговариваемся: встретиться завтра у Глазунова.

Митя заедет за Клюевым, потом вместе за мной, и втроем мы отправимся в Замоскворечье...

Митя не зашел в условленное время, и поэтому я решил, что Клюева он не застал и что вечер срывается. Опять сел за работу. Опять наступил вечер... Около десяти приезжает в одном пиджаке Зубков:

– Что же вы? А мы вас ждем. Клюев сидит у Глазунова. И Семёновский тоже. Поедемте.

Придется ехать. Собираемся с Лизой и едем втроем. Дорогой в трамвае я расспрашиваю о встрече Клюева с Глазуновым: удалось ли спровоцировать Клюева. (Вчера мы условились, что Глазунов притворится дошлым старообрядцем и будет разыгрывать Клюева.) Но, – говорит Зубков, – ожидаемого эффекта не получилось: старообрядцы сошлись и без этого. Клюев в грязь лицом не ударил и не изменил своей роли.

«Мы проскочили по трем мостам» [8]. Ульяновская улица. Реконструированная церковь. Старомосковская квартира. За столом – под иконами – Митя. На другом конце – другой поэт. Увидев меня, Клюев встает и здоровается.

– Какой коварный мужчина! – говорит он мне.

На столе вино и закуски. Подают чай. Миловидная дочка Глазунова – Варечка [9] ухаживает за гостями – всё по старорусскому обычаю. На полу – большой мешок с клюквой. Клюев запускает время от времени в мешок руку и с великим наслаждением ест. Глазунов утомляет нас своим сочинением о корнях палехского искусства, начав поиски этих корней буквально с Адама, переходя потом к апостолу Павлу [10], к Октябрьской революции. Он знакомит нас с собранием своих редкостей. В одной рамочке – три миниатюры: по бокам две иконки – евангелисты такой-то и такой-то, а в середине:

– Вот видите, евангелистам надоело писать, и они сели за шахматы, в середине миниатюра, написанная Иваном Голиковым [11].

Это очень наглядно и убедительно.

Хозяин показывает также старообрядческие яйца из папье-маше, расписанные когда-то им самим и расписанные в прошлом веке. Клюев обо всем говорит со знанием дела. Но и Глазунов не уступает ему. <...> ...я подзуживаю хозяина: просите Клюева прочесть стихи. Долго просить не приходится. Клюев говорит:

– Сейчас я прочитаю «Год» и всех его святых. И начинает: «Заозерье»...

Поп Алексей
Плавает в сизом тумане,
Как сиг и как окунь...
(в ризах перед алтарем) [12].

Поэма прочитана, но я подзуживаю хозяина снова:

– Просите рассказать сказку.

Опять недолго приходиться упрашивать Клюева. Он только спрашивает: с присловьем или без присловья рассказывать сказку. Мы в один голос отвечаем:

– С присловьем.

– Вы садитесь здесь за столом, а я вылезу и сяду вон там, – говорит он и ставит стул на середину комнаты.

...Изба у Агафы из толстых бревен...

Старуха прядет. Изба. Внучонок жмется около ее ног. Просит сказку. Старуха позевывает, не переставая прясть. Она гладит внучонка с сердито-ласковым ворчанием по голове. Внучонка ощущаешь почти зрительно. И старуха начинает рассказывать ему сказку. Болотная кочка. Супоня. Супоня свила себе гнездо на кочке. Прилетел журавль и положил в ее гнездо свои яйца. Супоня проклевала одно яичко. Старуха позевывает. Старуха не перестает прясть. Журавль снова прилетел. Видит: яичко проклевано. Курлы-курлы-протяжное, старушечье лирическое «курлы-курлы». Журавль улетел. Сказка окончена. Старуха прядет.

– Слышали? – говорит Клюев и садится на свое место. 

Пора и по домам.

Глазунов спрашивает Клюева: понравилось ли ему здесь, будет ли он приходить сюда.

– Меня теперь палкой отсюда не выгонишь [13].

Вчетвером – Митя, Лиза, Клюев, я – едем в последнем трамвае. Клюев сходит у Никитской, близ размодерновского особняка Рябушинского [14]. Мы едем до Смоленского рынка. Митя рассказывает: днем он застал Клюева, когда он мыл пол и за этим занятием был похож на бабу. <...>

Примечания:

Впервые отрывок из дневниковой записи опубликован в КДП. С. 239-241. Полностью текст воспроизведен в лит.-худож. альманахе «Откровение». Иваново. 1995,2, по тексту которого и печатается в наст. изд.

1 Речь идет о декаде, посвященной 40-летию творческой деятельности М. Горького.

2 Семёновский Дмитрий Николаевич (1894-1960) – поэт и прозаик.

3 Корин Павел Дмитриевич (1892-1967) – живописец, народный художник СССР, реставратор. В конце 1931 г. по приглашению Горького гостил у него в Италии.

4 Палех – п. городского типа в Ивановской области, в котором находятся художественно-производственные мастерские, художественный фонд России по росписи лаковых изделий из папье-маше, музей палехского искусства.

5 Чудов монастырь основан в 1365 г. в Кремле митрополитом Алексием. В 1918 г. монастырь был упразднен, в 1929 г. разобран, и нa его месте возведено здание школы красных командиров имени BЦИK.

6 Зубков Александр Иванович (1885-1937) – художник, один из основателей палехской артели древней живописи. Репрессирован.

7 Глазунов Александр Александрович (1884-1952) – московский иконописец. Репрессирован.

8 Неточная цитата из ст-ния Гумилева «Заблудившийся трамвай» (1921): «Мы проскочили сквозь рощу пальм...»

9 Глазунова Варвара Александровна (р. 1914) – впоследствии живописец.

10 Апостол Павел – ревностный проповедник христианства среди язычников. Автор 14 посланий, которые представляют собой систематизацию христианского учения. При Нероне во время гонений на христиан был казнен вместе с апостолом Петром в 65 г. Память 20 июня (11 июля).

11 Голиков Иван Иванович (1886/1887-1937) – художник, мастер декоративного искусства, создал динамичный утонченный стиль палехского искусства.

12 Неточное цитирование строфы из поэмы Клюева «Заозерье» (1926): «А поп в пестрянинной ризе, С берестяной бородой, Плавает в дымке сизой, Как сиг, как окунь речной».

13 В альбом Глазунова поэт внес такую запись: «Вечер 21 сентября 1932 года – проведенный в Вашем жилище, цветущем отображением рая, – как ничто в жизни, открыл мне глаза на ужасающую пропасть, сиречь на окно в Европу – откуда дует неумолимым стальным ветром на русские цветы!
Пусть кони, единороги и онагры Палеха спасаются от этого смертельного сквозняка – верой в иконный рай и реку живую Цвета неувядаемого, вечную богородицу-красоту своего белого востока. Н. Клюев» (цит. по КДП. С. 242).
Сиречь – то есть. Единорог – мифическое животное. В средневековых сочинениях символизирует чистоту, целомудрие, совершенное добро, достоинство, силу разума и тела, неподкупность. Онагр – дикий осел, обитающий в Передней, Средней и Центральной Азии.

14 Дом Рябушинского (М. Никитская, 62) – особняк, построенный в 1902 г. (арх. Ф.И. Шехтель) для известного промышленника С. П. Рябушинского в стиле модерн. В 1931-1936 гг. в доме жил Горький. В 1965 г. здесь был открыт мемориальный музей писателя.