11 апреля 1928 года в Ленинграде, на выставке «куинджевцев» [1], Н.А.Клюев познакомился с юношей неполных семнадцати лет, Анатолием Кравченко [2], приехавшим накануне из Киева держать вступительные экзамены в Академию художеств. Встреча эта связала их надолго. Вскоре молодой художник, по совету Клюева, принимает фамилию Яр-Кравченко. Приставка, столь гармонично обновившая его фамилию, происходила от названия повести Сергея Есенина «Яр». Как бы в благодарность поэту, художник пишет хорошо известный ныне портрет Есенина [3]. Работа начинающего портретиста была одобрительно встречена такими мастерами кисти, как А.А. Рылов [4], С.А. Власов [5]. Сам Н.А. Клюев признавался в письме С.А. Толстой-Есениной [6], что, увидев впервые портрет, «заплакал, до того нарисовано хорошо и душевно» [7]. Переписка между ними велась на предмет приобретения портрета Музеем Есенина. Одновременно делались попытки распространить портрет и в виде открыток. В феврале 1930 года предложение посодействовать осуществлению этой идеи получил недавно приобретенный в столице знакомый – Ефим Вихрев.

Прозаик, поэт Ефим Федорович Вихрев (1901-1935) дебютировал (как и положено гимназисту – стихами) в уездной газете «Шуйские известия» в год двух революций. В 1919 году добровольно в составе отряда иваново-вознесенских рабочих направился на Южный фронт. Служил в Политотделе 9-й армии, овладел пером журналиста. После гражданской войны работал в иваново-вознесенской губернской газете «Рабочий край». В 1925 году стал москвичом, секретарствовал в журнале «Город и деревня», в издательстве «Недра». Входил в группу «Перевал». Одним из литературных событий 1930 года стала книга лирических очерков Е. Вихрева о художниках-палешанах [8].

День знакомства с Клюевым зафиксирован в дневнике Вихрева [9]:

<12 ноября 1929>
«Вечер в "Новом мире". Познакомился с Н. Клюевым.
На вечере были: Пришвин М., Зарудин, Катаев Ив., Катаев В., Полонский, Лежнев, Губер, Вс. Иванов, Буданцев, Никифоров, Слётов, Платонов, Павленко, Новиков, Горбов, Ашукин, Л. Алпатов, Замошкин, Н. Смирнов, Рогинская, Клычков, Гладков, Малышкин [10] и пр.»
Клюева сопровождал А. Яр-Кравченко.
На следующий день поэт был приглашен для чтения поэмы «Погорельщина» к Ивану Катаеву. Запись в дневнике Вихрева об этом гласит:

<13 ноября 1929 г.>
«На вечере у Катаева, где Клюев читал "Погорельщину", были: Орешин, Клычков, Зарудин, Глинка, Тарусский, С.С. Воронская, Семен Фомин, Колоколов, Лукич, Губер... [11].
На всех, за исключением Губера и Колоколова, поэма произвела огромное впечатление. Разошлись в 2 ч. ночи. Много спорили о "Перевале", о поэме и вообще».
Дневник Вихрева хранит свидетельство еще об одном чтении поэмы, состоявшемся 11 января 1930 г.:

<12 января 1930 г.>
«У Ю.М. Соколова [12] и В.А. Дынник [13]. Исторический музей. Пришел, когда все уже были в сборе и Клюев читал (на память) свою "Погорельщину", сидя под абажуром, в углу, спиной к зеркалу, в котором отражались лица слушающих. Тут были: палешане, Воронский, С.С., Пильняк, Зарудин, Н.В. Богословский, М. Терентьева, Саргиджан, Слётов, Губер, О.М., Л.К., француз Поршэ, Б.М. Соколов, А.З. Лежнев, С.Б. [14] и другие – всего человек тридцать.
Когда Клюев кончил читать, все встали, я подошел к Н.А., он жалостливым голосом сказал мне: "Миленький мой, как я соскучился об тебе", и поцеловал. От него пахло ладаном или чем-то другим, неприятным.
В соседней комнате ("полки книг возносятся стеной") столы накрыты: графинчики и глиняные бочонки с вином. Сидели все вместе, потом группами, болтали, читали стихи и спорили. Ушли в три часа ночи».

Вернемся к 13 ноября 1929 г. В этот день перед чтением «Погорельщины» Клюев и Яр-Кравченко нанесли визит к Вихреву – другу и соседу И. Катаева по дому на Пречистенке [15]. Приняли их тепло – гостеприимства хозяйке-палешанке [16] было не занимать. В беседе коснулись и работы над портретом Есенина. Художник показал снимок одного из эскизов и пообещал Вихреву прислать фотографию с окончательного варианта. Хозяин предложил вниманию гостей свой последний рассказ «Автопортрет» [17]. Вероятно, в этот же день ему была надписана автором книга «Медный кит»: «Вихреву от Клюева» [18].
В дневнике о визите записано:

<13 ноября 1929 г.>
«Клюев с <Яр-Кравченко – О.П.> приехал ко мне. <...> Как перед чаем, так и после чая Клюев истово перекрестился. Вслед за ним <перекрестился и Яр-Кравченко – О.П.>. Об "Автопортрете" Клюев сказал кратко: – Плотно, плотно написано».

Клюев привлекал Вихрева прежде всего как представитель другого мира, другой культуры. Но его желание приблизиться к поэту пропало при первом же свидании. «В "святом" человеке замечательно уживается дьявол (<...>, притворство, двуличность)», – резюмировал Вихрев наблюдения за гостем 13 ноября 1929 г., впоследствии, однако, отойдя от категоричности первого впечатления. «Такие люди, вобравшие в себя большую и чуждую нам культуру, которая все же ценна для нас, сложны и таинственны», – писал он в 1932 году [19].
В начале февраля 1930 г. Е. Вихрев получил письмо от А. Яр-Кравченко с обещанным фотоснимком [20]:

<Ленинград, 3 февраля 1930 г.>
«Уважаемый Ефим Федорович!
Вы помните, когда я с Н.А. Клюевым был Вашим гостем. Показывал какую-то фотографию Есенина с моей работы и обещал Вам ее прислать. Теперь прошло время. Я написал портрет, вернее – эскиз к нему, Есенина, синтезируя поэзию и личность моего любимца. Посылаю Вам отпечаток его. Благодаря неровной бумаге получились световые пятна, на них не обращайте внимания. Я надеюсь, что Вы мне напишете свое мнение о эскизе. Также вспомните свое обещание и пришлите книгу с Вашей надписью, глаголемую "Палех". Нельзя ли выпустить в "Никит<инских> субботниках" [21] портрет открыткой? В сердце моем осталась теплота Вашего приема. Душу мучает композиция "Портрета" [22]. Когда напечатаете, пришлите. Николай Алексеевич тоже восторженно отзывается о вашем "Портрете" и говорит: "Крепко сделано". Кланяюсь Вам с приветом
Анатолий Яр-Кравченко.
Мой адрес: г. Ленинград, канал Грибоедова, дом 8, кв. 8. Пишите по получению этого письма» [23].

Ответил Вихрев без проволочки. Послал и свой «Палех»:

<Москва, 15 февраля 1930 г.>
«Портрет, присланный Вами – большая радость для меня. Это замечательное художественное произведение, созерцая которое, можно наслаждаться, как стихами, как музыкой <...>. Я не знаю, в полной ли мере удался Вам синтез творчества и личности Есенина, но характернейшие элементы его существа бесспорно запечатлены Вами. Мне очень нравится фон. Поля, облака, березки – они такие, каких я не встречал у других художников. И очень хорошо то, что на этом, я бы сказал, девственном лирическом фоне Вы одели Есенина в городскую "культурную" одежду. Я много мог бы сказать о глазах, о выражении лица, но боюсь, что не уйду дальше общих фраз. <...> » [24].

Ответное письмо художника пришло вскоре: 

<Ленинград, 25 февраля 1930 г.>
«Дорогой Ефим Федорович!
Получил письмо Ваше, и щеки раскраснелись от радости и стыда. Неужели так воспринимается мой эскиз, сделанный почти наспех? Как я счастлив этим! Большое, пребольшущее спасибо! Также очень благодарен за книгу. Книга Ваша для меня живая и подлинная. Ведь палеховцам надо жить в хрустальной или базальтовой пещере, до чего мастера! Нет слов, нет слез, чтоб выразить Вам благодарность за слова о русском искусстве. Это Вам не забудет история в лице своих лучших людей. Николай Алексеевич присоединяет свою благодарность и просит передать ее Вам. "Бедный гений" [25] заставил о многом подумать меня.
Многие знакомые, прочитав книгу, приобрели ее для своих библиотек. Считают очень русской, сердечной книгой. А люди-то не какие-нибудь – профессора Академии наук и пожилые; художники. Ник<олай> Алексеевич многим говорит о Вас и рекомендует книгу Вашу. Мне это нравится, и я очень радуюсь за Вас.
Фотографию с картины пришлю не ранее чем через две недели. Рисунок подыщу, какой-нибудь давать не хочется. Через месяц я буду в Москве, свидимся. Хотелось бы сделать с натуры Ваш портрет [26]. О Есенине могу сказать так: сделан карандашом (эскиз), буду делать маслом. Размер 66 ½ × 32 ½ см. С первого открывается выставка, в Ленинграде, на месяц. На выставке будет мой эскиз Есенина. Думаю его пристроить в музее у С.А. Толстой. Хотелось издать открыткой, да не знаю, как это сделать. Я сейчас занят большой картиной, портрет писать красками нет времени, а эскиз не напечатают на открытке.
Адрес Н.А.: Ленинград, Морская ул. (теперь Герцена), дом 45, кв. 8. Он с трепетом ждет Вашей книжки. У нас в гостях был Пришвин. Какой хороший, душевный человек!
Посылаю письмо с подателем Константином Алексеевичем Соколовым [27], художником, работы его в Есенинском музее. Он подробно расскажет о нашей жизни, о<бо> мне и Н.А. Познакомьтесь с ним, интересный, в своем роде, художник.
Пишите, когда будет минута свободная. Простите за письмо. Я не умею все сказать словами, не мастак в письмах. Желаю всех благ. Пусть радость осенит жизнь Вашу. Привет и мир Вам.
Кланяйтесь жене Вашей.
Анатолий Яр-Кравченко» [28].

Публикатор не располагает сведениями, обращался ли Вихрев в «Никитинские субботники» с предложением «выпустить портрет открыткой». Не исключено, что какие-то действия к обнародованию портрета предпринимались – в хорошо сохранившемся архиве писателя присланного ему «отпечатка» нет [29].
В ноябре 1931 г. Вихрев получает коллективное письмо от группы литераторов из сочинского дома отдыха «Работник печати». Разнеженные южным солнцем труженики пера благодарно приветствовали адресата, причастного к их счастливому жребию. Присоединил привет и Клюев, кстати заметить, серьезно поправивший здоровье за «прекрасный» «кавказский месяц» [30];

<Сочи, 14 ноября 1931 г.>
«Кла<ня>ются кипарисы, земля солнечная и сердце мое.
Н. Клюев» [31].

Через год Вихреву суждено было вновь увидеться с Клюевым. Инициатором встречи на этот раз стал друг Вихрева ивановский поэт Дм. Семёновский – давний поклонник таланта Клюева.

Дмитрий Николаевич Семёновский (1894-1960) вступил на литературную стезю в пору стремительного роста популярности олонецкого поэта. Его имя, стихи – не редкость в переписке молодого Семёновского со столичным студентом Петром Журовым [32] и владимирским литератором Яковом Коробовым [33], печатавшим в «Старом владимирце» [34] первые стихи Семёновского. Петру Журову, сыну владельца имения вблизи их села, он был обязан становлением литературного вкуса. Журов не только снабжал Семёновского литературными новостями, но и читал университетским друзьям его стихи. Познакомил с ними Сергея Клычкова, а затем привез его и в село. Не мог Журов оставить Митю Семёновского и без «неожиданного и драгоценного подарка» (Н .Гумилев [35]) любителям поэзии – клюевского «Сосен перезвона» [36].

Немудрено, что для начинающего стихотворца, тонкого лирического дара, С. Клычков и Н. Клюев стали наиболее близкими из новых поэтов. Это сразу бросилось в глаза М. Горькому, взявшему под опеку молодого поэта в трудное для того время. Как известно, Алексей Максимович тогда к новокрестьянской музе относился крайне неодобрительно. А посему, на признание подопечного: «По-моему, Клычков – самый первый и самый интересный из современных русских стихотворцев» [37] – ответствовал с досадой: «А вот что вам нравятся стихи Клычкова, Клюева и подобных им людей весьма даровитых, но малосерьезных и еще не поэтов – это плохо, простите меня! Очень плохо» [38]. И Семёновский искренне заверяет наставника: «За Клюевым, за Клычковым <...> не пойду. У меня свои задачи» [39]. Но, видимо, между его задачами и задачами «еще не поэтов» не было пропасти. В 1919 г. А. Блок, рецензируя рукописи Семёновского, отмечает: «В родовом, русском – Семёновский сроднится иногда с Клюевым, не подражая ему, но черпая из одной с ним стихии» [40]. А через два года А. Воронский заносит его в группу крестьянских писателей, вместе с С. Клычковым, С. Есениным, П. Орешиным и др. [41].

Проживая в Иванове, Семёновский входил в московскую секцию группы «Перевал», часто приезжал в столицу по литературным делам. В мае 1932 г. он наконец-то знакомится с Клюевым лично, о чем немедленно сообщает домой:

<Москва, 7 мая 1932 г.>
«...Обо мне не беспокойся, я в Москве, как рыба в воде <...>. Жду возможностей получить деньги – без денег не хочется возвращаться домой. <...> Хочется еще побывать у Горького [42].
И по части жилищных дел нужно попытаться. Если не дадут квартиры, то, может быть, дадут комнату из освобожденных теми, кто получит квартиру в ЖАКТе.
Посоветовал мне одну комбинацию <Клюев> [43], стихи которого мы с тобой так любим. Я вчера у него был, слушал его стихи, читал ему свои. Он говорил:
– Очень прекрасно. Ваши стихи от настоящей поэтической природы. И даже вспомнил строчки Некрасова:

Выстраданный стих, пронзительно-унылый 
Ударит по сердцам с неведомою силой [44].

"Пронзительно-унылыми" он назвал те стихи, которые я читал: "Нищая, нагая" [45], "Мы с тобою делим участь" [46], "Перед утром в больничной палате" [47]. А первое попросил прочесть еще раз и опять говорил:
– Очень, очень прекрасно!
После его похвал я не ходил, а летал: ведь хвалил настоящий поэт, может быть, лучший из современных русских поэтов. При расставании он меня поцеловал. Впрочем, он, говорят, со всеми целуется. И среди здешних писательских поцелуев, наверно, немало иудиных.
Подробнее <о Клюеве> расскажу тебе дома...
Когда я был у <Клюева> и курил в форточку, к окну подошла цыганка и предложила погадать [48]. Гадала сначала <Клюеву>, потом и мне. О гадании тоже надо рассказать живыми словами, а не на бумаге.
Впрочем, гадание было обыкновенным, шаблонным, а сама цыганочка – молоденькая, красивая, вся в оборках, в ситцевых разводах. Потому, наверно, и гадала плохо, что еще не выучилась хорошо врать.
От Клюева я поехал к Колоколову...» [49].

Вернувшись в Иваново и дав отстояться московским впечатлениям, он поделился ими с проводившим лето в Палехе Ефимом Вихревым:

<Иваново, 20 июня 1932 г.>
«Дорогой Ефим!
Я вернулся восвояси... <...>
В Москве я видел множество народу, – не видал только Горького, который в дни моего московского житья простудился (погода была холодная), сидел на даче и никого не принимал. Зато познакомился с Клюевым – нарочно ходил к нему в Гранатный переулок. Клюев был приветлив, спрашивал о тебе, читал стихи, поил кофеем из старинного самовара, – такие самовары, наверно, можно встретить только в музеях. Впечатление от Клюева – смешанное. Сложный он человек; говорит красно, узорно; есть в нем нечто распутинское» [50].
Надежда встретиться-таки с Горьким не покидала ивановского поэта. Накануне отмечавшегося всей страной 40-летия творчества Горького он – вновь в Москве. В первый же день юбилейной декады (20-30 сентября) Семёновский с Вихревым проникают в особняк Рябушинского. Наградой за проявленную при этом находчивость стало знакомство с привезенным к торжеству из Италии портретом хозяина дома на фоне Неаполитанского залива. В беседе с творцом восхитившего их холста Павлом Дмитриевичем Кориным [51] открылось, что тот хорошо знаком с Клюевым и часто бывает у него. «Читает он прекрасно, – записывает Вихрев рассказ художника [52], – но после чтения хочется говорить простым человеческим языком, а он все притворяется. Я не раз говорил ему: "Николай Алексеевич, давайте теперь говорить попросту". Нет. Как это не надоело ему играть роль... Однажды мне пришла мысль написать его портрет. Но он встал в такую нарочитую позу, что я понял, что портрета у меня не получится. Мне хотелось изобразить его таким, каким он бывает в тот момент, когда читает, когда он больше всего похож на самого себя» [53].
Клюевым же этому дню суждено было и завершиться. Вечером к Вихреву заглянули возвращавшийся из Крыма палехский художник А.И. Зубков [54] со свояком, московским иконописцем А.А. Глазуновым [55]. Знаток старообрядчества и древнего иконного письма Александр Александрович Глазунов манерами и речью так напоминал Клюева, что предложение Семёновского «свести» художника с поэтом встретило не только единодушное одобрение, но и решено было устроить встречу на следующий же день. Инициатору поручили утром съездить за Клюевым, а затем – собраться всем в Замоскворечье, у Глазунова.
День 21 сентября 1932 г. также запечатлен Ефимом Вихревым:

«...Около десяти приезжает в одном пиджаке Зубков:
– Что же вы? А мы вас ждем. Клюев давно сидит у Глазунова. И Семёновский тоже. Поедемте.
...Собираемся с Лизой и едем втроем. Дорогой в трамвае я расспрашиваю о встрече Клюева с Глазуновым: удалось ли спровоцировать Клюева. (Вчера мы условились, что Глазунов притворится дошлым старообрядцем и будет разыгрывать Клюева). Но – говорит Зубков – ожидаемого эффекта не получилось: старообрядцы сошлись и без этого. Клюев в грязь лицом не ударил и не изменил своей роли.
"Мы проскочили по трем мостам" [56]. Ульяновская улица. Реконструированная церковь. Старомосковская квартира. За столом под иконами – Митя. На другом конце – другой поэт. Увидев меня, Клюев встает и здоровается.
– Какой коварный мужчина! – говорит он мне.
На столе вино и закуски. Подают чай. Миловидная дочка Глазунова – Варечка [57] ухаживает за гостями – все по старорусскому обычаю. На полу – большой мешок с клюквой. Клюев запускает время от времени в мешок руку и с великим наслаждением ест. Глазунов утомляет нас своим сочинением о корнях палехского искусства, начав поиски этих корней буквально с Адама, переходя потом к апостолу Павлу, а от апостола Павла к Октябрьской революции. Он знакомит нас с собранием своих редкостей. В одной рамочке – три миниатюры: по бокам две иконки: евангелисты такой-то и такой-то, а в середине:
– Вот видите, евангелистам надоело писать, и они сели за шахматы.
В середине миниатюра, написанная Иваном Голиковым [58]. Это очень наглядно и убедительно.
Хозяин показывает также старообрядческие яйца из папье-маше, расписанные когда-то им самим и расписанные в прошлом веке. Клюев обо всем говорит со знанием дела. Но и Глазунов не уступает ему.
Мы посещаем Шуру – больного глазуновского сына [59].
Староверы наши обсуждают выражение: "посетил Христос". Глазунов рассказывает:
– Хорошего человека я знал одного. Он хреном торговал в Охотном. Не смейтесь. Вы думаете, хреном торговать просто. Вот Николай Алексеевич скажет вам. Правда ведь, Н.А.? Существует тридцать пород хрена. В каждой губернии свой хрен. Возьмем ярославский хрен – совсем не то, что калужский.
– А олонецкий хрен совсем другого вкуса, – подтверждает Клюев. – Конечно, хреном торговать не каждый может.
– Так вот, – продолжает Глазунов, – этот самый торговец хреном, поставлявший хрен во все московские гостиницы, был очень набожным старообрядцем. Но его расшиб паралич после того, как закрыли его лавочку в Охотном. И теперь он, разбитый параличом, просит милостыню на углу Тверской улицы. Я встретил однажды одного нашего знакомого, и тот мне говорит: его, батюшка, Христос посетил, он теперь счастливый, обе ноги у него отнялись, не всякому такое счастье выпадает. Будете проходить мимо – подайте ему – Христос его посетил. Вот и меня тоже Христос посетил: один сын на Канатчиковой [60], другой – с больными ногами. Да, Николай Алексеевич, Христос меня посетил.
Мне надоело слушать старообрядческие бредни, и я подзуживаю хозяина: просите Клюева прочесть стихи. Долго просить не приходится. Клюев говорит:
– Сейчас я прочитаю "Год" и всех его святых. И начинает:
"Заозерье"...
Поп Алексей
Плавает в сизом тумане,
Как сиг и как окунь...
(в ризах перед алтарем) [61].
Поэма прочитана, но я подзуживаю хозяина снова:
– Просите рассказать сказку.
Опять недолго приходится упрашивать Клюева. Он только спрашивает: с присловием или без присловия рассказывать сказку. Мы в один голос отвечаем:
– С присловием.
– Вы садитесь здесь, за столом, а я вылезу и сяду вон там, – говорит он и ставит стул на середину комнаты.
"...Изба у Агафьи из тослых <видимо, опечатка, и должно быть "толстых".– О.П.> бревен..."
Старуха прядет. Изба. Внучонок жмется около ее ног. Просит сказку. Старуха позевывает, не переставая прясть. Она гладит внучонка с сердито-ласковым ворчанием по голове. Внучонка ощущаешь почти зрительно. И старуха начинает рассказывать ему сказку. Болотная кочка. Супоня. Супоня свила себе гнездо на кочке. Прилетел журавль и положил в ее гнездо свои яйца. Супоня проклевала одно яичко. Старуха позевывает. Старуха не перестает прясть. Журавль снова прилетел. Видит: яичко проклевано. Курлы-курлы – протяжное, старушечье, лирическое "курлы-курлы". Журавль улетел. Сказка окончена. Старуха прядет.
– Слышали? – говорит Клюев и садится на свое место. Пора и по домам.
Глазунов спрашивает Клюева: понравилось ли ему здесь, будет ли он приходить сюда.
– Меня теперь палкой отсюда не выгонишь. Вчетвером – Митя, Лиза, Клюев, я – едем в последнем трамвае. Клюев сходит у Никитской, близ размодерновского особняка Рябушинского. Мы едем до Смоленского рынка. Митя рассказывает: днем он застал Клюева, когда он мыл пол, и за этим занятием был похож на бабу.
– Сейчас он говорил у Глазунова, что спешит, что у него там свет горит, лампадка не погашена. Никакого света у него не горит. Все он врет.
У Смоленского мы сходим с трамвая и идем по Зубовскому бульвару» [62].

Из записи Вихрева не видно, чем мог вызвать антипатию к себе в тот день Клюев? С первого же слова, не потрафляя никому, он расположил к себе и хозяина, и гостей. И до последней минуты оставаясь без натуги центральной фигурой, не обременял общество ни своей особой, ни эксцентричностью поведения. Тем не менее, сообщая в Иваново о второй встрече с ним, Семёновский не скрывал разочарования: «Видел <Клюева>. На этот раз он понравился мне меньше и даже, можно сказать, совсем не понравился. Подробно расскажу тебе обо всем дома» [63]
Не следует сбрасывать со счетов особенностей индивидуального взгляда. Но, видимо, немалую роль в разочаровании, постигшем Семёновского, сыграло и то, что за срок, минувший после первой встречи, его отношение к Клюеву эволюционировало под воздействием знаний, почерпнутых из «клюевианы», бытовавшей в московской литературной среде. И еще не отстоявшийся в сознании апокрифический сор, изобиловавший в ней, искажал его взгляд. К сожалению, времени для развития отношений у поэтов не оставалось. В конце следующего года Семёновского арестовали. Освободили через месяц. Но зарока от нового ареста не было. Долгие годы Семёновские жили в постоянной готовности к нему. На случай обыска был подвергнут «обработке» домашний архив. Из писем Семёновского к жене, вместе с другими «опасными» именами, исчезла и фамилия «может быть, лучшего из современных русских поэтов». (Похоже, «грех» этот взяла на душу Варвара Григорьевна). Но с «опасными» книгами Клюева расстаться Семёновский не смог [64].
Ефим Вихрев умер внезапно, по дороге в Палех, 2 января 1935 года, не дожив до поры «обработки» архивов. Публикация материалов из архивов Е. Вихрева и Дм. Семёновского, а также их сопоставление по времени и содержанию, позволяющее однозначно восстановить купюры в этих материалах, расширяют круг свидетелей жизни Николая Алексеевича Клюева.

* * *
Уже после того, как эта работа была написана, выяснилось, что у дочери А.А. Глазунова – Варвары Александровны – сохранился отцовский альбом с записью Н.А. Клюева, сделанной при первом его посещении семьи Глазуновых (заметим, что в вышеприведенном рассказе Вихрева об этом нет ни слова).
Полный текст этой записи поэта публикуется здесь впервые:

«Вечер 21 сентября 1932 года – проведенный в Вашем жилище, цветущем отображением рая, – как ничто в жизни, открыл мне глаза на ужасающую пропасть, сиречь на окно в Европу – откуда дует неумолимым стальным ветром на русские цветы!
Пусть кони, единороги и онагры Палеха спасаются от этого смертельного сквозняка – верой в иконный рай и реку живую Цвета неувядаемого, вечную богородицу-красоту своего белого востока.
Н. Клюев» [65].

Автор благодарит В.А. Глазунову, А.Е. Вихрева и С.И. Субботина за любезно предоставленные материалы и помощь в подготовке их к публикации.

Примечания

1 Выставка картин Общества им. А.И. Куинджи была открыта в залах Общества поощрения художеств (ул.Герцена, 38).
2 Анатолий Никифорович Кравченко (Яр-Кравченко; 1911-1983) – художник-портретист. В начале 30-х гг. написал ряд портретов Н.А. Клюева, в дальнейшем – известную серию портретов советских писателей. К А.Н. Яр-Кравченко обращены почти все стихотворения Клюева 1929-1933 годов, составившие неизданный сборник «О чем шумят седые кедры» (Азадовский К.М. Николай Клюев: Путь поэта. Л., 1990. С. 284).
3 Приобретен весною 1930 г. Пушкинским Домом (Кравченко Б.Н. «Через мою жизнь» // Наше наследие. 1991. №1. С. 123; воспроизведение – там же, с. 118).
4 Аркадий Александрович Рылов (1870-1939) – художник-пейзажист. О портрете Есенина отозвался: «Я таким и представлял его: легким, красивым. Мне композиция нравится, фигура и березки, а вот речка слишком ровная, пейзаж не совсем русский» (Наше наследие. 1991. №1. С. 123).
5 Сергей Алексеевич Власов (1873-1942) – художник-пейзажист. Имя его встречается в стихах Н. Клюева. Поэтом даны и названия некоторым его работам.
6 Софья Андреевна Толстая-Есенина (1900-1957) – внучка Л.Н. Толстого, жена С.А. Есенина. Руководила Музеем Есенина в Москве (1926-1929).
7 Цит. по: Вдовин В. Образ поэта: История одного портрета С. Есенина // Литературная Россия. 1976. 21 мая. №21 (697).
8 Вихрев Е. Палех. М., 1930.
9 Дневник Е.Ф. Вихрева находится в личном собрании Александра Ефимовича Вихрева – сына писателя. Цитируется с приведением дат записей.
10 Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954); Николай Николаевич Зарудин (1899-1937); Иван Иванович Катаев (1902-1939); Валентин Петрович Катаев (1897-1986); Вячеслав Павлович Полонский (наст, фамилия Гусин; 1886-1932); Лежнев А. (наст. имя Абрам Зеликович (Захарович) Горелик; 1893-1938); Борис Андреевич Губер (1903-1937); Всеволод Вячеславович Иванов (1895-1963); Сергей Федорович Буданцев (1896-1940); Георгий Константинович Никифоров (1884-1938); Петр Владимирович Слётов (1897-1981); Платонов Алексей (наст. имя Петр Алексеевич Романов; 1900-1941); Петр Андреевич Павленко (1899-1951); Иван Алексеевич Новиков (1877-1959); Дмитрий Александрович Горбов (1894-1967); Николай Сергеевич Ашукин (1890-1972); Лев Михайлович Алпатов-Пришвин (1906-1957); Николай Иванович Замошкин (1896-1960); Николай Павлович Смирнов (1898-1978); Фрида Соломоновна Рогинская (1898-1963); Сергей Антонович Клычков (1889-1937); Федор Васильевич Гладков (1883-1958); Александр Георгиевич Малышкин (1892-1938) – писатели и литераторы, авторы «Нового мира».
11 Петр Васильевич Орешин (1887-1938); Глеб Александрович Глинка (Глинка-Волжский; 1903-1989); Тарусский Н. (наст. имя Николай Алексеевич Боголюбов; 1903-1942); Семен Дмитриевич Фомин (1881-1958); Николай Иванович Колоколов (1897-1933) – писатели, входившие в группу «Перевал». Сима Соломоновна Воронская (урожд. Песина; 1889-1943) – жена А.К. Воронского; Лукич – Николай Лукич Алексеев, инженер-химик, близкий знакомый Воронского.
12 Юрий Матвеевич Соколов (1889-1941) – ученый историк, фольклорист.
13 Валентина Александровна Дынник (1898-1979) – переводчица, жена Ю.М. Соколова.
14 Палешане – Иван Михайлович Баканов (1870-1936) и Александр Васильевич Котухин (1886-1961); Александр Константинович Воронский (1884-1937); С<има> С<оломоновна> Воронская (примеч. 11); Пильняк Б. (наст. имя Борис Андреевич Вогау; 1894-1938); Николай Вениаминович Богословский (1904-1961); Мария Кузьминична Терентьева (р. 1906); Саргиджан Амир (псевд. Сергея Петровича Бородина; 1902-1974), О.М. – Ольга Михайловна Губер (1906-1988), жена Б.А. Губера; Франсуа Порше (1877-1944), французский писатель, автор книги «Психологический портрет Толстого» (1935); Борис Матвеевич Соколов (1889-1930) – ученый-фольклорист, СБ. – Цецилия Борисовна Горелик (1898 – ок. 1945), жена А. Лежнева. Криптоним Л.К. расшифровать не удалось.
15 Нынешний адрес: ул. Пречистенка, 33, строение 2 (бывший каретный сарай в усадьбе фон-Мекка).
16 Елизавета Николаевна Вихрева (урожд. Сафронова; 1902-1973).
17 Закончен 1 ноября 1929 г. Вошел в кн.: Вихрев Е. Освобождение раба. М., [1933]. С. 157-184.
18 Клюев Н. Медный кит. Пг., 1919. Находится в личном собрании А.Е. Вихрева.
19 Вихрев Е. Горьковские дни (из дневника) / Публикация А.Е. Вихрева // Откровение: Лит.-худ. альманах №2. Иваново, 1995. С. 309.
20 «Получил письмо от Яр-Кравченко с портретом Есенина» (11 февраля 1930 г.) // Вихрев Е. Дневник (рукопись).
21 Кооперативное книгоиздательство (1922-1931) при литературном объединении «Никитинские субботники», основанном литературоведом Евдоксией Федоровной Никитиной (1895-1973).
22 См. примеч. 17.
23 РГАЛИ, ф. 94, оп. 1, ед. хр. 161, л. 1. Датируется по почтовому штемпелю.
24 Собрание Б.Н. Кравченко. Печатается по: Наше наследие. 1991. №1. С. 123.
25 Рассказ из книги «Палех» о палехском художнике Александре Егоровиче Балдёнкове (1872-1928).
26 Замысел не был осуществлен.
27 Константин Алексеевич Соколов (1887-1963) – художник, близко знал Есенина, написал его портрет. Вместе с письмом Яр-Кравченко Вихреву привез в Москву и письмо Клюева к С.А. Толстой-Есениной (см.: Вдовин В. Образ поэта. – примеч. 7).
28 РГАЛИ, ф. 94, оп. 1, ед.хр. 161, л. 3-4.
29 Снимок с портрета посылал Е.Ф. Никитиной и Н.А. Клюев. 19 мая 1930 года издательница ответила ему: «Охотно издали бы и открытки со снимка <...>, но сейчас сделать этого мы не сможем. Сейчас иное отношение к Есенину, и не рекомендуется его и о нем что-нибудь печатать» (Кравченко Б.Н. «Через всю жизнь». С. 123).
30 Из его письма к А.Н. Яр-Кравченко от 8 декабря 1931 г. (Север. Петрозаводск, 1993. №10. С. 142. Публикация А.И. Михайлова).
31 РГАЛИ, ф. 94, оп. 1, ед.хр. 233. «Распоряжавшийся путевками» Е. Вихрев получил в этом письме «приветы» также от Петра Скосырева, Артема Веселого, Вяч. Полонского, Кирилла Левина, В.Чуркина.
32 Петр Алексеевич Журов (1885-1987) – литератор, исследователь творчества А. Блока, Л. Толстого, С. Клычкова, Дм. Семёновского. Учился в Московском и Петербургском университетах.
33 Яков Евдокимович Коробов (1874-1928) – поэт, прозаик, журналист, до 1925 г. жил во Владимире, затем – в Москве. 4 ноября 1913 г. писал Семёновскому: «Купил 2 книги Клюева: "Лесные были" и "Сосен звон" (так у автора – О.П.)» (Гос. архив Ивановской области (ниже – ГАИО), ф. 2875, Оп. 3, ед. хр. 394, л. 19 об.).
34 Газета; издавалась во Владимире в 1908-1917 годах.
35 Аполлон. 1912. №1. С. 70.
36 «Сходи к Алявдину (Борис Павлович – иваново-вознесенский товарищ Журова, врач. – ОП.) <...> возьми у него книжку Клюева, стишки: "Сосен перезвон". Твой Петр Журов. 3/1 913. (СПб)» (ГАИО, ф. 2875, оп. 3, ед. хр. 381, л. 7).
37 АГ, КГ-П 70-1-6.
38 Горький М. Собр. соч. в 30 т. М., 1955. Т.29. С. 315.
39 Из писем Дм. Семёновского М. Горькому / Публ. П. Куприяновского и В. Семёновской // Волга. 1968. №3. С. 47.
40 Блок А. Собр. соч. в 8 т. М.-Л. 1962. Т.6. С. 342.
41 К истории «артели» писателей «Круг» / Публ. К.М.Поливанова // De Visu. 1993. №10. С. 12.
42 В ноябре 1931 г. Семёновский обратился к Горькому с просьбой помочь ему переселиться в Москву (ГАИО, ф. 2875, оп. 3, ед. хр. 349, л. 68). Не получив ответа на письмо, он пытался встретиться с Горьким лично.
43 Фамилия собеседника Семёновского в письме вытерта, в некоторых местах заметны слабые следы отдельных букв. Перебравшийся в 1932 г. после длительной волокиты (путем обмена) из Ленинграда в Москву Н.А. Клюев мог быть авторитетным советчиком «по части жилищных дел».
44 Из стихотворения А.С. Пушкина «Ответ анониму» (1830). Очевидно, Семёновский ошибочно приписывает здесь эти строки Н.А. Некрасову.
45 Стихотворение неизвестно.
46 Опубликовано нами в газете «Рабочий край», Иваново, 1994, 13 мая.
47 См. в кн.: Дм. Семёновский и поэты его круга. Л., 1989, с. 167 («Перед утром»). Имеются публикации с вариантами.
48 Квартира Н.А. Клюева (Гранатный пер., 12, кв. 3) находилась в полуподвальном помещении.
49 ГАИО, ф. 2875, оп. 3, ед.хр. 349, л. 100-101. Адресат – Варвара Григорьевна Семёновская (1900-1972) – жена поэта, библиотекарь.
50 РГАЛИ, ф.94, оп.1, ед. хр.229, л.95.
51 Павел Дмитриевич Корин (1892-1967) – художник, создал ряд портретов писателей, художников, ученых, государственных деятелей. Происходил из потомственных палехских художников.
52 Е. Вихрев посвятил юбилейной декаде очерк «Горьковские дни. (Выписка из дневника). 20-30 сентября 1930 г.», на 33 машинописных листах, без авторской пагинации. Хранится в личном собрании А.Е. Вихрева. Ныне опубликован (см. примеч. 19).
53 Вихрев Е. Горьковские дни. С. 308.
54 Александр Иванович Зубков (1885-1938) – художник, один из основателей палехской артели древней живописи, ее председатель в 1929-1938 годах. 5 июня 1938 г. арестован органами НКВД; 16 октября 1938 г. расстрелян.
55 Александр Александрович Глазунов (1884-1952) – московский иконописец, хозяин мастерской; в первые годы существования палехской артели (1925-1926) занимался реализацией ее изделий. Автор альбома «Материалы для истории русской иконописи. Вып.1. Два изображения св. Алексия, человека Божия, ангела царя Алексея Михайловича, в Звенигородском Саввино-Сторожевском монастыре» (М., 1914). Арестован НКГБ 4 сентября 1943 г. Погиб в лагере 17 февраля 1952 г. Реабилитирован 8 сентября 1956 г. Подробнее о А.А. Глазунове см.: Переверзев О. «Мы – тереховские...» // Рабочий край. Иваново, 1995. 6 апреля. №64. Дата смерти художника в этой публикации (1955) дана по прежним неверным сведениям.
56 Неточная цитата из стихотворения Н.С. Гумилева «Заблудившийся трамвай» (1921); в источнике – «Мы прогремели по трем мостам».
57 Варвара Александровна Глазунова (род. 1914) – впоследствии живописец, член МОСХа.
58 Иван Иванович Голиков (1887-1937) – художник, один из основоположников искусства советского Палеха.
59 Александр Александрович Глазунов (1906-1953) – художник-миниатюрист.
60 Анатолий Александрович Глазунов (1904 – после 1941).
61 Речь идет о поэме Н.А. Клюева «Заозерье» (1926) и о строфе из нее:
А поп в пестрядинной ризе 
С берестяной бородой, 
Плавает в дымке сизой, 
Как сиг, как окунь речной.
(Клюев Н. Песнослов: Стихотворения и поэмы. Петрозаводск 1990. С. 187).
62 Вихрев Е. Горьковские дни. С. 311-313. Здесь воспроизведено непосредственно по машинописному оригиналу (о нем см. примеч. 52).
63 ГАИО, ф. 2875, оп. 3, ед. хр. 349. В первом предложении цитаты второе слово стерто и позже вписано: «Витю». В переписке Семёновских 1930-х годов фигурировал один «Витя» – живший в Москве брат поэта Виктор Николаевич Семёновский (1900-1968). В контексте письма упоминание его в данном предложении не имеет смысла.
64 В библиотеке Д.Н. Семёновского (фонд Ивановской областной научной библиотеки) имеются книги Н.А. Клюева «Сосен перезвон» (М 1912), «Песнослов» (книги первая и вторая, Пг., 1919), «Медный кит» (Пг., 1919), «Львиный хлеб» (М., 1922); сообщено П.В. Куприяновским.
65 Второй абзац записи процитирован (с неточностями) в нашей статье «Николай Клюев и Палех» (газ. «Рабочий край», Иваново, 1995, 30 мая, №98, с. 3).