В биографии поэта Николая Клюева (1884-1937) – несмотря на ряд открытий и содержательных публикаций новейшего времени – до сих пор остается несколько «белых пятен», относящихся и к ранним годам, и к последнему периоду его жизни, завершившейся, как известно, арестом, ссылкой, расстрелом...

Николай Клюев был арестован 2 февраля 1934 года в своей московской квартире. Опубликованные в свое время материалы следственного дела [1] позволяют достаточно полно воссоздать панораму событий весны 1934 года. 5 марта Особое совещание (ОСО) Коллегии ОГПУ вынесло в отношении Клюева постановление: «...Заключить в исправлагерь сроком на 5 лет с заменой высылкой в г. Колпашево (Западная Сибирь) на тот же срок». [2] Как и почему лагерь был заменен высылкой, из материалов дела не явствует. Нет, однако, сомнений в том, что такая «поблажка» во многом облегчила судьбу репрессированного поэта.

В своих письмах и заявлениях из Сибири Клюев впоследствии указывал, что осужден лишь по одной статье 58-10 и что причиной его ареста и ссылки была знаменитая «Погорельщина». «Я сослан за поэму «Погорельщина», ничего другого за мной нет. Статья 58-ая, пункт 10-й, предусматривающий агитацию», – пишет он 25 июля 1934 года дирижеру Н.С. Голованову. [3] В действительности была и другая статья, о которой Клюев предпочитал умалчивать: статья 151-я (основная формулировка статьи: «Половое сношение с лицами, не достигшими половой зрелости...» [4]). Правда, к лицам, «не достигшим зрелости», Клюев не имел отношения – он был осужден за мужеложство. Однако статья, карающая за мужеложство, да и сам термин, появятся в Уголовном кодексе РСФСР лишь во второй половине 1934 года (статья 154-а) [5], тогда как Клюева судили еще по Кодексу 1933 года. Поэтому статья 151-я была применена к нему через 16-ю, позволявшую привлекать подозреваемого к ответственности «применительно к тем статьям Кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления»[6].

В последние дни мая Клюев был доставлен этапом в Колпашево – административный центр Нарымского округа на берегу реки Оби. «Это чудом сохранившееся в океанских переворотах сухое место посреди тысячеверстных болот и залитой водой тайги, – рассказывал поэт художнику Анатолию Яр-Кравченко, своему младшему другу и воспитаннику, через несколько дней по прибытии в Нарым, – здесь мне жить пять унылых голодных лет и, наверное, умереть и похорониться, даже без гроба, в ржавый мерзлый торфяник. Кругом нет лица человеческого, одно зрелище – это груды страшных движущихся лохмотьев этапов». [7]

Прибыв в Колпашево, Клюев сразу же начинает хлопотать о смягчении своей участи – пишет отчаянные письма в Москву и Ленинград, обращается к знакомым ему лично писателям, художникам, музыкантам. Особые надежды он возлагает, с одной стороны, на Горького (убежденный в том, что пролетарский писатель ценит его поэтическое дарование, Клюев верил в его поддержку [8]), с другой стороны – на бывшую жену Алексея Максимовича, возглавлявшую Политический Красный Крест. Собственно, организация с таким названием была закрыта в 1922 году; вместо нее возникла другая – «Помощь политическим заключенным» («Помполит»), которую в быту продолжали именовать «Красным Крестом». Душой и движущей силой этой организации оставалась Е.П. Пешкова, ее бессменный председатель. Заслуги и размах деятельности этой героической женщины получили широкую известность лишь в последние годы, когда стали публиковаться воспоминания бывших политзаключенных и открылись архивные фонды ПКК и «Помполита». [9]

Организация, возглавляемая Е.П. Пешковой, продолжала (вплоть до закрытия в 1938 году) деятельно помогать арестованным и осужденным: посылать им посылки, заботиться об их семьях, ходатайствовать о смягчении режима для тяжелобольных и т. п. Клюев вполне подпадал под последнюю категорию: он страдал кардиосклерозом, артериосклерозом и другими заболеваниями [10] (в своих письмах того времени поэт аттестует себя как «инвалида второй группы») и имел таким образом все основания обратиться за помощью в «Помполит».

«Ес<ть> ли какие надежды на смягчение моей судьбы <...>, – спрашивает он С.А. Клычкова в своем первом письме к нему (из Нарыма). – Поговори об этом Кузнецкий мост, 24 с Пешковой, а также о помощи мне вообще. Постарайся узнать что-либо у Алексея Максимыча». [11] Не забывал Клюев и о бывшей народоволке В.Ф. Фигнер, числившейся в то время почетным председателем ПКК, – о ней упоминается в одном из писем к Клычкову (12 или 13 июля 1934 года), а также в других письмах. «Нужно известить Веру Фигнер – ее выслушает Крупская и, конечно, посоветует самое дельное», – пишет, например, Клюев 5 октября 1934 года Н.Ф. Садомовой. [12]

Проходит ровно месяц, и в письме к А.Н. Яр-Кравченко Клюев сообщает: «Написал в Москву в Красный Крест помощи заключенным и ссыльным – жене Горького Екатерине Пешковой, – просил о содействии дать мне минус шесть или даже двенадцать без прикрепления к одному месту. [13] Просил затребовать из Бюро медицинской экспертизы удостоверение о моей инвалидности второй группы. <...> Если бы оно было со мной – я бы был уже давно в Вятской губ., так как инвалидность второй группы дает прямое освобождение или минуса – шесть». [14]

«Прямого освобождения», разумеется, не последовало. Тем не менее в октябре 1934 года положение административно-ссыльного неожиданно меняется к лучшему: ему определяют новое место ссылки – Томск. К тому же отправляют из Колпашева не этапом, а «спецконвоем», то есть в сопровождении охранника.

«На самый праздник Покрова меня перевели из Колпашева в город Томск, – сообщал Клюев 24 октября 1934 года Н.Ф. Садомовой, – это на тысячу верст ближе к Москве. Такой перевод нужно принять как милость и снисхождение...».[15] Кто и почему оказал Клюеву эту «милость»? – вопрос, издавна занимающий биографов поэта.

«Кто сумел помочь Николаю Алексеевичу, сказать трудно, более того, здесь еще одна из многочисленных загадок жизни поэта», – пишет Л.Ф. Пичурин, исследователь томского периода жизни Клюева. – <...> Кто? Пока не знаю...» [16] Л.Ф. Пичурин резонно замечает, что этот неизвестный, кто бы он ни был, «сумев вытащить поэта из Нарыма до закрытия навигации и не по этапу, а спецконвоем, спас его тогда от верной смерти?».[17]

Пытаясь разобраться в этом вопросе, я приводил в своей документальной биографии Клюева несколько известных мне версий. [18] Однако теперь, располагая документами из фонда ПКК, мы должны, без сомнений, отдать предпочтение одной из них.

Приводим текст клюевского обращения в Красный Крест:* [За предоставление документов для публикации приношу искреннюю благодарность сотрудницам «Мемориала» Л.А. Должанской и И.И. Осиповой]

«Екатерине Пешковой
от поэта Клюева Николая Алексеевича

Двадцать пять лет я был в первых рядах русской литературы. [19] Неимоверным трудом, из дремучей поморской избы [20] вышел, как говорится, в люди. Мое искусство породило целую школу в нашей стране. Я переведен на многие иностранные языки [21], положен на музыку самыми глубокими композиторами. [22] Покойный академик Сакулин назвал меня «Народным златоцветом» [23], Брюсов писал, что он изумлен и ослеплен моей поэзией [24], Ленин посылал мне привет как преданнейшему и певучему собрату [25], Горький помогал мне в материальной нужде, ценя меня как художника. [26] За четверть века не было ни одного выдающегося человека в России, который бы прошел мимо меня без ласки и почитания. Я преследовался царским правительством как революционер, два раза сидел в тюрьме [27], поступаясь многими благами в жизни. Теперь мне пятьдесят лет [28], я тяжело и непоправимо болен, не способен к труду и ничем, кроме искусства, не могу добывать себе средств к жизни.

За свою последнюю поэму под названием «Погорельщина» [29], основная мысль которой та, что природа выше цивилизации [30], за прочтение этой поэмы немногим избранным художникам [31] и за три-четыре безумные и мало продуманные строки из моих черновиков [32] – я сослан московским ОГПУ по статье 58, пункт десять, в Нарым, в поселок Колпашево, на пять лет. В этом случайном, но невыносимо тяжком человеческом несчастии, где не приложимы никакие традиции, а пригодна лишь одна простая человечность, я обращаюсь к Красному Кресту со следующим:

1) Посодействовать применению ко мне минуса шесть или даже минуса двенадцать с переводом меня до наступления зимы из Нарымского края, по климату губительного для моего здоровья, в отдаленнейший конец быв<шей> Вятской губернии, в селение Кукарку [33], в Уржум или в Краснококшайск [34], где отсутствие железных дорог и черемисское [35] население, мало знающее русский язык, в корне исключают возможность разложения его моей поэзией, но где умеренный сухой климат, наличие жилища и основных продуктов питания – неимение которых в Нарыме грозит мне прямой смертью. (Не всегда появляющиеся продукты сказочно дороги.) [36]

2) Посодействовать охране моего имущества Москве, по Гранатному переулку, дом № 12, кв. №3.[37]

3) Оставлению за мной моей писательской Пенсии [38], которую я не получаю со дня ареста второго февраля 1934 г.

4) Вытребовать из Бюро медицинской экспертизы в Ленинграде пожизненное удостоверение о моей инвалидности. [39] (Удостоверение упомянутого бюро у меня имеется, но осталось по аресте в Москве, в моей квартире, заложенное в древнюю немецкую библию. – Приметы последней: готический переплет, вес – один пуд. [40])

5) Оказать мне посильную денежную помощь, так как я совершенно нищий. Справедливость, милосердие и русская поэзия будут Вам благодарны. [41]

Николай Клюев
Адрес: поселок Колпашев, Северно-Западной Сибири, Томского округа. 15 июня 1934 г.» [42]

Помета секретаря на этом документе свидетельствует, что 9 июля 1934 года письмо Клюева уже поступило в «Помполит». Что произошло далее, не совсем ясно. Скорее всего, Е.П. Пешкова обратилась с соответственным ходатайством в ОГПУ, и оно было удовлетворено. Возможно, имели место и закулисные переговоры. Так или иначе, 4 октября 1934 года из НКВД СССР в Западно-Сибирское управление НКВД поступает телеграфное сообщение «о переправке Клюева спецконвоем в г. Томск. Данное распоряжение было передано в Колпашево шифрованной телеграммой 7 октября 1934 г.». [43] На другой день последним пароходом Клюев отправляется из Колпашева в Томск.

Все вышесказанное дает основания с доверием отнестись к воспоминаниям литератора Романа Менского, который встречался с Клюевым в Колпашево (видимо, незадолго до его перевода в Томск). Не ссылаясь на Клюева (но явно с его слов), Менский сообщает: «Екатерина Павловна Пешкова, вероятно, не без помощи А.М. Горького [44], выхлопотала Клюеву перевод в город Томск – в более культурное место ссылки». [45]

Томск действительно был культурным сибирским городом: университет, библиотека, музеи... Однако и в 1920-е, и в 1930-е годы он использовался властями как место ссылки. До Клюева и одновременно с ним здесь отбывали ссылку (вернуться удалось лишь немногим) известные деятели русской культуры, а также «бывшие люди» – дворяне, священники, военные. На рубеже 1920-х – 1930-х годов здесь провел несколько лет С.Н. Дурылин. В 1935-1936 годах – Н.Р. Эрдман. В декабре 1935 года из Енисейска в Томск был переведен Г.Г. Шпет (облегчением своей участи он был обязан ходатайствам его московских друзей и знакомых). Можно назвать также литературоведа и переводчика М.А. Петровского («подельника» Шпета и по московскому делу 1935 года, и по томскому – 1937-го) [46], ленинградского переводчика Г.А. Зуккау и др. Правда, все эти «ссыльнопоселенцы» были в Томске разобщены: встречаться друг с другом было небезопасно. Во всяком случае, о прямых контактах Клюева с кем-либо из названных лиц сведений не обнаружено.

Однако документ, недавно выявленный в фонде «Помполита», позволяет уточнить отношения Клюева по крайней мере с одним из ссыльных, находившихся тогда в Томске.

23 марта 1936 года Клюев был арестован «как участник к-р [47] церковной группировки по ст. 58/10-11 УК». [48] Обстоятельства, сопутствовавшие этому событию, отражены в материалах клюевского «дела» довольно скупо. Известно лишь, что в апреле месяце у Клюева произошел паралич левой половины тела; 8 апреля поэт был помещен в тюремную больницу, а 30 июня 1936 года врач вынес заключение о том, что Клюев нуждается «в специальном уходе специалиста». [49] На этом основании Клюев был «отнесен к инвалидности»; 5 июля его освободили и даже привезли к дому, где он жил до ареста. Л.Ф. Пичурин приводит текст донесения, поступившего летом 1936 года из томского Горотдела НКВД в Управление НКВД по Запсибкраю. Капитан госбезопасности Подольский сообщает, что Клюев, «привлеченный к ответственности как участник церковной к.р. группировки по ст. 58/10 и 11 сего числа нами освобожден из-под стражи ввиду приостановления следствия по делу №12264 ввиду его болезни – паралича левой половины тела и старческого слабоумия». [50]

Все же странно! Приостановление следствия, да еще по причине болезни арестанта – такой «гуманизм» не очень-то вяжется с задачами и методами тогдашней госбезопасности. Недоумевает по этому поводу и Л.Ф. Пичурин: «Что это за дело, почему оно было прекращено <...> мне пока установить не удалось». [51]

Можно предположить, что известную роль и на этот раз сыграло вмешательство Е.П. Пешковой, к которой обратился – по собственной инициативе – томский знакомый Клюева, почвовед и геолог Ростислав Сергеевич Ильин (1891-1937). Ильин оказался в Сибири гораздо раньше Клюева. Примкнувший в 1917 году к партии социалистов-революционеров, он был сослан в Нарымский край еще в 1927 году; к тому времени за его плечами было уже несколько арестов и судимостей (до 1925 года Ильин преподавал почвоведение в Московском университете). С 1927 года Ильин живет в Томске, работает старшим геологом Западно-Сибирского геологоразведочного треста; в 1930-1931 годах читает лекции в Сибирском геологическом институте и Томском университете. В 1931 году его настигает очередная волна арестов, и несколько месяцев он проводит в Томской тюрьме; освобожденный в 1932 году, возвращается к работе в геологоразведочном тресте. В 1933-1934 годах Ильин живет в Минусинске (новое место ссылки). Впрочем, и в тюрьме, и в ссылке Ильин не переставал заниматься научными изысканиями: его оригинальные научно-философские идеи вызывали интерес у видных российских ученых, его современников. [52] В настоящее время Ильин общепризнан как выдающийся исследователь Сибири (подчеркивается, в частности, его приоритет в открытии западносибирской нефти). В декабре 2002 года на здании Томского краеведческого музея, где Ильин в свое время организовал подотдел почвоведения, установлена памятная доска с его именем.

«Среди многих моих квалификаций, – рассказывал Ильин 9 мая 1929 года в письме к М.А. Волошину, – есть одна основная, – руководящая, – служение Земле; я пахал Ее с малых лет, учился Ее понимать и любить в школах и в жизни, служил Ей всеми путями. Моя современная, – анкетная, – квалификация – почвовед, научный работник. С начала драмы Ее и Ее детей, – с Мировой войны, – я не укладываюсь в рамки современности и неоднократно разлучался с Нею, будучи в тюрьмах. Там меня лишали конкретной близости с Ней, и я писал о Ней свои работы: наблюдать оттуда можно было только небо с его закатами, картинами которых Вы меня всегда поражали. (Моя одиночка имела окно на запад.)». [53]

О своем знакомстве с Ильиным и его семьей Клюев сообщал Н.Ф. Садомовой в письме от 22 февраля 1935 года: «Я познакомился с одной очень редкой семьей ученого геолога. Сам отец пишет какое-то удивительное произведение, ради истины, зарабатывает лишь на пропитание, но не предает своего откровения. Это люди чистые и герои. Посидеть у них приятно. Я иногда и ночую у них. Поедет сам хозяин в Москву, зайдет к Вам – он очень простой – хотя ума у него палата». [54] Упоминание о «знакомом геологе» находим и в письме Клюева к В.Н. Горбачевой от 25 октября 1935 года. [55]

Знакомство Клюева с Ильиным переросло, насколько можно судить, в тесную дружбу. Ряд подробностей об их отношениях сообщает в своих воспоминаниях В.В. Ильина, вдова ученого. «Клюев часто бывал у нас, и мы всегда были ему рады, – пишет она. – <...> ...Он спокойно сидел рядом с Ростиславом Сергеевичем, пока тот писал, и ждал, когда дети заснут. <...> Их беседа длилась долго и доставляла Ростиславу Сергеевичу большое удовольствие». [56]

Думается, что и Клюев испытывал удовольствие от встреч с Ильиным: родство интересов не могло их не сблизить. Ростислав Сергеевич был человеком литературно образованным, с юности знал и любил русскую поэзию и музыку. Рассказывая 10 марта 1930 года в письме к Волошину о своей основной теории («эпигенологический принцип природы»), Ильин признавался: «Без русской поэзии я не установил бы своего научного открытия...» [57]

Среди поэтов, чьи стихи Ильин с юности знал наизусть, был и Николай Клюев. «Он помнил много стихов Ф.И. Тютчева, Н.А. Клюева, А.К. Толстого, В.С. Соловьева и других поэтов, говорил, что они многое объяснили ему в жизни природы», – свидетельствует сын ученого. [58] В тюрьмах и ссылках, сообщает В.В. Ильина, ее муж «не расставался с тремя томиками Блока». [59] В конце 1920-х годов в Томске ученый сдружился с С.Н. Дурылиным, заочно познакомившим его с М.А. Волошиным (стихи Волошина Ильин однажды читал «у вечернего костра геологов» [60]). Можно ли усомниться в том, что имена, как и стихи русских поэтов, постоянно звучали в откровенных ночных беседах двух «ссыльнопоселенцев» – им было о чем поговорить друг с другом!

Весной 1936 года Ильину удалось получить научную командировку в Москву и Ленинград. В мае-июне он побывал в обеих столицах, повидал своих родных и коллег (в том числе – академика В.И. Вернадского). [61] Возможно, такая поездка планировалась еще в 1935 году (см. цитированное письмо Клюева к Н.Ф. Садомовой от 22 февраля 1935 года). В Москве Ильин посетил Надежду Федоровну – это следует из письма Клюева к ней (июль-август 1936 года): «Мне передали, что один сибиряк был у Вас. Я его не видел. Он приедет по заморозкам [62] и все мне расскажет». [63] Кроме того, находясь в Москве, Ильин направил Е.П. Пешковой письмо-заявление по поводу Клюева – факт, косвенно подтверждающий наше утверждение, что именно вмешательство главы «Помполита» привело осенью 1934 года к спасительному для Клюева переводу в Томск. Ильин наверняка обсуждал с Клюевым обстоятельства его ссылки и, конечно, знал, какую роль сыграла в его судьбе Е.П. Пешкова. В противном случае он вряд ли обратился бы к ней в июне 1936 года с нижеследующим письмом:

«Москва, 3/VI1936
Глубокоуважаемая Екатерина Павловна.
Поэт Николай Алексеевич Клюев в марте арестован в Томске (где он отбывал ссылку), у него был удар, отнята левая сторона, и он сразу был переведен в тюремную больницу. В чем он обвиняется, – неизвестно. Во всяком случае, ему не может быть предъявлено обвинение в порочном поведении. Одновременно с ним арестованы епископ и др<угие> церковники.
Клюеву в его исключительно тяжелом положении могло бы помочь личное заступничество А.М. Горького.
С глубоким уважением
Р. С. Ильин (известный Вам) [64],
ст<арший> геолог Зап<адно>-Сиб<ирского> Геологического треста.
Домашний адрес: Томск, ул. Кирова, 38, кв. 4 3/VI 1936». [65]

Клюев, как упоминалось, был освобожден 5 июля. О том, что ему пришлось пережить за последние месяцы, поэт рассказывает в июле-августе
1936 года в письме к Н.Ф. Садомовой (не упоминая, разумеется, об аресте и пребывании в тюрьме):
«С марта месяца я прикован к постели. Привезли меня обратно к воротам домишка, в котором я жил до сего, только 5 июля. Привезли и вынесли на руках из телеги в мою конуру. Я лежу... лежу, мысленно умираю, снова открываю глаза – всегда полные слез. <...> Я посещен трудной болезнью – параличом левой стороны тела. Не владею ни ногой, ни рукой. Был закрыт и левый глаз. Теперь я калека». [66]

Ровно через одиннадцать месяцев, 5 июня 1937 года, Клюев был вновь арестован; его привлекли по сфабрикованному делу о «Союзе спасения России» – «кадетско-монархической» организации, якобы готовившей вооруженное восстание против советской власти. На этот раз он был обречен. Ни инвалидность, ни литературное имя, ни усилия московских друзей – ничто не могло изменить его участи: машина Большого террора работала на полную мощность, и поэт – как и миллионы его соотечественников – попал под ее безжалостные зубья. В сентябре 1937 года был расстрелян Р.С. Ильин, обвиненный в принадлежности к «контрреволюционной террористической организации эсеров, подготовлявшей свержение советской власти» [67], в ноябре 1937 года – Г.Г. Шпет – за принадлежность к «кадетско-монархической повстанческой организации» (все тот же «Союз спасения России»; по тому же делу были расстреляны в ноябре 1937 года М.А. Петровский и Г.А. Зуккау).

Что касается Клюева, он был приговорен к расстрелу («за контрреволюционную повстанческую деятельность») постановлением тройки УНКВД от 13 октября 1937 года. Приговор приведен в исполнение между 23 и 25 октября 1937 года. Расстрелы осенью 1937 года носили массовый характер, поэтому точная дата смерти так и осталась невыясненной – последняя «загадка» поэта.

Константин Маркович Азадовский (род. в 1941 г.) – историк литературы, переводчик. Автор книг: «Рильке и Россия» (на нем. яз., Берлин-Веймар, 1986; рус. изд. – СПб., 2003), «Небесная арка (Марина Цветаева и Райнер Мария Рильке)» (СПб., 1999), «Николай Клюев. Путь поэта» (СПб., 2002) и др. Живет в С.-Петербурге.

Примечания:

1 См.: Гамаюн – птица вещая // Огонек. 1989. № 43. С. 9-12 (публ. В. Шенталинского).

2 Там же. С. 10.

3 См.: Николай Клюев в последние годы жизни: письма и документы / Публ., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. Г.С. Клычкова и С.И. Субботина // Новый мир. 1988. № 8. С. 172.

4 Уголовный кодекс РСФСР с изменениями до 1 сентября 1933 г. М., 1933. С. 56.

5 Уголовный кодекс РСФСР. С изменениями на 1 октября 1934 года. М., 1934. С. 62. 

6 Уголовный кодекс РСФСР с изменениями до 1 сентября 1933 г. С. 7.

7 См.: Клюев Н. Из писем к А.Н. Яр-Кравченко / Вступ. заметка и публ. К. Азадовского // Звезда. 1994. № 2. С. 156 (письмо от 5 июня 1934 г.).

8 «Горький всю жизнь относился ко мне хорошо, я крепко надеюсь, что и теперь он не изменился ко мне», – писал Клюев своей московской знакомой Н.Ф. Садомовой (Христофоровой) 28 июля 1934 г. (см.: Азадовский К.М. Личность и судьба Николая Клюева // Нева. 1988. №12. С. 186-187).

9 См. два тома архивных материалов, богато иллюстрирующих деятельность Е.П. Пешковой: Обречены по рождению... По документам фондов: Политического Красного Креста. 1918-1922. Помощь политзаключенным. 1922-1937. / Сост. Л. Должанская и И. Осипова. Подг. текстов, коммент. и вступл. И. Осипова. СПб., 2004; «Дорогая Екатерина Павловна...» Письма женщин и детей. Письма в их защиту. 1920-1936. По документам фондов «Московский Политический Красный Крест», «Е.П. Пешкова. Помощь политическим заключенным» / Сост. Л. Должанская и И. Осипова. Подг. текстов, коммент. и вступл. Л. Должанская. Научный ред. Я. Леонтьев. СПб., 2005.

10 См. Заключение Бюро врачебной экспертизы при Отделе здравоохранения Леноблисполкома и Ленсовета, выданное Клюеву 25 февраля 1930 г. (Новый мир. 1988. № 8. С. 184).

11 Там же. С. 168 (письмо от 12 июня 1934 г.).

12 Нева. 1988. № 12. С. 188.

13 То есть запрещение на проживание в шести или двенадцати городах СССР. Ср.: «К концу 20-х гг. некоторые заключенные, после окончания срока, стали «получать» от м<инус> шесть до м<инус> двенадцать» (Рост Ж. Справочник по ГУЛАГу. В двух частях. Ч. 1. Изд. 2, доп. Текст проверен Н. Горбаневской. М, 1991. С. 220).

14 Клюев Н.А. Словесное древо. / Вступ. ст. А.И. Михайлова. Сост., подгот. текста и примеч. В.П. Гарнина. СПб., 2003. С. 320.

15 См.: Михайлов А.И. «Простите. Не забывайте...» // Север. 1994. № 9. С. 125. 

16 Пичурин Л. Последние дни Николая Клюева. Томск, 1995. С. 18, 20.

17 Там же. С. 43.

18 Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. Документальное повествование. СПб., 2002. С. 296-298.

19 Эта фраза повторяется в заявлении Клюева во ВЦИК от 12 июля 1934 г. (Новый мир. 1934. № 8. С. 171) и в его письме к В.Я. Шишкову того же времени (см.: К биографии Н.А. Клюева последнего периода его жизни и творчества (По материалам семейного архива Б.Н. Кравченко) / Публ. А.И. Михайлова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 178).

20 Клюев был уроженцем деревни Мокеево (Макеево) Кирилловского уезда Новгородской губернии; детство провел в Вытегорском уезде Олонецкой губернии. «Поморье» – один из мифических топонимов его поздней поэзии.

21 В 1920-е гг. стихи Клюева переводил на немецкий язык Д.С. Усов (наст. фамилия – Болконский; 1896-1944); известно также о переводах клюевских стихотворений на латышский язык.

22 Клюев имеет в виду композитора А.Ф. Пащенко (1883-1972), положившего на музыку клюевскую «Песнь Солнценосца» (1917). В 1928 г. эта «героическая поэма для хора, соло и оркестра» была с успехом исполнена в ленинградской Академической капелле (см. об этом: Азадовский К. Николай Клюев. Путь поэта. Л., 1990. С. 287-288).

23 Павел Никитич Сакулин (1868-1930) – историк литературы, литературовед. Академик (1929). Клюев имеет в виду его статью «Народный златоцвет» (Вестник Европы. 1916, № 5. С. 200-208), посвященную Клюеву и Есенину (в связи с выходом в свет их стихотворных сборников – «Мирские думы» Клюева и «Радуница» Есенина).

24 В.Я. Брюсов был автором предисловия к первому стихотворному сборнику Клюева «Сосен перезвон» (М., 1912; фактически – 1911). Клюев имеет в виду следующие слова Брюсова: «Поэзия Клюева жива внутреннем огнем, горевшим в душе поэта, когда он слагал свои песни. И этот огонь, прорываясь в отдельных строках, вспыхивает вдруг перед читателем светом неожиданным и ослепительным. Почти в каждом стихотворении Клюева есть строки, которые изумляют...» (С. 10).

25 Никакого «привета» Клюеву Ленин не посылал. Однако сам Клюев неоднократно обращался после 1917 г. к образу Ленину, воспевал его и прославлял своими стихами: стихотворение «Есть в Ленине керженский дух...» (1918); цикл «Ленин» в сб. «Песнослов» (1919); сб. «Ленин» (1923, 1924) и др. В декабре 1921 г. Клюев (он жил тогда в Вытегре) отправил в Москву со своим другом Н.И. Архиповым, делегатом IX Всероссийского съезда Советов от Олонецкой губернии, специально переплетенную часть книги «Песнослов» (стихи о Ленине) с надписью: «Ленину от моржовой зари, от ковриги-матери, из русского рая красный словесный гостинец посылаю я – Николая Клюев <...>». «Словесный гостинец» был передан Ленину через Н. К. Крупскую (см.: Грантов А.К. Материалы к биографии Н.А. Клюева // Русская литература. 1973. № 1. С. 125).

26 Клюев познакомился с Горьким в 1915 г. Близких отношений между ними не было, однако Горький проявлял к творчеству Клюва известный интерес. В 1928 г. Горький – в ответ на просьбу Клюева – оказал ему денежную помощь. См.: Азадовский К. Клюев и Горький. Знакомство и переписка // Литературное обозрение. 1987. № 8. С. 110-112; Швецова Л.К. М. Горький и Николай Клюев // Горький и его эпоха. Исследования и материалы. Вып. 1. М., 1989. С. 204-224.

27 Клюев действительно «сидел» до 1917 г. два раза: впервые за антиправительственную агитацию – с января по июнь 1906 г. (в Вытегорской, затем Петрозаводской тюрьме); второй раз – в начале1908 г, (по его словам, не получившим до настоящего времени документального подтверждения, – в г. Санкт-Микеле (ныне – Миккели) и Выборгской крепости) за отказ служить в армии. Клюев заявлял также, что «сидел» в Харьковской тюрьме и Данковском остроге Рязанской губернии (утверждения недостоверны).

28 Клюев родился 10 (22) октября 1884 г.

29 Поэма «Погорельщина» была завершена Клюевым в 1928 г.; впервые опубликована в США в 1954 г.; в России – в июле 1987 г. в журнале «Новый мир».

30 Эти же слова дословно повторены Клюевым в его заявлении во ВЦИК от 12 июля 1934 г. (Новый мир. 1988. № 8. С. 171).

31 В действительности Клюев читал «Погорельщину» неоднократно, в разных городах (Ленинград, Москва, Саратов) и перед многими слушателями. Так, в начале января 1929 г. он исполнял ее в ленинградском Доме писателей, в начале 1930 г. – в Доме деревенского театра; 13 ноября 1929 г. он читал поэму в Москве у писателя И.И. Катаева, 12 января – у фольклориста Ю.М. Соколова и т. д. (см. подробнее: Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. Документальное повествование. С. 235-238).

32 Те же слова о «безумных» и «не продуманных» черновиках – в заявлении Клюева во ВЦИК (Новый мир. 1988. № 8. С. 171).

33 Кукарка – ранее слобода, ныне – г. Советск, районный центр Советского района Кировской области. В расположенной недалеко от Кукарки деревне Потрепухино Клюев ежегодно отдыхал летом в 1929-1932 гг. См. стихотворение «Я лето зорил на Вятке...» (1932- 1933)и др.
О пребывании Клюева в Потрепухино см. подробно: Кравченко Б.Н. «Через мою жизнь». О Н.А. Клюеве // Наше наследие. 1991. № 1. С. 117-125. См. также: Семибратов В.К. Вятский след «олонецкого ведуна» // Семибратов В.К. Трифонова обитель. Заметки краеведа. Киров, 1999. С. 86-95; Семибратов В. К. Вятский край в поэзии Н.А. Клюева // Клюевский сб. Вып. 2. Вологда, 2000. С. 125-137; и др.

34 С 1927 г. – Йошкар-Ола, столица Марийской автономной республики (ныне – Марий Эл). До 1919 г. – г. Царевококшайск (центр Царевококшайского уезда Казанской губ.).

35 Черемисы – древнее название народа мари. «Черемисский» мотив постоянно звучит в стихах и письмах Клюева 1930-х гг.

36 Ср. в письме к С.А. Клычкову от 12 июня 1934 г.: «Ес<ть> ли какие надежды на смягчение моей судьбы, хотя бы перевода в самые глухие места Вятской губ<ернии>, как, напр<имер>, Уржум или Кукарка, отстоящие от железной дороги в полтысячи верстах, но где можно достать пропитание» (Новый мир. 1988. № 8. С. 168).

37 Московский адрес Клюева с весны 1932 г.

38 В 1929-1931 гг. Клюев хлопотал о персональной пенсии, которую в конце концов ему удалось получить при поддержке Союза писателей. Несколько связанных с этим документов см. в кн.: Кравченко Т., Михайлов А. Наследие комет. Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. М. – Томск, 2006. С. 250-251 (далее сокращенно: Наследие комет).

39 Насколько можно судить по сохранившимся документам, удостоверения об «инвалидности» получить не удалось.

40 О «немецкой библии» см. письмо Клюева к В.Н. Горбачевой (жене С.А. Клычкова) от 26 ноября 1934 т. и примечании к нему (Новый мир. 1987. № 8. С. 177-179).

41 Та же концовка – в письме Клюева во ВЦИК от 12 июля 1934 г. (Новый мир. 1988. № 8. С. 171); повторяется (с вариациями) и в других клюевских письмах 1930-х гг.

42 Государственный архив Российской федерации (далее – ГАРФ). Ф. 8409 (фонд Помполита). Оп. 1. Ед. хр. 1218. Л. 85.

43 См.: Доманский В. Нарым (Клюев в Сибири). Поэма и очерк. Томск, 2003. С. 42.

44 Об участии самого М. Горького в судьбе Клюева никаких сведений до настоящего времени не обнаружено. См. также примеч. 26.

45 Менский Р. Н.А. Клюев // Новый журнал (Нью-Йорк). 1953. № 32. С. 153.

46 См. подробнее в кн.: Шпет в Сибири: ссылка и гибель / Сост.: М.К. Поливанов, Н.В. Серебренников, М.Г. Шторх. Под ред. Н.В. Серебренникова. Томск, 1995.

47 Сокращение, означающее «контрреволюционной».

48 Из служебного донесения начальника Томского отдела НКВД в УСО УНКВД ЗСК города Новосибирска. Цит. по: Доманский В.Л., Дунаевский Г.Е. «Томск – город суровый...» // Наследие комет. С. 296.

49 Цит. по указ. статье В.А. Доманского и Г.Е. Дунаевского «Томск – город суровый...» (Наследие комет. С. 297), опубликовавших «личную санитарную карточку Клюева № 159». Любопытно, что в этом документе (в графе «Основная профессия») Клюев обозначен как «служитель культа».

50 Пичурин Д.Ф. Последние дни Николая Клюева. С. 39-40.

51 Там же. С. 40.

52 См. подробнее: Субботин С. «Союз с В.И. Вернадским я ценю выше всего...» Размышления над письмами Р.С. Ильина // Что с нами происходит? Записки современников. Вып. 1. М., 1989. С. 341-367.

53 Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (далее – ИРЛИ). Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 597. Л. 1.

54 Север. 1994. № 9. С. 132.

55 Новый мир. 1988. № 8. С. 187.

56 Цит. по кн.: Николай Клюев глазами современников / Сост., подгот. текста и примеч. В.П. Гарнина. СПб., 2005. С. 228-229. Расширенный вариант воспоминаний под названием «Вечера с Николаем Клюевым» – в кн.: Ильина В., Заплавный С. Неистовый Ростислав. Повесть о любви. Томск, 1996. С. 146-160.

57 ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 597. Л. 3.

58 Ильин И. Р. Сквозь тернии. Кишинев, 1990. С. 78.

59 Там же.

60 Там же.

61 См.: Ильина В., Заплавный С. Неистовый Ростислав. Повесть о любви. С. 139. См. также: Что с нами происходит? Записки современников. Вып. 1. С. 360.

62 В июне 1936 г. Ильин вернулся в Томск, однако в то время Клюев еще находился в заключении. Ильин же, назначенный начальником Обь-Иртышской геологической партии, отправился вскоре в экспедицию, откуда вернулся лишь в середине октября («по заморозкам»). О том, что Ильин навещал в Москве Н.Ф. Садомову, Клюев узнал, по всей видимости, от В.В. Ильиной.

63 Север. 1994. № 9. С. 134.

64 Р.С. Ильин был «известен» Екатерине Павловне, скорее всего, как активный социалист-революционер (в 1917 г. – член московского Губкома партии эсеров). Сама Е.П. Пешкова примкнула к эсерам еще в эпоху первой русской революции; в 1917 г. была избрана членом ЦК партии эсеров и гласной Московской городской думы. Можно предположить, что она оказывала содействие Р.С. Ильину и как политзаключенному.

65 ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Ед. хр. 1548. Л. 36.

66 Север. 1994. № 9. С. 134. О том же – недатированное письмо Клюева к В.Н. Горбачевой (Новый мир. 1988. № 8. С. 193-194).

67 Ильин И.Р. Сквозь тернии. С. 85. Р. С. Ильину, в частности, инкриминировалось, что он, «находясь в ссылке в г. Томске и не прекратив контрреволюционной работы, в 1935 т. установил организационную связь с прибывшим в ссылку в г. Томск бывшим членом ЦК ПСР Каценеленбогеном, осуществляя связь по контрреволюционной работе с контрреволюционными организациями правых в г. Томске» (Из обвинительного заключения по уголовному делу на Ильина Р.С). См.: Боль людская. Книга памяти томичей, репрессированных в 30–40-е и начале 50-х годов. Томск, 1991. С. 148. ПСР – партия социалистов-революционеров (эсеров).