И.М. Гронский
О КРЕСТЬЯНСКИХ ПИСАТЕЛЯХ

<…>

В последующие годы Н.А. Клюев всё больше и больше отходил от революции и переходил на антисоветские позиции, тогда как С.А. Клычков тянулся к революции, правда, часто оступаясь. Я настаивал на том, чтобы он порвал с Н.А. Клюевым. Но он не пожелал этого сделать. Тогда я стал отбивать от Н.А. Клюева молодежь. И это мне в какой-то мере удалось.

Что же такое представлял собой Н.А. Клюев?

Передаю несколько сценок, как это всё было.

В 1932 г. мне сообщают, что Н.А. Клюев стоит на паперти церкви, куда часто ездят иностранцы, и просит милостыню: «Подайте, Христа ради, русскому поэту Николаю Клюеву», – и иностранцы, конечно, кладут ему в руку деньги.

Я вызвал Н.А. Клюева к себе в «Известия».

Помню, тогда в «Известия» я приезжал поздно. Большую часть дня я проводил в Кремле, в ЦК, СНК и СТО [1]. Вечером, часов в 10-11 вечера, является ко мне Н.А. Клюев. Кабинет в «Известиях» был шикарный, хорошо обставленный мебелью красного дерева, с великолепным камином... Открывается дверь. Входит среднего роста человек. Одет бедно. Пиджачок потертый, рубашка, подпоясанная ремешком, штаны потертые, сапоги русские. Бородка, В руках картуз. Глаза – узкие, умные, хитрые, пронизывающие. Стоит, сложив руки, около дверей. Дальше не двигается.

– Вот, сподобил Господь Бог повидаться с Вами, Иван Михайлович, сподобил Господь Бог! Уж и хорошо у Вас, люленьки-ляля, уж очень хорошо! Как в раю, как в раю!

Я подошел к нему.

– Николай Алексеевич, мы с Вами знакомы.

– Ну как же, как же, встречались и у Александра Александровича (Блока), и у Сергея Митрофановича (Городецкого).

Я говорю:

– Так вот, либо мы будем говорить, как взрослые люди, либо я совсем не буду с Вами разговаривать. 

– Хорошо, будем говорить, как взрослые люди.

И вот передо мной сидит образованнейший человек нашего времени. Вы говорите с ним о философии, он говорит, как специалист. Немецких философов И. Канта и Г. Гегеля он цитирует наизусть, К. Маркса и В.И. Ленина цитирует наизуть.

– Я самый крупный в Советском Союзе знаток фольклора, – говорил он, – я самый крупный знаток древней русской живописи.

И это были не фразы.

С ним было приятно разговаривать, потому что это был энциклопедически образованный человек, прекрасно понимающий и знающий искусство.

Я говорю:

– Николай Алексеевич, почему Вы пошли на паперть?

– Есть нечего.

– У Вас в вашей келье иконы Рублёва есть?

– Есть.

– А оригинальная Библия XVII века есть?

– Есть.

– Так вот, если Вы продадите хоть одну вещь в музей, то два-три года можете прожить не нуждаясь. Значит, на паперть заставила идти Вас не нужда, а кое-что другое, этим другим является ненависть к большевикам. Вы с нами хотите бороться, мы бороться умеем и в борьбе беспощадны.

– Я не хочу бороться, я хочу работать, но мне надо есть, нужно одеваться.

– Ну что ж. Хорошо. Вызываю секретаря.

Дайте Николаю Алексеевичу карточку академического пайка и 5 тыс. рублей денег.

Академический паек был тогда в Москве самый лучший. У меня было в моем распоряжении для поддержки литературных работников и интеллигенции до 600 таких пайков. Меня не ограничивали ни распределением этих пайков, ни расходами денег. И.В. Сталин постоянно журил меня за то, что я жадничаю, что мало поддерживаю старую интеллигенцию. В этом отношении я был непосредственно подчинен И.В. Сталину.

Я говорю Н.А. Клюеву:

– Вот Вам паек; тут и питание, и одежда. Вот Вам деньги, чтобы заплатить за всё. Что еще надо?

– Я хочу уехать из Москвы в деревню. Нужны билеты. Говорю секретарю:

– Закажите билет Николаю Алексеевичу.

– Я поеду не один, а с племянником [2].

– Хорошо, пожалуйста, уезжайте с племянником. Достаньте ему два билета.

Заказали два билета.

На другой день ко мне пришел молодой человек, очень красивый, стройный, так называемый племянник Н.А. Клюева. Секретарь отдал ему билеты. И Н.А. Клюев уехал в деревню.

Оттуда он пишет мне письма. Писал он их в черных конвертах, и по черному белым был написан адрес. На письма я ему отвечал. У меня была привычка и правило отвечать почти на каждое письмо, особенно если писали ученые, писатели или художники.

Однажды получаю от Н.А. Клюева поэму. И вот сижу дома, завтракаю. Напротив сидит П.Н. Васильев, который жил в это время у меня. Читаю эту поэму и ничего не могу понять. Это любовный гимн, но предмет любви – не девушка, а мальчик. Ничего не понимаю и отбрасываю поэму в сторону [3].

– Ни черта не понимаю!

П. Н. Васильев берет ее и хохочет.

– Чего ты, Пашка, ржешь?

– Иван Михайлович, чего же тут не понимать? Это же его «жена».

Мне захотелось пойти и вымыть руки.

Приезжает Н.А. Клюев, является ко мне.

– Получили поэму?

– Да.

– Печатать будете?

– Нет, эту мерзость мы не пустим в литературу. Пишите нормальные стихи, тогда будем печатать. Если хотите нормально работать, мы дадим Вам такую возможность.

– Не напечатаете поэму, писать не буду.

– Итак, Вы встаете на путь борьбы? Тогда разговор будет короток. В Москве Вы не останетесь.

– Мое условие: или печатаете поэму, или я работать не буду.

Я долго уговаривал Н.А. Клюева, но ничего не вышло. Мы расстались. Я позвонил Ягоде [4] и попросил убрать Н.А. Клюева из Москвы в 24 часа. Он меня спросил:

– Арестовать?

– Нет, просто выслать из Москвы.

После этого я информировал И.В. Сталина о своем распоряжении, и он его санкционировал.

Так Н.А. Клюев был выслан из Москвы, но работы по разложению литературной молодежи не оставил, и уже за эту свою деятельность он был арестован [5]. <...>

Примечания:

Гронский (псевд., наст. фам. Федулов; 1894-1985) Иван Михайлович – литератор, ответственный редактор газ. «Известия ВЦИК» (1928-1934), главный редактор журн. «Новый мир» (1932-1937), председатель Оргкомитета Союза советских писателей (1932-1933), находился в родственных отношениях с П. Васильевым (оба были женаты на родных сестрах). В 1938 г. арестован и осужден Военной коллегией Верховного суда на 15 лет заключения и 5 поражения в правах. В 1954 г. реабилитирован.
30 сент. 1959 г. Г. выступил в ЦГАЛИ (РГАЛИ) с воспоминаниями «О крестьянских писателях», посвятив их Н. Клюеву, С. Есенину, С. Клычкову, П. Орешину, П. Васильеву. Отрывки из воспоминаний печатались в АК. С. 188, в статье К. Азадовского «Личность и судьба Н. Клюева» // Нева. 1988, №12. Полностью текст опубликован М. Никё в МИА. 1992. Вып. 8, который и воспроизводится в наст изд. С. 148-151.

1 СНК – Совет Народных Комиссаров. СТО – Совет труда и обороны РСФСР.

2 Имеется в виду А. Яр-Кравченко, которого Клюев иногда и в письмах называл племянником (см. СД. С. 306).

3 Неизвестно, какую поэму Клюев передал Гронскому. М. Никё в коммент. к своей публикации выдвигает предположение, что ею могло быть «Письмо художнику Анатолию Яру» («В разлуке жизнь обозревая...», 19 нояб. 1932). С. Субботин полагает, что этой поэмой является цикл «О чем шумят седые кедры» (1930-1932) (см.: Субботин С. И. Письма Николая Клюева разных лет // Николай Клюев: Исследования и материалы. М., 1997. С. 229).

4 Ягода Генрих Григорьевич (1891-1938) – нарком внутренних дел (1934-1936), один из главных исполнителей массовых репрессий. Не реабилитирован.

5 Враждебно-неприязненное отношение к Клюеву, который, по словам Гронского, «всё больше и больше отходил от революции и переходил на антисоветские позиции» (из выступления 30 сентября 1959 г., С. 148.– Примеч. В.Г.), и предопределило репрессивную роль его, Гронского, как функционера и идеолога партии. Однако ситуация с поэтом складывалась не в той последовательности, как ее изложил бывший редактор «Нового мира», рассказывая о своих превентивных мерах по отношению к Клюеву (см. примеч. 27 к беседе Дувакина с Бахтиным). В последующих воспоминаниях о П. Васильеве (Молодая гвардия. 1963, №2; сб. «Воспоминания о Павле Васильеве») он обходит уже молчанием этот репрессивный факт, оставаясь, однако, по-прежнему на позициях негативного отношения к поэту. Когда 26 нояб. 1981 г. Военная прокуратура обратилась к Гронскому с просьбой составить справку о Клюеве для его полной реабилитации, то он отказался, хотя по его представлениям многие литераторы бьли реабилитированы (см.: Гронский И. Из прошлого... Восиомиманяя М., 1991. С. 236)

назад | содержание | вперед