<…>
В конце 1912 года, в Москве, стал ко мне хаживать некий Z. Называл он себя крестьянским поэтом; был красив, чернобров, статен: старательно окал, любил побеседовать о разных там яровых и озимых. Держался он добрым молодцем, Бовой-королевичем. Уверял, разумеется, что нигде не учился [1]. От С.В. Киссина (Муни) [2], покойного моего друга, я знал, что Z в одно время с ним был не то студентом, не то вольнослушателем на юридическом факультете. Стихи он писал недурно, гладко, но в том псевдорусском стиле, до которого я не охотник.

В его разговоре была смесь самоуничижения и наглости. Тогда это меня коробило, позже я насмотрелся на это вдоволь у пролетарских поэтов. Z не ходил, не смотрел, а всё как-то похаживал да поглядывал, то смиренничая, то наливаясь злостью. Не смеялся, а ухмылялся. Бывало, придет – на все лады извиняется: да можно ли? да не помешал ли? да, пожалуй, не ко двору пришелся? да не надоел ли? да не пора ли уж уходить? А сам нет-нет да шпилечку и отпустит. Читая свои стихи, почтительнейше просил указать, ежели что не так: поучить, наставить. Потому что – нам где же, мы люди темные, только вот разумеется, которые ученые, – они хоть и всё превзошли, а ни к чему они вовсе, да... Любил побеседовать о политике. Да, помещикам обязательно ужо – красного петуха (неизвестно что: пустят или пустим). Чтобы, значит, был царь – и мужик, больше никого. Капиталистов под жабры, потому что жиды (а Вы, простите, не из евреев?) и хотят царя повалить, а сами всей Русью крещеной завладеть. Интеллигенции – земной поклон за то, что нас, неучей, просвещает. Только тоже сесть на шею себе не дадим: вот, как справимся с богачами, так и ее по шапке. Фабричных – тоже: это всё хулиганы, сволочь, бездельники. Русь – она вся хрестьянская, да. Мужик – что? Тьфу, последнее дело, одно слово – смерд. А только ему полагается первое место, потому что он – вроде как соль земли...

А потом, помолчав:

– Да. А что она, соль? Полкопейки фунт.

– Бова твой подобен солнцу: заходит налево – взойдет направо. И еще хорошо, если не вынырнет просто в охранке.

Меж тем, Z изнывал от зависти: не давали ему покоя лавры другого мужика, Николая Клюева, который явился незадолго до того и уже выпустил две книги: одну – с предисловием Брюсова, другую – со вступительной статьей В. Свенцицкого, который без обиняков объявил Клюева пророком [3].

Действительно, гораздо более даровитый, чем Z, Клюев поехал уже в Петербург и успел там прогреметь: Городецкий о нем звонил во все колокола. Z, понятно, не усидел: тоже кинулся в Петербург. Там у него не особенно что-то удачно вышло: в пророки он не попал и вскоре вернулся, – однако, не без трофея: с фотографической карточкой, на которой был снят с Городецким и Клюевым: все трое – в русских рубахах, в смазных сапогах, с балалайками. <...>

Для Городецкого, разумеется, всё это была очередная безответственная шумиха и болтовня: он уже побывал к тому времени и символистом, и мистическим реалистом, и акмеистом. Он любил маскарады и вывески. Переодеться мужичком было ему занимательно и рекламно. Но Клюев, хоть и «маракал по басурманскому», был всё же человек деревенский. Он, разумеется, знал, что таких мужичков, каким его рядил Городецкий, в действительности не бывает, но барину не перечил: пущай забавляется. А сам, между тем, не то чтобы вовсе тишком да молчком, а эдак полусловцами да песенками, поддакивая да подмигивая и вправо и влево, и черносотенцу Городецкому, и эсерам [4], и членам Религиозно-философского общества [5], и хлыстовским каким-то юношам, – выжидал. Чего?

* * *

То, что мой Z выбалтывал несуразно, отрывочно и вразброд, можно привести в некоторую систему. Получится приблизительно следующее.

Россия – страна мужицкая. То, что в ней не от мужика и не для мужика, – накипь, которую надо соскоблить. Мужик – единственный носитель истинно русской религиозной и общественной идеи. Сейчас он подавлен и эксплуатируем людьми иных классов и профессий. Помещик, фабрикант, чиновник, интеллигент, рабочий, священник – всё это разновидности паразитов, сосущих мужицкую кровь. И сами они, и всё, что идет от них, должно быть сметено, а потом мужик построит новую Русь и даст ей новую правду и новое право, ибо он есть единственный источник того и другого. Законы, которые высижены в Петербурге чиновниками, он отменит ради своих законов, неписаных. И веру, которой учат попы, обученные в семинариях да академиях, мужик исправит и вместо церкви синодской построит новую – «земляную, лесную, зеленую». Вот тогда-то и превратится он из забитого Ивана-Дурака в Ивана-Царевича.

Такова программа. Какова же ее тактика? Тактика – выжидательная. Мужик окружен врагами: все на него и все сильнее его. Но если случится у врагов разлад и дойдет у них до когтей, вот тогда мужик разогнет спину и скажет свое последнее, решающее слово. Следовательно, пока что ему по дороге ни с кем. Приходится еще ждать: кто первый пустит красного петуха, к тому и пристать. А с какого конца загорится, кто именно пустит, – это пока всё равно: хулиган ли мастеровой пойдет на царя, царь ли кликнет опричнину унимать беспокойную земщину – безразлично. Снизу ли, сверху ли, справа ли, слева ли, – всё солома. Только бы полыхнуло.

Такова была клюевщина к 1913 году, когда Есенин появился в Петербурге [6]. С Клюевым он тотчас подружился и подпал под его влияние. Есенин был молод, во всем неискушен и не то, чтобы простоват, – а была у него душа нараспашку. То, что бродило в нем смутно, неосознанно, в клюевщине было уже гораздо более разработано. Есенин пришел в Петербург, зная одно: плохо мужику и плохо мужицкому Богу. В Петербурге его просветили: ежели плохо, так надобно, чтобы стало лучше. И будет лучше: дай срок – подымется деревянная Русь. <...>

Семнадцатый год оглушил нас. Мы как будто забыли, что революция не всегда идет снизу, а приходит и с самого верха. Клюевщина это хорошо знала. От связей с нижней она не зарекалась, но – это нужно заметить – в те годы скорее ждала революции сверху. Через год после появления Есенина в Петербурге началась война. И пока она длилась, Городецкий и Клюев ориентировались вправо. Книга неистово патриотических стихов Городецкого «Четырнадцатый год» у многих еще в памяти [7]. Там не только Царь, но даже Дворец и даже Площадь печатались с заглавных букв. За эту книгу Городецкий получил высочайший подарок: золотое перо. Он возил и Клюева в Царское Село [8], туда, где такой же мужичок, Григорий Распутин [9], норовил пустить красного петуха сверху. Распутинщиной от Клюевщины несло [10], так и теперь несет.

Еще не оперившийся Есенин в те годы был послушным спутником Клюева и Городецкого. Вместе с ними разгуливал он сусальным мужичком, носил щегольские сафьянные сапожки, голубую шелковую рубаху, подпоясанную золотым шнурком; на шнурке висел гребешок для расчесывания молодецких кудрей. В таком виде однажды я увидел Клюева и Есенина в трамвае, в Москве, когда приезжали они читать стихи в «Обществе свободной эстетики» [11]. Правда, верное чутье подсказало Есенину, что в перечень крестьянских пророков было бы смешно вставить барина Городецкого, но все-таки от компании он не отставал. От ориентации на Царское Село – тоже. <...>

Примечания:

Ходасевич Владислав Филицианович (1886-1939) – поэт, критик, переводчик, мемуарист. Первые сб. «Молодость» (1908) и «Счастливый домик» (1914) отмечены влиянием символизма. В сб. «Путем зерна» (1920) и «Тяжелая лира» (1922) у X. проявился своеобразный «неоклассицизм», характерный и для его литературно-критических статей с резким неприятием действительности. В 1922 г. он покинул Россию. В эмиграции X. выступал как критик и мемуарист. После «Собрания стихов» (1927) почти не печатался как поэт. В 1931 г. вышла кн. «Державин» – один из лучших образцов художественной биографии. Незадолго до смерти в 1939 г. издал книгу воспоминаний «Некрополь».
Впервые очерк о Есенине поэт опубликовал в журн. «Современные записки» (1926, №XXVII), вошел в кн. «Некрополь». Печатается по тексту журнальной публикации с сокращениями.

1 Имеется в виду весьма шаржировано изображенный Клычков Сергей Антонович (1889-1937) – поэт, прозаик, который, естественно, узнал себя и в статье «О зайце, зажигающем спички» (1929), показал предвзятость и злобность в оценке своего творчества с критиком-марксистом О. Бескиным, отмечал и его единодушие с «зарубежным, белогвардейским злопыхателем Ходасевичем, у которого обвинения идут еще дальше, еще толще, тот уж прямо указывает перстом, что если бы я не выскочил в свое время в литературе, то уж непременно выскочил в... охранке!» (Клычков С.А. Собр. соч.: В 2 т. М., 2000. Т. 2. С. 508). Намек на слова Муни, приведенные Ходасевичем в очерке о Есенине (см. с. 47). И это говорится о периоде, 1912-1913 гг., когда К. печатался в меньшевистских изданиях «Современный мир» и «Новая рабочая газета».
В 1908 г. при материальной помощи М. И. Чайковского, брата композитора, посетил Италию. Осенью того же года поступил на естественный ф-т Московского ун-та, затем перевелся на историко-филологический, позже – на юридический. В 1913 г. исключен за невнесение платы за обучение. Печататься начал с 1906 г. Поэзия первых сб. «Песни» (1911) и «Потаенный сад» (1913) наполнена фольклорными мотивами, в ней преобладает созерцательность, мечта о непостижимом. В 1920-е гг. К. обратился к прозе, продолжая писать стихи и издавать сборники. «Сахарный немец» (1925) стал первым романом из задуманного поэтом девятикнижия «Живот и смерть». Затем последовали романы «Чертухинский балакирь» (1926) и «Князь мира» (1928), в которых К. создает атмосферу гротескно сказочного быта. В творчестве поэта выражено неприятие «бесовской» машинной Цивилизации, тяготение к старине, патриархальному крестьянскому укладу. В прозе К. мастерски владел сочной народной речью. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. подвергается ожесточенной и систематизированной травле. Заклейменный как «идеолог кулачества» в 1937 г. репрессирован. В 1956 г. реабилитирован за отсутствием состава преступления.

2 Киссин (псевд. Муни; 1885-1916) Самуил Викторович – поэт, прозаик.

3 Речь идет о сборниках Клюева «Сосен перезвон» (1912) с предисловием В. Брюсова и «Братские песни» (1912) со вступ. статьей В. Свеницкого.

4 Клюев не входил в партию эсеров, печатался непродолжительное время в их изданиях – газ. «Дело народа» к «Знамя труда».

5 См. примеч. 2 к подборке «А.А. Блок». Намек на выступление Клюева в «Обществе» 12 февр. 1917 г. А. Белый выступал здесь с докладом «Александрийский период и мы в освещении проблемы «Восток и Запад»». Музыкальный критик и секретарь об-ва С.П. Каблуков (1881-?) записал в дневнике о выступлении Белого: «Закончил он приглашением, обращенным к молодому сочинителю стихов Клюеву, прочесть стихотворение «Новый псалом» (в окончательном вар. «Поддонный псалом». – Примеч. В.Г.), которое можно считать как бы эпиграфом к его докладу. Клюев просить себя не заставил, и целых 15 минут с кафедры Рел<игиоз-но>-Ф<илософского> Об<щества> раздались рифмованные вопли явно хлыстовского кликушествования. Впоследствии выяснилось, что Клюев и в самом деле чистейший хлыст, считающий себя Христом, имеющий своих «верных» и даже своего «архангела Михаила»» (Цит. по НК. С. 197). В резком тоне описала это выступление поэта 3. Гиппиус: «Особенно же противен был, вне программы, неожиданно прочтенный патриотико-русопятский «псалом» Клюева. Клюев – поэт в армяке (не без таланта), давно путавшийся с Блоком, потом валандавшийся даже в кабаре «Бродячей собаки» (там он ходил в пиджачной паре), но с войны особенно вверзившийся в «пейзанизм». Жирная лоснящаяся физиономия. Рот круглый, трубкой. Хлыст. За ним ходит «архангел» в валенках» (С. Есенин. – Примеч. В.Г.) (Гиппиус 3. Дневник: В 2 кн. М., 1999. Кн. 1. С. 446).

6 С. Есенин впервые приехал в Петроград 9 марта 1915 г., а в окт. встретился с Клюевым.

7 Сб. «Четырнадцатый год» (1915) явился откликом на Первую мировую войну, подвергся резкой критике в печати за ура-патриотичность и «барабанность» стихов и привел, по словам поэта, к «ссоре с передовой русской литературой» (Городецкий С. Жизнь неукротимая. М., 1984. С. 139).

8 Царское Село – одна из блестящих загородных резиденций российских императоров. После 1905 г. Николай II с семьей переехал сюда на постоянное жительство.

9 Распутин (Новый) Григорий Ефимович (1869-1916) – крестьянин из с. Покровское Тюменского уезда Тобольской губернии. Приобрел известность как старец и целитель при дворе Николая II. Либерально-демократическая печать создала миф о Р. как о хлысте и развратнике в целях дискредитации монархии. Убит монархистами (см.: Смирнов В.Л. Неизвестное о Распутине. Тюмень, 1999; Боханов А.Н. Распутин. Анатомия мифа. М., 2000).

10 Для современников сравнение Клюева с Распутиным было общим местом. Поэт как в положительном, так и в отрицательном плане нередко упоминал Р., в своем творчестве.

11 Общество свободной эстетики (1906-1917) – литературно-художественное об-во, объединявшее представителей различных кругов московской творческой интеллигенции и поклонников «нового искусства», В. Брюсов длительное время являлся одним из руководителей «Свободной эстетики». 21 января 1916 г, здесь состоялось выступление Клюева и Есенина. Московская газ. «Утро России» (1916, 22 янв.) в заметке «Вечер народных поэтов» сообщала: «Поэты еще до чтения своих стихов привлекли собравшихся своими своеобразными костюмами: оба были в черных бархатных кафтанах, цветных рубахах, желтых сапогах... Н. Клюев прочел былину-сказание «О Вильгельмище, царе поганом», а г. Есенин – сказание о Евпатии Коловрате... Оба поэта имели у слушателей успех».